Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
Знаменитые дела судьи Ицтли
Спойлер: Глава 1. Город вечного тумана
Глава 1. Город вечного тумана
События, перевернувшие жизнь судьи Ицтли, начались весной двадцать четвёртого года Девятого Небесного Счёта. Этот год, отмеченный в имперских хрониках как благоприятный, в народной памяти, следовавшей древнему 52-летнему кругу, остался как зловещий Год Ножа, и, как оказалось, старые приметы не всегда лгали.
Последний перевал остался позади, и носильщики, сменившие колёсную повозку пайналикпалли на развилке у Дороги Пернатого Змея, медленно понесли паланкин судьи Ицтли вниз, в долину. Здесь, в Туманных Холмах, заканчивался не только хороший тракт, но и, казалось, сама цивилизация. Воздух здесь был совсем иным. Исчезла пронзительная, сухая свежесть высокогорья. Её сменила душная, влажная пелена, которая тут же легла на кожу липкой плёнкой. Она пахла прелой листвой, сырой землёй и сладковатым ароматом диких орхидей. Из густых, похожих на зелёные стены, зарослей, облепивших склоны, доносились хриплые крики птиц и непрерывный, многоголосый стрекот невидимых насекомых – монотонный, изматывающий гимн этих земель.
Сам Ицтли не смотрел по сторонам. Он сидел безупречно прямо, положив ладони в дорогих перчатках на колени, и изучал тонкий свиток из желтоватой бумаги агавы. На нём каллиграфическим почерком, выведенным глубокой чёрной тлили из каучуковой сажи, был изложен указ о его назначении:
«Ицтли, выпускник столичной академии Кецаль-Жадеитового Трона, показавший превосходные знания в области Законов и Гармонии, на основании мандата Великого Тлатоани назначается тлатокани (судьёй) в округ Туманные Холмы Цинтеотля…».
Внизу, под текстом, алым, как свежая кровь, пятном алел оттиск большой квадратной печати Матлалиуитля, Верховного Тлатокани империи.
Ицтли знал этот текст наизусть, но перечитывал его уже в десятый раз за дорогу, находя в чётких, строгих тлакуилолли успокоение и опору. В его двадцать пять лет это было не просто назначение. Это был его первый шаг на великом Пути служения порядку – тому самому порядку, что был завещан Божественным Основателем и закреплён сотнями томов законов и судебных прецедентов.
Туманные Холмы Цинтеотля… глухое, запущенное болото, от которого с показной вежливостью отказались трое его менее амбициозных сокурсников. Должность, что пустовала после смерти предыдущего судьи, старика Пайналя. Для многих это назначение стало бы ссылкой. Для Ицтли – настоящим испытанием. Идеальным местом, чтобы доказать, чего стоит его хвалёное академическое знание на земле, где правит не Закон, а первобытный страх.
Его имя, «Обсидиан», данное ему при рождении, оказалось пророческим. Его ум, отточенный лучшими наставниками академии, был таким же острым и холодным, как ритуальный нож, а характер – твёрдым и несгибаемым. Он верил в логику, в незыблемость закона и в то, что у каждого события, даже самого загадочного и пугающего, есть рациональная причина, скрытая под шелухой людских страстей, ошибок и суеверий. Эту причину нужно было лишь найти, отделив факты от домыслов.
– Скоро будем в городе, достопочтенный судья, – раздался снаружи хриплый голос, прервавший его размышления. – Мои старые кости чуют запах прокисшего пульке и мокрой соломы. Значит, жильё близко.
Ицтли слегка поморщился от просторечия, но ответил ровным, лишённым эмоций голосом:
– Следи за тропой, Куаутли. Не хватало нам опрокинуться в грязь на последнем шаге.
Куаутли, его старший помощник и ачкаутли (начальник) немногочисленной судейской стражи, был его полной противоположностью. Бывший воин из элитного отряда Ягуаров, он до сих пор носил коротко остриженные волосы и несколько шрамов на лице, хранивших память о пограничных стычках с варварскими племенами. Высокий, широкоплечий, с руками, способными сломать обсидиановый меч-макуауитль, он казался высеченным из цельного куска жадеита. Закону и своему новому молодому начальнику он служил с той же простой и непоколебимой верностью, с какой раньше служил тлатоани на поле боя, не задавая лишних вопросов.
– Тропа здесь спокойная, – буркнул воин в ответ. – Дичь пуганая, разбойников нет. Духи этих мест боятся не шума, а скуки. Так старики говорят.
Из-за могучей спины Куаутли, как мышонок из-за камня, выглянул второй помощник – юный тлакуило (писец) Шочипилли. Бледный, тонкий, с огромными, вечно испуганными глазами, он сжимал в руках окованный медью ларец с личными печатями судьи так, будто в нём находилось бьющееся сердце самой империи.
– Почтенный Куаутли, согласно картам, что я изучил в столице, до административного центра Сан-Толлан ещё около часа пути. А местные верования… Я читал, что главный покровитель этих мест – бог молодого маиса Цинтеотль. Ему приносят в жертву цветы и поют тихие гимны. Он не любит шума.
Ицтли медленно свернул свиток. Его помощники были лучшими, кого он мог выбрать в столице: Куаутли – несгибаемая сила, опыт и верность; Шочипилли – феноменальная память, знание всех законов и безупречная каллиграфия. Но их постоянные упоминания духов и суеверий начинали его раздражать.
– Боги и духи, – холодно произнёс он, так, что помощники сразу вытянулись в струнку, – не занимаются мирскими делами вроде убийств, воровства или подделки долговых расписок. Для этого есть люди. А для людей есть судьи. Шочипилли, по прибытии немедленно запросите у местных властей полный реестр происшествий за последние полгода. Хочу видеть его у себя на столе до заката, с твоими пометками о делах, оставшихся нераскрытыми. Куаутли, обеспечь охрану ямыня и проследи, чтобы носильщики и слуги были накормлены и размещены.
– Будет исполнено, достопочтенный судья! – в один голос ответили помощники. Шочипилли тут же юркнул обратно за Куаутли, испугавшись собственного рвения.
Городок Сан-Толлан, или, как его ещё называли, Толлан-в-Туманах, они заметили ещё издали. Легендарный торговый город, чьи рынки когда-то гремели на всю долину. Место, где сам Божественный Основатель, прибыв в эти земли, прочёл свои первые проповеди, сотворив, как гласили «Жадеитовые Сказания о Пернатом Змее», свои первые чудеса. Именно здесь он победил в великом диспуте жрецов Тескатлипоки. И именно в этот город он заехал на несколько дней перед тем, как навсегда покинуть мир на своём плоту из живых змей, оставив здесь одну из своих последних заповедей о незыблемости Порядка… Город проступил тёмным, расплывчатым пятном в низине, куда змеёй сползала с гор дорога. Каравану понадобился ещё добрый час, чтобы, петляя по склонам холмов, спуститься к этому унылому месту. По мере приближения безрадостная картина становилась всё яснее: невысокая, сложенная из того же серого камня, что и дома, стена – поросшая мхом, местами осыпавшаяся, она казалась скорее оградой от диких зверей, чем серьёзным оборонительным сооружением. Путь упирался прямо в Северные ворота.
У ворот, одна створка которых была лениво приоткрыта, стоял единственный стражник, прислонив к плечу копьё.
Ицтли, не слезая с носилок, предъявил ему документы.
– Д-достопочтенный судья! – пролепетал стражник. – Мы вас очень ждали!
Он бросился к воротам и со скрипом распахнул вторую створку.
Стоило каравану войти внутрь, как город обрушился на них всей своей гнетущей атмосферой. Он ютился в низине, окружённый со всех сторон зелёными, поросшими лесом холмами. Туман здесь был не гостем, а хозяином – он лениво сползал по склонам, цеплялся за крыши домов и расстилался по земле белёсыми, похожими на космы, клочьями. Город не был похож на стройные и гармоничные поселения центральных долин, расчерченные по линейке согласно законам геомантии. Дома из серого, необожжённого кирпича лепились друг к другу без всякого порядка, словно грибы после дождя. Узкие улочки превратились в грязное месиво от недавних дождей. А в самом центре, вместо изящного павильона или сада камней, возвышалась уродливая, почерневшая от времени и сырости пирамида дореформенной эпохи – наследие кровавых культов прошлого. Та самая пирамида, с вершины которой, как гласили «Сказания», Основатель впервые обратился к народу. Теперь на её вершине виднелась небольшая деревянная пристройка с изогнутой крышей – храм Божественного Основателя, выглядевший на этом древнем, мрачном основании чужеродно, жалко и сиротливо.
Караван Ицтли остановился у самого большого здания на центральной площади – двухэтажного, приземистого, с облупившейся штукатуркой. Это и был местный ямынь: здание суда, архив, казарма и резиденция судьи в одном лице. Его встретила не праздничная делегация, а гнетущая тишина, нарушаемая лишь гудением мошкары. Лишь трое старейшин в потрёпанных, но чистых плащах уже ждали их у входа. Возглавлял их седой старик с пергаментным лицом, изрезанным такой густой сетью морщин, словно он носил на себе карту всех дорог этого унылого края.
– Приветствуем тебя в наших землях, достопочтенный судья Ицтли, – произнёс старейшина, низко, почти до земли, кланяясь. Его голос дрожал. – Три года, судья! Три долгих года мы молили Небеса послать нам представителя Закона, с тех самых пор, как почтенный судья Пайналь покинул этот мир! Наши сердца радуются твоему прибытию. Ибо нам срочно, как никогда, нужна мудрость и несокрушимая власть закона.
Ицтли с достоинством вышел из паланкина, жестом остановив Куаутли, который уже собирался оттеснить стариков. Он внимательно посмотрел на главу делегации. За показным смирением в его глазах таился неподдельный страх.
– Я здесь, чтобы нести закон, почтенный…
– Тлатекалле, – подсказал старик. – Исполняющий обязанности главы общины.
– …почтенный Тлатекалле. Говори, в чём дело. Твой вид говорит, что в округе не всё спокойно.
Старик сглотнул, бросив испуганный взгляд на своих спутников, и понизил голос до шёпота, хотя вокруг на площади не было ни души.
– Это больше, чем неспокойствие, судья. Это проклятье. Сегодня на рассвете нашли мёртвым торговца жадеитом Оцелотля. Он был самым богатым человеком во всём округе. Его нашли в его собственной спальне… запертой изнутри на три тяжёлых деревянных засова. Никто не мог войти или выйти.
– На теле есть раны или следы борьбы?
– В том-то и ужас! – почти заскулил старик. – На его теле нет ни единой царапины! Но его лицо… О, Великие Небеса… оно застыло в маске такого ужаса. Люди шепчутся… они боятся говорить громко… что это была месть Ночного Призрака старой пирамиды. Говорят, он приходит за теми, кто нажил своё богатство нечестным путём.
– Убийца мог проникнуть через окно? – ровным тоном спросил Ицтли, уже входя в роль судьи.
– В комнате одно окно, и оно так узко, что в него не пролезет и ребёнок. Слуги взломали дверь уже утром.
Ицтли на мгновение задержал взгляд на лице старика, затем медленно перевёл его на мрачный силуэт древней пирамиды, утопающей в белёсых щупальцах тумана. В его тёмных глазах, цвета полированного обсидиана, появился холодный, хищный блеск. Он почувствовал не страх, а азарт. Вызов. Его первый вызов.
– Ночные призраки не умеют запирать за собой двери на засовы, почтенный Тлатекалле, – спокойно и отчётливо произнёс он, так, что услышали все вокруг. – А человеческая жадность, зависть и ненависть умеют делать вещи и пострашнее. Куаутли, возьми двоих судейских стражников. Мы незамедлительно идём в дом покойного. Шочипилли, бери свои письменные принадлежности. Ты будешь вести протокол осмотра места происшествия. Работа начинается.
Дом Оцелотля, отделанный гладким обсидианом, стоял на окраине города и резко контрастировал с серыми, убогими хижинами. Он был пристроен к обломку скалы, служившему ему одной стеной. Высокий забор, увенчанным битым обсидианом, мощные ворота, обитые медью, и два хмурых охранника у входа – всё говорило о том, что покойный боялся не призраков, а вполне материальных врагов.
Внутри царил хаос. Служанки сновали по двору с испуганными лицами, перешёптываясь и бросая косые взгляды на прибывших. Из главного здания доносились приглушённые рыдания. Навстречу судье выбежала молодая женщина в дорогих, но измятых одеждах, её лицо было опухшим от слёз.
– Это вы новый судья? – выкрикнула она, ломая руки. – Великие Небеса, сделайте что-нибудь! Они говорят, дух убил его! Убил моего мужа!
– Госпожа Оцелотль? – Ицтли склонил голову в знак сочувствия, но голос его оставался по-прежнему ровным и деловым. – Мои соболезнования. Я должен осмотреть комнату, где это случилось. Кто нашёл тело?
– Я… – всхлипнула женщина. – Он всегда запирался. Всегда! Он многих боялся, вёл дела… выгодно, – она запнулась, – и нажил врагов. Но утром он не вышел к завтраку. Мы стучали, кричали… он не отвечал. Тогда я велела охранникам выломать дверь… И мы увидели его!
Она зарыдала в голос, и её тут же подхватили под руки две служанки. Ицтли, не обращая внимания на суматоху, проследовал в дом.
Спальня Оцелотля находилась на втором этаже. Дверь из цельного красного дерева была выбита и сейчас нелепо висела на одной петле, щепки и куски косяка валялись на полу. Но Ицтли смотрел не на них. Он внимательно изучал три массивных бруса, которые теперь лежали на полу внутри комнаты. С другой стороны двери, в стене, виднелись три глубоких, мощных гнезда для этих засовов. Любой из них мог удержать целую толпу. Запереться так можно было только изнутри.
Он вошёл. Комната была обставлена с варварской роскошью: на полу лежали шкуры ягуаров, на стенах висели плащи из перьев кецаля и боевые трофеи, скорее приобретённые у торговцев редкостями, чем добытые в сражении. У стены стояла широкая кровать, на которой лежало тело, накрытое тонким одеялом. Воздух был тяжёлым и спёртым, пахло чем-то еле уловимым, горьковатым.
Ицтли жестом приказал всем остаться у входа и, подойдя к кровати, осторожно откинул одеяло.
Оцелотль был крупным, тучным мужчиной лет пятидесяти. Но сейчас он казался меньше, словно съёжился. Его смуглая кожа имела нездоровый синюшный оттенок. Но самым страшным было лицо. Глаза были широко открыты и вылезали из орбит, рот искривлён в беззвучном крике. Это было лицо человека, увидевшего перед смертью саму преисподнюю. Ицтли склонился, осматривая тело. Ни синяков, ни ссадин, ни ран. Но под ногтями покойного он заметил тёмно-бурые частички, словно он перед смертью что-то яростно царапал.
– Шочипилли, опиши положение тела и выражение лица. Подробно, – приказал он. – Куаутли, осмотри окно. Снаружи и изнутри.
Пока его помощники работали, Ицтли медленно обошёл комнату. Вот стол с недопитой чашей с остатками остывшего чокоатля. Судья наклонился и понюхал. Напиток пах как обычно. Он перелил его в керамический флакончик. Рядом лежали счётные палочки и несколько табличек с записями. Остановка говорила о том, эта комната была не только спальней хозяина, но и его рабочим кабинетом.
Ицтли вышел в коридор, где всё ещё растерянно толпились служанки и охранники. Он подозвал одного из воинов, который участвовал во взломе двери.
– Вы нашли тело господина Оцелотля в кровати? – тихо и властно спросил судья.
– Нет, достопочтенный, – кивнул охранник, заметно нервничая под его пристальным взглядом. – Он лежал на полу.
– Опиши мне, где именно он лежал.
– Он… он лежал лицом вниз, прямо у стены, – охранник указал рукой. – Мы решили… что нехорошо это, когда господин на голом полу лежит, и перенесли его на кровать.
Голос Ицтли стал твёрдым и холодным, как обсидиановый нож:
– Никогда нельзя ничего трогать на месте смерти до прибытия судьи.
Охранник съёжился под ледяным взглядом судьи.
– П-простите, достопочтенный судья! Таково было распоряжение хозяйки, госпожи Коатликуэ. Она велела оказать покойному супругу уважение и уложить его на кровать.
Ицтли нахмурился, вернулся в комнату и подошёл к стене вплотную, где, по словам охранника, было найдено тело. Он провёл по ней ладонью. Ничего. Стена была холодной, кое-где поросшей мхом, с редкими вкраплениями камешков, глухой и монолитной.
Затем судья опустился на корточки на том месте, где нашли тело торговца. И только теперь он заметил ещё кое-что. Едва видимая на тёмном дереве, лежала крошечная частичка чего-то чёрного. Он осторожно взял её кончиками пальцев. Это было похоже на обломок пера. Но оно было слишком маленьким и жёстким, совсем не похоже на роскошные перья птиц, украшавшие стены.
Он встал, пряча крошечный обломок в специальный мешочек у себя на поясе. Его лицо не выражало ничего, но в голове уже начали складываться первые вопросы.
Ицтли обратился к своему старшему помощнику.
– Ну что, Куаутли?
– Окно приоткрыто, достопочтенный судья, но оно скорее напоминает бойницу, – доложил Куаутли. – Туда не протиснулся бы даже самый юркий из низкорослых варваров, из тек, кто обитают в джунглях. Снаружи стена совершенно гладкая, отделана полированным обсидианом, ни единого уступа на три локтя вверх или вниз. По ней и ящерица не проползёт!
– Значит, никто не входил и не выходил, – произнёс Ицтли скорее для себя, чем для помощников.
Он снова посмотрел на искажённое ужасом лицо покойника. Этот человек умер не от руки призрака. И, скорее всего, не от яда в чаше. Он умер от ужаса. Но что могло вызвать такой животный страх у богатого, сильного и хорошо охраняемого человека в запертой им же самим комнате? Что он царапал перед смертью? И что это за странное, крошечное перо?
Ицтли обвёл взглядом комнату. Это дело было похоже на шкатулку с секретом. Красивую, зловещую и пока совершенно непонятную.
– Куаутли! – позвал судья. – Организуй доставку тела в микалли при ямыне. Осмотр будем проводить там, где нам не будут мешать ни призраки, ни суетливые слуги. Затем допроси всех слуг и охранников. Мне нужно знать всё: кто приходил к Оцелотлю в последние дни, с кем он ссорился, были ли у него долги или, наоборот, кто был должен ему. Шочипилли! Опечатай комнату. Никто не должен входить сюда без моего разрешения. Подготовь подробный отчёт на основе своих записей. Жду вас обоих с докладом через два часа.
Он проводил их взглядом. Оставшись один в коридоре, он несколько мгновений неподвижно смотрел на почерневшую пирамиду, видневшуюся в дальнее окно. Туман, казалось, сгустился вокруг неё, скрывая всё, кроме её уродливого силуэта.
«Ночной призрак», – подумал он с холодной усмешкой. – Что ж, посмотрим, какое у этого призрака лицо.
Не заходя в выделенные ему покои, Ицтли вышел из дома и, ни на кого не обращая внимания, направился через площадь прямо к подножию древней пирамиды. Сырые ступени, вырезанные из чёрного, маслянистого на вид камня, были скользкими и крутыми. Он поднимался не спеша, ровно и методично, чувствуя, как с каждым шагом удушливая атмосфера городка сменяется чистым, прохладным ветром.
Он взошёл на самую вершину – на широкую, плоскую площадку, где когда-то дымился жертвенник старых богов. Небольшой храм Божественного Основателя был прост и строг: стены из светлого дерева, простая изогнутая крыша, ни одного лишнего украшения. Вся сила и смысл этого места были сосредоточены в одном – в гладкой стеле из серого камня, стоявшей перед входом. На ней был вырезан всего один символ, но он стоил тысяч слов: свернувшийся в идеальный круг Пернатый Змей, символ самого Божественного Основателя. Его тело, покрытое чешуёй и перьями, образовывало бесконечный цикл, а голова, кусающая собственный хвост, была воплощением нового Порядка, возведённого на руинах старого хаоса.
Ицтли остановился перед стелой, снял перчатки и склонил голову в глубоком, почтительном поклоне. Это была его молитва.
– Учитель, – произнёс он тихо, и ветер тут же подхватил его слова. – Я прибыл. В то самое место, где впервые прозвучал ваш Закон. Я верну ваш Закон в эти забытые земли. Здесь всё ещё боятся теней там, где когда-то сиял Ваш свет. Но у каждого зла есть имя, лицо и мотив. И я найду их. Я принесу Порядок в ваш дом.
Он выпрямился, и его взгляд стал ещё твёрже. Отсюда, с вершины, весь городок был как на ладони. Он видел и дом Оцелотля, и здание ямыня, и кривые улочки, по которым спешили по своим делам его помощники. Он видел всю долину, словно расчерченную доску для игры в «Камни Ягуара и Орла», на которую ему только что предстояло выложить свой первый, чёрный, обсидиановый камень.
И теперь он был готов начать партию.
События, перевернувшие жизнь судьи Ицтли, начались весной двадцать четвёртого года Девятого Небесного Счёта. Этот год, отмеченный в имперских хрониках как благоприятный, в народной памяти, следовавшей древнему 52-летнему кругу, остался как зловещий Год Ножа, и, как оказалось, старые приметы не всегда лгали.
Последний перевал остался позади, и носильщики, сменившие колёсную повозку пайналикпалли на развилке у Дороги Пернатого Змея, медленно понесли паланкин судьи Ицтли вниз, в долину. Здесь, в Туманных Холмах, заканчивался не только хороший тракт, но и, казалось, сама цивилизация. Воздух здесь был совсем иным. Исчезла пронзительная, сухая свежесть высокогорья. Её сменила душная, влажная пелена, которая тут же легла на кожу липкой плёнкой. Она пахла прелой листвой, сырой землёй и сладковатым ароматом диких орхидей. Из густых, похожих на зелёные стены, зарослей, облепивших склоны, доносились хриплые крики птиц и непрерывный, многоголосый стрекот невидимых насекомых – монотонный, изматывающий гимн этих земель.
Сам Ицтли не смотрел по сторонам. Он сидел безупречно прямо, положив ладони в дорогих перчатках на колени, и изучал тонкий свиток из желтоватой бумаги агавы. На нём каллиграфическим почерком, выведенным глубокой чёрной тлили из каучуковой сажи, был изложен указ о его назначении:
«Ицтли, выпускник столичной академии Кецаль-Жадеитового Трона, показавший превосходные знания в области Законов и Гармонии, на основании мандата Великого Тлатоани назначается тлатокани (судьёй) в округ Туманные Холмы Цинтеотля…».
Внизу, под текстом, алым, как свежая кровь, пятном алел оттиск большой квадратной печати Матлалиуитля, Верховного Тлатокани империи.
Ицтли знал этот текст наизусть, но перечитывал его уже в десятый раз за дорогу, находя в чётких, строгих тлакуилолли успокоение и опору. В его двадцать пять лет это было не просто назначение. Это был его первый шаг на великом Пути служения порядку – тому самому порядку, что был завещан Божественным Основателем и закреплён сотнями томов законов и судебных прецедентов.
Туманные Холмы Цинтеотля… глухое, запущенное болото, от которого с показной вежливостью отказались трое его менее амбициозных сокурсников. Должность, что пустовала после смерти предыдущего судьи, старика Пайналя. Для многих это назначение стало бы ссылкой. Для Ицтли – настоящим испытанием. Идеальным местом, чтобы доказать, чего стоит его хвалёное академическое знание на земле, где правит не Закон, а первобытный страх.
Его имя, «Обсидиан», данное ему при рождении, оказалось пророческим. Его ум, отточенный лучшими наставниками академии, был таким же острым и холодным, как ритуальный нож, а характер – твёрдым и несгибаемым. Он верил в логику, в незыблемость закона и в то, что у каждого события, даже самого загадочного и пугающего, есть рациональная причина, скрытая под шелухой людских страстей, ошибок и суеверий. Эту причину нужно было лишь найти, отделив факты от домыслов.
– Скоро будем в городе, достопочтенный судья, – раздался снаружи хриплый голос, прервавший его размышления. – Мои старые кости чуют запах прокисшего пульке и мокрой соломы. Значит, жильё близко.
Ицтли слегка поморщился от просторечия, но ответил ровным, лишённым эмоций голосом:
– Следи за тропой, Куаутли. Не хватало нам опрокинуться в грязь на последнем шаге.
Куаутли, его старший помощник и ачкаутли (начальник) немногочисленной судейской стражи, был его полной противоположностью. Бывший воин из элитного отряда Ягуаров, он до сих пор носил коротко остриженные волосы и несколько шрамов на лице, хранивших память о пограничных стычках с варварскими племенами. Высокий, широкоплечий, с руками, способными сломать обсидиановый меч-макуауитль, он казался высеченным из цельного куска жадеита. Закону и своему новому молодому начальнику он служил с той же простой и непоколебимой верностью, с какой раньше служил тлатоани на поле боя, не задавая лишних вопросов.
– Тропа здесь спокойная, – буркнул воин в ответ. – Дичь пуганая, разбойников нет. Духи этих мест боятся не шума, а скуки. Так старики говорят.
Из-за могучей спины Куаутли, как мышонок из-за камня, выглянул второй помощник – юный тлакуило (писец) Шочипилли. Бледный, тонкий, с огромными, вечно испуганными глазами, он сжимал в руках окованный медью ларец с личными печатями судьи так, будто в нём находилось бьющееся сердце самой империи.
– Почтенный Куаутли, согласно картам, что я изучил в столице, до административного центра Сан-Толлан ещё около часа пути. А местные верования… Я читал, что главный покровитель этих мест – бог молодого маиса Цинтеотль. Ему приносят в жертву цветы и поют тихие гимны. Он не любит шума.
Ицтли медленно свернул свиток. Его помощники были лучшими, кого он мог выбрать в столице: Куаутли – несгибаемая сила, опыт и верность; Шочипилли – феноменальная память, знание всех законов и безупречная каллиграфия. Но их постоянные упоминания духов и суеверий начинали его раздражать.
– Боги и духи, – холодно произнёс он, так, что помощники сразу вытянулись в струнку, – не занимаются мирскими делами вроде убийств, воровства или подделки долговых расписок. Для этого есть люди. А для людей есть судьи. Шочипилли, по прибытии немедленно запросите у местных властей полный реестр происшествий за последние полгода. Хочу видеть его у себя на столе до заката, с твоими пометками о делах, оставшихся нераскрытыми. Куаутли, обеспечь охрану ямыня и проследи, чтобы носильщики и слуги были накормлены и размещены.
– Будет исполнено, достопочтенный судья! – в один голос ответили помощники. Шочипилли тут же юркнул обратно за Куаутли, испугавшись собственного рвения.
Городок Сан-Толлан, или, как его ещё называли, Толлан-в-Туманах, они заметили ещё издали. Легендарный торговый город, чьи рынки когда-то гремели на всю долину. Место, где сам Божественный Основатель, прибыв в эти земли, прочёл свои первые проповеди, сотворив, как гласили «Жадеитовые Сказания о Пернатом Змее», свои первые чудеса. Именно здесь он победил в великом диспуте жрецов Тескатлипоки. И именно в этот город он заехал на несколько дней перед тем, как навсегда покинуть мир на своём плоту из живых змей, оставив здесь одну из своих последних заповедей о незыблемости Порядка… Город проступил тёмным, расплывчатым пятном в низине, куда змеёй сползала с гор дорога. Каравану понадобился ещё добрый час, чтобы, петляя по склонам холмов, спуститься к этому унылому месту. По мере приближения безрадостная картина становилась всё яснее: невысокая, сложенная из того же серого камня, что и дома, стена – поросшая мхом, местами осыпавшаяся, она казалась скорее оградой от диких зверей, чем серьёзным оборонительным сооружением. Путь упирался прямо в Северные ворота.
У ворот, одна створка которых была лениво приоткрыта, стоял единственный стражник, прислонив к плечу копьё.
Ицтли, не слезая с носилок, предъявил ему документы.
– Д-достопочтенный судья! – пролепетал стражник. – Мы вас очень ждали!
Он бросился к воротам и со скрипом распахнул вторую створку.
Стоило каравану войти внутрь, как город обрушился на них всей своей гнетущей атмосферой. Он ютился в низине, окружённый со всех сторон зелёными, поросшими лесом холмами. Туман здесь был не гостем, а хозяином – он лениво сползал по склонам, цеплялся за крыши домов и расстилался по земле белёсыми, похожими на космы, клочьями. Город не был похож на стройные и гармоничные поселения центральных долин, расчерченные по линейке согласно законам геомантии. Дома из серого, необожжённого кирпича лепились друг к другу без всякого порядка, словно грибы после дождя. Узкие улочки превратились в грязное месиво от недавних дождей. А в самом центре, вместо изящного павильона или сада камней, возвышалась уродливая, почерневшая от времени и сырости пирамида дореформенной эпохи – наследие кровавых культов прошлого. Та самая пирамида, с вершины которой, как гласили «Сказания», Основатель впервые обратился к народу. Теперь на её вершине виднелась небольшая деревянная пристройка с изогнутой крышей – храм Божественного Основателя, выглядевший на этом древнем, мрачном основании чужеродно, жалко и сиротливо.
Караван Ицтли остановился у самого большого здания на центральной площади – двухэтажного, приземистого, с облупившейся штукатуркой. Это и был местный ямынь: здание суда, архив, казарма и резиденция судьи в одном лице. Его встретила не праздничная делегация, а гнетущая тишина, нарушаемая лишь гудением мошкары. Лишь трое старейшин в потрёпанных, но чистых плащах уже ждали их у входа. Возглавлял их седой старик с пергаментным лицом, изрезанным такой густой сетью морщин, словно он носил на себе карту всех дорог этого унылого края.
– Приветствуем тебя в наших землях, достопочтенный судья Ицтли, – произнёс старейшина, низко, почти до земли, кланяясь. Его голос дрожал. – Три года, судья! Три долгих года мы молили Небеса послать нам представителя Закона, с тех самых пор, как почтенный судья Пайналь покинул этот мир! Наши сердца радуются твоему прибытию. Ибо нам срочно, как никогда, нужна мудрость и несокрушимая власть закона.
Ицтли с достоинством вышел из паланкина, жестом остановив Куаутли, который уже собирался оттеснить стариков. Он внимательно посмотрел на главу делегации. За показным смирением в его глазах таился неподдельный страх.
– Я здесь, чтобы нести закон, почтенный…
– Тлатекалле, – подсказал старик. – Исполняющий обязанности главы общины.
– …почтенный Тлатекалле. Говори, в чём дело. Твой вид говорит, что в округе не всё спокойно.
Старик сглотнул, бросив испуганный взгляд на своих спутников, и понизил голос до шёпота, хотя вокруг на площади не было ни души.
– Это больше, чем неспокойствие, судья. Это проклятье. Сегодня на рассвете нашли мёртвым торговца жадеитом Оцелотля. Он был самым богатым человеком во всём округе. Его нашли в его собственной спальне… запертой изнутри на три тяжёлых деревянных засова. Никто не мог войти или выйти.
– На теле есть раны или следы борьбы?
– В том-то и ужас! – почти заскулил старик. – На его теле нет ни единой царапины! Но его лицо… О, Великие Небеса… оно застыло в маске такого ужаса. Люди шепчутся… они боятся говорить громко… что это была месть Ночного Призрака старой пирамиды. Говорят, он приходит за теми, кто нажил своё богатство нечестным путём.
– Убийца мог проникнуть через окно? – ровным тоном спросил Ицтли, уже входя в роль судьи.
– В комнате одно окно, и оно так узко, что в него не пролезет и ребёнок. Слуги взломали дверь уже утром.
Ицтли на мгновение задержал взгляд на лице старика, затем медленно перевёл его на мрачный силуэт древней пирамиды, утопающей в белёсых щупальцах тумана. В его тёмных глазах, цвета полированного обсидиана, появился холодный, хищный блеск. Он почувствовал не страх, а азарт. Вызов. Его первый вызов.
– Ночные призраки не умеют запирать за собой двери на засовы, почтенный Тлатекалле, – спокойно и отчётливо произнёс он, так, что услышали все вокруг. – А человеческая жадность, зависть и ненависть умеют делать вещи и пострашнее. Куаутли, возьми двоих судейских стражников. Мы незамедлительно идём в дом покойного. Шочипилли, бери свои письменные принадлежности. Ты будешь вести протокол осмотра места происшествия. Работа начинается.
Дом Оцелотля, отделанный гладким обсидианом, стоял на окраине города и резко контрастировал с серыми, убогими хижинами. Он был пристроен к обломку скалы, служившему ему одной стеной. Высокий забор, увенчанным битым обсидианом, мощные ворота, обитые медью, и два хмурых охранника у входа – всё говорило о том, что покойный боялся не призраков, а вполне материальных врагов.
Внутри царил хаос. Служанки сновали по двору с испуганными лицами, перешёптываясь и бросая косые взгляды на прибывших. Из главного здания доносились приглушённые рыдания. Навстречу судье выбежала молодая женщина в дорогих, но измятых одеждах, её лицо было опухшим от слёз.
– Это вы новый судья? – выкрикнула она, ломая руки. – Великие Небеса, сделайте что-нибудь! Они говорят, дух убил его! Убил моего мужа!
– Госпожа Оцелотль? – Ицтли склонил голову в знак сочувствия, но голос его оставался по-прежнему ровным и деловым. – Мои соболезнования. Я должен осмотреть комнату, где это случилось. Кто нашёл тело?
– Я… – всхлипнула женщина. – Он всегда запирался. Всегда! Он многих боялся, вёл дела… выгодно, – она запнулась, – и нажил врагов. Но утром он не вышел к завтраку. Мы стучали, кричали… он не отвечал. Тогда я велела охранникам выломать дверь… И мы увидели его!
Она зарыдала в голос, и её тут же подхватили под руки две служанки. Ицтли, не обращая внимания на суматоху, проследовал в дом.
Спальня Оцелотля находилась на втором этаже. Дверь из цельного красного дерева была выбита и сейчас нелепо висела на одной петле, щепки и куски косяка валялись на полу. Но Ицтли смотрел не на них. Он внимательно изучал три массивных бруса, которые теперь лежали на полу внутри комнаты. С другой стороны двери, в стене, виднелись три глубоких, мощных гнезда для этих засовов. Любой из них мог удержать целую толпу. Запереться так можно было только изнутри.
Он вошёл. Комната была обставлена с варварской роскошью: на полу лежали шкуры ягуаров, на стенах висели плащи из перьев кецаля и боевые трофеи, скорее приобретённые у торговцев редкостями, чем добытые в сражении. У стены стояла широкая кровать, на которой лежало тело, накрытое тонким одеялом. Воздух был тяжёлым и спёртым, пахло чем-то еле уловимым, горьковатым.
Ицтли жестом приказал всем остаться у входа и, подойдя к кровати, осторожно откинул одеяло.
Оцелотль был крупным, тучным мужчиной лет пятидесяти. Но сейчас он казался меньше, словно съёжился. Его смуглая кожа имела нездоровый синюшный оттенок. Но самым страшным было лицо. Глаза были широко открыты и вылезали из орбит, рот искривлён в беззвучном крике. Это было лицо человека, увидевшего перед смертью саму преисподнюю. Ицтли склонился, осматривая тело. Ни синяков, ни ссадин, ни ран. Но под ногтями покойного он заметил тёмно-бурые частички, словно он перед смертью что-то яростно царапал.
– Шочипилли, опиши положение тела и выражение лица. Подробно, – приказал он. – Куаутли, осмотри окно. Снаружи и изнутри.
Пока его помощники работали, Ицтли медленно обошёл комнату. Вот стол с недопитой чашей с остатками остывшего чокоатля. Судья наклонился и понюхал. Напиток пах как обычно. Он перелил его в керамический флакончик. Рядом лежали счётные палочки и несколько табличек с записями. Остановка говорила о том, эта комната была не только спальней хозяина, но и его рабочим кабинетом.
Ицтли вышел в коридор, где всё ещё растерянно толпились служанки и охранники. Он подозвал одного из воинов, который участвовал во взломе двери.
– Вы нашли тело господина Оцелотля в кровати? – тихо и властно спросил судья.
– Нет, достопочтенный, – кивнул охранник, заметно нервничая под его пристальным взглядом. – Он лежал на полу.
– Опиши мне, где именно он лежал.
– Он… он лежал лицом вниз, прямо у стены, – охранник указал рукой. – Мы решили… что нехорошо это, когда господин на голом полу лежит, и перенесли его на кровать.
Голос Ицтли стал твёрдым и холодным, как обсидиановый нож:
– Никогда нельзя ничего трогать на месте смерти до прибытия судьи.
Охранник съёжился под ледяным взглядом судьи.
– П-простите, достопочтенный судья! Таково было распоряжение хозяйки, госпожи Коатликуэ. Она велела оказать покойному супругу уважение и уложить его на кровать.
Ицтли нахмурился, вернулся в комнату и подошёл к стене вплотную, где, по словам охранника, было найдено тело. Он провёл по ней ладонью. Ничего. Стена была холодной, кое-где поросшей мхом, с редкими вкраплениями камешков, глухой и монолитной.
Затем судья опустился на корточки на том месте, где нашли тело торговца. И только теперь он заметил ещё кое-что. Едва видимая на тёмном дереве, лежала крошечная частичка чего-то чёрного. Он осторожно взял её кончиками пальцев. Это было похоже на обломок пера. Но оно было слишком маленьким и жёстким, совсем не похоже на роскошные перья птиц, украшавшие стены.
Он встал, пряча крошечный обломок в специальный мешочек у себя на поясе. Его лицо не выражало ничего, но в голове уже начали складываться первые вопросы.
Ицтли обратился к своему старшему помощнику.
– Ну что, Куаутли?
– Окно приоткрыто, достопочтенный судья, но оно скорее напоминает бойницу, – доложил Куаутли. – Туда не протиснулся бы даже самый юркий из низкорослых варваров, из тек, кто обитают в джунглях. Снаружи стена совершенно гладкая, отделана полированным обсидианом, ни единого уступа на три локтя вверх или вниз. По ней и ящерица не проползёт!
– Значит, никто не входил и не выходил, – произнёс Ицтли скорее для себя, чем для помощников.
Он снова посмотрел на искажённое ужасом лицо покойника. Этот человек умер не от руки призрака. И, скорее всего, не от яда в чаше. Он умер от ужаса. Но что могло вызвать такой животный страх у богатого, сильного и хорошо охраняемого человека в запертой им же самим комнате? Что он царапал перед смертью? И что это за странное, крошечное перо?
Ицтли обвёл взглядом комнату. Это дело было похоже на шкатулку с секретом. Красивую, зловещую и пока совершенно непонятную.
– Куаутли! – позвал судья. – Организуй доставку тела в микалли при ямыне. Осмотр будем проводить там, где нам не будут мешать ни призраки, ни суетливые слуги. Затем допроси всех слуг и охранников. Мне нужно знать всё: кто приходил к Оцелотлю в последние дни, с кем он ссорился, были ли у него долги или, наоборот, кто был должен ему. Шочипилли! Опечатай комнату. Никто не должен входить сюда без моего разрешения. Подготовь подробный отчёт на основе своих записей. Жду вас обоих с докладом через два часа.
Он проводил их взглядом. Оставшись один в коридоре, он несколько мгновений неподвижно смотрел на почерневшую пирамиду, видневшуюся в дальнее окно. Туман, казалось, сгустился вокруг неё, скрывая всё, кроме её уродливого силуэта.
«Ночной призрак», – подумал он с холодной усмешкой. – Что ж, посмотрим, какое у этого призрака лицо.
Не заходя в выделенные ему покои, Ицтли вышел из дома и, ни на кого не обращая внимания, направился через площадь прямо к подножию древней пирамиды. Сырые ступени, вырезанные из чёрного, маслянистого на вид камня, были скользкими и крутыми. Он поднимался не спеша, ровно и методично, чувствуя, как с каждым шагом удушливая атмосфера городка сменяется чистым, прохладным ветром.
Он взошёл на самую вершину – на широкую, плоскую площадку, где когда-то дымился жертвенник старых богов. Небольшой храм Божественного Основателя был прост и строг: стены из светлого дерева, простая изогнутая крыша, ни одного лишнего украшения. Вся сила и смысл этого места были сосредоточены в одном – в гладкой стеле из серого камня, стоявшей перед входом. На ней был вырезан всего один символ, но он стоил тысяч слов: свернувшийся в идеальный круг Пернатый Змей, символ самого Божественного Основателя. Его тело, покрытое чешуёй и перьями, образовывало бесконечный цикл, а голова, кусающая собственный хвост, была воплощением нового Порядка, возведённого на руинах старого хаоса.
Ицтли остановился перед стелой, снял перчатки и склонил голову в глубоком, почтительном поклоне. Это была его молитва.
– Учитель, – произнёс он тихо, и ветер тут же подхватил его слова. – Я прибыл. В то самое место, где впервые прозвучал ваш Закон. Я верну ваш Закон в эти забытые земли. Здесь всё ещё боятся теней там, где когда-то сиял Ваш свет. Но у каждого зла есть имя, лицо и мотив. И я найду их. Я принесу Порядок в ваш дом.
