У. Айриш ‘Сборники’ ｢1949｣

[Клуб любителей детектива]

УБИЙСТВА НА УЛИЦЕ ‘ЭДГАРА’ ｢СБОРНИКИ｣   Первые премии в категории ‘короткая форма’ вручались не за конкретный рассказ, а за авторские сборники или литературную деятельность, направленную на популяризацию детективного рассказа. В 1949 году премию Эдгара получил Корнелл Вулрич сразу за два сборника рассказов: ‘БЛЮЗ МЕРТВЕЦА’ (‘Dead Man's Blues’) и ‘ГОЛУБАЯ ЛЕНТА’ (‘The Blue Ribbon’).  © Переводы выполнены специально для форума ‘КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА’  ПЕРЕВОДЫ: Участники форума  РЕДАКТОР-КОРРЕКТОР: О. Белозовская  Данные о переводчиках, первой публикации, источников перевода и дате публикации на форуме во вкладках каждого конкретного рассказа.    В А Ж Н О !  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

БЛЮЗ МЕРТВЕЦААвторский сборник рассказов ■ DEAD MAN'S BLUES｢author's collection｣ 1 st ed: “J. B. Lippincott & Co”, 1948; Short Story Collection

• ВНИМАНИЕ!
    Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
   Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• ДОЙТИ ДО ПОСЛЕДНЕЙ СТУПЕНЬКИ
    ‘Men Must Die’ ｢aka ‘Steps Going Up’; ‘Guillotine’｣

  ПРЕДИСЛОВИЕ | +

    Почти любой рассказ Корнелла Вулрича может быть опубликован под именем ‘Уильям Айриш’, и мало кто из читателей всерьез усомнился бы в авторстве этого писателя. Ибо Вулрич — это Айриш, а Айриш — это Вулрич, и два этих имени неразрывно связаны.
    Нужны доказательства? Пожалуйста. Корнелл Вулрич однажды описал себя следующим образом: ‘каштановые волосы, голубые глаза, рост 5 футов 9 дюймов, родился в Нью-Йорке, любит справедливость, женат по понедельникам, средам и пятницам’. А Уильям Айриш как-то раз описал себя так: ‘каштановые волосы, голубые глаза, рост 5 футов 9 дюймов, родился в Нью-Йорке, характер отвратительный, женат по вторникам, четвергам и субботам’.
    Мы утверждаем: оба эти описания психологически доказывают, что Корнелл Вулрич и Уильям Айриш — это две личности, обитающие в одном и том же теле, и, очевидно, переживающие как хорошие, так и плохие дни своей жизни. (А у других людей разве не так?) Правда, остается нераскрытым вопрос о воскресеньях Вулрича-Айриша. Что делает Вулрич-Айриш в седьмой день недели? Просто от всего отдыхает? Типа, воскресенье — для себя любимого? Это говорит о том, что Вулрич женат три дня в неделю, Айриш женат еще три дня в неделю, а по воскресеньям Вулрич-Айриш временно превращается в холостяка! (Что может быть лучше для мужчины?)
    Доказательство ‘двойственности’ автора вытекает также из сочиненных им историй. Прочтите рассказ ‘Дойти до последней ступеньки’ и спросите себя: кто автор этого произведения? Чьи стилистические приемы и сюжетные ходы могут быть настолько пропитаны ужасом и безысходностью? Ответ будет один: рассказ ‘Дойти до последней ступеньки’ мог написать только Корнелл Вулрич или Уильям Айриш...
    (Приведенное выше редакционное предисловие было написано и опубликовано до кончины Корнелла Вулрича 25 сентября 1968 года.)

    По всем четырем прутьям решетки, перекрывавшей окно камеры, ползли серебристые полоски — как ртуть в термометре. Вот и все. Клочок неба, видимый в оконном проеме, был таким же черным, как и раньше.
    Звякнули ключи, заскрипели петли, и дверь камеры открылась. На пороге стояли начальник тюрьмы и его помощник, одетый, словно цирюльник.
    Ламонт не спал всю ночь. К чему беспокоиться? Скоро он и так выспится в полной мере. Не будет ничего, кроме сна. Он неторопливо повернул голову, как человек, который знает, чего он него хотят.
    — Уже? Еще даже не рассвело.
    Начальник с помощником принесли жестяной таз, наполненный холодной водой, и тюбик с кремом для бритья. Этот крем был личной собственностью начальника тюрьмы. Очевидно, он постоянно им пользовался, поскольку тюбик был наполовину опустошен и по форме напоминал зубило.
    Помощник поставил таз на край койки, пролив немного воды на провонявшее бензином одеяло.
    — Воды слишком много, — усмехнулся Ламонт. — Я не собираюсь принимать ванну.
    — Расстегните воротник, Ламонт, — сказал начальник тюрьмы.
    Ламонт расстегнул верхнюю пуговицу и отогнул вниз серый отворот фланелевой робы.
    — Наклоните голову.
    Ламонт опустил голову вниз. ‘Цирюльник’ зачерпнул из таза полную пригоршню воды и вылил ее на затылок ‘клиента’. Ламонт вздрогнул и поморщился.
    — Никогда не любил холодную воду по утрам! Не могли бы вы ее немного подогреть?
    Начальник не ответил. Он был занят тем, что наблюдал, как ‘цирюльник’ с помощью помазка наносил мыльную пену на всю заднюю часть шеи Ламонта — от уха до уха. ‘Цирюльник’ не намыливал щеки ‘клиента’; только затылок. Начальник достал бритву.
    — Держите голову неподвижно, — предупредил он ‘клиента’. — Мы не хотим вас порезать.
    Ламонт слегка повернулся и через плечо бросил на начальника язвительный взгляд.
    — Хотите сказать, — промолвил он, — что не будете резать меня раньше времени?
    — Помолчите, — устало вздохнул начальник тюрьмы.
    — Не крутите головой, — сказал ‘цирюльник’. — Я и так нервничаю, а тут еще и освещение плохое.
    Он приблизил свое лицо к затылку ‘клиента’, внимательно вгляделся, высунув от усердия кончик языка изо рта, и начал делать длинные, осторожные движения бритвой вниз, от основания черепа к нижней части шеи. Склеенные мыльной пеной клочки волос упали на пол. Кожа после прохождения по ней бритвы стала выглядеть чистой и розовой, как у любого мужчины после освежающего бритья.
    — Вы забыли про тальк, — насмешливо сказал Ламонт.
    — Ох, отстаньте, — с несчастным видом взмолился начальник тюрьмы.
    — Боитесь, что лезвие не сможет перерезать несколько лишних волосков на моей шее? — усмехнулся Ламонт.
    — Это всего лишь традиция. И не спрашивайте меня, откуда она взялась, — проворчал начальник. — Не я это придумал. Возможно, так повелось с тех времен, когда это делали вручную, а люди носили на затылке косички.
    Помощник унес таз и бритву. Через несколько минут он вернулся с небольшим оловянным подносом, на котором стоял традиционный стакан с ромом. Помощник молча предложил алкоголь осужденному.
    — Почему бы и нет? Утро сегодня прохладное.
    Двумя большими глотками Ламонт выпил ром, слегка закашлялся и поставил пустой стакан обратно на поднос.
    — Сигарету?
    Помощник достал из кармана халата две сигареты. Ламонт взял одну и сунул ее в уголок рта.
    — Великодушие Республики, — невнятно пробормотал он. — Вы уверены, что Республика может себе это позволить?
    Начальник чиркнул серной спичкой о подошву своего ботинка, прикрыл пламя ладонью и дал узнику прикурить. Ламонт выпустил огромный клуб дыма, который, казалось, заполнил всю камеру. Когда дым немного рассеялся, в дверном проеме показался священник.
    Ламонт отрицательно покачал головой.
    — Спасибо, не надо. Даже в последнюю минуту я не стану лицемерить.
    — Крепкий орешек, — пробормотал себе под нос начальник тюрьмы, потом достал из папки бумажный документ, расправил плечи, откашлялся и сказал: — Прошу внимания!
    Ламонт насмешливо приподнял брови.
    — Будучи признанным виновным в убийстве Армана Дюрана…
    — Скажите лучше что-нибудь, чего я не знаю, — съязвил Ламонт.
   

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    — Моя жена меня не понимает, — сказал толстяк, наклоняясь к Бабетте.
    — Бедняжка, — машинально произнесла девушка.
    Она положила руку на живот мужчины, чтобы удержать его на расстоянии. Рука чуть ли не по запястье погрузилась в складки жира. Бабетта сидела на крайнем табурете у стойки; толстяк — рядом с ней. Мужчина выпрямился, и девушка убрала свою руку.
    — Люблю говорить о своей жене, — сказал толстяк. — Особенно с другими женщинами. Она сейчас в Довиле. Хочешь взглянуть на ее фотографию?
    — Конечно, птенчик.
    Мужчина стал извлекать из объемистых карманов их содержимое. На барную стойку полетели визитные карточки, письма, какие-то записки, пухлый бумажник.
    — Вот она, — мужчина протянул девушке фотоснимок. — Я всегда ношу с собой ее фотографию, чтобы показывать другим женщинам.
    — Она недостаточно хороша для тебя, птенчик.
    Бабетта держала фотокарточку перед собой, но ее глаза смотрели мимо. Она пыталась прочесть имя и адрес на одном из конвертов, валявшихся на стойке бара. Причем прочесть вверх ногами.
    
