Гарри Кемельман окончил Гарвардский университет со специализацией по английской литературе, преподавал в американских школах и университетах. Начал писать в 1947 году, первый детективный рассказ из серии о Ники Уэлте, профессоре из Новой Англии, появился в печати в 1947 году и признан классикой жанра. В последующие двадцать с лишним лет, Кемельман написал множество рассказов, которые представляли собой типичные головоломные загадки, закрученные и ловко составленные, и Ники их решает, как шахматные задачи. Рассказы о профессоре часто печатались в ‘Ellery Queen mystery magazine’.

  В 1964 году вышел первый роман из цикла ‘Раввин, который…’ о Давиде Смоле, раввине в небольшом американском городке. Детективная логика, хорошее знание Талмуда и большой жизненный опыт – «инструменты», позволяющие молодому раввину, успешно распутывать преступления.
  Цикл "Неделя ребе Давида Смолла", семь романов, написанных "по дням недели" - от пятницы до четверга вышел в 1964 – 1978 годах. Позднее Кемельман дополнил цикл еще пятью произведениями. Писателю хорошо был знаком мир еврейской общины, так как он сам был раввином. Произведения этого цикла выходили огромными тиражами. К сожалению, русскоязычный перевод романов Кемельмана страдает неточностью и плохой передачей тонкостей еврейской культуры, в чем я сам убедился. Да и произведения автора очень трудно найти.

   ‘Пятница, когда раввин заспался’‘Friday the Rabbi Slept Late’
1st ed: Crown Publishing, 1964
Литературная премия: Премия Эдгара (Лучший дебютный роман - 1965)
Др. названия: ‘В пятницу Рабби долго спала; ‘Пятница, когда раввин заспался’; ‘Пятница. Раввина подозревают’
пер.: изд-во М.: Терра, 2001 г.; Серия: ‘Лауреаты премии Эдгара По’; ‘Комната наверху. Пятница, когда раввин заспался’ (антология)
Киев: Оптима, 2002 г.; серия: ‘Самый неортодоксальный детектив’
М.: АСТ, CORPUS, май 2015 г.; серия: ‘ Corpus, Винтажный детектив’; ‘Сыщики от бога’ (антология)
есть в сети; ‘В субботу Рабби остался голодным’‘Saturday the Rabbi Went Hungry’
1st ed: Crown Publishing, 1966
др. название: ‘Суббота. Раввин садится за стол’
пер.: изд-во Киев: Оптима, 2003 г.; серия: ‘Самый неортодоксальный детектив’
есть в сети; ‘В воскресенье Рабби остался дома’‘Sunday the Rabbi Stayed Home’
1st ed: Crown Publishing, 1969
др. название: ‘Воскресенье. Раввин остался дома’
пер.: изд-во Киев: Оптима, 2004 г.; серия: ‘Самый неортодоксальный детектив’
есть в сети; ‘В понедельник Рабби сбежал’‘Monday The Rabbi Took Off’
1st ed: Crown Publishing, 1972
др. названия: ‘Ребе едет в отпуск’; ‘Понедельник. Раввин улетел в Израиль’
пер.: изд-во: М.: Терра-Книжный клуб, 1998 г.; серия: ‘Терра-детектив’; ‘Персидская гробница’ (сборник)
Киев: Оптима, 2004 г.; серия: ‘Самый неортодоксальный детектив’
есть в сети; ‘Во вторник Рабби пришел в ярость’‘Wednesday the Rabbi Saw Red’
1st ed: William Morrow, 1973
пер.: изд-во: Киев: Оптима, 2006 г.; серия: ‘Самый неортодоксальный детектив’; ‘В среду Рабби промок’‘Wednesday the Rabbi Got Wet’
1st ed: William Morrow, 1976
пер.: изд-во: Киев: Оптима, 2006 г.; серия: ‘Самый неортодоксальный детектив’; ‘В четверг Рабби прогулял’‘Thursday the Rabbi Walked Out’
1st ed: William Morrow, 1978
пер.: изд-во: Киев: Оптима, 2006 г.; серия: ‘Самый неортодоксальный детектив’; ‘Беседы с Рабби’‘Conversations with Rabbi Small’
1st ed: William Morrow, July 1st 1981
Не переведена; ‘Когда-нибудь Рабби уйдет’‘Someday the Rabbi Will Leave’
1st ed: William Morrow, March 1985
Не переведена; ‘В один прекрасный день раввин купил крест’‘One Fine Day the Rabbi Bought a Cross’
1st ed: William Morrow, 1987
Не переведена; ‘День, в который раввин подал в отставку’‘The Day the Rabbi Resigned’
1st ed: 1992
Не переведена; ‘День, в который раввин уехал из города’‘That Day the Rabbi Left Town’
1st ed: 1996
Не переведена

   ‘Прогулка в девять миль’‘The Nine-Mile Walk’
1st ed: EQMM, Apr 1947
др. название ‘Прогулка под дождём’
Неоднократно переводилась
есть в сети; Конец игры‘End Play’
1st ed: EQMM, Oct 1950
пер.: изд-во М.: АСТ: Corpus, декабрь 2020 г.; ‘Криминальное чтиво и не только. Американский детектив первой половины XX века’ (антология); ‘Подставное лицо’‘The Straw Man’
1st ed: EQMM, Dec 1950
пер. Форум ‘Клуб любителей детектива’; 30.11.2022 г.; ‘Опоздавший кандидат’‘The Ten O'Clock Scholar’
1st ed: EQMM, Feb 1952
пер. Форум ‘Клуб любителей детектива’; 04.01.2023 г.; ‘The Bread and Butter Case’aka ‘A Winter’s Tale’
1st ed: EQMM, Apr 1962
Не переведен; ‘Часы Сайруса Картрайта’‘Time and Time Again’
aka ‘The Man with Two Watches’
1st ed: EQMM, July 1962
пер.: изд-во М.: Знание, 1992 г.; ‘Часы Сайруса Картрайта’ (антология)
есть в сети; ‘The Whistling Tea Kettle’aka ‘The Adelphi Bowl’
1st ed: EQMM, March 1963; ‘The Man on the Ladder’1st ed: EQMM, Nov 1967

  Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
  Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.

  ‘The Nine-Mile Walk’   Мы завтракали с Ники Вельтом в ‘Голубой луне’. Хотя Ники старше меня всего года на два, на три (этому профессору английского языка и литературы что — то около пятидесяти), он третирует меня, как школьный учитель, издевающийся над тупым учеником. А я терплю — вероятно, только потому, что выглядит он гораздо старше со своими сединами и сморщенным, как у карлика, лицом.
   — Дорогой мой, — мурлыкал Ники, — общение между людьми без того, чтобы не делать выводов из их слов, почти невозможно. Но, как правило, большинство таких выводов ложно. Больше всего ошибок в юриспруденции; там, видишь ли, стараются понять то, что человек скрывает, а не то, что он пытается доказать.
   Я взял со стола чек и откинулся на стуле.
    — Ты имеешь в виду перекрестный допрос. Но ведь всегда есть и противная сторона. Она протестует, если из слов свидетеля делаются нелогичные выводы.
    — Кто тут говорит о логике, — притворно удивился Ники. — Все может быть логично и в то же время неверно.
   Мы встали и по проходу между столами пошли к кассе. Я расплатился и ждал, пока Ники шарил в своем допотопном кошельке, пока выуживал монету за монетой и шлепал их на стойку рядом с чеком. В конце концов мелочи у него не хватило. Тогда он сгреб монеты в кошелек и со вздохом вынул бумажку.
    — Дай мне любую фразу из десяти-одиннадцати слов, и путем логических заключений я приведу тебя к тому, о чем ты и сам не подозревал, когда говорил. И тебе не поздоровится.
   Подошли еще люди, возле кассы стало слишком тесно, меня толкнули, и я решил подождать на улице, пока Ники закончит свои расчеты.
   Когда он вышел, я сказал:
    — Прогулка в девять миль не шутка, особенно если на улице дождь.
   — Да, да, конечно, — рассеянно согласился он.
   Потом остановился и, прищурившись, внимательно посмотрел на меня. — О чем это ты?
    — В этом предложении одиннадцать слов, — сказал я и повторил его, загибая пальцы.
    — Ну и что?
    —Ты же просил дать тебе фразу в десять-одиннадцать слов. Ну, строй свою цепь!
    — Ты серьезно? — спросил он, и в его голубых глазках сверкнуло удивление. На него это похоже: сам бросит перчатку, а потом прикидывается удивленным, если я не подниму ее. На сей раз я взорвался.
    — Начинай или же никогда больше ни о чем таком не заикайся! — отрезал я.
    — Хорошо, — сказал он примирительно, — не сердись. Как ты говоришь? Прогулка в девять миль не шутка, особенно, если на улице дождь?
   Не густо для начала.
   — Больше десяти слов, — возразил я.
    — Отлично, — его голос стал жестким. — Первый вывод — говорящий недоволен.
    — Согласен, — сказал я. — Ради этого и произнесена фраза.
   Он безучастно кивнул.
    — Второе заключение: дождь пошел неожиданно, иначе бы он сказал по-другому. Например: прогулка в девять миль под дождем не шутка. Понимаешь? Не стал бы употреблять слово ‘особенно’.
    — Ну, ну, предположим.
    — Так. Дальше: говорящий не спортсмен и вообще не из тех, кто часто ночует под открытым небом и много ходит.
    — Объясни почему, — остановил я его.
    — Опять это ‘особенно’. Он не говорит: прогулка в девять миль под дождем не шутка, а просто — прогулка в девять миль. Заметь: речь идет о самом расстоянии, оно для него — вещь весьма серьезная. А девять миль не такая уж громадная дистанция. Играя в гольф, покрываешь больше половины такого расстояния. Я, например, играю в гольф.
    — Все это верно в обычных обстоятельствах, — согласился я. — Но если говорящий — солдат в джунглях? Там девять миль — хорошенькая зарядка для любого, независимо от того, идет дождь или нет.
    — Да, — саркастически кивнул Ники. — И вполне возможно, у него только одна нога. Друг мой, так мы можем оказаться в положении студента, начавшего сочинение о юморе с перечислением всего того, что к юмору не относится. Нет, надо кое о чем условиться, прежде чем продолжать.
    — Что ты имеешь в виду? — осведомился я подозрительно.
    — Учти, я получил предложение в вакууме, я не знаю, кто говорящий и что происходит. Задача усложнена: обычно такие фразы вправлены в рамку определенной ситуации.
    — И что же ты хочешь допустить?
    — Прежде всего договоримся, что сказано это не просто так, что говоривший действительно шел под дождем девять миль и у него была серьезная цель, а не простое пари или что-нибудь в таком духе.
    — Вполне разумно, — согласился я.
    — И ночной переход был где-то здесь.
    — В Файфилде?
    — Не обязательно, но где-то в нашем районе.
    — Идет. Тогда я согласен, что он не спортсмен. Продолжай.
    — Следующий вывод: он шел или поздно ночью или рано утром. Где-то между полуночью и пятью-шестью утра.
    — Почему?
    — Расстояние ведь в девять миль, а наша округа густо заселена. На любой дороге обнаружишь какое-нибудь селение на расстоянии в девять миль или меньше. Везде ходят автобусы, на шоссе большое движение. Пойдет ли кто-нибудь пешком девять миль, да еще под дождем, если только уже не поздно? Между часом и пятью автобусы как раз не ходят. Попутная машина? Вряд ли подберет незнакомца на дороге в такое время...
