Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
Я вновь обратился к оригинальному тексту, перечитал роман. Затем наткнулся на книгу Пьера Байара «Кто убил Роджера Экройда?» — и, признаться, остался ею недоволен: идея показалась надуманной и натянутой.
Размышляя над всем этим, я наконец понял, что именно в книге меня не устраивает. Так родился этот рассказ.
Предупреждение для тех, кто ещё не читал оригинал Агаты Кристи «Убийство Роджера Экройда»: мой текст — сплошной спойлер.
Спойлер: +|-
Правда об убийстве Роджера Экройда
Начинающая писательница, взявшаяся за своё дебютное литературное расследование, немного волновалась. Долив молока в кофе и закончив размешивать сахар, она аккуратно отложила чайную ложку. Затем, сделав глубокий вдох, подняла глаза на мужчину, который только что подошёл и занял место в кресле напротив. Не было необходимости проверять время — никто из расположившихся за столом, не опоздал на встречу. Чтобы скрыть волнение, симпатичная шатенка крепко сжала чашку обеими руками, словно стремясь укрыться за ней от посторонних глаз.
Её визави давно перевалило за семьдесят — подтянутый, выправка военного, костюм тёмно-серый, словно сошедший с витрины лондонского ателье. Он выглядел так, будто возраст для него — лишь формальность, лишённая значения. В гостиной Ветеранского клуба он чувствовал себя как рыба в воде — и неудивительно: он был здесь завсегдатаем. Его прямая осанка и аккуратно подстриженные седые волосы выдавали в нём человека, привыкшего к порядку и дисциплине — того, кто знал армейскую службу не понаслышке, а по личному опыту. Он не спешил начинать разговор, устроившись в кресле с неторопливым достоинством, словно давая себе время оценить обстановку. Светло-серые глаза, холодные и внимательные, скользили по интерьеру, лишь изредка задерживаясь на молодой женщине — будто проверяя, не нарушит ли её присутствие привычный ход вещей.
В этот час гостиная клуба практически пустовала. Ветерану показалось, что время встречи выбрано не самым удачным — он предпочел бы поздний вечер, когда за столиками собираются старые знакомцы, а в воздухе витают непринуждённые истории, которые никогда не рассказывают при посторонних. И всё же, несмотря на отсутствие привычных лиц, здесь царила та самая, знакомая до мелочей атмосфера — удивительно уютная, почти домашняя, но при этом с неуловимым налетом строгой элегантности. В воздухе сплетались терпкие ароматы добротно выделанной кожи кресел, тёплые нотки выдержанного виски, дым дорогих сигар и бодрящий запах свежесваренного кофе, создавая густой, почти осязаемый шлейф. Каждый предмет интерьера, каждая деталь декора словно хранили в себе эхо бесчисленных историй прошлых встреч и бесед, которые велись в этих стенах. Казалось, само время затаилось в этих стенах, замершее в ожидании.
Курить мужчина бросил уже давно. Виски он решил заказать позже, когда разговор, как он рассчитывал, перейдёт в более доверительное русло. А вот чашка крепкого кофе сейчас была бы как нельзя кстати. Он лишь едва заметно кивнул официанту, который, словно бесшумная тень, тут же растворился в приглушённом полумраке зала, двигаясь с невероятной ловкостью и незаметностью.
Тем временем писательница отставила в сторону опустевшую чашку и терпеливо дождалась, пока её собеседник получит свой напиток и насладится первыми, обжигающими глотками. В этом её поведении не было и намёка на показную или наигранную вежливость — скорее, профессиональная привычка наблюдать, подмечать детали. Как она и предполагала, в этом клубе безупречный сервис гармонично сочетался с отменным качеством предлагаемых блюд и напитков. Здесь не было мелочей — только отлаженный механизм традиций, работавший безупречно десятилетиями. Она взяла со стола солидных размеров блокнот в тёмно-синей кожаной обложке, придержала в руке, словно собираясь с мыслями или готовясь к чему-то важному. Затем раскрыла его, нашла чистый лист и с лёгким, почти неслышным щелчком сняла колпачок с дорогой перьевой ручки. Кончик пера на мгновение замер над бумагой, прежде чем вывести несколько быстрых, но аккуратных пометок — дата, место, имя собеседника. Сконцентрировавшись, она подняла взгляд и уверенно произнесла своим приятным голосом:
— Эта беседа действительно очень важна для моей работы. Спасибо, что согласились встретиться со мной, доктор Гаст...
Но умудрённый годами ветеран внезапно поднял руку, мягко, но решительно прерывая её:
— Вы хотели поговорить об убийстве Роджера Экройда, верно? — его голос внезапно стал более твёрдым, почти официальным. — В таком случае зовите меня Шеппардом. Доктором Шеппардом. Так будет... уместнее в контексте нашей беседы. — Последнюю фразу он произнёс с едва уловимой паузой, будто взвешивая каждое слово, прежде чем отпустить его.
Писательница на секунду замерла, затем медленно достала из элегантной сумочки видавшую виды книгу в потрёпанном переплёте. Её пальцы нежно обвели первые буквы названия, прежде чем она аккуратно положила первоиздание на полированную поверхность стола. В её движениях читалось особое отношение к этой вещи — не просто как к рабочему материалу, а как к чему-то личному, ценному.
— Да, я понимаю вас, сэр, — ответила она с лёгким кивком, и в уголках её глаз обозначились мелкие морщинки от едва уловимой улыбки. — Я полностью согласна. В конце концов, — она слегка наклонила голову, — некоторые имена действительно лучше произносить в правильном контексте.
Она сделала короткую, но значительную паузу, давая собеседнику возможность в полной мере оценить как серьёзность её намерений, так и глубокое уважение к предмету их предстоящего разговора. В этой растянувшейся на несколько ударов сердца тишине между ними словно промелькнула искра взаимопонимания — глубокого, профессионального, основанного на многолетнем опыте и знании человеческой природы. Её пальцы непроизвольно сжали ручку чуть крепче – этот едва заметный жест выдавал внутреннее волнение, которое она так тщательно скрывала за своей внешней, безупречной собранностью.
— Эта работа, — голос молодой женщины звучал теперь мягче, — моё многолетнее исследование по делу Экройда, — она продолжила, слегка коснувшись блокнота. — Каждая строчка, каждый намёк в романе здесь учтён. Каждый факт, каждая деталь произведения тщательно выверена и проанализирована. И я уверена, что только с вашей помощью мне удастся наконец отделить художественный вымысел от той... тревожаще реальной правды, что скрывается за этими страницами.
Взгляд молодой писательницы скользнул вниз – сначала к потрёпанной книге, чьи страницы, вне всякого сомнения, были перелистаны сотни раз, затем к аккуратным записям в блокноте, где ровные строчки перемежались стрелочками, пометками на полях и разноцветными подчёркиваниями. Когда же она вновь подняла глаза на доктора Шеппарда, в них читалась не просто профессиональная заинтересованность, а почти личная вовлечённость в эту запутанную историю.
— Не могли бы вы, доктор Шеппард, рассказать мне обо всём... с самого начала? Я всегда верила, что правда куда увлекательнее вымысла. Вот почему мне особенно важно узнать: как всё случилось — на самом деле?
Пожилой джентльмен замер в полной неподвижности на долгие, тягучие секунды, его пальцы медленно сомкнулись вокруг ручки кофейной чашки, но так и не подняли её. В этой напряжённой он казался высеченной из камня статуей — лишь едва уловимое движение век выдавало напряжённую работу мысли, что кипела внутри. Наконец, сделав еле заметный, глубокий вдох, он наклонился вперёд, и его голос опустился до приглушённого шёпота, обретя странную, почти зловещую интонацию:
— Не хочу показаться пессимистом... Но боюсь, что даже несмотря на то, что большинство участников тех событий уже... покинули сцену, — здесь его губы искривились в безрадостной, горькой полуулыбке, — рассказать правду во всей её полноте вам будет не просто трудно. Это будет... неблагоразумно.
Его пальцы нервно, почти машинально, постучали по краю блюдца, производя едва слышный, тревожный звон.
— Возможно, вам стоит последовать примеру миссис Миллер, — продолжил он. — Она всегда умела слегка... завуалировать реальность. Изменить имена, переместить места событий, добавить ложный след... — Внезапно он замолчал, прикрыв глаза ладонью, как если бы перед ним всплыли какие-то давние, мучительные образы. Когда он снова заговорил спустя несколько тяжёлых мгновений, его слова прозвучали с неожиданной, почти пугающей твёрдостью: — Да, она всегда так поступала. И это мне... доподлинно известно.
Неспешный рассказ очевидца, словно потрескивающая пластинка старого граммофона, оживлял в памяти давно угасшие события — те, что уже почти растворились во мгле лет. Писательница вначале машинально потянулась за ручкой — профессиональная привычка фиксировать каждое слово очевидца сработала мгновенно. Но едва первые фразы коснулась её сознания, пальцы разжались сами собой. Любимая перьевая ручка мягко опустилась на лист блокнота, а ладони женщины непроизвольно сложились вместе, будто в немой молитве. Теперь всё её существо было сосредоточено на одном — не пропустить ни единого слова, ни одного смыслового нюанса в этом рассказе.
— Миссис Миллер начала интересоваться расследованиями моего бельгийского друга — здесь голос рассказчика дрогнул на этом определении — ещё задолго до того, как мир погрузился в пучину Великой войны. Во время своего путешествия по континенту. Он к тому времени уже оставил работу в полиции, а позже... — в глазах рассказчика мелькнула тень, — вместе с потоком других беженцев нашёл пристанище в Англии. Услышав об этом, ваша сообразительная коллега окончательно утвердилась в своей идее сделать его главным действующим лицом своего литературного творения.
Будто столкнувшись с невидимой стеной посреди потока воспоминаний, рассказчик внезапно умолк. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а в уголках губ застыла горькая складка — всё лицо выражало возмущение, которое годами копилось где-то глубоко внутри.
— Вы даже представить себе не можете, — начал он сдавленным голосом, тщательно подбирая слова, — до какой степени мой друг пришёл в ярость, когда эта... книга увидела свет. И дело вовсе не в тех неизбежных вольностях, которые она позволила себе в изложении фактов. Нет! — Он резко встряхнул головой. — Всё куда хуже. Она намеренно, сознательно превратила его в жалкую пародию на Шерлока Холмса!
Доктор Шепард болезненно поморщился, будто от внезапного приступа мигрени, отзывающейся глубоко в висках.
— В действительности он не был высоким, это правда, но пять футов пять или шесть дюймов — более чем достойный рост для джентльмена. — Глаза рассказчика вспыхнули. — Я, например, ровно шести футов ростом, но, клянусь, никогда даже мысли не допускал смотреть на него свысока! А она... — Его рука резко взметнулась в воздухе и так же резко опустилась, — она изобразила его каким-то жалким коротышкой! Она исказила не только его внешность, но и саму суть его характера, превратив серьёзного, вдумчивого человека в откровенную карикатуру. Каждый его жест, каждое слово были вывернуты наизнанку, превращены в фарс! — Заключительные слова потонули в тяжёлом, полном горечи вздохе.
— Продолжим. — Он резко провёл рукой по столу, будто смахивая невидимую пыль прошлого. — Вместо простого, благозвучного имени, допустим Жак или Жан, она придумала это издевательское — Геркулес (Hercule). — Губы его искривились, будто он пробовал что-то кислое. — А ведь среди первоначальных вариантов, были и вовсе нелепые — например, Аполлон, Нарцисс... — Он фыркнул. — Да и фамилия у него оказалась не лучше — Пуаро (Poirot). — Он нарочито исказил произношение. — Когда я впервые её услышал, человек так невнятно бормотал, что мне послышалось „parrot“ (попугай). Я был в шоке.
От этого воспоминания он невольно вздрогнул.
— Полагаю, — голос внезапно стал язвительно-лёгким, — это буквосочетание — „HP“ — ещё не раз всплывёт в литературе. Особенно у дам-сочинительниц. — Он горько рассмеялся, довольный собственной колкостью, но смех тут же застрял в горле, когда он вспомнил, что речь идёт о его друге, и покачал головой. Взъерошив свои пышные, белоснежные усы, доктор Шеппард прокашлялся и, словно борясь со своими эмоциями, произнёс дрожащим голосом:
— Ну а вершиной её насмешек стали его чудовищные усы! Вы только представьте себе инспектора полиции хоть в одной стране мира с напомаженными усами в стиле Сальвадора Дали!
Не дожидаясь ответа, он в сердцах ударил кулаком по столу, отчего кофейные чашки угрожающе зазвенели. Взметнувшийся взгляд официанта он мгновенно поймал — и, воспользовавшись моментом, не упустив случая, заказал себе виски.
Затем, вновь повернувшись к собеседнице, старый джентльмен продолжил:
— Обратите внимание на одну любопытную деталь, — он подчеркнуто медленно выпрямил спину, — в её дебютном романе, где действие происходит в Стайлзе, она ещё не решалась на откровенные вольности. Тогда усы были описаны как «воинственно торчащие» (His moustache was very stiff and military) — и это, должен признать, — ветеран сделал паузу, словно наслаждаясь воспоминанием, — было чертовски близко к истине!
