Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
___О проекте «Убийства на улице "Эдгар"»___Рассказ Аврама Дэвидсона «Случай в военном городке» (The Affair at Lahore Cantonment), получивший премию «Эдгар» в 1962 году, впервые был напечатан в журнале «Ellery Queen’s Mystery Magazine» в июне 1961 года.
___Первый перевод на русский язык.
___Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е. согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
___Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
___Avram Davidson "Affair at Lahore Cantonment" (ss) Ellery Queen’s Mystery Magazine, jun 1961; The Avram Davidson Treasury: A Tribute Collection, 1998; Simply the Best Mysteries (anthology), 1998.
Я пишу это в конце весны, незадолго до рассвета. Где-то через час со стороны реки прилетят чайки, покричат и умчатся обратно. Потом заворкуют голуби, и наступит день — наверное, знойный и влажный. А сейчас воздух восхитительно прохладный, но, тем не менее, я дрожу. Я как будто ощущаю холод — жуткий холод того утра, когда Смерть пришла во всей своей красе, словно гость, приглашенный на званый ужин. То утро было так давно…
Зима конца 1946 года была, на мой взгляд, достаточно холодной, хотя показания термометра были гораздо выше того, что я считал зимней температурой у себя дома. Но это было в Англии, где сырость и стужа — постоянные ваши спутники. В коттедже, где я останавливался, практически в каждой комнате были чудесные живописные камины. Однако уголь распределялся строго по нормам, а о дровах вообще нечего было и думать. Имелся еще, правда, древний электрический обогреватель, но тепла от его тусклой медной спирали хватало лишь на несколько дюймов окружающего пространства. Ну и, понятно, была газовая плита на кухне. Но кухня была такая маленькая и тесная, что в ней невозможно было писать.
Это, чтобы вы поняли, что я был именно в Англии. По утрам я ходил в одну частную библиотеку, которую, к счастью, не разбомбили. В этой библиотеке была масса материалов, которых нет в Америке. Днем я писал. А вечерами слушал Третью Программу
Ну, а ближе к ночи? Как я и сказал, было холодно. Сыро и зябко. Я мог улечься в постель с парой бутылок горячей воды и читать. Я мог пойти в кино. Я мог отправиться в ближайшую пивную, чтобы узнать, не осталось ли у них чего-нибудь крепкого или, в крайнем случае (а чаще всего бывал именно такой случай), хотя бы кружки сидра. Пиво я недолюбливаю. Пивная называлась… я, пожалуй, не вспомню точно, как она называлась. Возможно, “Лесной Бог”. Или “Праздник Урожая”. Или как-нибудь еще. Да и, наверное, сейчас это не имеет особого значения. Хотя, если кому-то совсем уж любопытно, то можно поднять подшивки старых газет.
Ну да ладно. Было восемь часов вечера. В кино шел фильм с участием братьев Маркс
Таким образом, победила пивная. Хотя никакое это было не соревнование.
В пивной было тепло, шумно и накурено. Атмосфера была самая дружеская. Хотя, надо сказать, ко мне эта дружелюбность никак не относилась. Но и ненависти ко мне тоже никто не выражал — так что, мне было все равно. К тому же все были счастливы: в тот вечер в продаже был виски.
Джин тоже был. Я медленно попивал какой-то напиток шотландского происхождения и наблюдал за людьми, которые привычно для себя развлекались: играли в дартс, делали ставки на футбольном тотализаторе и даже гоняли шары в боулинге.
Сидевший справа от меня крупный, грубоватого вида мужчина внезапно громко произнес:
— Ага, Папаша прознал, что тут есть джин!
По залу, наполненному людьми, пробежала волна оживления. Я тоже обернулся, чтобы посмотреть.
В пивную вошли мужчина и женщина. Невысокий худощавый старик в пальто с поднятым воротником, откуда торчал рыжий нос, и старуха, по-видимому, его жена, которая помогла ему расстегнуть пальто и пуловер, сняла с его шеи шарф. После этого старик, казалось, стал еще в два раза меньше. Обоих, очевидно, здесь знали и любили.
— Привет, Папаша. Привет, Ма, — здоровались с ними люди.