    — Может быть, он хотел остаться незамеченным?
   Ники с сожалением улыбнулся:
    — Думаешь, он обратит на себя меньше внимания, топая в дождь по шоссе, нежели в автобусе, где каждый сидит, уткнувшись в газету?
    — Ладно, я не настаиваю, — сказал я, вероятно, слишком резко.
   — Тогда попытайся опровергнуть следующий тезис: он шел в город, а не из города.
   Я кивнул:
    — Похоже на то. В городе он подыскал бы все-таки какой-нибудь транспорт. Ты это имеешь в виду?
    — Отчасти да, — подтвердил Ники. — Но посмотри еще, как он говорит о расстоянии. Он называет точную цифру: девять миль. Ясно?
    — Боюсь, не совсем...
   Выражение желчного педагога вернулось на его лицо.
    — Предположим, ты говоришь: я прошел десять миль или проехал сто. Это круглые числа. Так что, возможно, ты округлил. А когда говорят о девяти милях, я вправе думать, что цифра называется точная. Человек всегда лучше знает расстояние от какого-то пункта до города, чем от города до этого пункта. Спроси горожанина, в скольких милях живет фермер Браун, и тот скажет: ‘Милях в трех-четырех’. Тогда узнай у фермера Брауна, далеко ли от города он живет, и, будь уверен, получишь точный ответ: "Три и шесть десятых мили".
    — Слабовато, Ники, — заметил я.
    — Но вместе с твоим предположением, что в городе все-таки удалось бы подыскать транспорт...
    — Это другое дело... Будут еще выводы?
    — Я только начинаю, — прихвастнул Ники. — Не сомневаюсь, что он направляется в определенный пункт и хотел быть там в какое-то точное время. Его вела заранее обдуманная цель, а не что-либо случайное — знаешь, например, сломалась машина, рожала жена или в дом лезли воры...
    — Подожди, — прервал я его, — авария — это, по-моему, весьма правдоподобно. Точное расстояние водитель мог определить по спидометру, заметив цифру, которая была на нем при выезде.
   Ники отрицательно покачал головой:
    — Чем тащиться под дождем, он бы завалился спать до утра на заднем сиденье или стоял бы рядом с автомобилем в ожидании проезжего. До города — то девять миль. За сколько он их пройдет?
    — Часа за четыре, — прикинул я в уме.
    — Не меньше, — кивнул Ники, — ведь шел дождь. Допустим, мотор заглох в час ночи, значит, в город он придет только в пять утра. На дороге в это время уже появится много машин. Начнет ходить автобус. Первый прибывает в город около 5:30. Наконец, если ему нужна помощь, незачем идти до самого города, можно добежать до первой телефонной будки. Нет, он имел цель в городе, и попасть туда ему надо было незадолго до 5:30.
    — А почему бы ему не приехать с вечера на последнем автобусе и не подождать утра? — задал я каверзный вопрос.
   Мы как раз подошли к зданию, где я работал. Обычно все споры, начинавшиеся в ‘Голубой луне’, обрывались у этого подъезда, но сегодня я так заинтересовался экспериментом Ники, что пригласил его к себе.
   Когда мы уселись, я спросил:
    — Что ты скажешь, Ники, почему он не приехал заранее и не подождал?
    — Он мог бы так и сделать, — спокойно возразил Ники, — но раз все-таки поступил по-другому, можно предположить одно из двух: либо он опоздал на последний автобус, либо не мог выйти, не получив условленного сигнала. Он мог ждать, например, телефонного звонка.
    — Когда же ему надо было быть на месте?
    — Можно высчитать довольно точно. На девять миль ему требуется часа четыре. Последний автобус уходит в половине первого. Если он вышел вскоре после отправления этого автобуса, то никак не мог оказаться на месте раньше 4:30. А сядь он на первый утренний автобус, то прибыл бы в 5:30. Значит, ему необходимо быть в городе где-то между 4:30 и 5:30. И еще одно: если он ждал условленного сигнала, то получил его не позднее часа ночи.
    — Понимаю. Если время прибытия в город около пяти, до места четыре часа ходу, значит, выйти надо около часу.
   Задумавшись, Ники только слегка кивнул. Почему-то (я не могу объяснить почему) мне не хотелось прерывать его размышлений. Я отошел к большой карте нашего района, висевшей на стене, и стал изучать ее.
    — Ты прав, Ники, — бросил я через плечо, — куда ни пойди от Файфилда, обязательно встретишь населенный пункт на расстоянии девяти миль или меньше. Мы как раз в центре куста небольших городов.
   Ники подошел ко мне и тоже начал рассматривать карту.
    — Не обязательно это Файфилд, — произнес он задумчиво, — скорее всего, он шел в Хадли.
    — Почему Хадли? Что может понадобиться ему там в пять часов утра?
    — Экспресс из Вашингтона останавливается там набрать воды, — сказал он еле слышно.
    — Правильно, — согласился я. — Когда у меня бессонница, я всегда слышу, как он грохочет вдали. Минуты через две часы на соседней церкви начинают бить пять.
   Я подошел к столу посмотреть расписание. Из Вашингтона поезд выходит в 12:47 ночи, в Бостон приходит в 8:00.
   Ники стоял у карты, карандашом измеряя расстояние.
    — Как раз в девяти милях от Хадли гостиница ‘Олд Самтер’, — объявил он.
    — ‘Олд Самтер’? — переспросил я. — Но это рушит всю систему суждений: оттуда так же легко выехать, как и из города!
   Ники покачал головой:
    — Только не ночью. Машины стоят там в крытых стоянках. Чтобы выехать, надо просить сторожа открыть ворота. А тот, конечно, обратит внимание на всякого, кто придет к нему так поздно. В этой гостинице старые порядки. Говорящий мог ждать звонка из Вашингтона насчет кого-то в поезде. Наверное, ему сообщили номер вагона и место. Потом он выскользнул из отеля и отправился в Хадли.
   Я смотрел на него, словно загипнотизированный.
    — Пока поезд стоит, нетрудно пробраться в вагон, а если знаешь номер места...
    — Ники, — пробормотал я, — сейчас я закажу разговор с Бостоном. Это, конечно, глупо, смешно, но я ничего не могу с собой поделать...
   Маленькие глазки его загорелись, и он облизал губы кончиком языка.
    — Звони, — выдавил он внезапно охрипшим голосом...
   Трубку я не положил, а бросил. — Ник, — закричал я, — невероятно! Самое немыслимое совпадение! В ночном экспрессе из Вашингтона найден труп! Когда поезд прибыл в Бостон, человек был мертв около трех часов. Значит, убит он был, когда поезд проезжал Хадли!
    — Я предчувствовал что-то такое, — пробормотал Ники. — Но насчет совпадения ты ошибаешься. Такого быть не может. Где ты подцепил свою фразу?
    — Первое, что взбрело в голову...
    — Нет, она не похожа на те фразы, которые приходят в голову просто так. Если бы ты был преподавателем, как я, ты бы знал, что когда попросишь человека сказать, не думая, предложение в десять слов, то непременно услышишь что-нибудь в таком духе: ‘Я люблю молоко’ с добавкой для количества: ‘потому что оно очень полезно для здоровья’.
   Или еще какой-нибудь житейский пустяк. То, что сказал ты, требует подходящих обстоятельств.
    — Но я ни с кем не говорил сегодня утром, кроме тебя.
    — Тебя не было рядом со мной, пока я расплачивался в ‘Голубой луне’, — возвысил голос Ники. — Может быть, ты встретил кого-нибудь, пока ждал меня?
    — Не прошло и минуты, как ты вышел. Постой, постой... Какие-то двое подошли к кассе, когда ты выкладывал мелочь. Один даже толкнул меня, тогда я решил...
    — Видел ли ты их когда-нибудь прежде?
    — Кого?
    — Тех двоих?
    — Нет, никогда.
    — Они разговаривали между собой?
    — Кажется, да. Да, да, действительно что-то говорили.
    — Не так часто в ‘Голубую луну’ заходят чужие, — заметил Ники.
    — Думаешь они? — прошептал я, задыхаясь от волнения. — Я их запомнил. Если увижу — узнаю.
   Глаза Ники сузились.
    — Может быть, и они. Убийц должно быть двое. Один выслеживал жертву в Вашингтоне, узнал номер вагона и место и позвонил сюда. Другой сделал свое дело. Тот, из Вашингтона, должен был приехать. Если убили с целью ограбления — что бы разделить добычу, если это было просто убийство — чтобы убедиться, что дело сделано, и расплатиться с наемником.
   Я потянулся к телефону.
    — Мы вышли из ‘Голубой луны’ меньше чем полчаса назад, — продолжал Ники. — Они только что вошли, а обслуживают там не торопясь. Тот, что прошел девять миль под дождем до Хадли, наверное, голоден как собака, а другой всю ночь катил на автомобиле из Вашингтона...
    — Если вы их арестуете, немедленно позвоните мне, — сказал я в трубку.
   
   Пока мы ждали, никто из нас не проронил ни звука. Мы маршировали из угла в угол, стараясь не глядеть друг на друга, словно совершили что-то постыдное. Наконец телефон зазвонил. Я схватил трубку, выслушал доклад и повернулся к Ники:
    — Один пытался бежать через кухню, но двое полицейских стояли за домом и схватили его.
    — Это доказывает наши подозрения, — произнес Ники с какой-то застывшей улыбкой.
   Я молча кивнул.
   Тут Ники случайно взглянул на часы.
    — Боже мой! — вскричал он. — Я же хотел пораньше взяться за работу.
   Он был уже в дверях, когда я окликнул его:
    — Подожди, Ники, а что, собственно говоря, ты с самого начала взялся мне доказывать?
    — Что цепь выводов может быть построена по всем правилам логики, и все же заключение будет ложным. А над чем ты смеешься? — спросил он раздраженно, но мгновение спустя рассмеялся и сам. 1^sted: EQMM, Apr 1947 ■ Источник: Из-во ‘Амфора’, 2005 ■ Публикация на форуме: 24.03.2010 г.

  ‘The Straw Man’   Настала моя очередь принимать гостей в Клубе окружных прокуроров. Мы собираемся, чтобы вкусно поужинать и неторопливо обсудить дела. Разговоры в основном сводятся к хвастовству о том, какие интересные дела мы рассмотрели с момента последней встречи.
   Округ Фэрфилд — тихое, спокойное место, где не происходит ничего сенсационного. Поэтому, когда настала моя очередь поведать о хитром ходатайстве или заумном юридическом моменте, который позволил мне пресечь преступную аферу, у меня не было ничего, что могло бы заинтересовать эту компанию. Пришлось вспомнить рассказ о логической реконструкции преступления Никки Вельта и моем собственном скудном вкладе в дело ‘Девятимильной прогулки’.
   Гости вежливо выслушали меня, хотя, судя по их виду, не сомневались, что я слегка приукрасил историю. Когда я закончил, Эллис Джонстон, который, будучи прокурором Саффолка, самого густонаселенного округа, являлся главой нашей маленькой компании, небрежно кивнул и сказал:
   — Все это очень хорошо. Иногда подобное предчувствие срабатывает. Но когда у тебя сотни дел в год, ты не можешь полагаться на интуицию. Приходится произвести кучу формальных действий, работая над каждым маленьким фактом, пока ты не докопаешься до истины. Уголовные дела раскрываются не вдохновением, а пóтом.