Пожилой мужчина прервал повествование, приняв из рук официанта бокал с янтарной жидкостью. Не разбавляя содовой, он сделал несколько небольших глотков, наслаждаясь благородным напитком. Молодой женщине даже показалось, что в его негромком ворчании проскользнули нотки удовлетворения.
Затем рассказ продолжился, но теперь его тон изменился:
— Но с каждой новой книгой ситуация лишь усугублялась. Она уже не стеснялась, не утруждала себя достоверностью. — Голос его внезапно стал резким, как удар хлыста. — Описание поступков главного героя было пропитано таким густым, таким ядовитым сарказмом, что его уровень просто зашкаливал, — доктор Шеппард тяжело вздохнул и посмотрел на собеседницу испытующе, словно стремясь понять, насколько глубоко она разделяет его разочарование. — В таком случае... какую же участь уготовила госпожа писательница тем, кто оказался на вторых ролях в этом... фарсе?
Помолчав, он сделал глоток из стакана и едва заметно вздохнул. Не желая омрачать её день тяжёлыми воспоминаниями, он вновь заговорил — ровно, почти отрешённо, словно рассказывал не о себе, а о чужой, давно прожитой жизни:
— Вы, надеюсь, понимаете, что помощника Великому Детективу (далее — ВД) ваша коллега лепила по образу и подобию доктора Ватсона? — Он сделал паузу, давая возможность осмыслить сказанное.
Взгляд бывшего военного снова пересёкся с глазами писательницы, застывшей в напряжённом внимании, словно оценивая её. В его следующей реплике прозвучали нотки уважения:
— А ведь вы первая, кто понял, что я не только капитан, но и врач! — В уголках его губ промелькнул тончайший намёк на улыбку. — Но, конечно, миссис Миллер не могла оставить меня просто доктором. Доктор Ватсон, доктор Гастингс, а в последствии ещё и доктор Шеппард — это уже похоже на лечебный консилиум, не находите? — В его голосе слышалась лёгкая ирония и скрытое восхищение наблюдательностью собеседницы.
Седовласый джентльмен покачал головой.
— Я ведь и так появился на страницах „Таинственного происшествия в Стайлзе“ после ранения, с тростью — точь-в-точь как добрый доктор Ватсон в „Этюде в багровых тонах“... — Его пальцы непроизвольно сжали рукоять трости, стоящей рядом, будто подтверждая это сравнение.
Внезапно его лицо исказилось горькой усмешкой, и резкий, надломленный смех эхом прокатился под высокими сводами почти пустой гостиной Ветеранского клуба, и от этого стал казаться громче, чем был на самом деле. Постепенно смех перешёл в тихий, усталый кашель, и когда он наконец поднял глаза, в них не осталось и следа недавнего веселья — только пепел прожитых лет и глухая, застарелая обида.
— Кем меня только ни выставляли, — прошептал он, его голос дрожал от едва сдерживаемых эмоций. — Полным идиотом, неспособным связать даже самые очевидные факты. Конечно, всё обстояло совсем иначе. Не думаю даже спорить: львиная доля заслуг, безусловно, принадлежала моему другу. Однако и моя роль вовсе не была незначительной. ВД... — голос дрогнул на этих инициалах, — он всегда особо подчёркивал это. Всегда!
С гордостью вскинув голову, доктор на мгновение погрузился в воспоминания о былых временах. Затем, словно очнувшись, он вновь сосредоточился на настоящем и вернулся к беседе:
— Но вас, разумеется, в первую очередь занимает дело Роджера Экройда? — спросил он, внезапно перейдя на формальный тон, который так контрастировал с только что мелькнувшей на его лице теплотой воспоминаний.
Не дав собеседнице возможности вставить ни слова, он сразу продолжил, словно произнося заученную речь:
— Существенный нюанс: к моменту написания сего „шедевра“ отношения между миссис Миллер и её супругом, Арчибальдом, напоминали поле боя после артиллерийской подготовки. — Губы его искривились в безрадостной усмешке. — А поскольку я имел честь быть знакомым с полковником Кристи ещё со времён нашей службы — настал момент для небольшой мести. Ваш покорный слуга, постоянный рассказчик, превратился из капитана-доктора просто в доктора. И, — он поднял указательный палец, подчёркивая важность следующей фразы, — даже более того...
Осушив стакан до дна резким, решительным глотком, он с глухим стуком водрузил его на полированную поверхность стола — приборы снова задрожали, будто от испуга. Затем джентльмен жестом подозвал официанта, и вскоре перед ним возникла новая порция отменного скотча. Но на этот раз он не спешил. Обхватив стакан обеими ладонями, будто согревая их, ветеран откинулся в кресле, и тень от его седых бровей скрыла глаза.
— Да, — начал он глухо, словно из глубины колодца воспоминаний, — ничем иным, нежели ужасным душевным состоянием, это не объяснить. Мы ведь были хорошо знакомы. Ладно, пусть не друзья, но какие-то границы приличия всё же должны соблюдаться... Оглядываясь назад, анализируя всё произошедшее, невольно думаешь: „Её как будто бес попутал“.
Он наклонился вперёд, голос стал чуть тише, но в нём клокотала ярость:
— Вы только вдумайтесь, что она придумала! Сделать из меня, человека, известного своей честностью, своим беспристрастным изложением событий — шантажиста? — преступника? — Глаза его вспыхнули. — Более того — убийцу! Будь это иное время, и окажись она мужчиной... — можете не сомневаться, я бы вызвал её на дуэль, — добавил настоящий джентльмен с презрительной усмешкой.
— По совести сказать, я, в общем-то, почти не практиковал как врач, — капитан говорил о себе легко, не копался в памяти, просто делясь мыслями, приходящими на ум. — Сразу после войны я недолго работал в небольшом городке вместе с сослуживцем. Тот потерял отца и унаследовал его практику, а я помогал, пока не убедился, что он вполне справляется сам. Я подумывал о переезде в Лондон, но всё ещё колебался. И тут как нельзя кстати подвернулось приглашение от двоюродной сестры пожить у неё. Забавно, — его пальцы внезапно забарабанили по столешнице, выдавая нервное напряжение, — не знаю, повлияла ли тут роль женская солидарность, но Каролина у миссис Миллер вышла как две капли воды похожей на оригинал. Всегда всё знала, а если не знала — безошибочно домысливала.
Промочив горло, рассказчик продолжил, замедляя речь, будто погружаясь в глубины памяти:
— Мой друг, ВД, приехал вместе со мной и поселился в отдельном флигеле рядом с домом сестры. А вскоре случилось то самое происшествие...
* * *
Он медленно кивнул — не собеседнице, а скорее собственным воспоминаниям, — и его голос обрёл размеренность профессионального доклада:
— Именно так. Меня пригласили к миссис Феррар в пятницу утром. За время моего пребывания в Кингз-Эбботе я уже успел однажды побывать у неё дома. Это была милая и доброжелательная женщина, хотя и казалась несколько взволнованной. В записях, оставленных моим коллегой, напротив её фамилии значились три лекарственных препарата: от головной боли, от простуды и от бессонницы. Именно последнее из них я и выписал после нашей беседы. На тот момент ничто не предвещало трагедии.
Будто плутая с прикрытыми глазами по давно забытой местности, он неожиданно точно находил нужные ориентиры — и уверенно произнёс:
— Именно так. Меня пригласили к миссис Феррар в пятницу утром. За время моего пребывания в Кингз-Эбботе я уже имел возможность однажды посетить её дом. Это была милая и доброжелательная женщина, хотя и казалась несколько взволнованной. В записях, оставленных моим коллегой, напротив её фамилии значились три лекарственных препарата: от головной боли, от простуды и от бессонницы. Именно последнее из них я и выписал после нашей беседы. Ничто в тот момент не предвещало трагедии.
Седовласый доктор на секунду задумался, мысленно воссоздавая события тех дней, а затем продолжил:
— На следующее утро поступил экстренный вызов. Прибыв на место, я констатировал смерть от передозировки снотворным и тут же попросил служанку сообщить в полицию. В ожидании их приезда я не мог отвести глаз от пакетика веронала, лежавшего на полу. Недавно выписанная упаковка оказалась пустой и покоилась на журнальном столике рядом с горкой использованных обёрток. Я машинально прикинул: в упаковке было двадцать порошков. Один случайно уронили, несколько, возможно, она выпила раньше, но в итоге приняла не меньше пятнадцати — а это доза, значительно превышающая смертельную.
Лицо пожилого человека будто прожило за секунду целую жизнь: сначала — боль, затем тихое сожаление, и в завершение — странная, почти извиняющаяся улыбка:
— Из всего того визита, кроме выписанного мной лекарства, памяти осталась лишь она. Приятная женщина лет сорока, уютно устроившаяся в глубине дивана, словно пытаясь спрятаться от всего мира. Её спокойное... нет, скорее опустошённое лицо. Тонкая, слишком тонкая рука, безвольно свисающая с подлокотника... Всё вместе создавало впечатление полнейшего отчаяния... Будто у неё не осталось ни сил, ни желания продолжать жить...
Словно отгоняя навязчивый образ, ветеран резко встряхнул головой:
— А ещё... граммофон у изголовья. Я даже успел взглянуть на название композиции, но теперь... — он развёл руками в немом извинении, — увы, не вспомню. Нет-нет, не „Лебединая песня“! Кажется, что-то из классики...
Он едва заметно покачал головой.
— Я предоставил полиции записи, оставленные моим коллегой и касающиеся миссис Феррар, и вопросов ко мне не возникло. Да и не могло возникнуть: я всего лишь исполнял профессиональный долг. Вскоре аптекарь подтвердил, что последние полгода-год она регулярно покупала у него веронал. Прощального письма найдено не было, и причина её самоубийства осталась неизвестной.
Пригубив виски, седой джентльмен с глухим стуком вернул стакан на стол.
— Именно поэтому домыслы миссис Миллер, которая вздумала представить моего персонажа в роли шантажиста, не имели ни малейших оснований. — Его усы дрогнули от возмущения. —Достаточно упомянуть, что с мужем миссис Феррар я знаком не был, а в момент его смерти находился со своим другом — ВД, в Шотландии, помогая расследовать довольно скучное дело о кражах в домах двух состоятельных семейств.
Подчёркивая каждое сказанное слово, он резко постучал пальцем по столу:
— Как я уже говорил ранее, это было не более чем попыткой свести со мной счёты. Ни больше, ни меньше.
Молодая писательница внимательно наблюдала за своим собеседником. Она привыкла думать о нём, как о книжном герое, но сейчас перед ней сидел человек из плоти и крови, с силой сжавший кулаки — и эти кулаки были вовсе не бумажными. Постепенно успокоившись, рассказчик продолжил:
— Настоящее дело об убийстве... — он подчеркнуто выделил слово „настоящее“, — имело совершенно иную развязку, нежели этот фарс, что выдумала миссис Миллер. Конечно, как беспристрастный свидетель, я подтверждаю: ключевые события она передала верно. Но детали… Ах, все знают, что дьявол кроется именно в них! Смотрите сами:
1. Несмотря на отсутствие личного знакомства, я получил неожиданное приглашение на вечернюю трапезу от самого мистера Экройда.
2. После ужина наша беседа с хозяином дома продолжилась в его кабинете, где речь зашла о печальной кончине миссис Феррар. Строго соблюдая врачебную этику, я ограничился лишь подтверждением общеизвестных фактов, не переступая границ профессиональной допустимости.
3. В начале нашего разговора, по настоятельной просьбе мистера Экройда и под его непосредственным наблюдением, я лично удостоверился в надёжности замка французского окна, после чего аккуратно задёрнул тяжелые бархатные занавески.
4. Наша беседа, уже плавно перешедшая на другие житейские темы, была прервана появлением дворецкого Паркера, который принёс вечернюю почту — это случилось около без четверти девять. Среди корреспонденции мистер Экройд сразу заметил письмо в голубом конверте, подписанное изящным женским почерком с пометкой „личное“. Не в силах сдержать волнения, он воскликнул: „Неужели это действительно был шантаж!“ Паркер заметно вздрогнул, хотя, как показало дальнейшее расследование, его реакция не имела никакого отношения к грядущей трагедии.
Сочтя тактичным оставить хозяина наедине с письмом, я вежливо откланялся. Вслед за дворецким я покинул кабинет и около без десяти девять отправился к себе домой. На тот момент письмо так и оставалось запечатанным и непрочитанным.
5. Я определённо не встречал никакого подозрительного молодого человека, хотя допускаю, что один из родственников мог беседовать с мисс Рассел в садовой беседке в тот роковой вечер. Мне кажется, я слышал об этом — возможно, от Каролины, но сейчас уже не помню точно. Когда я был на пути домой, меня застал звон часов на деревенской церкви.
6. Голос мистера Экройда на самом деле слышали минут через тридцать после моего ухода.