— Не знаю, смогу ли я прийти забрать его, когда он соберется домой, — сказала женщина.
— Я и сам доберусь, — ворчливо отозвался старик.
— Если я не появлюсь, кто-нибудь помогите ему и проследите, чтобы все пуговицы были застегнуты. Альфред, один джин и два эля — не больше!
И она ушла, перед этим окинув пивную живым, пронзительным взглядом.
Из этих двоих она выглядела младше, но ненамного. Она тоже была худая, с седыми волосами и морщинистым лицом; но в ней не чувствовалось старческой немощи. Ее черные глаза излучали энергию. Спина была прямая. Говорила она с каким-то неместным акцентом, певуче выговаривая слова.
Старику уступили место за соседним с моим столиком, и детина, первым объявивший о приходе нового посетителя, вновь подал голос:
— Никак ты сегодня получил пенсию, Папаша? Поставь-ка нам выпить, приятель.
Старик уставился на горсть мелочи в своей ладони, пошевелил монеты искривленным подагрой пальцем.
— Моя жена дала мне только на джин и два эля, — сказал он.
— Да Том просто вас дразнит, Папаша, — произнес кто-то. — Он делает это со всеми. Не надо ничего ставить.
И все вернулись к своим прерванным разговорам. Главной темой этого вечера было то, что английская жена одного американского военнослужащего из дислоцированной в графстве части родила тройню.
— Ох, уж эти янки, — снисходительно покачивали люди головами.
— “Ох, уж эти янки”, — передразнил их Том, перемычка очков которого была скреплена липкой лентой. — Они хлещут лучший виски, который ни вы, ни я не можем себе позволить. Они разбивают машины, как дешевые погремушки; а ведь это такие машины, которые мы с вами не сможем купить, даже если будем всю жизнь копить на них деньги. Они сквернословят и устраивают потасовки, как настоящие дикари.
Наступило неловкое молчание.
Кто-то сказал:
— Да ладно тебе, Том…
Кто-то посмотрел на меня и сразу отвернулся. А кто-то пробормотал, что “в любых нациях встречаются и хорошие, и плохие люди”.
Я промолчал, убеждая себя, что нет смысла ввязываться в ссору с человеком средних лет, который, несомненно, хотел бы, чтобы все американцы — и гражданские, и военные, — просто исчезли бы в одночасье из Соединенного Королевства.
К моему удивлению — как, кстати, и к изумлению прочих — мужчине возразил Папаша.
— Ты сам не знаешь, о чем говоришь, паренек, — сказал он, обращаясь к Тому, которому на вид можно было дать лет пятьдесят. — Не все янки такие. Просто они солдаты и к тому же в чужой стране. Кошмарная жизнь для любого. Я испытал это на собственной шкуре. Могу рассказать…
— Святые угодники! Нет, не надо! — громко запротестовал Том, удостоившись неодобрительных взглядов некоторых посетителей. — Я уже слышал это миллион раз. Старый гарнизон в Лахоре
Я думаю, Том мог бы прихлопнуть старика одним мизинцем — настолько немощно тот выглядел. Но он не мог заткнуть рот старому человеку и теперь вновь принялся за свой джин.
— Да, ты не хочешь ничего об этом слышать, но я все равно скажу. Ты еще не родился, а я уже сражался под нашим флагом.
На какое-то мгновение в белесых глазах старика отразилось замешательство.
— О, я видел страшные вещи, — сказал он тоном, совершенно отличным от той раздраженной интонации, которая была в его голосе секундой раньше. — И самое ужасное — видеть, как на твоих глазах умирает друг, умирает тяжело, а ты ничем не можешь ему помочь.
Его дрожащий голос затих.
Том решил так легко не сдаваться.
— Что там нового про футбол? — громко спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
Никто ему не ответил.
— И не только схватки в горах, — продолжал Папаша. — Ради чего все это было? Ради Индии? Так Индия теперь потеряна. Нет, дело в другом… Мой лучший друг…
— Кто-нибудь сразится со мной в дартс? — осведомился Том, жестом указывая на заднюю комнату, через открытую дверь которой виднелась мишень, закрепленная на стене. На той же стене висел ряд старых фотографий, сделанных лет тридцать-сорок назад. Я давно уже хотел внимательно их рассмотреть, но все как-то не было времени.