   Остальные подхалимски закивали.
   — Сейчас я вам покажу, что имею в виду, — продолжил он. Из внутреннего нагрудного кармана Джонстон достал большой бумажник, из которого извлек квадратик глянцевой бумаги. Он бросил его на стол, и мы все поднялись со своих мест, чтобы взглянуть поближе. Это была копия записки о выкупе, выполненной в привычной манере — маленькие квадратики газеты со словами, наклеенные на чистый лист бумаги:
   Пятьдесят Тысяч долларов МЕЛКИМИ купюрами или ДОЧЬ Никогда больше не увидите. То же самое ЕСЛИ ВЫ свяжетесь С ПОЛИЦИЕЙ. Дальнейшие Инструкции по телефону.
   Это была бы самая обычная записка, если бы не одно ‘но’: на каждом кусочке газетной бумаги, испачканном черным порошком, который использовал полицейский криминалист, виднелся четкий, не смазанный отпечаток пальца.
   Джонстон сидя наблюдал за нами, пока мы изучали копию. Это был квадратный, плотного телосложения мужчина с мясистыми губами и решительной челюстью. И хотя положением своим он был обязан скорее политике, чем юридическим способностям, его считали первоклассным специалистом в своем деле.
   — Проверка отпечатков пальцев — обычное дело, — заметил он, — но мы увидели их даже без порошка. Эти квадратики — не обычная газетная бумага. Их вырезали из глянцевых журналов, таких как ‘Life’ и ‘The Saturday Evening Post’, на которых хорошо видны отпечатки пальцев. К чему я веду? Мы не сидим и не ломаем голову над тем, почему человек идет на такие тщательные меры предосторожности, чтобы скрыть свою личность, а затем все портит, оставив отпечатки пальцев. Через наши руки проходят сотни дел, и мы часто видим подобные ухищрения. В данном случае это может быть как недосмотр, так и простое бахвальство. С таким мы часто сталкиваемся. Это почти характерно для преступного мышления. Но что бы это ни было, мы на это не отвлекаемся. У нас есть распорядок, понимаете? И именно распорядок, когда весь отдел работает вместе, решает дела, а не вдохновение, догадки или те умозаключения, которые использовал ваш друг профессор, — добавил он для меня.
   — У нас много подобных дел, — продолжал он, — гораздо больше, чем думает общественность. Граждане полагают, что похищения редки и происходят только тогда, когда попадают в заголовки газет. Но на самом деле это совсем не редкое преступление. Как и в случае с шантажом, у злоумышленника много преимуществ, что делает похищение довольно распространенным преступлением. В большинстве случаев жертва расплачивается в течение дня или двух, и на этом все заканчивается. Чаще всего полицию потом даже не уведомляют — боятся последствий.
   Так и произошло в данном случае. Доктор Джон Риган получил эту записку, заплатил через два дня выкуп и вернул дочь Глорию. Похитители держали ее одурманенной, поэтому она ничего не могла нам рассказать. Они с отцом пошли в ‘Серебряную туфельку’, ночной клуб и игорное заведение. Отца позвали к телефону. Когда Риган вернулся, официант сказал, что Глория встретила каких-то друзей и пошла с ними в другой клуб. В этом не было ничего необычного. Доктор остался, провел пару часов в игровых залах наверху, а затем отправился домой. Записка пришла по почте на следующее утро. Позже в тот же день он получил телефонное сообщение о том, где оставить деньги и где забрать дочь. Похитители оказались верны своему слову, и на следующий день Джон Риган получил свою дочь обратно.
   — И тогда он позвонил в ваш офис, я полагаю, — сказал я.
   Джонстон покачал головой:
   — На самом деле нет. Это один из таких случаев, о которых мы обычно не узнаем. Даже когда мы взялись за дело, доктор Риган был не особо готов к сотрудничеству. Он сказал, что заключил сделку и должен ее выполнить. Чушь, конечно, но, полагаю, он не хотел говорить, что боится. И мы не могли на него давить. Доктор — уважаемый человек в нашем городе, попечитель нескольких благотворительных организаций, входит в общественные комитеты, и все такое. И он богат. Я не имею в виду то богатство, которое может быть у модного доктора. На самом деле Риган уже много лет не практикует, разве что лечил больное сердце живущего с ним старшего брата Филипа. Деньги доктору поступают от сдачи в наем недвижимости. Он владелец нескольких доходных домов. Таким человеком нельзя помыкать.
   Наводку вместе с запиской мы получили от частного детектива по фамилии Саймс, который руководит местным отделением ‘National Investigation’. — Джонстон указал на фотокопию на столе. — Его вызвал Филип Риган, старший брат. Детектив должен был не заниматься расследованием, а выступить в качестве посредника и передать деньги. Идея, полагаю, была в том, что самого доктора могут обмануть — забрать деньги и убить дочь. Но детектив не понадобился. Похититель позвонил доктору, который последовал его инструкциям и вернул свою дочь. Когда я спросил Джона Ригана, почему он не поручил это Саймсу, тот ответил, что ничего не собирался ему поручать и привлек его, только чтобы успокоить брата.
   Что ж, дочь вернулась, и доктор Джон Риган хотел обо всем забыть. Но на следующий день у его брата Филипа случился очередной сердечный приступ, и он умер. Саймс забеспокоился. В смерти не было ничего странного. Филипу Ригану было около шестидесяти лет, и он уже много лет страдал от коронарной болезни. Он мог умереть в любой момент. Я полагаю, что причиной могло стать волнение, вызванное похищением девушки и ее возвращением в состоянии наркотического опьянения. Но Саймсу было не по себе от сокрытия похищения, а вдобавок умер его клиент. Возможно, это просто совпадение, подумал он, но, с другой стороны, тут может быть какая-то связь. Он обратился в свой нью-йоркский офис, и ему посоветовали сообщить все нам. Тот факт, что его пригласил Филип, а не доктор, немного облегчил Саймсу задачу. Он не был обязан следовать желаниям доктора, поскольку, строго говоря, не был его нанимателем.
   Конечно, мы проверили смерть Филипа, но не обнаружили ничего подозрительного. Он уже давно страдал от больного сердца. Он ничего не делал — просто слонялся по дому, возился в саду в старой одежде, сплетничал с прохожими через забор. Летом Филип иногда брал с собой несколько соседских детей и отправлялся на рыбалку. Он был безобидным стариком. — Джонстон пренебрежительно махнул рукой и улыбнулся самодовольной улыбкой. — Но, естественно, мы должны расследовать все похищения.
   Эллис Джонстон откинулся в кресле и развел руками.
   — Вот вам и вся картина. И что же мы теперь делаем? Ну, мы не делаем одного — не пытаемся понять, почему похититель оставил свои отпечатки на записке. Как я уже сказал, преступники всегда совершают подобные ошибки. Если бы они их не совершали, мы бы их не ловили. Мы просто продолжили заниматься обычной полицейской работой. Мы послали копии этих отпечатков в Вашингтон, на тот случай, если они у них есть в архиве. Конечно, их там не оказалось, хоть мы и надеялись на обратное. Но мы не были разочарованы. Понимаете, работая по заведенному порядку, вы знаете, что большинство зацепок никуда не ведут. Неважно. Рано или поздно одна из них дает результат, и тогда вы раскрываете дело. Мы пригласили эксперта по бумаге, который изучил сообщение и определил, из каких журналов оно было вырезано. По копии этого не скажешь, но даже поверхностный осмотр оригинала показал, что, хотя все они были глянцевыми, слова вырезали из разных журналов. Затем мы попытались выяснить, какой номер какого журнала был использован. Это оказалось несложно, поскольку все слова были вырезаны из заголовков статей — утомительная работа — а печатный текст на обороте каждого фрагмента помог определить, откуда какая статья взята. Когда мы выяснили, что использовались четыре разных журнала, причем все номера текущие, мы послали людей обзвонить все книжные магазины и журнальные киоски в почтовом округе, откуда было отправлено письмо. Вдруг кто-то из продавцов мог вспомнить, как кто-то купил одновременно много журналов.
   Затем мы вызвали Блэки Венути, управляющего ‘Серебряной туфелькой’, и допросили его. Мы бы не удивились, если бы он оказался замешан. Блэки занимался довольно сомнительной деятельностью, и мы давно за ним следили. Однако ничего от него не добились, потому что нам нечего было ему предъявить. Но Венути дал свой список людей, находившихся в его клубе в тот вечер.
   Разумеется, ни с какими друзьями Глория не уходила. Мы предполагаем, что ее могли так же, как и ее отца, позвать к телефону. По словам официанта, она сказала, что уходит. Ее отцу он так и передал. Я полагаю, это доктор решил, что Глория встретила каких-то людей и пошла с ними в другой клуб. Когда мы расспрашивали его во второй раз, он как-то расплывчато ответил, что именно передал ему официант. Мы планируем допросить его еще раз. Также собираемся опросить всех, кто находился в клубе тем вечером. Есть вероятность, что девушка ускользнула во время представления, когда там было довольно темно, однако все же кто-то мог ее заметить. Но, — Джонстон поднял указательный палец и выразительно оглядел нас, — одно мы знаем наверняка. Исходя из нашего прошлого опыта, рано или поздно появится кто-то, кто что-то видел или может дать какую-то подсказку, и мы будем следовать за этой подсказкой, пока, наконец, не раскроем дело.
   
   Эллис Джонстон сидел с самодовольным видом, и я почувствовал, что меня хорошенько осадили. Я собирался объяснить, что не предлагал свою историю в качестве действенного метода, и тут раздался звонок в дверь. Я вспомнил, что сегодня вечер пятницы, когда мы с Никки обычно играем в шахматы, и что я забыл отменить нашу встречу.
   Я поспешил открыть дверь. Конечно же, это был Никки. Он не мог забыть. Он увидел компанию и резко взглянул на меня своими ледяными голубыми глазами. Я, заикаясь, извинился, а затем быстро добавил, чтобы успокоить его:
   — Мы как раз говорили о тебе, Никки. Не присоединишься ли к нам?
   Никки, профессор Николас Вельт, преподаватель английского языка и литературы в университете Сноудон, всегда обращался со мной как с незрелым школьником, и, черт возьми, я всегда чувствовал себя таковым рядом с ним.
   Он выслушал меня достаточно вежливо, его маленькие голубые глаза подозрительно поглядывали на компанию. Но он был сдержан, когда пожимал руку каждому из гостей в знак признательности за знакомство. Когда профессор обошел всех, Джонстон сказал, хитро глядя на остальных:
   — Ваш друг рассказывал нам о вашей проницательности, профессор, которая позволила ему раскрыть одно дело. Возможно, вы сможете помочь нам в решении другой проблемы. Что вы думаете об этой записке на столе?
   Я ожидал, что Никки почувствует издевку, и, возможно, так оно и было, потому что его тонкие губы сжались, как будто он только что надкусил особенно кислый лимон. Но он ничего не сказал и подошел к столу.
   — Это фотокопия, — объяснил Джонстон. — Оригинал пришел к нам пару дней назад. Это не розыгрыш. Похищение действительно произошло.
   — Оригинал попал к вам с этими отпечатками пальцев?
   — Да. Мы посыпали их порошком, чтобы они были видны на фото. Они проявились без труда, поскольку эти квадратики не из газетной бумаги, а из плотного глянца.
   — Правда? Значит, эти отпечатки там не случайно.
   Джонстон подмигнул компании, и мне стало жаль Никки.