    АРМАН ДЮРАН
    Улица Фонтен, 42
    
    — Пойдем ко мне домой. Мне тут не нравится. Зачем ты меня сюда привела? Пойдем, это недалеко. Я покажу тебе мою коллекцию ракушек.
    — Что скажут слуги?
    — У них выходной.
    — Сначала давай я разложу все это обратно по твоим карманам. Нет, не трогай! Позволь мне самой это сделать. Я рада услужить такому благородному мужчине. Это в этот карман, а это в этот, а это — с другой стороны. Тебе нельзя держать все в одном кармане. Разложи по разным, и это улучшит твою фигуру. И знаешь, у тебя действительно отличная фигура, только надо ее хорошо подавать.
    — Как ты меня понимаешь! А она говорит, что я толстый.
    — Смешно. Лично я ненавижу худых.
    Девушка задумчиво взвесила на ладони бумажник, прежде чем вернуть его во внутренний карман пальто мужчины.
    — Ты всегда носишь с собой столько денег? Не очень разумно.
    — Это только на сегодняшний вечер. У меня дома полно денег. Слушай, моя жена ездит в Довиль всего раз в год, и я должен пользоваться моментом. Пойдем. У меня нам будет гораздо комфортнее.
    — Давай я сначала поставлю еще одну песню на музыкальном автомате.
    — У меня от этих песен болит голова.
    — Ну, ради меня, птенчик.
    Она ущипнула его за подбородок и направилась к музыкальному автомату. Примерно в то же время у одного из других посетителей бара тоже возникла сходная идея. Сжимая в пальцах медную монету, он подошел к автомату с другой стороны. Девушка и мужчина холодно посмотрели друг на друга, словно готовые вступить в спор.
    — После меня, если не возражаете, — довольно громко сказала девушка.
    — Вы и так ставите музыку весь вечер, — угрюмо бросил мужчина. — Дайте же шанс и другим людям.
    Толстяк у барной стойки состроил несчастную мину, словно опасался, что ему придется встать на защиту девушки.
    Как бы подтверждая свои права, Бабетта со стуком положила собственную монету на крышку музыкального автомата, потом наклонилась и сделала вид, будто шевелит губами, читая названия песен. На самом же деле девушка шепотом произнесла:
    — Арман Дюран, улица Фонтен, 42. Дома никого. Там полно капусты. Сделай все по-быстрому. Я его тут задержу, пока ты не вернешься.
    Она подняла с крышки свою монету и опустила ее в щель музыкального автомата. Медный ключ, оказавшийся под монетой, остался лежать на месте. Но недолго. Мужчина оперся локтем о край автомата, и ключ исчез.
    Из динамика вырвались нервные звуки джаза. Девушка демонстративно повернулась к мужчине спиной и отошла от автомата. Мужчина тоже отвернулся и двинулся в противоположную сторону.
    — Вот какие типы тут встречаются, — пожаловалась Бабетта своему толстому кавалеру. — Видел, как он на меня посмотрел? Только из-за того, что я хотела послушать музыку раньше него.
    — Пойдем отсюда. Говорил же, мне тут не нравится.
    — Давай еще немного выпьем. По стаканчику, — сказала девушка и уголком губ, так, чтобы слышал только бармен, добавила: — Чего-нибудь покрепче, чтобы он забыл, где живет.
    Все вышло как нельзя лучше. Толстяк, очевидно, потерял над собой контроль. После очередной порции спиртного его лицо позеленело. Он внезапно прижал руку ко рту, с глухим стоном слез с табурета и, шатаясь из стороны в сторону, рванул к ближайшей внутренней двери.
    — Перебрал, — со знанием дела заметила девушка, обращаясь к бармену.
    Минут через пять толстяк, пошатываясь, вышел из туалета. Руками он держался за голову, как будто боялся, что она сейчас отвалится. Не обращая внимания на девушку, толстяк направился прямо к выходу.
    — Куда ты, птенчик?! — испуганно воскликнула девушка, спрыгивая с табурета. — Ты ведь не уйдешь?
    Толстяк уставился на нее невидящим взглядом. Для него девушки больше не существовало. У него были свои проблемы, и сил на флирт просто не осталось.
    — О-о-х, мне надо на воздух, — пролепетал он и содрогнулся всем телом.
    Бабетта попыталась удержать толстяка. Она обеими руками вцепилась в фалды его пальто; но мужчина был силен, а она слишком хрупка — и он просто тащил ее за собой.
    — Погоди. Присядь на минутку. Бармен даст тебе что-нибудь от живота.
    Толстяк оттолкнул девушку в сторону.
    — О-о-х, уйди от меня! Когда мне плохо, я не хочу, чтобы рядом были незнакомые женщины. Мне нужна моя Мари. О, зачем она уехала в Довиль? Она всегда кладет мне на голову холодные компрессы и держит меня за руку, когда я…
    Окончания этой тирады никто не услышал, потому что толстяк уже выскочил на улицу, где сел в такси и сразу же уехал.
    Посетители в баре смеялись. Все, кроме Бабетты. Девушка с удрученным видом снова уселась на табурет возле стойки и пробормотала:
    — Черт возьми, если бы я только узнала номер его телефона, я могла бы позвонить ему домой и... Но нет, звонить бесполезно. Он бы мне не ответил.
    — Не волнуйся, — успокоил ее бармен. — Стоит ли так нервничать из-за нескольких паршивых напитков.
    — Ты не понимаешь. Если он вернется слишком рано и застанет Ламонта у себя в доме, Ламонт его просто-напросто убьет.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    — ...Согласно уголовному кодексу, статья такая-то, часть такая-то, — дочитал начальник тюрьмы, сложил документ и убрал его в папку.
    Ламонт сидел на краю койки. После чтения приговора он насвистел несколько тактов какого-то марша и с усмешкой сказал:
    — Концерт окончен? Отлично.
    Начальник жестом приказал ему подняться на ноги.
    — Пора.
    Серебристые полоски на прутьях оконной решетки вытянулись уже до середины металлических стержней. Ламонт встал, подтянул брюки и направился к выходу из камеры. В руке он все еще держал сигарету, которую ему дали. Начальник тюрьмы шел по одну сторону от приговоренного, помощник — по другую.
    В коридоре стояли два охранника. Они сменили начальника тюрьмы и его помощника и повели Ламонта дальше. Священник опять сделал попытку подойти к нему, но Ламонт снова отрицательно покачал головой.
    — Мне не требуется провожатый на тот свет. Я и сам дойду. И потом, мне нужно кое-что обдумать, а думается мне лучше, если никто не мешает.
    — Разве ты не хочешь покаяться в грехах, сын мой?
    — Как-нибудь в другой раз, — грубо ответил Ламонт. — Грехов столько, что и не упомнить. Нужен бухгалтер, чтобы все сосчитать.
    — Но другого раза не будет. Через несколько минут станет слишком поздно!
    Ламонт взглянул на одного из охранников, шагавшего рядом.
    — До некоторых людей не доходит, когда их банально оскорбляют, — добродушно заметил он.
    — Надо же! — изумился помощник начальника тюрьмы. — У этого парня шкура, должно быть, как у слона!
    — Это все напускное, — тихо ответил начальник. — Посмотрим, как он запоет, когда дойдет до верхней ступеньки.
    Ламонт продолжал идти по коридору в сопровождении охранников и на ходу затягивался сигаретой. Табачный дым шлейфом тянулся за его спиной.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Бабетта сидела на высоком табурете у дальнего конца стойки и вертела в руках бокал с коктейлем. Рядом стоял свободный табурет, а на следующем сидел мужчина в плаще. У него был желтоватый цвет лица, а низко надвинутая на лоб шляпа создавала нечто вроде маски, прикрывавшей глаза. Дальше, на другом табурете, сидел еще один мужчина.
    В зале было несколько столиков, за которыми сидели постоянные посетители бара Копена. В углу примостилась старенькая пианола[1]. Время от времени второй мужчина поднимался, подходил к инструменту, дергал рычаг (с разрешения Копена), и музыкальная машина выводила мелодию пятилетней давности, проглатывая при этом большую часть нот.
    Бабетта выглядела чересчур хорошо для подобного заведения. На девушке была шубка из беличьего меха, а на пальце — кольцо с бриллиантом. Камень был слишком мал и не походил на имитацию. Бабетта крутила в пальцах ножку бокала. Девушки была сильно взволнована.
    Копен недовольно посмотрел на Бабетту и сухо произнес:
    — Лучше грызи ногти, а мои бокалы оставь в покое.
    Девушка отодвинула от себя бокал.
    — Нервничаешь, сестричка? — подал голос мужчина в шляпе, надвинутой на лоб.
    — Какая тебе разница?
    Глаза Бабетты сверкнули ненавистью.
    Девушка соскользнула с табурета и хотела двинуться вдоль барной стойки к выходу. Однако что-то ее остановило. Бабетта посмотрела вниз. Это была вытянутая нога мужчины, который развернулся на своем табурете и преградил девушке путь.
    — Куда спешишь? — спросил он.
    В тоне мужчины не было ни намека на флирт.
    Учитывая возникшую ситуацию, Бабетта на удивление неплохо держалась.
    — Мне вон туда, — сказала она, указывая большим пальцем через плечо.
    — Тогда тебе в другую сторону.
    Вытянутая нога мужчины даже не шелохнулась.
    Девушка развернулась и пошла к двери с табличкой ‘Ж’.
    Оказавшись в туалете, она метнулась к окну. Матовое стекло было вдвойне непрозрачным из-за толстого слоя пыли, копившейся тут годами. Бабетта ухватилась пальцами за края рамы и потянула ее вверх. Рама не поддавалась. Пыль и застарелая грязь действовали не хуже цемента.
    Чтобы создать некое подобие рычага, девушка уперлась обтянутым шелковым чулком коленом в низкий подоконник и потянула изо всех сил. Рама по-прежнему не поддавалась. Бабетта в отчаянии несколько раз ударила по ней тыльной стороной ладони, пытаясь немного расшатать деревянные бруски. Потом девушка оглянулась через плечо, как бы проверяя, не слишком ли она шумит. К счастью, в этот момент в зале снова загремела пианола. Но рама все равно не поднималась.
    Бабетта сжала руку в кулак, сильно ударила по верхней планке рамы, и та наконец поддалась, приподнявшись на дюйм или два. Девушка ухватилась за нижнюю часть рамы, дернула вверх. Окно открылось. Но вместо радости на лице Бабетты появилась гримаса разочарования. Девушка медленно убрала ногу с подоконника. Снаружи окно было зарешечено.
    Через минуту Бабетта снова подошла к барной стойке, дымя сигаретой. Мужчина, сидевший на табурете, даже не обернулся, чтобы взглянуть на нее. Он только пробормотал:
    — Ну как, понравился вид через решетку?
    Девушка не ответила и снова забралась на свой табурет. Второй мужчина только что завершил свое очередное путешествие, но уже не к пианоле, а к музыкальному автомату. Стараясь перекричать музыку, Бабетта вдруг с отчаянной настойчивостью обратилась к Копену:
    — Дай мне чистого бренди! Быстро!
    Едва бармен успел наполнить джиггер[2], как тот мгновенно опустел.
    В этот момент с улицы в бар вошел Ламонт. Никто, казалось, даже не заметил его прихода. Ламонт оседлал свободный табурет между Бабеттой и мужчиной в плаще. Мужчина смотрел в противоположную сторону. Бабетта уставилась глазами в пол.
    Ламонт подмигнул Копену и сказал:
    — Познакомь меня с твоей очаровательной клиенткой.
    Его слова повисли в воздухе. Девушка не подняла головы, а Копен даже не улыбнулся.
    — Что будете пить, мсье? — спросил он подчеркнуто официально.
    — ‘Хеннесси’. И ‘Бенедиктин’ для дамы.
    Услышав это, Бабетта подняла голову.
    — Я вас не знаю, — сказала она чуть дрогнувшим голосом. — И я не позволяю незнакомцам покупать мне напитки.
    На лице Ламонта появилось выражение искреннего изумления.
    — Ты с ума сошла? — пробормотал он себе под нос.
    Девушка посмотрела на Ламонта.
    — Я вас никогда не видела. Мне что, нельзя посидеть тут без того, чтобы ко мне не приставал первый встречный?
    Ламонт с пониманием кивнул.
    — Все ясно, — сказал он.
    В следующую секунду к локтю девушки по стойке покатился туго скрученный рулончик банкнот. Под резинкой, стягивавшей купюры, блеснуло кольцо с бриллиантом.
    — Вот, купи себе новые воспоминания.
    Охваченная внутренней паникой, Бабетта обратилась к Копену.
    — Скажи ему, пусть оставит меня в покое, — пискнула она. — Я приличная девушка. Что он тут…
    Она резко замолчала, и глаза ее расширились. На плечо Ламонта сзади легла чья-то рука. Ламонт обернулся и, переведя взгляд по линии руки, посмотрел в лицо мужчине в плаще и надвинутой на лоб шляпе. Второй мужчина стоял чуть поодаль.
    — Пойдем-ка с нами. Надо поговорить, — сказал первый. — Ты, похоже, быстро разбогател? — он забрал со стойки рулончик банкнот и кольцо.
    Когда мужчины повели Ламонта к двери, Бабетта соскочила с табурета и кинулась вслед за ними.
    — Постойте! Разве вы меня не забираете?
    Мужчина в плаще грубо оттолкнул девушку в сторону.
    — На кой черт ты нам сдалась? Свою роль ты уже сыграла. Мы поняли, что он пришел к тебе.
    Бабетта снова бросилась вслед за мужчинами и догнала их как раз в тот момент, когда они подошли к входной двери.
    — Погодите! — взмолилась девушка.
    Она подошла к Ламонту вплотную, приподнялась на цыпочки и прижалась губами к его губам.
    — Унеси это с собой и постарайся понять, что я только что пыталась для тебя сделать.
    — Что это было? Ваниль или корица? — насмешливо спросил один из детективов, когда они усаживали Ламонта в машину.
    Бабетта медленно вернулась к своему табурету. За барной стойкой Копен невозмутимо протирал бокалы.
    — Почему он хотя бы пару дней не мог держаться от меня подальше? — сокрушенно вздохнула девушка, уткнулась головой в руки, лежавшие на стойке бара, и разрыдалась.
    — Успокойся и веди себя потише, — с легким раздражением произнес Копен. — На тебя и так все смотрят.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    — День, похоже, обещает быть хорошим, — бодро сказал Ламонт, когда перед ним и его сопровождающими распахнулись двери, ведущие во внутренний двор.
    Мрачные тюремные корпуса, с трех сторон окружавшие двор, в нижней части были все еще темными, хотя по верху первые лучи утреннего солнца уже окрасили их в платиновый цвет.
    В полумраке можно было разглядеть две короткие шеренги людей, всего не более десяти-двенадцати человек. Несмотря на холодный воздух, все они стояли с непокрытыми головами.
    Ламонт весело рассмеялся.
    — Обнажили головы по случаю моей смерти, — сказал он.
    Самой примечательной вещью во дворе был белевший в полумраке помост, сколоченный из свежих некрашеных досок. Земля вокруг была усыпана стружками. Две высокие стойки темнели на фоне белесых облаков, несущихся по синеватому небу.
    — Ночью, когда устанавливали эту штуку, было довольно шумно, — заметил Ламонт. — Мне-то все равно, но это, наверное, не давало спать всем остальным бедолагам в этой... гостинице.
    Он презрительно взглянул на небольшую группку наблюдателей.
    — Люди, которые ради казни встают в такую рань, — идиоты.
    В сопровождении охранников Ламонт медленно двинулся к подножию помоста. Оценивающим взглядом он окинул всю конструкцию сверху донизу.
    — Двадцать ступенек, — сказал он. — Слишком много. Нельзя было сделать их поменьше?
    — Желаете ли вы сказать последнее слово?
    Ламонт повернулся к группе наблюдателей.
    — Стойте, где стоите. Веселее будет наблюдать мое падение вниз, чем восхождение наверх.
    Наблюдатели молчали, очевидно, пораженные отвагой заключенного. Ламонт повернулся к ним спиной. Охранники по обе стороны от него поддержали его за локти, чтобы помочь подняться на помост.
    — Не надо, — тихо сказал Ламонт. — Я сам справлюсь.
    Он поднял левую ногу и поставил ее на первую ступеньку, затем перенес правую ногу на вторую ступеньку...
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Ламонт оперся локтями о подоконник, положил подбородок на сложенные руки и угрюмо посмотрел сквозь зарешеченное окно камеры.
    Сзади послышался скрип открываемой двери.
    — Вам назначена аудиенция? — прорычал Ламонт, не поворачивая головы.
    — У вас пять минут, — тихим голосом сказал кому-то охранник.
    Дверь захлопнулась, и шаги охранника в коридоре быстро стихли.
    Ламонт понимал, что теперь в камере был кто-то еще. Однако он не стал оборачиваться.
    Тонкая белая рука обвила его шею. Ламонт почувствовал слабый аромат вербены, характерный для туалетной воды ‘Mori Homme’. Шелковистые волосы коснулись его затылка.
    Ламонт не шевелился. Но вот его глаза злобно сверкнули, и он так резко обернулся, что девушка отлетела к стене камеры.
    Она не издала ни звука, хотя удар о стену, должно быть, причинил ей боль. И ее молчание было сродни мольбе о прощении. Кольца с бриллиантом и шубки из беличьего меха уже не было. Девушка была одета в черное.
    — Чего ты приперлась? — сердито спросил Ламонт. — Посмотреть, не осталось ли у меня во рту еще золотых зубов? Ты это увидишь, когда моя голова упадет в корзину!
    Бабетта смотрела на него умоляющим взглядом.
    — Да, я была стервой, пока не встретила тебя.
    — Пока не встретила! Хочешь сказать, что до сих пор не нашла кого-то другого? Можно подумать, ты теряешь сноровку.
    — Да, я брала у тебя разные вещи, но не потому, что они так уж были мне нужны, а потому, что они были от тебя.
    Ламонт окинул девушку взглядом с ног до головы.
    — Ты что, собралась на ипподром наблюдать за скачками? Или это специальный костюм для посещения камеры смертников?
    — Я все продала, чтобы заплатить нашему адвокату.
    Выражение на лице Ламонта изменилось.
    — Шутишь? Я думал, адвоката назначил Трибунал.
    — Я не хотела рисковать. От государственного защитника толку мало.
    Ламонт подошел к Бабетте и озадаченно посмотрел на девушку.
    — Что это на тебя нашло?
    — Я влюбилась, — тихо ответила Бабетта.
    Он пожал плечами.
    — Бедная мартышка. Не пройдет и пары недель, как у тебя будет собственный парень... без головы.
    Открылась дверь, и в камеру просунул голову охранник. Девушка повернулась к нему. Ее взгляд снова стал жестким.
    — Убирайтесь отсюда! Разве я вам не сказала, что мне нужно по крайней мере десять минут?!
    — Меня могут уволить. Это против правил, — буркнул охранник, однако скрылся за дверью.
    Девушка снова повернулась к Ламонту и обеими руками вцепилась в его тюремную робу.
    — Я не хочу тебя терять.
    — Попробуй остановить неизбежное, — мрачно усмехнулся он.
    — Я первый раз в такой ситуации. Должен быть какой-то выход; должно быть что-то, что я могу сделать!
    — Может, ты сможешь стать Президентом?
    Бабетта даже не поняла его сарказма.
    — Тебя признал виновным Трибунал Сены. И только он может смягчить твой приговор. Смягчение наказания может означать пожизненное заключение, а это означало бы Остров Дьявола[3].
    — Нет уж, спасибо, — запальчиво произнес Ламонт и поморщился от отвращения. — Уж лучше будь что будет.
    — Ну, а если помилование? В каких случаях Трибунал выдает помилование? Подскажи! Ты ведь знаешь об этом гораздо больше меня.
    — Только в том случае, когда будет доказано, что произошла судебная ошибка.
    — Это не поможет. У суда не осталось никаких сомнений. Адвокат сказал, что обвинение сработало безупречно. А что еще может способствовать помилованию?
    — Если общественное мнение склонится в пользу осужденного, и люди начнут кампанию за помилование.
    — Это тоже бесполезно. Нас всего двое, и у нас нет для этого ни сил, ни возможностей. Неужели это все? И больше нет никаких способов?
    — Это все, что я могу придумать сходу, — пожал плечами Ламонт. — Ну, еще когда умирает государственный палач, то, по традиции, помилование получает следующий, кто стоит в очереди на ‘укорочение’. Однако это всего лишь странный обычай, который случается, может быть, раз в сорок-пятьдесят лет. Палачи довольно живучи.
    Девушка отпустила робу Ламонта и медленно отступила назад. Ее глаза заблестели.
    — А твой палач не... — еле слышно выдохнула она.
    Ламонт непонимающе уставился на Бабетту. Она повернулась и, не говоря больше ни слова, стала стучать в дверь камеры.
    — Бабетта, — хрипло воскликнул Ламонт. — Что ты собираешься делать? Ты с ума сошла? Подожди минутку, послушай меня!
    Она скинула его руку со своего плеча.
    — Я собираюсь добиться твоего помилования, малыш. Не задавай никаких вопросов. Лезвие ножа никогда не коснется твоей шеи.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Правая нога; девятая ступенька. Левая нога; десятая ступенька. Правая нога; одиннадцатая ступенька.
    Теперь глаза Ламонта были на одном уровне с верхней площадкой эшафота. Он увидел корзину, наполненную деревянной стружкой и опилками. Ламонт еле заметно покачал головой, которая и должна была упасть в эту корзину, как бы говоря: ‘Нет, только не это’.
    Он увидел нижнюю часть аппарата: деревянную плиту с U-образным углублением в ней. Несколькими футами выше, между двумя стойками, была укреплена вторая плита, похожая на нижнюю. Ее опустят, когда все будет готово, и тогда обе плиты соединятся. Два U-образных углубления сомкнутся, образуя идеальную окружность, в которой будет зажата его шея.
    Он увидел ноги людей, стоявших вокруг аппарата. Ламонт не стал поднимать головы, чтобы видеть лица этих людей. Он еще не взошел туда, на самый верх платформы. Он еще не приблизился ни к палачу, ни к остро отточенному лезвию.
    Левая нога; двенадцатая ступенька. Правая нога; трина... Ох, нет, только не это! Тринадцатая. Не сейчас! Ламонт поднял правую ногу выше, пропустил тринадцатую ступеньку и шагнул на четырнадцатую. Конечно, так он поднимется на эшафот быстрее, но даже перед казнью Ламонт не желал наступать на несчастливую по счету ступеньку.
    В результате Ламонт оказался на одну ступеньку выше, чем его охранники, шедшие по бокам. Охранники не поняли, почему он это сделал. Они не считали ступеньки. Однако, мгновенно сориентировавшись, охранники быстро шагнули на тринадцатую ступеньку, затем на четырнадцатую, и вот они уже вновь сравнялись с приговоренным.
    Охранники молчали, но Ламонт догадался, о чем они, должно быть, думали. Впервые в своей жизни они столкнулись с тем, что осужденный шагал через ступеньку, словно торопился быстрее подняться наверх. Впервые в жизни им мог представиться случай увидеть, как приговоренный к казни поднялся бы на платформу гильотины и стал бы ждать прибытия палача. Было такое старинное выражение: ‘Ожидать под дверями церкви’. Теперь могла родиться новая поговорка — про ожидание у гильотины.
    Левая нога; пятнадцатая ступенька. Правая нога; шестнадцатая ступенька...
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