— …И все это правда, я могу доказать. Там был молодой парень из газеты. Он все видел. Он про все написал. О, это было так ужасно! — на покрасневшие глаза старика навернулись слезы. — Но это было.
— Ну, что, кто в дартс?
— Заткнись, Том, — откликнулся кто-то. — Продолжай, Папаша.
Это было много лет назад.
Когда в Лахоре вы шли по улице Мэлл
— Проклятая штаб-квартира проклятой Третьей Дивизии проклятой Северной Армии, — сказал Докер и сплюнул в пыль себе под ноги. — Я бы отдал все это ради одной субботней ночи на Коммершл-роуд
Но его друг Мышонок ничего не знал о популярности Коммершл-роуд. Его призвали за королевский шиллинг
— Ты меня иногда пугаешь, Докер, — признался Мышонок. — Все как-то странно и непонятно…
Докер бросил на него взгляд, в котором его привычная усмешка была смешана с явной симпатией.
— Пока я с тобой, ничего не бойся! — сказал он и слегка коснулся плеча Мышонка.
Докер был высокий и сильный. У него были прямые черные волосы и землистого цвета кожа. Когда он злился, то начинал грязно ругаться; хотя сквернословить он мог и в спокойном состоянии духа. Он был очень обидчив, и от обиды отходил чрезвычайно медленно и долго.
— Я заставлю тебя смотреть на меня! — заорал как-то раз старшина и сильно ударил его.
Той же ночью на задворках маленького базарчика, позади пруда, около хижины, где занимался хафиз
После этого никто больше не трогал Докера, а когда стало известно, что он водит дружбу с рядовым, которого все называли Мышонком за его робость, то и Мышонка не стали донимать.
— Докер, видишь того черномазого? — спросил Мышонок. — Видишь, у него вокруг талии повязана белая веревка? Их здесь называют браминами. Это типа как у нас дома приходский священник — если представить, что на священнике не больше одежды, чем на этом парне!
На лице Докера мелькнул слабый интерес.
— Помню, когда я был еще мальчишкой, один священник дал мне шесть пенсов, — сказал он. — За это я должен был прийти в церковь и позволить ему окрестить меня. Славный был старикан. Немного с приветом.
Дорогу плотно перегораживала толпа людей, которые, однако, расступились, когда подошли солдаты. На обочине сидел слепой еврей из Пешавара. На голове у него была нахлобучена каракулевая шапка. Он играл на фисгармонии. Хоть музыка была для Мышонка непривычна, она произвела на него впечатление. Докер чинно бросил несколько мелких монет в чашку, и этот поступок привел его друга в восторг.
— Тут есть улочка, — понизив голос, проговорил Мышонок, — где можно найти женщин. Говорят, что некоторые из них не желают и смотреть на солдат. Но также говорят, что кое-кто из них очень даже не прочь…
Докер сдвинул фуражку набекрень.
— Что ж, давай посмотрим, — сказал он. — Увидим, насколько они хороши.
Но женщин они так и не увидели — по крайней мере, в этот день. Потому что встретили младшего капрала Оуэна, который направлялся на базар в сопровождении трех юных дамочек в платьях с оборками, в модных шляпках и с зонтиками от солнца. Они собирались помочь младшему капралу Оуэну выбрать и купить подарки, которые он хотел послать своей матери и сестрам. И вот ведь совпадение: когда Докер услышал об этом, он тут же пояснил, что они с Мышонком находятся здесь по аналогичному поводу.
— Но я слышал, что самые выгодные цены можно найти там, где не говорят по-английски. А мы с Альфом, к сожалению, не владеем пенджабским.
И, поскольку юные дамы — две из которых были представлены как сестры Крусейро, а одна — как мисс Да Силва, и все они были кузинами — сказали, что они немного говорят по-пенджабски и были бы рады помочь друзьям младшего капрала Оуэна, и, поскольку Оуэн не возражал (а зачем ему было возражать — ведь дамочек было три?), то, образовав три пары, дальше они пошли уже вместе. Мышонок шел под руку с младшей мисс Крусейро, Докер — с мисс Да Силва. Может быть, Оуэну и не слишком понравилась эта затея, но, как бы то ни было, он улыбался.