Он выпрямился, и его взгляд стал ещё твёрже. Отсюда, с вершины, весь городок был как на ладони. Он видел и дом Оцелотля, и здание ямыня, и кривые улочки, по которым спешили по своим делам его помощники. Он видел всю долину, словно расчерченную доску для игры в «Камни Ягуара и Орла», на которую ему только что предстояло выложить свой первый, чёрный, обсидиановый камень.
И теперь он был готов начать партию.
Спойлер: Глава 2. Нити в паутине
Глава 2. Нити в паутине
Серый, безрадостный свет едва пробивался сквозь высокие окна в главный зал ямыня, который отныне служил судье Ицтли кабинетом. Но сам Ицтли сейчас находился в самом холодном и тихом месте здания – в микалли, доме мёртвых.
Это было небольшое подвальное помещение со стенами из гладкого, холодного камня, которые вечно сочились влагой. Воздух здесь был неподвижным и тяжёлым, пахло сырой землёй, острым ароматом тлеющего в жаровне копала и чем-то ещё, едва уловимым – сладковатым запахом тлена, который не могли перебить никакие благовония. Тело торговца Оцелотля, лишённое своих дорогих одежд, лежало на большом каменном столе, напоминавшем жертвенный алтарь старых времён.
Трое мужчин склонились над ним в неверном свете двух шипящих факелов. Ицтли, облачённый в простой рабочий плащ, был сосредоточен, как учёный над древней рукописью. Он методично, пядь за пядью, осматривал мёртвую плоть, вооружившись увеличительным стеклом из горного хрусталя – ещё одним сокровищем, привезённым из столицы.
– Переверни его на бок, Куаутли, – ровным голосом приказал судья.
Старый воин без лишних слов, но с заметным усилием повернул грузное тело. Лицо Куаутли было невозмутимо, как камень. Смерть он видел сотни раз на полях сражений, и вид мертвеца его не трогал. Он был здесь руками и силой своего начальника.
В дальнем углу, почти сливаясь с тенью, стоял Шочипилли. Бледный как полотно, он прижимал к груди дощечку для письма и изо всех сил старался не дышать, чтобы не чувствовать тяжёлый дух микалли. Его задача была простой и ужасной – записывать всё, что произнесёт судья.
– Никаких следов, – констатировал Ицтли после долгого, тщательного осмотра. – Ни уколов, ни царапин, ни синяков, ни следов верёвки. Кожа чиста, если не считать посмертных пятен.
Он снова склонился над лицом покойного, вглядываясь в широко открытые, вылезающие из орбит глаза.
– Но этот ужас… Это не выдумка. Он что-то видел или чувствовал перед смертью, – произнёс Куаутли, нарушая тишину.
Судья дал знак Куаутли, и тот вернул тело в исходное положение.
– Сегодня же совершите положенные ритуалы, – бросил Ицтли уже на выходе. – Сожгите тело до заката, как предписывает закон для тех, чья смерть вызывает сомнения, и урну с прахом передайте вдове. Нам больше здесь делать нечего. Вся тайна этой смерти – не в этом теле, а в той комнате, где оно было найдено.
Вернувшись в гулкий и неуютный кабинет, судья Ицтли первым делом тщательно вымыл руки соком ананаса матцатли, избавляясь от призрачного запаха дома мёртвых.
Помещение было большим. Небелёные стены хранили следы многолетней сырости, а в воздухе стоял тяжёлый запах пыльных архивов, мышиного помёта и чего-то неуловимо-травяного – вездесущего тумана, просачивающегося сквозь щели в рамах. Единственная масляная лампа на массивном столе из тёмного дерева отбрасывала пляшущие тени, хотя за окном был ещё день. Но в Толлане-в-Туманах дневной свет был таким же бледным и немощным, как и вера местных в порядок.
Судья Ицтли расстелил на столе кусок чистой ткани и разложил на нём всё, что было найдено в комнате покойного: тщательно завёрнутые в лист агавы соскобы из-под ногтей Оцелотля, небольшой флакон с пробой чокоатля, и чёрный обломок – Ицтли был почти уверен, что это. Острый, идеально заточенный.
Затем судья подошёл к двери и подозвал судейского стражника.
– Принеси мне шикуилина, – приказал он.
Стражник, не задавая вопросов, удалился и через минуту вернулся, неся небольшой, но прочный деревянный ящик, запертый на медный засов. Судья кивком указал ему поставить ящик на пол в самом тёмном углу комнаты, а затем жестом отпустил.
Куаутли открыл засов. Из ящика донёсся испуганный, шипящий звук. Воин осторожно извлёк на свет существо, державшееся на цепких когтистых лапках, и крепко ухватил его за загривок. Его большие чёрные глаза испуганно моргали в непривычном свете, а серая, лишённая шерсти кожа подрагивала от страха.
Простые люди считали этих тварей демонами, пьющими кровь коз, но Ицтли видел в нём лишь полезный инструмент. Он взял флакон с чокоатлем, вылил содержимое в маленькую глиняную плошку и поставил её перед шикуилином.
Существо несколько секунд недоверчиво нюхало тёмную жидкость, а затем его длинный язык быстро слизал всё до капли. Ицтли, не выпуская его, замер в ожидании.
Прошло долгое, напряжённое мгновение, в течение которого в кабинете была слышна лишь капель с крыши да тихое потрескивание фитиля. Шикуилин сидел неподвижно.
– Чисто, – констатировал Ицтли вслух.
Куаутли усадил шикуилина обратно в ящик и запер засов.
На дощечке для записей Шочипилли сделал быструю пометку: «Чокоатль. Яда нет».
Разложив на столе остальные улики – образцы мха, соскобы и чёрный обломок иглы – Ицтли наконец погрузился в размышления.
Куаутли и Шочипилли почтительно замерли у стены.
– Прежде чем я выслушаю твой доклад, Куаутли, – через некоторое время обратился судья к воину, – выполни ещё одно простое поручение. Найди на рынке охотников, которые торгует иглами дикобраза для вышивки. Пока будешь искать, слушай, о чём шепчутся люди. Принеси мне не только иглу, но и слухи.
Воин кивнул и вышел, а судья склонился над уликами, вооружившись увеличительным стеклом из хрусталя. Его лицо было абсолютно спокойным и сосредоточенным, как у каллиграфа перед началом работы над императорским указом. Он был в своей стихии. Здесь, в этом упорядоченном хаосе улик, он чувствовал себя увереннее, чем на залитых солнцем площадях столицы.
– Говори, Шочипилли, – не поднимая головы, приказал он. – Что говорят архивы о жизни в этом благословенном уголке империи?
Юный писец шагнул вперёд, его руки заметно дрожали, но голос, когда он заговорил, был на удивление чётким. Он всегда преображался, когда дело касалось текстов и фактов.
– Достопочтенный судья, я изучил реестр происшествий за последние шесть лун. Общая картина удручающая. Мелкие кражи маиса с общинных полей, две драки со смертельным исходом в питейном доме «Пьяный Опоссум», бесконечные земельные споры между соседями… Дела вёл старейшина Тлатекалле, но его решения… э-э… весьма поэтичны. В случае драк он постановил, что оба спорщика были одержимы духом гнева, и велел их семьям принести жертвы в храме. Воровство он списал на голодных духов леса. Ни одного настоящего расследования. Ни одного наказанного преступника.
– Это я уже понял, – сухо заметил Ицтли. – Меня интересуют нерешённые дела. Нечто выбивающееся из общей картины.
Шочипилли торопливо перебрал несколько свитков.
– Есть кое-что странное, судья. За последние три луны было подано семь заявлений об исчезновении… певчих птиц.
– Птиц? – Ицтли впервые поднял голову, и в его обсидиановых глазах мелькнул интерес.
– Да. У одного торговца тканями пропала пара ценных зелёных аратинга, у вдовы старого воина – многоголосый пересмешник, которого она держала в память о муже. Всего семь случаев. Семь дорогих, хорошо обученных птиц, которые исчезали из запертых клеток. Тлатекалле постановил, что их унёс Койот, божественный плут, которому понравились их песни.
– Воровство есть воровство, даже если вор – божество, – отрезал Ицтли. – Кто был последним заявителем?
– Как раз господин Оцелотль, судья, – тихо ответил Шочипилли. – Около месяца назад. У него пропал говорящий попугай с жёлтой головой, которого он купил за огромные деньги. Попугай, по слухам, знал много непристойных слов и ругательств. Потом пропажа птиц прекратилась.
Он замялся на мгновение, и его голос стал ещё тише, словно он боялся, что стены ямыня его подслушают.
– Но… после этого началось нечто худшее, достопочтенный судья. Прекратились кражи птиц, но начали пропадать люди.
Ицтли замер. Этого в первоначальных докладах Тлатекалле не было.
– Подробнее, – приказал он.
– Пропало трое, – Шочипилли сверился со своими пометками. – Первым, три недели назад, исчез носильщик – пропал прямо из своей лачуги. Через неделю после него – жена мелкого торговца, её не нашли после того, как она пошла на рынок. А последним, всего несколько дней назад, пропал молодой охотник из лесной общины.
– Что предпринял старейшина Тлатекалле?
Шочипилли сглотнул.
– Он решил, что их забрал Ночной Призрак старой пирамиды.
Ицтли на мгновение замер, соединяя в уме уже три нити: погибший торговец, похищенные птицы и теперь – исчезнувшие люди. Он снова посмотрел на чёрный кончик иглы.
– Хорошо, Шочипилли. Это ценная информация. Продолжай изучать дела Оцелотля. Торговые сделки, долговые расписки, споры с партнёрами. Мне нужна полная карта его денежной паутины…
Куаутли отсутствовал больше часа. Наконец, дверь беззвучно отворилась, и в комнату вошёл старший помощник. Он молча подошёл к столу и положил перед Ицтли тонкий и длинный предмет – иглу дикобраза. Она была белая у основания и грозно-чёрная на остром конце.
– Очень хорошо, Куаутли. А что говорят люди?
Воин шагнул вперёд, и доски пола под ним недовольно скрипнули.
– Люди боятся, судья. Они верят в призрака пирамиды. Эта сказка удобна всем – и трусам, и преступникам. Но я поговорил со слугами и городской стражей, как вы велели. Вот что удалось узнать.
Куаутли говорил чётко, разделяя информацию на части, как хороший командир, отдающий приказы.
– Первое. Господина Оцелотля ненавидели все. Он был жестоким хозяином, беспощадным ростовщиком и заносчивым выскочкой. Половина жителей городка была у него в долгу. Если бы ненависть могла убивать, его бы разорвало на куски прямо на рыночной площади.
– Слишком много подозреваемых – всё равно что ни одного, – прокомментировал Ицтли. – Нужны конкретные имена. Угрозы. Вражда.
– Есть такие, – кивнул Куаутли. – Главный враг – ткач по имени Ичтли. Год назад господин Оцелотль разорил его дочиста. Забрал дом и станки за ничтожный долг. Жена ткача умерла от горя и лишений. Сам Ичтли теперь живёт в жалкой лачуге на болотах. Говорят, он поклялся на могиле жены, что господин Оцелотль умрёт в муках. Его никто не видел со вчерашнего вечера.
Ицтли молча кивнул. Мотив мести. Сильный, классический.
– Что ещё?
– Второе. Вчера вечером у господина Оцелотля был посетитель. Охранник торговца уверяет, что лица он толком не разглядел. Говорит, гость надвинул на глаза капюшон и низко опустил голову, словно не желая, чтобы видели его лицо. Они с хозяином заперлись в кабинете и долго ругались. Служанка не видела его, но слышала слова «ты нарушил договор». После этого незнакомец ушёл, бросив на прощание: «Ты сам выбрал свою судьбу».
Ицтли задумался. Договор… это не месть оскорблённого или униженного. Договор – это сделка. Обязательства. Обманутые ожидания.
– Третье. – продолжил Куаутли. – Один из городских стражников, что несут службу у северных ворот, утверждает, что несколько дней назад в город прибыл подозрительный чужак. Он описал его как мужчину средних лет, с лицом, будто по нему проехалась телега – всё в шрамах. И с холодными, хищными глазами. Одет он был во всё тёмное и говорил на столичном говоре.
– Его кто-нибудь видел в городе?
– Никто. Словно растворился в тумане. Я уже отправил гонца в соседние селения с его описанием.
Ицтли снова посмотрел на улики на столе. Месть разорённого должника? Спор из-за товара? Всё это выглядело слишком просто, слишком… приземлённо для такой изощрённой смерти. Но человек со столичным выговором… Какая может быть связь между грубым, алчным торговцем из этой туманной глуши и столичными делами? Эта нить была опасной, но, возможно, единственной, что приведёт к разгадке.
– Четвёртое. Семья, – голос Куаутли стал тише. – Вдова, госпожа Коатликуэ. Она плачет очень громко и красиво. Слишком красиво. Они были женаты всего несколько лет. Ей чуть больше двадцати, господин Оцелотль взял её из бедной семьи, прельстившись красотой. Держал взаперти, словно в клетке, как своего попугая. Ревновал к каждому дереву. Он дошёл до того, что в доме, кроме его личной охраны, работали одни лишь девушки-служанки. И даже это не помогло. По словам одной из них, вчера днём у них была страшная ссора. Господин Оцелотль обвинил её в том, что она посмела улыбнуться молодому городскому стражнику, проходившему мимо дома. А теперь она – самая богатая вдова во всей долине.
Богатство. Ревность. Любовь… Вечные мотивы.
– Хорошо. Что насчёт ночи? Служанки что-нибудь слышали?
– Ничего. Полная тишина. Они все спят в крыле для прислуги и боятся даже дышать в сторону хозяйских покоев. Более того, ночь была ясная, лунная. Я говорил с охранниками, что делали ночной обход. Они клянутся, что никто не взбирался на крышу и не приближался к стенам дома. Единственное, на что все обратили внимание, – это странный запах в комнате после того, как выломали дверь.
– Запах?
– Да. Две служанки также упомянули его. Резкий, горьковатый, словно в комнате чистили сырые, невымоченные клубни горького маниока. Но он очень быстро выветрился.
Ицтли поднял на воина пронзительный взгляд. Картинка начала складываться. Страх на лице. Мгновенная смерть. Специфический запах. Всё указывало на яд из клубней маниока. Но это лишь отвечало на вопрос «что?», а не «как?». Как убийца доставил яд в наглухо запертую комнату?
Ицтли встал и подошёл к узкому окну, глядя на мокрую, туманную площадь. Дождь, который собирался весь день, наконец пошёл, превращая пыль в грязь.
– Мы ищем не призрака, – произнёс он в тишине. – Мы ищем человека умного, хладнокровного и очень изобретательного. Он хотел, чтобы всё выглядело как дело рук сверхъестественных сил.
Он повернулся к своим помощникам, и в его голосе зазвучала сталь.
– Итак, вот наш план действий. Куаутли, ты немедленно отправляешься в лачугу ткача Ичтли. Возьми с собой четверых судейских стражников. Мне он нужен живым. И трезвым, если это возможно. Узнай всё об этом человеке. И ещё – выясни, кто в городе торгует клубнями маниока. Кто их собирает, кто умеет делать из них вытяжку. Нам нужен список.
Воин молча кивнул и вышел, его тяжёлые сандалии звучно захлюпали по грязи на площади.
– Шочипилли, – продолжил судья, – твоя задача тоньше. После того, как тело Оцелотля будет предано огню, я хочу, чтобы ты пошёл в дом покойного, передал вдове урну с прахом и выразил ей соболезнования от моего имени. Поговори со служанками, с самой госпожой Коатликуэ. Женщины в горе часто говорят больше, чем мужчины в допросной. Обращай внимание на мелочи: кто что говорит о ссоре, о попугае, о таинственном госте. Ты не следователь, ты сочувствующий писец, который пришёл помочь разобраться с бумагами покойного.
Шочипилли побледнел ещё сильнее при мысли о разговоре со скорбящей вдовой, но кивнул.
– Я… я постараюсь, достопочтенный судья.
– Не старайся. Делай, – отрезал Ицтли. Он снова посмотрел на улики. Игла дикобраза. Волокна. Пропавшие птицы… Эти детали пока не складывались в единую картину, но он чувствовал, что они все – части одного.
– И вот ещё что, Шочипилли. – остановил он уже направлявшегося к выходу писца.
– Да, судья?
– Изучая долговые книги Оцелотля, проверь одну вещь. Мне нужно знать имена всех владельцев, у которых пропали певчие птицы. И я хочу знать, был ли каждый из них в долгу у покойного торговца.
Шочипилли удивлённо моргнул, пытаясь понять связь, но, встретив холодный взгляд судьи, лишь низко поклонился и поспешил исполнять приказ.
Куаутли тоже удалился.
Ицтли остался один. Дождь барабанил по крыше, смывая грязь с города. Судья вернулся к столу. На его краю лежала длинная игла дикобраза, которую принёс Куаутли. Рядом с ней – завёрнутый в лист обломок, найденный на месте преступления. Ицтли взял оба предмета тонкими щипчиками. Затем под увеличительным стеклом из горного хрусталя он сравнил обломок с остриём целой иглы.
Они совпали. Идеально.
Значит, в этом он оказался прав.
Но вслед за этим вставал новый, куда более сложный вопрос. Ицтли вскинул взгляд на крохотное, задранное под самый потолок оконце, сквозь которое в комнату еле-еле просачивался тусклый вечерний свет.
Как целая игла дикобраза, пропитанная ядом, умудрилась пролететь сквозь этот узкий проём, поразить жертву и бесследно исчезнуть из наглухо запертой комнаты, оставив лишь крошечный осколок? Тем более что поблизости не было ни деревьев, ни каких-либо строений, откуда можно было бы выстрелить.
Где-то в глубине его разума, ещё неясная и смутная, начала зарождаться чудовищная в своей гениальности догадка.
Серый, безрадостный свет едва пробивался сквозь высокие окна в главный зал ямыня, который отныне служил судье Ицтли кабинетом. Но сам Ицтли сейчас находился в самом холодном и тихом месте здания – в микалли, доме мёртвых.
Это было небольшое подвальное помещение со стенами из гладкого, холодного камня, которые вечно сочились влагой. Воздух здесь был неподвижным и тяжёлым, пахло сырой землёй, острым ароматом тлеющего в жаровне копала и чем-то ещё, едва уловимым – сладковатым запахом тлена, который не могли перебить никакие благовония. Тело торговца Оцелотля, лишённое своих дорогих одежд, лежало на большом каменном столе, напоминавшем жертвенный алтарь старых времён.
Трое мужчин склонились над ним в неверном свете двух шипящих факелов. Ицтли, облачённый в простой рабочий плащ, был сосредоточен, как учёный над древней рукописью. Он методично, пядь за пядью, осматривал мёртвую плоть, вооружившись увеличительным стеклом из горного хрусталя – ещё одним сокровищем, привезённым из столицы.
– Переверни его на бок, Куаутли, – ровным голосом приказал судья.
Старый воин без лишних слов, но с заметным усилием повернул грузное тело. Лицо Куаутли было невозмутимо, как камень. Смерть он видел сотни раз на полях сражений, и вид мертвеца его не трогал. Он был здесь руками и силой своего начальника.
В дальнем углу, почти сливаясь с тенью, стоял Шочипилли. Бледный как полотно, он прижимал к груди дощечку для письма и изо всех сил старался не дышать, чтобы не чувствовать тяжёлый дух микалли. Его задача была простой и ужасной – записывать всё, что произнесёт судья.
– Никаких следов, – констатировал Ицтли после долгого, тщательного осмотра. – Ни уколов, ни царапин, ни синяков, ни следов верёвки. Кожа чиста, если не считать посмертных пятен.
Он снова склонился над лицом покойного, вглядываясь в широко открытые, вылезающие из орбит глаза.
– Но этот ужас… Это не выдумка. Он что-то видел или чувствовал перед смертью, – произнёс Куаутли, нарушая тишину.
Судья дал знак Куаутли, и тот вернул тело в исходное положение.
– Сегодня же совершите положенные ритуалы, – бросил Ицтли уже на выходе. – Сожгите тело до заката, как предписывает закон для тех, чья смерть вызывает сомнения, и урну с прахом передайте вдове. Нам больше здесь делать нечего. Вся тайна этой смерти – не в этом теле, а в той комнате, где оно было найдено.
Вернувшись в гулкий и неуютный кабинет, судья Ицтли первым делом тщательно вымыл руки соком ананаса матцатли, избавляясь от призрачного запаха дома мёртвых.
Помещение было большим. Небелёные стены хранили следы многолетней сырости, а в воздухе стоял тяжёлый запах пыльных архивов, мышиного помёта и чего-то неуловимо-травяного – вездесущего тумана, просачивающегося сквозь щели в рамах. Единственная масляная лампа на массивном столе из тёмного дерева отбрасывала пляшущие тени, хотя за окном был ещё день. Но в Толлане-в-Туманах дневной свет был таким же бледным и немощным, как и вера местных в порядок.
Судья Ицтли расстелил на столе кусок чистой ткани и разложил на нём всё, что было найдено в комнате покойного: тщательно завёрнутые в лист агавы соскобы из-под ногтей Оцелотля, небольшой флакон с пробой чокоатля, и чёрный обломок – Ицтли был почти уверен, что это. Острый, идеально заточенный.
Затем судья подошёл к двери и подозвал судейского стражника.
– Принеси мне шикуилина, – приказал он.
Стражник, не задавая вопросов, удалился и через минуту вернулся, неся небольшой, но прочный деревянный ящик, запертый на медный засов. Судья кивком указал ему поставить ящик на пол в самом тёмном углу комнаты, а затем жестом отпустил.
Куаутли открыл засов. Из ящика донёсся испуганный, шипящий звук. Воин осторожно извлёк на свет существо, державшееся на цепких когтистых лапках, и крепко ухватил его за загривок. Его большие чёрные глаза испуганно моргали в непривычном свете, а серая, лишённая шерсти кожа подрагивала от страха.
Простые люди считали этих тварей демонами, пьющими кровь коз, но Ицтли видел в нём лишь полезный инструмент. Он взял флакон с чокоатлем, вылил содержимое в маленькую глиняную плошку и поставил её перед шикуилином.
Существо несколько секунд недоверчиво нюхало тёмную жидкость, а затем его длинный язык быстро слизал всё до капли. Ицтли, не выпуская его, замер в ожидании.
Прошло долгое, напряжённое мгновение, в течение которого в кабинете была слышна лишь капель с крыши да тихое потрескивание фитиля. Шикуилин сидел неподвижно.
– Чисто, – констатировал Ицтли вслух.
Куаутли усадил шикуилина обратно в ящик и запер засов.
На дощечке для записей Шочипилли сделал быструю пометку: «Чокоатль. Яда нет».
Разложив на столе остальные улики – образцы мха, соскобы и чёрный обломок иглы – Ицтли наконец погрузился в размышления.
Куаутли и Шочипилли почтительно замерли у стены.
– Прежде чем я выслушаю твой доклад, Куаутли, – через некоторое время обратился судья к воину, – выполни ещё одно простое поручение. Найди на рынке охотников, которые торгует иглами дикобраза для вышивки. Пока будешь искать, слушай, о чём шепчутся люди. Принеси мне не только иглу, но и слухи.
Воин кивнул и вышел, а судья склонился над уликами, вооружившись увеличительным стеклом из хрусталя. Его лицо было абсолютно спокойным и сосредоточенным, как у каллиграфа перед началом работы над императорским указом. Он был в своей стихии. Здесь, в этом упорядоченном хаосе улик, он чувствовал себя увереннее, чем на залитых солнцем площадях столицы.
– Говори, Шочипилли, – не поднимая головы, приказал он. – Что говорят архивы о жизни в этом благословенном уголке империи?
Юный писец шагнул вперёд, его руки заметно дрожали, но голос, когда он заговорил, был на удивление чётким. Он всегда преображался, когда дело касалось текстов и фактов.
– Достопочтенный судья, я изучил реестр происшествий за последние шесть лун. Общая картина удручающая. Мелкие кражи маиса с общинных полей, две драки со смертельным исходом в питейном доме «Пьяный Опоссум», бесконечные земельные споры между соседями… Дела вёл старейшина Тлатекалле, но его решения… э-э… весьма поэтичны. В случае драк он постановил, что оба спорщика были одержимы духом гнева, и велел их семьям принести жертвы в храме. Воровство он списал на голодных духов леса. Ни одного настоящего расследования. Ни одного наказанного преступника.
– Это я уже понял, – сухо заметил Ицтли. – Меня интересуют нерешённые дела. Нечто выбивающееся из общей картины.
Шочипилли торопливо перебрал несколько свитков.
– Есть кое-что странное, судья. За последние три луны было подано семь заявлений об исчезновении… певчих птиц.
– Птиц? – Ицтли впервые поднял голову, и в его обсидиановых глазах мелькнул интерес.
– Да. У одного торговца тканями пропала пара ценных зелёных аратинга, у вдовы старого воина – многоголосый пересмешник, которого она держала в память о муже. Всего семь случаев. Семь дорогих, хорошо обученных птиц, которые исчезали из запертых клеток. Тлатекалле постановил, что их унёс Койот, божественный плут, которому понравились их песни.
– Воровство есть воровство, даже если вор – божество, – отрезал Ицтли. – Кто был последним заявителем?
– Как раз господин Оцелотль, судья, – тихо ответил Шочипилли. – Около месяца назад. У него пропал говорящий попугай с жёлтой головой, которого он купил за огромные деньги. Попугай, по слухам, знал много непристойных слов и ругательств. Потом пропажа птиц прекратилась.
Он замялся на мгновение, и его голос стал ещё тише, словно он боялся, что стены ямыня его подслушают.
– Но… после этого началось нечто худшее, достопочтенный судья. Прекратились кражи птиц, но начали пропадать люди.
Ицтли замер. Этого в первоначальных докладах Тлатекалле не было.
– Подробнее, – приказал он.
– Пропало трое, – Шочипилли сверился со своими пометками. – Первым, три недели назад, исчез носильщик – пропал прямо из своей лачуги. Через неделю после него – жена мелкого торговца, её не нашли после того, как она пошла на рынок. А последним, всего несколько дней назад, пропал молодой охотник из лесной общины.
– Что предпринял старейшина Тлатекалле?
Шочипилли сглотнул.
– Он решил, что их забрал Ночной Призрак старой пирамиды.
Ицтли на мгновение замер, соединяя в уме уже три нити: погибший торговец, похищенные птицы и теперь – исчезнувшие люди. Он снова посмотрел на чёрный кончик иглы.
– Хорошо, Шочипилли. Это ценная информация. Продолжай изучать дела Оцелотля. Торговые сделки, долговые расписки, споры с партнёрами. Мне нужна полная карта его денежной паутины…
Куаутли отсутствовал больше часа. Наконец, дверь беззвучно отворилась, и в комнату вошёл старший помощник. Он молча подошёл к столу и положил перед Ицтли тонкий и длинный предмет – иглу дикобраза. Она была белая у основания и грозно-чёрная на остром конце.
– Очень хорошо, Куаутли. А что говорят люди?
Воин шагнул вперёд, и доски пола под ним недовольно скрипнули.
– Люди боятся, судья. Они верят в призрака пирамиды. Эта сказка удобна всем – и трусам, и преступникам. Но я поговорил со слугами и городской стражей, как вы велели. Вот что удалось узнать.
Куаутли говорил чётко, разделяя информацию на части, как хороший командир, отдающий приказы.
– Первое. Господина Оцелотля ненавидели все. Он был жестоким хозяином, беспощадным ростовщиком и заносчивым выскочкой. Половина жителей городка была у него в долгу. Если бы ненависть могла убивать, его бы разорвало на куски прямо на рыночной площади.
– Слишком много подозреваемых – всё равно что ни одного, – прокомментировал Ицтли. – Нужны конкретные имена. Угрозы. Вражда.
– Есть такие, – кивнул Куаутли. – Главный враг – ткач по имени Ичтли. Год назад господин Оцелотль разорил его дочиста. Забрал дом и станки за ничтожный долг. Жена ткача умерла от горя и лишений. Сам Ичтли теперь живёт в жалкой лачуге на болотах. Говорят, он поклялся на могиле жены, что господин Оцелотль умрёт в муках. Его никто не видел со вчерашнего вечера.
Ицтли молча кивнул. Мотив мести. Сильный, классический.
– Что ещё?
– Второе. Вчера вечером у господина Оцелотля был посетитель. Охранник торговца уверяет, что лица он толком не разглядел. Говорит, гость надвинул на глаза капюшон и низко опустил голову, словно не желая, чтобы видели его лицо. Они с хозяином заперлись в кабинете и долго ругались. Служанка не видела его, но слышала слова «ты нарушил договор». После этого незнакомец ушёл, бросив на прощание: «Ты сам выбрал свою судьбу».
Ицтли задумался. Договор… это не месть оскорблённого или униженного. Договор – это сделка. Обязательства. Обманутые ожидания.
– Третье. – продолжил Куаутли. – Один из городских стражников, что несут службу у северных ворот, утверждает, что несколько дней назад в город прибыл подозрительный чужак. Он описал его как мужчину средних лет, с лицом, будто по нему проехалась телега – всё в шрамах. И с холодными, хищными глазами. Одет он был во всё тёмное и говорил на столичном говоре.
– Его кто-нибудь видел в городе?
– Никто. Словно растворился в тумане. Я уже отправил гонца в соседние селения с его описанием.
Ицтли снова посмотрел на улики на столе. Месть разорённого должника? Спор из-за товара? Всё это выглядело слишком просто, слишком… приземлённо для такой изощрённой смерти. Но человек со столичным выговором… Какая может быть связь между грубым, алчным торговцем из этой туманной глуши и столичными делами? Эта нить была опасной, но, возможно, единственной, что приведёт к разгадке.
– Четвёртое. Семья, – голос Куаутли стал тише. – Вдова, госпожа Коатликуэ. Она плачет очень громко и красиво. Слишком красиво. Они были женаты всего несколько лет. Ей чуть больше двадцати, господин Оцелотль взял её из бедной семьи, прельстившись красотой. Держал взаперти, словно в клетке, как своего попугая. Ревновал к каждому дереву. Он дошёл до того, что в доме, кроме его личной охраны, работали одни лишь девушки-служанки. И даже это не помогло. По словам одной из них, вчера днём у них была страшная ссора. Господин Оцелотль обвинил её в том, что она посмела улыбнуться молодому городскому стражнику, проходившему мимо дома. А теперь она – самая богатая вдова во всей долине.
Богатство. Ревность. Любовь… Вечные мотивы.
– Хорошо. Что насчёт ночи? Служанки что-нибудь слышали?
– Ничего. Полная тишина. Они все спят в крыле для прислуги и боятся даже дышать в сторону хозяйских покоев. Более того, ночь была ясная, лунная. Я говорил с охранниками, что делали ночной обход. Они клянутся, что никто не взбирался на крышу и не приближался к стенам дома. Единственное, на что все обратили внимание, – это странный запах в комнате после того, как выломали дверь.
– Запах?
– Да. Две служанки также упомянули его. Резкий, горьковатый, словно в комнате чистили сырые, невымоченные клубни горького маниока. Но он очень быстро выветрился.
Ицтли поднял на воина пронзительный взгляд. Картинка начала складываться. Страх на лице. Мгновенная смерть. Специфический запах. Всё указывало на яд из клубней маниока. Но это лишь отвечало на вопрос «что?», а не «как?». Как убийца доставил яд в наглухо запертую комнату?
Ицтли встал и подошёл к узкому окну, глядя на мокрую, туманную площадь. Дождь, который собирался весь день, наконец пошёл, превращая пыль в грязь.
– Мы ищем не призрака, – произнёс он в тишине. – Мы ищем человека умного, хладнокровного и очень изобретательного. Он хотел, чтобы всё выглядело как дело рук сверхъестественных сил.
Он повернулся к своим помощникам, и в его голосе зазвучала сталь.
– Итак, вот наш план действий. Куаутли, ты немедленно отправляешься в лачугу ткача Ичтли. Возьми с собой четверых судейских стражников. Мне он нужен живым. И трезвым, если это возможно. Узнай всё об этом человеке. И ещё – выясни, кто в городе торгует клубнями маниока. Кто их собирает, кто умеет делать из них вытяжку. Нам нужен список.
Воин молча кивнул и вышел, его тяжёлые сандалии звучно захлюпали по грязи на площади.
– Шочипилли, – продолжил судья, – твоя задача тоньше. После того, как тело Оцелотля будет предано огню, я хочу, чтобы ты пошёл в дом покойного, передал вдове урну с прахом и выразил ей соболезнования от моего имени. Поговори со служанками, с самой госпожой Коатликуэ. Женщины в горе часто говорят больше, чем мужчины в допросной. Обращай внимание на мелочи: кто что говорит о ссоре, о попугае, о таинственном госте. Ты не следователь, ты сочувствующий писец, который пришёл помочь разобраться с бумагами покойного.
Шочипилли побледнел ещё сильнее при мысли о разговоре со скорбящей вдовой, но кивнул.
– Я… я постараюсь, достопочтенный судья.
– Не старайся. Делай, – отрезал Ицтли. Он снова посмотрел на улики. Игла дикобраза. Волокна. Пропавшие птицы… Эти детали пока не складывались в единую картину, но он чувствовал, что они все – части одного.
– И вот ещё что, Шочипилли. – остановил он уже направлявшегося к выходу писца.
– Да, судья?
– Изучая долговые книги Оцелотля, проверь одну вещь. Мне нужно знать имена всех владельцев, у которых пропали певчие птицы. И я хочу знать, был ли каждый из них в долгу у покойного торговца.
Шочипилли удивлённо моргнул, пытаясь понять связь, но, встретив холодный взгляд судьи, лишь низко поклонился и поспешил исполнять приказ.
Куаутли тоже удалился.
Ицтли остался один. Дождь барабанил по крыше, смывая грязь с города. Судья вернулся к столу. На его краю лежала длинная игла дикобраза, которую принёс Куаутли. Рядом с ней – завёрнутый в лист обломок, найденный на месте преступления. Ицтли взял оба предмета тонкими щипчиками. Затем под увеличительным стеклом из горного хрусталя он сравнил обломок с остриём целой иглы.
Они совпали. Идеально.
Значит, в этом он оказался прав.
Но вслед за этим вставал новый, куда более сложный вопрос. Ицтли вскинул взгляд на крохотное, задранное под самый потолок оконце, сквозь которое в комнату еле-еле просачивался тусклый вечерний свет.
Как целая игла дикобраза, пропитанная ядом, умудрилась пролететь сквозь этот узкий проём, поразить жертву и бесследно исчезнуть из наглухо запертой комнаты, оставив лишь крошечный осколок? Тем более что поблизости не было ни деревьев, ни каких-либо строений, откуда можно было бы выстрелить.
Где-то в глубине его разума, ещё неясная и смутная, начала зарождаться чудовищная в своей гениальности догадка.
Спойлер: Глава 3. Разговор теней и шёпот камней
Глава 3. Разговор теней и шёпот камней
Дождь за окном превратился в монотонный, усыпляющий шум. Он барабанил по черепичной крыше, стекал мутными потоками по глиняным стенам, и казалось, будто сам город медленно растворяется в этой серой, беспросветной влаге. В кабинете судьи Ицтли царила почти полная тишина, нарушаемая лишь мерным потрескиванием фитиля в масляной лампе да тихим шелестом, с которым судья перебирал разложенные на столе улики.
Он сосредоточился на содержимом соскобов из-под ногтей Оцелотля. Под увеличительным стеклом из горного хрусталя бурая пыльца превратилась в микроскопический пейзаж из частичек высохшей грязи, древесных волокон и чего-то ещё. Серебряным пинцетом Ицтли осторожно извлёк те самые зелёные вкрапления. Теперь он видел их отчётливо – крошечные, едва различимые фрагменты мха. Не того ярко-зелёного, что рос на стволах деревьев в лесу, а тёмного, бархатистого, какой обычно покрывает старые, сырые камни. Камни, что веками не видели солнца. Камни, из которых сложена старая пирамида.
Он отложил пинцет и на мгновение прикрыл глаза, восстанавливая в памяти картину. Запертая комната. Засовы, которые можно задвинуть лишь изнутри. Искажённое ужасом лицо. Тело, найденное не на кровати, и не рядом с дверью или окном, а у глухой каменной стены. И мох под ногтями… Оцелотль перед смертью царапал эту стену. Не в приступе безумия. Он пытался на что-то нажать, сдвинуть скрытый камень.
Эта мысль, острая и ясная, пронзила его сознание. Вот секрет, который знал один лишь Оцелотль. Секрет, вероятно, ставший причиной его смерти.
Тишину в кабинете нарушило возвращение Шочипилли. Мокрый до нитки, с прилипшим к худым плечам плащом, он, казалось, совсем не замечал холода. В глазах писца горел азарт, напрочь вытеснивший его обычную робость.
– Достопочтенный судья, – начал он, едва переведя дух и раскладывая на столе свои влажные свитки, – я говорил со слугами. И с вдовой.
Ицтли молча кивнул, поощряя его продолжать.
– Госпожа Коатликуэ – женщина примечательная, – Шочипилли понизил голос до заговорщицкого шёпота. – Её горю нет предела, в этом я не сомневаюсь. Но под ним… чувствуется облегчение. Одна из служанок, девушка по имени Чимальма, рассказала мне по секрету, что господин Оцелотль был чудовищно ревнив. Несколько лун назад он застал жену разговаривающей с братом служанки, который пришёл навестить её, и избил её так, что та неделю не покидала своих покоев. А вчерашняя ссора была ещё ужасней. Он обвинил её в том, что она улыбнулась молодому топиле (капитану) стражи, который просто проходил мимо ворот.
– Капитан стражи? Узнай его имя и проверь, где он был ночью, – отрывисто бросил Ицтли.
– Уже, судья. Его зовут Текпатль. По словам ачкаутли (начальника) городской стражи, в ночь смерти господина Оцелотля, он всю ночь нёс караул у северных ворот и не отлучался ни на миг.
Ицтли снова кивнул.
– Что насчёт попугая? – спросил он, возвращаясь к, казалось бы, незначительной детали.
– О, это самое интересное! – Глаза Шочипилли азартно блеснули. – Как я и предполагал, это была не просто птица. Господин Оцелотль держал её в кабинете и разговаривал с ней, когда пересчитывал прибыль. Попугай, по словам служанки, научился повторять целые фразы. Имена должников. Условия поставок жадеита. Иногда даже детали тайных операций по контрабанде табака. Попугай был его живой счётной книгой, судья! Его вторым архивом…
– …который кто-то решил похитить, – закончил мысль Ицтли. Теперь кража птицы переставала быть мелким происшествием. Она была частью плана. – А что другие владельцы украденных птиц? Ты проверил их по долговым книгам?
Шочипилли торжествующе достал один из свитков.
– Проверил, судья. Всех шестерых. И каждый из них был должен господину Оцелотлю. Он использовал их долги как рычаг, заставляя выполнять мелкие поручения, делиться с ним слухами, следить за конкурентами.
Их птицы могли быть… свидетелями, пришло в голову судье Ицтли. Они сидели в клетках, когда Оцелотль обсуждал с их хозяевами… сотрудничество. Кто-то методично избавлялся от всех, кто мог слышать его секреты. И закончил главной «птицей» – попугаем самого Оцелотля. Паутина интриг обретала пугающе чёткие очертания. Это не была спонтанная месть ревнивца или ограбление. Это была тщательно спланированная операция по устранению человека и всех следов его грязных дел.
– Отличная работа, Шочипилли, – впервые за день судья позволил себе тень одобрения в голосе. – Теперь у нас есть версия, зачем убили Оцелотля. Осталось понять, как.
В этот момент в кабинет, внося с собой запах дождя и сырой земли, вошёл Куаутли. Его плащ блестел от воды, а лицо было хмурым, как грозовая туча.
– Ткач Ичтли найден, достопочтенный судья.
– Он сопротивлялся?
– Нет. Мы нашли его на дне пустого жбана из-под пульке в его же лачуге. Был пьян до беспамятства. Мы привели его в чувство и доставили в подвал. Я допросил его.
– И что он говорит?
– Он ненавидел господина Оцелотля каждой частичкой своей души, – хрипло ответил Куаутли. – Мечтал убить его, медленно и мучительно. Но вчера он весь день и всю ночь пропивал последние какао-бобы в таверне «Пьяный Опоссум». Дюжина человек это подтвердят. У него руки дрожат так, что он едва удержит и чашку, не то что дротик.
Ицтли ожидал чего-то подобного. Убийца был слишком умён, чтобы оказаться пьяницей, кричащим о своей ненависти.
– А яд?
– Я нашёл женщину, что знает о нём всё. Старую травницу по имени Науатль, «Ведающая». Она живёт на болотах, все её боятся и считают колдуньей. Она рассказала про клубни маниока. Ими не торгуют на рынке. Это страшный яд. Она сказала, что жрецы старых культов знали, как извлечь из корня его смертную суть. Одной капли достаточно, чтобы убить ягуара. Самый верный способ – сделать вытяжку, нанести на остриё…
– …и уколоть жертву, – закончил Ицтли.