   — Знаешь, Никки, преступники склонны… — начал я, но Джонстон остановил меня жестом руки.
   — А почему их не могли оставить случайно, профессор? — промурлыкал он.
   Никки бросил на него раздраженный взгляд, который он обычно приберегал для меня.
   — В среднестатистической газете, — начал он своим мученическим голосом, — заголовков, из которых можно было бы составить сообщение, гораздо больше, чем в журнале, поэтому может показаться, что журнал был выбран специально — очевидно, из-за того, что на нем лучше видны отпечатки пальцев. Все эти слова взяты из заголовков статей, потому что автору записки понадобился крупный шрифт, но также видны кусочки обычного шрифта. Поскольку шрифты разные, значит, использовалось несколько разных журналов. Я полагаю, это было ради того, чтобы получить все слова, необходимые для послания. Вряд ли преступник стал бы искать нужные слова в нескольких журналах, когда мог найти их в одной-единственной газете, если бы только ему не нужен был именно этот тип бумаги. Но есть еще одно доказательство того, что отпечатки были оставлены не по ошибке или недосмотру. Я не эксперт, но очевидно, что здесь отпечатки пяти разных пальцев, и они идут в обычной последовательности. Вот отпечатки больших пальцев, и за каждым следуют четыре отпечатка, которые представляют остальные пальцы руки. Даже для моего нетренированного глаза очевидно, что эти отпечатки принадлежат одной руке, и что они повторялись по очереди снова и снова, пока не были израсходованы все квадратики бумаги. — Он оглядел каждого из нас с тем довольным выражением лица, которое мне всегда было трудно выносить, а затем сказал: — Нет-нет, эти отпечатки никак не могут быть результатом случайности. Их оставили по веской причине.
   — И какая причина же может заставить человека принять все меры предосторожности, чтобы скрыть свою личность, а затем оставить ту единственную подпись, которую он никогда не сможет опровергнуть? — спросил Джонстон.
   Никки поднял кустистую белую бровь.
   — Вы, конечно, можете придумать причину.
   — Ну, возможно, нас хотели сбить со следа. Это могут быть посторонние отпечатки, — предположил Джонстон. А затем, чтобы подкрепить свой ответ, добавил: — Получить отпечатки несложно, знаете ли.
   — И вас бы это одурачило? — спросил Никки. — Все пять отпечатков повторяются снова и снова в обычной последовательности. Если бы вы смогли идентифицировать отпечатки и поймали их владельца, разве присяжные усомнились бы в его заявлении, что его подставили? И как автор записки мог быть уверен, что у человека, чьи отпечатки он, так сказать, украл, не окажется железного алиби? И даже если нет, разве вы не были бы склонны поверить его заверениям о невиновности, по крайней мере вплоть до того, чтобы поинтересоваться, кто его враги, и таким образом, возможно, выйти на настоящего преступника?
   Паркер из округа Барнстейбл, что на Мысе, возбужденно замахал рукой, и Никки кивнул ему.
   — Почему похититель не мог думать так же, как вы сказали? То есть, когда его поймают, он скажет: ‘Я невиновен. Думаете, я настолько безумен, чтобы оставить свои отпечатки на записке о выкупе?’ И поэтому его освобождают, если вы понимаете, о чем я... — Голос Паркера неуверенно затих.
   Но Никки ободряюще кивнул ему.
   — Вы видите, что эта версия никуда не годится, — мягко сказал он. — Хотя вы можете подозревать, что этот человек невиновен, но вы обязаны провести расследование и попытаться составить дело против него. Как он мог быть уверен, что вы ничего не найдете, если внимание будет приковано к нему?
   Я тоже решил попытаться.
   — Предположим, у похитителя имелся компромат на кого-то, и он смог заставить его оставить свои отпечатки на записке.
   Как я и ожидал, профессор покачал головой.
   — Это похищение. Самое страшное преступление после убийства. Если бы этот человек был опознан и задержан полицией, вряд ли бы он согласился взять на себя вину за столь серьезный проступок. Но даже если бы так, на этом бы дело не закончилось. Ему пришлось бы показать, как он совершил преступление, где держал девушку, что сделал с деньгами. И, конечно, он бы не смог. Кроме того, если бы он был вынужден поставить свои отпечатки на записке из-за того, что настоящий преступник имел над ним власть, разве это не дало бы ему, в свою очередь, власть над своим мучителем?
   — Если только он не умер, — вставил Джонстон.
   — Очень хорошо, — сказал Никки. — Заставить человека оставить свои отпечатки на записке о выкупе, а затем пустить ему пулю в голову и сбросить тело в реку. Отличная идея, за исключением того, что первоначальное возражение остается в силе. Полиция в это не поверит. Если бы преступник планировал что-то подобное, он бы оставил на записке только один отпечаток, или, еще лучше, только частичный отпечаток — чтобы легче было поверить в случайность его появления. Нет, вы были совершенно правы, предположив, что в деле участвовали два человека, но это партнерство, добровольное партнерство, в котором один из партнеров оставляет свои отпечатки сознательно и охотно. Это можно объяснить тем, что один из партнеров имел основания опасаться добросовестности другого. Например, если бы он боялся, что как только предприятие будет завершено, его партнер отправится в полицию, то он мог бы таким образом гарантировать его молчание.
   Боюсь, что мы все почувствовали себя немного разочарованными. Никки так задирал нос перед нами, что мы поверили, будто у него действительно есть ответ. Наши ожидания не оправдались. Против его теории существовало множество возражений. Джонстон озвучил одно из них:
   — Партнер что, сумасшедший? Как он мог согласиться на такое?
   — Потому что он в безопасности, — парировал Никки. — Он не профессиональный преступник. Его отпечатки пальцев не найдут ни в одном Бюро Идентификации.
   — Так не пойдет. Мы начинаем охоту и что-то находим. Хотя бы тень зацепки. И отпечатки становятся решающим доказательством. Нет, это слишком опасно.
   — Если, конечно, у него не было всех оснований полагать, что записка никогда не попадет в полицию, — осторожно предположил Никки.
   — Откуда у него могла быть такая уверенность? — свирепо спросил Джонстон.
   — Потому что письмо было адресовано ему домой.
   Я не думаю, что кто-то из нас уловил смысл слов Никки.
   — Предположим, — продолжал он, — человек, у которого есть богатый отец, брат или заботливая тетушка, очень нуждается в деньгах. Он проиграл больше, чем мог позволить себе, или он живет не по средствам. Или, скажем, он просто хочет крупную сумму денег. Если он попытается занять ее у своего обеспеченного родственника, ему откажут, или он должен будет вернуть деньги в определенный срок. Но предположим, что он может пойти к этому же родственнику и сказать: ‘Дорогая тетя Агата, Глорию похитили, и похитители требуют пятьдесят тысяч долларов’? Или предположим, что записка попадет прямо к тете Агате, которая живет с ним? Естественно, она покажет ему записку и, скорее всего, предложит помочь ему. Итак, как бы он это устроил? Возможно, он найдет какого-нибудь преступника, изложит ему план и предложит большую часть выручки за помощь в афере. А может быть, преступник сам подсказывает ему эту идею. Преступник — я имею в виду не мелкого воришку, а организатора преступлений (как это на сленге?), крупную шишку — захочет убедиться, что после того, как все закончится, респектабельный партнер не сдаст его полиции. Он будет настаивать на том, чтобы респектабельный партнер оставил что-то компрометирующее. И тут на ум приходят отпечатки.
   — Почему респектабельный партнер не мог просто написать и подписать заявление о своем участии в преступлении?
   — Это было бы безумием, — ответил Никки. — Его бы тогда шантажировали до конца жизни.
   — А разве так его не будут шантажировать, когда его отпечатки на записке о выкупе? — спросил я.
   Никки раздраженно посмотрел на меня:
   — Ты забываешь, что он получил записку. Скорее всего, он сам запечатал конверт и опустил его в почтовый ящик. Записка адресована ему самому, или его отцу, или его богатой тетушке. Она приходит в его дом, как любая другая почта. Как только деньги выплачены, он уничтожает ее.
   — Разве он не может тогда пойти в полицию и донести на своего сообщника?
   — И как он собирается доказать, что у него требовали выкуп? — язвительно осведомился Никки.
   
   Мы все откинулись на спинки стульев, каждый прокручивал в голове общую картину, которую теперь можно было составить из первоначального рассказа Джонстона и дедуктивного анализа записки о выкупе, проведенного Никки.
   Чем больше я размышлял, тем больше убеждался, что Никки был прав. Два брата живут вместе в большом доме. Филип, бедный и больной старший, обязан своему богатому преуспевающему брату всем. У него есть подозрительные друзья — не мог ли кто-то из них предложить этот план? Возможно, он не считал себя настолько больным, как утверждал его брат-доктор. С большой суммой денег Филип мог стать свободным и независимым. Но подозревал ли доктор Джон о причастности своего брата к заговору против него? Не в этом ли причина того, почему доктор Джон сейчас так несговорчив? Но зачем Филип вызвал частного детектива? Этот момент беспокоил меня. Затем мне все стало понятно. Доктор, добропорядочный гражданин, работавший в общественных комитетах, настоял на обращении в полицию, несмотря на угрозу в записке. Филип немного поволновался, но в конце концов уговорил Джона вызвать частного детектива. Позже у доктора возникли подозрения. Возможно, Филип даже признался перед смертью. И теперь доктор боялся поручить расследование полиции, опасаясь, что она раскроет причастность его брата к этому делу.
   — Есть только один маленький момент, — произнес Никки, как будто повторяя мою мысль вслух. — Партнер, получивший записку, вряд ли передал бы ее в полицию. Мне интересно узнать, как она попала в ваши руки.
   — То, что записка оказалась у нас, нисколько не вредит вашей теории, — сказал Джонстон и продолжил пересказывать историю в том виде, в каком он ее нам изложил. — Я предполагаю, что партнер преступника — Блэки Венути, — закончил он.
   Никки кивнул:
   — Да, я бы сказал, что на это все указывало. Последний раз Глорию видели в его клубе. Венути мог не опасаться, что следы приведут к нему, поскольку все дело, в некотором смысле, было сфабриковано. Возможно, ее даже держали все время прямо там, в клубе.
   — Мы заставим Венути говорить, — мрачно пообещал Джонстон. — Жаль, что мы не можем сделать то же самое с респектабельным партнером.
   — А почему нет? — спросил Никки.
   — Потому что, как я вам уже говорил, Филип Риган вчера умер.
   — Или был убит. Сделать это достаточно просто. У него больное сердце. Вероятно, ему нанесли резкий удар в живот. Если бы там остался след, его легко можно было бы объяснить тем, что он упал на что-то во время сердечного приступа.
   — Что вы имеете в виду, профессор?
   Никки пожал плечами.
   — У вас есть два брата. Доктор Джон хорошо одевается, ходит в ночные клубы, состоит в общественных комитетах и все такое прочее. А Филип болен, ходит в халате и тапочках, небритый, возится в саду. Вы сразу предполагаете, что доктор Джон — богатый, а Филип — бедный. — Он оглядел нашу маленькую компанию, и его взгляд остановился на Экклзе из округа Норфолк, высоком, худом, худощавом мужчине шестидесяти пяти лет. Он спросил у него: — Будь у вас миллион долларов, что бы вы делали?
   Экклз улыбнулся:
   — Я бы ходил на рыбалку почти каждый день.
   Никки одобрительно кивнул.