7. Жертва была заколота тунисским кинжалом. Орудие убийства было похищено из стеклянной витрины тем же вечером. Установить точное время кражи так и не удалось.
Что касается остальных обстоятельств — пропажи денег, таинственных встреч в беседке, противоречивых показаний племянницы, её матери, дворецкого, секретаря и гостившего у Экройда майора Блента — они действительно совпадают с книжной версией, хотя и не делают её от этого более правдивой.
Так что же в итоге осталось? Точнее, чего на самом деле не было, не происходило, не существовало?
1. В тот роковой вечер не поступало ни одного телефонного звонка — ни мне, ни кому-либо другому. Как следствие, никто — ни дворецкий Паркер, ни кто-либо ещё — не пытался проникнуть в кабинет мистера Экройда ни вечером, ни ночью. Утром события развивались так: Паркер, обнаружив нетронутую постель в спальне хозяина и не получив ответа на настойчивый стук в дверь кабинета, вместе с майором Блентом и секретарём Рэймондом был вынужден её взломать. Внутри они нашли безжизненное тело мистера Экройда. При осмотре кабинета выяснилась странная деталь: французское окно, которое я лично проверял накануне, оказалось незапертым. Более того, тщательный осмотр показал, что замок не был взломан и следов повреждений не имел.
2. Все предметы в кабинете, включая оба кресла, находились именно там, где и должны были быть. Что неудивительно — вещи, как правило, остаются на своих местах, если только миссис Миллер не решит, что загадочности в сцене недостаточно.
3. После того, как обнаружили тело убитого мистера Экройда Паркер, вопреки всякой логике, решил вызвать именно меня. Я прибыл уже после констебля, и в кабинет меня так и не впустили, поэтому погибшего увидеть не удалось. Оказавшись в двусмысленном положении — врач, не видевший тела, — я был вынужден провести несколько часов в ожидании встречи с инспектором Дейвисом. Лишь благодаря заботе мисс Рассел, предложившей мне завтрак, это томительное ожидание стало немного легче. Было уже за полдень, когда я наконец смог дать показания инспектору о событиях предыдущего вечера. Тот не проявил большого интереса к моему рассказу — возможно, Паркер уже сообщил ему обо всём, и разногласий не возникло. Единственное, что привлекло внимание инспектора, — это слово «шантаж» и странная реакция дворецкого на его упоминание.
4. Полиция обнаружила следы, ведущие в кабинет через окно. Но отпечатки оказались настолько смазанными и нечёткими, что невозможно было определить даже базовые характеристики: размер обуви, её тип, принадлежность мужчине или женщине. Эти следы скорее запутывали следствие, чем помогали восстановить картину произошедшего.
В этот момент на лице рассказчика заиграла улыбка:
— Покинув усадьбу, я с опозданием принялся за своих пациентов. А когда я наконец вернулся домой, меня ждал сюрприз: у нас в гостях вместе с моим другом, ВД присутствовали главный констебль графства и мой утренний собеседник — инспектор Дейвис, который вёл это дело. Позже, за вечерним чаепитием, Каролина была на вершине блаженства — а её фирменное печенье к чаю, как оказалось, стало первым шагом к весьма далекоидущим последствиям.
Задержав взгляд на стоявшем на столе стакане с остатками виски, старый джентльмен продолжил:
— Мой друг не горел желанием браться за это дело. Нет, никого не пришлось предупреждать о „движении до конца“... Просто для него истина была очевидна с первого взгляда.
Потратив чуть более суток на уточнение незначительных деталей, он уже в понедельник собрал тех же людей, что присутствовали на нашем субботнем ужине. ВД сказал, что они с инспектором уже в воскресенье „умыли руки“. Ожидали лишь уточнения нескольких мелочей и возвращения главного констебля.
Все нити вели к Ральфу Пэйтону. За всё время, прошедшее после убийства, не нашлось ни одной зацепки, ни одного свидетельства, которое могло бы оправдать пасынка убитого. Но не было и ничего, что позволило бы передать дело в суд и всерьёз рассчитывать на обвинительный приговор.
Покачивая седой головой, свидетель, вспоминая давние времена, добавил голосом, в котором смешались горечь и ирония:
— Так было всегда, не только в этом деле. Осмелюсь утверждать, что почти половина преступлений, раскрытых моим другом — вопреки красочным описаниям в книгах — так и не дошла до судебного разбирательства. Шансов на обвинительный приговор практически не было. Вечная нехватка неопровержимых улик, надежных свидетельских показаний, уверенных опознаний... Всё это с радостью использовали болтливые адвокаты, зарабатывая себе гонорары и укрепляя репутацию.
Он усмехнулся:
— А если снять всю эту литературную мишуру, то дело-то, по сути, было проще пареной репы. Элементарнее не придумаешь.
Обстоятельства складывались не в пользу Ральфа. Его видели накануне убийства в обществе миссис Феррар, которая, по словам очевидцев, явно чувствовала себя не в своей тарелке — вероятно, её что-то всерьёз тревожило. Подозрения покойного мистера Экройда о шантаже получили косвенное подтверждение: банковские записи показали несколько крупных переводов на счёт Ральфа. Однако эти операции, проведённые через подставные счета с варьирующимися суммами, не могли служить прямым доказательством. Инспектор выдвинул предположение о причастности нелегального банкира, традиционно удерживающего свой процент.
В день убийства отчима молодой человек находился в гостинице „Три кабана“, однако вечером его никто не видел. Обнаруженный фрагмент накрахмаленной ткани навёл ВД на мысль, что Ральф, вероятно, встречался со своей женой – и, скорее всего, не один раз. Проникнув в усадьбу незамеченным до без четверти девять, он мог поговорить с Урсулой, разузнать о событиях в доме и пришедшей почте. Более того, именно она могла незаметно передать ему кинжал, извлечённый из витрины. Хотя, если учесть, что у Ральфа имелся собственный ключ, а все обитатели дома в это время были заняты ужином, он вполне мог самостоятельно добыть оружие, не прибегая к чьей-либо помощи.
Завершив встречу с женой, он направился к кабинету отчима. ВД считал, что Ральф дожидался моего ухода из кабинета, прячась у окна. Затем, не дав мистеру Экройду времени прочесть письмо, он постучал и попросил аудиенции — под предлогом обсуждения своей женитьбы, о которой отчим узнал лишь тем утром. Это известие и стало причиной немедленного увольнения Урсулы Борн с должности горничной.
Мистер Экройд, основываясь на туманных намёках миссис Феррар, почти наверняка подозревал, что её шантажирует кто-то из его ближайшего окружения, хотя не мог выделить конкретного человека. Поскольку он собирался изменить завещание, ему казалось справедливым дать пасынку возможность объясниться. Именно это благородное, но роковое решение — пригласить Ральфа на откровенный разговор — и стало его последней ошибкой.
Сколько длился их разговор — неизвестно, но это и не имело особого значения. Ральфу было достаточно дождаться, когда отчим, сидя в кресле, утратит бдительность. Затем последовал стремительный, безошибочный удар кинжалом. Заперев дверь изнутри, убийца методично уничтожил улики: тщательно протёр клинок, приложил к нему безжизненную руку жертвы, предал огню компрометирующее письмо... И вдруг его внимание привлёк диктофон. Да, этот новомодный аппарат сыграл неожиданно важную роль.
Рассказчик вновь разразился коротким, горьким смехом:
— Не забывайте, действие происходит в середине 1920-х, а не в наше время. Вам следовало бы поинтересоваться у миссис Миллер, существовали ли в те времена вообще портативные диктофоны. Лично я впервые увидел нечто подобное, размером меньше книги in octavo лишь два десятилетия спустя после кингз-эбботской трагедии.
Диктофон, который я заметил на столе у мистера Экройда, был весьма громоздким: длиной около семнадцати-восемнадцати дюймов, шириной одиннадцать и весом не менее двенадцати фунтов. Так что, даже если бы я захотел, это чудо техники никогда не поместилось бы в моём врачебном саквояже (а там, если верить Агате Мэри Клариссе, ещё и ботинки лежали!). Не стоит забывать и о рупоре, который был почти такой же длины, как моя трость.
Что же касается „приспособления — вроде часового механизма“, или, как помпезно называл его в книге сам изобретатель, „хитроумного устройства, построенного по принципу будильника“… Механическое приспособление, способное запускать электрический прибор? В те годы такие устройства были большой редкостью: их использовали, в основном, в лабораториях (где, возможно, молодая миссис Миллер могла видеть их лично). Для обывателей же эта технология оставалась недоступной. Да, простейшие кухонные таймеры как раз появились в те годы, но их функционал был крайне примитивен. Поэтому, изобретатель недорогого реле, запускающего по часам сложную технику, наверняка поспешил бы его запатентовать и это изобретение принесло бы ему много денег, избавив от необходимости прибегать к преступным действиям. К слову, аналогичные механизмы появились в стиральных машинах лишь два десятилетия спустя — и стоили они весьма недёшево.
Но убийце вовсе не требовался никакой часовой механизм. Завершив уничтожение улик, Ральф просто привёл диктофон в рабочее состояние и незамеченным покинул кабинет, а затем и усадьбу. Вероятнее всего, он переобулся в гостинице и незамедлительно избавился от компрометирующей обуви... Его сообщнице оставалось лишь нажать кнопку включения.
Действуя по плану, миссис Пэйтон через французское окно проникла в кабинет и в оговоренное время включила диктофон, воспроизводящий записанный голос мистера Экройда.
Между двадцатью и тридцатью минутами десятого двое свидетелей независимо друг от друга подтвердили, что явственно слышали этот голос из-за двери кабинета. А уже в без двадцати десять Ральф демонстративно затеял скандал в пабе на окраине Кранчестера — более чем в миле от места преступления. Его там запомнили в мельчайших деталях — алиби было безупречным. Именно такие идеальные алиби вызывали у ВД наибольшие подозрения...
Сообщнице убийцы оставалось лишь дождаться окончания воспроизведения и заменить восковый цилиндр на чистый. Затем она выключила свет, плотно прикрыла окно за собой, и кабинет оставался непотревоженным до утра.
Скорее всего, Ральф вернулся в усадьбу той же ночью, встретился с миссис Пэйтон, и они вместе уничтожили последние улики — обувь жены и носитель записи.
Вы помните, как следствие ломало голову, пытаясь определить, кому принадлежали следы в кабинете — мужчине или женщине? Теперь всё стало на свои места: они оба там наследили!
Ведя беседу, доктор искусно разделял внимание между собеседницей и окружающей обстановкой. Его взгляд, оставаясь учтивым, между репликами успевал фиксировать редких посетителей клуба. То, что их разговор до сих пор никто не потревожил, лишь подтверждало, к его собственному удивлению, что время для этой встречи было выбрано как нельзя лучше.
— Поскольку тело было обнаружено только утром, судебный врач определил время смерти в промежутке от половины девятого до половины одиннадцатого вечера.
Голос мистера Экройда, прозвучавший в половине десятого, казалось бы, давал убийце алиби. Однако следствие, в лице инспектора и ВД, с самого начала скептически отнеслись к этому доказательству. Их профессиональная интуиция подсказывала, что к моменту включения записи жертва уже была мертва. Хотя доказать использование диктофона без самой плёнки было практически невозможно, эта версия оставалась для них приоритетной.
Долгие часы в моём кабинете кипели жаркие дебаты. Особенно эмоционально выступал главный констебль, близкий друг мистера Экройда, для которого его гибель стала тяжёлым личным ударом. Он настойчиво требовал немедленного задержания виновного. Но с каждым неудовлетворительным ответом его решимость угасала. К концу обсуждения он уже сидел, сгорбившись, с потухшим взглядом — от прежней уверенности не осталось и следа.
Незадолго до того, как Каролина пригласила всех к обеденному столу, ВД подвёл неутешительный итог:
„Убийство раскрыто. Мы знаем все детали: кто, как, когда и зачем это сделал. Но мы абсолютно беспомощны — в нашем распоряжении нет ни единого доказательства, указывающего на преступника. Ни прямого, ни косвенного. Теоретически, следствие могло бы попытаться запутать подозреваемых, но, если говорить откровенно, я не верю в успех такой тактики“.
Забегая вперёд, скажу: мой друг снова оказался прав, события развивались по наихудшему сценарию. Стоило инспектору попытаться выяснить у Ральфа его перемещения в вечер убийства, тот мгновенно замкнулся, потребовав присутствия адвоката. На следующий день его жена последовала тому же примеру. На дальнейших допросах обвиняемые держались безупречно и не допустили ни единой оплошности, ни одного лишнего слова. Зацепиться оказалось не за что.
Дворецкий Паркер действительно скомпрометировал себя шантажом прежнего работодателя. Однако совершить убийство мистера Экройда он физически не мог — хозяин ни за что не впустил бы через французское окно простого слугу. Как, впрочем, и меня... Эта привилегия сохранялась лишь для кого-то из близких родственников...
Доктор Шеппард, нахмурившись, провёл рукой по подбородку и, с явной неохотой, заключил:
— Таким образом, дело постепенно перекочевало в категорию нераскрытых.