– Хуже, судья. Она рассказала, что для убийства человека его можно не подмешивать в еду или питьё. Достаточно, чтобы пары попали в дыхательные пути. Жертва умирает в страшных судорогах. Старуха сказала, что древние жрецы использовали для этого особые трубки. Они называли это «дыханием бога Миктлана». Дротик или игла, смазанная ядом, вонзается в стену рядом с лицом спящего. Яд начинает испаряться. Смерть наступает не сразу. Жертва вдыхает его и умирает во сне, не успев ничего понять. Судороги и ужас на лице – верный признак.
Ицтли взял со стола иглу дикобраза.
– Что-то вроде этого?
Куаутли кивнул.
– Именно. Маленькая, острая, почти незаметная игла.
– Но как доставить её в запертую комнату? – задумчиво произнёс судья. Он снова прошёлся по кабинету. Все нити сходились в одной точке – в спальне Оцелотля. Все вопросы упирались в одну преграду – в три массивных засова. Пропавшие птицы. Ядовитая игла. Тайна запертой комнаты…
Мысль, подобно молнии, пронзила его сознание, мгновенно связав три не связанных до этого факта. Перед его внутренним взором возникла цельная, завершённая картина – немыслимая, но обладающая безупречной, леденящей душу логикой.
Он замер посреди комнаты.
– Куаутли, ты охотник, знаешь повадки животных. Можно ли научить птицу лететь по команде в определённое место? Например, в освещённое окно?
– Можно, судья, – ответил воин, подумав. – Наших почтовых горлиц так и учат. Если птица ручная, а в окне горит огонь, её легко приучить лететь на свет.
– А можно ли приучить её нести в клюве нечто маленькое и лёгкое? Иглу, например?
Куаутли удивлённо посмотрел на начальника.
– Теоретически… да. Но это сложнейшая дрессировка.
– Сложнейшая, но не невозможная, – возразил Ицтли. – Разве мы не видели на рынках бродячих актёров, чьи попугаи за пару какао-бобов вытаскивают для толпы свитки с предсказаниями? Эти птицы невероятно умны, Куаутли. При должном терпении и знании их повадок, их можно научить почти всему.
Его глаза холодно блеснули.
– Наш убийца не торопился. Он украл семь птиц. Думаю, он не просто крал их – он проводил отбор. Искал самую умную, самую способную к дрессировке. И, по иронии судьбы, нашёл её у самого Оцелотля. Он украл его попугая и тщательно его обучил, превратив в идеальное оружие.
Ицтли сделал паузу, давая помощникам осознать услышанное.
– Возможно, он действовал по самому простому принципу, приучив птицу доставлять определённый предмет в определённое место и забирать его обратно в обмен на лакомство. Ночью убийца выпустил попугая. Тот, как его и учили, влетел в приоткрытое оконце, неся в клюве ядовитую иглу. Вонзил её в стену у кровати и улетел… а затем, спустя какое-то время, когда яд перестал действовать, по команде преступника вернулся, вытащил улику и улетел, вернув иглу в обмен на награду. Поэтому мы и нашли лишь случайно отколовшийся крошечный обломок. Оцелотль проснулся то ли от шороха, то ли уже чувствуя действие яда. Или попугай произнёс что-то и разбудил торговца. В панике он бросился не к двери, а к стене, пытаясь открыть тайник. Но было слишком поздно.
В комнате повисла тишина. Шочипилли смотрел на судью с открытым ртом. Даже на суровом лице Куаутли отразилось крайнее изумление.
– Это… это гениально, судья, – прошептал писец.
– Это всего лишь предположение, – оборвал его Ицтли. – Но оно объясняет всё. Обломок иглы. Ужас на лице. Отсутствие следов взлома. Убийца – блестящий дрессировщик. А может, и вор, специализирующийся на птицах. Или кто-то, кто нанял такого умельца… например, тот таинственный гость, скрывающий своё лицо. Возможно, слишком приметное из-за безобразных шрамов.
Он снова посмотрел на улики. Мох. Стена.
– Тайна смерти Оцелотля кроется не в том, как убийца попал в комнату, а в том, что покойный скрывал внутри неё, – произнёс он. – И кажется, я знаю, где искать ключ. Шочипилли, что тебе известно о старой пирамиде?
– Она была главным храмом культа Тескатлипоки до реформ Божественного Основателя. После их изгнания храм частично разрушили, а на вершине построили новый. Но основание, лабиринты внутри… они остались. Люди говорят, там до сих пор бродят тени прошлого.
– Отлично. Тени мы распугаем. Мне нужна самая подробная карта города, какая только есть в архиве. Куаутли, подготовь двух самых надёжных воинов. Нам понадобятся факелы, верёвки и оружие.
– Куда мы идём, достопочтенный судья? – спросил Куаутли, его рука уже инстинктивно легла на рукоять обсидианового меча-макуауитля.
Ицтли подошёл к окну и посмотрел на громадный тёмный силуэт пирамиды, который даже дождь и туман не в силах были скрыть.
– Туда, где растёт этот мох. Туда, куда ведёт тайный ход Оцелотля. Это объясняет всё. И это значит, что убийца может быть там прямо сейчас. Мы отправляемся сегодня же, как только стемнеет.
Он обернулся к помощникам, и на его губах проступила едва заметная, жёсткая улыбка.
– Нанесём визит вежливости этому «Ночному Призраку». Лично.
Дождь за окном превратился в монотонный, усыпляющий шум. Он барабанил по черепичной крыше, стекал мутными потоками по глиняным стенам, и казалось, будто сам город медленно растворяется в этой серой, беспросветной влаге. В кабинете судьи Ицтли царила почти полная тишина, нарушаемая лишь мерным потрескиванием фитиля в масляной лампе да тихим шелестом, с которым судья перебирал разложенные на столе улики.
Он сосредоточился на содержимом соскобов из-под ногтей Оцелотля. Под увеличительным стеклом из горного хрусталя бурая пыльца превратилась в микроскопический пейзаж из частичек высохшей грязи, древесных волокон и чего-то ещё. Серебряным пинцетом Ицтли осторожно извлёк те самые зелёные вкрапления. Теперь он видел их отчётливо – крошечные, едва различимые фрагменты мха. Не того ярко-зелёного, что рос на стволах деревьев в лесу, а тёмного, бархатистого, какой обычно покрывает старые, сырые камни. Камни, что веками не видели солнца. Камни, из которых сложена старая пирамида.
Он отложил пинцет и на мгновение прикрыл глаза, восстанавливая в памяти картину. Запертая комната. Засовы, которые можно задвинуть лишь изнутри. Искажённое ужасом лицо. Тело, найденное не на кровати, и не рядом с дверью или окном, а у глухой каменной стены. И мох под ногтями… Оцелотль перед смертью царапал эту стену. Не в приступе безумия. Он пытался на что-то нажать, сдвинуть скрытый камень.
Эта мысль, острая и ясная, пронзила его сознание. Вот секрет, который знал один лишь Оцелотль. Секрет, вероятно, ставший причиной его смерти.
Тишину в кабинете нарушило возвращение Шочипилли. Мокрый до нитки, с прилипшим к худым плечам плащом, он, казалось, совсем не замечал холода. В глазах писца горел азарт, напрочь вытеснивший его обычную робость.
– Достопочтенный судья, – начал он, едва переведя дух и раскладывая на столе свои влажные свитки, – я говорил со слугами. И с вдовой.
Ицтли молча кивнул, поощряя его продолжать.
– Госпожа Коатликуэ – женщина примечательная, – Шочипилли понизил голос до заговорщицкого шёпота. – Её горю нет предела, в этом я не сомневаюсь. Но под ним… чувствуется облегчение. Одна из служанок, девушка по имени Чимальма, рассказала мне по секрету, что господин Оцелотль был чудовищно ревнив. Несколько лун назад он застал жену разговаривающей с братом служанки, который пришёл навестить её, и избил её так, что та неделю не покидала своих покоев. А вчерашняя ссора была ещё ужасней. Он обвинил её в том, что она улыбнулась молодому топиле (капитану) стражи, который просто проходил мимо ворот.
– Капитан стражи? Узнай его имя и проверь, где он был ночью, – отрывисто бросил Ицтли.
– Уже, судья. Его зовут Текпатль. По словам ачкаутли (начальника) городской стражи, в ночь смерти господина Оцелотля, он всю ночь нёс караул у северных ворот и не отлучался ни на миг.
Ицтли снова кивнул.
– Что насчёт попугая? – спросил он, возвращаясь к, казалось бы, незначительной детали.
– О, это самое интересное! – Глаза Шочипилли азартно блеснули. – Как я и предполагал, это была не просто птица. Господин Оцелотль держал её в кабинете и разговаривал с ней, когда пересчитывал прибыль. Попугай, по словам служанки, научился повторять целые фразы. Имена должников. Условия поставок жадеита. Иногда даже детали тайных операций по контрабанде табака. Попугай был его живой счётной книгой, судья! Его вторым архивом…
– …который кто-то решил похитить, – закончил мысль Ицтли. Теперь кража птицы переставала быть мелким происшествием. Она была частью плана. – А что другие владельцы украденных птиц? Ты проверил их по долговым книгам?
Шочипилли торжествующе достал один из свитков.
– Проверил, судья. Всех шестерых. И каждый из них был должен господину Оцелотлю. Он использовал их долги как рычаг, заставляя выполнять мелкие поручения, делиться с ним слухами, следить за конкурентами.
Их птицы могли быть… свидетелями, пришло в голову судье Ицтли. Они сидели в клетках, когда Оцелотль обсуждал с их хозяевами… сотрудничество. Кто-то методично избавлялся от всех, кто мог слышать его секреты. И закончил главной «птицей» – попугаем самого Оцелотля. Паутина интриг обретала пугающе чёткие очертания. Это не была спонтанная месть ревнивца или ограбление. Это была тщательно спланированная операция по устранению человека и всех следов его грязных дел.
– Отличная работа, Шочипилли, – впервые за день судья позволил себе тень одобрения в голосе. – Теперь у нас есть версия, зачем убили Оцелотля. Осталось понять, как.
В этот момент в кабинет, внося с собой запах дождя и сырой земли, вошёл Куаутли. Его плащ блестел от воды, а лицо было хмурым, как грозовая туча.
– Ткач Ичтли найден, достопочтенный судья.
– Он сопротивлялся?
– Нет. Мы нашли его на дне пустого жбана из-под пульке в его же лачуге. Был пьян до беспамятства. Мы привели его в чувство и доставили в подвал. Я допросил его.
– И что он говорит?
– Он ненавидел господина Оцелотля каждой частичкой своей души, – хрипло ответил Куаутли. – Мечтал убить его, медленно и мучительно. Но вчера он весь день и всю ночь пропивал последние какао-бобы в таверне «Пьяный Опоссум». Дюжина человек это подтвердят. У него руки дрожат так, что он едва удержит и чашку, не то что дротик.
Ицтли ожидал чего-то подобного. Убийца был слишком умён, чтобы оказаться пьяницей, кричащим о своей ненависти.
– А яд?
– Я нашёл женщину, что знает о нём всё. Старую травницу по имени Науатль, «Ведающая». Она живёт на болотах, все её боятся и считают колдуньей. Она рассказала про клубни маниока. Ими не торгуют на рынке. Это страшный яд. Она сказала, что жрецы старых культов знали, как извлечь из корня его смертную суть. Одной капли достаточно, чтобы убить ягуара. Самый верный способ – сделать вытяжку, нанести на остриё…
– …и уколоть жертву, – закончил Ицтли.
– Хуже, судья. Она рассказала, что для убийства человека его можно не подмешивать в еду или питьё. Достаточно, чтобы пары попали в дыхательные пути. Жертва умирает в страшных судорогах. Старуха сказала, что древние жрецы использовали для этого особые трубки. Они называли это «дыханием бога Миктлана». Дротик или игла, смазанная ядом, вонзается в стену рядом с лицом спящего. Яд начинает испаряться. Смерть наступает не сразу. Жертва вдыхает его и умирает во сне, не успев ничего понять. Судороги и ужас на лице – верный признак.
Ицтли взял со стола иглу дикобраза.
– Что-то вроде этого?
Куаутли кивнул.
– Именно. Маленькая, острая, почти незаметная игла.
– Но как доставить её в запертую комнату? – задумчиво произнёс судья. Он снова прошёлся по кабинету. Все нити сходились в одной точке – в спальне Оцелотля. Все вопросы упирались в одну преграду – в три массивных засова. Пропавшие птицы. Ядовитая игла. Тайна запертой комнаты…
Мысль, подобно молнии, пронзила его сознание, мгновенно связав три не связанных до этого факта. Перед его внутренним взором возникла цельная, завершённая картина – немыслимая, но обладающая безупречной, леденящей душу логикой.
Он замер посреди комнаты.
– Куаутли, ты охотник, знаешь повадки животных. Можно ли научить птицу лететь по команде в определённое место? Например, в освещённое окно?
– Можно, судья, – ответил воин, подумав. – Наших почтовых горлиц так и учат. Если птица ручная, а в окне горит огонь, её легко приучить лететь на свет.
– А можно ли приучить её нести в клюве нечто маленькое и лёгкое? Иглу, например?
Куаутли удивлённо посмотрел на начальника.
– Теоретически… да. Но это сложнейшая дрессировка.
– Сложнейшая, но не невозможная, – возразил Ицтли. – Разве мы не видели на рынках бродячих актёров, чьи попугаи за пару какао-бобов вытаскивают для толпы свитки с предсказаниями? Эти птицы невероятно умны, Куаутли. При должном терпении и знании их повадок, их можно научить почти всему.
Его глаза холодно блеснули.
– Наш убийца не торопился. Он украл семь птиц. Думаю, он не просто крал их – он проводил отбор. Искал самую умную, самую способную к дрессировке. И, по иронии судьбы, нашёл её у самого Оцелотля. Он украл его попугая и тщательно его обучил, превратив в идеальное оружие.
Ицтли сделал паузу, давая помощникам осознать услышанное.
– Возможно, он действовал по самому простому принципу, приучив птицу доставлять определённый предмет в определённое место и забирать его обратно в обмен на лакомство. Ночью убийца выпустил попугая. Тот, как его и учили, влетел в приоткрытое оконце, неся в клюве ядовитую иглу. Вонзил её в стену у кровати и улетел… а затем, спустя какое-то время, когда яд перестал действовать, по команде преступника вернулся, вытащил улику и улетел, вернув иглу в обмен на награду. Поэтому мы и нашли лишь случайно отколовшийся крошечный обломок. Оцелотль проснулся то ли от шороха, то ли уже чувствуя действие яда. Или попугай произнёс что-то и разбудил торговца. В панике он бросился не к двери, а к стене, пытаясь открыть тайник. Но было слишком поздно.
В комнате повисла тишина. Шочипилли смотрел на судью с открытым ртом. Даже на суровом лице Куаутли отразилось крайнее изумление.
– Это… это гениально, судья, – прошептал писец.
– Это всего лишь предположение, – оборвал его Ицтли. – Но оно объясняет всё. Обломок иглы. Ужас на лице. Отсутствие следов взлома. Убийца – блестящий дрессировщик. А может, и вор, специализирующийся на птицах. Или кто-то, кто нанял такого умельца… например, тот таинственный гость, скрывающий своё лицо. Возможно, слишком приметное из-за безобразных шрамов.
Он снова посмотрел на улики. Мох. Стена.
– Тайна смерти Оцелотля кроется не в том, как убийца попал в комнату, а в том, что покойный скрывал внутри неё, – произнёс он. – И кажется, я знаю, где искать ключ. Шочипилли, что тебе известно о старой пирамиде?
– Она была главным храмом культа Тескатлипоки до реформ Божественного Основателя. После их изгнания храм частично разрушили, а на вершине построили новый. Но основание, лабиринты внутри… они остались. Люди говорят, там до сих пор бродят тени прошлого.
– Отлично. Тени мы распугаем. Мне нужна самая подробная карта города, какая только есть в архиве. Куаутли, подготовь двух самых надёжных воинов. Нам понадобятся факелы, верёвки и оружие.
– Куда мы идём, достопочтенный судья? – спросил Куаутли, его рука уже инстинктивно легла на рукоять обсидианового меча-макуауитля.
Ицтли подошёл к окну и посмотрел на громадный тёмный силуэт пирамиды, который даже дождь и туман не в силах были скрыть.
– Туда, где растёт этот мох. Туда, куда ведёт тайный ход Оцелотля. Это объясняет всё. И это значит, что убийца может быть там прямо сейчас. Мы отправляемся сегодня же, как только стемнеет.
Он обернулся к помощникам, и на его губах проступила едва заметная, жёсткая улыбка.
– Нанесём визит вежливости этому «Ночному Призраку». Лично.
Спойлер: Глава 4. Разговор теней и шёпот камней
Глава 4. Разговор теней и шёпот камней
Туман, который днём казался лишь блёклой дымкой, сгустился, ночью превратившись в плотное, молочное море. Он поглотил контуры домов, растворил в себе далёкие холмы и приглушил все звуки, кроме монотонной капели с черепичных крыш. Улицы городка опустели; лишь пьяницы или духи могли бродить в такую темень. Это было идеальное время для теней. И для тех, кто на них охотится.
Небольшой отряд из пяти человек безмолвно двигался по размокшей грязи главной площади. Впереди шёл Куаутли, его могучая фигура казалась высеченной из ночного мрака. В одной руке он нёс тяжёлый обсидиановый меч-макуауитль, в другой – шипящий факел, чьё пламя выхватывало из мглы пляшущие клочья тумана. За ним, подобрав полы своего сухого плаща, ступал судья Ицтли. Его лицо было невозмутимым, а взгляд – острым и цепким; он сканировал пространство, отмечая каждую деталь. Рядом с ним семенил бледный как смерть Шочипилли, прижимавший к груди кожаную суму со свитками, словно это был щит от всех ужасов мира. Замыкали процессию двое самых надёжных стражников из отряда Куаутли, воины с каменными лицами, привычные и к темноте, и к страху.
Они остановились у подножия старой пирамиды. Теперь, вблизи и в неверном свете факелов, она казалась ещё более чудовищной. Громадные, поросшие тем самым мхом каменные блоки уходили вверх, во тьму, словно ступени в саму преисподнюю. Веками копившаяся сырость стекала по ним, из-за чего казалось, будто древнее строение плачет или истекает чёрной кровью. От пирамиды веяло холодом – не просто ночной прохладой, а могильным, пробирающим до костей холодком тысячелетних камней.
– Согласно городским архивам, главный вход был завален по приказу одного из первых судей, – прошептал Шочипилли, сверяясь со своими записями. – Но есть упоминания о «дыхале» жрецов – потайном ходе, который они использовали для своих ночных ритуалов. Он должен быть с северной стороны, там, где не падает тень от утреннего солнца.
Куаутли молча передал факел одному из стражников и двинулся вдоль основания. Его руки, привыкшие к рельефу камня и земли, ощупывали каждый выступ, каждую трещину. Через несколько минут он остановился.
– Здесь, – коротко бросил он.
То, что он нашёл, не было похоже на вход. Просто груда крупных валунов, заросшая колючим кустарником. Но Куаутли указал на щель у самого основания. Из неё тянуло сквозняком – затхлым, пыльным воздухом подземелья.
– Убрать камни, – приказал Ицтли.
Четверо человек, к которым присоединился и судья, навалились на самый большой валун. Скрипя и охая, камень поддался, открывая низкий, тёмный проём, в который едва мог пролезть человек на четвереньках. Запах, ударивший им в лицо, был удушающим – смесью пыли, гнили и чего-то ещё, неуловимо-сладкого, как запах старых костей.
– Я первый, – Куаутли без колебаний опустился на колени и скрылся в проёме. Через мгновение изнутри донёсся его приглушённый голос: – Чисто. Можно идти.
Ицтли пролез следом. За ним – дрожащий Шочипилли и судейские стражники. Они оказались в узком коридоре, стены которого были сложены из грубых, неровных камней. Факелы отбрасывали на стены чудовищные, корчащиеся тени. Воздух был тяжёлым, им было трудно дышать.
– Достопочтенный судья, смотрите! – шёпот Шочипилли был полон ужаса.
Он указывал на стену. В свете факелов на ней проступили выцветшие фрески. Они не были похожи на изящные и гармоничные изображения эпохи Божественного Основателя. Это было искусство тьмы. Вот Тескатлипока, бог ночи, с дымящимся обсидиановым зеркалом, наблюдает за тем, как его жрецы в чёрных одеяниях сдирают кожу с живого человека. А вот богиня Тласольтеотль, Пожирательница Грязи, в ожерелье из человеческих сердец. Каждое изображение излучало первобытную жестокость.
– Это храм не просто бога, – тихо сказал Ицтли, проводя пальцем в перчатке по стене и чувствуя под ним слизь. – Это храм ужаса. Его архитекторы хотели, чтобы страх был частью ритуала. Идём дальше.
Они двигались медленно, ступая по скользкому от многовековой влаги полу. Коридор то сужался так, что приходилось идти боком, то выводил их в небольшие залы, от которых, словно вены, расходились другие ходы. Настоящий лабиринт. Несколько раз им попадались полузасыпанные кости – то ли животных, то ли человеческие, – но Ицтли приказывал не останавливаться.
– Нам нужен не центральный зал, а боковой отвод, – говорил он, сверяясь с грубым планом, который Шочипилли успел набросать со слов старейшин. – Дом Оцелотля стоит к северо-западу от пирамиды. Проход должен быть где-то здесь. Ищите следы. Любые.
Куаутли остановился и присел на корточки, поднеся факел к самому полу.
– Здесь, судья.
На пыльном полу, виднелась потёртость, словно здесь что-то волокли. И рядом – едва заметный отпечаток ладони. Кто-то был здесь.
След вёл к глухой, ничем не примечательной стене.
Ицтли начал тщательно осматривать каменную кладку. Мох здесь рос гуще, почти полностью скрывая швы между камнями. Ицтли провёл рукой, счищая влажную зелень. Камни казались монолитными.
– Старые жрецы были хитрыми, как змеи, – подал голос Куаутли. – Тайный ход может быть где угодно.
Ицтли кивнул, продолжая осмотр. И тут его взгляд остановился на одном из камней. Он был не больше человеческой головы, но на нём была вырезана ухмыляющаяся рожа демона. И рожа эта была едва заметно стёрта, словно её касались тысячи раз. Поверхность камня была испещрена глубокими трещинами. Из головы демона, словно корона, торчали десятки маленьких, остроконечных шипов. Во рту у демона было крошечное отверстие, забитое грязью и мхом.
Если это был тайный замок, то было решительно непонятно, что могло служить ключом. На первый взгляд, подобрать к ней отмычку было невозможно.
Ицтли вспомнил, что в книге, посвящённой ереси и запретным культам, он видел подобное изображение. Память услужливо подбросила ему строки из апокрифического текста: «Куитлачинтли, Колючий Демон. Крупное существо, лишённое шерсти. Его кожа – потрескавшийся серый панцирь, как высохшая грязь. Его шкура утыкана иглами. Питается дикобразами, заглатывая добычу целиком, и их иглы врастают в его плоть. Он охотится не ради голода, а чтобы стать неуязвимее. Обитает в глубоких пещерах и заброшенных шахтах.»
И он вспомнил себя, как в залитых солнцем залах Академии Кецаль-Жадеитового Трона, как вежливо, но упрямо спорил со своим старым наставником Тлакаэлем, в чьих глазах всегда плясали искорки: «Зачем тратить драгоценное время на изучение этих кровавых сказок, на давно побежденные ереси, вместо того чтобы глубже постигать гармонию „Бесед и суждений Древнего Мудреца“ и совершенство „Книги Небесного Мандата“?» На что наставник лишь качал головой и лукаво улыбался.
Ицтли на мгновение задумался, а затем достал из своего мешочка иглу дикобраза, которую захватил с собой.
– Шочипилли, посвети сюда.
Под дрожащим светом факела он осторожно вставил кончик иглы в отверстие. Игла вошла почти полностью. Ицтли слегка нажал.
Раздался тихий, сухой щелчок.
Мгновение стояла полная тишина. А затем, с душераздирающим скрежетом, от которого у стражников поползли по спине мурашки, вся секция стены, на которой они стояли, начала медленно сдвигаться в сторону, открывая ещё один чёрный, узкий проход.
Из прохода пахнуло не пылью веков, а жилым, чуть кисловатым запахом – потом, пролитым пульке и страхом.
– Оружие наготове, – шёпотом отдал команду Ицтли. – Факелы вперёд.
Они шагнули в новый коридор. Он был короче и суше предыдущего и явно вёл вверх. Через два десятка шагов они услышали звук. Приглушённый, но отчётливый. Скрежет металла по камню. И тихое, злобное бормотание.
Куаутли знаком приказал всем замереть и потушить факелы. Несколько мгновений они стояли в кромешной тьме, привыкая к ней. И тогда они увидели свет. Тонкий лучик пробивался из-за поворота впереди.
Судья Ицтли, Куаутли и один стражник, оставив перепуганного Шочипилли со вторым воином охранять тыл, бесшумно двинулись на свет. Их внимание привлекли две фигуры, затаившиеся в тенях по обе стороны узкого прохода. Два каменных идола, не выше человеческого роста, стояли как гротескные часовые. Ицтли замер, его кровь похолодела не от страха, а от узнавания – он видел подобные изображения, изучая ереси в академии.
Справа, в позе хищника, приготовившегося к прыжку, застыл Миктлантекутли, «Повелитель Царства Мёртвых». Он был изваян в виде ухмыляющегося скелета с непропорционально большой головой. Из его разверстого живота, словно окаменевшие змеи, вываливались искусно вырезанные из красного мрамора печень и кишки. Глазницы были пусты, но одна костяная рука была сжата в угрожающий кулак, а вторая открыта ладонью вверх, будто в ожидании кровавого подношения. Идол олицетворял грубую, неумолимую силу смерти.
Слева же стояло божество куда более жуткое в своей противоестественности. Его звали Ицли-Теночтитлан, «Владыка Чёрных Слов», покровитель лжи и предательства. Фигура, вырезанная из молочно-белого камня, была тонкой и вытянутой. Лицо идола было гладким, лишённым глаз и носа, но из широкого разреза рта, полного острых акульих зубов, высовывался длинный, отполированный до зеркального блеска язык из чёрного обсидиана. Одна рука идола была прижата к безглазому лицу в жесте, призывающем к молчанию, вторая же была спрятана за спиной. Этот бог символизировал не силу, а коварство – удар ножом в спину, отравленное слово, смертельную тайну.
Пройти между этими двумя изваяниями означало ступить на территорию, где правят не закон и порядок, а смерть и обман. Переглянувшись с Куаутли и увидев в его глазах такую же холодную решимость, Ицтли шагнул вперёд.
Они выглянули из-за угла.
Перед ними была небольшая, выдолбленная прямо в скальном основании пирамиды комната. Она была освещена одной единственной масляной лампой. В комнате находился один человек. Сейчас он стоял на коленях, спиной к ним, и яростно ковырял пол в углу комнаты коротким ломиком.
А рядом с ним на полу стояла клетка. И в этой клетке метался крупный попугай с ярко-жёлтой головой.
Увидев людей, птица издала пронзительный, скрипучий крик, а затем отчётливо произнесла:
– Шестьдесят слитков жадеита! Мошенник! Ты получишь своё, мошенник!
Человек поспешно нацепил на себя кожаную маску и вскочил, в его руке сверкнул длинный обсидиановый нож.
Его холодные, как у ящерицы, глаза метнулись от одного незваного гостя к другому, оценивая угрозу. В его глазах не было страха, лишь холодная, звериная ярость.
– Судья, надо же, – прохрипел он, узнав на Ицтли чиновничий плащ. – Решил прогуляться по гробницам? Не боишься призраков?
– Призраков не существует, – спокойно ответил Ицтли, не двигаясь с места. – А вот убийцы и воры – вполне реальны. Именем тлатоани, ты арестован за убийство торговца Оцелотля.
Человек злобно рассмеялся.
– Арестован? Здесь? Ты слишком много о себе возомнил, столичный щенок. Этот город и эти туннели принадлежат мне.
С этими словами он внезапно кинул клетку в сторону своих противников, и, пока те инстинктивно уклонялись от летящего предмета, метнулся к противоположной стене и дёрнул за рычаг. С оглушительным грохотом сверху упала каменная решётка-герса, отрезая его от преследователей.
С другой стороны решётки он снова рассмеялся, уже удаляясь в темноту другого туннеля.
– Ищите меня, законники! Может, найдёте своё последнее пристанище в этих камнях!
Куаутли с яростным рёвом бросился к решётке и попытался её поднять, но тяжёлые каменные брусья не поддавались.
Ицтли стоял неподвижно, глядя в темноту, куда скрылся убийца. Он словно проиграл фигуру в игре «Пути Яшмы и Жадеита». Преступник ушёл. Но он оставил после себя нечто важное. Он оставил клетку с главным свидетелем. И он оставил развороченный пол в углу комнаты. Судья подошёл и посмотрел на то, что так яростно пытался откопать человек со шрамами.
Из-под вывороченных камней виднелся уголок сундука из почерневшего металла.
Убийца пришёл сюда не прятаться. Он пришёл забрать то, что Оцелотль спрятал здесь много лет назад. Секрет, ради которого стоило убивать. И теперь этот секрет был в руках судьи.
Туман, который днём казался лишь блёклой дымкой, сгустился, ночью превратившись в плотное, молочное море. Он поглотил контуры домов, растворил в себе далёкие холмы и приглушил все звуки, кроме монотонной капели с черепичных крыш. Улицы городка опустели; лишь пьяницы или духи могли бродить в такую темень. Это было идеальное время для теней. И для тех, кто на них охотится.
Небольшой отряд из пяти человек безмолвно двигался по размокшей грязи главной площади. Впереди шёл Куаутли, его могучая фигура казалась высеченной из ночного мрака. В одной руке он нёс тяжёлый обсидиановый меч-макуауитль, в другой – шипящий факел, чьё пламя выхватывало из мглы пляшущие клочья тумана. За ним, подобрав полы своего сухого плаща, ступал судья Ицтли. Его лицо было невозмутимым, а взгляд – острым и цепким; он сканировал пространство, отмечая каждую деталь. Рядом с ним семенил бледный как смерть Шочипилли, прижимавший к груди кожаную суму со свитками, словно это был щит от всех ужасов мира. Замыкали процессию двое самых надёжных стражников из отряда Куаутли, воины с каменными лицами, привычные и к темноте, и к страху.
Они остановились у подножия старой пирамиды. Теперь, вблизи и в неверном свете факелов, она казалась ещё более чудовищной. Громадные, поросшие тем самым мхом каменные блоки уходили вверх, во тьму, словно ступени в саму преисподнюю. Веками копившаяся сырость стекала по ним, из-за чего казалось, будто древнее строение плачет или истекает чёрной кровью. От пирамиды веяло холодом – не просто ночной прохладой, а могильным, пробирающим до костей холодком тысячелетних камней.
– Согласно городским архивам, главный вход был завален по приказу одного из первых судей, – прошептал Шочипилли, сверяясь со своими записями. – Но есть упоминания о «дыхале» жрецов – потайном ходе, который они использовали для своих ночных ритуалов. Он должен быть с северной стороны, там, где не падает тень от утреннего солнца.
Куаутли молча передал факел одному из стражников и двинулся вдоль основания. Его руки, привыкшие к рельефу камня и земли, ощупывали каждый выступ, каждую трещину. Через несколько минут он остановился.
– Здесь, – коротко бросил он.
То, что он нашёл, не было похоже на вход. Просто груда крупных валунов, заросшая колючим кустарником. Но Куаутли указал на щель у самого основания. Из неё тянуло сквозняком – затхлым, пыльным воздухом подземелья.
– Убрать камни, – приказал Ицтли.
Четверо человек, к которым присоединился и судья, навалились на самый большой валун. Скрипя и охая, камень поддался, открывая низкий, тёмный проём, в который едва мог пролезть человек на четвереньках. Запах, ударивший им в лицо, был удушающим – смесью пыли, гнили и чего-то ещё, неуловимо-сладкого, как запах старых костей.
– Я первый, – Куаутли без колебаний опустился на колени и скрылся в проёме. Через мгновение изнутри донёсся его приглушённый голос: – Чисто. Можно идти.
Ицтли пролез следом. За ним – дрожащий Шочипилли и судейские стражники. Они оказались в узком коридоре, стены которого были сложены из грубых, неровных камней. Факелы отбрасывали на стены чудовищные, корчащиеся тени. Воздух был тяжёлым, им было трудно дышать.
– Достопочтенный судья, смотрите! – шёпот Шочипилли был полон ужаса.
Он указывал на стену. В свете факелов на ней проступили выцветшие фрески. Они не были похожи на изящные и гармоничные изображения эпохи Божественного Основателя. Это было искусство тьмы. Вот Тескатлипока, бог ночи, с дымящимся обсидиановым зеркалом, наблюдает за тем, как его жрецы в чёрных одеяниях сдирают кожу с живого человека. А вот богиня Тласольтеотль, Пожирательница Грязи, в ожерелье из человеческих сердец. Каждое изображение излучало первобытную жестокость.
– Это храм не просто бога, – тихо сказал Ицтли, проводя пальцем в перчатке по стене и чувствуя под ним слизь. – Это храм ужаса. Его архитекторы хотели, чтобы страх был частью ритуала. Идём дальше.
Они двигались медленно, ступая по скользкому от многовековой влаги полу. Коридор то сужался так, что приходилось идти боком, то выводил их в небольшие залы, от которых, словно вены, расходились другие ходы. Настоящий лабиринт. Несколько раз им попадались полузасыпанные кости – то ли животных, то ли человеческие, – но Ицтли приказывал не останавливаться.
– Нам нужен не центральный зал, а боковой отвод, – говорил он, сверяясь с грубым планом, который Шочипилли успел набросать со слов старейшин. – Дом Оцелотля стоит к северо-западу от пирамиды. Проход должен быть где-то здесь. Ищите следы. Любые.
Куаутли остановился и присел на корточки, поднеся факел к самому полу.
– Здесь, судья.
На пыльном полу, виднелась потёртость, словно здесь что-то волокли. И рядом – едва заметный отпечаток ладони. Кто-то был здесь.
След вёл к глухой, ничем не примечательной стене.
Ицтли начал тщательно осматривать каменную кладку. Мох здесь рос гуще, почти полностью скрывая швы между камнями. Ицтли провёл рукой, счищая влажную зелень. Камни казались монолитными.
– Старые жрецы были хитрыми, как змеи, – подал голос Куаутли. – Тайный ход может быть где угодно.
Ицтли кивнул, продолжая осмотр. И тут его взгляд остановился на одном из камней. Он был не больше человеческой головы, но на нём была вырезана ухмыляющаяся рожа демона. И рожа эта была едва заметно стёрта, словно её касались тысячи раз. Поверхность камня была испещрена глубокими трещинами. Из головы демона, словно корона, торчали десятки маленьких, остроконечных шипов. Во рту у демона было крошечное отверстие, забитое грязью и мхом.
Если это был тайный замок, то было решительно непонятно, что могло служить ключом. На первый взгляд, подобрать к ней отмычку было невозможно.
Ицтли вспомнил, что в книге, посвящённой ереси и запретным культам, он видел подобное изображение. Память услужливо подбросила ему строки из апокрифического текста: «Куитлачинтли, Колючий Демон. Крупное существо, лишённое шерсти. Его кожа – потрескавшийся серый панцирь, как высохшая грязь. Его шкура утыкана иглами. Питается дикобразами, заглатывая добычу целиком, и их иглы врастают в его плоть. Он охотится не ради голода, а чтобы стать неуязвимее. Обитает в глубоких пещерах и заброшенных шахтах.»
И он вспомнил себя, как в залитых солнцем залах Академии Кецаль-Жадеитового Трона, как вежливо, но упрямо спорил со своим старым наставником Тлакаэлем, в чьих глазах всегда плясали искорки: «Зачем тратить драгоценное время на изучение этих кровавых сказок, на давно побежденные ереси, вместо того чтобы глубже постигать гармонию „Бесед и суждений Древнего Мудреца“ и совершенство „Книги Небесного Мандата“?» На что наставник лишь качал головой и лукаво улыбался.
Ицтли на мгновение задумался, а затем достал из своего мешочка иглу дикобраза, которую захватил с собой.
– Шочипилли, посвети сюда.
Под дрожащим светом факела он осторожно вставил кончик иглы в отверстие. Игла вошла почти полностью. Ицтли слегка нажал.
Раздался тихий, сухой щелчок.
Мгновение стояла полная тишина. А затем, с душераздирающим скрежетом, от которого у стражников поползли по спине мурашки, вся секция стены, на которой они стояли, начала медленно сдвигаться в сторону, открывая ещё один чёрный, узкий проход.
Из прохода пахнуло не пылью веков, а жилым, чуть кисловатым запахом – потом, пролитым пульке и страхом.
– Оружие наготове, – шёпотом отдал команду Ицтли. – Факелы вперёд.
Они шагнули в новый коридор. Он был короче и суше предыдущего и явно вёл вверх. Через два десятка шагов они услышали звук. Приглушённый, но отчётливый. Скрежет металла по камню. И тихое, злобное бормотание.
Куаутли знаком приказал всем замереть и потушить факелы. Несколько мгновений они стояли в кромешной тьме, привыкая к ней. И тогда они увидели свет. Тонкий лучик пробивался из-за поворота впереди.
Судья Ицтли, Куаутли и один стражник, оставив перепуганного Шочипилли со вторым воином охранять тыл, бесшумно двинулись на свет. Их внимание привлекли две фигуры, затаившиеся в тенях по обе стороны узкого прохода. Два каменных идола, не выше человеческого роста, стояли как гротескные часовые. Ицтли замер, его кровь похолодела не от страха, а от узнавания – он видел подобные изображения, изучая ереси в академии.
Справа, в позе хищника, приготовившегося к прыжку, застыл Миктлантекутли, «Повелитель Царства Мёртвых». Он был изваян в виде ухмыляющегося скелета с непропорционально большой головой. Из его разверстого живота, словно окаменевшие змеи, вываливались искусно вырезанные из красного мрамора печень и кишки. Глазницы были пусты, но одна костяная рука была сжата в угрожающий кулак, а вторая открыта ладонью вверх, будто в ожидании кровавого подношения. Идол олицетворял грубую, неумолимую силу смерти.
Слева же стояло божество куда более жуткое в своей противоестественности. Его звали Ицли-Теночтитлан, «Владыка Чёрных Слов», покровитель лжи и предательства. Фигура, вырезанная из молочно-белого камня, была тонкой и вытянутой. Лицо идола было гладким, лишённым глаз и носа, но из широкого разреза рта, полного острых акульих зубов, высовывался длинный, отполированный до зеркального блеска язык из чёрного обсидиана. Одна рука идола была прижата к безглазому лицу в жесте, призывающем к молчанию, вторая же была спрятана за спиной. Этот бог символизировал не силу, а коварство – удар ножом в спину, отравленное слово, смертельную тайну.
Пройти между этими двумя изваяниями означало ступить на территорию, где правят не закон и порядок, а смерть и обман. Переглянувшись с Куаутли и увидев в его глазах такую же холодную решимость, Ицтли шагнул вперёд.
Они выглянули из-за угла.
Перед ними была небольшая, выдолбленная прямо в скальном основании пирамиды комната. Она была освещена одной единственной масляной лампой. В комнате находился один человек. Сейчас он стоял на коленях, спиной к ним, и яростно ковырял пол в углу комнаты коротким ломиком.
А рядом с ним на полу стояла клетка. И в этой клетке метался крупный попугай с ярко-жёлтой головой.
Увидев людей, птица издала пронзительный, скрипучий крик, а затем отчётливо произнесла:
– Шестьдесят слитков жадеита! Мошенник! Ты получишь своё, мошенник!
Человек поспешно нацепил на себя кожаную маску и вскочил, в его руке сверкнул длинный обсидиановый нож.
Его холодные, как у ящерицы, глаза метнулись от одного незваного гостя к другому, оценивая угрозу. В его глазах не было страха, лишь холодная, звериная ярость.
– Судья, надо же, – прохрипел он, узнав на Ицтли чиновничий плащ. – Решил прогуляться по гробницам? Не боишься призраков?
– Призраков не существует, – спокойно ответил Ицтли, не двигаясь с места. – А вот убийцы и воры – вполне реальны. Именем тлатоани, ты арестован за убийство торговца Оцелотля.
Человек злобно рассмеялся.
– Арестован? Здесь? Ты слишком много о себе возомнил, столичный щенок. Этот город и эти туннели принадлежат мне.
С этими словами он внезапно кинул клетку в сторону своих противников, и, пока те инстинктивно уклонялись от летящего предмета, метнулся к противоположной стене и дёрнул за рычаг. С оглушительным грохотом сверху упала каменная решётка-герса, отрезая его от преследователей.
С другой стороны решётки он снова рассмеялся, уже удаляясь в темноту другого туннеля.