   
    Это было маленькое неприметное кафе в переулке, где каждый вечер можно было встретить одних и тех же людей.
    Она вошла в кафе. С видом святой непорочности, с черным шарфом, обернутым вокруг головы, и с корзиной кроваво-красных гвоздик в руках. Бутылочка красных чернил, найденная впоследствии в ее комнате, давала понять, как цветы получили столь необычный цвет: гораздо более глубокий и яркий, чем это бывает в природе.
    Она медленно переходила от столика к столику, на ходу монотонно повторяя:
    — Гвоздики? Две за пять су. Гвоздики?
    Цветы никто не покупал. На вкус большинства людей гвоздики были слишком красными. Игроки в шашки, читатели газет, спорщики о политике даже не смотрели на девушку. Она уже тут примелькалась. По какой-то причине продавщица гвоздик выбрала это место для своей ежедневной торговли. Однако никто еще не видел, чтобы ей удалось продать хоть один цветок. Официант один раз даже вскользь заметил:
    — Вы все никак не сдаетесь?
    ‘Нет, — подумала она. — Я никогда не сдамся’.
    В дальнем углу у стены — непременная газета, зажатая в подставке для чтения. Каждый вечер одно и то же. Рядом чашечка с черным кофе. Иногда на столешницу ложилась тонкая, изящная рука. А из-за газетного листа каждый раз, когда к столику подходила девушка с гвоздиками, доносилось:
    — Спасибо, не надо.
    В этот вечер она попыталась еще раз.
    — Гвоздики? — промурлыкала девушка, остановившись перед столиком как вкопанная. — Две за пять су. Самые красные, какие вам только доводилось видеть.
    Газетный лист резко отодвинулся, открыв взору цветочницы доброжелательного вида мужчину лет пятидесяти восьми-шестидесяти, на круглом лице которого не было ни единой морщинки. Голубые глаза невинно, как у ребенка, сверкали за стеклами очков в стальной оправе.
    — Ой, простите, я вижу, у вас уже есть цветок, — сказала девушка.
    Мужчина медленно вытянул из петлицы своего пиджака цветок гвоздики, посмотрел на него, затем перевел взгляд на товар девушки. Должно быть, он уже раньше заметил чересчур яркий цвет ее гвоздик; и сегодня любопытство — или даже какая-то профессиональная зависть — наконец-то взяли над мужчиной верх.
    — Я полагал, что у меня самые красные гвоздики в городе. Но теперь вижу, что ваши гораздо ярче. Не могли бы вы сказать, где вы их берете?
    — Я их сама выращиваю, — скромно ответила Бабетта.
    На лице мужчины появился интерес.
    — Присядьте на минутку. Я тоже выращиваю цветы. Это мое хобби. У вас великолепные результаты. Ваши гвоздики кажутся искусственными, но они настоящие, и это можно увидеть, даже не прикасаясь к ним. Как вам это удается? Какие семена вы используете? Какую почву?
    Их беседа быстро превратилась в монолог. Даже если бы у девушки были какие-то познания в ботанике, кроме тех отрывочных сведений, которые она наспех почерпнула в дешевом справочнике по цветоводству, у нее не было бы шанса ими воспользоваться. Все, что она могла время от времени вставлять в разговор, было: ‘Я тоже’ и ‘Совершенно верно’. Ее собеседник оказался просто очень одиноким стариком, который жаждал обстоятельного разговора о своем хобби.
    — Значит, вы получаете семена из Нормандии, от своих знакомых. Мне тоже хотелось бы вырастить такие же гвоздики в моем собственном саду.
    — Я вам принесу немного семян. Где вас можно найти?
    — Улица Террас, дом 39.
    Мужчина не скрывал своей радости.
    — Утром в четверг вас устроит? — спросила Бабетта, отлично понимая, какое значение имеет этот день.
    Мужчина опустил глаза.
    — Нет, в четверг рано утром у меня важная встреча.
    — Тогда в среду вечером?
    — Прекрасно! — воскликнул мужчина и добавил почти умоляюще: — Вы не забудете?
    Бабетта бросила на него из-под ресниц выразительный взгляд.
    — Ни в коем случае, мсье.
    Когда девушка уходила, официант придержал ее за локоть.
    — Знаете, с кем вы только что разговаривали?
    — С кем?
    — С государственным палачом. Но не болтайте об этом, иначе вы распугаете всех наших клиентов. Он приходит сюда каждый день.
    Бабетта попыталась изобразить на лице ужас. Получилось не очень правдоподобно, но достаточно для того, чтобы одурачить официанта.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Его правая нога уже ступила на платформу. Левая нога медленно оторвалась от двадцатой (последней) ступеньки и встала рядом с правой.
    Тюремный двор все еще был погружен в синий омут ночи, но крыши строений вокруг уже осветились белым дневным светом. Лица стоявших внизу людей, обращенные вверх и смотревшие на него, напоминали размытые белые овалы.
    Охранники, сопровождавшие Ламонта, медленно повели его к двум высоким стойкам. Эти стойки были пока безобидны; они сейчас никому не могли причинить вреда. Между стойками еще не был установлен большой острый нож.
    Палача тоже еще не было. Ламонта не следовало выводить так рано. К его появлению на эшафоте все должно было быть готово. Кто-то допустил промашку. Все были абсолютно уверены в том, что к тому времени, когда жертва поднимется на платформу, человек, который за сорок лет ни разу не опоздал на казнь, будет находиться на своем посту. В противном случае мог разразиться немалый скандал, связанный с ‘неоправданной жестокостью’. Следствием всего этого могло стать даже помилование осужденного.
    Теперь Ламонт стоял позади ‘машины смерти’. Его взгляд был устремлен к воротам, выходившим во внешний двор. Через эти ворота должен был пройти палач. Два вооруженных охранника были готовы в любой момент открыть створки ворот. Но этот момент все никак не наступал. Палача еще не было.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    На краю стола лежала зажженная сигарета. На стене висел календарь. Первые двадцать три дня текущего месяца один за другим были вычеркнуты. Квадратик с числом ‘24’ был нетронут. А в квадратике двадцать пятого дня был нарисован жирный красный кружок.
    Семнадцать часов двадцать четвертого дня уже прошли. Было пять часов пополудни. Нормально. Можно еще немного подождать. Бабетта хотела застать палача за ужином.
    Девушка взяла длинную булавку и по очереди перевернула каждого таракана на спинку. Тараканы были дохлыми, засохшими и напоминали кофейные зерна. Подходящий материал.
    Порошок был в маленьком цилиндрическом стаканчике, похожем на солонку. Только в отличие от соли порошок был серого цвета. Бабетта высыпала немного порошка на газету, где уже лежали мертвые тараканы, и осторожно склонила лицо. Никакого запаха. Что же касается вкуса…
    — На вкус он сладкий, что и привлекает насекомых, — заверил Бабетту продавец в аптеке. — Гарантирую вам отличную эффективность. Надеюсь, у вас в доме нет детей? А то это может быть смертельно опасно.
    — Детей у меня нет, — ответила девушка и загадочно улыбнулась.
    В случае с тараканами яд действовал от десяти до пятнадцати минут. Бабетта засекала время. Конечно, она не могла сказать, когда насекомые на самом деле умерли. Она видела только, когда они переставали двигаться. Может быть, они, парализованные, еще несколько минут оставались живыми. В отношении человека это должно занять больше времени. Надо удвоить дозу. Нет, лучше утроить. Тогда первые признаки появятся уже через сорок пять минут. Черт возьми, Бабетта ведь ничего не смыслила в физиологии. Она была просто обычной влюбленной женщиной.
    — В любом случае… ночью-то уж точно, — пробормотала девушка себе под нос.
    Конечно, все зависело от дозы. В данном случае лучше всего было высыпать весь стаканчик. Бабетта не просто хотела отложить казнь, она решила вообще ее отменить. Палач был уже далеко не молод — это тоже играло девушке на руку.
    Бабетта не знала, будет ли мужчина испытывать боль и страдание, пока его не охватит паралич или оцепенение. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Если вовремя поставить желудочный зонд или ввести противоядие, то несчастного еще можно было бы спасти. Но он, вероятно, не прибегнет к этим средствам. Сначала он подумает, что у него несварение желудка, потом станет грешить на колики, потом — на аппендицит… и, в конце концов, спасать его будет уже слишком поздно. Порошок должен был попасть во что-то такое, где его сладковатый привкус не вызвал бы удивления; иначе мужчина мог бы заметить подобную странность и остановиться на полдороге.
    Бабетта обернула стаканчик носовым платком, предварительно убедившись, что маленькие отверстия в верхней части плотно закрыты металлической крышечкой. Потом она сунула стаканчик в карман своей недорогой кофты, откуда его было легче достать, чем из сумочки. Когда придет время, можно будет щелчком большого пальца быстро откинуть крышечку.
    Девушка подхватила со стола небольшой конверт с семенами гвоздики, которые она купила всего за пару су. Из этих семян могли бы вырасти банальные белые цветы, если бы кто-то посадил их в землю. Но палач не доживет до этого зрелища.
    Бабетта уже хотела открыть входную дверь, чтобы выйти на улицу, но вдруг передумала, подошла к календарю на стене, взяла с тумбочки карандаш и перечеркнула квадратик с цифрой ‘24’. Теперь все даты до жирного красного кружочка были зачеркнуты.
    Когда девушка закрывала за собой дверь, ее лицо было бледным, но исполненным решимости. ‘Улица Террас, дом 39’, — так он сказал.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    С трех сторон тюремного двора, почти за каждым зарешеченным окном виднелись темные силуэты других заключенных. Фигуры были неподвижны; не было слышно ни звука. Гробовая тишина, сопровождавшая казнь, пеленой нависла над мрачными тюремными корпусами. Возможно, некоторые из узников и не захотели бы смотреть — особенно те, кому в скором времени предстояло пройти такую же процедуру, — но и убежать подальше от окон с решетками они не могли.
    Ламонт видел, как на прутьях решеток белели костяшки пальцев заключенных. Просто варварство — позволять узникам наблюдать за казнью. А ведь считалось, что они живут в цивилизованной стране. Осуждали американцев за то, что те убивают приговоренных, подключая их, как живые лампы, к электрической сети! Хотя, возможно, подумал Ламонт, тюремное начальство позволяет заключенным смотреть на казнь в качестве меры устрашения.
    Он снова перевел взгляд на закрытые створки ворот.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Улица Террас, дом 39.
    За домом располагался небольшой сад. Между цветочными клумбами неторопливо бродил хозяин, голову которого венчала старая соломенная шляпа, предохранявшая глаза от лучей заходящего солнца. На ногах мужчины были надеты стоптанные домашние туфли. И этот мужчина убил четыре сотни человек!
    — Вы, наконец, идете? Или хотите, чтобы вся еда остыла? — неодобрительно прокричала экономка, появившись на пороге задней двери.
    Вероятно, ее неодобрение было вызвано в равной степени как страстью хозяина к его цветам, так и вторжением в дом Бабетты.
    — Вы должны позволить мне заплатить вам за семена, — сказал палач Бабетте, когда они направились к дому.
    — О, не беспокойтесь. Примите их, как подарок.
    — Нет, я настаиваю. После того, как вы проделали столь долгий путь через весь город, это меньшее, что я мог бы для вас сделать...
    Мужчина открыл заднюю дверь. Бабетта потянула носом воздух и задумчиво пробормотала:
    — Как вкусно пахнет.
    — Боже, какой я невнимательный! — воскликнул палач. — Вы, должно быть, голодны. Не хотите к нам присоединиться?
    К нам! Сердце Бабетты упало. Значит, престарелая экономка с ястребиными глазами должна будет сидеть с ними за одним столом? В этом случае Бабетта может лишиться шанса провернуть свой трюк.
    — Боюсь, я вас сильно обременю, — с сомнением сказала она.
    — Ерунда. Ответ ‘нет’ не принимается, — и, обратившись к экономке: — Я предложил мадемуазель перекусить вместе с нами.
    — Воля ваша, — сухо промолвила экономка.
    Когда все трое расселись за столом, мужчина шепнул Бабетте:
    — Не обращайте на нее внимания. Она вечно чем-то недовольна.
    Бабетта с трудом могла поверить, что она находится в доме того самого человека, который...
    Держа в одной руке поварешку, она наливала себе в тарелку суп. В другой же ее руке, спрятанной под столешницей, был зажат завернутый в носовой платок стаканчик с порошком.
    Неожиданно заговорила экономка. Бабетту она при этом старательно игнорировала.
    — Вы сегодня ходили в министерство?
    — Разумеется, — коротко ответил мужчина и поморщился, как будто ему была неприятна эта тема.
    Бабетта знала, что экономка имела в виду. Министерство юстиции. Девушка задумчиво смотрела на фарфоровую супницу. Захочет ли он взять добавки? В любом случае супу ему нальет экономка. Нет, у нее, Бабетты, ничего не получится!
    — Они вручили вам предписание и плату за?..
    — Разумеется! Неужели мы сейчас должны говорить об этом?
    Ошибиться было нельзя. Экономка имела в виду предписание о проведении казни.
    — Больше об этом и говорить-то некогда, — едко заметила экономка. — Дома вы только и думаете о своих цветах!
    Она поднялась, вышла из столовой и вскоре вернулась с блюдом тушеного мяса. Рука Бабетты под столешницей судорожно стиснула стаканчик с ядом. Экономка начала раскладывать мясо по порциям. Она делала это так внимательно и аккуратно, как будто что-то подозревала.
    — Бледно-розовые идут лучше всего, — ответила Бабетта на предыдущий вопрос хозяина, едва ли вообще понимая, о чем она говорит. — На белые или красные не такой большой спрос.
    Его бокал с вином был в пределах досягаемости. Если бы она могла заставить мужчину отвернуться. Бабетта сделала движение большим пальцем и почувствовала, как легкая крышечка упала ей на колени. Ей удалось быстро сунуть крышечку в карман кофты. Взгляд девушки скользнул вдоль плеча хозяина. Окно, выходившее на улицу, находилось слева от мужчины. Ему пришлось бы повернуться почти на сто восемьдесят градусов, чтобы посмотреть в него.
    А старая карга-экономка? Ей пришлось бы повернуться в противоположную сторону, направо. И всего вполоборота. Нет, ничего не выйдет. Однако она должна была попробовать. Время было на исходе. За мясом, очевидно, ничего больше не последует.
    Бабетта смотрела в окно, и на ее лице вдруг появилось выражение восхищения.
    — Взгляните туда! — воскликнула она. — Какой чудесный закат!
    Две головы разом повернулись. Рука Бабетты метнулась вверх. В тот же момент девушка увидела лицо экономки, которой она боялась даже больше, чем хозяина. Экономка не смотрела в окно. Но она не смотрела и на Бабетту. Взгляд старухи был прикован к стене позади девушки. Бабетта вспомнила, что там висело зеркало, в котором отражались как окно с видом на улицу, так и ее собственная спина.
    Рука с зажатым в ней носовым платком стремительно проплыла над столом, коснулась кончика носа Бабетты и снова нырнула в безопасное место под столешницей. Девушка молилась только о том, чтобы никто не заметил ее стаканчик.
    — И правда чудесный, — согласился палач, вновь поворачиваясь к столу.
    — Закат как закат, — усмехнулась экономка. — Ничего особенного.
    Бабетта оглянулась. Прямо за ее стулом находилось длинное узкое зеркало, вделанное в верхнюю часть буфета. В зеркале отчетливо виднелся бокал с вином. Любое движение руки Бабетты к бокалу было бы более чем заметно. Старая карга! Повернулась ли она к зеркалу намеренно, почуяла ли что-то, или просто включилась ее врожденная подозрительность?
    Экономка снова вышла и вернулась с тарелкой яблок.
    — А выпечки не будет? — невинным голосом спросила Бабетта.
    — Мы не едим на ужин выпечку, — проворчала старая мегера.
    — Просто когда я проходила через кухню, то видела там миску с тестом. И я подумала...
    — Вы ошиблись. Это тесто для печенья, которое мсье будет есть завтра утром. Печенье пеку я сама.
    — Иногда я встаю очень рано, — объяснил палач, пытаясь смягчить раздражительность экономки. — Так что утром у нее очень мало времени. Приходится готовить тесто накануне вечером.
    ‘Теперь я знаю, как это сделать, — мысленно возликовала Бабетта. — Главное, чтобы не дрогнула рука’.
    — В какое время вечером вы начинаете продавать ваши цветы? — со значением спросила экономка, словно подозревая, будто Бабетта занимается совершенно другим ремеслом.
    — Обычно около восьми часов, когда в кафе бывает много посетителей. Мне уже, наверное, пора идти.
    — Спешить некуда, дитя мое, — по-отечески ласково произнес хозяин. — Посидите еще и отдохните.
    В этот момент раздался звонок в дверь. Экономка встрепенулась.
    — Вот и почтальон. Должно быть, принес письмо от моей сестры.
    Старуха поспешила в прихожую.
    Бабетта тоже поднялась со стула.
    — Можно мне стакан воды? Очень хочется пить. Не беспокойтесь. Я знаю, куда идти.
    Мгновение спустя она уже была на кухне. Быстро высыпав содержимое стаканчика в полужидкое тесто, Бабетта пару раз крутанула деревянной ложкой, торчавшей из миски, чтобы порошок получше растворился.
    Когда девушка вернулась в столовую, экономка была уже там, но внимание старухи было поглощено письмом, которое она читала. Лицо экономки словно помолодело лет на двадцать. Наконец-то ее бдительность ослабла. Она даже не заметила, что их гостья выходила из-за стола.
    — Сестра пишет, что Жанна ждет еще одного ребенка. Кто бы мог подумать!
    — Мсье, мне правда пора идти, — с улыбкой произнесла Бабетта и скромно опустила ресницы.
    ‘Ты умрешь раньше, чем успеешь приблизиться к моему Ламонту’, — злорадно подумала она.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    — Уведите его назад! — внезапно прохрипел голос из одного зарешеченного окошка.
    Это было похоже на щелчок кнута. Тишина вновь упала на тюремный двор — но лишь на мгновение. Хриплый выкрик поддержали другие голоса из других камер. Глухим эхом голоса отражались от каменных фасадов тюремных зданий.
    — Уведите его!
    — Имейте сострадание!
    — Собаки вы паршивые!
    — Нет палача, нет казни!
    Крики смешались, превратившись в один громогласный рев:
    — Уведите его! Уведите! Уведите!