Вот так, много лет назад, это и началось.
Оуэн был образцом настоящего мужчины: широкие плечи, узкая талия, каштановые волосы, глаза настолько голубые, насколько это возможно. Он всегда улыбался, обнажая здоровые, белые зубы. Не многие мужчины могли похвастаться такими зубами. Даже офицерские жены снисходили до того, чтобы приветливо говорить ему: “Доброе утро, Оуэн”. Внутри него как будто находилось солнце, которое все время сияло.
Можно сказать, что все они сдружились. Докер и Леа Да Силва, Гарри и Маргарет Крусейро, Мышонок и Люси Крусейро. Правда, Люси была, мягко говоря, немного глуповатой и разговаривала мало, но ее провожатому это даже нравилось: ему особо нечего было ей рассказывать. Однако самого Мышонка тянуло к мисс Да Силва.
Но он понимал, что это невозможно. Мисс Да Силва была такой умной, такой красивой, такой уверенной в себе; рядом с ней он лишался дара речи. К тому же она гуляла с Докером. С Мышонком она была вполне приветливой, но он был слишком застенчив, чтобы отважиться на нечто большее, нежели просто приветственный кивок головой.
Впоследствии он должен был подумать о том, что если бы Докер знал, что Леа Да Силва не была англичанкой, и что она, ее кузины и другие представители их класса не считаются солдатами за… ну, вы понимаете…
Но он этого не знал. На тех задворках, где прошло буйное беспризорное детство Докера, целомудрие не относилось к моральным ценностям — по сути, это качество было там практически неизвестно. У него не было опыта общения с порядочными девушками: ни с метисками, ни с чистокровными англичанками. Офицерские дочери жили в мире, который для него был наглухо закрыт. То же касалось и нескольких дочерей военнослужащих сержантского состава.
Возможно, мужчинам, подобным капралу Оуэну, в евразийских девушках недоставало того особого качества, которое называлось “Держи от меня подальше свои грязные руки”, и которое, несомненно, было свойственно юным англичанкам. Но Докер ничего не знал ни о послеполуденном чае с крохотными сэндвичами, ни о строгих папах и бдительных мамах, ни о чопорных прогулках в сопровождении дуэньи. Викторианской эпохи для него просто не существовало, поскольку он вырос в мире, где все еще процветали свирепые и дикие нравы XVIII века.
Но, тем не менее, он не позволял себе лишнего. Наоборот. Для Докера телеграфист железной дороги, каковым являлся грузный черноусый мистер Да Силва, был представителем уважаемой профессии. Докер не замечал, что всегда радушная миссис Да Силва не носит корсетов и позволяет своим младшим детям бегать по дому голышом.
Он знал, что одних девушек можно хватать за грудь, а других — нельзя. Последних он считал приличными. В глазах Докера ни один особняк в Кенсингтоне
Общаясь с Докером, мисс Леа Да Силва вела себя довольно скромно и спокойно. Но она могла внезапно превратиться в грозную фурию, если кто-то в семье делал что-то, по ее мнению, неправильно. Возможно, ее родители не испытывали энтузиазма по поводу Докера. Ведь он был всего лишь простым капралом. Может быть, они считали, что их дочь достойна лучшей партии? Но Леа эмоционально высказала им по-португальски что-то такое, что они сразу притихли.
Однажды днем, когда казармы были практически пусты, Докер подозвал Оуэна и Мышонка, чтобы о чем-то посоветоваться с ними. Он достал бутылку и для начала предложил выпить.
— Рисковать моими нашивками? Нет уж, уволь, — усмехнулся Оуэн.
Мышонок сделал маленький глоток. “Докер странно себя ведет”, — подумал он. — “Какой-то одновременно и радостный, и смущенный”.
— Дело вот в чем, — сказал Докер и вызывающе посмотрел на друзей. — Я хочу жениться на мисс Да Силва.
— Отлично! — воскликнул Мышонок.
— Я знаю, что она согласится, — продолжал Докер. — Но… понимаете… Сюзанна.
— О, да, — согласился Оуэн. — Есть ведь Сюзанна.