– Ищите меня, законники! Может, найдёте своё последнее пристанище в этих камнях!
Куаутли с яростным рёвом бросился к решётке и попытался её поднять, но тяжёлые каменные брусья не поддавались.
Ицтли стоял неподвижно, глядя в темноту, куда скрылся убийца. Он словно проиграл фигуру в игре «Пути Яшмы и Жадеита». Преступник ушёл. Но он оставил после себя нечто важное. Он оставил клетку с главным свидетелем. И он оставил развороченный пол в углу комнаты. Судья подошёл и посмотрел на то, что так яростно пытался откопать человек со шрамами.
Из-под вывороченных камней виднелся уголок сундука из почерневшего металла.
Убийца пришёл сюда не прятаться. Он пришёл забрать то, что Оцелотль спрятал здесь много лет назад. Секрет, ради которого стоило убивать. И теперь этот секрет был в руках судьи.
Спойлер: Глава 5. Наследие Пернатого Змея
Глава 5. Наследие Пернатого Змея
Грохот упавшей решётки-герсы, похожий на последний вздох гиганта, затих в лабиринте коридоров, оставив после себя лишь гулкое эхо и плотную, как сажа, тишину. Куаутли с яростным, звериным рёвом бросился к каменным брусьям и вцепился в них, напрягая все мышцы своего могучего тела. Камни не сдвинулись ни на палец.
– Проклятье! – прохрипел он, ударив кулаком по решётке так, что с костяшек брызнула кровь. – Ушёл! Скользкий гад, ушёл!
Стражник, пришедший с ними, тоже безуспешно пытался найти слабое место в механизме. А судья Ицтли стоял неподвижно, его лицо было абсолютно спокойным, словно он не в ловушке под землёй, а в саду столичной академии, размышляя над сложной задачей. Его взгляд был прикован не к решётке, а к тому, что осталось в комнате.
– Он не ушёл, Куаутли, – тихо, но властно произнёс судья. – Он сбежал. Он оставил нам всё, что имел. И это значит, что мы его напугали. Он действовал в панике. Прекрати ломать руки и решётку. Нам нужно осмотреть то, что он не успел забрать.
Его холодный, рассудительный тон подействовал на воина лучше любой пощёчины. Куаутли отступил от решётки, тяжело дыша и вытирая кровь о плащ. Его гнев сменился мрачной сосредоточенностью.
Первым делом Ицтли подошёл к клетке, которую отшвырнул человек в маске. Она откатилась в угол, но не сломалась. Попугай внутри, всклокоченный и перепуганный, вцепился когтями в жёрдочку.
– Спокойно, птичка, спокойно, – мягко произнёс Ицтли, поднося к клетке палец. Птица испуганно шарахнулась.
– «Мошенник! Ты получишь своё!» – снова заскрипела она.
– Это он говорит о человеке со шрамами, – предположил Куаутли. – Видимо, у них была сделка, и господин Оцелотль его обманул.
– Возможно, – согласился Ицтли. – А возможно, он просто повторяет последнюю ссору Оцелотля. Но теперь этот попугай – единственный свидетель, который, возможно, может назвать имя убийцы, если он его слышал. Он – наша почётная кость из «Игры Цветов и Черепов», которая может принести нам победу.
Судья накрыл клетку куском ткани, чтобы успокоить птицу, и повернулся к главному трофею. К сундуку.
Он, увязнув в плотной земле, был виден лишь наполовину. Ицтли и Куаутли вдвоём взялись за ломик, оставленный убийцей, и принялись за работу. Это было тяжелее, чем казалось. Камни, которыми Оцелотль заложил свой тайник, были тяжёлыми. Но вдвоём они справились. Через четверть часа тяжёлой работы они наконец смогли извлечь сундук из его земляной могилы.
Он был небольшим, примерно в два локтя длиной и в один шириной. И он был не похож ни на что, что им доводилось видеть. Материал, из которого он был сделан, не был медью или бронзой, а каким-то тусклым, сероватым металлом, не тронутым ржавчиной, несмотря на сотни лет, проведённые в сырости. Но самое поразительное было другое. Вместо замка или засова на крышке красовалась сложная конструкция из вложенных друг в друга металлических дисков, покрытых незнакомыми, изящными символами – работа не местных мастеров.
– Что это, судья? – прошептал Куаутли, с благоговейным ужасом глядя на сундук.
Ицтли не ответил. Он узнал эти символы. Это были триграммы из книги «Пути Небесной Гармонии», одного из столпов учения, принесённого Божественным Основателем.
Он догадался, что это. Это был сложный замок, с шифром, основанном на философии. Оцелотль, при всём его богатстве, никогда не смог бы его открыть, вечно пытаясь подобрать верную комбинацию. А вот человек в маске, возможно, попытался бы взломать сундук грубой силой.
– Его не потребуется ломать, – сказал Ицтли. Его пальцы легко, словно зная дорогу, заскользили по дискам. В академии они изучали эти священные тексты как основу основ мироздания и порядка. Гармония Неба. Гармония Земли. Гармония Человека. Он выставил три ключевые триграммы в правильном порядке.
Раздался тихий, мелодичный щелчок, и крышка сундука слегка приподнялась.
Куаутли и стражник отшатнулись, ожидая увидеть облако ядовитого газа или вспышку колдовского огня. Но из сундука пахнуло лишь чем-то сухим, тонким и пряным. Камфарой. Веществом, которое использовали для сохранения драгоценных тканей и бумаг.
Дрожащими от волнения руками Ицтли поднял крышку.
Внутри, аккуратно уложенные и пересыпанные кристаллами камфары, лежали не драгоценные камни и не горы жадеита. Там лежали свитки. Свитки из тончайшего, кремового шёлка.
Ицтли осторожно, как величайшую святыню, достал верхний свиток. Деревянные валики на его концах были сделаны из сандалового дерева. Он медленно развернул его.
Это были не тлакуилолли. На шёлке, чёрной, невыцветшей за сотни лет тушью, были начертаны священные символы. Почерк был уверенным, изящным, принадлежавшим руке великого учёного и каллиграфа. Ицтли, который изучал классическую письменность Основателя в академии, смог прочесть первые строки.
У него перехватило дыхание. Это было невозможно. Это было немыслимо. Перед ним лежал не пересказ, не копия, переведённая на местный язык, а… подлинник. Оригинал дневника самого Кецалькоатля. Записи Божественного Основателя, которые считались утерянными навсегда, мифом, легендой.
Он быстро просмотрел остальные свитки. Здесь были не только дневники. Звёздные карты. Чертежи неизвестных механизмов.
Это было не просто сокровище. Это была душа империи. Её тайная история. Секрет, на котором держалось всё. В руках последователей культа Тескатлипоки это знание стало бы оружием страшнее любого яда, способным ввергнуть всю империю в хаос и гражданскую войну.
Теперь Ицтли понял всё. Оцелотль, вероятно, случайно наткнулся на этот тайник и понял, что нашёл нечто бесценное. Он не мог открыть сундук, но догадывался о его происхождении. Он попытался продать их или использовать для шантажа – возможно, кого-то из самых верхов столичного жречества. Человека со шрамами послали забрать или уничтожить эту вещь. Он пытался договориться, но жадный Оцелотль заломил слишком большую цену. И тогда агент решил действовать наверняка – убить торговца и забрать сундук. Но не учёл появления нового, дотошного судьи.
– Куаутли, – голос Ицтли был тихим, но в нём звенела сталь. – Этот сундук… Это дело государственной важности. Выше жизни любого из нас. Мы должны доставить его в ямынь немедленно. И никто, ни одна живая душа в этом городе, не должен знать о его существовании.
– Что делаем, судья? – голос Куаутли, низкий и яростный, вырвал судью из размышлений. Старый воин с бессильной злобой смотрел на непробиваемую решётку-герсу, за которой растворилась тень их врага. – Возвращаемся или ищем способ поднять эту проклятую решётку? Пока мы здесь ковырялись, негодяй уже далеко!
Ицтли медленно обвёл взглядом ловушку. Он вспоминал то, чему его учили в академии Кецаль-Жадеитового Трона про устройство механизмов. «Любое устройство имеет свою логику. Оно создаётся человеком и служит определённой цели. Прежде всего пойми замысел.»
– Ловушка не должна запирать проход навечно, – задумчиво произнёс он. – Она отсекает незваных гостей от святилища, но позволять «своим» проходить дальше. «Воин-Призрак» дёрнул за рычаг, приведя в действие ловушку. Другой рычаг, который открывает её, должен быть здесь. Ищите.
Они разделились. Пока Куаутли и стражник осматривали подземелье, Ицтли вернулся в главный коридор, где оставил Шочипилли, и быстро объяснил ему суть находки.
– Писец, ты возвращаешься в ямынь. Стражник остаётся у входа в пирамиду. Мой приказ: удвоить охрану ямыня. Опечатать все входы и выходы. Никого не впускать и не выпускать без моего личного слова. Дом Оцелотля тоже взять под круглосуточную охрану.
– А вы, судья?
– Мы попробуем открыть ловушку. В случае неудачи вернёмся через этот выход. Иди.
Затем судья Ицтли вернулся к месту ловушки. Его взгляд снова упал на двух каменных стражей, мимо которых они проходили. На идола смерти и идола лжи.
Они будто… стали немного выше.
Ицтли подошёл ближе. Он оказался прав. Идолы, стоявшие в нишах по обе стороны прохода, действительно приподнялись на несколько пальцев. Они словно выросли из земли, но так плавно и незаметно, что это было почти невозможно заметить сразу.
– Это противовес, – осенило Ицтли. – Когда «Ночной Призрак» дёрнул за рычаг, он опустил решётку, противовесом которой служат эти идолы. Чтобы открыть ловушку, их нужно вдавить обратно в землю.
Куаутли подошёл к статуе Миктлантекутли и упёрся в неё плечом, напрягая все свои могучие мускулы. Каменный скелет не сдвинулся ни на палец.
– Проклятье! – прорычал он. Не сдаваясь, он быстро пересёк проход и с такой же силой навалился на второго идола, бога лжи.
Но и тонкая фигура Ицли-Теночтитлана стояла незыблемо, как вросшая в скальное основание мира. Куаутли отступил, с досадой вытирая пот со лба.
– Бесполезно, судья. Они словно вросли в скалу!
В глазах Ицтли вспыхнула догадка.
Он встал напротив идола смерти.
– Куаутли, мы нажмём вместе. Я подам знак… Сейчас!
Они одновременно, вложив в движение весь свой вес, нажали на статуи. Ицтли – на грубого, прямолинейного бога смерти, Куаутли – на хитрую, изворотливую фигуру бога обмана.
Раздался низкий, скрежещущий гул. Каменные идолы медленно, с огромным усилием, но всё же пошли вниз и встали на свои места. В тот же миг, с грохотом поднялась решётка-герса, открывая им проход.
С сундуком в руках Куаутли и клеткой в руках стражника, они, освещая путь одним факелом, двинулись в тёмный зев туннеля, куда скрылся их враг. Они шли по его следам, но с каждым шагом напряжение росло. Этот лабиринт был территорией убийцы. Он мог ждать их за любым поворотом.
Через сотню шагов туннель вывел их в круглый зал, в центре которого стоял огромный жертвенный алтарь из чёрного базальта, покрытый бурыми, застарелыми пятнами. И здесь их ждал сюрприз. От зала расходилось три одинаковых коридора. Убийца не оставил следов на каменном полу.
Он дал им выбор. И каждый из этих выборов мог стать последним.
Ицтли остановил своих людей. Он закрыл глаза и попытался восстановить в уме карту города. Где они? Прямо под центральной площадью? Под рынком? Под зданием ямыня?
– Куда теперь, судья? – шёпотом спросил Куаутли.
Ицтли открыл глаза. Его взгляд был ясен и холоден. Он подошёл к попугаю, который снова начал нервно перебирать лапками, и снял с клетки ткань.
– Ты наш единственный проводник, птичка. Скажи мне, куда ушёл человек, который тебя украл? Куда он тебя носил?
Попугай молчал, лишь склонил голову набок. Ицтли терпеливо ждал. И вдруг птица встрепенулась. Из одного из трёх тёмных коридоров донёсся едва слышный звук – скрип далёкой двери или падение камня.
Попугай резко повернул голову в сторону звука и закричал своим скрипучим, пронзительным голосом:
– Не уйдёшь, вор! Не уйдёшь!
Это был их путь.
– За мной, – коротко бросил Ицтли.
Они шагнули в третий коридор. Он был самым узким и самым грязным. Через несколько десятков шагов они поняли, почему. Он вывел их прямо к городской системе канализации – к старому коллектору, выложенному камнем. Вонь здесь стояла невыносимая. Но именно сюда и вёл путь на свободу.
Через четверть часа, грязные, измученные, но с триумфальной ношей, они выбрались через решётку ливневого стока на заднем дворе «Пьяного Опоссума», распугав своим появлением выводок крыс.
Вернувшись в наглухо запертый ямынь, Ицтли первым делом отдал приказ накормить и напоить водой попугая и поставить его клетку в своём кабинете. Затем он распустил уставших стражников, взяв с Куаутли клятву молчать о содержимом сундука.
Он остался один.
Он сел за свой стол, поставив перед собой древний металлический сундук. Извлёк из него один из шёлковых свитков. И в свете единственной масляной лампы, под аккомпанемент дождя, стучащего в окно, и тихого бормотания попугая в углу, молодой судья из далёкой провинции погрузился в чтение тайной истории своей родины.
Он понимал, что простое убийство жадного торговца только что превратилось в дело, от которого зависела судьба всей Поднебесной империи Анауака. И враг, с которым он столкнулся, был не просто вором со шрамами, а частью могущественной и древней силы, что снова просыпалась во тьме.
Грохот упавшей решётки-герсы, похожий на последний вздох гиганта, затих в лабиринте коридоров, оставив после себя лишь гулкое эхо и плотную, как сажа, тишину. Куаутли с яростным, звериным рёвом бросился к каменным брусьям и вцепился в них, напрягая все мышцы своего могучего тела. Камни не сдвинулись ни на палец.
– Проклятье! – прохрипел он, ударив кулаком по решётке так, что с костяшек брызнула кровь. – Ушёл! Скользкий гад, ушёл!
Стражник, пришедший с ними, тоже безуспешно пытался найти слабое место в механизме. А судья Ицтли стоял неподвижно, его лицо было абсолютно спокойным, словно он не в ловушке под землёй, а в саду столичной академии, размышляя над сложной задачей. Его взгляд был прикован не к решётке, а к тому, что осталось в комнате.
– Он не ушёл, Куаутли, – тихо, но властно произнёс судья. – Он сбежал. Он оставил нам всё, что имел. И это значит, что мы его напугали. Он действовал в панике. Прекрати ломать руки и решётку. Нам нужно осмотреть то, что он не успел забрать.
Его холодный, рассудительный тон подействовал на воина лучше любой пощёчины. Куаутли отступил от решётки, тяжело дыша и вытирая кровь о плащ. Его гнев сменился мрачной сосредоточенностью.
Первым делом Ицтли подошёл к клетке, которую отшвырнул человек в маске. Она откатилась в угол, но не сломалась. Попугай внутри, всклокоченный и перепуганный, вцепился когтями в жёрдочку.
– Спокойно, птичка, спокойно, – мягко произнёс Ицтли, поднося к клетке палец. Птица испуганно шарахнулась.
– «Мошенник! Ты получишь своё!» – снова заскрипела она.
– Это он говорит о человеке со шрамами, – предположил Куаутли. – Видимо, у них была сделка, и господин Оцелотль его обманул.
– Возможно, – согласился Ицтли. – А возможно, он просто повторяет последнюю ссору Оцелотля. Но теперь этот попугай – единственный свидетель, который, возможно, может назвать имя убийцы, если он его слышал. Он – наша почётная кость из «Игры Цветов и Черепов», которая может принести нам победу.
Судья накрыл клетку куском ткани, чтобы успокоить птицу, и повернулся к главному трофею. К сундуку.
Он, увязнув в плотной земле, был виден лишь наполовину. Ицтли и Куаутли вдвоём взялись за ломик, оставленный убийцей, и принялись за работу. Это было тяжелее, чем казалось. Камни, которыми Оцелотль заложил свой тайник, были тяжёлыми. Но вдвоём они справились. Через четверть часа тяжёлой работы они наконец смогли извлечь сундук из его земляной могилы.
Он был небольшим, примерно в два локтя длиной и в один шириной. И он был не похож ни на что, что им доводилось видеть. Материал, из которого он был сделан, не был медью или бронзой, а каким-то тусклым, сероватым металлом, не тронутым ржавчиной, несмотря на сотни лет, проведённые в сырости. Но самое поразительное было другое. Вместо замка или засова на крышке красовалась сложная конструкция из вложенных друг в друга металлических дисков, покрытых незнакомыми, изящными символами – работа не местных мастеров.
– Что это, судья? – прошептал Куаутли, с благоговейным ужасом глядя на сундук.
Ицтли не ответил. Он узнал эти символы. Это были триграммы из книги «Пути Небесной Гармонии», одного из столпов учения, принесённого Божественным Основателем.
Он догадался, что это. Это был сложный замок, с шифром, основанном на философии. Оцелотль, при всём его богатстве, никогда не смог бы его открыть, вечно пытаясь подобрать верную комбинацию. А вот человек в маске, возможно, попытался бы взломать сундук грубой силой.
– Его не потребуется ломать, – сказал Ицтли. Его пальцы легко, словно зная дорогу, заскользили по дискам. В академии они изучали эти священные тексты как основу основ мироздания и порядка. Гармония Неба. Гармония Земли. Гармония Человека. Он выставил три ключевые триграммы в правильном порядке.
Раздался тихий, мелодичный щелчок, и крышка сундука слегка приподнялась.
Куаутли и стражник отшатнулись, ожидая увидеть облако ядовитого газа или вспышку колдовского огня. Но из сундука пахнуло лишь чем-то сухим, тонким и пряным. Камфарой. Веществом, которое использовали для сохранения драгоценных тканей и бумаг.
Дрожащими от волнения руками Ицтли поднял крышку.
Внутри, аккуратно уложенные и пересыпанные кристаллами камфары, лежали не драгоценные камни и не горы жадеита. Там лежали свитки. Свитки из тончайшего, кремового шёлка.
Ицтли осторожно, как величайшую святыню, достал верхний свиток. Деревянные валики на его концах были сделаны из сандалового дерева. Он медленно развернул его.
Это были не тлакуилолли. На шёлке, чёрной, невыцветшей за сотни лет тушью, были начертаны священные символы. Почерк был уверенным, изящным, принадлежавшим руке великого учёного и каллиграфа. Ицтли, который изучал классическую письменность Основателя в академии, смог прочесть первые строки.
У него перехватило дыхание. Это было невозможно. Это было немыслимо. Перед ним лежал не пересказ, не копия, переведённая на местный язык, а… подлинник. Оригинал дневника самого Кецалькоатля. Записи Божественного Основателя, которые считались утерянными навсегда, мифом, легендой.
Он быстро просмотрел остальные свитки. Здесь были не только дневники. Звёздные карты. Чертежи неизвестных механизмов.
Это было не просто сокровище. Это была душа империи. Её тайная история. Секрет, на котором держалось всё. В руках последователей культа Тескатлипоки это знание стало бы оружием страшнее любого яда, способным ввергнуть всю империю в хаос и гражданскую войну.
Теперь Ицтли понял всё. Оцелотль, вероятно, случайно наткнулся на этот тайник и понял, что нашёл нечто бесценное. Он не мог открыть сундук, но догадывался о его происхождении. Он попытался продать их или использовать для шантажа – возможно, кого-то из самых верхов столичного жречества. Человека со шрамами послали забрать или уничтожить эту вещь. Он пытался договориться, но жадный Оцелотль заломил слишком большую цену. И тогда агент решил действовать наверняка – убить торговца и забрать сундук. Но не учёл появления нового, дотошного судьи.
– Куаутли, – голос Ицтли был тихим, но в нём звенела сталь. – Этот сундук… Это дело государственной важности. Выше жизни любого из нас. Мы должны доставить его в ямынь немедленно. И никто, ни одна живая душа в этом городе, не должен знать о его существовании.
– Что делаем, судья? – голос Куаутли, низкий и яростный, вырвал судью из размышлений. Старый воин с бессильной злобой смотрел на непробиваемую решётку-герсу, за которой растворилась тень их врага. – Возвращаемся или ищем способ поднять эту проклятую решётку? Пока мы здесь ковырялись, негодяй уже далеко!
Ицтли медленно обвёл взглядом ловушку. Он вспоминал то, чему его учили в академии Кецаль-Жадеитового Трона про устройство механизмов. «Любое устройство имеет свою логику. Оно создаётся человеком и служит определённой цели. Прежде всего пойми замысел.»
– Ловушка не должна запирать проход навечно, – задумчиво произнёс он. – Она отсекает незваных гостей от святилища, но позволять «своим» проходить дальше. «Воин-Призрак» дёрнул за рычаг, приведя в действие ловушку. Другой рычаг, который открывает её, должен быть здесь. Ищите.
Они разделились. Пока Куаутли и стражник осматривали подземелье, Ицтли вернулся в главный коридор, где оставил Шочипилли, и быстро объяснил ему суть находки.
– Писец, ты возвращаешься в ямынь. Стражник остаётся у входа в пирамиду. Мой приказ: удвоить охрану ямыня. Опечатать все входы и выходы. Никого не впускать и не выпускать без моего личного слова. Дом Оцелотля тоже взять под круглосуточную охрану.
– А вы, судья?
– Мы попробуем открыть ловушку. В случае неудачи вернёмся через этот выход. Иди.
Затем судья Ицтли вернулся к месту ловушки. Его взгляд снова упал на двух каменных стражей, мимо которых они проходили. На идола смерти и идола лжи.
Они будто… стали немного выше.
Ицтли подошёл ближе. Он оказался прав. Идолы, стоявшие в нишах по обе стороны прохода, действительно приподнялись на несколько пальцев. Они словно выросли из земли, но так плавно и незаметно, что это было почти невозможно заметить сразу.
– Это противовес, – осенило Ицтли. – Когда «Ночной Призрак» дёрнул за рычаг, он опустил решётку, противовесом которой служат эти идолы. Чтобы открыть ловушку, их нужно вдавить обратно в землю.
Куаутли подошёл к статуе Миктлантекутли и упёрся в неё плечом, напрягая все свои могучие мускулы. Каменный скелет не сдвинулся ни на палец.
– Проклятье! – прорычал он. Не сдаваясь, он быстро пересёк проход и с такой же силой навалился на второго идола, бога лжи.
Но и тонкая фигура Ицли-Теночтитлана стояла незыблемо, как вросшая в скальное основание мира. Куаутли отступил, с досадой вытирая пот со лба.
– Бесполезно, судья. Они словно вросли в скалу!
В глазах Ицтли вспыхнула догадка.
Он встал напротив идола смерти.
– Куаутли, мы нажмём вместе. Я подам знак… Сейчас!
Они одновременно, вложив в движение весь свой вес, нажали на статуи. Ицтли – на грубого, прямолинейного бога смерти, Куаутли – на хитрую, изворотливую фигуру бога обмана.
Раздался низкий, скрежещущий гул. Каменные идолы медленно, с огромным усилием, но всё же пошли вниз и встали на свои места. В тот же миг, с грохотом поднялась решётка-герса, открывая им проход.
С сундуком в руках Куаутли и клеткой в руках стражника, они, освещая путь одним факелом, двинулись в тёмный зев туннеля, куда скрылся их враг. Они шли по его следам, но с каждым шагом напряжение росло. Этот лабиринт был территорией убийцы. Он мог ждать их за любым поворотом.
Через сотню шагов туннель вывел их в круглый зал, в центре которого стоял огромный жертвенный алтарь из чёрного базальта, покрытый бурыми, застарелыми пятнами. И здесь их ждал сюрприз. От зала расходилось три одинаковых коридора. Убийца не оставил следов на каменном полу.
Он дал им выбор. И каждый из этих выборов мог стать последним.
Ицтли остановил своих людей. Он закрыл глаза и попытался восстановить в уме карту города. Где они? Прямо под центральной площадью? Под рынком? Под зданием ямыня?
– Куда теперь, судья? – шёпотом спросил Куаутли.
Ицтли открыл глаза. Его взгляд был ясен и холоден. Он подошёл к попугаю, который снова начал нервно перебирать лапками, и снял с клетки ткань.
– Ты наш единственный проводник, птичка. Скажи мне, куда ушёл человек, который тебя украл? Куда он тебя носил?
Попугай молчал, лишь склонил голову набок. Ицтли терпеливо ждал. И вдруг птица встрепенулась. Из одного из трёх тёмных коридоров донёсся едва слышный звук – скрип далёкой двери или падение камня.
Попугай резко повернул голову в сторону звука и закричал своим скрипучим, пронзительным голосом:
– Не уйдёшь, вор! Не уйдёшь!
Это был их путь.
– За мной, – коротко бросил Ицтли.
Они шагнули в третий коридор. Он был самым узким и самым грязным. Через несколько десятков шагов они поняли, почему. Он вывел их прямо к городской системе канализации – к старому коллектору, выложенному камнем. Вонь здесь стояла невыносимая. Но именно сюда и вёл путь на свободу.
Через четверть часа, грязные, измученные, но с триумфальной ношей, они выбрались через решётку ливневого стока на заднем дворе «Пьяного Опоссума», распугав своим появлением выводок крыс.
Вернувшись в наглухо запертый ямынь, Ицтли первым делом отдал приказ накормить и напоить водой попугая и поставить его клетку в своём кабинете. Затем он распустил уставших стражников, взяв с Куаутли клятву молчать о содержимом сундука.
Он остался один.
Он сел за свой стол, поставив перед собой древний металлический сундук. Извлёк из него один из шёлковых свитков. И в свете единственной масляной лампы, под аккомпанемент дождя, стучащего в окно, и тихого бормотания попугая в углу, молодой судья из далёкой провинции погрузился в чтение тайной истории своей родины.
Он понимал, что простое убийство жадного торговца только что превратилось в дело, от которого зависела судьба всей Поднебесной империи Анауака. И враг, с которым он столкнулся, был не просто вором со шрамами, а частью могущественной и древней силы, что снова просыпалась во тьме.
Спойлер: Глава 6. Голос из прошлого, тень будущего
Глава 6. Голос из прошлого, тень будущего
Рассвет в Толлане-в-Туманах не принёс с собой ни света, ни облегчения. Он просто сменил непроглядную темень на серый, безрадостный полумрак. Туман стал чуть реже, обнажив мокрые, блестящие крыши и лужи грязной воды на площади, но солнце так и не осмелилось показать свой лик. Казалось, весь мир был вымочен в отчаянии и застыл в ожидании.
Этого ожидания не чувствовал лишь один человек в городе. Судья Ицтли не спал всю ночь. Прогнав остатки сна крепким, горьким чокоатлем, он сидел за своим столом в окружении развёрнутых шёлковых свитков. Воздух в кабинете наполнился сухим, пряным запахом камфары и древней бумаги. Пламя лампы догорало, но ему уже хватало скудного утреннего света, чтобы читать.
То, что он прочёл, потрясло его до самого основания. Это была не сухая хроника и не благочестивое жизнеописание, какие они изучали в академии. Это был живой голос. Голос Кецалькоатля, Божественного Основателя.
Но главное, Ицтли нашёл в свитках то, что заставило его кровь застыть в жилах. Кецалькоатль подробно описывал тайные ритуалы жрецов Тескатлипоки, их иерархию, их тайные знаки и, самое важное, их убежища. Он знал, что не смог уничтожить культ, а лишь загнал его в подполье. В одном из последних свитков он начертил подробную карту лабиринтов под пирамидой, отметив не только известные ему тайные ходы, но и главную цитадель культа – подземный храм, который он назвал «Сердце Тьмы».
И он описал их. «Воинов-Призраков». Отряд убийц внутри культа. Их признаком были ритуальные шрамы, полностью обезображивающие лицо. Этот варварский обряд служил цели стереть прошлое человека – его род, его имя, его прежнюю личность. Они носили поверх изуродованных лиц простые кожаные маски.
Теперь у судьи не оставалось сомнений. Человек, с которым они столкнулись в подземелье, был одним из этих «Призраков».
Когда в кабинет вошли Куаутли и Шочипилли, они застали своего начальника не усталым, а преображённым. В его взгляде появилась новая глубина и жёсткость. Это был уже не просто молодой чиновник, приехавший вершить правосудие. Это был человек, на которого внезапно обрушился груз всей истории его мира.
– Достопочтенный судья, мы готовы к допросу, – тихо доложил Куаутли, заметив, что начальник закончил свои размышления. – Вдова Коатликуэ доставлена.
– Ведите, – коротко бросил Ицтли.
– И ещё одно, достопочтенный судья. Очень важное, – добавил Шочипилли. – Мы заметили, что печать, которой была опечатана дверь в спальню господина Оцелотля, сломана. Мы осмотрели комнату, но вдова Коатликуэ клянётся священными именами, что ничего не пропало. Всё на своих местах, как и было. Никто ничего не видел и не слышал, ни стражники, ни служанки.
Ицтли никак не изменился в лице, но его пальцы на мгновение сжались на рукояти кинжала. Кто-то, зная, что дом находится под охраной, всё же рискнул проникнуть внутрь.
Вдову ввели двое судейских стражников. Ицтли не стал утомлять её долгими расспросами. Основные показания она уже дала сразу после смерти Оцелотля. Оставалась лишь одна формальность.
– Госпожа, вам нужно опознать одну вещь, похищенную из вашего дома, – сказал Ицтли и кивнул Куаутли. Тот внёс клетку с попугаем.
При виде птицы лицо Коатликуэ на мгновение ожило.
– Да, это он, – тихо подтвердила она. – Его зовут Кокоцин.
Она подняла на судью заплаканные глаза.
– Достопочтенный судья, я могу просить вас… вернуть мне его? В память о муже. Он – всё, что у меня осталось…
Ицтли внимательно посмотрел на неё.
– Вы знаете, как за ним ухаживать? – спросил он.
– Конечно! – с готовностью откликнулась вдова. – Муж никому, кроме мня, не доверял его кормить. Только я приносила ему зёрна чиа, кусочки сладкой папайи и его любимые орешки сапоты.
«У нас в ямыне нет ни того, ни другого», – подумал судья. Содержать говорящую птицу, привыкшую к роскоши, было бы проблематично.
– Хорошо, госпожа, – после недолгого раздумья произнёс Ицтли, принимая решение. – Я пойду вам навстречу. Птица остаётся уликой, но я передаю её вам на временное содержание. Вы позаботитесь о ней лучше, чем мои стражники. Но знайте: я могу забрать её в любой момент, днём или ночью, когда это понадобится для нужд следствия.
– Благодарю вас, достопочтенный судья! – на её лице отразилась искренняя благодарность.
После того как вдову с попугаем вывели, Ицтли посмотрел на своих помощников. Теперь он знал, что времени на раздумья у него нет. Враг дышит ему в затылок.
– Город спокоен, достопочтенный судья, – начал Куаутли. –Я расставил посты, как вы приказали. Пока ничего подозрительного.
– Спокойствие обманчиво, Куаутли, – Ицтли аккуратно свернул свиток, который держал в руках. – Наш враг не ушёл из города. Он затаился, как ягуар в засаде. И он нанесёт новый удар. Мы должны его опередить.
Он встал, его фигура казалась выше и увереннее, чем вчера.
– Слушайте мой приказ. Он окончательный и обсуждению не подлежит. Куаутли, ты берёшь на себя безопасность. Запрет на выход из города остаётся в силе. Начать тихий, методичный обыск – дом за домом, двор за двором. Искать человека со шрамами. Но делать это под предлогом переписи населения или проверки уплаты налогов. Не сеять панику. Утроить охрану ямыня. Мне нужны лучшие твои люди здесь, на стенах и у входов. Днём и ночью.
Воин кивнул. Этот приказ был ему понятен.
– Шочипилли, – повернулся судья к писцу, – на тебе более сложная задача. Ты должен положить конец истории о «Ночном Призраке». Ты составишь официальное объявление от моего имени. В нём будет сказано, что убийство торговца Оцелотля раскрыто. Убийцей был бродяга и вор, чьё имя мы пока не называем в интересах следствия. Мотив – ограбление. Преступник пытался бежать через тайные ходы под городом, но был загнан в ловушку и погиб в одном из обвалов.
– Но… это же неправда, судья, – пролепетал Шочипилли.
– Правда – это то, что служит порядку, – отрезал Ицтли, повторяя одно из изречений своего наставника в академии. – Нам нужно успокоить город. Нам нужно, чтобы наш настоящий враг поверил, что мы поверили в его приманку. Он должен счесть нас недалёкими глупцами. Это даст нам время. Ты зачитаешь это объявление старейшинам на площади сегодня в полдень.
Шочипилли, хоть и был потрясён, склонил голову. Он понимал логику судьи.
– И последнее, – Ицтли понизил голос, и его помощники невольно подались вперёд. – Эта находка… – он кивком указал на сундук, который теперь стоял в углу, накрытый плотным плащом, – должна быть доставлена в столицу, лично в руки тлатоани. Это приказ первостепенной важности. Мы выступаем завтра на рассвете. Скрытно.
Пока его помощники осознавали масштаб перемен, Ицтли взял со стола ключ от камер.
– Я разберусь ещё с одним делом. Куаутли, следуй за мной.
Подвал ямыня был таким же сырым и промозглым, как и весь город. В камере, за решёткой из железного дерева, сидел ткач Ичтли. Ночь в холоде и без выпивки отрезвила его. Сейчас это был не грозный мститель, а жалкий, сломленный человек с опухшим лицом и потухшим взглядом. Увидев судью, он даже не поднял головы.
– Я не убивал его, – прохрипел он в пол. – Я хотел. Каждый день хотел. Но я слишком труслив для этого.
– Я знаю, – ровным голосом ответил Ицтли. Он жестом приказал Куаутли открыть дверь. – Ты свободен.
Ткач недоверчиво поднял на него глаза.
– Свободен?
– У меня нет доказательств твоей вины. Не справедливо держать человека в тюрьме только за его ненависть к кому-то. Ты можешь идти.
Ицтли достал из кошеля на поясе несколько медных монет и протянул их ошеломлённому ткачу. Если в сердце империи чеканные деньги Пернатого Змея почти полностью вытеснили старую меновую торговлю, то в провинции простой люд по-прежнему мыслил связками какао-бобов и локтями ткани.
– Этого хватит, чтобы поесть и найти ночлег. И мой тебе совет, Ичтли: покинь этот город. Начни новую жизнь там, где тебя не гнетёт тень прошлого. Ненависть – плохой спутник. Она съедает человека изнутри.
Ткач, не веря своему счастью, неуклюже поклонился и, пошатываясь, вышел из камеры.
– Вы уверены в этом, судья? – тихо спросил Куаутли, когда они остались одни.
– Нет смысла и дальше его держать в застенках, – ответил Ицтли, глядя вслед сгорбленной фигуре. – Идём. Впереди много работы.
В полдень, как и было приказано, Шочипилли, дрожа от страха и гордости одновременно, зачитал перед старейшинами и небольшой толпой зевак официальное заключение судьи. новость была встречена со смесью облегчения и разочарования. Горожанам, с одной стороны, было приятно узнать, что призрак был выдумкой, с другой – жаль терять такую жуткую и интересную тему для сплетен. Но главное было достигнуто: напряжение спало. Люди разошлись по своим делам, обсуждая жадность убитого бродяги и расторопность нового судьи.
Казалось, в городе наступило хрупкое, но долгожданное затишье.
Но оно длилось недолго.
Ближе к вечеру, когда Ицтли и его помощники готовили всё необходимое для тайного отъезда, в двери ямыня отчаянно забарабанили. На пороге стоял один из судейских стражников, его лицо было белым как мел.
– Судья! Беда! – задыхаясь, прокричал он. – Ткач! Тот, которого вы отпустили!
– Что с ним? – холодно спросил Ицтли, уже зная, что не услышит ничего хорошего.
– Его нашли… в его лачуге на болотах. Он повешен!
– Сам? – резко спросил Куаутли.
– Мы тоже так сначала подумали, судья… Но на его груди… на его груди его же собственной кровью нарисован знак. Ухмыляющаяся рожа. Символ Тескатлипоки, Дымящегося Зеркала!
Ицтли на мгновение закрыл глаза. Убийца нанёс ответный удар. Быстрый, жестокий и полный символизма. Он не просто убил несчастного ткача, на которого пало подозрение. Он превратил жертву обстоятельств в мученика тёмного культа. Он высмеял «официальную версию» судьи и снова бросил город в пучину первобытного страха. Он превратил своё бегство в наступление.
Без единого слова Ицтли схватил свой плащ.
– Куаутли, со мной.
Они бегом направились к окраине города, к болотам. Лачуга ткача была окружена перепуганными соседями, которых сдерживала стража. Внутри было темно и пахло смертью.
Тело Ичтли висело под самой кровлей на грубой верёвке. Его ноги не доставали до пола всего на ладонь. А на его грязной рубахе, ярко, словно свежая рана, алел кровавый символ. Чудовищная, всё видящая, ухмыляющаяся рожа их древнего врага.
Ицтли молча смотрел на эту страшную картину. Его решение отпустить ткача, продиктованное и милосердием, и тактическим расчётом, привело к смерти этого человека. Враг использовал его гуманность против него же.
Он подошёл ближе. Рядом с телом на грязном полу валялись те несколько медных монет, что он дал ткачу утром. А на стене, нацарапанный углем, был ещё один знак. Маленькая, едва заметная фигурка – змея с перьями. Знак Кецалькоатля. Их знак.
Это было прямое послание. Убийца не просто бросал вызов. Он говорил: «Я знаю, кто ты. Я знаю, что ты нашёл. Ты пометил его своими деньгами, а я пометил его кровью своего бога. Это моя территория. И ты следующий».
Ицтли медленно повернулся к Куаутли.
– Это не просто послание, – тихо, но отчётливо произнёс он, и в его голосе не было ни страха, ни гнева, только ледяное спокойствие. – Это приглашение. Приглашение на войну. И мы его принимаем. Выезд отменяется. Мы остаёмся. И мы выкурим их из этой норы.
Вернувшись в ямынь, он не стал медлить. Он подозвал к себе обоих помощников.
– Шочипилли, – обратился он к писцу. – Мне нужен «птичий пепел». Ты знаешь, о чём я говорю. Белый порошок, который собирают в пещере летучих мышей. Действуй тихо.
– Что вы собираетесь делать, судья? – не выдержал Шочипилли.
– На разъяснения нет времени, – отрезал Ицтли. – Куаутли, твоя задача проще. Мне нужен мешок мелко истолчённого древесного угля. Самого лучшего, из железного дерева. И найди на рынке торговцев благовониями. Купи у них всю смолу копала, какая у них есть.
Старый воин лишь молча кивнул. Приказы, связанные с углём и смолой, не вызвали у него вопросов.
Пока его помощники спешили исполнять необычные приказы, судья Ицтли заперся в своём кабинете и разложил на столе карту подземных лабиринтов. Час битвы приближался.
Рассвет в Толлане-в-Туманах не принёс с собой ни света, ни облегчения. Он просто сменил непроглядную темень на серый, безрадостный полумрак. Туман стал чуть реже, обнажив мокрые, блестящие крыши и лужи грязной воды на площади, но солнце так и не осмелилось показать свой лик. Казалось, весь мир был вымочен в отчаянии и застыл в ожидании.
Этого ожидания не чувствовал лишь один человек в городе. Судья Ицтли не спал всю ночь. Прогнав остатки сна крепким, горьким чокоатлем, он сидел за своим столом в окружении развёрнутых шёлковых свитков. Воздух в кабинете наполнился сухим, пряным запахом камфары и древней бумаги. Пламя лампы догорало, но ему уже хватало скудного утреннего света, чтобы читать.
То, что он прочёл, потрясло его до самого основания. Это была не сухая хроника и не благочестивое жизнеописание, какие они изучали в академии. Это был живой голос. Голос Кецалькоатля, Божественного Основателя.
Но главное, Ицтли нашёл в свитках то, что заставило его кровь застыть в жилах. Кецалькоатль подробно описывал тайные ритуалы жрецов Тескатлипоки, их иерархию, их тайные знаки и, самое важное, их убежища. Он знал, что не смог уничтожить культ, а лишь загнал его в подполье. В одном из последних свитков он начертил подробную карту лабиринтов под пирамидой, отметив не только известные ему тайные ходы, но и главную цитадель культа – подземный храм, который он назвал «Сердце Тьмы».
И он описал их. «Воинов-Призраков». Отряд убийц внутри культа. Их признаком были ритуальные шрамы, полностью обезображивающие лицо. Этот варварский обряд служил цели стереть прошлое человека – его род, его имя, его прежнюю личность. Они носили поверх изуродованных лиц простые кожаные маски.
Теперь у судьи не оставалось сомнений. Человек, с которым они столкнулись в подземелье, был одним из этих «Призраков».