Закончив рассказ, пожилой рассказчик с задумчивым видом посмотрел на опустевший стакан, но так и не произнёс ни слова и не сделал никаких движений. Он лишь поднял глаза и внимательно наблюдал за реакцией молодой писательницы, чьё замешательство было очевидным. Очевидно, она не ожидала услышать рассказ, столь разительно противоречащий общепринятой версии событий. Смущение сковало её движения: пальцы нервно теребили перьевую ручку — колпачок то снимался, то надевался, вращался между пальцев, совершенно бессознательно, будто подчиняясь отдельной от мыслей воле.
Седовласый ветеран сделал многозначительную паузу и, убедившись, что писательница собралась с мыслями, продолжил с лёгкой улыбкой:
— Вам, вероятно, любопытно узнать продолжение? Моя кузина Каролина связала судьбу с тем самым инспектором Дейвисом чуть более чем через год после расследования, — его глаза лукаво блеснули. — Он был чрезвычайно впечатлён её замечательным печеньем, да и прочими кулинарными талантами. Вот вам и живое доказательство того, как кратчайший путь к сердцу мужчины работает на практике. Сегодня они счастливые супруги, вырастившие двоих детей и нянчащие троих внуков.
Брак Ральфа, увы, счастливым назвать нельзя. Деньги буквально ускользнули сквозь его пальцы уже в первые два года. Урсула, проявив благоразумие, вовремя подала на развод. Теперь она скромно проживает компаньонкой у одной из своих тётушек. Так уж вышло, что в первом браке Ральф потерял деньги, во втором — земельные владения, а в третьем — и саму усадьбу. Опустившись, начав злоупотреблять спиртным, он несколько лет назад оказался втянут в драку, получил серьёзные травмы и вскоре скончался в госпитале.
Мой друг, ВД, исколесил весь земной шар, и я даже представить себе не могу, где его сейчас носит.
* * *
Очевидец давних событий, завершив рассказ и посчитав, что он сдержал своё слово, попытался расслабиться, откинувшись на спинку кресла. Однако его собеседница, уже полностью овладевшая собой, всем видом демонстрировала явное неудовлетворение услышанным. Её брови изящно приподнялись, когда она отложила ручку, слегка наклонилась вперёд и произнесла с подчёркнутой вежливостью:
— Доктор, благодарю вас за этот... своеобразный рассказ. Однако позвольте заметить — личные обиды, сколь бы обоснованными они ни были, не должны заслонять литературные достоинства произведения. В конце концов, перед нами один из самых знаменитых детективных романов в истории.
Помощник ВД едва заметно улыбнулся уголками губ. Не спеша вступать в спор, он, словно невзначай, смахнул с рукава пиджака несуществующую пылинку, затем на мгновение задержал взгляд на обеспокоенном лице писательницы и спокойно пояснил:
— Очень жаль, если вы восприняли мои слова как проявление личной обиды. Это было бы слишком мелко. Моя критика, определяющая моё отношение к этому произведению, основывается на куда более существенных основаниях.
Он вновь наклонился вперед, сократив дистанцию между ними почти до интимной, и заговорил негромко, но с необычайной убеждённостью:
— Несмотря на всемирное признание, я позволю себе считать эту книгу весьма посредственной…
Заметив, как расширились зрачки жрицы пера, придав её голубым глазам выражение искреннего потрясения, он мягко добавил:
— Посудите сами: я даже не касаюсь того, что автор сознательно вводила читателя в заблуждение — за что, между прочим, ей не раз приходилось извиняться перед поклонниками и коллегами. Вы ведь знакомы с тем самым перечнем „улик“, который она опубликовала в ответ на обвинения в „нарушении канонов жанра“?
Лёгкий кивок молодой писательницы дал понять, что он может продолжать.
— Говоря о слабости книги, я имею в виду исключительно её детективную составляющую.
Он развернул ладони вверх, словно предлагая взвесить все аргументы:
— Давайте представим, что доктор Шеппард из романа миссис Миллер — не какой-то наивный шантажист и не слабоумный дилетант, а человек с логикой, самообладанием и здравым смыслом. Проследим вместе, что происходило в кабинете после ухода дворецкого…
Доктор-капитан продолжил свой рассказ, с лёгким сарказмом подчёркивая отношение к литературным персонажам:
1. „Доктор Шеппард“ убивает мистера Экройда, уничтожает компрометирующее письмо, намеренно оставляет французское окно незапертым и, обменявшись парой ничего не значащих фраз с дворецким, покидает дом. В его саквояже лежат ботинки Ральфа Пэйтона, а диктофон остаётся в кабинете. Его истинный „звёздный час“ наступит позже — и для этого не потребуется ни мифический телефонный звонок, ни хитроумные механизмы с отсроченным запуском.
2. Затем наш „герой“ ненадолго задерживается в садовой беседке, где переобувается. По пути к дому он намеренно пачкает подошвы в грязи, проникает в кабинет через окно, оставляет легко идентифицируемые следы, запирает дверь изнутри и подготавливает запись.
3. Момент включения записи не имеет принципиального значения — сразу или с небольшой задержкой. Возможно, он приоткрывает окно для лучшей слышимости или передвигает диктофон ближе к двери — технические детали второстепенны. Главное — чтобы голос был отчётливо слышен. — Доктор зловеще улыбнулся, его глаза сверкнули. — Кстати, я бы, будучи этим „картонным злодеем“, позвонил в дверь, под предлогом забытой вещицы (трубки, мундштука, записной книжки — неважно что). А пока в кабинете звучала бы запись, ненароком обратил бы внимание на голос, создавая иллюзию занятости хозяина. Затем — вежливые извинения, обещание зайти утром и спокойный уход, завершая свой безупречный спектакль.
4. Обойдя дом, „доктор“ выключает диктофон, заменяет восковой цилиндр на чистый, убеждается, что вся мебель стоит на своих местах и покидает усадьбу.
Седой мужчина покачал головой, заканчивая рассказ о том, как всё могло быть:
— Остаётся лишь уничтожить запись, вернуть обувь Ральфу, заручиться поддержкой любящей сестры, обеспечив себе алиби (рассказав ей правду или, что вероятнее, предложив правдоподобную версию своего двадцатиминутного отсутствия). А затем — просто ждать. Либо подозрение падёт на Ральфа, и его арестуют. Либо, напротив, подозрительный наследник сумеет ускользнуть из лап правосудия — ведь кроме мотива и этих нелепо демонстративных следов... настолько искусственных, что они буквально кричат о подлоге (чёткие идентифицируемые отпечатки, которые можно оставить, лишь пройдясь по единственной луже в окрестностях), у следствия нет ровным счётом ничего.
И что самое любопытное — ни один человек, ни одна улика не в силах напрямую связать нашего «доктора» с убийством. Даже если кто-то его и заподозрит, у них не будет никаких реальных доказательств его причастности. К примеру, о шантаже никто и не задумается, так как не услышит ни слова, ни от доктора, ни тем более от дворецкого.
Заметив недоумение на лице слушательницы, рассказчик снисходительно улыбнулся.
— Необходимо понимать, что идеальных преступлений не существует, и каждый преступник неизбежно допускает промахи. Причины могут быть разными: спешка и невнимательность, неаккуратность и забывчивость, а чаще всего — чрезмерная самоуверенность и излишнее нагромождение лжи. Именно эти огрехи и позволяют детективу, используя свои серые клеточки, распутывать самые замысловатые дела. Однако порой автор, стремясь к эффектности, переходит все границы разумного, превращая хитроумного злодея в откровенного глупца, что совершенно противоречит тому, каким тот показан в других частях того же произведения. Взять хотя бы нашего „доктора“. В своей рукописи убийца тщательно продумывает каждую деталь, умалчивая о значимых событиях, и проявляет такую скрытность, что даже всевидящая и всезнающая Каролина не заподозрила его. И вдруг — внезапная метаморфоза! Без видимой причины он сам, добровольно, указывает точное время своего ухода из дома мистера Экройда — без десяти девять. И пространно описывает встречу с неким загадочным молодым человеком ровно в девять у ворот усадьбы. Но зачем? Если хочешь сохранить детали в тайне, держи их при себе. Задумал свалить всё на Ральфа Пэйтона — не втягивай в это ещё и Чарльза Кента. Невозможно на протяжении всей книги быть таким методичным и дотошным в мелочах (например, заранее унеся ботинки Ральфа из гостиницы), чтобы затем, по авторской прихоти, стать непоследовательным болтуном. Да просто не вспоминай ты об этой встрече с незнакомцем — и никаких проблем. Не будет никакого лишнего свидетеля, и не возникнет никаких вопросов по поводу нестыковки во времени.
Рассказчик поднял руку, подчёркивая значимость своих слов:
— Совсем иное дело, если бы полиция, опираясь на улику, обнаруженную в беседке и правильно истолкованную ВД, сумела разыскать того самого молодого человека и после его слов, сверяясь с боем церковных часов, точно установила бы время встречи с „доктором“... А затем ВД, в свойственной ему блистательной манере, понял бы, какое значение имеют те самые десять минут, так ловко „выпавшие“ из рассказа этого „честного свидетеля“… О! Вот тогда я бы снял шляпу и аплодировал стоя: доктор Шеппард проиграл. Он сделал всё, что мог, но...
Разочарованно пожав плечами, доктор-капитан словно вновь пережил тот самый момент — лицо его при этом приняло странное выражение, одновременно и скорбное, и почти комичное:
— Увы. Когда я впервые прочёл эту книгу, моя реакция была куда менее восторженной. Скорее, прозаичной: „Ну и тупица этот „доктор“!“
Рассказчик продолжил с лёгкой иронией:
— Знаете, мне кажется, фанатичное стремление возложить всю вину на подозреваемого, в котором автор — с закрытыми глазами и отключённым здравым смыслом — узрела вашего покорного слугу, сыграло с ней злую шутку. Обычно не оставляющая преступнику ни малейшего шанса, королева детектива на этот раз явно схалтурила. Обнаружив логические нестыковки, а порой и откровенные бреши в сюжете, она попыталась замаскировать их. И не безупречной логикой, а при помощи фестивальной мишуры и пёстрого карнавала отвлекающих манёвров. Я называю это „эффектом фейерверка“: загадочный телефонный звонок, непонятно зачем передвинутое кресло, хитроумное устройство для запуска диктофона. И, конечно, персонажи, чья задача — не раскрыть тайну, а запутать читателя. Вот вам ВД, разбрасывающийся тыквами, или рассказчик, мастерски утаивающий часть правды. И всё же... — его голос смягчился, — нельзя не признать: всё это настолько умело переплетено, что автору действительно есть чем гордиться. Перед нами действительно — бриллиант детективного жанра, сверкающий всеми гранями собственного несовершенства.
Писательница сидела ошеломлённая, обдумывая слова рассказчика. Долгая пауза повисла в воздухе, прежде чем она, так и не найдя контраргументов, едва слышно выдохнула:
— Я... я никогда не рассматривала эту историю под таким углом...
Немного помедлив, молодая женщина робко подняла глаза на собеседника. Тот, судя по выражению лица, вовсе не возражал против продолжения беседы. Собравшись с духом, она осторожно спросила:
— Вы ведь потом встречались с…
— О, да, конечно, — кивнул он. — К тому моменту миссис Миллер уже рассталась с моим приятелем Арчи и, вернувшись из своего путешествия на „Восточном экспрессе“ по Ближнему Востоку, пребывала в превосходном расположении духа. Увидев меня в театральном фойе, она сама подошла первой и, что стало для меня полной неожиданностью, принесла извинения. За карикатурный образ доктора Шеппарда... и за несправедливость по отношению к бедняге капитану Гастингсу.
На этот раз его улыбка лишилась привычной иронии, в ней угадывалось что-то тёплое, почти ностальгическое:
— Вы, должно быть, помните: „...У меня был друг — друг, который многие годы никогда не покидал меня. Изредка он проявлял слабоумие. Других это пугало, а мне он был очень дорог. Можете себе представить, мне сейчас не хватает даже его глупости. Его наивности, его честного взгляда на мир, удовольствия обрадовать и удивить его каким-нибудь своим открытием…“
Глаза помощника ВД странно заблестели.
— Разумеется, я принял её извинения. И, осмелюсь предположить, именно эта встреча подтолкнула её вернуть на страницы своих книг полюбившегося читателям капитана Гастингса.
Усмехнувшись, он добавил:
— Вы заметили? „…его честного взгляда на мир…“ — именно к этому я всегда стремился. И она это ценила.
Но внезапно тень омрачила его лицо, а голос приобрел неожиданную глубину, заставив собеседницу невольно наклониться вперед:
— А вот образ доктора Шеппарда, увы, несмотря на редкие попытки энтузиастов его реабилитировать, так и остался в истории литературы безнадёжно скомпрометированным.
В глазах доктора-капитана, устремлённых на писательницу, затеплилась надежда:
— Я искренне рассчитываю, что вам удастся восстановить справедливость. Рад, что смог поделиться с вами фактами, десятилетиями остававшимися в тени. Не сомневаюсь: вы обойдётесь с ними бережно и достойно.