    Ламонт, не моргая, смотрел на закрытые створки ворот.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Ровно в 4:45 утра из дома 39 по улице Террас вышел мужчина с кроваво-красной гвоздикой в петлице. Было еще темно; горели уличные фонари. В правой руке мужчина держал тяжелую трость из черного дерева с гравировкой на набалдашнике; в левой — черную кожаную сумку в виде прямоугольника длиной двадцать восемь дюймов и шириной восемь дюймов. В сумке, на ложе из черного бархата, покоился тот самый предмет, который вставлялся между двумя стойками, сквозь которые Ламонт так пристально смотрел на тюремные ворота.
    Мужчина шел на свою обычную работу. На ходу он смахивал крошки печенья с уголков рта и кончиков усов. Раздраженно покачав головой, мужчина проворчал себе под нос:
    — Слишком сладко. От этого печенья у меня будет изжога. Она явно теряет сноровку.
    Мыль о том, что проблемы с желудком настигнут его именно в тот момент, когда он будет выполнять свою работу, привела палача в беспокойство. Вдруг он сделает что-то неприличное? Икнет или даже рыгнет прямо там, на платформе, на глазах у всех. Вот будет конфуз! Смерть имеет право на определенное достоинство, на некую торжественность. Последние минуты жизни даже самого закоренелого преступника заслуживают внимания и уважения.
    Он прошел два квартала до конечной станции метро, спустился под землю, купил в кассе билет второго класса и вышел на посадочную платформу. Вокруг еще суетились уборщики и другие технические работники. Подъехал первый утренний поезд, и палач вошел в вагон. В этот ранний час практически все места были свободны. Мужчина сел в дальнем углу, аккуратно положил свою сумку на колени и оперся обеими руками о набалдашник трости.
    Он нисколько не нервничал. То, что он должен был сегодня сделать, он делал уже в течение сорока лет, а до него тем же самым занимался его отец. Это было его ремесло. Работа, которую надо было просто честно исполнять. И он единственный — во всей Франции — имел законное право делать эту работу. От Страсбурга до Пиренеев и от Бретани до итальянской границы ни одна человеческая жизнь не могла быть прервана по закону, кроме как его руками. Он, и только он, был полноправным делегатом, имевшим право исполнить волю сорока миллионов человек. Он много ездил по стране, побывал почти во всех городах. А сегодня работа была недалеко; всего в получасе езды от дома.
    Чтобы чем-то себя занять, он стал рассматривать рекламные щиты под потолком вагона. Поезд стремительно уносил его к центру города. Палач почувствовал в желудке какую-то тяжесть. Наверное, от спертого воздуха в вагоне. ‘Не надо было мне доедать печенье, — подумал мужчина. — Но я ведь не хотел ее обидеть. Она всегда принимает как личное оскорбление, если я не съедаю всю ее стряпню’.
    Он посмотрел на свои старомодные часы. Если поторопиться, то можно выйти на следующей станции, заглянуть в кафетерий и выпить чашечку кофе, чтобы успокоить желудок. Так он и сделает. Не будет рисковать. А то вдруг в самый разгар казни его одолеет отрыжка.
    Он вышел на платформу, торопливо проглотил немного черного кофе и сел в вагон следующего поезда. Однако лучше палачу не стало.
    Тупая боль в желудке не отпускала. Мужчина начал нервничать. Из-за задержки с кофе он ведь может и опоздать. Сидя на сиденье, палач наклонился вперед, пытаясь унять странное ощущение в животе.
    Поезд подъехал к его станции. Палач вышел из вагона, сжимая в руке свою сумку. Да, он чувствовал ‘тяжесть’ уже во всем организме. Его недавно легкая и пружинистая походка стала грузной и неуклюжей.
    ‘Выйду на улицу, и мне станет лучше, — успокаивал себя палач. — В этом метро всю ночь не было вентиляции’.
    Ему было трудно подниматься по длинному лестничному пролету, ведущему на улицу. Он задыхался и чувствовал слабость в коленях. Двигаться быстрее он не мог.
    На улице все еще было темно, но город уже начинал просыпаться. По мостовой проезжали автобусы; лавочники готовили свои магазины к открытию. Прямо напротив выхода из метро находилась железнодорожная станция. Палач пересек площадь, вошел в гулкий зал ожидания и приблизился к одному из окошек кассы.
    — Билет до N, туда и обратно, — сказал он. — Второй класс, разумеется.
    Он заметил, как продавец билетов с любопытством на него посмотрел.
    ‘Неужели он меня узнал?’ — подумал палач, и его охватила неловкость.
    Однако во взгляде билетного кассира было не узнавание, а, скорее, озабоченность. Выходя на платформу, палач задержался перед автоматическими весами с зеркальной стенкой и посмотрел на свое отражение.
    Вот уж неудивительно, что кассир так странно на него взглянул! Лицо палача было мертвенно бледным. Но это невозможно! Он не настолько плохо себя чувствовал! Должно быть, дуговые лампы на стенах придавали каждому человеку такой вид. Тупая боль в животе на мгновение усилилась.
    ‘Ах, моя экономка! — укоризненно подумал палач. — Довела меня до несварения желудка. Надеюсь, что хуже мне не станет’.
    Он подумал, хватит ли у него времени, чтобы выпить в станционном буфете раствор брома, дабы успокоить желудок. Палач взглянул на часы. Нет, следующий поезд отправляется через две минуты; пора садиться в вагон. Тот поезд, на котором он намеревался уехать раньше, ушел десять минут назад.
    Оказавшись в вагоне второго класса, палач опустился на сиденье и с тихим стоном облегченно вздохнул. К счастью, рядом больше никого не было. Палач терпеть не мог, чтобы кто-то находился рядом с ним, когда ему бывало плохо. Поезд тронулся. От движения и перестука колес мужчине стало только хуже. Он откинулся на спинку сиденья и позволил своей голове безвольно покачиваться в такт движению вагона. Трость упала на пол, но палач этого даже не заметил.
    Его руки потянулись к горлу; пальцы отодвинули узел галстука в сторону, расстегнули воротничок. Но это не принесло облегчения. Палач попытался открыть окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Однако в вагон сразу полетела зола, и тошнотворно запахло угольной гарью. Мужчине стало только хуже, и он даже не смог найти в себе силы, чтобы снова закрыть окно.
    Внезапно у палача возникло чувство, будто ему в живот вонзился острый нож. Боль пришла так быстро, так резко и неожиданно, что машинально он глянул вниз: посмотреть, не открылась ли его сумка, и не мог ли он случайно поранился о лезвие того, что в ней лежало.
    Через минуту или две резкая боль в животе повторилась; потом еще и еще раз. С каждым разом боль была все сильнее. На лбу палача выступил пот. Поезд уже дважды останавливался на станциях, после чего продолжал движение. Палач видел все как в тумане. Боль в животе стала непрерывной.
    ‘Я должен с этим справиться… — убеждал себя мужчина. — Надо закончить работу. Потом буду болеть сколько душе угодно. Я еще ни разу не нарушил своего долга. Как и мой отец. Как и мой дед’.
    Он с трудом поднялся на ноги, навалился на дверь купе и распахнул ее. Чтобы не упасть, пришлось держаться за дверную коробку обеими руками.
    — Кондуктор! — хрипло позвал палач, стараясь перекричать стук колес. — Кондуктор, скорее!
    Кондуктор появился в дальнем конце коридора и, увидев искаженное страданием лицо пассажира, поспешил на помощь.
    — В чем дело, сэр?
    — Проследите, чтобы я вышел из поезда в N. Проследите, пожалуйста. Мне нехорошо…
    — Это следующая станция. Мы будем там через пять минут. Позвольте мне связаться с начальником станции и вызвать скорую.
    — Нет, ни в коем случае!
    Несмотря на боль в животе, палач гордо поднял голову.
    — Я ‘мистер Париж’, и у меня важное задание, которое я не могу игнорировать. Просто убедитесь, что я сойду с поезда, вот и все. Дальше я сам. Тюрьма находится прямо напротив вокзала. И моя сумка… Проследите, чтобы я ее не забыл.
    Глаза кондуктора расширились, когда он понял, с кем говорит.
    — Но, сэр, вы выглядите очень неважно. У вас пена изо рта! Вам лучше немедленно обратиться к врачу.
    — Просто дайте мне сойти в N. Я уже и так опаздываю. Я должен был ехать предыдущим поездом.
    Палач говорил с большим трудом.
    — Долг превыше всего, — еле слышно произнес он.
    Поезд начал замедлять ход. Проводник придержал мужчину за талию, распахнул наружную дверь вагона, помог пассажиру спуститься на перрон и вручил ему черную кожаную сумку.
    — По крайней мере позвольте кому-нибудь помочь вам дойти.
    — Нет. Традиция требует, чтобы ‘мистер Париж’ приходил один. Ворота открываются только для него и ни для кого другого. Я не буду устраивать из своей работы цирк. Я — закон Франции!
    Поезд позади палача снова тронулся в путь. Мужчина стоял, покачиваясь, рискуя упасть назад, на вагоны, набиравшие скорость.
    Боль внезапно, резко отпустила, не оставив после себя никаких неприятных ощущений. Тело мужчины начало охватывать оцепенение. Палач почувствовал, как пальцы на его руках и ногах стали холодеть.
    — Я дойду, — пробормотал он. — Я обязан.
    Он двинул вперед одну ногу, затем другую. Неуклюже, с одеревеневшими суставами, как автомат, на каждом шагу рискующий упасть, он сумел пройти через небольшое здание станции и вышел на мощеную площадь. Напротив виднелись серо-зеленые тюремные корпуса, освещенные по контуру первыми лучами рассвета.
    Левая нога палача внезапно подогнулась, и он рухнул на колено. Кое-как поднявшись, он заставил себя идти дальше. Онемевшей рукой попытался застегнуть воротничок, но пальцы не слушались, и у мужчины ничего не получилось.
    Он слышал доносившиеся из-за тюремной стены крики: ‘Уведите его! Уведите!’. У больших ворот собралась кучка зевак. Кто-то обернулся и увидел палача. Люди молча, в благоговении расступились, давая ему возможность пройти.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Внезапно наступила тишина, и сквозь вертикальные стойки гильотины Ламонт увидел, как медленно раздвигаются створки ворот и во двор какой-то странной, неуверенной походкой входит человек.
    ‘Она меня подвела! Ей не удалось!’
    И Ламонта вдруг охватил такой страх, что у него подкосились ноги, и он чуть не рухнул на доски помоста.
    Палач уже добрался до подножия платформы. Но что-то было не так. К нему уже бежали, чтобы подхватить под руки.
    ‘У нее все-таки получилось! Он слаб, двигается с трудом. Ему ни за что не осилить эти двадцать ступенек!’ — мысленно возликовал Ламонт.
    Палача не было видно из-за края платформы. Может, он уже упал? Испустил дух? Но нет. Вот раздался скрип, и с медлительностью глубоководного водолаза, выныривающего из воды, над помостом показалась голова палача, которому помогали подниматься два человека.
    Мужчина с красной гвоздикой в петлице сжимал в руках черную сумку.
    — Закрепите нож, — слабым голосом сказал он охранникам, передавая сумку одному из них. Потом жестом дал понять провожатым, что поддерживать его больше не надо.
    Затуманенным взглядом палач посмотрел на Ламонта и негромко произнес:
    — Прошу прощения, мсье, что заставил вас так долго ждать.
    Ламонт не мог вымолвить ни слова. Он лишь с ужасом смотрел на мужчину с красной гвоздикой в петлице.
    Нож вставили в направляющие. Шкивы пришли в движение, и лезвие медленно, как ртуть в термометре, стало подниматься все выше и выше.
    — Приговоренный.
    Нащупав рукой плечо Ламонта, палач вдруг понял, что у него не хватит сил принудить осужденного опуститься на колени. На помощь вновь пришли охранники.
    Ламонта вдруг захлестнула дикая, яростная надежда.
    ‘Он не сможет этого сделать! Его взгляд затуманен! Он почти ничего не видит!’
    В этот момент хриплый шепот достиг ушей Ламонта.
    — Наберитесь мужества. Вы ничего не почувствуете.
    Умирающий ободряет умирающего!
    Верхняя половина деревянной плиты с U-образным углублением придавила шею Ламонта. Прямо к его лицу придвинули корзину.
    ‘Еще минутку, — мысленно твердил себе Ламонт. — Еще минутку. Еще минутку, и я выиграю! Он сейчас свалится. Вот сейчас, сейчас! Я выи!..’
    Последнее слово он прокричал вслух.
    Палач повалился лицом вперед, но перед этим успел схватиться рукой за рычаг устройства. Противовесы освободились, и лезвие скользнуло вниз.
    — Я выи!..
    Острый нож рассек слово надвое.
    На платформе бок о бок лежали два мертвеца.  1^sted:｢nv｣ ‘Black Mask’, Aug 1939 ■ Перевод: Виктор ■ Публикация на форуме: ??.11.2022 г. ■ Переведено по изданию: ‘A Treasury of Stories’, 2017 г. ｢eBooks｣
• СЕРЕЖКА
    ‘The Death Stone’ ｢as ‘The Earring’; ‘Double-Life’; ‘The Blood Stone’｣  Ключ от входной двери заклинило, а я стояла, меня била дрожь, словно у меня была пляска святого Витта, и мне никак не удавалось справиться с ключом. У меня дрожали руки от кистей до плеч, пока я пыталась его повернуть. И в придачу ко всему остальному мое сердце трепетало от ужаса.
    Меня трясло так, что звякнула даже пустая бутылка из-под молока, стоявшая у двери. Наверно, я случайно коснулась ее носком своей туфельки. Горничная оставила в горлышке бутылки записку для молочника, свернув в маленькую бумажную трубочку.
    Я вытащила ключ, глубоко вздохнула, и сделала еще одну попытку. На этот раз дверь открылась как по маслу. С ключом все было в полном порядке: я просто вставила его верхней стороной вниз, вот и все. Я бочком проскользнула внутрь, тихонько закрыв за собой дверь, и вот — миссис Джеймс Шоу уже дома.
    Часы в передней пробили четыре раза. Говорят, умереть можно только один раз, но я умерла четырежды, по одному разу на каждый удар часов. И дело было не в том, что мне запрещалось быть вне дома. Я могла бы даже позвонить в дверь, чтобы избавить себя от всей этой возни с ключом. Но в тот момент я просто не в силах была никого видеть, даже Джимми. Даже если бы он просто сказал: ‘Хорошо провела время в ночном клубе с этими Перри?’, даже если бы он просто поглядел на меня, я бы не выдержала. Мне необходимо было побыть одной, необходимо было время, чтобы взять себя в руки.
    Он оставил для меня свет в передней. Он все еще не спал; занимался в библиотеке своей налоговой декларацией. Дверь была закрыта, но я могла догадаться об этом по свету, пробивавшемуся из-под нее. Он всегда ждал до последней минуты, подобно большинству налогоплательщиков, а потом вынужден был сидеть всю ночь напролет, чтобы успеть к сроку. Вот почему ему пришлось пропустить вечеринку, и отправить меня к Перри одну.
    Это было просто случайное совпадение, и я могла лишь благодарить свою счастливую судьбу, что ему пришлось работать этой ночью.
    Это было едва ли не единственное, за что посреди всей этой кутерьмы я могла быть благодарна. Что ж, по крайней мере с Джимми у меня не будет никаких проблем.
    На цыпочках я прошла через переднюю к нашей спальне, проскользнула внутрь и закрыла за собой дверь. Я включила свет и разразилась рыданиями, скопившимися у меня за последние три четверти часа, а то и больше.
    В зеркале я увидела свое отражение — позолоченные обломки кораблекрушения, неуверенно пересекающие комнату. Снаружи все сверкает: золотистое облегающее платье, бриллианты повсюду, куда только можно их нацепить — на шее, на запястьях, в ушах. Внутри все не так блестяще — ужасный страх.
    Я села перед зеркалом, обхватила голову руками и с минуту просидела так.
    Первое, что я сделала, когда немного пришла в себя — открыла свою золотистую вечернюю сумочку и вытащила... то, что у меня там было. В этом сезоне в моде были большие вечерние сумочки, и это было хорошо для меня. В эту ночь мне многое нужно было сложить туда. Объемистый пакет с письмами. И маленький пистолет. Я взяла его с собой, просто чтобы чувствовать себя спокойнее, но для него тоже нужно было место. Десять тысяч долларов наличными места уже не занимали, потому что мне не пришлось нести их обратно. Я обменяла их на письма.
    Теперь вы понимаете, в чем дело. Ну, может, не совсем, так что для верности лучше будет, если я расскажу всю историю с самого начала. Его звали Карпентер. Я написала ему эти письма пять лет назад, за три года до того, как познакомилась с Джимми Шоу. Казалось бы, я могла ни о чем не волноваться. Но он придумал хитрый трюк, чтобы осовременить дату. Признаю, это был очень умный трюк.
    Вот, что он сделал. В то время, когда я в действительности написала эти письма, мы оба жили в одном и том же отеле на морском курорте, только на разных этажах. Я передавала ему их через коридорного, мальчишку-посыльного или еще кого-нибудь в том же роде, а не посылала по почте. Другими словами, он получал запечатанные конверты, на которых моей рукой было написано имя, но без штемпеля и даты, проставленных в каком-либо почтовом отделении.
    Должно быть, у него был специальный нож для бумаги, каким можно сделать на конверте аккуратный разрез сбоку, вместо того, чтобы разрывать его. Он заклеил разрезы узкой полоской вощеной бумаги и получил на каждом совершенно новый почтовый штемпель, добавив свой нынешний адрес под своим именем, а затем послав их самому себе второй раз — по почте. По одному письму в течение нескольких недель, тщательно следя, чтобы дата на почтовом штемпеле совпала с числом, поставленным в самом начале каждого письма. Улавливаете идею?
    Каждое письмо вернулось к нему с датой нынешнего года на почтовом штемпеле, стоящем на конверте, совпадающей с датой пятилетней давности, проставленной на письме внутри. Я не потрудилась поставить год, только день и месяц. С почтовым гашением ему тоже дьявольски повезло. Ни один штемпель не был размыт или смазан; год ‘1941’ был виден яснее ясного. Потом, когда он получил обратно письма, он удалил полоски вощеной бумаги.
    Другими словами, он превратил излишне сентиментальные, но невинные любовные излияния молоденькой девушки в пачку смертельно опасных, уличающих писем, адресованных ему респектабельной и занимающей видное положение в обществе молодой замужней женщиной, имеющей богатого мужа. И он проделал это, просто поставив на них почтовый штемпель. До чего же удачное вложение денег! Потратив по два цента на письмо, он получил обратно по тысяче долларов за каждое. У него оказалось десять пригодных писем: остальные были подписаны не только именем, но и моей тогдашней фамилией, или в них было что-то, позволяющее определить, что они были написаны в то лето.
    Вы могли бы подумать, что столь банальная уловка, которую уже не используют даже в кино, не должна была сработать. Я могла бы отказаться платить, пойти и честно рассказать обо всем Джимми. Как легко быть такими храбрыми, пока вы не столкнетесь лицом к лицу с чем-то вроде этого! Он загнал меня в угол. Его метод был замечательно простым и ясным.
    