   — Именно. Я представляю, что чувствовал Филип Риган. У него было много денег, и он мог делать все, что хотел. Поэтому он баловал себя. Он одевался, как ему хотелось, и не брился, когда не хотел. И он мог позволить себе, чтобы младший брат бросил медицинскую практику и прислуживал ему. И Джон настолько любил роскошь, что ради прекрасной одежды, автомобилей, большого количества денег на расходы и общественного положения был готов служить сиделкой у старшего брата. Не думаю, что за Филипом легко было ухаживать. Он был больным человеком. Полагаю, иногда Филип угрожал, что оставит младшего брата без гроша в кармане. Так что доктор Джон Риган решил выиграть немного независимости за игорным столом — и проиграл.
   — Но мы знаем, что деньги были как раз у Джона, — возразил Джонстон. — Он владеет огромным количеством недвижимости в Бостоне. Мы проверили его. В реестре актов он числится как владелец недвижимости стоимостью более двух миллионов долларов.
   — Без сомнения, — согласился Никки. — Но готов поспорить, что где-то — вероятно, в самом доме, в хорошем надежном сейфе — у Филипа есть документы на каждую часть собственности, которая якобы принадлежит Джону Ригану. Наше законодательство о недвижимости безнадежно устарело, и по целому ряду веских причин свою собственность стоит записывать на чужое имя. Доктор Джон был подставным лицом в сделках Филипа с недвижимостью. А как вы знаете, мистер Джонстон, главное требование к подставному лицу — отсутствие собственных активов. Если вы не заставите доктора Джона признаться, то, возможно, никогда не узнаете, что именно произошло, но вы можете выдвинуть подходящую версию. Джон крупно проигрался за игорными столами Венути и был по уши в долгах. Давил ли Венути на него, требуя оплаты? Предложил ли Венути этот план? — Профессор пожал плечами. — В принципе, неважно. Записка была составлена, и Филип получил ее на следующий день. Поскольку Глория — дочь Джона, а Филипу всего лишь племянница, Филип не мог обратиться в полицию из-за возражений брата, но он мог настоять на привлечении частного детектива. Возможно, Филип начал что-то подозревать. Возможно, он заметил отпечатки и по собственной инициативе сравнил их с отпечатками своего брата Джона — их легко можно было найти на мебели в доме. Я полагаю, он совершил ошибку, сказав Джону, что знает правду и намерен сообщить в полицию.
   — Но почему не могло быть наоборот, Никки? — поинтересовался я. — Почему Филип не мог быть бедным, преступником? Почему все не могло быть так, как кажется — что Джон богатый, а Филип бедный? Может, Джон хотел пойти в полицию, но его отговорил Филип? Может, Джон не желает сотрудничать с полицией из-за того, что узнал о причастности своего брата к похищению?
   Я замолчал при виде довольной улыбки Никки.
   — Да потому, — сказал он, — что именно Филип пригласил детектива и передал ему записку. Если бы он был преступником, он бы никогда не выпустил записку из рук — по крайней мере, не стерев предварительно отпечатков.
   На мгновение воцарилась тишина. Затем Джонстон озвучил наше коллективное мнение:
   — Звучит убедительно, профессор, но как нам это доказать?
   — С убийством у вас могут возникнуть некоторые трудности, — сказал Никки. — Но с похищением все будет просто. Адвокаты Филипа должны знать настоящего владельца недвижимости. В банке есть запись о счете, с которого были сняты пятьдесят тысяч долларов. Доктору придется объяснить наличие своих отпечатков на записке. Венути заговорит, когда поймет, что вы знаете всю историю и подозреваете его причастность к убийству. И тогда обычная полицейская рутина должна дать необходимые юридические доказательства.
   Он вопросительно посмотрел на собравшихся, когда мы все рассмеялись — даже Джонстон. 1^sted: EQMM, Dec 1950 ■ Перевод: Е. Субботин ■ Редактор-корректор: О. Белозовская ■ Публикация на форуме: 30.11.2022 г.

  “The Ten O’Clock Scholar”   Я не думаю, что именно сильное чувство справедливости побуждало Никки Вельта иногда приходить мне на помощь после того, как я оставил юридический факультет и стал окружным прокурором. Скорее, дело в его определенном нетерпении ума, как у опытного механика, который злится, наблюдая за неуклюжим любителем, и в конце концов берет гаечный ключ из его рук со словами: “Вот, дай-ка я это сделаю”.
   Тем не менее я чувствовал, что ему нравится иногда отвлекаться от чтения лекций и оценки работ, и когда он пригласил меня присутствовать на докторском экзамене, я решил, что так он пытался поблагодарить меня и ответить взаимностью.
   В то время я был занят и не хотел соглашаться, но мне трудно отказать Никки. Трехчасовой устный докторский экзамен может быть очень скучным, если вы сами не являетесь кандидатом или хотя бы членом экзаменационной комиссии. Поэтому я медлил.
   — Кто кандидат, Никки? — спросил я. — Один из ваших молодых людей? Я его знаю?
   — Мистер Беннетт, Клод Беннетт. Он посещал некоторые мои курсы, но он не работает в моей области.
   — Есть что-нибудь интересное в его диссертации?
   Никки пожал плечами:
   — Поскольку это предварительный экзамен по новому плану, мы не знаем, какова тема диссертации. В последние полчаса экзамена кандидат объявит ее и расскажет, что он надеется доказать. Однако, как я понял из слов других членов комиссии, мистера Беннетта интересует в первую очередь восемнадцатый век, и он планирует поработать с “Бумагами Байингтона”.
   И вот тогда мне кое-что стало понятно. Полагаю, что ни один университет не может обходиться без факультетской вражды. Наша вражда была локализована на кафедре английского языка, и главными действующими лицами являлись два наших специалиста по восемнадцатому веку, профессор Джордж Корнгольд, биограф Поупа[1], и профессор Эммет Хоторн, первооткрыватель и редактор “Бумаг Байингтона”. Конфликт между этими двумя был настолько ожесточенным, что профессор Хоторн, говорят, уходил с заседаний научных обществ, когда Корнгольд вставал, чтобы выступить, а Корнгольд однажды заявил на заседании Ассоциации современного языка, что “Бумаги Байингтона” — это подделка девятнадцатого века.
   Я понимающе улыбнулся:
   — И Корнгольд входит в состав комитета? — Профессор Хоторн, как я знал, находился в Техасском университете в качестве профессора по обмену в этом семестре.
   Губы Никки искривились в ехидной ухмылке.
   — Они оба в комитете, Корнгольд и Хоторн.
   Я озадаченно посмотрел на него:
   — Хоторн вернулся?
   — Мы получили от него телеграмму о том, что он договорился вернуться к нам пораньше, якобы для проверки корректуры нового издания своей книги. Но наиболее важным я считаю то, что телеграмму мы получили вскоре после того, как в “Газетт” была опубликована дата экзамена Беннетта, и не менее важным — что он должен прибыть в ночь перед экзаменом. Конечно, мы пригласили его принять участие, и он согласился. — Никки довольно потирал руки.
   И хотя я не ожидал, что получу такое же удовольствие от процесса, как Никки, я подумал, что это может оказаться интересно.
   Однако, как часто случается, повеселиться нам не довелось. Кандидат, Клод Беннетт, не явился.
   Экзамен был назначен на десять часов утра в субботу, и я приехал вовремя — примерно за четверть часа, чтобы не пропустить ни минуты веселья. Однако комиссия уже собралась, и по общей атмосфере, а особенно по тому, как группировались члены комиссии, ставшие кружком и сплетничающие, я понял, что Корнгольд и Хоторн успели уже обменяться парой слов.
   Профессор Корнгольд был крупным, крепким мужчиной с копной рыжеватых волос. Его от природы румяный цвет лица был усугублен кожным заболеванием, формой экземы, от которой он периодически страдал. Он курил большую трубку с изогнутым чубуком, которую редко вынимал изо рта, и когда он говорил, бульканье трубки было постоянным обертоном в глубоком гуле его голоса.
   Он двинулся ко мне, когда я вошел в комнату, и, протягивая руку, проревел:
   — Никки сказал, что вы приедете. Рад, что смогли.
   Я взял его протянутую руку с некоторой неохотой, потому что на другой руке у него была испачканная хлопчатобумажная перчатка, чтобы защитить, а может быть, только скрыть поврежденную кожу, куда проникла экзема. Я быстро убрал руку и, чтобы скрыть возможную неловкость, спросил:
   — Кандидат уже прибыл?
   Корнгольд покачал головой. Он потянул за цепочку своих часов и достал “луковицу”. Взглянул на циферблат, а затем нахмурился, захлопывая крышку.
   — Почти десять часов, — пробормотал он. — Неужели Беннетт снова струсил?
   — О, он уже пытался защитить диссертацию?
   — Он планировал защиту в начале семестра, а за день или два до этого попросил отсрочку.
   — Это засчитывается ему за минус?
   — Не должно, — сказал он, а потом рассмеялся.
   Я перешел на другую сторону комнаты, где стоял профессор Хоторн. Хоторн был маленьким, опрятным человеком, смахивающим на денди. У него были острые усики, и он являлся одним из немногих мужчин в университете, кто носил бороду, в его случае хорошо подстриженную имперскую. Он также носил пенсне на широкой черной ленте и даже щеголял тростью — тонкой палочкой из черного дерева с золотым набалдашником. И все это с тех пор, как несколько лет назад, во время летней работы в Англии, он обнаружил дневник Байингтона. До этого он считался достаточно заурядной фигурой, но открытие “Бумаг Байингтона” было воспринято энтузиастами как событие не меньшей важности, чем расшифровка “Дневника Пипса”[2], и к нему пришли почести: должность профессора, редакторская синекура с ученой публикацией и даже почетная степень в одном не слишком престижном западном колледже. А вместе с ними появились борода, трость и пенсне на ленточке.
   — Джордж Корнгольд потешается надо мной? — спросил он с нарочитой небрежностью.
   — О, нет, — быстро ответил я. — Мы говорили о кандидате. Джордж сказал, что якобы он уже однажды пытался сдать экзамен, но струсил.
   — Да, я полагаю, профессор Корнгольд расценил бы просьбу Беннетта об отсрочке как трусость, — с иронией сказал Хоторн, повысив голос настолько, чтобы его было слышно через всю комнату. — Вообще-то я кое-что знаю об этом. И профессор Корнгольд тоже, если уж на то пошло. Так получилось, что Беннетт работал над “Бумагами Байингтона”. Наша библиотека приобрела рукопись всего за несколько дней до того, как Беннетт должен был предстать перед комиссией. Как настоящий ученый, он, естественно, хотел получить возможность изучить оригинальную рукопись. Поэтому он попросил об отсрочке. Вот что Корнгольд называет трусостью.
   Из другого конца комнаты прогремел голос Джорджа Корнгольда:
   — Уже десять часов, Никки.
   Хоторн взглянул на часы и пискнул:
   — Сейчас только без пяти.
   Корнгольд разразился бурным смехом, и я понял, что он просто подтрунивал над Хоторном.
   Когда пять минут спустя пробили часы на башне, Корнгольд сказал:
   — Ну, теперь десять часов, Никки. Будем ждать полудня?
   Хоторн возбужденно взмахнул своей тростью.