Сюзанна жила в собственном маленьком домике, куда часто наведывались солдаты, одним из которых был и Докер. Мать Сюзанны происходила из какого-то горного племени, которое не относилось ни к индуистскому, ни к исламскому вероисповеданию. Никто не знал, как она оказалась в Лахоре, куда потом пропала, и что она делала после того, как родился ребенок. Никто, естественно, не знал, кто был отцом ребенка.
Сюзанна росла при Шотландской Христанской Миссии, там же воспитывалась, а потом и работала в церковной типографии. Сотрудники миссии на первый раз готовы были простить Сюзанну. Потом на второй раз. Они и на третий раз готовы были простить девушку — но при условии, что она больше не будет работать в типографии. В результате Сюзанна отреклась от Шотландской церкви
— Я собираюсь порвать с ней, — решительно заявил Докер. — Я не дам ей ни подарков, ни денег. Знаю, что так положено, но если я женюсь, то деньги будут нужны мне самому.
— Для Сюзанны это будет удар, — сказал Оуэн.
— Ничего не поделаешь, — отрезал Докер. — Я собираюсь написать ей письмо.
Он хотел, чтобы ему помогли, хотя и сам вполне мог бы справиться с этим делом. Письмо получилось кратким:
“Дорогая подруга, с тобой было очень здорово, но теперь все кончено, потому что я собираюсь жениться на другой. Нам лучше больше не видеться. Не падай духом. С уважением…”
— Давайте покончим с этим, — с удовлетворением произнес Докер. — Вот две анны
Но в тот день ему так и не удалось поговорить с мистером Да Силва. Неожиданно подошел старшина, который с превеликим удовольствием отобрал у Докера его бутылку со спиртным. Три недели Докер провел на гауптвахте, и рад был еще, что относительно легко отделался.
Когда он вышел на волю, его ждала записка:
“Дорогой Докер, надеюсь ты не сильно рассердишься, но в следующее воскресенье мы с мисс Да Силва собираемся пожениться. Может быть, мне не стоило все это делать в твое отсутствие, но “любовь законам неподвластна”, как сказал поэт, и мы оба надеемся, что ты по-прежнему останешься нашим другом. Искренне твой, Гарри Оуэн”.
Докер долго сидел, глядя в одну точку. Потом сказал, обращаясь к Мышонку:
— Ну, раз уж так сложилось… Я должен был сам понять, что такая девушка никогда не выйдет замуж за животное вроде меня.
— О, нет, Докер, — сказал Мышонок.
И тут его словно прорвало:
— Это не так! Разве тебе не понятно, как все было? Твою записку Оуэн послал не Сюзанне, а мисс Да Силва! А потом пошел и сам посватался! И про бутылку старшине настучал, скорее всего, он.
Лицо Докера потемнело.
— Ага, — тихо промолвил он, — вот, значит, как…
И больше он не произнес ни слова.
В тот же вечер Докер до безобразия напился, разрушил с десяток прилавков на маленьком базарчике, избил до полусмерти двух сикхов, которые пытались остановить его. Потом, когда уже все спали, он тихонько пробрался в казарму, зарядил свою винтовку и прострелил Гарри Оуэну голову.
— Брехня! — воскликнул Том. — Я не уверен, бывал ли ты вообще в Индии!
Папаша, вернувшийся было к своему пиву, вспылил:
— Ты мне не веришь? Кто-нибудь, принесите ту фотографию… там, со стены…
Он махнул рукой в сторону задней комнаты. Кто-то быстро туда пошел и вернулся с фотографией, помещенной в старую картонную рамку. Снимок был сильно выцветший, но на нем можно было разглядеть трех солдат, стоявших перед раскрашенным декоративным панно. Они были одеты в расшитые галунами обтягивающие мундиры. На головах у них были забавные круглые шапочки.
— Вот это я, — сказал Папаша, ткнув в фотографию своим искривленным пальцем.
Лица троих солдат были похожи, но средний из них был невысоким и щуплым.