    Первый раз он позвонил мне три дня назад. Он сказал:
    — Помнишь меня? Отлично, мне нужны десять тысяч долларов.
    Я повесила трубку.
    Он сейчас же позвонил снова; я даже не успела еще отойти от телефона.
    — Ты не дала мне закончить то, что я хотел сказать. У меня есть несколько писем, которые ты написала мне. Я подумал, что ты скорее предпочтешь получить их обратно, чем позволишь, чтобы они попали куда не следует.
    Я снова повесила трубку.
    Он позвонил снова, еще позже — в тот же вечер, после полуночи. К счастью, ответила я, а не Джимми.
    — Я даю тебе еще один шанс. Одно из этих писем я уже отравил по почте, вложив в конверт, адресованный твоему мужу. Он будет получать их по одному каждое утро, пока они все не закончатся. И цена оставшихся будет повышаться на тысячу каждый раз, когда я отправлю очередное. Я послал первое письмо тебе домой и заранее предупреждаю, так что у тебя еще есть шанс перехватить его, прежде чем муж его увидит. Потом письма будут приходить в его клуб, где ты уже не сможешь добраться до них. Подумай об этом. Позвони мне завтра в одиннадцать и дай знать, что ты решила.
    И он дал мне свой номер.
    Я стащила свое письмо с подноса для почты прежде, чем Джимми увидел его. Я перечитала его. Его следовало бы написать на асбесте. ‘Всю ночь я лежала без сна и мечтала о тебе... Я готова последовать за тобой на край света...’ Никто бы не понял, что я надеялась: он женится на мне.
    Я увидела, что он сделал. Как я смогу доказать, что я написала это в 1936 году, а не в 1941? Мой почерк не изменился; на почтовой бумаге не было никаких особых примет времени, в особенности на той бумаге с серым обрезом и гербом вместо монограммы, которой я пользовалась тогда и все еще пользуюсь сейчас. Он победил. Я едва дождалась одиннадцати часов. Все утро я бродила вокруг телефона.
    Когда он ответил, я, задыхаясь, смогла выговорить только:
    — Хорошо. Просто скажи мне, куда и когда.
    Сегодняшняя ночь была ‘когда’, а квартира, откуда я только что пришла, — ‘куда’. Десять тысяч долларов, снятые с моего личного счета, были ‘сколько’.
    По крайней мере я вернула их, и все закончилось. Но разве может все закончиться, когда имеешь дело с шантажом? Разве можно когда-нибудь победить в этой игре?
    У нас в спальне был камин, и я сожгла в нем эти письма одно за другим; конверты с добавленными штемпелями и их содержимое. Когда последнее письмо ушло с дымом, я почувствовала себя гораздо лучше. Примерно три или четыре минуты.
    Я начала снимать украшения и открыла маленькую шкатулку из тисненой кожи, где хранила их. Она была разделена на отделения для каждого вида украшений. Браслеты отправились в одно, кольца — в другое, и так далее. Наконец я дошла до сережек. Сначала я сняла правую и положила ее на место. Потом я потянулась к левой, но нащупала только воздух и голую мочку уха. Левой сережки не было.
    С минуту я сидела неподвижно. Мое лицо побелело, я похолодела. Потом я вскочила, потрясла свое платье, осмотрела весь пол. Я просто тянула время. Я знала, где я, должно быть, обронила ее, но не хотела признаться себе в этом.
    Я знала, что этого не могло случиться ни в клубе с Перри, ни в первом такси, которое отвезло меня в Другое Место[4]. Как раз перед тем, как Карпентер открыл мне дверь, меня передернуло, и я случайно коснулась руками обеих сережек. И я знала, что этого не могло случиться во втором такси, отвозившем меня оттуда домой.
    За весь вечер я только один раз яростно и резко дернулась, и случилось это там, когда он, пересчитав деньги, попытался потрепать меня под подбородком, и я резко отдернула голову назад. Должно быть, именно тогда сережка и выпала. В любом случае мой успех оказался с изъяном.
    Я должна вернуть сережку. Джимми собирался завтра взять эти серьги с собой, чтобы починить. Я могла бы сказать ему, что потеряла одну, но это могло бы раскрыть мои передвижения. Была даже еще более важная причина, почему я должна была вернуть эту сережку. Если сережка останется у Карпентера, все повторится снова, едва он истратит те десять тысяч, что я отдала ему. Он просто воспользуется ею, чтобы обобрать меня еще раз. Это было легко узнаваемое украшение, изготовленное специально для меня.
    Я прошла к двери и сначала прислушалась, чтобы убедиться, что все спокойно, и Джимми все еще в библиотеке. Ни звука. Похоже, он все еще был там. Тогда я сняла трубку второго телефона, который был у нас в спальне, и набрала номер квартиры Карпентера, который он дал мне прошлой ночью, когда сообщил свой последний ультиматум.
    Что, если он будет отрицать, что нашел ее? Что, если он окажется достаточно предусмотрителен, чтобы сразу же сообразить, как ее можно использовать для будущего шантажа? Я ничего не смогу добавить к тем десяти тысячам до следующего месяца. Мой счет был вычищен до дна. Он должен вернуть ее мне!
    Я продолжала звонить, но он не отвечал. Я знала, что он должен быть там. Я только что уехала от него. Он может сбежать оттуда с первыми лучами солнца, но ему незачем покидать квартиру в такой неудобный ночной час.
    Я сняла трубку и попыталась еще раз. Мне повезло не больше, чем в первый раз. Номер был правильный. Я уже пользовалась им, чтобы сообщить Карпентеру о своей капитуляции. Я трясла трубку, я стискивала ее, я молилась ей. Наконец, я сдалась. Я не могла просто сидеть и ждать всю ночь. Я была очень напугана.
    Я должна заполучить эту сережку, даже если это значит, что мне самой придется вернуться туда в такой час. Хотя не было такого места под солнцем или под луной, куда мне меньше хотелось бы вернуться, чем туда.
    Я опять взяла с собой пистолет. Я не думала, что Карпентера может испугать такой малыш, но с ним я чувствовала себя не такой беззащитной. Я закрыла дверь и робко прокралась в переднюю. Если я сумею выйти, не столкнувшись с Джимми, то, когда я снова приду домой, он подумает, что это первое, а не второе мое возвращение. Что я допоздна осталась с Перри в ночном клубе или еще где-нибудь в этом роде.
    Света из-под двери библиотеки больше не было! Он, должно быть, закончил и вышел пройтись, чтобы у него прояснилось в голове, после того как он всю ночь сражался с налоговой декларацией. Это к лучшему, если только я не встречу его, когда буду уходить. Молочная бутылка со своим бумажным колечком все еще одиноко стояла на своем посту.
    Пока мы спускались вниз, я умирала от желания спросить ночного лифтера: ‘Мистер Шоу давно вышел?’
    Но я заставила себя не делать этого. Это прозвучало бы слишком фальшиво.
    Я назвала таксисту адрес и со вздохом облегчения откинулась на сиденье.
    