   — Я протестую, Никки, — воскликнул он. — Судя по настрою одного из членов этой комиссии, судьба кандидата уже предрешена. Я думаю, что, по справедливости, данный член комиссии должен сам себя дисквалифицировать. Что касается кандидата, я уверен, что он скоро появится. Я заглянул к нему в гостиницу по пути сюда и обнаружил, что он уже уехал. Полагаю, он зашел в библиотеку, чтобы в последнюю минуту проверить какой-то вопрос. Я настаиваю, что ради приличия мы должны подождать.
   — Я думаю, мы можем немного подождать, Эммет, — успокаивающе сказал Никки.
   Однако к четверти одиннадцатого кандидат так и не появился, и Хоторна охватило паническое беспокойство. Он бродил от одного окна к другому, поглядывая в сторону библиотеки кампуса. Корнгольд, напротив, вел себя подчеркнуто непринужденно.
   Я думаю, мы все немного жалели Хоторна, и тем не менее почувствовали облегчение, когда Никки наконец объявил:
   — Уже половина одиннадцатого. Думаю, мы ждали достаточно долго. Я предлагаю прерваться.
   Хоторн начал было протестовать, но потом одумался и замолчал, с досадой покусывая усы. Когда мы двинулись к двери, Корнгольд произнес достаточно громко, чтобы все услышали:
   — Надеюсь, этот молодой человек больше не планирует сдавать экзамены в нашем университете.
   — У него может быть адекватное оправдание, — рискнул предположить Никки.
   — Это должно быть нечто большее, чем просто адекватное оправдание, — парировал Корнгольд. — Только вопрос жизни и смерти мог бы оправдать такое бесцеремонное обращение с экзаменационной комиссией.
   Никки нужно было поработать в библиотеке, поэтому я вернулся в свой офис. Я пробыл там меньше часа, когда мне сообщили о причине отсутствия Беннетта. Он был найден мертвым в своей комнате — убитым!
   Моей первой реакцией, как я помню, была идиотская мысль, что теперь у Беннетта есть оправдание, которое удовлетворило бы даже профессора Корнгольда.
   Я чувствовал, что нужно поставить в известность Никки, и моя секретарша несколько раз в течение дня пыталась дозвониться до него, но безуспешно. Когда в четыре часа лейтенант Делханти, наш начальник отдела убийств, в сопровождении сержанта Картера, который также занимался этим делом, пришел доложить о своих успехах, она все еще не добилась успеха.
   Картер остался снаружи в приемной на случай, если понадобится, а я провел Делханти в свой кабинет. Делханти — человек организованный. Он принес свой блокнот и аккуратно положил его на мой стол, чтобы в случае необходимости можно было к нему обратиться. Затем он осторожно придвинул стул и, прищурившись через очки, начал читать:
   — В десять сорок пять Джеймс Хьюстон, менеджер гостиницы “Авалон”, сообщил нам, что один из его постояльцев, Клод Беннетт, двадцати семи лет, неженатый, аспирант университета, был найден мертвым горничной, миссис Агнес Андервуд. Очевидно, он был убит. Звонок принял сержант Ломасни, который приказал Хьюстону закрыть и запереть дверь комнаты и ожидать прибытия полиции.
   Вместе с нами поехал судмедэксперт. Мы прибыли в десять пятьдесят. — Он поднял глаза от своих записей, чтобы объяснить. — “Авалон” — это небольшое заведение на Хай-стрит, напротив университетского спортзала. Это скорее пансион, чем гостиница, и практически все постояльцы постоянные, хотя иногда принимают и приезжих. Перед входом была припаркована машина, “Форд-купе” 1957 года выпуска, регистрационный номер 769214. Ключ находился в замке зажигания. — Лейтенант снова поднял голову. — Это оказалось важным. — Он осуждающе махнул рукой. — Любой коп заметил бы припаркованную машину с ключом в замке зажигания. Это практически приглашение: “Укради меня”. Мы навели справки у менеджера, Хьюстона, и оказалось, что это машина Беннетта.
   Комната Беннетта находилась на втором этаже, справа от лестницы. Когда мы вошли, шторы были задернуты, и Хьюстон объяснил, что их нашли в таком виде. Беннетт лежал на полу, его голова была разбита полудюжиной ударов каким-то тупым предметом. Судмедэксперт решил, что фатальным мог быть первый удар, а остальные нанесли либо для надежности, либо из злости. Рядом с телом лежал длинный кинжал, рукоять которого была заляпана кровью. Несколько прядей волос прилипли к рукояти и были легко идентифицированы как волосы жертвы.
   Лейтенант наклонился и достал из портфеля, который принес с собой, длинный тонкий пакет. Он осторожно развернул обертку из вощеной бумаги и продемонстрировал кинжал в металлических ножнах. Его длина составляла около полутора футов. Примерно треть общей длины занимала рукоять, испачканная засохшей кровью, шириной около дюйма и толщиной полдюйма, с красиво закругленными краями. Кинжал был сделан из кости, возможно, слоновой и украшен гравировкой в виде свастики.
   — Полагаю, это и было оружие, — сказал я с улыбкой.
   Он усмехнулся в ответ:
   — Несомненно. Идеально подходит к ранам.
   — Есть отпечатки пальцев?
   Делханти покачал головой:
   — Ни одного на кинжале, и типичные, которые можно обнаружить в комнате.
   Я осторожно взял кинжал за ножны.
   — Да ведь рукоять утяжелена.
   Лейтенант мрачно кивнул:
   — Ее утяжелили специально, чтобы проделывать то, что случилось с Беннеттом.
   Я снова положил его на место.
   — Ну, такой кинжал не так уж трудно отследить, — с надеждой сказал я.
   — У нас с этим не было проблем, — улыбнулся Делханти. — Он принадлежал Беннетту.
   — Горничная опознала?
   — Даже лучше. На стене висел такой же. Вот, давайте я вам покажу. — Он снова полез в портфель и на сей раз достал большую фотографию, на которой была изображена одна сторона комнаты. У стены находился письменный стол, рядом на столике поменьше стояла пишущая машинка. Но мое внимание привлекла стена над столом, где на крючках симметрично располагался настоящий арсенал оружия, под каждым экземпляром виднелась маленькая карточка, предположительно с пояснениями. Здесь были две немецкие сабли, три пистолета, два орудия, похожие на полицейские дубинки (на мой недоуменный взгляд Делханти пробормотал: “Взяты у охранников концлагеря; отвратительное оружие — толщиной почти с мое запястье”) и один кинжал, близнец клинка, лежавшего на моем столе. Но там, где должен был висеть второй кинжал, я видел лишь еще одну карточку и пустой крючок, а на выцветших обоях мог различить его очертания в виде более светлого участка.
   Делханти усмехнулся:
   — Военные трофеи. Парень собрал коллекцию, которой можно было бы оснастить немецкий полк.
   Он достал из нагрудного кармана карандаш и указал им на стол на фотографии:
   — Теперь я обращаю ваше внимание на то, что лежит на столе справа от этой стопки книг. На снимке трудно разобрать, но я все подробно описал.
   Он снова обратился к своим записям:
   — Мелочь на сумму двадцать восемь центов, ключ от комнаты, набор ручек и карандашей, перочинный нож, чистый носовой платок и бумажник. Обычные вещи, которые человек держит в карманах и перекладывает всякий раз, когда меняет костюм. Кое-что показалось мне странным: бумажник оказался пуст. Там были его права и регистрация, квитанция за аренду комнаты и книжечка марок, но в отделении для денег не нашлось даже доллара.
   — Тут нет ничего странного, — заметил я. — Студенты не отличаются богатством.
   Делханти упрямо покачал головой:
   — Обычно вы носите с собой немного денег. Сдачи на столе не хватило бы даже на обед. Мы тщательно все обыскали и не нашли ни денег, ни банковской книжки. Но в корзине для мусора мы обнаружили вот это.
   Он снова наклонился, чтобы порыться в своем портфеле. Теперь он вытащил длинный конверт с правительственной печатью.
   — В таких посылают чеки, — указал он. — И обратите внимание на почтовый штемпель. Должно быть, он получил его вчера. Мы проверили местные банки, и в первом из них нам признались, что обналичили Беннетту правительственный чек на сто долларов. Конечно, кассир не мог быть уверен, но если Беннетт не попросил купюры определенного номинала, то ему, вероятно, выдадут деньги тремя двадцатками, двумя десятками, тремя пятерками и пятью однодолларовыми купюрами.
   — Что ж, — продолжал Делханти, — молодой человек вроде Беннетта вряд ли потратит столько за день. Это навело меня на мысль, что мотивом могло быть ограбление. А потом я подумал о машине, припаркованной на улице, с ключом зажигания, все еще находящимся в замке. Ее не оставили там на ночь, иначе к лобовому стеклу бы прикрепили штрафную квитанцию. Значит, машина была доставлена туда сегодня утром либо другом, который брал ее на время, либо, что более вероятно, из какого-то гаража. Тут нам тоже повезло. Мы выяснили, что машина была оставлена в гараже на Хай-стрит для смазки, и ее доставили обратно около девяти тридцати утра. Когда я спросил про ключ в замке, управляющий гаражом был озадачен не меньше меня. По его словам, они всегда доставляют ключи владельцу или договариваются с ним о том, где он их может забрать.
   Я попросил посмотреть их записи, чтобы узнать, кто доставил машину. Заведение у них небольшое, и они не вели таких заметок, но управляющий знал, что это был молодой механик-ученик — парень по имени Стерлинг, Джеймс Стерлинг. Он выполняет большую часть смазочных работ и доставляет машины, когда это необходимо. Управляющий не был уверен, но думал, что Стерлинг уже несколько раз доставлял машину Беннетта. Я посчитал это важным, ведь получается, что Стерлинг знал номер комнаты Беннетта и мог сразу же подняться наверх, не задавая вопросов.
   — Я так понимаю, — сказал я, — попасть незамеченным в гостиницу можно без труда.
   — О, туда может попасть кто захочет. Понимаете, это не совсем гостиница. Там нет портье. Внешняя дверь открыта целый день, и любой может незаметно войти и выйти дюжину раз.
   — Я попросил поговорить со Стерлингом, — продолжал Делханти, — и узнал, что он уехал домой по болезни. Я узнал его адрес и уже собирался уходить, когда заметил ряд стальных шкафчиков, которые, как я понял, использовались механиками для хранения рабочей одежды. Я сказал управляющему открыть шкафчик Стерлинга, и он, немного пошумев, согласился. И как вы думаете, что я нашел там, спрятанное за козырьком его засаленной рабочей кепки? Три двадцатки, две десятки и три пятерки. Однодолларовых купюр не было — полагаю, он решил, что может иметь их при себе, не вызывая подозрений.
   — Вы ходили к нему домой?
   — Так точно, сэр. Возможно, он и раньше был болен, но, когда он увидел меня, ему стало гораздо хуже. Сначала он сказал, что ничего не знает о деньгах. После — что выиграл их в кости. А потом сказал, что нашел их в машине Беннетта, засунутыми между сиденьем и задней подушкой. Тогда я сообщил ему, что мы нашли отпечатки его пальцев на бумажнике. Конечно, мы их не находили, но иногда такой маленькой лжи достаточно, чтобы сломать их. На это он ответил, что ему нужен адвокат. Так что мы его арестовали. Я решил поговорить с вами, прежде чем мы начнем его раскалывать.