Когда в кабинет вошли Куаутли и Шочипилли, они застали своего начальника не усталым, а преображённым. В его взгляде появилась новая глубина и жёсткость. Это был уже не просто молодой чиновник, приехавший вершить правосудие. Это был человек, на которого внезапно обрушился груз всей истории его мира.
– Достопочтенный судья, мы готовы к допросу, – тихо доложил Куаутли, заметив, что начальник закончил свои размышления. – Вдова Коатликуэ доставлена.
– Ведите, – коротко бросил Ицтли.
– И ещё одно, достопочтенный судья. Очень важное, – добавил Шочипилли. – Мы заметили, что печать, которой была опечатана дверь в спальню господина Оцелотля, сломана. Мы осмотрели комнату, но вдова Коатликуэ клянётся священными именами, что ничего не пропало. Всё на своих местах, как и было. Никто ничего не видел и не слышал, ни стражники, ни служанки.
Ицтли никак не изменился в лице, но его пальцы на мгновение сжались на рукояти кинжала. Кто-то, зная, что дом находится под охраной, всё же рискнул проникнуть внутрь.
Вдову ввели двое судейских стражников. Ицтли не стал утомлять её долгими расспросами. Основные показания она уже дала сразу после смерти Оцелотля. Оставалась лишь одна формальность.
– Госпожа, вам нужно опознать одну вещь, похищенную из вашего дома, – сказал Ицтли и кивнул Куаутли. Тот внёс клетку с попугаем.
При виде птицы лицо Коатликуэ на мгновение ожило.
– Да, это он, – тихо подтвердила она. – Его зовут Кокоцин.
Она подняла на судью заплаканные глаза.
– Достопочтенный судья, я могу просить вас… вернуть мне его? В память о муже. Он – всё, что у меня осталось…
Ицтли внимательно посмотрел на неё.
– Вы знаете, как за ним ухаживать? – спросил он.
– Конечно! – с готовностью откликнулась вдова. – Муж никому, кроме мня, не доверял его кормить. Только я приносила ему зёрна чиа, кусочки сладкой папайи и его любимые орешки сапоты.
«У нас в ямыне нет ни того, ни другого», – подумал судья. Содержать говорящую птицу, привыкшую к роскоши, было бы проблематично.
– Хорошо, госпожа, – после недолгого раздумья произнёс Ицтли, принимая решение. – Я пойду вам навстречу. Птица остаётся уликой, но я передаю её вам на временное содержание. Вы позаботитесь о ней лучше, чем мои стражники. Но знайте: я могу забрать её в любой момент, днём или ночью, когда это понадобится для нужд следствия.
– Благодарю вас, достопочтенный судья! – на её лице отразилась искренняя благодарность.
После того как вдову с попугаем вывели, Ицтли посмотрел на своих помощников. Теперь он знал, что времени на раздумья у него нет. Враг дышит ему в затылок.
– Город спокоен, достопочтенный судья, – начал Куаутли. –Я расставил посты, как вы приказали. Пока ничего подозрительного.
– Спокойствие обманчиво, Куаутли, – Ицтли аккуратно свернул свиток, который держал в руках. – Наш враг не ушёл из города. Он затаился, как ягуар в засаде. И он нанесёт новый удар. Мы должны его опередить.
Он встал, его фигура казалась выше и увереннее, чем вчера.
– Слушайте мой приказ. Он окончательный и обсуждению не подлежит. Куаутли, ты берёшь на себя безопасность. Запрет на выход из города остаётся в силе. Начать тихий, методичный обыск – дом за домом, двор за двором. Искать человека со шрамами. Но делать это под предлогом переписи населения или проверки уплаты налогов. Не сеять панику. Утроить охрану ямыня. Мне нужны лучшие твои люди здесь, на стенах и у входов. Днём и ночью.
Воин кивнул. Этот приказ был ему понятен.
– Шочипилли, – повернулся судья к писцу, – на тебе более сложная задача. Ты должен положить конец истории о «Ночном Призраке». Ты составишь официальное объявление от моего имени. В нём будет сказано, что убийство торговца Оцелотля раскрыто. Убийцей был бродяга и вор, чьё имя мы пока не называем в интересах следствия. Мотив – ограбление. Преступник пытался бежать через тайные ходы под городом, но был загнан в ловушку и погиб в одном из обвалов.
– Но… это же неправда, судья, – пролепетал Шочипилли.
– Правда – это то, что служит порядку, – отрезал Ицтли, повторяя одно из изречений своего наставника в академии. – Нам нужно успокоить город. Нам нужно, чтобы наш настоящий враг поверил, что мы поверили в его приманку. Он должен счесть нас недалёкими глупцами. Это даст нам время. Ты зачитаешь это объявление старейшинам на площади сегодня в полдень.
Шочипилли, хоть и был потрясён, склонил голову. Он понимал логику судьи.
– И последнее, – Ицтли понизил голос, и его помощники невольно подались вперёд. – Эта находка… – он кивком указал на сундук, который теперь стоял в углу, накрытый плотным плащом, – должна быть доставлена в столицу, лично в руки тлатоани. Это приказ первостепенной важности. Мы выступаем завтра на рассвете. Скрытно.
Пока его помощники осознавали масштаб перемен, Ицтли взял со стола ключ от камер.
– Я разберусь ещё с одним делом. Куаутли, следуй за мной.
Подвал ямыня был таким же сырым и промозглым, как и весь город. В камере, за решёткой из железного дерева, сидел ткач Ичтли. Ночь в холоде и без выпивки отрезвила его. Сейчас это был не грозный мститель, а жалкий, сломленный человек с опухшим лицом и потухшим взглядом. Увидев судью, он даже не поднял головы.
– Я не убивал его, – прохрипел он в пол. – Я хотел. Каждый день хотел. Но я слишком труслив для этого.
– Я знаю, – ровным голосом ответил Ицтли. Он жестом приказал Куаутли открыть дверь. – Ты свободен.
Ткач недоверчиво поднял на него глаза.
– Свободен?
– У меня нет доказательств твоей вины. Не справедливо держать человека в тюрьме только за его ненависть к кому-то. Ты можешь идти.
Ицтли достал из кошеля на поясе несколько медных монет и протянул их ошеломлённому ткачу. Если в сердце империи чеканные деньги Пернатого Змея почти полностью вытеснили старую меновую торговлю, то в провинции простой люд по-прежнему мыслил связками какао-бобов и локтями ткани.
– Этого хватит, чтобы поесть и найти ночлег. И мой тебе совет, Ичтли: покинь этот город. Начни новую жизнь там, где тебя не гнетёт тень прошлого. Ненависть – плохой спутник. Она съедает человека изнутри.
Ткач, не веря своему счастью, неуклюже поклонился и, пошатываясь, вышел из камеры.
– Вы уверены в этом, судья? – тихо спросил Куаутли, когда они остались одни.
– Нет смысла и дальше его держать в застенках, – ответил Ицтли, глядя вслед сгорбленной фигуре. – Идём. Впереди много работы.
В полдень, как и было приказано, Шочипилли, дрожа от страха и гордости одновременно, зачитал перед старейшинами и небольшой толпой зевак официальное заключение судьи. новость была встречена со смесью облегчения и разочарования. Горожанам, с одной стороны, было приятно узнать, что призрак был выдумкой, с другой – жаль терять такую жуткую и интересную тему для сплетен. Но главное было достигнуто: напряжение спало. Люди разошлись по своим делам, обсуждая жадность убитого бродяги и расторопность нового судьи.
Казалось, в городе наступило хрупкое, но долгожданное затишье.
Но оно длилось недолго.
Ближе к вечеру, когда Ицтли и его помощники готовили всё необходимое для тайного отъезда, в двери ямыня отчаянно забарабанили. На пороге стоял один из судейских стражников, его лицо было белым как мел.
– Судья! Беда! – задыхаясь, прокричал он. – Ткач! Тот, которого вы отпустили!
– Что с ним? – холодно спросил Ицтли, уже зная, что не услышит ничего хорошего.
– Его нашли… в его лачуге на болотах. Он повешен!
– Сам? – резко спросил Куаутли.
– Мы тоже так сначала подумали, судья… Но на его груди… на его груди его же собственной кровью нарисован знак. Ухмыляющаяся рожа. Символ Тескатлипоки, Дымящегося Зеркала!
Ицтли на мгновение закрыл глаза. Убийца нанёс ответный удар. Быстрый, жестокий и полный символизма. Он не просто убил несчастного ткача, на которого пало подозрение. Он превратил жертву обстоятельств в мученика тёмного культа. Он высмеял «официальную версию» судьи и снова бросил город в пучину первобытного страха. Он превратил своё бегство в наступление.
Без единого слова Ицтли схватил свой плащ.
– Куаутли, со мной.
Они бегом направились к окраине города, к болотам. Лачуга ткача была окружена перепуганными соседями, которых сдерживала стража. Внутри было темно и пахло смертью.
Тело Ичтли висело под самой кровлей на грубой верёвке. Его ноги не доставали до пола всего на ладонь. А на его грязной рубахе, ярко, словно свежая рана, алел кровавый символ. Чудовищная, всё видящая, ухмыляющаяся рожа их древнего врага.
Ицтли молча смотрел на эту страшную картину. Его решение отпустить ткача, продиктованное и милосердием, и тактическим расчётом, привело к смерти этого человека. Враг использовал его гуманность против него же.
Он подошёл ближе. Рядом с телом на грязном полу валялись те несколько медных монет, что он дал ткачу утром. А на стене, нацарапанный углем, был ещё один знак. Маленькая, едва заметная фигурка – змея с перьями. Знак Кецалькоатля. Их знак.
Это было прямое послание. Убийца не просто бросал вызов. Он говорил: «Я знаю, кто ты. Я знаю, что ты нашёл. Ты пометил его своими деньгами, а я пометил его кровью своего бога. Это моя территория. И ты следующий».
Ицтли медленно повернулся к Куаутли.
– Это не просто послание, – тихо, но отчётливо произнёс он, и в его голосе не было ни страха, ни гнева, только ледяное спокойствие. – Это приглашение. Приглашение на войну. И мы его принимаем. Выезд отменяется. Мы остаёмся. И мы выкурим их из этой норы.
Вернувшись в ямынь, он не стал медлить. Он подозвал к себе обоих помощников.
– Шочипилли, – обратился он к писцу. – Мне нужен «птичий пепел». Ты знаешь, о чём я говорю. Белый порошок, который собирают в пещере летучих мышей. Действуй тихо.
– Что вы собираетесь делать, судья? – не выдержал Шочипилли.
– На разъяснения нет времени, – отрезал Ицтли. – Куаутли, твоя задача проще. Мне нужен мешок мелко истолчённого древесного угля. Самого лучшего, из железного дерева. И найди на рынке торговцев благовониями. Купи у них всю смолу копала, какая у них есть.
Старый воин лишь молча кивнул. Приказы, связанные с углём и смолой, не вызвали у него вопросов.
Пока его помощники спешили исполнять необычные приказы, судья Ицтли заперся в своём кабинете и разложил на столе карту подземных лабиринтов. Час битвы приближался.
Спойлер: Глава 7. Карта тьмы
Глава 7. Карта тьмы
Ночь снова вступила в свои права, ещё более тёмная и гнетущая, чем предыдущая. Запах смерти, казалось, смешался с запахом тумана и теперь проникал в каждый дом, в каждую щель. Город замер в ужасе. Весть о ритуальном убийстве ткача Ичтли разнеслась мгновенно, передаваемая из уст в уста испуганным шёпотом. История о бродяге-убийце, так складно сочинённая судьёй, рассыпалась в прах. Люди снова поверили в призраков, демонов и древние проклятия. Власть судьи Ицтли, едва успев утвердиться, повисла на волоске.
Но в кабинете ямыня, превратившемся в штаб военной операции, царила иная атмосфера. Здесь не было места страху. Воздух потрескивал от напряжения и сосредоточенной, холодной ярости. В свете десятка масляных ламп, собранных со всего здания, трое мужчин склонились над огромным свитком, расстеленным на столе. Это была одна из карт, найденных в сундуке. Карта подземных лабиринтов под Толланом.
Ицтли медленно вёл пальцем по пожелтевшему шёлку.
– Он хочет, чтобы мы боялись. Он хочет, чтобы мы ушли. Он думает, что мы, как и все наши предшественники, запрёмся в ямыне и будем ждать помощи из столицы, – голос судьи был ровным, почти бесстрастным, но в его глубине звучали обсидиановые нотки. – Он просчитался. Мы не будем прятаться. Мы сами пойдём в его логово.
– Но, судья, это самоубийство! – впервые за всё время возразил Куаутли. – Мы не знаем, сколько их там. Мы не знаем их ловушек. Прошлый раз нам просто повезло.
– Прошлый раз мы шли вслепую. А теперь у нас есть глаза самого Божественного Основателя, – Ицтли постучал пальцем по карте. – Кецалькоатль изучил эти катакомбы. Он нанёс на карту всё, что смог узнать. Вот, смотри. – Он указал на центральную часть лабиринта. – Это «Сердце Тьмы». Главный храм культа. Кроме главного входа, он соединяется с городом тремя потайными ходами. Один мы уже знаем – через «дыхало» жрецов. Второй – через систему канализации. И есть третий. Самый тайный. Он ведёт от дома, который сейчас принадлежит… вдове Коатликуэ.
Шочипилли ахнул.
– Дом господина Оцелотля?
– Именно. Дом был построен на земле, где раньше стояли строения, принадлежавшие жрецам. Они вплели свои тайны в ткань этого города.
Ицтли выпрямился, и его тёмные глаза обвели помощников.
– Вот мой план. Он дерзкий, но это наш единственный шанс. Мы разделимся на три группы. Куаутли, ты возглавишь первую. Вместе с шестью своими лучшими стражниками ты займёшь позицию у «Пьяного Опоссума». Столько же стражников перекроет «дыхало». Ваша задача – перекрыть путь к отступлению. Никто не должен выйти из этого туннеля живым. Никто.
Лицо старого воина просветлело. Эта задача была ему по душе. Действовать. Бить. А не сидеть в обороне. Он молча кивнул, его рука уже сжимала рукоять меча.
– Шочипилли, – продолжил судья, – твоя роль не менее важна. Ты остаёшься здесь, в ямыне. Ты – моя связь с внешним миром и мой резерв. Ты подготовишь всё для приёма раненых. Приведёшь сюда травницу Науатль с её лечебными снадобьями. Если к рассвету мы не вернёмся, ты возьмёшь почтовую горлицу и отправишь и её, и самого быстрого гонца, в столицу с моим последним отчётом и просьбой прислать сюда отряд воинов Яшмового Щита. Отчёт ты напишешь заранее. И не вздумай выходить из ямыня, что бы ни случилось.
Писец побледнел, но в его глазах была решимость. Он понял, что судья доверяет ему не только свою жизнь, но и судьбу всего дела.
– Будет исполнено, достопочтенный судья.
– А я… – Ицтли взял со стола ещё одну карту, поменьше. – Я и четверо воинов войдём в лабиринт через потайной ход в доме Оцелотля… если я смогу открыть его… Наша цель – сам храм. Наша задача – найти и обезвредить их лидера. Человека со шрамами. Лишённая головы, змея не опасна. Мы навяжем им бой на нашей территории – в том самом зале с жертвенником, где есть лишь три выхода.
– Судья, позвольте мне пойти с вами! – воскликнул Куаутли. – Моё место рядом с вами!
– Твоё место там, где ты нужнее всего, старый друг, – мягко, но твёрдо ответил Ицтли. – Ты единственный, кому я могу доверить перекрыть им путь к бегству. Если хоть один из них прорвётся, он растворится в джунглях и мы его никогда не найдём. Идти со мной – честь, но выполнить приказ – долг.
Куаутли стиснул зубы, но подчинился. Логика судьи была безупречна.
Через час три группы были готовы. Они действовали в полной тишине, пользуясь предрассветной тьмой. Группа Куаутли растворилась в тумане, направившись к таверне. Шочипилли запер за ними массивные ворота ямыня, превратив его в осаждённую крепость.
Судья Ицтли и его небольшой отряд из четырёх самых опытных и молчаливых воинов снова оказались у дома покойного Оцелотля. Ночь была их союзником, скрывая их передвижения в плотном, как сажа, мраке. У ворот их встретил судейский стражник.
– В доме всё спокойно, достопочтенный судья. Никто не входил и не выходил, – доложил он шёпотом.
– Хорошо. Разбуди госпожу Коатликуэ, – приказал Ицтли.
Через несколько минут на пороге появилась сама вдова. На её плечи был накинут простой плащ, а лицо без всяких украшений казалось совсем юным и испуганным. За её спиной испуганно жались две служанки. Визит судьи посреди ночи в сопровождении вооружённых воинов поверг их в трепет.
– Судья? – пролепетала Коатликуэ, кутаясь в плащ. – Что-то случилось?
– Ничего, о чём стоило бы беспокоиться, госпожа, – голос Ицтли был ровным и почти успокаивающим, что разительно контрастировало с его суровым видом. – В ходе расследования выяснилось, что в этой комнате, – он указал на бывшую спальню её мужа, – может находиться важная для дела улика, которую мы ранее упустили. Нам нужно провести повторный осмотр. Прошу прощения за беспокойство.
Он не стал ждать её разрешения и решительно вошёл внутрь. Воины последовали за ним. Вдова и служанки, не решаясь ни войти следом, ни уйти, остались стоять в дверях, с ужасом наблюдая за происходящим. А в клетке, стоявшей в углу комнаты, встревожено завозился попугай Кокоцин.
Не обращая внимания ни на женщин, ни на птицу, Ицтли подошёл к стене, которая одновременно была и частью скалы. Он указал на её основание.
– Проход здесь, – коротко бросил он своим людям.
Ицтли присел на корточки у стены, на то самое место, где нашли тело торговца.
– Свети сюда, – прошептал он одному из воинов, который держал масляную лампу.
На карте из сундука Кецалькоатля на этом самом месте был нарисован странный символ, похожий на созвездие – ряд из семи точек, соединённых линиями. «Небесный рынок, где сходятся судьбы», – гласила подпись под символом.
Ицтли провёл пальцами по стене у самого пола. И нашёл их. Вкрапление в скале – семь маленьких, едва выступающих камешков, расположенных точь-в-точь как на карте.
Он попробовал нажать на один из камешков. Ничего не произошло. Попробовал нажать на другой – тот же результат.
«Небесный рынок»… На языке столичных звездочетов так называлось созвездие Тианкицтли (Плеяды).
Ицтли закрыл глаза, вспоминая ночное звёздное небо. В сутках жителей империи было восемь ночных страж, и в каждую из них господствовало определённое созвездие. Последовательность их появления на ночном небе была священна и неизменна. И Тианкицтли занимали там своё, особое место. Ицтли знал эту последовательность наизусть.
– Пять… три… семь… – прошептал он, следуя за движением звёзд в своей памяти. Его пальцы, как пальцы арфиста, забегали по каменным головкам. Он нажимал на них в том порядке, в котором они должны были бы зажигаться на ночном небе, следуя за луной. Пять… три… семь… один… четыре… два… шесть.
Последнее нажатие.
Несколько ударов сердца ничего не происходило. А затем раздался низкий, скрежещущий гул, идущий из самых недр земли. Каменная плита в стене, огромная и монолитная, медленно поползла вниз, открывая тёмный, пахнущий сыростью и вечностью проход.
– За мной, – скомандовал Ицтли, первым шагая в темноту. – И не отставать.
За открывшимся проходом оказалась узкая и крутая деревянная лестница, ведущая вниз. Она недовольно заскрипела под весом первого же воина. В лицо им пахнуло не древностью, а затхлостью – запахом слежавшейся пыли и старого, гниющего дерева.
Они спустились в небольшой, выдолбленный прямо в скале подвал. Здесь царил хаос: в углах валялись сломанные глиняные горшки, истлевшие мешки, остатки деревянной мебели. В свете масляной лампы по стенам шныряли тени от огромных пауков.
Лишь в дальней стене подвала виднелся ещё один проём, уже не скрытый никакими механизмами. Тёмный, грубо вытесанный, он был похож на разинутую пасть. И вот уже оттуда веяло настоящей древностью, холодом тысячелетних камней и чем-то ещё, неуловимым и тревожным. Это и был настоящий вход в катакомбы. Они шагнули в темноту.
Туннель ветвился как корни гигантской сейбы. Ицтли вёл свою команду, время от времени сверяясь с картой Кецалькоатля. Через некоторое время они начали слышать звуки. Неясный гул, похожий на пение или чтение молитв, и ритмичный бой барабана, который, казалось, отзывался в самой грудной клетке.
Они приближались к «Сердцу Тьмы».
Ицтли знаком приказал всем остановиться и погасить факелы. Они замерли у небольшой расщелины в стене, из которой и доносились звуки и пробивался тусклый, красноватый свет. По очереди они заглянули внутрь.
Зрелище было как из самого страшного кошмара.
С потолка огромного, неправильной формы, грота, свисали сталактиты, похожие на зубы чудовища. В центре, на возвышении, стояло гигантское, вырезанное из цельного куска обсидиана изваяние Тескатлипоки. Его пустые глазницы, казалось, вглядывались в каждого присутствующего, а обсидиановое зеркало на месте оторванной ступни зловеще поблёскивало в свете десятков факелов и жаровен. Прямо за спиной обсидианового божества, в дальней стене грота, чернел зев ещё одного туннеля.
Вокруг изваяния в ритуальном танце двигались около двух десятков человек в чёрных балахонах с капюшонами, скрывавшими лица. Они монотонно распевали гимн, от которого кровь стыла в жилах. А перед статуей, со связанными руками и ногами, на коленях стояли три человека – двое мужчин и женщина. Видимо, это и были пропавшие жители города, которых сочли жертвами «Ночного Призрака».
А руководил всем этим действом человек в богато расшитом перьями плаще. В его поднятой руке сверкал ритуальный обсидиановый нож.
Но это был не человек в маске. Этот был выше и заметно старше.
– Сегодня Дымящееся Зеркало получит свою дань! – пророкотал его голос, усиленный эхом пещеры. –За поруганную святыню! Кровь за кровь!
С этими словами он занёс нож над первым из пленников.
– Сейчас, – прошептал Ицтли.
Он не собирался вступать в бой здесь. Это была верная смерть. Он достал из мешочка маленький глиняный шарик. Это была дымовая шашка, рецепт которой он нашёл в свитках Кецалькоатля. Простое, но эффективное средство.
Выждав мгновение, он метнул шарик в центр зала, целясь в одну из жаровен.
Шарик, ударившись о раскалённые угли, взорвался с оглушительным хлопком. Из него во все стороны повалили клубы едкого, удушливого дыма, который мгновенно заполнил всё пространство.
В пещере поднялся невообразимый переполох. Культисты в панике метались, кашляя и задыхаясь, их пение сменилось криками ужаса. Пленники, воспользовавшись суматохой, попытались расползтись в разные стороны.
Это был шанс.
Без лишних слов, каждый из стражников достал из-за пояса небольшой свёрток, который судья Итцли заранее выдал им и объяснил как пользоваться. В нём был простой квадрат грубой хлопковой ткани ичкатля, и маленький, плотно заткнутый флакон. Открыв флаконы, они смочили ткань в терпко пахнущей жидкости шокойотле или «кислой воде», и плотно прижали влажную ткань к носу и рту. Теперь они были готовы.
– В бой! – зычно скомандовал Ицтли.
Стражники выскочили из своего укрытия, и вступили в бой с рядовыми сектантами. Держа мокрую ткань у лица одной рукой, другой они сжимали свои макуа-текпатли – короткие и широкие обсидиановые мечи. Дым и паника были их союзниками. С яростным рёвом воины врубились в мечущуюся толпу культистов. Паника достигла своего пика. Они в ужасе бросились к спасительному зеву дальнего туннеля. Среди мечущихся чёрных балахонов Ицтли на мгновение увидел и их предводителя, верховного жреца – тот, отбросив мешавший бегу ритуальный плащ, пытался протиснуться сквозь толпу своих же последователей.
Но человека в кожаной маске среди них не было.
– Где он? – прорычал Ицтли скорее себе, чем остальным.
И в этот момент сверху, из темноты, раздался тихий смех.
Ицтли поднял голову. Там, цепляясь за выступ в стене, распластался человек в маске.
– Глупый маленький судья, – прошипел он. – Ты думал, что карта твоего самозванца-бога даст тебе преимущество? За те несколько дней, что я провёл здесь, я успел изучить каждый камень и каждую трещину!
С этими словами он прыгнул. Но не на него, а в темноту туннеля, по которому они только что пришли. Который вёл назад, прямо к дому вдовы Коатликуэ.
Ицтли понял свою ошибку. Пока он готовил атаку на храм, враг готовил свою. Главный жрец и его паства были лишь приманкой. Настоящая цель «Ночного Призрака» была в другом.
В этот самый момент его люди должны штурмовать слабо защищённый ямынь, чтобы вернуть сундук. А он сам, пользуясь суматохой, собирался устранить последнего свидетеля и единственную помеху. Вдову.
Он бросился вслед за человеком в маске, оставив своих четверых воинов сдерживать натиск разъярённых культистов в зале трёх коридоров. Это была гонка со смертью. И судья уже знал, что опаздывает.
Ночь снова вступила в свои права, ещё более тёмная и гнетущая, чем предыдущая. Запах смерти, казалось, смешался с запахом тумана и теперь проникал в каждый дом, в каждую щель. Город замер в ужасе. Весть о ритуальном убийстве ткача Ичтли разнеслась мгновенно, передаваемая из уст в уста испуганным шёпотом. История о бродяге-убийце, так складно сочинённая судьёй, рассыпалась в прах. Люди снова поверили в призраков, демонов и древние проклятия. Власть судьи Ицтли, едва успев утвердиться, повисла на волоске.
Но в кабинете ямыня, превратившемся в штаб военной операции, царила иная атмосфера. Здесь не было места страху. Воздух потрескивал от напряжения и сосредоточенной, холодной ярости. В свете десятка масляных ламп, собранных со всего здания, трое мужчин склонились над огромным свитком, расстеленным на столе. Это была одна из карт, найденных в сундуке. Карта подземных лабиринтов под Толланом.
Ицтли медленно вёл пальцем по пожелтевшему шёлку.
– Он хочет, чтобы мы боялись. Он хочет, чтобы мы ушли. Он думает, что мы, как и все наши предшественники, запрёмся в ямыне и будем ждать помощи из столицы, – голос судьи был ровным, почти бесстрастным, но в его глубине звучали обсидиановые нотки. – Он просчитался. Мы не будем прятаться. Мы сами пойдём в его логово.
– Но, судья, это самоубийство! – впервые за всё время возразил Куаутли. – Мы не знаем, сколько их там. Мы не знаем их ловушек. Прошлый раз нам просто повезло.
– Прошлый раз мы шли вслепую. А теперь у нас есть глаза самого Божественного Основателя, – Ицтли постучал пальцем по карте. – Кецалькоатль изучил эти катакомбы. Он нанёс на карту всё, что смог узнать. Вот, смотри. – Он указал на центральную часть лабиринта. – Это «Сердце Тьмы». Главный храм культа. Кроме главного входа, он соединяется с городом тремя потайными ходами. Один мы уже знаем – через «дыхало» жрецов. Второй – через систему канализации. И есть третий. Самый тайный. Он ведёт от дома, который сейчас принадлежит… вдове Коатликуэ.
Шочипилли ахнул.
– Дом господина Оцелотля?
– Именно. Дом был построен на земле, где раньше стояли строения, принадлежавшие жрецам. Они вплели свои тайны в ткань этого города.
Ицтли выпрямился, и его тёмные глаза обвели помощников.
– Вот мой план. Он дерзкий, но это наш единственный шанс. Мы разделимся на три группы. Куаутли, ты возглавишь первую. Вместе с шестью своими лучшими стражниками ты займёшь позицию у «Пьяного Опоссума». Столько же стражников перекроет «дыхало». Ваша задача – перекрыть путь к отступлению. Никто не должен выйти из этого туннеля живым. Никто.
Лицо старого воина просветлело. Эта задача была ему по душе. Действовать. Бить. А не сидеть в обороне. Он молча кивнул, его рука уже сжимала рукоять меча.
– Шочипилли, – продолжил судья, – твоя роль не менее важна. Ты остаёшься здесь, в ямыне. Ты – моя связь с внешним миром и мой резерв. Ты подготовишь всё для приёма раненых. Приведёшь сюда травницу Науатль с её лечебными снадобьями. Если к рассвету мы не вернёмся, ты возьмёшь почтовую горлицу и отправишь и её, и самого быстрого гонца, в столицу с моим последним отчётом и просьбой прислать сюда отряд воинов Яшмового Щита. Отчёт ты напишешь заранее. И не вздумай выходить из ямыня, что бы ни случилось.
Писец побледнел, но в его глазах была решимость. Он понял, что судья доверяет ему не только свою жизнь, но и судьбу всего дела.
– Будет исполнено, достопочтенный судья.
– А я… – Ицтли взял со стола ещё одну карту, поменьше. – Я и четверо воинов войдём в лабиринт через потайной ход в доме Оцелотля… если я смогу открыть его… Наша цель – сам храм. Наша задача – найти и обезвредить их лидера. Человека со шрамами. Лишённая головы, змея не опасна. Мы навяжем им бой на нашей территории – в том самом зале с жертвенником, где есть лишь три выхода.
– Судья, позвольте мне пойти с вами! – воскликнул Куаутли. – Моё место рядом с вами!
– Твоё место там, где ты нужнее всего, старый друг, – мягко, но твёрдо ответил Ицтли. – Ты единственный, кому я могу доверить перекрыть им путь к бегству. Если хоть один из них прорвётся, он растворится в джунглях и мы его никогда не найдём. Идти со мной – честь, но выполнить приказ – долг.
Куаутли стиснул зубы, но подчинился. Логика судьи была безупречна.
Через час три группы были готовы. Они действовали в полной тишине, пользуясь предрассветной тьмой. Группа Куаутли растворилась в тумане, направившись к таверне. Шочипилли запер за ними массивные ворота ямыня, превратив его в осаждённую крепость.
Судья Ицтли и его небольшой отряд из четырёх самых опытных и молчаливых воинов снова оказались у дома покойного Оцелотля. Ночь была их союзником, скрывая их передвижения в плотном, как сажа, мраке. У ворот их встретил судейский стражник.
– В доме всё спокойно, достопочтенный судья. Никто не входил и не выходил, – доложил он шёпотом.
– Хорошо. Разбуди госпожу Коатликуэ, – приказал Ицтли.
Через несколько минут на пороге появилась сама вдова. На её плечи был накинут простой плащ, а лицо без всяких украшений казалось совсем юным и испуганным. За её спиной испуганно жались две служанки. Визит судьи посреди ночи в сопровождении вооружённых воинов поверг их в трепет.
– Судья? – пролепетала Коатликуэ, кутаясь в плащ. – Что-то случилось?
– Ничего, о чём стоило бы беспокоиться, госпожа, – голос Ицтли был ровным и почти успокаивающим, что разительно контрастировало с его суровым видом. – В ходе расследования выяснилось, что в этой комнате, – он указал на бывшую спальню её мужа, – может находиться важная для дела улика, которую мы ранее упустили. Нам нужно провести повторный осмотр. Прошу прощения за беспокойство.
Он не стал ждать её разрешения и решительно вошёл внутрь. Воины последовали за ним. Вдова и служанки, не решаясь ни войти следом, ни уйти, остались стоять в дверях, с ужасом наблюдая за происходящим. А в клетке, стоявшей в углу комнаты, встревожено завозился попугай Кокоцин.
Не обращая внимания ни на женщин, ни на птицу, Ицтли подошёл к стене, которая одновременно была и частью скалы. Он указал на её основание.
– Проход здесь, – коротко бросил он своим людям.
Ицтли присел на корточки у стены, на то самое место, где нашли тело торговца.
– Свети сюда, – прошептал он одному из воинов, который держал масляную лампу.
На карте из сундука Кецалькоатля на этом самом месте был нарисован странный символ, похожий на созвездие – ряд из семи точек, соединённых линиями. «Небесный рынок, где сходятся судьбы», – гласила подпись под символом.
Ицтли провёл пальцами по стене у самого пола. И нашёл их. Вкрапление в скале – семь маленьких, едва выступающих камешков, расположенных точь-в-точь как на карте.
Он попробовал нажать на один из камешков. Ничего не произошло. Попробовал нажать на другой – тот же результат.
«Небесный рынок»… На языке столичных звездочетов так называлось созвездие Тианкицтли (Плеяды).
Ицтли закрыл глаза, вспоминая ночное звёздное небо. В сутках жителей империи было восемь ночных страж, и в каждую из них господствовало определённое созвездие. Последовательность их появления на ночном небе была священна и неизменна. И Тианкицтли занимали там своё, особое место. Ицтли знал эту последовательность наизусть.
– Пять… три… семь… – прошептал он, следуя за движением звёзд в своей памяти. Его пальцы, как пальцы арфиста, забегали по каменным головкам. Он нажимал на них в том порядке, в котором они должны были бы зажигаться на ночном небе, следуя за луной. Пять… три… семь… один… четыре… два… шесть.
Последнее нажатие.
Несколько ударов сердца ничего не происходило. А затем раздался низкий, скрежещущий гул, идущий из самых недр земли. Каменная плита в стене, огромная и монолитная, медленно поползла вниз, открывая тёмный, пахнущий сыростью и вечностью проход.
– За мной, – скомандовал Ицтли, первым шагая в темноту. – И не отставать.
За открывшимся проходом оказалась узкая и крутая деревянная лестница, ведущая вниз. Она недовольно заскрипела под весом первого же воина. В лицо им пахнуло не древностью, а затхлостью – запахом слежавшейся пыли и старого, гниющего дерева.
Они спустились в небольшой, выдолбленный прямо в скале подвал. Здесь царил хаос: в углах валялись сломанные глиняные горшки, истлевшие мешки, остатки деревянной мебели. В свете масляной лампы по стенам шныряли тени от огромных пауков.
Лишь в дальней стене подвала виднелся ещё один проём, уже не скрытый никакими механизмами. Тёмный, грубо вытесанный, он был похож на разинутую пасть. И вот уже оттуда веяло настоящей древностью, холодом тысячелетних камней и чем-то ещё, неуловимым и тревожным. Это и был настоящий вход в катакомбы. Они шагнули в темноту.
Туннель ветвился как корни гигантской сейбы. Ицтли вёл свою команду, время от времени сверяясь с картой Кецалькоатля. Через некоторое время они начали слышать звуки. Неясный гул, похожий на пение или чтение молитв, и ритмичный бой барабана, который, казалось, отзывался в самой грудной клетке.
Они приближались к «Сердцу Тьмы».
Ицтли знаком приказал всем остановиться и погасить факелы. Они замерли у небольшой расщелины в стене, из которой и доносились звуки и пробивался тусклый, красноватый свет. По очереди они заглянули внутрь.
Зрелище было как из самого страшного кошмара.
С потолка огромного, неправильной формы, грота, свисали сталактиты, похожие на зубы чудовища. В центре, на возвышении, стояло гигантское, вырезанное из цельного куска обсидиана изваяние Тескатлипоки. Его пустые глазницы, казалось, вглядывались в каждого присутствующего, а обсидиановое зеркало на месте оторванной ступни зловеще поблёскивало в свете десятков факелов и жаровен. Прямо за спиной обсидианового божества, в дальней стене грота, чернел зев ещё одного туннеля.
Вокруг изваяния в ритуальном танце двигались около двух десятков человек в чёрных балахонах с капюшонами, скрывавшими лица. Они монотонно распевали гимн, от которого кровь стыла в жилах. А перед статуей, со связанными руками и ногами, на коленях стояли три человека – двое мужчин и женщина. Видимо, это и были пропавшие жители города, которых сочли жертвами «Ночного Призрака».
А руководил всем этим действом человек в богато расшитом перьями плаще. В его поднятой руке сверкал ритуальный обсидиановый нож.
Но это был не человек в маске. Этот был выше и заметно старше.
– Сегодня Дымящееся Зеркало получит свою дань! – пророкотал его голос, усиленный эхом пещеры. –За поруганную святыню! Кровь за кровь!
С этими словами он занёс нож над первым из пленников.
– Сейчас, – прошептал Ицтли.
Он не собирался вступать в бой здесь. Это была верная смерть. Он достал из мешочка маленький глиняный шарик. Это была дымовая шашка, рецепт которой он нашёл в свитках Кецалькоатля. Простое, но эффективное средство.
Выждав мгновение, он метнул шарик в центр зала, целясь в одну из жаровен.
Шарик, ударившись о раскалённые угли, взорвался с оглушительным хлопком. Из него во все стороны повалили клубы едкого, удушливого дыма, который мгновенно заполнил всё пространство.
В пещере поднялся невообразимый переполох. Культисты в панике метались, кашляя и задыхаясь, их пение сменилось криками ужаса. Пленники, воспользовавшись суматохой, попытались расползтись в разные стороны.
Это был шанс.
Без лишних слов, каждый из стражников достал из-за пояса небольшой свёрток, который судья Итцли заранее выдал им и объяснил как пользоваться. В нём был простой квадрат грубой хлопковой ткани ичкатля, и маленький, плотно заткнутый флакон. Открыв флаконы, они смочили ткань в терпко пахнущей жидкости шокойотле или «кислой воде», и плотно прижали влажную ткань к носу и рту. Теперь они были готовы.
– В бой! – зычно скомандовал Ицтли.
Стражники выскочили из своего укрытия, и вступили в бой с рядовыми сектантами. Держа мокрую ткань у лица одной рукой, другой они сжимали свои макуа-текпатли – короткие и широкие обсидиановые мечи. Дым и паника были их союзниками. С яростным рёвом воины врубились в мечущуюся толпу культистов. Паника достигла своего пика. Они в ужасе бросились к спасительному зеву дальнего туннеля. Среди мечущихся чёрных балахонов Ицтли на мгновение увидел и их предводителя, верховного жреца – тот, отбросив мешавший бегу ритуальный плащ, пытался протиснуться сквозь толпу своих же последователей.
Но человека в кожаной маске среди них не было.
– Где он? – прорычал Ицтли скорее себе, чем остальным.
И в этот момент сверху, из темноты, раздался тихий смех.
Ицтли поднял голову. Там, цепляясь за выступ в стене, распластался человек в маске.
– Глупый маленький судья, – прошипел он. – Ты думал, что карта твоего самозванца-бога даст тебе преимущество? За те несколько дней, что я провёл здесь, я успел изучить каждый камень и каждую трещину!
С этими словами он прыгнул. Но не на него, а в темноту туннеля, по которому они только что пришли. Который вёл назад, прямо к дому вдовы Коатликуэ.
Ицтли понял свою ошибку. Пока он готовил атаку на храм, враг готовил свою. Главный жрец и его паства были лишь приманкой. Настоящая цель «Ночного Призрака» была в другом.
В этот самый момент его люди должны штурмовать слабо защищённый ямынь, чтобы вернуть сундук. А он сам, пользуясь суматохой, собирался устранить последнего свидетеля и единственную помеху. Вдову.
Он бросился вслед за человеком в маске, оставив своих четверых воинов сдерживать натиск разъярённых культистов в зале трёх коридоров. Это была гонка со смертью. И судья уже знал, что опаздывает.
Спойлер: Глава 8. Танец Обсидиана и Стали
Глава 8. Танец Обсидиана и Стали
Каменный коридор был узким и скользким, как горло гигантской змеи. Ицтли бежал, не разбирая дороги, почти не чувствуя, как острые камни царапают его руки, когда он опирался на стены на крутых поворотах. Свет его маленького масляного светильника, выхватывал из темноты лишь несколько шагов впереди.
Он слышал позади нарастающий рёв битвы – его четверо верных воинов приняли на себя ярость двух десятков культистов. Когда едкий дым начал редеть, характер боя поменялся. Испуганные вопли сменились многоголосым рёвом. Культисты опомнились, увидев, что против них стоит не большой отряд воинов, а всего лишь четверо смельчаков. Паника улеглась, уступив место злобе. Он слышал ответный, отчаянный клич своих воинов – уже не клич атаки, а рык ягуаров, окружённых стаей койотов.
Они покупали ему время ценой своих жизней. Этот долг он мог оплатить, лишь успев спасти следующую жертву.
Мысли в его голове неслись с бешеной скоростью, складываясь в ужасающую картину.
Ошибка! Грубая ошибка! Я сосредоточился на убийце, но не подумал о его союзниках. Не в подземелье, а в самом городе!
Вдова Коатликуэ. Красивая, молодая, внезапно разбогатевшая. Что, если она была заодно с ними с самого начала? Что, если это она сама впустила «Ночного Призрака» в дом и помогла ему украсть попугая? А её дом теперь стал местом, откуда его сообщники должны были начать атаку на ямынь?
Туннель резко пошёл вверх. Ицтли ускорился, его лёгкие горели огнём. Он выскочил из туннеля в заваленный хламом подвал. Деревянная лестница вела наверх. Оттуда уже доносились звуки – приглушённый женский вскрик и резкий мужской голос. Он опоздал.