    Когда я вышла из машины перед мрачного вида зданием, я попросила водителя подождать меня. Я поглядела на фасад дома и увидела, что светится только одно окно — его. Он был там, и он все еще не спал. Может быть, он выходил куда-то на минутку, когда я звонила.
    Я спросила водителя:
    — У вас есть часы?
    — Да, мэм.
    — Хорошо. Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Засеките время. Если я не появлюсь через десять минут, выйдите и позвоните в звонок. Тот, на котором написано ‘Карпентер’, — я одарила его фальшивой улыбкой. — Просто, чтобы напомнить мне. Я не хочу пробыть там слишком долго, и у меня есть скверная привычка не следить за временем.
    — Да, мэм. Через десять минут.
    Я вошла в дом. Входная дверь закрывалась на пружинный замок, но кто-то забыл защелкнуть его, поэтому я вошла сразу, не дожидаясь, чтобы мне открыли, и начала долгий подъем, который мне один раз уже пришлось преодолеть. В этом доме не было лифта.
    Добравшись, наконец, до верха, я осторожно постучала. На этаже была только одна квартира; должно быть, лишний этаж был достроен, когда дом переделали в многоквартирный.
    Он не пошевелился, не слышно было ни звука. Я ожидала этого. У того, кто живет опасной жизнью, от стука в дверь кровь застывает в жилах. Я представила себе, как он притаился где-то внутри, задержав дыхание.
    Я постучала снова. Я наклонилась к замочной скважине и сказала напряженным голосом:
    — Позвольте мне войти. Это опять я, — я не могла заставить себя произнести его имя. Как я понимала, оно у него было не единственным, у него их было много. И я была достаточно разумна, чтобы не называть свое собственное.
    Ответа по-прежнему не было. Я нетерпеливо дернула дверную ручку, и дверь медленно открылась передо мной.
    Я отважилась войти, ожидая, что увижу его с пистолетом в руках, направленным на меня. Это ведь их обычный трюк, не так ли? Его не было в большой комнате, он, видимо, был в маленькой темной нише, где стояла кровать. Лег там и забыл выключить здесь свет.
    Я не стала заходить туда. Был слабый шанс — очень слабый шанс — что он еще не нашел сережку, что она все еще лежит где-то тут, незамеченная, и что я, может быть, смогу найти ее сама и ускользнуть отсюда, не связываясь с ним. Я в этом сомневалась: это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но я все-таки начала поиски.
    Сначала я поискала на диване, где сидела, просматривая письма. Потом я опустилась на четвереньки в своем золотистом платье и всем остальном и принялась осматривать пол под ним и вокруг него. Диван был массивный и потрепанный, он отбрасывал огромную тень.
    Моя рука, шарившая за углом дивана, прижалась к чьей-то другой, в каком-то жутком рукопожатии. С ужасным воплем я отдернула ее и вскочила. В тот же миг я услышала резкий вздох.
    Я обошла диван, посмотрела вниз — и он лежал там. До сих пор громоздкая штуковина закрывала его от меня. Разве я только что не сказала, что он имел много имен? Он получил еще одно. И оно было последним.
    Одна рука была отброшена в сторону — та, до которой я дотронулась. Он лежал на спине, его пиджак был распахнут. Я могла видеть, куда вошла пуля (на белой рубашке это было хорошо заметно). Должно быть, она попала ему прямо в сердце: дыра в ткани и кровавое пятно вокруг были примерно в этом районе. Пистолет, которым он не успел воспользоваться, без толку валялся рядом.
    Первым моим побуждением было повернуться и бежать прочь. Я подавила его. ‘Сначала найди эту сережку! — убеждала я себя. — Ты должна вернуть ее!’ Возвратить ее было жизненно необходимо, и теперь — более чем когда-либо. Сейчас речь шла уже не о том, чтобы скрыть мое появление здесь от Джимми, речь шла о том, чтобы скрыть это от полиции. Что значит шантаж по сравнению с риском оказаться замешанной в дело об убийстве?
    Я обнаружила, что делаю то, на что у меня, как я думала, никогда не хватило бы мужества: я наклонилась над ним и обшарила все его карманы. Сережки там не было. Не было у него и десяти тысяч долларов. Но это меня не беспокоило: их невозможно было идентифицировать.
    Я сжалась, внезапно окаменев. Именно в тот миг моя рука, шарившая по полу, как и следовало ожидать, вскользь задела его руку. Это мимолетное прикосновение было отвратительным, да, но не это заставило меня замереть от ужаса, невидящими глазами уставившись в пол перед собой. Дело было вот в чем: его липкая кожа была уже холодной, гораздо холоднее, чем моя. Моих поверхностных познаний в подобных материях было достаточно, чтобы подсказать мне, что он умер уже некоторое время назад, по меньшей мере полчаса, а то и час. Значит, когда я вошла в комнату, он явно был уже мертв.
    Запоздало, словно с какой-то замедленной и совсем не смешной реакцией, я только сейчас вспомнила, что услышала резкий вздох в тот самый момент, когда, напуганная своим открытием, я с коротким сдавленным криком отпрыгнула назад.
    Если он тогда был уже мертв, он не мог издать этот звук. И, поскольку невозможно одновременно кричать и вздыхать, я тоже не могла этого сделать.
    Я не шевельнула ни одним мускулом. Двигались только мои глаза. Они метнулись по полу к арочному проему темной ниши, где стояла кровать, и к сдвинутой в сторону пахнущей плесенью, зеленой занавеске возле нее. Занавеска висела совершенно неподвижно, так же неподвижно, как и все остальное здесь, включая меня саму и мертвого мужчину на полу. Но она была слишком короткой, не доставала до пола — о, не больше, чем на пару дюймов. И я могла видеть носок одного ботинка, стоявшего там, в просвете. Совершенно неподвижно, обманчиво неподвижно.
    Это мог бы быть свалившийся ботинок Карпентера, отлетевший туда и случайно приземлившийся вертикально. Несмотря на то что он был направлен прямо на меня, словно где-то наверху была соответствовавшая ему невидимая пара глаз, глядевшая сквозь скрытую прореху в занавеске. Мог бы, но тогда он бы не смог шевельнуться.
    Мой взгляд словно заставил его двигаться. Он тихонько отодвинулся назад и исчез.
    В огненном вихре паники в моем мозгу мелькнула единственная ясная мысль: ‘Не кричи. Не двигайся. Кто-то следит за каждым твоим движением с той минуты, как ты вошла. Он, возможно, даст тебе уйти, если ты не покажешь ему, что заметила его. Двигайся к двери, а потом быстро выскочи наружу’.
    Я выпрямилась. Сережка была уже забыта, все на свете было забыто. Я хотела только выбраться отсюда. Мои ноги, скрытые золотистым платьем, украдкой сделали шаг. Потом другой. Потом третий. Словно в детской игре, где нельзя, чтобы заметили твое движение. Теперь я была уже на полпути к двери. Но, даже если движения моих ног остались незамеченными, положение моего тела изменялось. Этого оказалось достаточно, чтобы выдать меня.
    Еще один шаг. Я начала незаметно поднимать руку перед собой, чтобы повернуть дверную ручку и выскочить наружу, когда услышала щелчок у себя за спиной. Такой щелчок издает взводимый курок. Я невольно оглянулась. Занавеска была отброшена, и на ее месте теперь стоял мужчина. Примерно на уровне пряжки ремня он держал пистолет.
    Даже если бы у него в руках не было пистолета — и он не стоял над человеком, которого только что убил — один взгляд на него заставил бы меня содрогнуться. Он казался воплощением злобы. Не стоило гадать: выстрелит ли он; вопрос был лишь в том, когда он это сделает. Его лицо было зеркалом: оно показывало мне мою смерть, которой предстояло вот-вот случиться. Ему незачем было выходить из своего укрытия и показываться мне, он мог бы позволить мне уйти, не видя его. То, что он вышел ко мне, доказывало, что мне не позволят уйти отсюда живой.
    Внезапно он шевельнулся, и я на мгновение подумала, что пуля найдет меня. Но он только мотнул головой в мою сторону, веля подойти ближе.
    Я не могла; мои ноги не могли сделать ни шага, даже если бы я хотела этого.
    — Нет, не надо, — слабо простонала я.
    — Ты не выйдешь отсюда, чтобы повесить это на меня, — бросил он. Его губы раздвинулись, и между ними показалось что-то белое. Но это не было усмешкой, он просто оскалил зубы. — Мне нужны бабки, которые он собирался получить нынче вечером, понимаешь? Я пронюхал про это, неважно как. Теперь выкладывай, где они?
    — Я... — я задохнулась. Я не могла продолжать. Я показала на неподвижное тело, лежавшее между нами на полу.
    Вы когда-нибудь слышали, как голодная гиена воет на луну? Такая была у него интонация.
    — Ска-а-жи-ка, что ты с ними сделала? — его челюсти щелкнули, в точности как у гиены, хватающей кусок мяса. — Ладно, мне незачем спрашивать об этом. Я могу просто достать их. — Но он имел в виду не свои пальцы, он имел в виду пулю. — Ты видела меня здесь сегодня. Тебе не повезло. — И он снова повторил, — Ты не сможешь повесить это на меня.
    Пистолет предостерегающе дернулся, готовясь отскочить при отдаче в его плоский втянутый живот. Это была моя последняя минута. Но тут вместо ‘Ба-бах!’ раздалось ‘Тра-ра-ра!’ Словно те деревянные трещотки на палочках, которые так любят крутить дети, чтобы пошуметь. И послышался этот звук не с его стороны, а позади него, откуда-то со стены возле ниши, где стояла кровать. У меня подкосились ноги, но затем напряглись, и я все же сумела устоять.
    Это одинаково испугало нас обоих. Однако я смогла оправиться быстрее, поскольку тотчас поняла, что это было, а он — нет. Он совершенно растерялся. Это был настолько неопределенный звук, что причиной его могло быть все что угодно. И к тому же он прозвучал так близко, так резко и угрожающе. Но это просто водитель такси внизу напоминал мне, что мои десять минут прошли.
    Пригнувшись, он повернулся сначала в одну сторону, потом в другую, а потом совсем развернулся кругом, и отвел пистолет от меня. Я рванула дверную ручку, выскочила из квартиры и бросилась вниз по лестнице, словно золотая молния.
    Он выскочил на лестницу вслед за мной, как раз когда я добралась до первого поворота лестницы. Там было окно, и оно было приоткрыто снизу[5], чтобы лестница и вестибюль за ночь проветрились. Он выстрелил в меня как раз, когда я метнулась за поворот и скрылась. Пуля не попала в меня, но должна была попасть в окно и вдребезги разбить его или попасть в штукатурку стены и застрять в ней. Однако пуля не попала никуда.
    Позже, много времени спустя, до меня дошло, что она, должно быть, из-за какого-то странного наклона, аккуратно вылетела через это узкое нижнее отверстие шириной в несколько дюймов, ничего не задев. Тогда я об этом не думала. Я думала только о том, как пробежать оставшуюся часть лестницы и выбраться на улицу.
    Он не стал стрелять в меня во второй раз. Оттуда, где он стоял, он больше не видел меня. Лестница надо мной теперь защищала меня. Чтобы попасть в меня теперь, ему пришлось бы бежать вслед за мной и оказаться на том же пролете лестницы, что и я. Он все еще мог бы это сделать, если бы постарался. Мужчина бежит быстрее, чем женщина, а тем более женщина в туфлях на каблуке. Однако он боялся того, кто, как он вообразил, поднимается снизу, и боялся перебудить весь дом.
    Я услышала, как его шаги прошаркали в другую сторону, вверх, в сторону крыши.
    