В голосе этого человека — прототипа двух самых знаменитых и столь непохожих помощников Великого Детектива — звучала сдержанная, но заслуженная гордость.
Начинающая писательница, взявшаяся за своё дебютное литературное расследование, немного волновалась. Долив молока в кофе и закончив размешивать сахар, она аккуратно отложила чайную ложку. Затем, сделав глубокий вдох, подняла глаза на мужчину, который только что подошёл и занял место в кресле напротив. Не было необходимости проверять время — никто из расположившихся за столом, не опоздал на встречу. Чтобы скрыть волнение, симпатичная шатенка крепко сжала чашку обеими руками, словно стремясь укрыться за ней от посторонних глаз.
Её визави давно перевалило за семьдесят — подтянутый, выправка военного, костюм тёмно-серый, словно сошедший с витрины лондонского ателье. Он выглядел так, будто возраст для него — лишь формальность, лишённая значения. В гостиной Ветеранского клуба он чувствовал себя как рыба в воде — и неудивительно: он был здесь завсегдатаем. Его прямая осанка и аккуратно подстриженные седые волосы выдавали в нём человека, привыкшего к порядку и дисциплине — того, кто знал армейскую службу не понаслышке, а по личному опыту. Он не спешил начинать разговор, устроившись в кресле с неторопливым достоинством, словно давая себе время оценить обстановку. Светло-серые глаза, холодные и внимательные, скользили по интерьеру, лишь изредка задерживаясь на молодой женщине — будто проверяя, не нарушит ли её присутствие привычный ход вещей.
В этот час гостиная клуба практически пустовала. Ветерану показалось, что время встречи выбрано не самым удачным — он предпочел бы поздний вечер, когда за столиками собираются старые знакомцы, а в воздухе витают непринуждённые истории, которые никогда не рассказывают при посторонних. И всё же, несмотря на отсутствие привычных лиц, здесь царила та самая, знакомая до мелочей атмосфера — удивительно уютная, почти домашняя, но при этом с неуловимым налетом строгой элегантности. В воздухе сплетались терпкие ароматы добротно выделанной кожи кресел, тёплые нотки выдержанного виски, дым дорогих сигар и бодрящий запах свежесваренного кофе, создавая густой, почти осязаемый шлейф. Каждый предмет интерьера, каждая деталь декора словно хранили в себе эхо бесчисленных историй прошлых встреч и бесед, которые велись в этих стенах. Казалось, само время затаилось в этих стенах, замершее в ожидании.
Курить мужчина бросил уже давно. Виски он решил заказать позже, когда разговор, как он рассчитывал, перейдёт в более доверительное русло. А вот чашка крепкого кофе сейчас была бы как нельзя кстати. Он лишь едва заметно кивнул официанту, который, словно бесшумная тень, тут же растворился в приглушённом полумраке зала, двигаясь с невероятной ловкостью и незаметностью.
Тем временем писательница отставила в сторону опустевшую чашку и терпеливо дождалась, пока её собеседник получит свой напиток и насладится первыми, обжигающими глотками. В этом её поведении не было и намёка на показную или наигранную вежливость — скорее, профессиональная привычка наблюдать, подмечать детали. Как она и предполагала, в этом клубе безупречный сервис гармонично сочетался с отменным качеством предлагаемых блюд и напитков. Здесь не было мелочей — только отлаженный механизм традиций, работавший безупречно десятилетиями. Она взяла со стола солидных размеров блокнот в тёмно-синей кожаной обложке, придержала в руке, словно собираясь с мыслями или готовясь к чему-то важному. Затем раскрыла его, нашла чистый лист и с лёгким, почти неслышным щелчком сняла колпачок с дорогой перьевой ручки. Кончик пера на мгновение замер над бумагой, прежде чем вывести несколько быстрых, но аккуратных пометок — дата, место, имя собеседника. Сконцентрировавшись, она подняла взгляд и уверенно произнесла своим приятным голосом:
— Эта беседа действительно очень важна для моей работы. Спасибо, что согласились встретиться со мной, доктор Гаст...
Но умудрённый годами ветеран внезапно поднял руку, мягко, но решительно прерывая её:
— Вы хотели поговорить об убийстве Роджера Экройда, верно? — его голос внезапно стал более твёрдым, почти официальным. — В таком случае зовите меня Шеппардом. Доктором Шеппардом. Так будет... уместнее в контексте нашей беседы. — Последнюю фразу он произнёс с едва уловимой паузой, будто взвешивая каждое слово, прежде чем отпустить его.
Писательница на секунду замерла, затем медленно достала из элегантной сумочки видавшую виды книгу в потрёпанном переплёте. Её пальцы нежно обвели первые буквы названия, прежде чем она аккуратно положила первоиздание на полированную поверхность стола. В её движениях читалось особое отношение к этой вещи — не просто как к рабочему материалу, а как к чему-то личному, ценному.
— Да, я понимаю вас, сэр, — ответила она с лёгким кивком, и в уголках её глаз обозначились мелкие морщинки от едва уловимой улыбки. — Я полностью согласна. В конце концов, — она слегка наклонила голову, — некоторые имена действительно лучше произносить в правильном контексте.
Она сделала короткую, но значительную паузу, давая собеседнику возможность в полной мере оценить как серьёзность её намерений, так и глубокое уважение к предмету их предстоящего разговора. В этой растянувшейся на несколько ударов сердца тишине между ними словно промелькнула искра взаимопонимания — глубокого, профессионального, основанного на многолетнем опыте и знании человеческой природы. Её пальцы непроизвольно сжали ручку чуть крепче – этот едва заметный жест выдавал внутреннее волнение, которое она так тщательно скрывала за своей внешней, безупречной собранностью.
— Эта работа, — голос молодой женщины звучал теперь мягче, — моё многолетнее исследование по делу Экройда, — она продолжила, слегка коснувшись блокнота. — Каждая строчка, каждый намёк в романе здесь учтён. Каждый факт, каждая деталь произведения тщательно выверена и проанализирована. И я уверена, что только с вашей помощью мне удастся наконец отделить художественный вымысел от той... тревожаще реальной правды, что скрывается за этими страницами.
Взгляд молодой писательницы скользнул вниз – сначала к потрёпанной книге, чьи страницы, вне всякого сомнения, были перелистаны сотни раз, затем к аккуратным записям в блокноте, где ровные строчки перемежались стрелочками, пометками на полях и разноцветными подчёркиваниями. Когда же она вновь подняла глаза на доктора Шеппарда, в них читалась не просто профессиональная заинтересованность, а почти личная вовлечённость в эту запутанную историю.
— Не могли бы вы, доктор Шеппард, рассказать мне обо всём... с самого начала? Я всегда верила, что правда куда увлекательнее вымысла. Вот почему мне особенно важно узнать: как всё случилось — на самом деле?
Пожилой джентльмен замер в полной неподвижности на долгие, тягучие секунды, его пальцы медленно сомкнулись вокруг ручки кофейной чашки, но так и не подняли её. В этой напряжённой он казался высеченной из камня статуей — лишь едва уловимое движение век выдавало напряжённую работу мысли, что кипела внутри. Наконец, сделав еле заметный, глубокий вдох, он наклонился вперёд, и его голос опустился до приглушённого шёпота, обретя странную, почти зловещую интонацию:
— Не хочу показаться пессимистом... Но боюсь, что даже несмотря на то, что большинство участников тех событий уже... покинули сцену, — здесь его губы искривились в безрадостной, горькой полуулыбке, — рассказать правду во всей её полноте вам будет не просто трудно. Это будет... неблагоразумно.
Его пальцы нервно, почти машинально, постучали по краю блюдца, производя едва слышный, тревожный звон.
— Возможно, вам стоит последовать примеру миссис Миллер, — продолжил он. — Она всегда умела слегка... завуалировать реальность. Изменить имена, переместить места событий, добавить ложный след... — Внезапно он замолчал, прикрыв глаза ладонью, как если бы перед ним всплыли какие-то давние, мучительные образы. Когда он снова заговорил спустя несколько тяжёлых мгновений, его слова прозвучали с неожиданной, почти пугающей твёрдостью: — Да, она всегда так поступала. И это мне... доподлинно известно.
Неспешный рассказ очевидца, словно потрескивающая пластинка старого граммофона, оживлял в памяти давно угасшие события — те, что уже почти растворились во мгле лет. Писательница вначале машинально потянулась за ручкой — профессиональная привычка фиксировать каждое слово очевидца сработала мгновенно. Но едва первые фразы коснулась её сознания, пальцы разжались сами собой. Любимая перьевая ручка мягко опустилась на лист блокнота, а ладони женщины непроизвольно сложились вместе, будто в немой молитве. Теперь всё её существо было сосредоточено на одном — не пропустить ни единого слова, ни одного смыслового нюанса в этом рассказе.
— Миссис Миллер начала интересоваться расследованиями моего бельгийского друга — здесь голос рассказчика дрогнул на этом определении — ещё задолго до того, как мир погрузился в пучину Великой войны. Во время своего путешествия по континенту. Он к тому времени уже оставил работу в полиции, а позже... — в глазах рассказчика мелькнула тень, — вместе с потоком других беженцев нашёл пристанище в Англии. Услышав об этом, ваша сообразительная коллега окончательно утвердилась в своей идее сделать его главным действующим лицом своего литературного творения.
Будто столкнувшись с невидимой стеной посреди потока воспоминаний, рассказчик внезапно умолк. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а в уголках губ застыла горькая складка — всё лицо выражало возмущение, которое годами копилось где-то глубоко внутри.
— Вы даже представить себе не можете, — начал он сдавленным голосом, тщательно подбирая слова, — до какой степени мой друг пришёл в ярость, когда эта... книга увидела свет. И дело вовсе не в тех неизбежных вольностях, которые она позволила себе в изложении фактов. Нет! — Он резко встряхнул головой. — Всё куда хуже. Она намеренно, сознательно превратила его в жалкую пародию на Шерлока Холмса!
Доктор Шепард болезненно поморщился, будто от внезапного приступа мигрени, отзывающейся глубоко в висках.
— В действительности он не был высоким, это правда, но пять футов пять или шесть дюймов — более чем достойный рост для джентльмена. — Глаза рассказчика вспыхнули. — Я, например, ровно шести футов ростом, но, клянусь, никогда даже мысли не допускал смотреть на него свысока! А она... — Его рука резко взметнулась в воздухе и так же резко опустилась, — она изобразила его каким-то жалким коротышкой! Она исказила не только его внешность, но и саму суть его характера, превратив серьёзного, вдумчивого человека в откровенную карикатуру. Каждый его жест, каждое слово были вывернуты наизнанку, превращены в фарс! — Заключительные слова потонули в тяжёлом, полном горечи вздохе.
— Продолжим. — Он резко провёл рукой по столу, будто смахивая невидимую пыль прошлого. — Вместо простого, благозвучного имени, допустим Жак или Жан, она придумала это издевательское — Геркулес (Hercule). — Губы его искривились, будто он пробовал что-то кислое. — А ведь среди первоначальных вариантов, были и вовсе нелепые — например, Аполлон, Нарцисс... — Он фыркнул. — Да и фамилия у него оказалась не лучше — Пуаро (Poirot). — Он нарочито исказил произношение. — Когда я впервые её услышал, человек так невнятно бормотал, что мне послышалось „parrot“ (попугай). Я был в шоке.
От этого воспоминания он невольно вздрогнул.
— Полагаю, — голос внезапно стал язвительно-лёгким, — это буквосочетание — „HP“ — ещё не раз всплывёт в литературе. Особенно у дам-сочинительниц. — Он горько рассмеялся, довольный собственной колкостью, но смех тут же застрял в горле, когда он вспомнил, что речь идёт о его друге, и покачал головой. Взъерошив свои пышные, белоснежные усы, доктор Шеппард прокашлялся и, словно борясь со своими эмоциями, произнёс дрожащим голосом:
— Ну а вершиной её насмешек стали его чудовищные усы! Вы только представьте себе инспектора полиции хоть в одной стране мира с напомаженными усами в стиле Сальвадора Дали!
Не дожидаясь ответа, он в сердцах ударил кулаком по столу, отчего кофейные чашки угрожающе зазвенели. Взметнувшийся взгляд официанта он мгновенно поймал — и, воспользовавшись моментом, не упустив случая, заказал себе виски.
Затем, вновь повернувшись к собеседнице, старый джентльмен продолжил:
— Обратите внимание на одну любопытную деталь, — он подчеркнуто медленно выпрямил спину, — в её дебютном романе, где действие происходит в Стайлзе, она ещё не решалась на откровенные вольности. Тогда усы были описаны как «воинственно торчащие» (His moustache was very stiff and military) — и это, должен признать, — ветеран сделал паузу, словно наслаждаясь воспоминанием, — было чертовски близко к истине!