Ворвавшись на второй этаж через открытую потайную дверь в скале, он едва не споткнулся о тело. Один из его стражников лежал ничком в луже собственной крови, которая тёмным пятном растеклась по полу. Но это было не самое страшное.
Комната покойного Оцелотля была залита светом нескольких ламп. Посреди неё стоял человек в маске. В одной руке он сжимал длинный нож, другой держал за волосы перепуганную Коатликуэ, используя её как живой щит. На полу без сознания лежали две служанки.
Другой мёртвый стражник лежал у двери.
В комнате было ещё трое. Люди в тёмных плащах, вооружённые короткими мечами и копьями. Их лица тоже скрыты масками, но Ицтли сразу понял, что это не рядовые культисты. Это были наёмные убийцы. Профессионалы. «Ночной Призрак» не полагался только на фанатиков. У него была своя гвардия.
Судья Ицтли застал финальную сцену драмы.
– А вот и наш маленький судья! – прошипел человек в маске. – Я ждал тебя. Решил попрощаться со своей милой пташкой, прежде чем мы отправимся в путь. Она оказалась такой полезной… Правда, дорогая? Рассказала мне всё о тайнике твоего глупого мужа.
Коатликуэ рыдала, не в силах вымолвить ни слова.
– Отпусти её, – голос Ицтли был ледяным. В руке он сжимал единственное оружие, которое успел захватить, – свой кинжал, знак статуса судьи. Изящный, с жадеитовой рукоятью, но с лезвием из лучшей столичной стали.
– Отпустить? – расхохотался убийца. – Конечно. Она нам больше не нужна.
С этими словами он резко дёрнул вдову на себя и с силой отшвырнул её в сторону. А сам, как ягуар, прыгнул на Ицтли.
Инстинкты, отточенные годами фехтования в академии, спасли судье жизнь. Он уклонился, и нож убийцы лишь вспорол ткань на его плече. В тот же миг Ицтли нанёс ответный удар.
Начался танец смерти.
Человек в маске был яростным, неистовым бойцом. Он дрался как разъяренный ягуар, вкладывая в каждый удар всю свою ненависть. Его нож свистел в воздухе, нацеленный в горло, в сердце, в живот.
Ицтли был его полной противоположностью. Он двигался экономно, точно, превратившись в холодный, расчётливый механизм. Его стиль был академическим, выверенным. Он не атаковал. Он парировал, отступал, уклонялся, заставляя противника тратить силы, выматывая его. Его стальной кинжал раз за разом встречал обсидиановое лезвие врага, высекая сноп искр.
– Ты дерёшься как баба, законник! – рычал убийца, тяжело дыша. – Прячешься за своими приёмчиками!
– А ты дерёшься как мясник, – без тени эмоций ответил Ицтли, блокируя очередной выпад. – Много шума, мало толку.
Но он знал, что долго так не продержится. Трое наёмников уже поднимали Коатликуэ, собираясь уходить. Ему нужно было закончить бой. И он пошёл на риск.
После очередного выпада врага Ицтли не отступил. Он, наоборот, шагнул вперёд, сокращая дистанцию. Нож убийцы прошёл в сантиметре от его шеи. И в этот момент судья нанёс колющий удар. Его кинжал вошёл в незащищённое бедро «Ночного Призрака».
Тот взвыл от боли и ярости. Этого и ждал Ицтли. Он резко провернул кинжал, заставляя противника потерять равновесие. Убийца пошатнулся, и Ицтли, отпустив рукоять, ударил его кулаком в подбородок. Резко. Снизу вверх. Голова человека в маске дёрнулась назад, и он мешком рухнул на пол.
Ицтли вырвал свой кинжал из его бедра. Бой один на один был окончен. Но теперь против него было трое.
Наёмники, увидев падение своего предводителя, переглянулись. Их первоначальный план был нарушен. Один из них занёс меч над Коатликуэ, чтобы заставить судью замереть.
Но в этот миг дверь комнаты со скрипом отворилась. И в проёме, в тусклом свете, возникла тёмная, коренастая фигура. В руках она держала тяжёлый лук. Это была старуха-травница Науатль.
– От вас всех слишком много шума, – проскрипела она. – Даже лесные духи ведут себя тише.
Не успел никто опомниться, как она выпустила стрелу. Она пропела в воздухе и вонзилась в плечо наёмнику, державшему вдову. Он взвыл и выронил меч. Коатликуэ, освободившись, отползла в угол.
Двое оставшихся убийц, поняв, что их окружили и сейчас сюда сбежится весь город, бросились не на судью, а к выходу. Бежать. Это было их единственное желание.
Ицтли метнулся им наперерез.
Но он не успевал.
И тут случилось то, что решило исход боя. Огромный шкаф, стоявший у стены, вдруг с грохотом накренился и рухнул, перегородив наёмникам путь к двери. Рядом, тяжело дыша, стоял писец Шочипилли, держа в руках тяжёлый дрын, которым он опрокинул мебель.
– Я… я не мог больше сидеть в ямыне, достопочтенный судья! – пролепетал он, бледный как полотно. – Обеспокоенные горожане сообщили о подозрительном шуме в доме вдовы Коатликуэ и… я ослушался приказа!
– Ты вовремя ослушался, – выдохнул Ицтли.
Теперь убийцы были в ловушке. Бой был коротким и жестоким. Судья и два подоспевших стражника, которые примчались с Шочипилли, скрутили одного наёмника. Второй, оказав яростное сопротивление, был убит.
Когда всё стихло, в комнате стоял тяжёлый запах пота, крови и победы.
Ицтли медленно подошёл к главному врагу. «Ночной Призрак» был без сознания, но жив. Кровь из раны на бедре пропитала его штаны. Ицтли опустился на колени и сорвал с него маску из выделанной кожи, которую тот носил, чтобы скрыть шрамы.
Под ней оказалось не то лицо, которое он ожидал увидеть. Шрамов не было.
Это было лицо капитана городской стражи. Молодого, красивого Текпатля.
Коатликуэ, сидевшая в углу, издала тихий стон.
– Текпатль…
Теперь Ицтли понял всю картину. Это была история любви и предательства. Молодой капитан стражи, наследник древнего культа, влюбился в жену тирана. Он убедил её помочь ему убить мужа, пообещав ей свободу и богатство. Он использовал её, чтобы узнать секреты Оцелотля, а затем собирался сбежать, забрав её с собой.
Алиби ему мог легко обеспечить любой из культистов со схожей внешностью, заняв его место на посту у северных ворот. Как говорят – «ночью все ягуарунди серы». Рассказ о подозрительном чужаке со шрамами и столичным диалектом был лишь уловкой для отвлечения внимания – посетителем Оцелотля был сам Текпатль.
Ицтли ощутил холодную волну досады на самого себя. Он не счёл нужным выяснить имя стражника, сообщившего о чужаке, и это стало его ошибкой. Текпатль связывал воедино две нити: службу в страже и ревность покойного. Такое совпадение уже могло быть не случайностью – оно было полноценной версией, которую он проглядел.
Досадный промах. Недопустимый.
Капитан пришёл в себя, лишь когда его выволокли во двор. Увидев Ицтли, он извернулся в крепких руках стражи и, глядя на судью с нескрываемой ненавистью, прохрипел:
– Дело не закончено! Старые боги вернутся! Вы все умрёте!
Куаутли коротким ударом рукояти меча снова отправил его в беспамятство.
Ицтли поморщился, глядя на пленника, и встал. Так или иначе, он победил. Главный заговорщик был в его руках. У него были свидетели и улики. Он посмотрел в небо. Серый туман Толлана медленно редел. Где-то на востоке пробивался первый за много дней луч солнца.
В этот момент к ним подошёл Куаутли. Старый воин выглядел уставшим, но на его лице играла мрачная улыбка победителя.
– Ловушка сработала безупречно, достопочтенный тлатокани, – доложил он. – Они выскочили из канализации прямо нам в руки. Большинство сдалось без боя, когда поняли, что окружены. Пятеро самых отчаянных фанатиков попытались прорваться с оружием. Моим людям пришлось их уничтожить.
– Наши потери? – немедленно спросил Ицтли.
– Среди моих стражников убитых нет, лишь несколько раненых, но раны их не опасны, – с гордостью ответил ачкаутли. – После этого мы прочесали подземелья, как вы и приказали. Выловили ещё нескольких, что прятались по норам. Вся эта мелкая рыба теперь в наших сетях. Но верховный жрец… он словно растворился в камнях. Ни следа.
Он сделал паузу, его голос стал глуше.
– Но… мы нашли наших, тлатокани. Всех четверых.
Ицтли замер, его лицо превратилось в каменную маску.
– Они продали свои жизни дорого, как и подобает воинам, – с суровым уважением продолжил Куаутли. – Вокруг них лежало больше десятка трупов культистов. Их тела уже доставлены в микалли.
Ицтли молча кивнул, сглатывая ком, подступивший к горлу.
– Мои люди, что были ранены у ручья, уже в ямыне, – добавил ачкаутли. – Ждут помощи.
Старуха-травница Науатль уже успела перевязать рану наёмнику, которого сама же подстрелила, сделав это с быстрой, деловитой жёстокостью, и теперь молча наблюдала за ними своими немигающими глазами-угольками.
– Ведающая, – голос Ицтли был твёрдым. – Ты слышала.
Науатль медленно кивнула, принимая этот приказ как должное.
– Раны от обсидиана грязные, тлатокани, – проскрипела она. – Их лечат огонь и травы. Я пойду.
– Шочипилли! Сопроводи травницу и помоги ей. Делай всё, что она скажет.
Шочипилли, не говоря ни слова, низко поклонился и поспешил к старухе.
Не успели их шаги затихнуть, как в дело вступил Куаутли. Его хриплый, уверенный голос начал отдавать приказы, превращая хаос в упорядоченную процедуру. По его команде стражники вывели из дома рыдающую вдову, деликатно, но крепко взяв её под руки. Другие вязали наёмников и Текпатля, который так и не пришёл в сознание.
– Этих тоже в камеру со всеми, тлатокани? – ачкаутли кивнул на уцелевших наёмников. Стражники уже поднимали их на ноги.
– Подождите, – тихо сказал Ицтли.
Он подошёл к одному из них, тому самого, которого подстрелила Науатль. Тот смотрел на него с бессильной, животной ненавистью, сжимая раненое плечо. Ицтли, не обращая внимания на его взгляд, опустился на одно колено. Он не стал срывать маску. Он лишь осторожно, двумя пальцами, приподнял её нижний край – ровно настолько, чтобы заглянуть под неё.
То, что он там увидел, длилось всего мгновение.
Выражение лица самого Ицтли не изменилось. Ни одна мышца не дрогнула. Но Куаутли, знавший своего командира, заметил бы, как его глаза, тёмные и непроницаемые, как обсидиан, на долю секунды сузились.
Он молча опустил край маски на место.
– Этих по отдельным камерам, – его голос был ровным, но в нём появилась новая, ледяная твёрдость. – И дополнительную охрану.
Судья ясно осознал, что эта победа – лишь начало. За культистами наверняка стояли могущественные силы в самой столице. Ему предстояло провести безжалостную чистку в рядах городской стражи, чтобы выяснить, кто из воинов оставался верным долгу, а кто был частью заговора Текпатля и лишь ждал момента, чтобы вонзить нож ему в спину. А наследие Кецалькоатля, запертое в сундуке, по-прежнему оставалось каплей яда, способной отравить весь колодец.
В одиночестве судья Ицтли поднялся на второй этаж в комнату убитого торговца, где всё и началось, и подошёл к клетке с попугаем. Птица посмотрела на него умным, немигающим взглядом.
– «Дело не закончено!» – проскрипела она новым, только что подслушанным голосом. Голосом Текпатля.
– Да, – тихо согласился судья Ицтли, глядя на восходящее солнце. – Оно только начинается.
Каменный коридор был узким и скользким, как горло гигантской змеи. Ицтли бежал, не разбирая дороги, почти не чувствуя, как острые камни царапают его руки, когда он опирался на стены на крутых поворотах. Свет его маленького масляного светильника, выхватывал из темноты лишь несколько шагов впереди.
Он слышал позади нарастающий рёв битвы – его четверо верных воинов приняли на себя ярость двух десятков культистов. Когда едкий дым начал редеть, характер боя поменялся. Испуганные вопли сменились многоголосым рёвом. Культисты опомнились, увидев, что против них стоит не большой отряд воинов, а всего лишь четверо смельчаков. Паника улеглась, уступив место злобе. Он слышал ответный, отчаянный клич своих воинов – уже не клич атаки, а рык ягуаров, окружённых стаей койотов.
Они покупали ему время ценой своих жизней. Этот долг он мог оплатить, лишь успев спасти следующую жертву.
Мысли в его голове неслись с бешеной скоростью, складываясь в ужасающую картину.
Ошибка! Грубая ошибка! Я сосредоточился на убийце, но не подумал о его союзниках. Не в подземелье, а в самом городе!
Вдова Коатликуэ. Красивая, молодая, внезапно разбогатевшая. Что, если она была заодно с ними с самого начала? Что, если это она сама впустила «Ночного Призрака» в дом и помогла ему украсть попугая? А её дом теперь стал местом, откуда его сообщники должны были начать атаку на ямынь?
Туннель резко пошёл вверх. Ицтли ускорился, его лёгкие горели огнём. Он выскочил из туннеля в заваленный хламом подвал. Деревянная лестница вела наверх. Оттуда уже доносились звуки – приглушённый женский вскрик и резкий мужской голос. Он опоздал.
Ворвавшись на второй этаж через открытую потайную дверь в скале, он едва не споткнулся о тело. Один из его стражников лежал ничком в луже собственной крови, которая тёмным пятном растеклась по полу. Но это было не самое страшное.
Комната покойного Оцелотля была залита светом нескольких ламп. Посреди неё стоял человек в маске. В одной руке он сжимал длинный нож, другой держал за волосы перепуганную Коатликуэ, используя её как живой щит. На полу без сознания лежали две служанки.
Другой мёртвый стражник лежал у двери.
В комнате было ещё трое. Люди в тёмных плащах, вооружённые короткими мечами и копьями. Их лица тоже скрыты масками, но Ицтли сразу понял, что это не рядовые культисты. Это были наёмные убийцы. Профессионалы. «Ночной Призрак» не полагался только на фанатиков. У него была своя гвардия.
Судья Ицтли застал финальную сцену драмы.
– А вот и наш маленький судья! – прошипел человек в маске. – Я ждал тебя. Решил попрощаться со своей милой пташкой, прежде чем мы отправимся в путь. Она оказалась такой полезной… Правда, дорогая? Рассказала мне всё о тайнике твоего глупого мужа.
Коатликуэ рыдала, не в силах вымолвить ни слова.
– Отпусти её, – голос Ицтли был ледяным. В руке он сжимал единственное оружие, которое успел захватить, – свой кинжал, знак статуса судьи. Изящный, с жадеитовой рукоятью, но с лезвием из лучшей столичной стали.
– Отпустить? – расхохотался убийца. – Конечно. Она нам больше не нужна.
С этими словами он резко дёрнул вдову на себя и с силой отшвырнул её в сторону. А сам, как ягуар, прыгнул на Ицтли.
Инстинкты, отточенные годами фехтования в академии, спасли судье жизнь. Он уклонился, и нож убийцы лишь вспорол ткань на его плече. В тот же миг Ицтли нанёс ответный удар.
Начался танец смерти.
Человек в маске был яростным, неистовым бойцом. Он дрался как разъяренный ягуар, вкладывая в каждый удар всю свою ненависть. Его нож свистел в воздухе, нацеленный в горло, в сердце, в живот.
Ицтли был его полной противоположностью. Он двигался экономно, точно, превратившись в холодный, расчётливый механизм. Его стиль был академическим, выверенным. Он не атаковал. Он парировал, отступал, уклонялся, заставляя противника тратить силы, выматывая его. Его стальной кинжал раз за разом встречал обсидиановое лезвие врага, высекая сноп искр.
– Ты дерёшься как баба, законник! – рычал убийца, тяжело дыша. – Прячешься за своими приёмчиками!
– А ты дерёшься как мясник, – без тени эмоций ответил Ицтли, блокируя очередной выпад. – Много шума, мало толку.
Но он знал, что долго так не продержится. Трое наёмников уже поднимали Коатликуэ, собираясь уходить. Ему нужно было закончить бой. И он пошёл на риск.
После очередного выпада врага Ицтли не отступил. Он, наоборот, шагнул вперёд, сокращая дистанцию. Нож убийцы прошёл в сантиметре от его шеи. И в этот момент судья нанёс колющий удар. Его кинжал вошёл в незащищённое бедро «Ночного Призрака».
Тот взвыл от боли и ярости. Этого и ждал Ицтли. Он резко провернул кинжал, заставляя противника потерять равновесие. Убийца пошатнулся, и Ицтли, отпустив рукоять, ударил его кулаком в подбородок. Резко. Снизу вверх. Голова человека в маске дёрнулась назад, и он мешком рухнул на пол.
Ицтли вырвал свой кинжал из его бедра. Бой один на один был окончен. Но теперь против него было трое.
Наёмники, увидев падение своего предводителя, переглянулись. Их первоначальный план был нарушен. Один из них занёс меч над Коатликуэ, чтобы заставить судью замереть.
Но в этот миг дверь комнаты со скрипом отворилась. И в проёме, в тусклом свете, возникла тёмная, коренастая фигура. В руках она держала тяжёлый лук. Это была старуха-травница Науатль.
– От вас всех слишком много шума, – проскрипела она. – Даже лесные духи ведут себя тише.
Не успел никто опомниться, как она выпустила стрелу. Она пропела в воздухе и вонзилась в плечо наёмнику, державшему вдову. Он взвыл и выронил меч. Коатликуэ, освободившись, отползла в угол.
Двое оставшихся убийц, поняв, что их окружили и сейчас сюда сбежится весь город, бросились не на судью, а к выходу. Бежать. Это было их единственное желание.
Ицтли метнулся им наперерез.
Но он не успевал.
И тут случилось то, что решило исход боя. Огромный шкаф, стоявший у стены, вдруг с грохотом накренился и рухнул, перегородив наёмникам путь к двери. Рядом, тяжело дыша, стоял писец Шочипилли, держа в руках тяжёлый дрын, которым он опрокинул мебель.
– Я… я не мог больше сидеть в ямыне, достопочтенный судья! – пролепетал он, бледный как полотно. – Обеспокоенные горожане сообщили о подозрительном шуме в доме вдовы Коатликуэ и… я ослушался приказа!
– Ты вовремя ослушался, – выдохнул Ицтли.
Теперь убийцы были в ловушке. Бой был коротким и жестоким. Судья и два подоспевших стражника, которые примчались с Шочипилли, скрутили одного наёмника. Второй, оказав яростное сопротивление, был убит.
Когда всё стихло, в комнате стоял тяжёлый запах пота, крови и победы.
Ицтли медленно подошёл к главному врагу. «Ночной Призрак» был без сознания, но жив. Кровь из раны на бедре пропитала его штаны. Ицтли опустился на колени и сорвал с него маску из выделанной кожи, которую тот носил, чтобы скрыть шрамы.
Под ней оказалось не то лицо, которое он ожидал увидеть. Шрамов не было.
Это было лицо капитана городской стражи. Молодого, красивого Текпатля.
Коатликуэ, сидевшая в углу, издала тихий стон.
– Текпатль…
Теперь Ицтли понял всю картину. Это была история любви и предательства. Молодой капитан стражи, наследник древнего культа, влюбился в жену тирана. Он убедил её помочь ему убить мужа, пообещав ей свободу и богатство. Он использовал её, чтобы узнать секреты Оцелотля, а затем собирался сбежать, забрав её с собой.
Алиби ему мог легко обеспечить любой из культистов со схожей внешностью, заняв его место на посту у северных ворот. Как говорят – «ночью все ягуарунди серы». Рассказ о подозрительном чужаке со шрамами и столичным диалектом был лишь уловкой для отвлечения внимания – посетителем Оцелотля был сам Текпатль.
Ицтли ощутил холодную волну досады на самого себя. Он не счёл нужным выяснить имя стражника, сообщившего о чужаке, и это стало его ошибкой. Текпатль связывал воедино две нити: службу в страже и ревность покойного. Такое совпадение уже могло быть не случайностью – оно было полноценной версией, которую он проглядел.
Досадный промах. Недопустимый.
Капитан пришёл в себя, лишь когда его выволокли во двор. Увидев Ицтли, он извернулся в крепких руках стражи и, глядя на судью с нескрываемой ненавистью, прохрипел:
– Дело не закончено! Старые боги вернутся! Вы все умрёте!
Куаутли коротким ударом рукояти меча снова отправил его в беспамятство.
Ицтли поморщился, глядя на пленника, и встал. Так или иначе, он победил. Главный заговорщик был в его руках. У него были свидетели и улики. Он посмотрел в небо. Серый туман Толлана медленно редел. Где-то на востоке пробивался первый за много дней луч солнца.
В этот момент к ним подошёл Куаутли. Старый воин выглядел уставшим, но на его лице играла мрачная улыбка победителя.
– Ловушка сработала безупречно, достопочтенный тлатокани, – доложил он. – Они выскочили из канализации прямо нам в руки. Большинство сдалось без боя, когда поняли, что окружены. Пятеро самых отчаянных фанатиков попытались прорваться с оружием. Моим людям пришлось их уничтожить.
– Наши потери? – немедленно спросил Ицтли.
– Среди моих стражников убитых нет, лишь несколько раненых, но раны их не опасны, – с гордостью ответил ачкаутли. – После этого мы прочесали подземелья, как вы и приказали. Выловили ещё нескольких, что прятались по норам. Вся эта мелкая рыба теперь в наших сетях. Но верховный жрец… он словно растворился в камнях. Ни следа.
Он сделал паузу, его голос стал глуше.
– Но… мы нашли наших, тлатокани. Всех четверых.
Ицтли замер, его лицо превратилось в каменную маску.
– Они продали свои жизни дорого, как и подобает воинам, – с суровым уважением продолжил Куаутли. – Вокруг них лежало больше десятка трупов культистов. Их тела уже доставлены в микалли.
Ицтли молча кивнул, сглатывая ком, подступивший к горлу.
– Мои люди, что были ранены у ручья, уже в ямыне, – добавил ачкаутли. – Ждут помощи.
Старуха-травница Науатль уже успела перевязать рану наёмнику, которого сама же подстрелила, сделав это с быстрой, деловитой жёстокостью, и теперь молча наблюдала за ними своими немигающими глазами-угольками.
– Ведающая, – голос Ицтли был твёрдым. – Ты слышала.
Науатль медленно кивнула, принимая этот приказ как должное.
– Раны от обсидиана грязные, тлатокани, – проскрипела она. – Их лечат огонь и травы. Я пойду.
– Шочипилли! Сопроводи травницу и помоги ей. Делай всё, что она скажет.
Шочипилли, не говоря ни слова, низко поклонился и поспешил к старухе.
Не успели их шаги затихнуть, как в дело вступил Куаутли. Его хриплый, уверенный голос начал отдавать приказы, превращая хаос в упорядоченную процедуру. По его команде стражники вывели из дома рыдающую вдову, деликатно, но крепко взяв её под руки. Другие вязали наёмников и Текпатля, который так и не пришёл в сознание.
– Этих тоже в камеру со всеми, тлатокани? – ачкаутли кивнул на уцелевших наёмников. Стражники уже поднимали их на ноги.
– Подождите, – тихо сказал Ицтли.
Он подошёл к одному из них, тому самого, которого подстрелила Науатль. Тот смотрел на него с бессильной, животной ненавистью, сжимая раненое плечо. Ицтли, не обращая внимания на его взгляд, опустился на одно колено. Он не стал срывать маску. Он лишь осторожно, двумя пальцами, приподнял её нижний край – ровно настолько, чтобы заглянуть под неё.
То, что он там увидел, длилось всего мгновение.
Выражение лица самого Ицтли не изменилось. Ни одна мышца не дрогнула. Но Куаутли, знавший своего командира, заметил бы, как его глаза, тёмные и непроницаемые, как обсидиан, на долю секунды сузились.
Он молча опустил край маски на место.
– Этих по отдельным камерам, – его голос был ровным, но в нём появилась новая, ледяная твёрдость. – И дополнительную охрану.
Судья ясно осознал, что эта победа – лишь начало. За культистами наверняка стояли могущественные силы в самой столице. Ему предстояло провести безжалостную чистку в рядах городской стражи, чтобы выяснить, кто из воинов оставался верным долгу, а кто был частью заговора Текпатля и лишь ждал момента, чтобы вонзить нож ему в спину. А наследие Кецалькоатля, запертое в сундуке, по-прежнему оставалось каплей яда, способной отравить весь колодец.
В одиночестве судья Ицтли поднялся на второй этаж в комнату убитого торговца, где всё и началось, и подошёл к клетке с попугаем. Птица посмотрела на него умным, немигающим взглядом.
– «Дело не закончено!» – проскрипела она новым, только что подслушанным голосом. Голосом Текпатля.
– Да, – тихо согласился судья Ицтли, глядя на восходящее солнце. – Оно только начинается.
Спойлер: Глава 9. Цена рассвета
Глава 9. Цена рассвета
Прошла неделя.
В Толлане-в-Туманах воцарился хрупкий, настороженный мир. Туман, словно испугавшись решимости нового судьи, отступил к дальним холмам, и город впервые за долгое время увидел синее небо. Солнце заливало улицы, осушая грязь и, казалось, пытаясь выжечь саму память о недавнем ужасе.
Горожане понемногу возвращались к своим делам. Рынок снова наполнился гомоном. Кузнецы стучали молотами, а из окон домов пахло свежими маисовыми лепёшками. Официальная версия, обнародованная судьёй, была простой и понятной, а потому легко принятой. Молодой капитан стражи Текпатль, обезумев от тайной любви к жене торговца Оцелотля, вступил в сговор с воровской шайкой, чтобы убить тирана-мужа. Когда его замысел был раскрыт, он и его сообщники были схвачены или убиты в ходе блестящей операции, проведённой новым судьёй и его верными людьми.
Имя «Ночного Призрака» кануло в воды реки Апануайи. Тайные культы и подземные ужасы снова стали просто страшными сказками, которые матери рассказывали непослушным детям.
Но, как это часто бывает, правда была куда сложнее и горше, и её нити тянулись далеко за пределы одной провинциальной истории о любви и ревности.
В самом здании ямыня тоже многое изменилось.
Кабинет судьи был вычищен, а воздух в нём больше не пах ни кровью, ни пылью веков. Древний сундук с шёлковыми свитками был надёжно спрятан в тайнике, о котором знал только Ицтли.
Но самый важный из всех свитков – подлинный дневник самого Кецалькоатля – Ицтли не доверил ни камню, ни металлу. Он хранил его среди своих личных вещей, в простом кожаном тубусе, в которых держал сборники стихов. Сокровища можно доверить тайнику. Проклятие приходится носить ближе к сердцу.
Попугай, главный свидетель, теперь сидел в большой новой клетке и чаще курлыкал что-то себе под нос, чем выкрикивал проклятия.
Сам Ицтли сидел за своим столом и заканчивал писать длинный, подробный отчёт для Верховного Тлатокани. Он был одет в свежий чиновничий плащ, но под ним на плече и на бедре ещё чувствовалась ноющая боль от заживающих ран. Он не упоминал в отчёте ни Божественного Основателя, ни его дневники, понимая, что знание, которое он обрёл, слишком опасно, чтобы доверять его даже императорской почте. Это послание он должен был доставить лично.
ОФИЦИАЛЬНЫЙ ОТЧЁТ
Кому: Верховному Тлатокани Империи Матлалиуитлю, в Зал Жадеитового Правосудия.
От: Тлатокани Ицтли, исполняющего обязанности в округе Туманные Холмы Цинтеотля.
Дата: 32-й день месяца Тошоштли, 24-й год Девятого Небесного Счёта.
Тема: О раскрытии заговора Культа Тескатлипоки, приведшего к гибели торговца Оцелотля, и о последующих мерах по установлению порядка.
1. Обстоятельства дела:
Настоящим докладываю о результатах расследования. Первопричиной событий послужила алчность покойного торговца Оцелотля. Следствием установлено, что предыдущие владельцы его дома доверили ему знание о потайном ходе, ведущем в подземелья под старой пирамидой. Исследуя эти лабиринты, Оцелотль обнаружил древний сундук из неизвестного металла. Не имея возможности его вскрыть, но осознавая исключительную ценность находки, он, используя свои торговые связи, установил контакт с адептами запрещённого Культа Тескатлипоки с целью продажи.
2. Установленные виновные лица и их роль:
Топиле Текпатль, капитан городской стражи: Установлен как главный исполнитель и агент Культа. Был направлен для ведения переговоров. Действовал по двум направлениям:
Как переговорщик, затягивал торги с Оцелотлем, который постоянно повышал цену за свою находку.
Как соблазнитель, вступил в преступную связь с Коатликуэ, женой Оцелотля. Пользуясь её ненавистью к мужу, Текпатль вовлёк её в заговор, пообещав свободу и богатство.
Коатликуэ, вдова Оцелотля: Установлена как главная соучастница. Ослеплённая ненавистью и ложными обещаниями Текпатля, она оказала ему ключевую помощь:
Хищение улики: Около месяца назад, по инструкциям Текпатля, она инсценировала похищение говорящего попугая Кокоцина, вынеся его ночью и передав любовнику.
Содействие в проникновении: В ночь штурма храма она помогла Текпатлю проникнуть в охраняемый дом, выдав его за одну из своих служанок.
Раскрытие тайны: Именно она указала Текпатлю на точное местоположение и способ открытия потайного хода, о котором ей в пьяном виде рассказал покойный муж.
3. Метод совершения убийства:
Убийство было совершено с особой хитростью. Текпатль в течение месяца обучал похищенного попугая доставлять и забирать мелкие предметы. В ночь убийства птица была использована как живой носитель: она доставила в спальню жертвы иглу, смазанную сильнодействующим ядом, а затем, спустя время, вернулась и унесла её, практически не оставив улик.
4. Попытки сокрытия преступления:
С целью пустить следствие по ложному пути, топиле Текпатль сфабриковал ложные сведения о появлении в городе «подозрительного чужака со шрамами», чтобы отвлечь внимание от своей персоны. Его план проникновения в дом Оцелотля в женской одежде также имел запасной вариант: в случае поимки он намеревался выдать свои действия за порыв страсти к вдове, рассчитывая на снисхождение.
5. Раскрытие верховного жреца и его пособников:
Допросы пленных адептов Культа позволили установить личность их лидера в этом округе. Им оказался городской лекарь Иштлильшочитль. Пользуясь своим статусом уважаемого целителя, он превратил свой дом в тайную тюрьму, где содержал похищенных жителей города, предназначенных для жертвоприношения. Он поил их сонными отварами, выдавая за «тяжелобольных», и таким образом скрывал от всех. В ночь штурма Иштлильшочитль бежал.
6. О захваченных «Воинах-Призраках»:
Двое наёмников, взятые в плен в доме вдовы, и их убитый сообщник оказались теми, кого называют «Воинами-Призраками». При снятии масок было обнаружено, что их лица полностью обезображены ритуальными шрамами, что делает идентификацию личности и происхождения невозможной. С момента ареста они хранили полное молчание. Лишь один, будучи заключённым в камеру, произнёс: «Ты можешь захватить наши тела, тлатокани, но наши тайны умрут вместе с нами».
На следующее утро все двое были найдены мёртвыми в своих одиночных, запертых снаружи камерах. Признаков насилия или яда обнаружено не было. Привлечённая для консультации травница Науатль высказала предположение, что эти воины носят смерть внутри себя и способны принять её по собственной воле, подобно пауку-теотлану, который, будучи загнанным в угол, вонзает ядовитые хелицеры в собственное сердце.
7. Текущий статус:
Расследование в округе Туманные Холмы завершено. Пленные (топиле Текпатль, вдова Коатликуэ и рядовые культисты) ожидают конвоирования в столицу для передачи в Вашу юрисдикцию. Розыск беглого лекаря Иштлильшочитля продолжается.
8. Заключение:
Исходя из вышеизложенного, осмелюсь сделать следующие выводы. Данное дело демонстрирует, что активность запрещённых культов в отдалённых провинциях представляет собой не просто угрозу общественному порядку, но и прямую угрозу государственной стабильности. Их агенты способны проникать в ряды стражи, а их идеология находит отклик среди недовольных и суеверных слоёв населения.
В связи с этим настоятельно рекомендую рассмотреть следующие меры:
Провести усиление имперских гарнизонов в ключевых провинциальных центрах, в первую очередь за счёт перевода на командные должности опытных ветеранов пограничных войн. Это люди, чья верность Яшмовому Трону была доказана не словом, а кровью, и чьё отсутствие родственных связей на местах станет лучшей защитой от коррупции и предательства.
Провести внеплановую аттестацию среди всего оставшегося офицерского состава местной стражи на предмет компетентности и лояльности.
Это поможет предотвратить подобные заговоры в будущем и обеспечить незыблемость Закона во всех уголках Империи.
Тлатокани Ицтли
[Место для печати]
Тихий стук в дверь прервал работу над отчётом.
В кабинет вошёл Шочипилли. За эту неделю писец, кажется, повзрослел на несколько лет. Страх в его глазах сменился уверенностью.
Судья Ицтли поднял на него взгляд.
– Достопочтенный судья, из столицы прибыл ответный гонец. – он протянул Ицтли запечатанный тубус.
Ицтли медленно отложил свою кисть, вскрыл печать и развернул свиток. Это был ответ на его самый первый, краткий отчёт об убийстве Оцелотля. Верховный Судья империи выражал свою озабоченность и сообщал, что для оказания помощи и проведения инспекции в Толлан-в-Туманах направляется специальный эмиссар из числа его самых доверенных лиц. Эмиссар должен был прибыть с дня на день.
Ицтли медленно свернул свиток. Новость была тревожной. Кто этот эмиссар? Друг или враг? Помощник или шпион тех сил, что стояли за культом Тескатлипоки? Какой идеологии он придерживается? Судья чувствовал, что кольцо вокруг него сжимается.
Ицтли отпустил Шочипилли и остался один. Он подошёл к окну и посмотрел на город, залитый солнцем. Он победил в этой битве. Он принёс сюда свет и порядок. Но какой ценой? Четверо его стражников погибли в подземелье. Двое были убиты в доме вдовы Коатликуэ. Несчастный ткач Ичтли умер из-за его ошибки. Он сам едва не сгинул. И он обрёл знание, которое отныне стало его вечным бременем.
Он посмотрел на свою руку. Руку вершителя правосудия. Но за последнюю неделю она держала не только кисть для письма, но и кинжал, обагрённый кровью. Он впервые убил человека. Не на дуэли по правилам, а в жестокой схватке не на жизнь, а на смерть. И это тоже изменило его. Что-то холодное и твёрдое поселилось в его душе, вытеснив юношеские идеалы. Он понял, что для защиты Порядка иногда нужно самому ступать на территорию Хаоса.
За его спиной попугай в клетке вдруг встрепенулся и своим новым, зловещим голосом Текпатля отчётливо произнёс фразу, которую, видимо, часто слышал в подземелье:
– «Зеркало видит всё… Зеркало ждёт…»
Ицтли не обернулся. Он продолжал смотреть на мирный, залитый солнцем город. Он знал, что Тьма не исчезла. Она лишь отступила, затаилась, сменила маски. Она была в столице, в высших кругах общества. Она ждала своего часа.
И теперь охота на неё стала делом всей его жизни.
Он свернул свой отчёт и запечатал его. Его первое дело в Туманных Холмах было окончено. Но его долгий, опасный путь в самое сердце тьмы только начинался.
Прошла неделя.
В Толлане-в-Туманах воцарился хрупкий, настороженный мир. Туман, словно испугавшись решимости нового судьи, отступил к дальним холмам, и город впервые за долгое время увидел синее небо. Солнце заливало улицы, осушая грязь и, казалось, пытаясь выжечь саму память о недавнем ужасе.
Горожане понемногу возвращались к своим делам. Рынок снова наполнился гомоном. Кузнецы стучали молотами, а из окон домов пахло свежими маисовыми лепёшками. Официальная версия, обнародованная судьёй, была простой и понятной, а потому легко принятой. Молодой капитан стражи Текпатль, обезумев от тайной любви к жене торговца Оцелотля, вступил в сговор с воровской шайкой, чтобы убить тирана-мужа. Когда его замысел был раскрыт, он и его сообщники были схвачены или убиты в ходе блестящей операции, проведённой новым судьёй и его верными людьми.
Имя «Ночного Призрака» кануло в воды реки Апануайи. Тайные культы и подземные ужасы снова стали просто страшными сказками, которые матери рассказывали непослушным детям.
Но, как это часто бывает, правда была куда сложнее и горше, и её нити тянулись далеко за пределы одной провинциальной истории о любви и ревности.
В самом здании ямыня тоже многое изменилось.
Кабинет судьи был вычищен, а воздух в нём больше не пах ни кровью, ни пылью веков. Древний сундук с шёлковыми свитками был надёжно спрятан в тайнике, о котором знал только Ицтли.
Но самый важный из всех свитков – подлинный дневник самого Кецалькоатля – Ицтли не доверил ни камню, ни металлу. Он хранил его среди своих личных вещей, в простом кожаном тубусе, в которых держал сборники стихов. Сокровища можно доверить тайнику. Проклятие приходится носить ближе к сердцу.
Попугай, главный свидетель, теперь сидел в большой новой клетке и чаще курлыкал что-то себе под нос, чем выкрикивал проклятия.
Сам Ицтли сидел за своим столом и заканчивал писать длинный, подробный отчёт для Верховного Тлатокани. Он был одет в свежий чиновничий плащ, но под ним на плече и на бедре ещё чувствовалась ноющая боль от заживающих ран. Он не упоминал в отчёте ни Божественного Основателя, ни его дневники, понимая, что знание, которое он обрёл, слишком опасно, чтобы доверять его даже императорской почте. Это послание он должен был доставить лично.
ОФИЦИАЛЬНЫЙ ОТЧЁТ
Кому: Верховному Тлатокани Империи Матлалиуитлю, в Зал Жадеитового Правосудия.
От: Тлатокани Ицтли, исполняющего обязанности в округе Туманные Холмы Цинтеотля.
Дата: 32-й день месяца Тошоштли, 24-й год Девятого Небесного Счёта.
Тема: О раскрытии заговора Культа Тескатлипоки, приведшего к гибели торговца Оцелотля, и о последующих мерах по установлению порядка.
1. Обстоятельства дела:
Настоящим докладываю о результатах расследования. Первопричиной событий послужила алчность покойного торговца Оцелотля. Следствием установлено, что предыдущие владельцы его дома доверили ему знание о потайном ходе, ведущем в подземелья под старой пирамидой. Исследуя эти лабиринты, Оцелотль обнаружил древний сундук из неизвестного металла. Не имея возможности его вскрыть, но осознавая исключительную ценность находки, он, используя свои торговые связи, установил контакт с адептами запрещённого Культа Тескатлипоки с целью продажи.
2. Установленные виновные лица и их роль:
Топиле Текпатль, капитан городской стражи: Установлен как главный исполнитель и агент Культа. Был направлен для ведения переговоров. Действовал по двум направлениям:
Как переговорщик, затягивал торги с Оцелотлем, который постоянно повышал цену за свою находку.
Как соблазнитель, вступил в преступную связь с Коатликуэ, женой Оцелотля. Пользуясь её ненавистью к мужу, Текпатль вовлёк её в заговор, пообещав свободу и богатство.
Коатликуэ, вдова Оцелотля: Установлена как главная соучастница. Ослеплённая ненавистью и ложными обещаниями Текпатля, она оказала ему ключевую помощь:
Хищение улики: Около месяца назад, по инструкциям Текпатля, она инсценировала похищение говорящего попугая Кокоцина, вынеся его ночью и передав любовнику.
Содействие в проникновении: В ночь штурма храма она помогла Текпатлю проникнуть в охраняемый дом, выдав его за одну из своих служанок.
Раскрытие тайны: Именно она указала Текпатлю на точное местоположение и способ открытия потайного хода, о котором ей в пьяном виде рассказал покойный муж.
3. Метод совершения убийства:
Убийство было совершено с особой хитростью. Текпатль в течение месяца обучал похищенного попугая доставлять и забирать мелкие предметы. В ночь убийства птица была использована как живой носитель: она доставила в спальню жертвы иглу, смазанную сильнодействующим ядом, а затем, спустя время, вернулась и унесла её, практически не оставив улик.
4. Попытки сокрытия преступления:
С целью пустить следствие по ложному пути, топиле Текпатль сфабриковал ложные сведения о появлении в городе «подозрительного чужака со шрамами», чтобы отвлечь внимание от своей персоны. Его план проникновения в дом Оцелотля в женской одежде также имел запасной вариант: в случае поимки он намеревался выдать свои действия за порыв страсти к вдове, рассчитывая на снисхождение.