    Когда я спустилась вниз, вестибюль был пуст. Водитель, должно быть, вернулся обратно к машине, после того как добросовестно выполнил поручение, которое я ему дала. Он даже не слышал выстрела. Я поняла это по жизнерадостному безмятежному приветствию, которым он встретил меня, когда я сломя голову метнулась к машине и затаилась на заднем сиденье.
    — Ну, надеюсь, я помог вам быстро вернуться, леди? — спросил он
    — В-везите меня обратно, в город, — сказала я.
    
    Молочная бутылка все еще стояла, как часовой, возле нашей двери, когда я второй раз за ночь вытащила свой ключ. Я вошла и как можно тише пробралась через переднюю к дверям спальни. Я открыла дверь и на мгновение замерла, положив руку на выключатель. Джимми уже вернулся, он был там, и уже спал. Я слышала, как он тихонько похрапывает в темноте. По-видимому, его не удивило мое долгое отсутствие. Он, должно быть, думал, что я все еще в ночном клубе с Перри. Его дыхание было таким равномерным, таким размеренным, что это казалось почти нарочитым.
    В темноте я прокралась в свою кровать, и теперь просто лежала в ней. Я не вернула сережку. Но сейчас это была уже второстепенная проблема. У меня перед глазами стояло то лицо, искаженное злобой, предвещающее смерть. Было совершенно ясно, что он собирается выследить меня, найти и убить. Мне придется заплатить жизнью за безопасность убийцы. Я была единственным человеком, знавшим, что он был там, наверху. Я была единственным человеком, знавшим, кто убил Карпентера. Он должен избавиться от меня. От этого зависела его собственная безопасность.
    Когда-нибудь, где-нибудь, когда я меньше всего буду ожидать этого, смерть нанесет свой удар. Мои дни были сочтены. Он непременно доберется до меня...
    Если только я не доберусь до него первой.
    ***
    Лейтенанта, кажется, звали Вейл. Впрочем, я была не уверена в этом. Я ни в чем не была уверена, за исключением одного: что я наношу удар первой, защищая свою жизнь, единственным способом, какой я знала.
    — Я прошу, чтобы этот разговор остался в строжайшем секрете.
    Он поглядел на меня покровительственно. Я полагаю, он подумал, что я собираюсь обвинить кого-нибудь в отравлении любимой собачки.
    — Вы можете положиться на нас.
    — Я здесь, чтобы сделать вам одно предложение. Я могу предоставить вам информацию, которую, я думаю, вы найдете не только своевременной, но и чрезвычайно полезной. Взамен вы не должны упоминать мое имя ни в каком виде, ни в какой форме и никоим образом.
    Он по-прежнему смотрел на меня свысока.
    — Это будет нелегко. Вы уверены, что знаете нечто, представляющее для нас интерес?
    — Вы ведь лейтенант отдела по расследованию убийств? Я совершенно уверена, лейтенант.
    Он посмотрел на меня более внимательно.
    — Отлично. Я принимаю ваши условия.
    — Вы принимаете. Да, но откуда мне знать, что все это не выйдет из-под вашего контроля? В этом деле вам придется поделиться с другими вашим секретом.
    — В этом подразделении ничего не может выйти у меня из-под контроля. Если только я сам не захочу этого. И если, как вы сказали, мне придется поделиться информацией с другими, я могу взять с них такое же обещание, какое вы потребовали от меня. Или вы останетесь анонимным свидетелем, будете фигурировать как ‘Миссис Икс’ или ‘неизвестная женщина’. Это вас удовлетворит? Я даю вам свое слово офицера полиции.
    Я все еще не была вполне уверена. Я недостаточно знала о них.
    — Я также хочу, чтобы вы дали мне ваше слово чести как мужчина.
    Он посмотрел на меня с возросшим уважением.
    — Это, — признал он, — гораздо более надежно. Я даю вам оба.
    Я не стала ничего утаивать, никоим образом не попыталась выгородить себя. Я рассказала ему про письма, про то, как Карпентер связался со мной, про мой первый визит к нему, про выплату десяти тысяч и про то, что я взяла с собой пистолет, чтобы чувствовать себя более уверенно.
    — Вот он. Вы можете проверить его, если хотите убедиться, что это сделала не я, — я передала ему пистолет.
    Он взвесил его в руке и слегка улыбнулся.
    — Думаю, в этом нет необходимости. Из тела Карпентера вынули пулю 45-го калибра. Ваш пистолет мог бы быть внуком 45-го.
    Я перешла ко второй части моей истории: к тому, что действительно относилось к делу. Если бы даже я сама не знала об этом, его изменившееся отношение подсказало бы мне это. Он забыл свою роль — успокаивать глупенькую дамочку из светского общества — и превратился в лейтенанта полиции, допрашивающего важного свидетеля.
    — Вы узнаете этого человека, если снова увидите его? — резко спросил он.
    — Его лицо всю ночь стояло у меня перед глазами.
    — Вы сказали, что он целился в вас из пистолета, когда тот звонок спас вам жизнь. Вы хорошо рассмотрели его?
    — Довольно хорошо, — я вздрогнула.
    — У вас хороший глазомер, можете вы с первого взгляда определить размеры?
    — Достаточно хороший.
    Он открыл ящик стола и вытащил револьвер.
    — Оружие не заряжено, так что не беспокойтесь. Конечно, вы были напуганы, так что, может быть, это будет не очень точно... Вот здесь 45-й. Я собираюсь направить его на вас, как по вашим словам, это делал он. Ну, вот. Это такой же размер, какой был у него?
    — Нет, его пистолет был тяжелее, больше.
    — Но это 45-й. Посмотрите еще. Ну, что скажете?
    Я покачала головой.
    — Нет. Я могу ошибаться, но почему-то мне кажется, что его пистолет был больше и тяжелее.
    Он положил его на место, осмотрел ящик и наконец достал из него другой пистолет.
    — А что насчет этого? Он намного больше, чем 45-й. Он самый большой, какой только возможно.
    Ни минуты не колеблясь, я утвердительно кивнула.
    — Да, это тот же самый размер, какой был у него.
    Вейл убрал пистолет в ящик стола.
    — Вы надежный свидетель. Первый пистолет был 38-го калибра. Второй был 45-й, — он встал. — Я хочу попросить вас опознать преступника по фото.
    У всех у них был самый злодейский вид. Но все же не настолько злодейский, как у того типа. Возможно, так казалось оттого, что я видела его живьем, в полный рост, а не просто на бумаге, на черно-белой фотографии. Там было по две фотографии каждого: в профиль и анфас. Я не смотрела на профили, сосредоточившись на портретах анфас. Именно так было повернуто ко мне его лицо в те несколько ужасных мгновений, там наверху.
    Внезапно я вскочила со стула. Я ткнула указательным пальцем в фотографию, но пока еще не для лейтенанта, а для себя, просто чтобы придержать ее. Я на мгновение закрыла глаза. Потом, вспомнив его лицо четко и ясно, обжигающе ясно, я открыла их. Я скользнула взглядом вдоль своей руки, вниз, до кончика указательного пальца. И лицо на полицейской фотографии совпадало с тем, что горело в моем мозгу, без малейших отклонений.
    Потом я повернулась к Вейлу.
    — Вот лицо человека, которого я видела там, — сказала я.
    Он снова повторил то, что сказал прежде в своем кабинете.
    — Вы хороший, надежный свидетель. Мне понравилось, как вы только что все проделали, — он наклонился над моим плечом и прочел данные под фотографией. — Это Сынок Нельсон. Его уже разыскивают за убийства. За три убийства. Мы давно охотимся за ним.
    Когда мы вернулись в его кабинет, он, наконец, заметил, как я изменилась после его последнего замечания.
    — В чем дело, миссис Шоу? Вы, похоже, встревожились.
    Я махнула дрожащей рукой.
    — Ну, лейтенант, для чего, в конце концов, я пришла сюда? Чтобы позаботиться о своей безопасности, защитить свою жизнь. Этот человек видел меня там, наверху, точно так же, как я видела его. Он знает, что я единственная, кто видел его там. Он попытался убить меня. Он, разумеется, попытается снова, чтобы я не смогла никому рассказать об этом. Теперь, поскольку его уже разыскивают за три убийства, и если вы до сих пор не поймали его, мое опознание не имеет никакого значения: сейчас вы просто будете разыскивать его за четыре убийства. Но это не значит, что вы поймаете его быстрее, чем раньше. А тем временем, что будет со мной? Моя жизнь каждую минуту будет в опасности.
    — Я пошлю кого-нибудь...
    Я тотчас отмахнулась от этого предложения.
    — Нет, вы не можете. Вы думаете, Джим, мой муж, этого не заметит? Он обязательно начнет задавать вопросы, удивляться, что все это значит. Вся история, в конце концов, обязательно выйдет наружу. А именно этого я старалась избежать, когда пришла сюда к вам, добровольно, исключительно по своему собственному желанию.
    Он недоверчиво посмотрел на меня.
    — Вы хотите сказать, что, выбирая между вполне реальным риском для вашей жизни и тем, что ваш муж узнает о вашем невинном участии в этом деле, вы скорее предпочтете рискнуть своей жизнью?
    — Без малейшего колебания, — решительно ответила я.
    Я испугалась и заплатила эти десять тысяч. Теперь, поскольку я заплатила, я боялась, что станет известно, что я заплатила. Я боялась, что он подумает, будто мне, в конце концов, необходимо было что-то скрыть, раз я так испугалась, что заплатила.
    — Вы необыкновенная женщина, — заметил Вейл.
    — Нет, вовсе нет. Счастье — это мыльный пузырь. Стоит только проколоть его, и вы уже не сможете вернуть все как было! Пули этого Сынка Нельсона могут и не попасть в меня. Но если мой мыльный пузырь лопнет, мне уже никогда не починить его. Даже если это будет означать всего лишь, что лет через пять у моего мужа вдруг мелькнет шальная мысль: ‘Нет дыма без огня’. Я не могу этого допустить, я не стану рисковать этим. По сравнению с этим все остальное в жизни для меня не имеет значения, — я встала и направилась к двери.
    Потом мне показалось, что он хочет еще что-то сказать, поэтому я остановилась и оглянулась.
    — Что ж, если вы готовы так рисковать днями и неделями, как насчет того, чтобы пойти на гораздо больший риск, но всего один раз? Покончить со всем этим здесь и сейчас?
    Я ответила на это тем, что отошла от двери, вернулась к его столу и молча села обратно.
    — Вы только что сказали, что напрасно пришли сюда, что теперь мы всего лишь будем разыскивать его за еще одно новое убийство, но мы все еще не будем знать, где искать его. Вы ошибаетесь. Если вы готовы сотрудничать, принять на себя риск, о котором я только что сказал, мы будем знать, где его искать. И это больше, чем было у нас когда-либо прежде.
    Я поняла, что он имеет в виду. Я слегка вздрогнула, но закурила сигарету. Сигарету сотрудничества.
    — Скажите мне, — начал он, — есть ли какие-нибудь уединенные места, куда вы обычно ходите в одиночку, без вашего мужа, без друзей или кого-то в этом роде? Я имею в виду, не нарушая вашего привычного образа жизни.
    Я на мгновение задумалась.
    — Да, — сказала я, — есть.
    ***
    Джимми не возражал, чтобы я занималась благотворительностью, навещая нескольких выбранных мной самой нуждающихся, о которых я случайно узнала, и делала для них, что могу. Однако ему не нравились те районы города, где мне из-за этого иногда приходилось бывать. В особенности ему не нравилась мысль, что в некоторых из этих мест я бываю одна. Снова и снова он просил меня, чтобы я брала кого-нибудь с собой.
    Я навещала их примерно раз в месяц. Я не была профессиональным социальным работником. В моем списке никогда не было больше чем полдюжины имен, и все это были люди, по тем или иным причинам оказавшиеся вне сферы деятельности обычных благотворительных организаций. Без меня они оказались бы брошенными на произвол судьбы.
    Такой была, например, старая миссис Скаленто, которая жила одна и была слишком горда, чтобы обратиться за помощью к городским властям. В любом случае ей нечего было рассчитывать на их помощь: она могла и сама позаботиться о себе, когда чувствовала себя хорошо. Но как раз сейчас она слегла с артритом или чем-то похожим и нуждалась в помощи. Вот туда-то я и отправилась.
    