Пожилой мужчина прервал повествование, приняв из рук официанта бокал с янтарной жидкостью. Не разбавляя содовой, он сделал несколько небольших глотков, наслаждаясь благородным напитком. Молодой женщине даже показалось, что в его негромком ворчании проскользнули нотки удовлетворения.
Затем рассказ продолжился, но теперь его тон изменился:
— Но с каждой новой книгой ситуация лишь усугублялась. Она уже не стеснялась, не утруждала себя достоверностью. — Голос его внезапно стал резким, как удар хлыста. — Описание поступков главного героя было пропитано таким густым, таким ядовитым сарказмом, что его уровень просто зашкаливал, — доктор Шеппард тяжело вздохнул и посмотрел на собеседницу испытующе, словно стремясь понять, насколько глубоко она разделяет его разочарование. — В таком случае... какую же участь уготовила госпожа писательница тем, кто оказался на вторых ролях в этом... фарсе?
Помолчав, он сделал глоток из стакана и едва заметно вздохнул. Не желая омрачать её день тяжёлыми воспоминаниями, он вновь заговорил — ровно, почти отрешённо, словно рассказывал не о себе, а о чужой, давно прожитой жизни:
— Вы, надеюсь, понимаете, что помощника Великому Детективу (далее — ВД) ваша коллега лепила по образу и подобию доктора Ватсона? — Он сделал паузу, давая возможность осмыслить сказанное.
Взгляд бывшего военного снова пересёкся с глазами писательницы, застывшей в напряжённом внимании, словно оценивая её. В его следующей реплике прозвучали нотки уважения:
— А ведь вы первая, кто понял, что я не только капитан, но и врач! — В уголках его губ промелькнул тончайший намёк на улыбку. — Но, конечно, миссис Миллер не могла оставить меня просто доктором. Доктор Ватсон, доктор Гастингс, а в последствии ещё и доктор Шеппард — это уже похоже на лечебный консилиум, не находите? — В его голосе слышалась лёгкая ирония и скрытое восхищение наблюдательностью собеседницы.
Седовласый джентльмен покачал головой.
— Я ведь и так появился на страницах „Таинственного происшествия в Стайлзе“ после ранения, с тростью — точь-в-точь как добрый доктор Ватсон в „Этюде в багровых тонах“... — Его пальцы непроизвольно сжали рукоять трости, стоящей рядом, будто подтверждая это сравнение.
Внезапно его лицо исказилось горькой усмешкой, и резкий, надломленный смех эхом прокатился под высокими сводами почти пустой гостиной Ветеранского клуба, и от этого стал казаться громче, чем был на самом деле. Постепенно смех перешёл в тихий, усталый кашель, и когда он наконец поднял глаза, в них не осталось и следа недавнего веселья — только пепел прожитых лет и глухая, застарелая обида.
— Кем меня только ни выставляли, — прошептал он, его голос дрожал от едва сдерживаемых эмоций. — Полным идиотом, неспособным связать даже самые очевидные факты. Конечно, всё обстояло совсем иначе. Не думаю даже спорить: львиная доля заслуг, безусловно, принадлежала моему другу. Однако и моя роль вовсе не была незначительной. ВД... — голос дрогнул на этих инициалах, — он всегда особо подчёркивал это. Всегда!
С гордостью вскинув голову, доктор на мгновение погрузился в воспоминания о былых временах. Затем, словно очнувшись, он вновь сосредоточился на настоящем и вернулся к беседе:
— Но вас, разумеется, в первую очередь занимает дело Роджера Экройда? — спросил он, внезапно перейдя на формальный тон, который так контрастировал с только что мелькнувшей на его лице теплотой воспоминаний.
Не дав собеседнице возможности вставить ни слова, он сразу продолжил, словно произнося заученную речь:
— Существенный нюанс: к моменту написания сего „шедевра“ отношения между миссис Миллер и её супругом, Арчибальдом, напоминали поле боя после артиллерийской подготовки. — Губы его искривились в безрадостной усмешке. — А поскольку я имел честь быть знакомым с полковником Кристи ещё со времён нашей службы — настал момент для небольшой мести. Ваш покорный слуга, постоянный рассказчик, превратился из капитана-доктора просто в доктора. И, — он поднял указательный палец, подчёркивая важность следующей фразы, — даже более того...
Осушив стакан до дна резким, решительным глотком, он с глухим стуком водрузил его на полированную поверхность стола — приборы снова задрожали, будто от испуга. Затем джентльмен жестом подозвал официанта, и вскоре перед ним возникла новая порция отменного скотча. Но на этот раз он не спешил. Обхватив стакан обеими ладонями, будто согревая их, ветеран откинулся в кресле, и тень от его седых бровей скрыла глаза.
— Да, — начал он глухо, словно из глубины колодца воспоминаний, — ничем иным, нежели ужасным душевным состоянием, это не объяснить. Мы ведь были хорошо знакомы. Ладно, пусть не друзья, но какие-то границы приличия всё же должны соблюдаться... Оглядываясь назад, анализируя всё произошедшее, невольно думаешь: „Её как будто бес попутал“.
Он наклонился вперёд, голос стал чуть тише, но в нём клокотала ярость:
— Вы только вдумайтесь, что она придумала! Сделать из меня, человека, известного своей честностью, своим беспристрастным изложением событий — шантажиста? — преступника? — Глаза его вспыхнули. — Более того — убийцу! Будь это иное время, и окажись она мужчиной... — можете не сомневаться, я бы вызвал её на дуэль, — добавил настоящий джентльмен с презрительной усмешкой.
— По совести сказать, я, в общем-то, почти не практиковал как врач, — капитан говорил о себе легко, не копался в памяти, просто делясь мыслями, приходящими на ум. — Сразу после войны я недолго работал в небольшом городке вместе с сослуживцем. Тот потерял отца и унаследовал его практику, а я помогал, пока не убедился, что он вполне справляется сам. Я подумывал о переезде в Лондон, но всё ещё колебался. И тут как нельзя кстати подвернулось приглашение от двоюродной сестры пожить у неё. Забавно, — его пальцы внезапно забарабанили по столешнице, выдавая нервное напряжение, — не знаю, повлияла ли тут роль женская солидарность, но Каролина у миссис Миллер вышла как две капли воды похожей на оригинал. Всегда всё знала, а если не знала — безошибочно домысливала.
Промочив горло, рассказчик продолжил, замедляя речь, будто погружаясь в глубины памяти:
— Мой друг, ВД, приехал вместе со мной и поселился в отдельном флигеле рядом с домом сестры. А вскоре случилось то самое происшествие...
* * *
Он медленно кивнул — не собеседнице, а скорее собственным воспоминаниям, — и его голос обрёл размеренность профессионального доклада:
— Именно так. Меня пригласили к миссис Феррар в пятницу утром. За время моего пребывания в Кингз-Эбботе я уже успел однажды побывать у неё дома. Это была милая и доброжелательная женщина, хотя и казалась несколько взволнованной. В записях, оставленных моим коллегой, напротив её фамилии значились три лекарственных препарата: от головной боли, от простуды и от бессонницы. Именно последнее из них я и выписал после нашей беседы. На тот момент ничто не предвещало трагедии.
Будто плутая с прикрытыми глазами по давно забытой местности, он неожиданно точно находил нужные ориентиры — и уверенно произнёс:
— Именно так. Меня пригласили к миссис Феррар в пятницу утром. За время моего пребывания в Кингз-Эбботе я уже имел возможность однажды посетить её дом. Это была милая и доброжелательная женщина, хотя и казалась несколько взволнованной. В записях, оставленных моим коллегой, напротив её фамилии значились три лекарственных препарата: от головной боли, от простуды и от бессонницы. Именно последнее из них я и выписал после нашей беседы. Ничто в тот момент не предвещало трагедии.
Седовласый доктор на секунду задумался, мысленно воссоздавая события тех дней, а затем продолжил:
— На следующее утро поступил экстренный вызов. Прибыв на место, я констатировал смерть от передозировки снотворным и тут же попросил служанку сообщить в полицию. В ожидании их приезда я не мог отвести глаз от пакетика веронала, лежавшего на полу. Недавно выписанная упаковка оказалась пустой и покоилась на журнальном столике рядом с горкой использованных обёрток. Я машинально прикинул: в упаковке было двадцать порошков. Один случайно уронили, несколько, возможно, она выпила раньше, но в итоге приняла не меньше пятнадцати — а это доза, значительно превышающая смертельную.
Лицо пожилого человека будто прожило за секунду целую жизнь: сначала — боль, затем тихое сожаление, и в завершение — странная, почти извиняющаяся улыбка:
— Из всего того визита, кроме выписанного мной лекарства, памяти осталась лишь она. Приятная женщина лет сорока, уютно устроившаяся в глубине дивана, словно пытаясь спрятаться от всего мира. Её спокойное... нет, скорее опустошённое лицо. Тонкая, слишком тонкая рука, безвольно свисающая с подлокотника... Всё вместе создавало впечатление полнейшего отчаяния... Будто у неё не осталось ни сил, ни желания продолжать жить...
Словно отгоняя навязчивый образ, ветеран резко встряхнул головой:
— А ещё... граммофон у изголовья. Я даже успел взглянуть на название композиции, но теперь... — он развёл руками в немом извинении, — увы, не вспомню. Нет-нет, не „Лебединая песня“! Кажется, что-то из классики...
Он едва заметно покачал головой.
— Я предоставил полиции записи, оставленные моим коллегой и касающиеся миссис Феррар, и вопросов ко мне не возникло. Да и не могло возникнуть: я всего лишь исполнял профессиональный долг. Вскоре аптекарь подтвердил, что последние полгода-год она регулярно покупала у него веронал. Прощального письма найдено не было, и причина её самоубийства осталась неизвестной.
Пригубив виски, седой джентльмен с глухим стуком вернул стакан на стол.
— Именно поэтому домыслы миссис Миллер, которая вздумала представить моего персонажа в роли шантажиста, не имели ни малейших оснований. — Его усы дрогнули от возмущения. —Достаточно упомянуть, что с мужем миссис Феррар я знаком не был, а в момент его смерти находился со своим другом — ВД, в Шотландии, помогая расследовать довольно скучное дело о кражах в домах двух состоятельных семейств.
Подчёркивая каждое сказанное слово, он резко постучал пальцем по столу:
— Как я уже говорил ранее, это было не более чем попыткой свести со мной счёты. Ни больше, ни меньше.
Молодая писательница внимательно наблюдала за своим собеседником. Она привыкла думать о нём, как о книжном герое, но сейчас перед ней сидел человек из плоти и крови, с силой сжавший кулаки — и эти кулаки были вовсе не бумажными. Постепенно успокоившись, рассказчик продолжил:
— Настоящее дело об убийстве... — он подчеркнуто выделил слово „настоящее“, — имело совершенно иную развязку, нежели этот фарс, что выдумала миссис Миллер. Конечно, как беспристрастный свидетель, я подтверждаю: ключевые события она передала верно. Но детали… Ах, все знают, что дьявол кроется именно в них! Смотрите сами:
1. Несмотря на отсутствие личного знакомства, я получил неожиданное приглашение на вечернюю трапезу от самого мистера Экройда.
2. После ужина наша беседа с хозяином дома продолжилась в его кабинете, где речь зашла о печальной кончине миссис Феррар. Строго соблюдая врачебную этику, я ограничился лишь подтверждением общеизвестных фактов, не переступая границ профессиональной допустимости.
3. В начале нашего разговора, по настоятельной просьбе мистера Экройда и под его непосредственным наблюдением, я лично удостоверился в надёжности замка французского окна, после чего аккуратно задёрнул тяжелые бархатные занавески.
4. Наша беседа, уже плавно перешедшая на другие житейские темы, была прервана появлением дворецкого Паркера, который принёс вечернюю почту — это случилось около без четверти девять. Среди корреспонденции мистер Экройд сразу заметил письмо в голубом конверте, подписанное изящным женским почерком с пометкой „личное“. Не в силах сдержать волнения, он воскликнул: „Неужели это действительно был шантаж!“ Паркер заметно вздрогнул, хотя, как показало дальнейшее расследование, его реакция не имела никакого отношения к грядущей трагедии.
Сочтя тактичным оставить хозяина наедине с письмом, я вежливо откланялся. Вслед за дворецким я покинул кабинет и около без десяти девять отправился к себе домой. На тот момент письмо так и оставалось запечатанным и непрочитанным.
5. Я определённо не встречал никакого подозрительного молодого человека, хотя допускаю, что один из родственников мог беседовать с мисс Рассел в садовой беседке в тот роковой вечер. Мне кажется, я слышал об этом — возможно, от Каролины, но сейчас уже не помню точно. Когда я был на пути домой, меня застал звон часов на деревенской церкви.
6. Голос мистера Экройда на самом деле слышали минут через тридцать после моего ухода.
7. Жертва была заколота тунисским кинжалом. Орудие убийства было похищено из стеклянной витрины тем же вечером. Установить точное время кражи так и не удалось.
Что касается остальных обстоятельств — пропажи денег, таинственных встреч в беседке, противоречивых показаний племянницы, её матери, дворецкого, секретаря и гостившего у Экройда майора Блента — они действительно совпадают с книжной версией, хотя и не делают её от этого более правдивой.