5. Раскрытие верховного жреца и его пособников:
Допросы пленных адептов Культа позволили установить личность их лидера в этом округе. Им оказался городской лекарь Иштлильшочитль. Пользуясь своим статусом уважаемого целителя, он превратил свой дом в тайную тюрьму, где содержал похищенных жителей города, предназначенных для жертвоприношения. Он поил их сонными отварами, выдавая за «тяжелобольных», и таким образом скрывал от всех. В ночь штурма Иштлильшочитль бежал.
6. О захваченных «Воинах-Призраках»:
Двое наёмников, взятые в плен в доме вдовы, и их убитый сообщник оказались теми, кого называют «Воинами-Призраками». При снятии масок было обнаружено, что их лица полностью обезображены ритуальными шрамами, что делает идентификацию личности и происхождения невозможной. С момента ареста они хранили полное молчание. Лишь один, будучи заключённым в камеру, произнёс: «Ты можешь захватить наши тела, тлатокани, но наши тайны умрут вместе с нами».
На следующее утро все двое были найдены мёртвыми в своих одиночных, запертых снаружи камерах. Признаков насилия или яда обнаружено не было. Привлечённая для консультации травница Науатль высказала предположение, что эти воины носят смерть внутри себя и способны принять её по собственной воле, подобно пауку-теотлану, который, будучи загнанным в угол, вонзает ядовитые хелицеры в собственное сердце.
7. Текущий статус:
Расследование в округе Туманные Холмы завершено. Пленные (топиле Текпатль, вдова Коатликуэ и рядовые культисты) ожидают конвоирования в столицу для передачи в Вашу юрисдикцию. Розыск беглого лекаря Иштлильшочитля продолжается.
8. Заключение:
Исходя из вышеизложенного, осмелюсь сделать следующие выводы. Данное дело демонстрирует, что активность запрещённых культов в отдалённых провинциях представляет собой не просто угрозу общественному порядку, но и прямую угрозу государственной стабильности. Их агенты способны проникать в ряды стражи, а их идеология находит отклик среди недовольных и суеверных слоёв населения.
В связи с этим настоятельно рекомендую рассмотреть следующие меры:
Провести усиление имперских гарнизонов в ключевых провинциальных центрах, в первую очередь за счёт перевода на командные должности опытных ветеранов пограничных войн. Это люди, чья верность Яшмовому Трону была доказана не словом, а кровью, и чьё отсутствие родственных связей на местах станет лучшей защитой от коррупции и предательства.
Провести внеплановую аттестацию среди всего оставшегося офицерского состава местной стражи на предмет компетентности и лояльности.
Это поможет предотвратить подобные заговоры в будущем и обеспечить незыблемость Закона во всех уголках Империи.
Тлатокани Ицтли
[Место для печати]
Тихий стук в дверь прервал работу над отчётом.
В кабинет вошёл Шочипилли. За эту неделю писец, кажется, повзрослел на несколько лет. Страх в его глазах сменился уверенностью.
Судья Ицтли поднял на него взгляд.
– Достопочтенный судья, из столицы прибыл ответный гонец. – он протянул Ицтли запечатанный тубус.
Ицтли медленно отложил свою кисть, вскрыл печать и развернул свиток. Это был ответ на его самый первый, краткий отчёт об убийстве Оцелотля. Верховный Судья империи выражал свою озабоченность и сообщал, что для оказания помощи и проведения инспекции в Толлан-в-Туманах направляется специальный эмиссар из числа его самых доверенных лиц. Эмиссар должен был прибыть с дня на день.
Ицтли медленно свернул свиток. Новость была тревожной. Кто этот эмиссар? Друг или враг? Помощник или шпион тех сил, что стояли за культом Тескатлипоки? Какой идеологии он придерживается? Судья чувствовал, что кольцо вокруг него сжимается.
Ицтли отпустил Шочипилли и остался один. Он подошёл к окну и посмотрел на город, залитый солнцем. Он победил в этой битве. Он принёс сюда свет и порядок. Но какой ценой? Четверо его стражников погибли в подземелье. Двое были убиты в доме вдовы Коатликуэ. Несчастный ткач Ичтли умер из-за его ошибки. Он сам едва не сгинул. И он обрёл знание, которое отныне стало его вечным бременем.
Он посмотрел на свою руку. Руку вершителя правосудия. Но за последнюю неделю она держала не только кисть для письма, но и кинжал, обагрённый кровью. Он впервые убил человека. Не на дуэли по правилам, а в жестокой схватке не на жизнь, а на смерть. И это тоже изменило его. Что-то холодное и твёрдое поселилось в его душе, вытеснив юношеские идеалы. Он понял, что для защиты Порядка иногда нужно самому ступать на территорию Хаоса.
За его спиной попугай в клетке вдруг встрепенулся и своим новым, зловещим голосом Текпатля отчётливо произнёс фразу, которую, видимо, часто слышал в подземелье:
– «Зеркало видит всё… Зеркало ждёт…»
Ицтли не обернулся. Он продолжал смотреть на мирный, залитый солнцем город. Он знал, что Тьма не исчезла. Она лишь отступила, затаилась, сменила маски. Она была в столице, в высших кругах общества. Она ждала своего часа.
И теперь охота на неё стала делом всей его жизни.
Он свернул свой отчёт и запечатал его. Его первое дело в Туманных Холмах было окончено. Но его долгий, опасный путь в самое сердце тьмы только начинался.
Спойлер: Эпилог
Эпилог. Иероглифы на шёлке
Меня зовут Шэнь Лин. Я был мелким чиновником и астрономом при дворе Императора Тай-цзуна из династии Сун. Я помню запах туши и влажной бумаги, скрип кисти, тихий гул учёных мужей, склонившихся над древними текстами в столице нашей Поднебесной, городе Кайфын. Моим заветным желанием было составить точную карту звёздного неба и получить скромное назначение в тихой провинции.
Судьба моя, однако, следовала воле Небес и приказу Императора, и я отправился в плавание на торговой джонке, в экспедицию, что искала новые острова на востоке. Я был одним из немногих учёных на борту этого великого флота, который когда-либо видела Поднебесная.
Мудрый указ Императора повелел распределить нас по разным кораблям, чтобы знания не стали заложниками одного судна. Мой корабль был определён: торговая джонка «Нефритовый Феникс». Мы везли шёлк и фарфор, а моим бесценным сокровищем была медная астролябия, дарованная специально для экспедиции самим Императора. Моя цель была благородна: начертить точные карты звёздного неба и земных пределов, изучить нравы и обычаи варварских народов.
Я вёз с собой несколько великих трактатов и три сотни шёлковых свитков для записей. Я верил в Гармонию и Порядок, завещанные нам великим Учителем, но и не предполагал, что Небеса уготовили мне судьбу, рядом с которой меркнут самые причудливые легенды.
Сорок дней мы плыли на восток, и мир казался нам незыблемым и упорядоченным, как линии на астролябии. Мы оставили далеко позади все известные карты. И вот, на сорок первый день, когда берега Поднебесной стали далёким сном, этот Порядок рухнул.
Буря, обрушившаяся на нас, не была похожа на обычный шторм. Это был гнев самих водяных драконов. Небеса смешались с морем в единой серой хляби, что ревела и билась о наши корабли. Мы потеряли из виду основной флот в первый же день. Ещё две недели «Нефритовый Феникс», превратившийся в жалкую щепку, боролся с волнами размером с холмы. Мачты трещали, как сухой бамбук, а люди, мои соотечественники, один за другим отправлялись на корм рыбам.
Я не помню, как наш корабль разбился. Последнее, что осталось в памяти, – это зелёная стена воды, накрывшая палубу, и хруст дерева, подобный стону умирающего великана. Теряя сознание, я сорвал с халата длинный шёлковый пояс и намертво привязал себя к своему дорожному сундуку.
Это был не простой ящик. Выкованный из прочного металла, с секретным замком, он был создан по особому императорскому заказу специально для дальних морских путешествий. Герметичный, не пропускающий ни капли воды, пляшущий на волнах, словно гигантский рыбацкий поплавок, он стал моим спасением, моим плотом в кипящем адском море.
Отравленный солёной водой и безумием одиночества, я смог выбраться из-под обломков, на которых всё ещё можно было разглядеть почерневшую от соли голову дракона. Тело болело, а во рту был вкус соли и крови. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались джунгли – густые, влажные, полные незнакомых, пугающих звуков. Я был единственным выжившим.
Здешние люди нашли меня на грани смерти. Я был для них странным человеческим существом – бородатым, что им, безбородым, казалась странным и пугающим; с жёлтой кожей, что на фоне их собственной, цвета красной глины, казалась необыкновенно светлой, словно старая кость.
Местное племя, живущее на берегу и живущее рыбной ловлей, держало меня грязной клетке из тростника. Они кормили меня рыбной похлёбкой, давая ровно столько, чтобы я не умер с голоду.
Еще на борту «Нефритового Феникса», склонившись над звёздными картами, с помощью моей медной астролябии я вычислил, что в здешних водах через несколько дней должно свершиться то, что мудрецы Поднебесной именуют «Небесным Драконом, пожирающим Солнце». Это знание стало моей последней соломинкой, ухватившись за которую я мог спастись – если Небеса мне благоволят.
В день, отмеченный в моих расчётах, я приступил к действу. До назначенного часа я поднялся во весь рост и, не обращая внимания на стражника, устремил взгляд на солнечный диск, указывая на него пальцем. Стражник фыркнул, а затем громко расхохотался, толкая меня тупым концом копья. К нему подтянулись другие члены племени, свободные от работ, подхватывая глумливое веселье. Но я стоял неподвижно, словно каменный идол, впиваясь глазами в небо.
Испуганный вскрик оборвал смех.
На краю ослепительного диска показалась крошечная черная зазубрина. Шутки смолкли, сменившись тревожным, нарастающим шепотом. Тень ползла, пожирая свет. Небо над нами стало меркнуть, обретая зловещий трупный оттенок, а воздух пронзил внезапный леденящий холод. Их шёпот перерос в стенания и вопли ужаса, когда они осознали – Солнце умирает у них на глазах!
В самый разгар паники я привлёк из внимание громким криком, и указал на решётку клетки. Потом – на себя. И снова – на угасающее Солнце. Затем опять на решётку. Смысл был ясен.
Они замерли в нерешительности. Но когда тьма почти поглотила мир, оставив лишь багровое марево на краю неба, страх пересилил. Один из воинов, сдавленно вскрикнув, бросился вперед и ударом ножа перерезал удерживавшую дверь верёвку.
Я шагнул на свободу. Пошатываясь от долгого заточения и слабости, я воздел руки к чёрному небу и заговорил на родном языке – языке учёных мужей и поэтов Поднебесной.
И в тот самый миг, когда тьма достигла полноты и должна была отступить, первый ослепительный луч солнца пронзил мрак. Свет начал возвращаться.
Островитяне попадали ниц. Один из них, согнувшись в униженном поклоне и отводя взгляд, приполз, толкая перед собой мой сундук – целый и невредимый. Я был больше не пленник.
Опасаясь даже дотронуться до меня, они сопроводили меня к своему местному вождю, который одновременно был и жрецом.
Целый день они вели меня через душные, кричащие незнакомыми птицами джунгли, и я видел, как слух о нашем странном шествии летел впереди нас. Из каждой встречной деревушки на нас смотрели со смесью ужаса и благоговения.
Когда мы наконец достигли их главного селения – большой, разбросанной по поляне деревни, что служила центром этого племени, – наступил уже следующий день. Меня привели прямо к вождю-жрецу, который стоял перед своей хижиной, окружённый притихшими старейшинами. В их глазах ещё отражалась та тьма, что вчера пожирала Солнце.
Толпа замерла в ожидании. Ведь этому вождю-жрецу предстояло объяснить им то, что они пережили, и решить, кем был я: злобным колдуном, что наслал на Солнце тьму и властен убить его по своей прихоти? Или могущественным целителем, что своей волей излечил умирающее Солнце? А может я любимое дитя самого Солнца, к которому их бог настолько благоволит, что готов наказать смертных за оскорбление, нанесённое мне?
Вождь-жрец, выслушав сбивчивый, полный ужаса рассказ своих воинов, долго молчал, вглядываясь в меня, словно пытался разглядеть не лицо человека, а эхо вчерашней небесной битвы. Он узнал причину того ужаса, что объял всех накануне.
В его глазах промелькнул холодный блеск, что я не раз видел в глазах учёных мужей в моей родной академии, когда они, забыв обо всём на свете, в тишине библиотеки бились над хитроумной задачей.
«Если он колдун, способный погасить Солнце, то нанести ему вред – навлечь страшную месть. Если он целитель, который излечил Солнце, то убить его –лишиться покровительства Солнца. Если он дитя Солнца, то тронуть его – бросить вызов самому Небу. В любом случае, пытаться причинить ему зло – значит рисковать без всякой выгоды.»
Вождь-жрец нашёл решение.
Он поднял руку, и его голос разнёсся над площадью. Увидя в случившемся знак богов, он немедленно объявили меня Немоаль-Тока – «Тем, кого нельзя касаться». Отныне я стал неприкосновенен. Любой, кто посмел бы причинить мне вред – будь то простой человек или жрец – совершил бы святотатство и был бы немедленно предан смерти. Убить меня означало навлечь на весь народ гнев богов.
В этом статусе меня сопроводили в их главный город Толлан, что находился во многих днях пути от побережья. Город был жесток и велик. Там приносили в жертву людей на алтаре своего главного бога – Тескатлипоки, Дымящегося Зеркала. Я видел, как жрецы вырывали сердца у пленных. Это зрелище жгло мою душу. Все заветы Великого Учителя Куна (Конфуция), всё его учение о гармонии, порядке и человеколюбии восстало во мне против этого безумия.
Статус Немоаль-Тока давал мне относительную свободу. Меня поселили в отдельной хижине на окраине города. Первое время я жил лишь теми лепёшками и фруктами, что мне, со смесью страха и благоговения, приносили местные женщины, видя во мне то ли доброго духа, то ли святого отшельника.
Постепенно я выучил их язык. Они называли меня Пернатым Змеем, Кецалькоатлем, из-за драконов, вышитых на моём потрёпанном шёлковом халате, которые им казались похожими на змей с перьями.
Сначала я научил строителей, как сделать более прочный кирпич. Потом я показал земледельцам, как с помощью простой геометрии строить каналы для орошения полей.
Затем я начал лечить их болезни травами.
У меня был с собой «Трактат Жёлтого Императора о внутреннем», величайший труд по медицине, который только знала Поднебесная, но он молчал о странных растениях этой страны. Шаг за шагом я начал составлял свою собственную книгу. Я стал пытаться подбирать аналоги и нужные концентрации. Вместо женьшеня я применял суму, астрагал заменил на кошачий коготь, вместо лимонника использовал гуарану, вместо гриба линчжи – кордицепс, полынь заменил на квебрахо, а корицу на ваниль и перец… Сначала я выучил язык этих людей, теперь я учился языку их земли.
Потом я показал им то, что показалось им настоящим чудом, – искусство исцеления иглами. Они увидели, как одна тонкая игла из меди, вонзённая в нужную точку, снимает боль, которую не могли унять никакие заклинания.
Сначала за советом ко мне начали приходить простые люди: гончары, чей товар трескался при обжиге, крестьяне, что не могли поделить межу… Я давал им не просто практические ответы – я объяснял, почему справедливое решение требует порядка и гармонии, цитируя заветы Учителя Куна.
Я ввёл обычай, который поначалу вызвал недоумение. В этой стране чокоатль пили быстро, на ходу, как пьют воду, чтобы утолить жажду или голод. Я же превратил его питьё в ритуал, подобный чайной церемонии моей далёкой родины. С каждым, кто приходил ко мне с просьбой или жалобой, мы начинали с молчания. Гость садился напротив меня, а я неспешно растирал в каменной ступке горькие какао-бобы с пряностями, взбивал пену специальной деревянной колотушкой в горячей воде и разливал густой, тёмный, ароматный напиток в две простые глиняные чаши.
Мой ритуал был уроком терпения и сосредоточенности. Он заставлял бурный поток их мыслей замедлиться, суетность уступить место покою, а гнев – размышлению. И лишь когда гость, успокоенный размеренностью моих движений и теплом чаши в руках, был готов не просто говорить, но и слушать, я тихо спрашивал: «Теперь поведай мне, что тревожит твоё сердце?»
Так они учились гармонии покоя. А после я научил их гармонии мысли.
По моей просьбе один ремесленник изготовил для меня гладкую квадратную доску из красного дерева, а его дети принести мне с берега реки две горсти самых гладких плоских камней – одни тёмные, как ночное небо, другие светлые, как облака. Я сам расчертил эту доску на клетки.
Я стал учить правилам игры «Вэйци», которую тут назвали «Камни Ягуара и Орла». Сначала люди видели в ней лишь способ скоротать вечер, но постепенно я объяснял им её суть: это не битва, а созидание. Не захват, а установление равновесия. На доске, как и в жизни, жадность ведёт к гибели, а терпение и дальновидность – к процветанию. Мудрейшие из них со временем постигли и «Путь Яшмы и Жадеита» – игру, похожую на войсковое учение, что показывала: у каждой фигуры, от правителя до простого воина, есть свой долг и своё место в общем Порядке.
Поначалу местные властители смотрели на меня с глубоким подозрением. Они видели в чужаке, вокруг которого сплотился народ, прямую угрозу своей власти.
Но я не принимал подношений, не собирал собственной стражи и на всех советах оказывал властям должное почтение. Они увидели, что я не ищу их тронов. Их страх сменился любопытством, а затем – интересом. Они поняли, что я приношу не бунт, а процветание: мои каналы питали их поля, а мои советы помогали мирно решать споры.
Они перестали видеть во мне соперника.
Жрецы смотрели на меня с едва скрываемой ненавистью. Они ждали, когда я совершу ошибку, которая позволит им объявить меня врагом богов.
Но я тоже оказывал богам почтение. Я приносил дары божествам урожая, дождя и домашнего очага. Моими подношениями были отборные фрукты, гирлянды из редких цветов и дым драгоценных благовоний. Вместо воплей и плясок я совершал воздаяние согласно канонам из «Книги Правильных Ритуалов» – того самого текста, что учит благородного мужа гармонии во всём. Я чертил на земле символы, располагал подношения в строгом порядке, соответствующем сторонам света, и произносил молитвы, прославляющие Порядок, установленный Небесами.
Простой народ смотрел на это с изумлением. Даже часть жрецов начала смотреть на меня с интересом, а не с ненавистью.
Но храмы их тёмных богов – Уицилопочтли и Тескатлипоки – я демонстративно обходил стороной.
Слухи о чужеземце, чья мудрость исцеляет не только тело, но и мудро решает споры, разнеслись по городу. Вскоре ко мне стали приходить и знатные люди. Большинство искало практической выгоды, но находились и те, чей разум жаждал большего.
Переломным моментом стала история, начавшаяся втайне. Ко мне стала приходить жена одного из самых могущественных и гордых аристократов города – человека жестокого нрава и болезненной ревности. Она искала не любовных утех, а пищи для ума, проникшись учением о гармонии, которого была лишена в собственном доме.
Её муж, снедаемый подозрениями, выследил её. Я помню тот вечер: он ворвался в мою убогую хижину с обсидиановым мечом в руке, в гневе презрев мой статус Немоаль-Тока. Но он застал не объятия любовников, а тихую беседу двух умов. Он услышал, как я объясняю его жене принцип долга и уважения в семье, и ощутил не укол ревности, а ожог стыда за собственное недоверие.
Позже мы говорили с ним наедине, до самого рассвета. Я объяснил ему, что благородный муж управляет своим домом не криком и подозрением, а силой собственного примера, ибо гармония в семье – это отражение гармонии в его собственной душе.
На следующий день он прислал ко мне носильщиков, гружёных дарами. Я вежливо отверг их. Благородный муж, сказал я ему через посланника, не торгует мудростью.
Тогда аристократ, поняв урок до конца, сделал другой шаг. Он сказал, что моя хижина слишком мала, чтобы вместить всех, кто ищет мудрости, и что мой долг перед городом – учить. И он переселил меня из моего убогого жилища на окраине в просторный, крепкий дом в самом центре города, рядом с рынком. Этот дар –возможность служить – я принял.
Это был знак для других. Раз один из столпов старого порядка не просто принял меня, но и оказал мне такую честь, путь ко мне был открыт для всех.
Со временем вокруг меня начали собираться те, чьи души устали от крови и страха. И это были не только простые крестьяне, благодарные за урожай, но и благородные аристократы, усомнившиеся в доблести ритуального убийства, и даже несколько жрецов, чей разум был открыт для гармонии Порядка. Они стали моей опорой. Лучшие из них – моими верными учениками, моими руками, моим голосом и моей надеждой на будущее.
Моя хижина превратилась в академию. А я, сам того не заметив, из изгоя стал учителем.
Мой новый дом выходил окнами прямо на рыночную площадь, и потому каждый рассвет и каждый закат я был свидетелем зрелища, которое ранило мой взгляд, привыкший к гармонии. Я видел живое воплощение бессмысленного, изнурительного труда. Спины крестьян, согнутые в дугу под тяжестью корзин с маисом; натужное кряхтение ремесленников, тащивших на себе хрупкие башни глиняной посуды; охотники, волочившие по земле добычу, которая ещё утром бегала по горным склонам. Утром они несли свой товар на рынок, а вечером – свою усталость обратно. В этом не было Порядка. Лишь пустая трата человеческой силы, повторявшаяся изо дня в день.
Тогда мои ученики по моим чертежам создали первую простую повозку – и один человек, почти не напрягаясь, смог везти груз, который раньше тащили на своих спинах пятеро. Они назвали её просто – Катящийся Камень.
Сначала простой люд, а затем и знатные вельможи признали могущество колеса. Они оценили этот дар, облегчающий труд и умножающий силу. Катящийся Камень стал самым зримым и неопровержимым из моих «чудес».
Вот так, шаг за шагом я давал им знания, а они воздавали мне почёт и уважение. Однако я не стал для них ни их жрецом, ни их правителем. Я помнил заветы Учителя Куна: мудрец советует трону, а не занимает его.
«Скромность является украшением мужа, следующего Пути, и нет большего позора, чем превозноситься.» Небеса даровали мне это незаслуженное почитание, и я решил использовать его как оружие против варварства и хаоса.
Но доверие – это не красивый цветок, что быстро растёт и скоро вянет, а дерево, которому нужны годы. Моё слово, поначалу лишь простой совет, год за годом становилось весомее нефрита. Так, капля точит камень. Постепенно почитание переросло в благоговение.
Это благоговение, выкованное временем, и стало тем фундаментом, на котором я начал строить новый мир. Но даже на самом крепком фундаменте нельзя возвести дворец в одиночку. Я смог опереться на благосклонность правителей, что внимали моим советам, на поддержку той части жречества, что предпочла гармонию крови, и на преданность моих верных учеников, для которых мой авторитет стал непререкаем.
Это раздражало и злило жрецов Тескатлипоки. Их истиной была кровь. Моей истиной была гармония. Они видели, как паства ускользает из их рук, как люди вместо кровавого экстаза ищут утешения в мудрости и созидании.
Верховный жрец Дымящегося Зеркала, старик с глазами, полными древней тьмы, бросил мне открытый вызов. Он потребовал публичного диспута на главной площади, перед лицом правителя и всего народа. Проигравший в тот же день навсегда покинет город. А все его ученики и последователи отправятся в изгнание вместе с ним.
Я принял вызов.
В назначенный день площадь гудела, как растревоженный улей. Верховный жрец начал первым. Он говорил о голодном Солнце, что ведёт вечную битву с тьмой. Он кричал о том, что каждая капля пролитой на алтаре крови – это пища, что кормит светило и не даёт миру рухнуть в бездну. «Этот чужак, – гремел его голос, указывая на меня обсидиановым кинжалом, – своими сладкими речами о „гармонии“ морит голодом наших богов! Он принёс не Порядок, а Хаос! Он принёс смерть, завёрнутую в красивые слова!»
Когда он закончил под рёв своих адептов, я вышел вперёд и в наступившей тишине заговорил спокойно, как говорил с учениками в своей академии.
«Вы говорите, что Солнце – это алчный бог, которому нужна плата кровью, – начал я. – А я говорю вам, что Солнце тоже подчиняется вечному Закону Порядка. Скажите, разве фонарю нужна кровь, чтобы светить? Или ему нужны заботливая рука, что вовремя подольёт масла, и укроет его от ветра? Вы стремитесь умилостивить бога, которого боитесь. Я же учу почитать Небесный Порядок, который дарует жизнь всему сущему».
Я видел, как менялись лица людей в толпе. Я продолжил:
«Вы предлагаете богам ужас предсмертного крика. Я предлагаю богам гармонию хорошо возделанного поля. Вы даёте им трепет разорванной плоти. Я даю им радость детей, что учатся читать и писать. Скажите, какой дар богам ценнее? Кровь, пролитая в страхе, или урожай, выращенный в мире? Ваш путь ведёт к вечной боли. Мой путь – к процветанию. Ваши жертвы не укрепляют мир, они лишь заражают его тем самым Хаосом, с которым вы якобы боретесь».
Жрецы пытались возражать, но их ярость разбивалась о мою логику, как морская волна о скалу. Они проиграли.
Правитель города и его совет, что давно видели зримые плоды моих трудов – полные амбары, новые каналы и мир на улицах, – поднялись со своих мест. Приговор был суров, но справедлив: верховные жрецы Тескатлипоки, чьи учения вели лишь к разорению и смерти, были изгнаны из города.
В наступившей тишине, нарушаемой лишь перешёптываниями потрясённого народа, я сделал то, чего не делал никогда прежде. Я взошёл по высоким ступеням главной пирамиды города, той самой, что ещё недавно была залита кровью. Встав на вершине, я впервые обратился ко всем сразу.
Я говорил им о грядущем наступлении новой эпохи – Эпохи Пятого Солнца, Эпохи Гармонии. Я объявил, что отныне человеческие жертвы отменены навечно, ибо нет большей мерзости перед лицом Небес, чем убийство. Что истинная жертва богам – это праведная жизнь, почитание предков, честный труд и стремление к знаниям. Я говорил им о Пути, который завещал нам Учитель Кун, и этот путь открыт для каждого.
Жрецы Тескатлипоки не могли смириться с этим. Их истиной была кровь. Моей истиной была гармония. Они считали меня обманщиком, что отнял у богов их законную пищу. Но я знал – они не исчезли.
Они и их учение, словно ядовитые споры, затаились во тьме, в дальних провинциях и тайных пещерах, ожидая часа, когда мой новый порядок дрогнет. Яд можно нейтрализовать противоядием. Свет, зажжённый в одном городе, должен был озарить всю страну, не оставив ни единого тёмного угла.
Победа в Толлане была лишь началом. Мой Путь не был бы полным, если бы я не замкнул круг там, где он начался. С небольшим отрядом своих самых верных учеников я отправился обратно, к побережью Великого Моря, в ту самую деревню, где меня впервые вытащили из воды.
Племя, что когда-то держало меня в тростниковой клетке, встретило моё появление с ужасом. Они ждали мести. Я помнил, как они добывали себе пищу: мужчины часами стояли по пояс в воде с острогами в руках, не редко становясь жертвами акул. Удача редко сопутствовала им. Их жизнь была вечной борьбой с голодом.
Я не стал упрекать их. Вместо этого я велел моим ученикам показать им, как из крепких лиан и волокон агавы плести широкую сеть – невод. И когда они все вместе, как один, повинуясь моим указаниям, вытянули на берег свой первый улов, их глазам предстало больше рыбы, чем они видели за целый месяц охоты с острогой.
Затем, собрав лучших из их плотников, я подвёл их к одной из старых лодок-долблёнок. Она была тяжела и неповоротлива. На влажном прибрежном песке я палкой начертил новый силуэт – более узкий и длинный. День за днём, работая вместе с ними и моими учениками, я руководил строительством. Мы укрепили борта, установили высокую, прочную мачту и, самое главное, я научил их женщин сшивать из прочной ткани большой косой парус, подобный крылу дракона на джонках моей родины.
Все смотрели на это с недоверием. Но когда мы спустили новую лодку на воду, и я, встав у руля, поймал в парус боковой ветер, случилось то, что они сочли чистым колдовством. Лодка не просто поплыла – она легко пошла против прибрежного течения. Их старые долблёнки были рабами ветра и волн; это судно стало их господином. Теперь им не нужно было полагаться лишь на силу своих рук, чтобы уйти далеко от берега в поисках рыбы.
Я не просил у них ничего взамен. Моей наградой были их лица, на которых страх сменился изумлением, а затем – слезами благодарности… Они искренне желая хоть как-то отблагодарить меня, предложили мне угощение – свою рыбью похлёбку. Я с благодарностью принял её.
Накормив их тела, я позаботился и об их душах. Прежде чем отправиться в путь, я оставил с ними одного из моих самых терпеливых учеников. Его целью было учить не только тому, как управлять лодкой с помощью парусом, но и как управлять своей жизнью с помощью Учения Учителя Куна.
Это было красноречивее любой проповеди. Именно эти вести – не о философских спорах, а о реальных, осязаемых чудесах – и полетели быстрее любого гонца, из уст в уста, от селения к селению.
Слухи о человеке, что не платит за старые обиды местью, что победил жрецов Дымящегося Зеркала словом, и чьи знания приносят благоденствие, наконец достигли столицы. Вскоре из самого сердца страны прибыло посольство: Великий Тлатоани желал видеть чужеземца, чья мудрость преобразила целый город и накормила целое племя.
Оставив Толлан на попечение своих надёжных учеников, я отправился в путь. И в столице, перед лицом верховного правителя, его советников и военачальников, мне пришлось вновь выдержать испытание. Я спорил с придворными жрецами, я лечил больных травами и иглами, я чертил планы новых акведуков для инженеров, я объяснял чиновникам, что истинная сила державы не в числе захваченных пленных, а в сытости и верности её подданных – и всем им излагал основы Учения Учителя Куна.
Но я принёс не только законы для ума и чертежи для рук. Я принёс и пищу для души. На пирах и советах, я стал слагать короткие стихи в непривычной для них манере. Всего несколько строк, в которых отражалась вечность: луна над вершиной вулкана; игуана, дремлющая в пыли; тень от крыла кецаля. Я научил их жанру «Песнь в пять жадеитов», который учил ловить мимолётную красоту мира и облекать её в строгую форму. И придворные мудрецы, уставшие от помпезных гимнов богам, увидели в этих строках новую, изысканную гармонию. Умение слагать такие стихи стало признаком истинной образованности и утончённости духа.
А для долгих неспешных вечеров я принёс им новое развлечение. Если «Камни Ягуара и Орла» были поединком двух умов, то «Игра Цветов и Черепов», как они её назвали, стала изысканной беседой для четверых. По моим наброскам лучшие резчики изготовили первые наборы костей из полированного дерева: Стебли Маиса, Какао-бобы, Камешки Жадеита… И почётные кости – Кецаль Удачи, Змея Плодородия и белый Череп Великой Перемены.
Я научил их, что эта игра – это модель самой жизни. В ней есть место и мастерству, и холодному расчёту, но есть место и воле случая, которую нужно принимать с достоинством. Она учила не только стратегии, но и искусству общения, терпению и умению читать по лицам соперников, сидящих за одним столом. Эта игра быстро вытеснила грубые азартные развлечения, став любимым занятием знати. За партиями в «Игру Цветов и Черепов» теперь заключались союзы, велись тихие переговоры и решались судьбы.
И здесь, в центре власти, мудрость Учителя Куна, облечённая в понятные для этого народа слова, образы и развлечения, одержала свою главную победу.
Когда свет Порядка утвердился в сердце страны, я собрал своих первых, самых верных учеников. Тех, кто прошёл со мной весь путь от убогой хижины до дворцовых чертогов. Их разум был остёр, сердца чисты, а руки умели держать и кисть для письма, и лопату для строительства каналов. Я снарядил их не мечами, но знаниями. В дорожных сумах они несли не оружие, а свитки с переведёнными «Беседами» Древнего Мудреца и копии чертежей из «Книги Тысячи Ремёсел». Их направили не завоёвывать, а учить. По моему наказу, получив благословение Великого Тлатоани, они разошлись во все концы этой земли, от жарких южных пределов до туманных северных гор, неся с собой семена нового мира.
Но под светом Учения старые культы лишь отбросили новые тени. Когда кровавые подношения богам были запрещены, появились Воины-Призраки – безжалостные убийцы и фанатичные приверженцы запрещённых культов. Это были отпрыски знатных родов, чьи семьи тайно оплакивали утраченное влияние. В знак полного отречения от мира и своего имени они навеки клеймили свои лица ритуальными шрамами. Эти изуродованные черты они скрывали под простыми кожаными масками, окончательно превращаясь в безликих вестников смерти.
Первой жертвой стал юный Амоштли, который самостоятельно спроектировал акведук для засушливой долины на юге. Его нашли на рассвете у недостроенного канала, на его груди был вырезан кровавый тлакуилолли бога Жатвы. Затем пришла весть с севера: замерзшее тело Шочитль, искусной переписчицы, оставили у ворот новой школы как страшное предупреждение.
Великий Тлатоани пришёл в ярость. Услышав о смерти Амоштли и Шочитль, он разбил о каменный пол драгоценную жадеитовую чашу. Он призвал к себе воинов-ягуаров и воинов-орлов, и отдал приказ: «Прочесать каждый дом знати, вырвать этот сорняк с корнем, даже если для этого придётся сжечь весь сад!» Его гнев был праведным, но слепым.
В тот момент я встал перед ним и осмелился просить его умерить гнев.
«Великий Тлатоани, – сказал я, когда его гвардия замерла в ожидании приказа, –Воины-Призраки именно этого и добиваются. Они жаждут, чтобы вы обрушили на свой народ гнев, чтобы Порядок стал так же слеп и кровав, как ритуалы их богов.»
Я предложил иной путь.
«Вместо того чтобы посылать воинов в каждый дом, давайте создадим тлатокани, чей клинок – не обсидиан, а острый ум. Пусть они распутают этот узел, а не разрубят его.»
Великий Тлатоани задумался. В его глазах ярость боролась с мудростью.
«Ты прав, Учитель, – произнёс он наконец, и его голос был твёрд и спокоен. – Мой гнев – это пламя, которое только обогрело бы наших врагов. Мы не станем отвечать варварством на варварство. Мы покажем им силу Порядка».
По его повелению, весть о создании тлатокани разнеслась во все уголки необъятной империи. Гонцы несли указ не только в столичные кварталы и провинциальные города, но и дальше – в самые отдалённые гарнизоны, торговые поселения и даже в селения покорённых варварских племён у границ цивилизованного мира. Клич был брошен для всех.
На основе магистратов Поднебесной – учёных-чиновниках, бывших одновременно и следователями, и судьями, и наместниками, – я разработал систему отбора, которая должна была вырвать с корнем саму идею заговора, построенного на родстве и крови.
Главное правило: ум выше происхождения. Двери на государственные экзамены были открыты для всех – сына столичного торговца, провинциального архитектора, и даже для самого способного юноши из племени Туманных Скал, чей острый взгляд привык замечать след зверя на камнях. Их ум был свободен от паутины придворных интриг, а их верность нужно было заслужить не обещаниями, а справедливостью.
Второе правило: судья сам ведёт расследование. Он не ждёт докладов в ямыне, а следует за уликами, будь то яд в чаше аристократа или глиняный черепок в руке убитого крестьянина.
Но именно третье правило стало нашим главным оружием: тлатокани никогда не назначается в земли, где он родился.
Это полностью ломало все расчёты старой знати. Представьте их ужас, когда в их провинцию для расследования ритуального убийства прибывал не кто-то из своих, кого можно было запугать или подкупить, а суровый юноша с далёких варварских окраин, не имеющий здесь ни друзей, ни врагов, ни долгов. Его единственной связью с этим миром был Закон, воплощённый в Великом Тлатоани.
Слово Великого Тлатоани стало камнем, лёгшим в основание нового порядка. Чтобы воплотить его волю в жизнь, по моему совету в столице была основана Академия Кецаль-Жадеитового Трона. Её название несло в себе глубокий смысл: «Кецаль» – священная птица, символ небесной истины и мудрости, и «Жадеитовый Трон» – незыблемой силы императорского закона.
По всей империи, от столицы до самых дальних провинций, проводились предварительные испытания. Любой мужчина мог попробовать свои силы. Самых способных зачисляли претендентами. Академия была суровым горнилом, где перековывали души. Годы изнурительной учёбы и тренировок. Наставниками были лучшие знатоки своего дела, которых только можно было найти.
В основе обучения лежали Священные Тексты и Учение Учителя Куна. Китайские язык и каллиграфия преподавались как сакральные язык и символы. Изучались инженерное дело, чтобы понять устройство хитроумной ловушки, отыскать потайной механизм в стене или разгадать секрет замка; травничество, чтобы отличать лекарство от яда; и, конечно же, логика как главный инструмент тлатокани.
Претенденты на должность тлатокани изучали историю империи, чтобы понимать её настоящее, и её географию, чтобы знать нравы и обычаи всех народов и племён, населяющих её бескрайние земли. Они с головой погружались в изучение старых ересей и запретных культов. Фехтование и основы военного искусства были обязательными. Гибкость мышления оттачивалась партиями в «Камни Ягуара и Орла» и «Путь Яшмы и Жадеита», а гармония души – через сложение стихов. Они изучали астрономию, чтобы сверять свой путь по звёздам и составлять карты; праведные способы почитания богов, чтобы отличать истинную веру от ложной; и оба календаря – имперский и народный – чтобы понимать ритм жизни страны, которой они служили. Важным было доскональное знание всех новых ритуалов, включая Церемонию Чокоатля.
Слабые телом, духом и разумом обучающиеся – отчислялись. Многие из них не выдерживали и уходили сами.
Те же, кто доходил до конца, держали выпускные испытания перед комиссией. В неё входили мои самые талантливые ученики – мужи, уже заслужившие авторитет и уважение в народе. Специально для этой цели они раз в год все вместе съезжались в стены Академии. Успех на испытаниях означал немедленное назначение. Новых тлатокани отправляли в далёкие провинции, как можно дальше от дома, чтобы ничто не связывало их с землёй, где им предстояло не только вершить правосудие, но и нести свет культуры.
Вот так, год за годом, город за городом, мы сплетали новую ткань империи…
…И вот я уже состарился в этой странной земле, которую успел полюбить, так и не увидев родных берегов Поднебесной. Моя жизнь стала служением великой идее. Великий Тлатоани доверил мне империю, ученики – свои умы, народ – своё будущее. И бремя ответственности за тех, кто доверился мне, лежит на моих плечах.
Но однажды доверие было обращено против меня. Яд был не в кинжале врага, а в чаше с утренним чокоатлем. Я распознал его по внезапному холоду в жилах. Но Небеса были вновь благосклонны ко мне.
Собрав последние силы, я смог принять противоядие, но сознание угасло прежде, чем оно подействовало. Меня, бездыханно лежащего на полу, нашёл один из моих учеников, и слух о моей смерти разнеслась по столице, подобно удару колокола. Вскоре у моих покоев стала собираться огромная толпа, молчаливая и скорбящая.
Внезапно толпа без всякого приказа начала расступаться, образуя живой коридор. Сквозь него медленно двинулась колёсная повозка. Прибыл сам Великий Тлатоани. В окружёнии воинов-орлов и воинов-ягуаров, он сошёл с повозки и вошёл в мои покои, чтобы проститься со своим советником и другом.
Когда рука величайшего правителя этой земли опустилась на моё плечо в последнем прощании, противоядие, наконец, одержало верх. Я открыл глаза.
Весть, переданная из покоев наружу, была подобна внезапному удару молнии. Учитель жив! Он словно восстал из мёртвых на глазах у самого Великого Тлатоани! Скорбное молчание площади сменилось всеобщим ликованием.
Но я знал горькую правду. Противоядие лишь замедлило смерть, и яд продолжает медленно действовать.
И боль от того, что отраву мог добавить лишь один из тех, кто входил в мой ближний круг – ученик, соратник, друг, – убивала меня сильнее яда. Я запретил себе думать об этом. Перебирать в уме лица верных учеников, ища среди них следы предательства, – значит осквернять свой разум недостойными подозрениями. Я вспоминал смелость каждого из них, их дела, их веру.
Это и есть мерило человека. Низкий человек скажет: «Предать может кто угодно.» Благородный возразит: «Никто.»
Теперь я знаю: мой срок отмерен. Я объявил Великому Тлатоани и народу, что должен отправиться в своё последнее путешествие.
Свой путь я проложил через Толлан, город, где всё началось. Здесь я хотел замкнуть круг, подобно змею, кусающему свой хвост. Я вновь поднялся на вершину главной пирамиды, с которой когда-то провозгласил новую эру, и произнёс свою последнюю проповедь, благословив народ и созданную всеми нами империю.
Под покровом ночи я планирую проникнуть в глубины этой пирамиды. Там, вдали от чужих глаз, я надёжно спрячу свой верный дорожный сундук. Это будет моим единственным наследством. В нём я храню то, что не решился открыть этому миру: схемы боевых машин, чертежи арбалета, трактат о создании пороха. А ещё карту звёздного неба, указывающую путь домой, в Поднебесную.