   — Вы отлично сработали, Делханти, — сказал я. — Быстрая работа и хорошее, прямолинейное мышление. Полагаю, Стерлинг думал, что если оставить ключ в зажигании, то все решат, что он не видел Беннетта и не смог передать ему ключ лично. А вы вот решили, что раз он оставил ключ в замке, то значит, что-то не так. И еще вы нашли деньги. Но было бы неплохо, найди мы вдобавок свидетеля, который его видел. Вы, конечно, опросили постояльцев?
   — Естественно, мы опросили всех в гостинице, — ответил Делханти. Он усмехнулся. — Вот вам, кстати, пример того, что иногда слишком много информации может помешать, уводя в сторону. Я допросил постояльцев, прежде чем вышел на Стерлинга, и некоторое время думал, что у меня есть логичный подозреваемый — один из них. Мы опросили всех жильцов и Хьюстона, менеджера, и ничего не обнаружили: никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Тогда мы вызвали горничную. Мы оставили ее напоследок, поскольку она была расстроена и в истерике, из-за того, что нашли тело и все такое. Так вот, она что-то видела.
   Она начала убираться на этом этаже в половине восьмого вечера. Часы на башне только что пробили, поэтому во времени она уверена. Она как раз заходила в комнату в другом конце коридора от комнаты Беннетта, когда увидела, как Альфред Сноу, занимающий комнату рядом с Беннеттом, вышел из своей комнаты и постучал в дверь Беннетта. Она стала наблюдать и увидела, как он вошел. Она подождала минуту или две, а затем продолжила свою работу.
   — Почему она наблюдала? — спросил я.
   — Я задал тот же вопрос, — ответил Делханти, — и она сказала, из-за того, что Сноу и Беннетт страшно поссорились за пару дней до этого, и ей было интересно, войдет ли он сейчас. Когда я допрашивал Сноу раньше, он ничего не говорил о том, что заходил в комнату Беннетта. Поэтому я снова вызвал его и спросил об этом. Сначала он все отрицал. Естественно. Потом, когда он понял, что его кто-то видел, он признался, что заходил к Беннетту тем утром, но якобы только для того, чтобы пожелать ему удачи на экзамене. Затем я упомянул о ссоре, которая произошла пару дней назад. Он не стал увиливать. Признал, что поссорился с Беннеттом, но утверждал, что в тот момент был немного напряжен. Оказалось, что пару недель назад он привез свою девушку из Бостона на танцы Медицинского факультета. Утром он был занят и попросил Беннетта развлечь ее. Затем он узнал, что после ее возвращения в Бостон Беннетт пару раз писал ей. Вот из-за чего и произошла ссора, но позже он понял, что поступил глупо. Предстоящий экзамен Беннетта дал ему возможность извиниться и пожелать удачи. Он ничего не сказал об этом, потому что не хотел ни во что впутываться, особенно сейчас, когда идут выпускные экзамены.
   Делханти пожал плечами:
   — Какое-то время я думал, что дело решено: ревность к девушке как мотив; возможность и оружие прямо под рукой; и даже некоторые признаки вины, поскольку он не рассказал все начистоту с самого начала. А потом все дело рухнуло. Не сходилось время. Судмедэксперт пришел к выводу, что убийство произошло около девяти часов. Меня это не слишком беспокоило, поскольку нам всегда предлагают лишь приблизительное время. Но Сноу собирался играть в сквош[3] в спортзале, а у них там все расписано по часам, потому что за пользование кортами для сквоша взимается плата. Согласно записям, Сноу начал игру в восемь тридцать три. Значит, у него было всего три минуты с того момента, когда он вошел в комнату Беннетта, до момента, когда он начал играть, а этого просто недостаточно. Вот и все. Не будь временной промежуток таким точным, мы бы точно решили, что Сноу — основной подозреваемый.
   Он рассмеялся над своим каламбуром, и я тоже выдавил улыбку. Затем мне пришла в голову мысль.
   — Послушайте, с этим временем что-то не так. Я знаю расположение кортов для сквоша; я играл там достаточно часто. Раздевалки находятся в другом конце здания от кортов. Сначала вы переодеваетесь в спортивную одежду, а потом отправляетесь на корт и отмечаетесь. У Сноу не было бы возможности переодеться, если время указано верно.
   — Он не переодевался в спортзале, — объяснил Делханти. — Извините, я забыл упомянуть об этом. Гостиница находится как раз через дорогу. Он был в шортах и толстовке, и у него была с собой ракетка, когда он зашел в комнату Беннетта. Нам так сказала горничная.
   Я кивнул, немного разочарованный. Строго говоря, расследование уголовных дел не моя работа. Полиция отчитывается передо мной, потому что в мои обязанности как прокурора округа входит предъявление обвинения и, если дело передано в суд, его рассмотрение. Но почему бы не воспользоваться возможностью показать профессионалу, где он мог ошибиться.
   Раздался осторожный стук, и моя секретарша просунула голову в дверь и сказала:
   — Тут профессор Вельт.
   — Впустите его, — сказал я.
   Никки вошел, и я представил его Делханти.
   — Печальное дело, лейтенант, — покачал головой Никки. Затем он заметил кинжал на столе. — Это оружие? — спросил он.
   Я кивнул.
   — Полагаю, Беннетта.
   — Верно, — сказал Делханти, в его голосе слышалось удивление. — Как вы узнали?
   — Конечно, я только предполагаю, — ответил Никки, пожав плечами. — Но это довольно очевидно. Люди обычно не носят с собой такие кинжалы. И если вы идете к кому-то с намерением забить его до смерти, вряд ли вы возьмете с собой подобный предмет. Есть тысяча вещей, которые легкодоступны и гораздо лучше подходят для этой цели — гаечный ключ, молоток, кусок трубы. Но, конечно, если у вас не было намерения убивать, когда вы отправлялись в путь, а потом возникла необходимость или целесообразность, и это было единственное, что находилось под рукой...
   — Но это не так, — сказал я. — Покажите ему фотографию, лейтенант.
   Делханти передал фото с некоторой неохотой, как мне показалось. У меня сложилось впечатление, что ему была не слишком по душе характерная для Никки насмешливая снисходительность.
   Никки внимательно изучил фотографию.
   — Вот эти книги на столе, — сказал он, указывая на них тощим указательным пальцем, — вероятно, и есть те тексты, которые он планировал взять с собой на экзамен. Обратите внимание, что на всех них бумажные пометки. Я не вижу никаких записей. Вы нашли где-нибудь в комнате пачку заметок, лейтенант?
   — Заметок? — покачал головой Делханти. — Никаких заметок.
   — Заметки и тексты для экзамена, Никки? — спросил я.
   — О, да, в соответствии с новым планом, ты помнишь, кандидат излагает свою диссертацию в последние полчаса, указывая, что он надеется доказать, перечисляя частичную библиографию и так далее. Ему разрешается использовать любые тексты и заметки, которые он принесет с собой для этой части экзамена.
   — Вот как? — вежливо спросил Делханти. — Он ведь студент-историк? Я заметил верхнюю книгу. История кал… кали… чего-то.
   — Нет, он изучал английскую литературу, лейтенант, — сказал я. — Но ему приходится изучать много истории. Эти две области взаимосвязаны. — Я вспомнил, что среди писателей восемнадцатого века была краткая мода на мусульманское влияние. — Это была “История калифата”? — предположил я.
   Он повторил название, а затем с сомнением покачал головой.
   Я пожал плечами и снова повернулся к Никки:
   — Почему напавший на Беннетта не выбрал одну из дубинок вместо кинжала? Отличное оружие для этой цели, по словам лейтенанта — каждая толщиной с его запястье.
   — Но он не использовал кинжал — по крайней мере, не для убийства, — ответил Никки.
   Мы оба уставились на него.
   — Но на рукояти есть кровь и немного волос Беннетта. И судмедэксперт установил, что он подходит к ранам.
   Никки улыбнулся своей знающей и раздражающей улыбкой.
   — Да, он подходит, но это не орудие убийства. — Он развел руками. — Подумайте, здесь целый арсенал, готовый к применению. Стал бы кто-то выбирать кинжал в качестве дубинки, когда под рукой есть две настоящие дубинки? Кроме того, пока кинжал висит на стене, как можно понять, что его рукоять увесистая и может быть использована как дубинка?
   — Предположим, злоумышленник планировал заколоть его, но Беннетт повернулся прежде, чем тот успел вытащить клинок из ножен, — сказал Делханти.
   — Тогда были бы видны отпечатки пальцев, — возразил Никки.
   — Он мог надеть перчатки, — предложил я.
   — В такую погоду? — усмехнулся Никки. — И не привлечь внимания? Или ты предполагаешь, что Беннетт услужливо ждал, пока убийца натягивал их?
   — Он мог стереть отпечатки, — холодно заметил Делханти.
   — С ножен — да, но не с рукояти. Доставая кинжал, вы сжимаете рукоять в одной руке, а ножны — в другой. Если ваша жертва повернется в этот момент, и вам придется ударить ее увесистой рукоятью, отпечатки будут хорошо видны в образовавшейся крови. И вы не сможете их стереть, если только не сотрете кровь или не размажете ее. Следовательно, убийца должен был надеть по крайней мере одну перчатку, и это было бы еще заметнее, чем пара.
   В голове мелькнула слабая, неуловимая мысль, как-то связанная с человеком в одной перчатке, но Делханти заговорил, и она ускользнула от меня.
   — Признаюсь, профессор, — сказал он, — я ожидал, что он взял бы одну из дубинок, вот только он не этого не сделал. Мы знаем, что он использовал кинжал, потому что нашли его там. И он был покрыт кровью, которая совпадает с кровью Беннетта, и волосами, которые совпадают с его волосами, и, что самое главное, он соответствует ранам.
   — Конечно, — пренебрежительно ответил Никки. — Вот почему его использовали. Он должен был соответствовать ранам, чтобы скрыть настоящее оружие. Дубинки не годились, потому что они были слишком толстыми. Предположим, вы только что размозжили кому-то череп оружием, оставившим, по вашему мнению, след, по которому вас можно было бы вычислить. Что бы вы сделали? Вы могли бы продолжать бить свою жертву до тех пор, пока не размозжите ей голову в надежде стереть следы; но такое чрезвычайно кровавое дело заняло бы некоторое время. Однако если где-то поблизости находилась вещь, которая хорошо подходила к ране, вы могли бы воспользоваться ею разок-другой, чтобы испачкать кровью и волосами, а затем оставить ее для полиции. Имея под рукой очевидное орудие убийства, они не подумают искать другое.
   — Но на оружии не было ничего характерного, — возразил Делханти.
   — Если вы имеете в виду что-то вроде клейма, то, конечно, нет. Но если мы предположим, что рукоять кинжала была выбрана потому, что подходила к первоначальной ране, то это автоматически дает нам форму настоящего оружия. Поскольку использовался именно край рукояти, я должен предположить, что настоящее оружие было гладким и округлым, или круглой формы, и около половины дюйма в диаметре. Что-то такое, что нападавший мог иметь при себе не вызывая вопросов.
   — Ракетка для сквоша! — воскликнул я.
   Никки резко обернулся.
   — О чем ты?
   Я рассказал ему о Сноу.
   — Он был одет в спортивную одежду, и у него была с собой ракетка для сквоша. Рама ракетки для сквоша как раз подходит под эти размеры. И она не вызвала бы никаких вопросов у Беннетта, поскольку Сноу был в шортах и толстовке.
   Никки поджал губы и задумался.
   — Есть ли основания полагать, что след от ракетки для сквоша мог бы его уличить? — спросил он.
   — Его видела горничная, когда он входил в комнату.