Так что же в итоге осталось? Точнее, чего на самом деле не было, не происходило, не существовало?
1. В тот роковой вечер не поступало ни одного телефонного звонка — ни мне, ни кому-либо другому. Как следствие, никто — ни дворецкий Паркер, ни кто-либо ещё — не пытался проникнуть в кабинет мистера Экройда ни вечером, ни ночью. Утром события развивались так: Паркер, обнаружив нетронутую постель в спальне хозяина и не получив ответа на настойчивый стук в дверь кабинета, вместе с майором Блентом и секретарём Рэймондом был вынужден её взломать. Внутри они нашли безжизненное тело мистера Экройда. При осмотре кабинета выяснилась странная деталь: французское окно, которое я лично проверял накануне, оказалось незапертым. Более того, тщательный осмотр показал, что замок не был взломан и следов повреждений не имел.
2. Все предметы в кабинете, включая оба кресла, находились именно там, где и должны были быть. Что неудивительно — вещи, как правило, остаются на своих местах, если только миссис Миллер не решит, что загадочности в сцене недостаточно.
3. После того, как обнаружили тело убитого мистера Экройда Паркер, вопреки всякой логике, решил вызвать именно меня. Я прибыл уже после констебля, и в кабинет меня так и не впустили, поэтому погибшего увидеть не удалось. Оказавшись в двусмысленном положении — врач, не видевший тела, — я был вынужден провести несколько часов в ожидании встречи с инспектором Дейвисом. Лишь благодаря заботе мисс Рассел, предложившей мне завтрак, это томительное ожидание стало немного легче. Было уже за полдень, когда я наконец смог дать показания инспектору о событиях предыдущего вечера. Тот не проявил большого интереса к моему рассказу — возможно, Паркер уже сообщил ему обо всём, и разногласий не возникло. Единственное, что привлекло внимание инспектора, — это слово «шантаж» и странная реакция дворецкого на его упоминание.
4. Полиция обнаружила следы, ведущие в кабинет через окно. Но отпечатки оказались настолько смазанными и нечёткими, что невозможно было определить даже базовые характеристики: размер обуви, её тип, принадлежность мужчине или женщине. Эти следы скорее запутывали следствие, чем помогали восстановить картину произошедшего.
В этот момент на лице рассказчика заиграла улыбка:
— Покинув усадьбу, я с опозданием принялся за своих пациентов. А когда я наконец вернулся домой, меня ждал сюрприз: у нас в гостях вместе с моим другом, ВД присутствовали главный констебль графства и мой утренний собеседник — инспектор Дейвис, который вёл это дело. Позже, за вечерним чаепитием, Каролина была на вершине блаженства — а её фирменное печенье к чаю, как оказалось, стало первым шагом к весьма далекоидущим последствиям.
Задержав взгляд на стоявшем на столе стакане с остатками виски, старый джентльмен продолжил:
— Мой друг не горел желанием браться за это дело. Нет, никого не пришлось предупреждать о „движении до конца“... Просто для него истина была очевидна с первого взгляда.
Потратив чуть более суток на уточнение незначительных деталей, он уже в понедельник собрал тех же людей, что присутствовали на нашем субботнем ужине. ВД сказал, что они с инспектором уже в воскресенье „умыли руки“. Ожидали лишь уточнения нескольких мелочей и возвращения главного констебля.
Все нити вели к Ральфу Пэйтону. За всё время, прошедшее после убийства, не нашлось ни одной зацепки, ни одного свидетельства, которое могло бы оправдать пасынка убитого. Но не было и ничего, что позволило бы передать дело в суд и всерьёз рассчитывать на обвинительный приговор.
Покачивая седой головой, свидетель, вспоминая давние времена, добавил голосом, в котором смешались горечь и ирония:
— Так было всегда, не только в этом деле. Осмелюсь утверждать, что почти половина преступлений, раскрытых моим другом — вопреки красочным описаниям в книгах — так и не дошла до судебного разбирательства. Шансов на обвинительный приговор практически не было. Вечная нехватка неопровержимых улик, надежных свидетельских показаний, уверенных опознаний... Всё это с радостью использовали болтливые адвокаты, зарабатывая себе гонорары и укрепляя репутацию.
Он усмехнулся:
— А если снять всю эту литературную мишуру, то дело-то, по сути, было проще пареной репы. Элементарнее не придумаешь.
Обстоятельства складывались не в пользу Ральфа. Его видели накануне убийства в обществе миссис Феррар, которая, по словам очевидцев, явно чувствовала себя не в своей тарелке — вероятно, её что-то всерьёз тревожило. Подозрения покойного мистера Экройда о шантаже получили косвенное подтверждение: банковские записи показали несколько крупных переводов на счёт Ральфа. Однако эти операции, проведённые через подставные счета с варьирующимися суммами, не могли служить прямым доказательством. Инспектор выдвинул предположение о причастности нелегального банкира, традиционно удерживающего свой процент.
В день убийства отчима молодой человек находился в гостинице „Три кабана“, однако вечером его никто не видел. Обнаруженный фрагмент накрахмаленной ткани навёл ВД на мысль, что Ральф, вероятно, встречался со своей женой – и, скорее всего, не один раз. Проникнув в усадьбу незамеченным до без четверти девять, он мог поговорить с Урсулой, разузнать о событиях в доме и пришедшей почте. Более того, именно она могла незаметно передать ему кинжал, извлечённый из витрины. Хотя, если учесть, что у Ральфа имелся собственный ключ, а все обитатели дома в это время были заняты ужином, он вполне мог самостоятельно добыть оружие, не прибегая к чьей-либо помощи.
Завершив встречу с женой, он направился к кабинету отчима. ВД считал, что Ральф дожидался моего ухода из кабинета, прячась у окна. Затем, не дав мистеру Экройду времени прочесть письмо, он постучал и попросил аудиенции — под предлогом обсуждения своей женитьбы, о которой отчим узнал лишь тем утром. Это известие и стало причиной немедленного увольнения Урсулы Борн с должности горничной.
Мистер Экройд, основываясь на туманных намёках миссис Феррар, почти наверняка подозревал, что её шантажирует кто-то из его ближайшего окружения, хотя не мог выделить конкретного человека. Поскольку он собирался изменить завещание, ему казалось справедливым дать пасынку возможность объясниться. Именно это благородное, но роковое решение — пригласить Ральфа на откровенный разговор — и стало его последней ошибкой.
Сколько длился их разговор — неизвестно, но это и не имело особого значения. Ральфу было достаточно дождаться, когда отчим, сидя в кресле, утратит бдительность. Затем последовал стремительный, безошибочный удар кинжалом. Заперев дверь изнутри, убийца методично уничтожил улики: тщательно протёр клинок, приложил к нему безжизненную руку жертвы, предал огню компрометирующее письмо... И вдруг его внимание привлёк диктофон. Да, этот новомодный аппарат сыграл неожиданно важную роль.
Рассказчик вновь разразился коротким, горьким смехом:
— Не забывайте, действие происходит в середине 1920-х, а не в наше время. Вам следовало бы поинтересоваться у миссис Миллер, существовали ли в те времена вообще портативные диктофоны. Лично я впервые увидел нечто подобное, размером меньше книги in octavo лишь два десятилетия спустя после кингз-эбботской трагедии.
Диктофон, который я заметил на столе у мистера Экройда, был весьма громоздким: длиной около семнадцати-восемнадцати дюймов, шириной одиннадцать и весом не менее двенадцати фунтов. Так что, даже если бы я захотел, это чудо техники никогда не поместилось бы в моём врачебном саквояже (а там, если верить Агате Мэри Клариссе, ещё и ботинки лежали!). Не стоит забывать и о рупоре, который был почти такой же длины, как моя трость.
Что же касается „приспособления — вроде часового механизма“, или, как помпезно называл его в книге сам изобретатель, „хитроумного устройства, построенного по принципу будильника“… Механическое приспособление, способное запускать электрический прибор? В те годы такие устройства были большой редкостью: их использовали, в основном, в лабораториях (где, возможно, молодая миссис Миллер могла видеть их лично). Для обывателей же эта технология оставалась недоступной. Да, простейшие кухонные таймеры как раз появились в те годы, но их функционал был крайне примитивен. Поэтому, изобретатель недорогого реле, запускающего по часам сложную технику, наверняка поспешил бы его запатентовать и это изобретение принесло бы ему много денег, избавив от необходимости прибегать к преступным действиям. К слову, аналогичные механизмы появились в стиральных машинах лишь два десятилетия спустя — и стоили они весьма недёшево.
Но убийце вовсе не требовался никакой часовой механизм. Завершив уничтожение улик, Ральф просто привёл диктофон в рабочее состояние и незамеченным покинул кабинет, а затем и усадьбу. Вероятнее всего, он переобулся в гостинице и незамедлительно избавился от компрометирующей обуви... Его сообщнице оставалось лишь нажать кнопку включения.
Действуя по плану, миссис Пэйтон через французское окно проникла в кабинет и в оговоренное время включила диктофон, воспроизводящий записанный голос мистера Экройда.
Между двадцатью и тридцатью минутами десятого двое свидетелей независимо друг от друга подтвердили, что явственно слышали этот голос из-за двери кабинета. А уже в без двадцати десять Ральф демонстративно затеял скандал в пабе на окраине Кранчестера — более чем в миле от места преступления. Его там запомнили в мельчайших деталях — алиби было безупречным. Именно такие идеальные алиби вызывали у ВД наибольшие подозрения...
Сообщнице убийцы оставалось лишь дождаться окончания воспроизведения и заменить восковый цилиндр на чистый. Затем она выключила свет, плотно прикрыла окно за собой, и кабинет оставался непотревоженным до утра.
Скорее всего, Ральф вернулся в усадьбу той же ночью, встретился с миссис Пэйтон, и они вместе уничтожили последние улики — обувь жены и носитель записи.
Вы помните, как следствие ломало голову, пытаясь определить, кому принадлежали следы в кабинете — мужчине или женщине? Теперь всё стало на свои места: они оба там наследили!
Ведя беседу, доктор искусно разделял внимание между собеседницей и окружающей обстановкой. Его взгляд, оставаясь учтивым, между репликами успевал фиксировать редких посетителей клуба. То, что их разговор до сих пор никто не потревожил, лишь подтверждало, к его собственному удивлению, что время для этой встречи было выбрано как нельзя лучше.
— Поскольку тело было обнаружено только утром, судебный врач определил время смерти в промежутке от половины девятого до половины одиннадцатого вечера.
Голос мистера Экройда, прозвучавший в половине десятого, казалось бы, давал убийце алиби. Однако следствие, в лице инспектора и ВД, с самого начала скептически отнеслись к этому доказательству. Их профессиональная интуиция подсказывала, что к моменту включения записи жертва уже была мертва. Хотя доказать использование диктофона без самой плёнки было практически невозможно, эта версия оставалась для них приоритетной.
Долгие часы в моём кабинете кипели жаркие дебаты. Особенно эмоционально выступал главный констебль, близкий друг мистера Экройда, для которого его гибель стала тяжёлым личным ударом. Он настойчиво требовал немедленного задержания виновного. Но с каждым неудовлетворительным ответом его решимость угасала. К концу обсуждения он уже сидел, сгорбившись, с потухшим взглядом — от прежней уверенности не осталось и следа.
Незадолго до того, как Каролина пригласила всех к обеденному столу, ВД подвёл неутешительный итог:
„Убийство раскрыто. Мы знаем все детали: кто, как, когда и зачем это сделал. Но мы абсолютно беспомощны — в нашем распоряжении нет ни единого доказательства, указывающего на преступника. Ни прямого, ни косвенного. Теоретически, следствие могло бы попытаться запутать подозреваемых, но, если говорить откровенно, я не верю в успех такой тактики“.
Забегая вперёд, скажу: мой друг снова оказался прав, события развивались по наихудшему сценарию. Стоило инспектору попытаться выяснить у Ральфа его перемещения в вечер убийства, тот мгновенно замкнулся, потребовав присутствия адвоката. На следующий день его жена последовала тому же примеру. На дальнейших допросах обвиняемые держались безупречно и не допустили ни единой оплошности, ни одного лишнего слова. Зацепиться оказалось не за что.
Дворецкий Паркер действительно скомпрометировал себя шантажом прежнего работодателя. Однако совершить убийство мистера Экройда он физически не мог — хозяин ни за что не впустил бы через французское окно простого слугу. Как, впрочем, и меня... Эта привилегия сохранялась лишь для кого-то из близких родственников...
Доктор Шеппард, нахмурившись, провёл рукой по подбородку и, с явной неохотой, заключил:
— Таким образом, дело постепенно перекочевало в категорию нераскрытых.