И там же, среди опасных знаний, упокоится и эта исповедь, которую я доверяю шёлку в свои последние дни. Пускай тот, кто однажды сможет её прочесть, узнает правду.
А тайну местонахождения сундука я доверил одному из моих верных последователей – человеку жреческого рода, но с сердцем из чистого жадеита. Его имя Мишкоатль, Змей из Облаков, и он был первым из жрецов, кто без страха пришёл ко мне учиться, когда я ещё жил в убогой хижине.
«Храни эту тайну, – сказал я ему. – Передавай эту ношу своему старшему сыну, а он пусть передаст своему. Ваша семья будет незримыми стражами этого знания. До тех времён, когда Империи будет грозить смертельная опасность, и истина о прошлом станет её единственным спасением.»
Мишкоатль дал мне клятву. Он – моя надежда на то, что знание не будет утрачено.
Давно, когда свет учения Учителя Куна ещё не так ярко сиял в этих землях, он оказал мне высший знак доверия, открыв древний секрет своего рода – тайный проход, ведущий прямо из его дома в тёмные подземелья под пирамидой. И вот пришёл мой черёд отплатить доверием за доверие.
Именно в доме Мишкоатля, в комнате на втором этаже, при тусклом свете масляного светильника, я сейчас и заканчиваю эту рукопись.
Сквозь узкое окно я слышу, как спит ночной город.
Как только высохнет последний штрих кисти, я бережно сверну эти свитки, уберу их в сундук и один спущусь в тоннели.
Яд… яд сжигает меня изнутри. Но я не боюсь смерти. Я боюсь, что когда умрёт Шэнь Лин, люди решат, что Кецалькоатль покинул их навсегда. И тогда Дымящееся Зеркало вернётся из изгнания, чтобы вновь потребовать кровавую дань.
Эту мысль я заберу с собой в могилу.
На месте той жалкой рыбацкой деревушки, где меня держали в клетке, теперь стоит большое и процветающее селение. Их лодки с косыми парусами, что я научил их строить, бороздят море до самого горизонта, а сети никогда не бывают пустыми.
Именно они, эти люди, строят для меня мой последний корабль: плот из крепких, переплетённых стволов, что так похожи на змей.
На этом плоту я отправлюсь в своё последнее плавание.
Я поплыву на восток, к земле моего угасания. Я дам ей имя, чтобы оно осталось в легендах – Тлилан-Тлапаллан, «Земля Чёрного и Красного Цвета», как чернила и киноварь на моих шёлковых свитках. Там Шэнь Лин найдёт свой последний покой. А Кецалькоатль обретёт вечность, растворившись в утренней заре.
Меня зовут Шэнь Лин. Я был мелким чиновником и астрономом при дворе Императора Тай-цзуна из династии Сун. Я помню запах туши и влажной бумаги, скрип кисти, тихий гул учёных мужей, склонившихся над древними текстами в столице нашей Поднебесной, городе Кайфын. Моим заветным желанием было составить точную карту звёздного неба и получить скромное назначение в тихой провинции.
Судьба моя, однако, следовала воле Небес и приказу Императора, и я отправился в плавание на торговой джонке, в экспедицию, что искала новые острова на востоке. Я был одним из немногих учёных на борту этого великого флота, который когда-либо видела Поднебесная.
Мудрый указ Императора повелел распределить нас по разным кораблям, чтобы знания не стали заложниками одного судна. Мой корабль был определён: торговая джонка «Нефритовый Феникс». Мы везли шёлк и фарфор, а моим бесценным сокровищем была медная астролябия, дарованная специально для экспедиции самим Императора. Моя цель была благородна: начертить точные карты звёздного неба и земных пределов, изучить нравы и обычаи варварских народов.
Я вёз с собой несколько великих трактатов и три сотни шёлковых свитков для записей. Я верил в Гармонию и Порядок, завещанные нам великим Учителем, но и не предполагал, что Небеса уготовили мне судьбу, рядом с которой меркнут самые причудливые легенды.
Сорок дней мы плыли на восток, и мир казался нам незыблемым и упорядоченным, как линии на астролябии. Мы оставили далеко позади все известные карты. И вот, на сорок первый день, когда берега Поднебесной стали далёким сном, этот Порядок рухнул.
Буря, обрушившаяся на нас, не была похожа на обычный шторм. Это был гнев самих водяных драконов. Небеса смешались с морем в единой серой хляби, что ревела и билась о наши корабли. Мы потеряли из виду основной флот в первый же день. Ещё две недели «Нефритовый Феникс», превратившийся в жалкую щепку, боролся с волнами размером с холмы. Мачты трещали, как сухой бамбук, а люди, мои соотечественники, один за другим отправлялись на корм рыбам.
Я не помню, как наш корабль разбился. Последнее, что осталось в памяти, – это зелёная стена воды, накрывшая палубу, и хруст дерева, подобный стону умирающего великана. Теряя сознание, я сорвал с халата длинный шёлковый пояс и намертво привязал себя к своему дорожному сундуку.
Это был не простой ящик. Выкованный из прочного металла, с секретным замком, он был создан по особому императорскому заказу специально для дальних морских путешествий. Герметичный, не пропускающий ни капли воды, пляшущий на волнах, словно гигантский рыбацкий поплавок, он стал моим спасением, моим плотом в кипящем адском море.
Отравленный солёной водой и безумием одиночества, я смог выбраться из-под обломков, на которых всё ещё можно было разглядеть почерневшую от соли голову дракона. Тело болело, а во рту был вкус соли и крови. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались джунгли – густые, влажные, полные незнакомых, пугающих звуков. Я был единственным выжившим.
Здешние люди нашли меня на грани смерти. Я был для них странным человеческим существом – бородатым, что им, безбородым, казалась странным и пугающим; с жёлтой кожей, что на фоне их собственной, цвета красной глины, казалась необыкновенно светлой, словно старая кость.
Местное племя, живущее на берегу и живущее рыбной ловлей, держало меня грязной клетке из тростника. Они кормили меня рыбной похлёбкой, давая ровно столько, чтобы я не умер с голоду.
Еще на борту «Нефритового Феникса», склонившись над звёздными картами, с помощью моей медной астролябии я вычислил, что в здешних водах через несколько дней должно свершиться то, что мудрецы Поднебесной именуют «Небесным Драконом, пожирающим Солнце». Это знание стало моей последней соломинкой, ухватившись за которую я мог спастись – если Небеса мне благоволят.
В день, отмеченный в моих расчётах, я приступил к действу. До назначенного часа я поднялся во весь рост и, не обращая внимания на стражника, устремил взгляд на солнечный диск, указывая на него пальцем. Стражник фыркнул, а затем громко расхохотался, толкая меня тупым концом копья. К нему подтянулись другие члены племени, свободные от работ, подхватывая глумливое веселье. Но я стоял неподвижно, словно каменный идол, впиваясь глазами в небо.
Испуганный вскрик оборвал смех.
На краю ослепительного диска показалась крошечная черная зазубрина. Шутки смолкли, сменившись тревожным, нарастающим шепотом. Тень ползла, пожирая свет. Небо над нами стало меркнуть, обретая зловещий трупный оттенок, а воздух пронзил внезапный леденящий холод. Их шёпот перерос в стенания и вопли ужаса, когда они осознали – Солнце умирает у них на глазах!
В самый разгар паники я привлёк из внимание громким криком, и указал на решётку клетки. Потом – на себя. И снова – на угасающее Солнце. Затем опять на решётку. Смысл был ясен.
Они замерли в нерешительности. Но когда тьма почти поглотила мир, оставив лишь багровое марево на краю неба, страх пересилил. Один из воинов, сдавленно вскрикнув, бросился вперед и ударом ножа перерезал удерживавшую дверь верёвку.
Я шагнул на свободу. Пошатываясь от долгого заточения и слабости, я воздел руки к чёрному небу и заговорил на родном языке – языке учёных мужей и поэтов Поднебесной.
И в тот самый миг, когда тьма достигла полноты и должна была отступить, первый ослепительный луч солнца пронзил мрак. Свет начал возвращаться.
Островитяне попадали ниц. Один из них, согнувшись в униженном поклоне и отводя взгляд, приполз, толкая перед собой мой сундук – целый и невредимый. Я был больше не пленник.
Опасаясь даже дотронуться до меня, они сопроводили меня к своему местному вождю, который одновременно был и жрецом.
Целый день они вели меня через душные, кричащие незнакомыми птицами джунгли, и я видел, как слух о нашем странном шествии летел впереди нас. Из каждой встречной деревушки на нас смотрели со смесью ужаса и благоговения.
Когда мы наконец достигли их главного селения – большой, разбросанной по поляне деревни, что служила центром этого племени, – наступил уже следующий день. Меня привели прямо к вождю-жрецу, который стоял перед своей хижиной, окружённый притихшими старейшинами. В их глазах ещё отражалась та тьма, что вчера пожирала Солнце.
Толпа замерла в ожидании. Ведь этому вождю-жрецу предстояло объяснить им то, что они пережили, и решить, кем был я: злобным колдуном, что наслал на Солнце тьму и властен убить его по своей прихоти? Или могущественным целителем, что своей волей излечил умирающее Солнце? А может я любимое дитя самого Солнца, к которому их бог настолько благоволит, что готов наказать смертных за оскорбление, нанесённое мне?
Вождь-жрец, выслушав сбивчивый, полный ужаса рассказ своих воинов, долго молчал, вглядываясь в меня, словно пытался разглядеть не лицо человека, а эхо вчерашней небесной битвы. Он узнал причину того ужаса, что объял всех накануне.
В его глазах промелькнул холодный блеск, что я не раз видел в глазах учёных мужей в моей родной академии, когда они, забыв обо всём на свете, в тишине библиотеки бились над хитроумной задачей.
«Если он колдун, способный погасить Солнце, то нанести ему вред – навлечь страшную месть. Если он целитель, который излечил Солнце, то убить его –лишиться покровительства Солнца. Если он дитя Солнца, то тронуть его – бросить вызов самому Небу. В любом случае, пытаться причинить ему зло – значит рисковать без всякой выгоды.»
Вождь-жрец нашёл решение.
Он поднял руку, и его голос разнёсся над площадью. Увидя в случившемся знак богов, он немедленно объявили меня Немоаль-Тока – «Тем, кого нельзя касаться». Отныне я стал неприкосновенен. Любой, кто посмел бы причинить мне вред – будь то простой человек или жрец – совершил бы святотатство и был бы немедленно предан смерти. Убить меня означало навлечь на весь народ гнев богов.
В этом статусе меня сопроводили в их главный город Толлан, что находился во многих днях пути от побережья. Город был жесток и велик. Там приносили в жертву людей на алтаре своего главного бога – Тескатлипоки, Дымящегося Зеркала. Я видел, как жрецы вырывали сердца у пленных. Это зрелище жгло мою душу. Все заветы Великого Учителя Куна (Конфуция), всё его учение о гармонии, порядке и человеколюбии восстало во мне против этого безумия.
Статус Немоаль-Тока давал мне относительную свободу. Меня поселили в отдельной хижине на окраине города. Первое время я жил лишь теми лепёшками и фруктами, что мне, со смесью страха и благоговения, приносили местные женщины, видя во мне то ли доброго духа, то ли святого отшельника.
Постепенно я выучил их язык. Они называли меня Пернатым Змеем, Кецалькоатлем, из-за драконов, вышитых на моём потрёпанном шёлковом халате, которые им казались похожими на змей с перьями.
Сначала я научил строителей, как сделать более прочный кирпич. Потом я показал земледельцам, как с помощью простой геометрии строить каналы для орошения полей.
Затем я начал лечить их болезни травами.
У меня был с собой «Трактат Жёлтого Императора о внутреннем», величайший труд по медицине, который только знала Поднебесная, но он молчал о странных растениях этой страны. Шаг за шагом я начал составлял свою собственную книгу. Я стал пытаться подбирать аналоги и нужные концентрации. Вместо женьшеня я применял суму, астрагал заменил на кошачий коготь, вместо лимонника использовал гуарану, вместо гриба линчжи – кордицепс, полынь заменил на квебрахо, а корицу на ваниль и перец… Сначала я выучил язык этих людей, теперь я учился языку их земли.
Потом я показал им то, что показалось им настоящим чудом, – искусство исцеления иглами. Они увидели, как одна тонкая игла из меди, вонзённая в нужную точку, снимает боль, которую не могли унять никакие заклинания.
Сначала за советом ко мне начали приходить простые люди: гончары, чей товар трескался при обжиге, крестьяне, что не могли поделить межу… Я давал им не просто практические ответы – я объяснял, почему справедливое решение требует порядка и гармонии, цитируя заветы Учителя Куна.
Я ввёл обычай, который поначалу вызвал недоумение. В этой стране чокоатль пили быстро, на ходу, как пьют воду, чтобы утолить жажду или голод. Я же превратил его питьё в ритуал, подобный чайной церемонии моей далёкой родины. С каждым, кто приходил ко мне с просьбой или жалобой, мы начинали с молчания. Гость садился напротив меня, а я неспешно растирал в каменной ступке горькие какао-бобы с пряностями, взбивал пену специальной деревянной колотушкой в горячей воде и разливал густой, тёмный, ароматный напиток в две простые глиняные чаши.
Мой ритуал был уроком терпения и сосредоточенности. Он заставлял бурный поток их мыслей замедлиться, суетность уступить место покою, а гнев – размышлению. И лишь когда гость, успокоенный размеренностью моих движений и теплом чаши в руках, был готов не просто говорить, но и слушать, я тихо спрашивал: «Теперь поведай мне, что тревожит твоё сердце?»
Так они учились гармонии покоя. А после я научил их гармонии мысли.
По моей просьбе один ремесленник изготовил для меня гладкую квадратную доску из красного дерева, а его дети принести мне с берега реки две горсти самых гладких плоских камней – одни тёмные, как ночное небо, другие светлые, как облака. Я сам расчертил эту доску на клетки.
Я стал учить правилам игры «Вэйци», которую тут назвали «Камни Ягуара и Орла». Сначала люди видели в ней лишь способ скоротать вечер, но постепенно я объяснял им её суть: это не битва, а созидание. Не захват, а установление равновесия. На доске, как и в жизни, жадность ведёт к гибели, а терпение и дальновидность – к процветанию. Мудрейшие из них со временем постигли и «Путь Яшмы и Жадеита» – игру, похожую на войсковое учение, что показывала: у каждой фигуры, от правителя до простого воина, есть свой долг и своё место в общем Порядке.
Поначалу местные властители смотрели на меня с глубоким подозрением. Они видели в чужаке, вокруг которого сплотился народ, прямую угрозу своей власти.
Но я не принимал подношений, не собирал собственной стражи и на всех советах оказывал властям должное почтение. Они увидели, что я не ищу их тронов. Их страх сменился любопытством, а затем – интересом. Они поняли, что я приношу не бунт, а процветание: мои каналы питали их поля, а мои советы помогали мирно решать споры.
Они перестали видеть во мне соперника.
Жрецы смотрели на меня с едва скрываемой ненавистью. Они ждали, когда я совершу ошибку, которая позволит им объявить меня врагом богов.
Но я тоже оказывал богам почтение. Я приносил дары божествам урожая, дождя и домашнего очага. Моими подношениями были отборные фрукты, гирлянды из редких цветов и дым драгоценных благовоний. Вместо воплей и плясок я совершал воздаяние согласно канонам из «Книги Правильных Ритуалов» – того самого текста, что учит благородного мужа гармонии во всём. Я чертил на земле символы, располагал подношения в строгом порядке, соответствующем сторонам света, и произносил молитвы, прославляющие Порядок, установленный Небесами.
Простой народ смотрел на это с изумлением. Даже часть жрецов начала смотреть на меня с интересом, а не с ненавистью.
Но храмы их тёмных богов – Уицилопочтли и Тескатлипоки – я демонстративно обходил стороной.
Слухи о чужеземце, чья мудрость исцеляет не только тело, но и мудро решает споры, разнеслись по городу. Вскоре ко мне стали приходить и знатные люди. Большинство искало практической выгоды, но находились и те, чей разум жаждал большего.
Переломным моментом стала история, начавшаяся втайне. Ко мне стала приходить жена одного из самых могущественных и гордых аристократов города – человека жестокого нрава и болезненной ревности. Она искала не любовных утех, а пищи для ума, проникшись учением о гармонии, которого была лишена в собственном доме.
Её муж, снедаемый подозрениями, выследил её. Я помню тот вечер: он ворвался в мою убогую хижину с обсидиановым мечом в руке, в гневе презрев мой статус Немоаль-Тока. Но он застал не объятия любовников, а тихую беседу двух умов. Он услышал, как я объясняю его жене принцип долга и уважения в семье, и ощутил не укол ревности, а ожог стыда за собственное недоверие.
Позже мы говорили с ним наедине, до самого рассвета. Я объяснил ему, что благородный муж управляет своим домом не криком и подозрением, а силой собственного примера, ибо гармония в семье – это отражение гармонии в его собственной душе.
На следующий день он прислал ко мне носильщиков, гружёных дарами. Я вежливо отверг их. Благородный муж, сказал я ему через посланника, не торгует мудростью.
Тогда аристократ, поняв урок до конца, сделал другой шаг. Он сказал, что моя хижина слишком мала, чтобы вместить всех, кто ищет мудрости, и что мой долг перед городом – учить. И он переселил меня из моего убогого жилища на окраине в просторный, крепкий дом в самом центре города, рядом с рынком. Этот дар –возможность служить – я принял.
Это был знак для других. Раз один из столпов старого порядка не просто принял меня, но и оказал мне такую честь, путь ко мне был открыт для всех.
Со временем вокруг меня начали собираться те, чьи души устали от крови и страха. И это были не только простые крестьяне, благодарные за урожай, но и благородные аристократы, усомнившиеся в доблести ритуального убийства, и даже несколько жрецов, чей разум был открыт для гармонии Порядка. Они стали моей опорой. Лучшие из них – моими верными учениками, моими руками, моим голосом и моей надеждой на будущее.
Моя хижина превратилась в академию. А я, сам того не заметив, из изгоя стал учителем.
Мой новый дом выходил окнами прямо на рыночную площадь, и потому каждый рассвет и каждый закат я был свидетелем зрелища, которое ранило мой взгляд, привыкший к гармонии. Я видел живое воплощение бессмысленного, изнурительного труда. Спины крестьян, согнутые в дугу под тяжестью корзин с маисом; натужное кряхтение ремесленников, тащивших на себе хрупкие башни глиняной посуды; охотники, волочившие по земле добычу, которая ещё утром бегала по горным склонам. Утром они несли свой товар на рынок, а вечером – свою усталость обратно. В этом не было Порядка. Лишь пустая трата человеческой силы, повторявшаяся изо дня в день.
Тогда мои ученики по моим чертежам создали первую простую повозку – и один человек, почти не напрягаясь, смог везти груз, который раньше тащили на своих спинах пятеро. Они назвали её просто – Катящийся Камень.
Сначала простой люд, а затем и знатные вельможи признали могущество колеса. Они оценили этот дар, облегчающий труд и умножающий силу. Катящийся Камень стал самым зримым и неопровержимым из моих «чудес».
Вот так, шаг за шагом я давал им знания, а они воздавали мне почёт и уважение. Однако я не стал для них ни их жрецом, ни их правителем. Я помнил заветы Учителя Куна: мудрец советует трону, а не занимает его.
«Скромность является украшением мужа, следующего Пути, и нет большего позора, чем превозноситься.» Небеса даровали мне это незаслуженное почитание, и я решил использовать его как оружие против варварства и хаоса.
Но доверие – это не красивый цветок, что быстро растёт и скоро вянет, а дерево, которому нужны годы. Моё слово, поначалу лишь простой совет, год за годом становилось весомее нефрита. Так, капля точит камень. Постепенно почитание переросло в благоговение.
Это благоговение, выкованное временем, и стало тем фундаментом, на котором я начал строить новый мир. Но даже на самом крепком фундаменте нельзя возвести дворец в одиночку. Я смог опереться на благосклонность правителей, что внимали моим советам, на поддержку той части жречества, что предпочла гармонию крови, и на преданность моих верных учеников, для которых мой авторитет стал непререкаем.
Это раздражало и злило жрецов Тескатлипоки. Их истиной была кровь. Моей истиной была гармония. Они видели, как паства ускользает из их рук, как люди вместо кровавого экстаза ищут утешения в мудрости и созидании.
Верховный жрец Дымящегося Зеркала, старик с глазами, полными древней тьмы, бросил мне открытый вызов. Он потребовал публичного диспута на главной площади, перед лицом правителя и всего народа. Проигравший в тот же день навсегда покинет город. А все его ученики и последователи отправятся в изгнание вместе с ним.
Я принял вызов.
В назначенный день площадь гудела, как растревоженный улей. Верховный жрец начал первым. Он говорил о голодном Солнце, что ведёт вечную битву с тьмой. Он кричал о том, что каждая капля пролитой на алтаре крови – это пища, что кормит светило и не даёт миру рухнуть в бездну. «Этот чужак, – гремел его голос, указывая на меня обсидиановым кинжалом, – своими сладкими речами о „гармонии“ морит голодом наших богов! Он принёс не Порядок, а Хаос! Он принёс смерть, завёрнутую в красивые слова!»
Когда он закончил под рёв своих адептов, я вышел вперёд и в наступившей тишине заговорил спокойно, как говорил с учениками в своей академии.
«Вы говорите, что Солнце – это алчный бог, которому нужна плата кровью, – начал я. – А я говорю вам, что Солнце тоже подчиняется вечному Закону Порядка. Скажите, разве фонарю нужна кровь, чтобы светить? Или ему нужны заботливая рука, что вовремя подольёт масла, и укроет его от ветра? Вы стремитесь умилостивить бога, которого боитесь. Я же учу почитать Небесный Порядок, который дарует жизнь всему сущему».
Я видел, как менялись лица людей в толпе. Я продолжил:
«Вы предлагаете богам ужас предсмертного крика. Я предлагаю богам гармонию хорошо возделанного поля. Вы даёте им трепет разорванной плоти. Я даю им радость детей, что учатся читать и писать. Скажите, какой дар богам ценнее? Кровь, пролитая в страхе, или урожай, выращенный в мире? Ваш путь ведёт к вечной боли. Мой путь – к процветанию. Ваши жертвы не укрепляют мир, они лишь заражают его тем самым Хаосом, с которым вы якобы боретесь».
Жрецы пытались возражать, но их ярость разбивалась о мою логику, как морская волна о скалу. Они проиграли.
Правитель города и его совет, что давно видели зримые плоды моих трудов – полные амбары, новые каналы и мир на улицах, – поднялись со своих мест. Приговор был суров, но справедлив: верховные жрецы Тескатлипоки, чьи учения вели лишь к разорению и смерти, были изгнаны из города.
В наступившей тишине, нарушаемой лишь перешёптываниями потрясённого народа, я сделал то, чего не делал никогда прежде. Я взошёл по высоким ступеням главной пирамиды города, той самой, что ещё недавно была залита кровью. Встав на вершине, я впервые обратился ко всем сразу.
Я говорил им о грядущем наступлении новой эпохи – Эпохи Пятого Солнца, Эпохи Гармонии. Я объявил, что отныне человеческие жертвы отменены навечно, ибо нет большей мерзости перед лицом Небес, чем убийство. Что истинная жертва богам – это праведная жизнь, почитание предков, честный труд и стремление к знаниям. Я говорил им о Пути, который завещал нам Учитель Кун, и этот путь открыт для каждого.
Жрецы Тескатлипоки не могли смириться с этим. Их истиной была кровь. Моей истиной была гармония. Они считали меня обманщиком, что отнял у богов их законную пищу. Но я знал – они не исчезли.
Они и их учение, словно ядовитые споры, затаились во тьме, в дальних провинциях и тайных пещерах, ожидая часа, когда мой новый порядок дрогнет. Яд можно нейтрализовать противоядием. Свет, зажжённый в одном городе, должен был озарить всю страну, не оставив ни единого тёмного угла.
Победа в Толлане была лишь началом. Мой Путь не был бы полным, если бы я не замкнул круг там, где он начался. С небольшим отрядом своих самых верных учеников я отправился обратно, к побережью Великого Моря, в ту самую деревню, где меня впервые вытащили из воды.
Племя, что когда-то держало меня в тростниковой клетке, встретило моё появление с ужасом. Они ждали мести. Я помнил, как они добывали себе пищу: мужчины часами стояли по пояс в воде с острогами в руках, не редко становясь жертвами акул. Удача редко сопутствовала им. Их жизнь была вечной борьбой с голодом.
Я не стал упрекать их. Вместо этого я велел моим ученикам показать им, как из крепких лиан и волокон агавы плести широкую сеть – невод. И когда они все вместе, как один, повинуясь моим указаниям, вытянули на берег свой первый улов, их глазам предстало больше рыбы, чем они видели за целый месяц охоты с острогой.
Затем, собрав лучших из их плотников, я подвёл их к одной из старых лодок-долблёнок. Она была тяжела и неповоротлива. На влажном прибрежном песке я палкой начертил новый силуэт – более узкий и длинный. День за днём, работая вместе с ними и моими учениками, я руководил строительством. Мы укрепили борта, установили высокую, прочную мачту и, самое главное, я научил их женщин сшивать из прочной ткани большой косой парус, подобный крылу дракона на джонках моей родины.
Все смотрели на это с недоверием. Но когда мы спустили новую лодку на воду, и я, встав у руля, поймал в парус боковой ветер, случилось то, что они сочли чистым колдовством. Лодка не просто поплыла – она легко пошла против прибрежного течения. Их старые долблёнки были рабами ветра и волн; это судно стало их господином. Теперь им не нужно было полагаться лишь на силу своих рук, чтобы уйти далеко от берега в поисках рыбы.
Я не просил у них ничего взамен. Моей наградой были их лица, на которых страх сменился изумлением, а затем – слезами благодарности… Они искренне желая хоть как-то отблагодарить меня, предложили мне угощение – свою рыбью похлёбку. Я с благодарностью принял её.
Накормив их тела, я позаботился и об их душах. Прежде чем отправиться в путь, я оставил с ними одного из моих самых терпеливых учеников. Его целью было учить не только тому, как управлять лодкой с помощью парусом, но и как управлять своей жизнью с помощью Учения Учителя Куна.
Это было красноречивее любой проповеди. Именно эти вести – не о философских спорах, а о реальных, осязаемых чудесах – и полетели быстрее любого гонца, из уст в уста, от селения к селению.
Слухи о человеке, что не платит за старые обиды местью, что победил жрецов Дымящегося Зеркала словом, и чьи знания приносят благоденствие, наконец достигли столицы. Вскоре из самого сердца страны прибыло посольство: Великий Тлатоани желал видеть чужеземца, чья мудрость преобразила целый город и накормила целое племя.
Оставив Толлан на попечение своих надёжных учеников, я отправился в путь. И в столице, перед лицом верховного правителя, его советников и военачальников, мне пришлось вновь выдержать испытание. Я спорил с придворными жрецами, я лечил больных травами и иглами, я чертил планы новых акведуков для инженеров, я объяснял чиновникам, что истинная сила державы не в числе захваченных пленных, а в сытости и верности её подданных – и всем им излагал основы Учения Учителя Куна.
Но я принёс не только законы для ума и чертежи для рук. Я принёс и пищу для души. На пирах и советах, я стал слагать короткие стихи в непривычной для них манере. Всего несколько строк, в которых отражалась вечность: луна над вершиной вулкана; игуана, дремлющая в пыли; тень от крыла кецаля. Я научил их жанру «Песнь в пять жадеитов», который учил ловить мимолётную красоту мира и облекать её в строгую форму. И придворные мудрецы, уставшие от помпезных гимнов богам, увидели в этих строках новую, изысканную гармонию. Умение слагать такие стихи стало признаком истинной образованности и утончённости духа.
А для долгих неспешных вечеров я принёс им новое развлечение. Если «Камни Ягуара и Орла» были поединком двух умов, то «Игра Цветов и Черепов», как они её назвали, стала изысканной беседой для четверых. По моим наброскам лучшие резчики изготовили первые наборы костей из полированного дерева: Стебли Маиса, Какао-бобы, Камешки Жадеита… И почётные кости – Кецаль Удачи, Змея Плодородия и белый Череп Великой Перемены.
Я научил их, что эта игра – это модель самой жизни. В ней есть место и мастерству, и холодному расчёту, но есть место и воле случая, которую нужно принимать с достоинством. Она учила не только стратегии, но и искусству общения, терпению и умению читать по лицам соперников, сидящих за одним столом. Эта игра быстро вытеснила грубые азартные развлечения, став любимым занятием знати. За партиями в «Игру Цветов и Черепов» теперь заключались союзы, велись тихие переговоры и решались судьбы.
И здесь, в центре власти, мудрость Учителя Куна, облечённая в понятные для этого народа слова, образы и развлечения, одержала свою главную победу.
Когда свет Порядка утвердился в сердце страны, я собрал своих первых, самых верных учеников. Тех, кто прошёл со мной весь путь от убогой хижины до дворцовых чертогов. Их разум был остёр, сердца чисты, а руки умели держать и кисть для письма, и лопату для строительства каналов. Я снарядил их не мечами, но знаниями. В дорожных сумах они несли не оружие, а свитки с переведёнными «Беседами» Древнего Мудреца и копии чертежей из «Книги Тысячи Ремёсел». Их направили не завоёвывать, а учить. По моему наказу, получив благословение Великого Тлатоани, они разошлись во все концы этой земли, от жарких южных пределов до туманных северных гор, неся с собой семена нового мира.
Но под светом Учения старые культы лишь отбросили новые тени. Когда кровавые подношения богам были запрещены, появились Воины-Призраки – безжалостные убийцы и фанатичные приверженцы запрещённых культов. Это были отпрыски знатных родов, чьи семьи тайно оплакивали утраченное влияние. В знак полного отречения от мира и своего имени они навеки клеймили свои лица ритуальными шрамами. Эти изуродованные черты они скрывали под простыми кожаными масками, окончательно превращаясь в безликих вестников смерти.
Первой жертвой стал юный Амоштли, который самостоятельно спроектировал акведук для засушливой долины на юге. Его нашли на рассвете у недостроенного канала, на его груди был вырезан кровавый тлакуилолли бога Жатвы. Затем пришла весть с севера: замерзшее тело Шочитль, искусной переписчицы, оставили у ворот новой школы как страшное предупреждение.
Великий Тлатоани пришёл в ярость. Услышав о смерти Амоштли и Шочитль, он разбил о каменный пол драгоценную жадеитовую чашу. Он призвал к себе воинов-ягуаров и воинов-орлов, и отдал приказ: «Прочесать каждый дом знати, вырвать этот сорняк с корнем, даже если для этого придётся сжечь весь сад!» Его гнев был праведным, но слепым.
В тот момент я встал перед ним и осмелился просить его умерить гнев.
«Великий Тлатоани, – сказал я, когда его гвардия замерла в ожидании приказа, –Воины-Призраки именно этого и добиваются. Они жаждут, чтобы вы обрушили на свой народ гнев, чтобы Порядок стал так же слеп и кровав, как ритуалы их богов.»
Я предложил иной путь.
«Вместо того чтобы посылать воинов в каждый дом, давайте создадим тлатокани, чей клинок – не обсидиан, а острый ум. Пусть они распутают этот узел, а не разрубят его.»
Великий Тлатоани задумался. В его глазах ярость боролась с мудростью.
«Ты прав, Учитель, – произнёс он наконец, и его голос был твёрд и спокоен. – Мой гнев – это пламя, которое только обогрело бы наших врагов. Мы не станем отвечать варварством на варварство. Мы покажем им силу Порядка».
По его повелению, весть о создании тлатокани разнеслась во все уголки необъятной империи. Гонцы несли указ не только в столичные кварталы и провинциальные города, но и дальше – в самые отдалённые гарнизоны, торговые поселения и даже в селения покорённых варварских племён у границ цивилизованного мира. Клич был брошен для всех.
На основе магистратов Поднебесной – учёных-чиновниках, бывших одновременно и следователями, и судьями, и наместниками, – я разработал систему отбора, которая должна была вырвать с корнем саму идею заговора, построенного на родстве и крови.
Главное правило: ум выше происхождения. Двери на государственные экзамены были открыты для всех – сына столичного торговца, провинциального архитектора, и даже для самого способного юноши из племени Туманных Скал, чей острый взгляд привык замечать след зверя на камнях. Их ум был свободен от паутины придворных интриг, а их верность нужно было заслужить не обещаниями, а справедливостью.
Второе правило: судья сам ведёт расследование. Он не ждёт докладов в ямыне, а следует за уликами, будь то яд в чаше аристократа или глиняный черепок в руке убитого крестьянина.
Но именно третье правило стало нашим главным оружием: тлатокани никогда не назначается в земли, где он родился.
Это полностью ломало все расчёты старой знати. Представьте их ужас, когда в их провинцию для расследования ритуального убийства прибывал не кто-то из своих, кого можно было запугать или подкупить, а суровый юноша с далёких варварских окраин, не имеющий здесь ни друзей, ни врагов, ни долгов. Его единственной связью с этим миром был Закон, воплощённый в Великом Тлатоани.
Слово Великого Тлатоани стало камнем, лёгшим в основание нового порядка. Чтобы воплотить его волю в жизнь, по моему совету в столице была основана Академия Кецаль-Жадеитового Трона. Её название несло в себе глубокий смысл: «Кецаль» – священная птица, символ небесной истины и мудрости, и «Жадеитовый Трон» – незыблемой силы императорского закона.
По всей империи, от столицы до самых дальних провинций, проводились предварительные испытания. Любой мужчина мог попробовать свои силы. Самых способных зачисляли претендентами. Академия была суровым горнилом, где перековывали души. Годы изнурительной учёбы и тренировок. Наставниками были лучшие знатоки своего дела, которых только можно было найти.
В основе обучения лежали Священные Тексты и Учение Учителя Куна. Китайские язык и каллиграфия преподавались как сакральные язык и символы. Изучались инженерное дело, чтобы понять устройство хитроумной ловушки, отыскать потайной механизм в стене или разгадать секрет замка; травничество, чтобы отличать лекарство от яда; и, конечно же, логика как главный инструмент тлатокани.
Претенденты на должность тлатокани изучали историю империи, чтобы понимать её настоящее, и её географию, чтобы знать нравы и обычаи всех народов и племён, населяющих её бескрайние земли. Они с головой погружались в изучение старых ересей и запретных культов. Фехтование и основы военного искусства были обязательными. Гибкость мышления оттачивалась партиями в «Камни Ягуара и Орла» и «Путь Яшмы и Жадеита», а гармония души – через сложение стихов. Они изучали астрономию, чтобы сверять свой путь по звёздам и составлять карты; праведные способы почитания богов, чтобы отличать истинную веру от ложной; и оба календаря – имперский и народный – чтобы понимать ритм жизни страны, которой они служили. Важным было доскональное знание всех новых ритуалов, включая Церемонию Чокоатля.
Слабые телом, духом и разумом обучающиеся – отчислялись. Многие из них не выдерживали и уходили сами.
Те же, кто доходил до конца, держали выпускные испытания перед комиссией. В неё входили мои самые талантливые ученики – мужи, уже заслужившие авторитет и уважение в народе. Специально для этой цели они раз в год все вместе съезжались в стены Академии. Успех на испытаниях означал немедленное назначение. Новых тлатокани отправляли в далёкие провинции, как можно дальше от дома, чтобы ничто не связывало их с землёй, где им предстояло не только вершить правосудие, но и нести свет культуры.
Вот так, год за годом, город за городом, мы сплетали новую ткань империи…
…И вот я уже состарился в этой странной земле, которую успел полюбить, так и не увидев родных берегов Поднебесной. Моя жизнь стала служением великой идее. Великий Тлатоани доверил мне империю, ученики – свои умы, народ – своё будущее. И бремя ответственности за тех, кто доверился мне, лежит на моих плечах.
Но однажды доверие было обращено против меня. Яд был не в кинжале врага, а в чаше с утренним чокоатлем. Я распознал его по внезапному холоду в жилах. Но Небеса были вновь благосклонны ко мне.
Собрав последние силы, я смог принять противоядие, но сознание угасло прежде, чем оно подействовало. Меня, бездыханно лежащего на полу, нашёл один из моих учеников, и слух о моей смерти разнеслась по столице, подобно удару колокола. Вскоре у моих покоев стала собираться огромная толпа, молчаливая и скорбящая.
Внезапно толпа без всякого приказа начала расступаться, образуя живой коридор. Сквозь него медленно двинулась колёсная повозка. Прибыл сам Великий Тлатоани. В окружёнии воинов-орлов и воинов-ягуаров, он сошёл с повозки и вошёл в мои покои, чтобы проститься со своим советником и другом.
Когда рука величайшего правителя этой земли опустилась на моё плечо в последнем прощании, противоядие, наконец, одержало верх. Я открыл глаза.
Весть, переданная из покоев наружу, была подобна внезапному удару молнии. Учитель жив! Он словно восстал из мёртвых на глазах у самого Великого Тлатоани! Скорбное молчание площади сменилось всеобщим ликованием.
Но я знал горькую правду. Противоядие лишь замедлило смерть, и яд продолжает медленно действовать.
И боль от того, что отраву мог добавить лишь один из тех, кто входил в мой ближний круг – ученик, соратник, друг, – убивала меня сильнее яда. Я запретил себе думать об этом. Перебирать в уме лица верных учеников, ища среди них следы предательства, – значит осквернять свой разум недостойными подозрениями. Я вспоминал смелость каждого из них, их дела, их веру.
Это и есть мерило человека. Низкий человек скажет: «Предать может кто угодно.» Благородный возразит: «Никто.»
Теперь я знаю: мой срок отмерен. Я объявил Великому Тлатоани и народу, что должен отправиться в своё последнее путешествие.
Свой путь я проложил через Толлан, город, где всё началось. Здесь я хотел замкнуть круг, подобно змею, кусающему свой хвост. Я вновь поднялся на вершину главной пирамиды, с которой когда-то провозгласил новую эру, и произнёс свою последнюю проповедь, благословив народ и созданную всеми нами империю.
Под покровом ночи я планирую проникнуть в глубины этой пирамиды. Там, вдали от чужих глаз, я надёжно спрячу свой верный дорожный сундук. Это будет моим единственным наследством. В нём я храню то, что не решился открыть этому миру: схемы боевых машин, чертежи арбалета, трактат о создании пороха. А ещё карту звёздного неба, указывающую путь домой, в Поднебесную.
И там же, среди опасных знаний, упокоится и эта исповедь, которую я доверяю шёлку в свои последние дни. Пускай тот, кто однажды сможет её прочесть, узнает правду.
А тайну местонахождения сундука я доверил одному из моих верных последователей – человеку жреческого рода, но с сердцем из чистого жадеита. Его имя Мишкоатль, Змей из Облаков, и он был первым из жрецов, кто без страха пришёл ко мне учиться, когда я ещё жил в убогой хижине.
«Храни эту тайну, – сказал я ему. – Передавай эту ношу своему старшему сыну, а он пусть передаст своему. Ваша семья будет незримыми стражами этого знания. До тех времён, когда Империи будет грозить смертельная опасность, и истина о прошлом станет её единственным спасением.»
Мишкоатль дал мне клятву. Он – моя надежда на то, что знание не будет утрачено.
Давно, когда свет учения Учителя Куна ещё не так ярко сиял в этих землях, он оказал мне высший знак доверия, открыв древний секрет своего рода – тайный проход, ведущий прямо из его дома в тёмные подземелья под пирамидой. И вот пришёл мой черёд отплатить доверием за доверие.
Именно в доме Мишкоатля, в комнате на втором этаже, при тусклом свете масляного светильника, я сейчас и заканчиваю эту рукопись.
Сквозь узкое окно я слышу, как спит ночной город.
Как только высохнет последний штрих кисти, я бережно сверну эти свитки, уберу их в сундук и один спущусь в тоннели.
Яд… яд сжигает меня изнутри. Но я не боюсь смерти. Я боюсь, что когда умрёт Шэнь Лин, люди решат, что Кецалькоатль покинул их навсегда. И тогда Дымящееся Зеркало вернётся из изгнания, чтобы вновь потребовать кровавую дань.
Эту мысль я заберу с собой в могилу.
На месте той жалкой рыбацкой деревушки, где меня держали в клетке, теперь стоит большое и процветающее селение. Их лодки с косыми парусами, что я научил их строить, бороздят море до самого горизонта, а сети никогда не бывают пустыми.
Именно они, эти люди, строят для меня мой последний корабль: плот из крепких, переплетённых стволов, что так похожи на змей.
На этом плоту я отправлюсь в своё последнее плавание.
Я поплыву на восток, к земле моего угасания. Я дам ей имя, чтобы оно осталось в легендах – Тлилан-Тлапаллан, «Земля Чёрного и Красного Цвета», как чернила и киноварь на моих шёлковых свитках. Там Шэнь Лин найдёт свой последний покой. А Кецалькоатль обретёт вечность, растворившись в утренней заре.