   — Это правда, — согласился Никки, — хотя, судя по твоему рассказу, он не знал, что его видели.
   Прежде чем я успел ответить, вмешался Делханти.
   — Конечно, — сказал он с сарказмом, — я всего лишь коп, и все эти теории мне не по зубам. Но я произвел арест, и он был сделан в ходе обычной полицейской работы на основе улик. Возможно, мне не стоило тратить свое время и время моих людей на работу ногами, а просто сидеть и ждать, когда ответ сам появится. Но есть достаточно веские доказательства того, что у Беннетта украли сто долларов сегодня утром, и у меня сейчас в камере сидит человек, у которого эти сто долларов были при себе и который не смог дать никакого объяснения, удовлетворившего хотя бы ребенка, как они к нему попали. — Он откинулся на спинку стула с таким видом, будто поставил Никки, да и меня, подозреваю, тоже, на свои места.
   — Действительно! И как же вам удалось найти этого человека?
   Делханти пожал плечами с видом превосходства и ничего не ответил. Тогда я рассказал о конверте и бумажнике и о том, как их удалось отследить.
   Никки внимательно меня выслушал, а затем тихо сказал:
   — Механик прибыл около девяти тридцати. Вы не рассматривали возможность, лейтенант, что Беннетт в это время был уже мертв, и что преступление Стерлинга заключалось не в убийстве, а только в краже? Такая возможность гораздо вероятнее, гарантирую вам. Только полный идиот мог совершить убийство, особенно ради такой небольшой суммы, зная, что его почти сразу заподозрят — ведь его работодатель знал, куда он направляется и в какое примерно время прибудет. Но если бы он нашел Беннетта уже мертвым и увидел в бумажнике деньги, тогда бы он отважился их взять. Даже если полиция обнаружит пропажу какой-либо суммы денег, что маловероятно, они обычно предполагают, что ее забрал убийца. Так что он, вероятно, взял деньги, а затем вернулся в гараж, готовый сказать, если его спросят, что он постучал в дверь Беннетта, чтобы передать ключи, а Беннетт не ответил.
   — Звучит разумно, Никки, — сказал я. Затем, заметив выражение лица Делханти, я быстро добавил: — Но это всего лишь теория. А мы знаем, что виновные бывают виновны не только в преступных поступках, но и в идиотских. Знай мы точно, когда был убит Беннетт, мы бы понимали, можно ли полностью исключить Стерлинга, или он все еще под подозрением.
   — Вы всегда можете заставить судмедэксперта поклясться, что это не могло произойти после девяти, — саркастически пробормотал Делханти.
   Я проигнорировал его замечание. Кроме того, мне пришло в голову, что мы упустили из виду возможную улику.
   — Послушай, Никки, — сказал я, — помнишь, Эммет Хоторн говорил, что заглянул к Беннетту по пути на экзамен? Беннетт, должно быть, уже был мертв, поэтому он и не ответил, и Эммет сделал вывод, что он уже ушел. Возможно, Эммет помнит, сколько было времени. Если это было до девяти тридцати, то тогда, по-видимому, Стерлинг чист.
   Никки одобрительно кивнул мне, и я почувствовал себя необычайно довольным собой. Это случалось так редко.
   Я потянулся к телефону.
   — Ты знаешь, где он остановился, Никки? Я позвоню ему.
   — Он остановился в “Амбассадоре”, но сомневаюсь, что он сейчас там. Когда я уходил, он был в своей кабинке в библиотечных стеллажах, а телефона там нет, кроме как на центральном столе читального зала. Будь у тебя посыльный, ты мог бы отправить его за ним и попросить прийти сюда. Не думаю, что он откажется. Я уверен, ему будет интересна наша беседа.
   — Сержант Картер болтает снаружи с вашей секретаршей, — нехотя ответил Делханти. — Я могу попросить его сходить. Где это?
   — Это настоящий лабиринт. — Я посмотрел на Никки. — Возможно, ты мог бы выйти и дать ему указания...
   — Да, лучше мне, — сказал Никки и направился к двери.
   Я мысленно улыбнулся, пока мы ждали его возвращения. Я не понимал, как можно разрушить алиби Сноу, но был уверен, что Никки знает. Однако, когда он вернулся через минуту или две, его первые слова обескураживали:
   — Твоя идея насчет Сноу и ракетки для сквоша не лишена изобретательности, но она не годится. Подумай: первоначальная ссора была из-за девушки, и произошла она пару дней назад. Если эти два молодых человека живут в одном здании, на одном этаже, и Беннетт, вероятно, большую часть времени был поблизости, поскольку готовился к экзамену, почему Сноу не разыскал его раньше? Маловероятно, чтобы он размышлял над этим целых два дня, а затем рано утром третьего дня, по дороге на игру в сквош, остановился и отправился убивать его. Абсурд! Не исключено, что Сноу зашел бы к нему, чтобы предупредить или пригрозить, а затем в ходе ссоры, которая могла последовать, убил бы его. Но в таком случае раздавались бы гневные голоса, и шум услышала бы горничная. Имелись бы какие-то признаки борьбы, а их не было.
   Он покачал головой:
   — Нет-нет, боюсь, ты не понимаешь всего значения кинжала и необходимости его использования.
   — Посмотри на это с другой стороны, — продолжил он. — Предположим, что нападавший не использовал кинжал в качестве отвлекающего маневра. Предположим, что он ударил Беннетта по голове предметом, который принес с собой, и тот умер. Какую линию расследования тогда бы выбрала полиция? На основании раны судмедэксперт описал бы оружие как тупой предмет, круглый или закругленный, диаметром около полдюйма. Под описание подходят отрезок тонкой трубы или тяжелый стальной прут, но нападавший не мог ходить по гостинице или зайти в комнату Беннетта с чем-то подобным, не вызывая вопросов и подозрений. Конечно, он мог бы носить предмет скрытно, возможно, в рукаве пальто, хоть это и очень неудобно. И еще более неудобно было бы вытащить его так, чтобы Беннетт не увидел и не поднял шум. Но опять же, если повезет, это можно сделать. И все это в том случае, если нападавший с самого начала намеревался совершить убийство. Но рано или поздно полиция рассмотрела бы возможность того, что преступление было совершено под влиянием момента. И тогда им придет в голову, что оружие должно быть чем-то, что нападавший имел при себе, что он мог носить его открыто, не вызывая ни малейших подозрений. И это может быть только…
   — Трость! — воскликнул я.
   — Именно. И когда я думаю о трости, профессор Хоторн — первый человек, который приходит на ум.
   — Ты серьезно, Никки?
   — Почему нет? Это важная часть откровенно театрального костюма, созданного им, чтобы соответствовать новой личности, которую он приобрел после того, как стал великим человеком. Очевидно, он счел, что отметина от трости идентифицировала бы его так же точно, как если бы он заклеймил молодого человека своими инициалами.
   — Но почему он хотел убить своего протеже?
   — Потому что он им не был... не был его протеже, я имею в виду. Ты помнишь, молодой человек должен был явиться на экзамен в начале семестра и не явился. Хоторн сказал нам, это произошло потому, что наша библиотека приобрела оригинал “Бумаг Байингтона”, и Беннетт хотел получить возможность изучить их. Но “Бумаги Байингтона” были опубликованы полностью, а на экзамене кандидат излагает лишь краткое содержание своей диссертации. Таким образом, даже если бы оригинальная рукопись послужила дополнительным доказательством его тезиса, это не оправдало бы отсрочки экзамена. Следовательно, мы должны сделать вывод, что у Беннетта появилась идея для совершенно новой диссертации. Естественно, он рассказал об этом Хоторну. Но Хоторну нужно было ехать в Техас, поэтому он, вероятно, попросил Беннетта ничего не говорить о своем открытии до его возвращения. Затем, когда было объявлено о новом издании книги Хоторна, Беннетт решил снова сдать экзамен. Хоторн вернулся, как только узнал об этом. Он приехал вчера вечером, и сегодня утром у него впервые появилась возможность увидеть Беннетта. Я совершенно уверен, что он не собирался его убивать. Если бы хотел, взял бы с собой другое оружие. Он пришел, чтобы умолять его снова повременить, пока они не смогут вместе что-нибудь придумать — возможно, написать совместную работу. Думаю, Хоторну не приходило в голову, что Беннетт может отказаться. Но он отказался, поскольку, вероятно, почувствовал, что после объявления о новом издании “Бумаг Байингтона” он больше не может доверять Хоторну.
   Для Хоторна этот отказ означал потерю всего, что было ему дорого — его академического статуса, репутации ученого, положения в университете. Поэтому он поднял свою трость и ударил.
   — Но что такое мог открыть Беннетт, раз Хоторн пошел на убийство? — спросил я.
   Брови Никки поднялись.
   — Я думаю, ты мог бы догадаться. Мы знаем, что тема диссертации Беннетта была как-то связана с оригинальной рукописью. Я думаю, что книга, которую вы заметили на его столе, лейтенант, была “История каллиграфии” — с двумя “л”, лейтенант, — история почерка. (Выражение внезапного узнавания, озарившее лицо Делханти, подтвердило эту догадку.) Полагаю, что другие книги, вероятно, касались бумаги, химии чернил и тому подобных вещей. В любом случае я совершенно уверен, что Беннетт обнаружил некое доказательство — научное доказательство, не внутреннюю критику, как у Корнгольда, а доказательство, касающееся стиля почерка, чернил и бумаги — того, что “Бумаги Байингтона” были подделкой.
   Телефон резко зазвонил, и когда я поднес аппарат к уху, то услышал взволнованный, панический голос сержанта Картера.
   — Он застрелился, — кричал он. — Профессор Хоторн только что застрелился здесь, в гостинице!
   Я взглянул на двух мужчин в комнате и увидел, что они все услышали. Делханти вскочил и потянулся за шляпой.
   — Оставайтесь там, — сказал я в трубку. — Лейтенант Делханти будет через минуту. Что произошло?
   — Я не знаю, — ответил Картер. — Я отправился в библиотеку, но он уже ушел. Я поймал его в гостинице и передал ему сообщение профессора Вельта. Он просто кивнул и пошел в соседнюю комнату, а через пару секунд раздался выстрел.
   — Хорошо, ждите. — Я положил трубку.
   Делханти был уже у двери.
   — Вот и все, — сказал я ему.
   — Похоже на то, — пробормотал он и закрыл за собой дверь.
   Я повернулся к Никки:
   — Какое сообщение ты попросил передать Хоторну?
   Он улыбнулся.
   — А, это? Я просто предложил сержанту попросить Хоторна взять с собой заметки Беннетта.
   Я угрюмо кивнул. Минуту или две я молчал, уставившись на стол передо мной. Затем я поднял голову.
   — Послушай, Никки, ты ожидал, что твоя просьба произведет подобный эффект?
   Он поджал губы, как бы раздумывая. Затем пожал плечами.
   — Я не исключал подобную возможность. Однако в первую очередь я заботился об интересах бедняги Беннетта. Я подумал, что если в его идее есть хоть что-то стоящее, то я должен расширить его заметки до статьи, которую опубликую от его имени. — Его маленькие голубые глаза блеснули, а губы растянулись в ледяной улыбке. — Естественно, я хотел бы начать как можно скорее. 1^sted: EQMM, Feb 1952 ■ Перевод: Е. Субботин ■ Редактор-корректор: О. Белозовская ■ Публикация на форуме: 04.01.2023 г.