Закончив рассказ, пожилой рассказчик с задумчивым видом посмотрел на опустевший стакан, но так и не произнёс ни слова и не сделал никаких движений. Он лишь поднял глаза и внимательно наблюдал за реакцией молодой писательницы, чьё замешательство было очевидным. Очевидно, она не ожидала услышать рассказ, столь разительно противоречащий общепринятой версии событий. Смущение сковало её движения: пальцы нервно теребили перьевую ручку — колпачок то снимался, то надевался, вращался между пальцев, совершенно бессознательно, будто подчиняясь отдельной от мыслей воле.
Седовласый ветеран сделал многозначительную паузу и, убедившись, что писательница собралась с мыслями, продолжил с лёгкой улыбкой:
— Вам, вероятно, любопытно узнать продолжение? Моя кузина Каролина связала судьбу с тем самым инспектором Дейвисом чуть более чем через год после расследования, — его глаза лукаво блеснули. — Он был чрезвычайно впечатлён её замечательным печеньем, да и прочими кулинарными талантами. Вот вам и живое доказательство того, как кратчайший путь к сердцу мужчины работает на практике. Сегодня они счастливые супруги, вырастившие двоих детей и нянчащие троих внуков.
Брак Ральфа, увы, счастливым назвать нельзя. Деньги буквально ускользнули сквозь его пальцы уже в первые два года. Урсула, проявив благоразумие, вовремя подала на развод. Теперь она скромно проживает компаньонкой у одной из своих тётушек. Так уж вышло, что в первом браке Ральф потерял деньги, во втором — земельные владения, а в третьем — и саму усадьбу. Опустившись, начав злоупотреблять спиртным, он несколько лет назад оказался втянут в драку, получил серьёзные травмы и вскоре скончался в госпитале.
Мой друг, ВД, исколесил весь земной шар, и я даже представить себе не могу, где его сейчас носит.
* * *
Очевидец давних событий, завершив рассказ и посчитав, что он сдержал своё слово, попытался расслабиться, откинувшись на спинку кресла. Однако его собеседница, уже полностью овладевшая собой, всем видом демонстрировала явное неудовлетворение услышанным. Её брови изящно приподнялись, когда она отложила ручку, слегка наклонилась вперёд и произнесла с подчёркнутой вежливостью:
— Доктор, благодарю вас за этот... своеобразный рассказ. Однако позвольте заметить — личные обиды, сколь бы обоснованными они ни были, не должны заслонять литературные достоинства произведения. В конце концов, перед нами один из самых знаменитых детективных романов в истории.
Помощник ВД едва заметно улыбнулся уголками губ. Не спеша вступать в спор, он, словно невзначай, смахнул с рукава пиджака несуществующую пылинку, затем на мгновение задержал взгляд на обеспокоенном лице писательницы и спокойно пояснил:
— Очень жаль, если вы восприняли мои слова как проявление личной обиды. Это было бы слишком мелко. Моя критика, определяющая моё отношение к этому произведению, основывается на куда более существенных основаниях.
Он вновь наклонился вперед, сократив дистанцию между ними почти до интимной, и заговорил негромко, но с необычайной убеждённостью:
— Несмотря на всемирное признание, я позволю себе считать эту книгу весьма посредственной…
Заметив, как расширились зрачки жрицы пера, придав её голубым глазам выражение искреннего потрясения, он мягко добавил:
— Посудите сами: я даже не касаюсь того, что автор сознательно вводила читателя в заблуждение — за что, между прочим, ей не раз приходилось извиняться перед поклонниками и коллегами. Вы ведь знакомы с тем самым перечнем „улик“, который она опубликовала в ответ на обвинения в „нарушении канонов жанра“?
Лёгкий кивок молодой писательницы дал понять, что он может продолжать.
— Говоря о слабости книги, я имею в виду исключительно её детективную составляющую.
Он развернул ладони вверх, словно предлагая взвесить все аргументы:
— Давайте представим, что доктор Шеппард из романа миссис Миллер — не какой-то наивный шантажист и не слабоумный дилетант, а человек с логикой, самообладанием и здравым смыслом. Проследим вместе, что происходило в кабинете после ухода дворецкого…
Доктор-капитан продолжил свой рассказ, с лёгким сарказмом подчёркивая отношение к литературным персонажам:
1. „Доктор Шеппард“ убивает мистера Экройда, уничтожает компрометирующее письмо, намеренно оставляет французское окно незапертым и, обменявшись парой ничего не значащих фраз с дворецким, покидает дом. В его саквояже лежат ботинки Ральфа Пэйтона, а диктофон остаётся в кабинете. Его истинный „звёздный час“ наступит позже — и для этого не потребуется ни мифический телефонный звонок, ни хитроумные механизмы с отсроченным запуском.
2. Затем наш „герой“ ненадолго задерживается в садовой беседке, где переобувается. По пути к дому он намеренно пачкает подошвы в грязи, проникает в кабинет через окно, оставляет легко идентифицируемые следы, запирает дверь изнутри и подготавливает запись.
3. Момент включения записи не имеет принципиального значения — сразу или с небольшой задержкой. Возможно, он приоткрывает окно для лучшей слышимости или передвигает диктофон ближе к двери — технические детали второстепенны. Главное — чтобы голос был отчётливо слышен. — Доктор зловеще улыбнулся, его глаза сверкнули. — Кстати, я бы, будучи этим „картонным злодеем“, позвонил в дверь, под предлогом забытой вещицы (трубки, мундштука, записной книжки — неважно что). А пока в кабинете звучала бы запись, ненароком обратил бы внимание на голос, создавая иллюзию занятости хозяина. Затем — вежливые извинения, обещание зайти утром и спокойный уход, завершая свой безупречный спектакль.
4. Обойдя дом, „доктор“ выключает диктофон, заменяет восковой цилиндр на чистый, убеждается, что вся мебель стоит на своих местах и покидает усадьбу.
Седой мужчина покачал головой, заканчивая рассказ о том, как всё могло быть:
— Остаётся лишь уничтожить запись, вернуть обувь Ральфу, заручиться поддержкой любящей сестры, обеспечив себе алиби (рассказав ей правду или, что вероятнее, предложив правдоподобную версию своего двадцатиминутного отсутствия). А затем — просто ждать. Либо подозрение падёт на Ральфа, и его арестуют. Либо, напротив, подозрительный наследник сумеет ускользнуть из лап правосудия — ведь кроме мотива и этих нелепо демонстративных следов... настолько искусственных, что они буквально кричат о подлоге (чёткие идентифицируемые отпечатки, которые можно оставить, лишь пройдясь по единственной луже в окрестностях), у следствия нет ровным счётом ничего.
И что самое любопытное — ни один человек, ни одна улика не в силах напрямую связать нашего «доктора» с убийством. Даже если кто-то его и заподозрит, у них не будет никаких реальных доказательств его причастности. К примеру, о шантаже никто и не задумается, так как не услышит ни слова, ни от доктора, ни тем более от дворецкого.
Заметив недоумение на лице слушательницы, рассказчик снисходительно улыбнулся.
— Необходимо понимать, что идеальных преступлений не существует, и каждый преступник неизбежно допускает промахи. Причины могут быть разными: спешка и невнимательность, неаккуратность и забывчивость, а чаще всего — чрезмерная самоуверенность и излишнее нагромождение лжи. Именно эти огрехи и позволяют детективу, используя свои серые клеточки, распутывать самые замысловатые дела. Однако порой автор, стремясь к эффектности, переходит все границы разумного, превращая хитроумного злодея в откровенного глупца, что совершенно противоречит тому, каким тот показан в других частях того же произведения. Взять хотя бы нашего „доктора“. В своей рукописи убийца тщательно продумывает каждую деталь, умалчивая о значимых событиях, и проявляет такую скрытность, что даже всевидящая и всезнающая Каролина не заподозрила его. И вдруг — внезапная метаморфоза! Без видимой причины он сам, добровольно, указывает точное время своего ухода из дома мистера Экройда — без десяти девять. И пространно описывает встречу с неким загадочным молодым человеком ровно в девять у ворот усадьбы. Но зачем? Если хочешь сохранить детали в тайне, держи их при себе. Задумал свалить всё на Ральфа Пэйтона — не втягивай в это ещё и Чарльза Кента. Невозможно на протяжении всей книги быть таким методичным и дотошным в мелочах (например, заранее унеся ботинки Ральфа из гостиницы), чтобы затем, по авторской прихоти, стать непоследовательным болтуном. Да просто не вспоминай ты об этой встрече с незнакомцем — и никаких проблем. Не будет никакого лишнего свидетеля, и не возникнет никаких вопросов по поводу нестыковки во времени.
Рассказчик поднял руку, подчёркивая значимость своих слов:
— Совсем иное дело, если бы полиция, опираясь на улику, обнаруженную в беседке и правильно истолкованную ВД, сумела разыскать того самого молодого человека и после его слов, сверяясь с боем церковных часов, точно установила бы время встречи с „доктором“... А затем ВД, в свойственной ему блистательной манере, понял бы, какое значение имеют те самые десять минут, так ловко „выпавшие“ из рассказа этого „честного свидетеля“… О! Вот тогда я бы снял шляпу и аплодировал стоя: доктор Шеппард проиграл. Он сделал всё, что мог, но...
Разочарованно пожав плечами, доктор-капитан словно вновь пережил тот самый момент — лицо его при этом приняло странное выражение, одновременно и скорбное, и почти комичное:
— Увы. Когда я впервые прочёл эту книгу, моя реакция была куда менее восторженной. Скорее, прозаичной: „Ну и тупица этот „доктор“!“
Рассказчик продолжил с лёгкой иронией:
— Знаете, мне кажется, фанатичное стремление возложить всю вину на подозреваемого, в котором автор — с закрытыми глазами и отключённым здравым смыслом — узрела вашего покорного слугу, сыграло с ней злую шутку. Обычно не оставляющая преступнику ни малейшего шанса, королева детектива на этот раз явно схалтурила. Обнаружив логические нестыковки, а порой и откровенные бреши в сюжете, она попыталась замаскировать их. И не безупречной логикой, а при помощи фестивальной мишуры и пёстрого карнавала отвлекающих манёвров. Я называю это „эффектом фейерверка“: загадочный телефонный звонок, непонятно зачем передвинутое кресло, хитроумное устройство для запуска диктофона. И, конечно, персонажи, чья задача — не раскрыть тайну, а запутать читателя. Вот вам ВД, разбрасывающийся тыквами, или рассказчик, мастерски утаивающий часть правды. И всё же... — его голос смягчился, — нельзя не признать: всё это настолько умело переплетено, что автору действительно есть чем гордиться. Перед нами действительно — бриллиант детективного жанра, сверкающий всеми гранями собственного несовершенства.
Писательница сидела ошеломлённая, обдумывая слова рассказчика. Долгая пауза повисла в воздухе, прежде чем она, так и не найдя контраргументов, едва слышно выдохнула:
— Я... я никогда не рассматривала эту историю под таким углом...
Немного помедлив, молодая женщина робко подняла глаза на собеседника. Тот, судя по выражению лица, вовсе не возражал против продолжения беседы. Собравшись с духом, она осторожно спросила:
— Вы ведь потом встречались с…
— О, да, конечно, — кивнул он. — К тому моменту миссис Миллер уже рассталась с моим приятелем Арчи и, вернувшись из своего путешествия на „Восточном экспрессе“ по Ближнему Востоку, пребывала в превосходном расположении духа. Увидев меня в театральном фойе, она сама подошла первой и, что стало для меня полной неожиданностью, принесла извинения. За карикатурный образ доктора Шеппарда... и за несправедливость по отношению к бедняге капитану Гастингсу.
На этот раз его улыбка лишилась привычной иронии, в ней угадывалось что-то тёплое, почти ностальгическое:
— Вы, должно быть, помните: „...У меня был друг — друг, который многие годы никогда не покидал меня. Изредка он проявлял слабоумие. Других это пугало, а мне он был очень дорог. Можете себе представить, мне сейчас не хватает даже его глупости. Его наивности, его честного взгляда на мир, удовольствия обрадовать и удивить его каким-нибудь своим открытием…“
Глаза помощника ВД странно заблестели.
— Разумеется, я принял её извинения. И, осмелюсь предположить, именно эта встреча подтолкнула её вернуть на страницы своих книг полюбившегося читателям капитана Гастингса.
Усмехнувшись, он добавил:
— Вы заметили? „…его честного взгляда на мир…“ — именно к этому я всегда стремился. И она это ценила.
Но внезапно тень омрачила его лицо, а голос приобрел неожиданную глубину, заставив собеседницу невольно наклониться вперед:
— А вот образ доктора Шеппарда, увы, несмотря на редкие попытки энтузиастов его реабилитировать, так и остался в истории литературы безнадёжно скомпрометированным.
В глазах доктора-капитана, устремлённых на писательницу, затеплилась надежда:
— Я искренне рассчитываю, что вам удастся восстановить справедливость. Рад, что смог поделиться с вами фактами, десятилетиями остававшимися в тени. Не сомневаюсь: вы обойдётесь с ними бережно и достойно.
В голосе этого человека — прототипа двух самых знаменитых и столь непохожих помощников Великого Детектива — звучала сдержанная, но заслуженная гордость.
Усталый