Когда фотография дошла до меня, я взял в руки снимок и перевернул его. На обороте фигурным шрифтом было напечатано название фотостудии — и, конечно, она была в Лахоре. Я указал на это обстоятельство — не самому Тому, но, определенно, имея в виду именно его. В уголке снимка выцветшими чернилами были написаны дата (конец восьмидесятых) и три имени: младший капрал Гарри Оуэн, капрал Дэниел Дивер, рядовой Альфред Грэм.
— …молодой парень из газеты рассказал обо всем падре-сахибу, — продолжал Папаша. — Серьезный молодой человек, в очках… “Но подобные вещи, сэр”, — говорит он, — “не свойственны британскому солдату. Что заставило его совершить такое?” А капеллан посмотрел на него, вздохнул, и говорит: “В казарме одинокий мужчина не станет ангелом”. Парень из газеты подумал немного и тоже говорит: “Да, я думаю, вы правы”. И записывает что-то в свой блокнот.
— Ладно, — нехотя согласился Том, — в Индии ты был. Но это не значит, что все остальное правда.
— Говорю тебе, все так и было. У меня есть вырезки из газеты. “Гражданская и военная газета Лахора”
Том стал напевать:
|
— Я ведь сам видал все это, И не вру я никогда. Завтра топайте со мною. Докажу вам, как всегда. |
Кто-то засмеялся. Глаза старика покраснели и наполнились слезами.
— У меня есть вырезки.
— Да, у тебя есть вырезки, — сказал Том, — только их никто, кроме тебя, не видел.
— Пошли ко мне домой.
Папаша оперся дрожащими руками о край стола и начал подниматься.
— Пошли ко мне домой, — повторил он. — Вырезки лежат в сундуке. Можешь спросить мою жену. Ключ от сундука у нее. Спроси мою жену.
— Вот еще! — воскликнул Том. — Спросить твою жену? Да я скорее в зверинце выпрошу кусок мяса у льва или тигра, нежели буду спрашивать о чем-то твою жену. Она у тебя мегера!
Эти слова явно пришлись Папаше по душе. Он кивнул головой и улыбнулся так, словно Том сделал ему очень приятный комплимент. Но это касалось лишь предмета разговора, а не тона, с которым Том произнес свою тираду.
— О, да, она была красавицей, — тихо сказал Папаша. — Самой красивой девушкой из всех. И она вышла за меня. Не за кого-то из них двоих, а за меня, которого они называли Мышонком!
Он усмехнулся. Было в его усмешке что-то нехорошее. Я поймал его взгляд. В глазах старика светились лукавые искорки.
Я похолодел. В одну секунду в моей голове сложились два и два.
— Папаша, — произнес я, стараясь говорить спокойно, — какая у вашей жены была девичья фамилия?
Со стороны казалось, что Папаша ушел глубоко в себя. Однако он тут же ответил. Его голос звучал так же спокойно, как и мой:
— Девичья фамилия? Ее звали Леа Да Силва. Кого-нибудь это волнует? Только не меня. Я обвенчался с ней в церкви.
— А его ведь звали Дивер? — спросил я.
Ресницы старика вздрогнули.
— Раньше он работал в Вест-Индских доках
— Ну, конечно, — сказал я. — Не Гарри Оуэн настучал про бутылку виски, из-за чего Дэниел угодил на гауптвахту. И не Гарри Оуэн послал записку не той девушке, ведь правда? Это был кто-то, кто знал, что может сделать Гарри, если у него появится шанс. Кто-то, кто также знал, что Докер обязательно убьет Гарри, если Докеру искусно преподнести ложь под видом правды. В результате так все и вышло. И для вас путь был открыт.
На какую-то долю секунды в лице старика Грэма промелькнул страх. Но в его глазах также читался вызов. И триумф. Потом все это быстро исчезло, и остался лишь тусклый старческий взгляд.
— Было холодно, — слабым голосом произнес он. — Было жутко холодно в то утро, когда повесили Дэнни Дивера. Об этом написал молодой парень из газеты. Забавное у него было имя… Как будто Киплинг… Радди Киплинг… Что-то вроде этого.
— Да, — отозвался я, — что-то вроде этого
Литературный перевод Виктор.
Редактура: киевлянки.
© Данные материалы разрешается использовать с обязательным указанием авторства и ссылки на первоисточник (форум «Клуб любителей детектива»).
Счастливый