    Я вышла из такси перед темным, похожим на туннель входом в многоквартирный дом, где она жила. У них никогда не горел свет на лестнице. Но у меня был с собой в сумочке маленький карманный фонарик, как раз для таких случаев. Это было одно из тех мест, куда Джимми особенно не советовал мне ходить одной, тем более вечером. Но недавно я получила более свежие указания... от кое-кого другого.
    Я ощупью пробралась по длинному мрачному коридору, ведущему, как я запомнила по своим прошлым визитам, к лестнице. Когда я нащупала ногой нижнюю ступеньку, и тусклый свет с улицы за моей спиной уже не проникал дальше, я на мгновение остановилась. Я достала из сумочки фонарик, чтобы осветить оставшуюся часть пути наверх.
    Бывало ли у вас такое чувство, будто рядом с вами кто-то есть, хотя вы ничего не видели и не слышали? Я знаю, что животные умеют это чувствовать благодаря своему обонянию. Но здесь обоняние было ни при чем. Просто какой-то импульс, сообщивший мне о чужом присутствии. Сбоку от разбитой лестницы или, возможно, за ней.
    Я вытащила фонарик, и он выбросил вверх маленький белый лучик света на лестницу передо мной раньше, чем я поняла, что нажала на маленькую белую кнопку. Должно быть, по тому, как фонарик дрожал и трясся, точно пьяный, у меня в руке, стало ясно, в какую сторону я собираюсь повернуть его.
    Голос был таким тихим. Таким успокаивающе тихим. Казалось, он раздался совсем рядом со мной, у самого моего локтя.
    — Не поворачивайте свет в эту сторону, миссис Шоу.
    Миссис Шоу. Теперь я поняла, кто это был.
    — Я человек Вейла. Не бойтесь, миссис Шоу. Мы следили за всеми местами, где вы появлялись этим вечером. Просто ведите себя, как обычно.
    Когда я отдышалась, и мое сердце начало колотиться немного медленнее, я двинулась вверх по лестнице, с досадой думая: ‘Дура! Даже ОН САМ не смог бы напугать тебя сильнее!’
    Вот, что я подумала.
    Добравшись до ее двери, я постучала, а потом без лишних церемоний вошла. Мне пришлось сделать это, ведь старая женщина не могла встать на ноги.
    Она, как обычно, сидела в кровати, подложив под спину подушки. Казалось, она не рада видеть меня. Когда я приходила, ее лицо светилось, точно я была ангелом, навестившим ее, и она принималась благословлять меня по-итальянски. Но в этот вечер она просто смотрела на меня с напряженным вниманием, казавшимся почти враждебным. Она не вымолвила ни слова приветствия и только неотрывно смотрела на меня.
    В ее квартире была только эта большая пустая комната, а за ней черная дыра кухни без единого окна. Я закрыла за собой дверь.
    — Ну, как вы себя чувствуете сегодня? — поздоровалась я с ней.
    Она торопливо качнула головой в противоположную от меня сторону, словно ее почти возмутил мой приход сюда, к ней, словно она не желала меня видеть. Я сделала вид, будто не заметила явной неприветливости (не говоря уже о неблагодарности) оказанного мне приема.
    Затхлый воздух в комнате был полон дыма; никто из здешних обитателей не был большим любителем проветривания.
    — Вам не кажется, что было бы неплохо впустить сюда немного свежего воздуха? — предложила я. Я подошла к окну и немного приподняла его нижнюю раму. Она пристально смотрела на меня.
    — А как поживает ваш цветок? — спросила я, слегка наклонившись, чтобы взглянуть на него.
    Я прислала герань в горшочке, чтобы порадовать ее. Она держала ее на подоконнике. На ее лице мелькнуло почти свирепое, мстительное выражение, когда я, выпрямившись, отвернулась от цветка.
    — Вам неча беспокоиться; с ним все в порядке, — просипела она.
    Это были первые слова, сказанные ею с тех пор, как я вошла в комнату. Она сжала трясущиеся пальцы. Или, может быть, она попыталась подать мне таким образом какой-то знак; не знаю.
    Я пододвинула к кровати свое обычное кресло и села возле нее. Она не повернула голову, чтобы взглянуть на меня, и продолжала упрямо смотреть вперед, словно меня здесь вообще не было. Я попыталась расположить ее к себе.
    — Вы уже пользовались этим электрическим радиатором? Уменьшает ли это одеревенелость? Почувствовали ли вы себя хоть немного лучше?
    Она угрюмо проговорила:
    — Куда лучше.
    Теперь она с мрачным и упрямым видом скрестила руки на груди. И, украдкой высунув одну руку из-под другой, несколько раз ткнула ею воздух. Не в мою сторону — в направлении двери.
    Наконец я сказала негромким доверительным тоном:
    — Что вы пытаетесь сказать мне?
    Она повернула голову ко мне. Ее почти беззубый рот приоткрылся в улыбке, выражавшей испуганную мольбу.
    — Ничего я вам не говорю. Что, вы слышали, что я говорю? Говорю я что-нить?
    — Говорить буду я, — раздался новый голос.
    Кто-то вошел в комнату из кухни и стоял позади моего кресла, прямо за его спинкой.
    Я вскочила на ноги, моя грудь вздымалась и опускалась, словно кузнечные мехи. Чья-то рука выскользнула из-за моей спины и вцепилась в мое запястье, твердая, как сталь, и безжалостная. Кресло опрокинулось, его отшвырнули в сторону.
    — Помнишь меня? — вот и все, что он сказал.
    Старуха, словно освободившись от заклятия, принялась болтать, теперь, когда было уже слишком поздно:
    — Синьора! Этот мужчина пришел сюда раньше, он говорит, он знает, вы приходите первого кажный месяц, он будет ждать вас. Я не могу гнать его. Я не могу встать с кровать и звать полисмен. Он говорит, если я скажу вам, что он тут, он стреляет в меня. Все время его пистолет направлен на меня. Я не мочь говорить...
    Он, не отпуская меня, стукнул ее по лбу рукояткой пистолета, и она, оглушенная ударом, упала на подушку. Никогда в жизни я не видела ничего более жестокого.
    Он нанес этот быстрый легкий удар, а потом ловко перехватил пистолет опять за рукоятку.
    — А теперь давай-ка вернемся к тому, на чем мы остановились прошлой ночью, ты и я.
    Я видела, что он собирается застрелить меня прямо здесь и сейчас. Он развернул меня к себе за руку и поднял пистолет так, чтобы он коснулся моего бока. На этот раз он не оставил мне никаких шансов.
    Он отвел меня подальше от кровати — как я предположила, для того, чтобы у меня было достаточно места, куда упасть. Однако это незаметно изменило наше взаимное положение. Он оказался между мной и входной дверью. Он стоял к ней спиной, а я — лицом. Но в тот момент я не могла видеть ни ее, ни что-нибудь еще. Я даже не слышала, как она открылась. Я услышала только, как она тяжело ударилась о стену. И я услышала резкий приказ, перекрывший звук удара.
    — Брось пистолет, Нельсон, тебя держат под прицелом трое!
    На один ужасный миг все замерло, и, казалось, ничего не происходило. Потом давление пистолета ослабло, он скользнул вниз по моему боку и упал на пол.
    Он забыл даже выпустить мою руку, он держал ее до тех пор, пока они не защелкнули наручники на его собственных руках. Полицейские посмотрели на меня:
    — Должно быть, вы заметили его в ту же минуту, как вошли сюда, если предупредили нас так быстро...
    — Нет. Я увидела его только минуту назад, как раз перед тем, как сюда ворвались вы.
    — Тогда, как вы сумели?..
    — Я знала, что он здесь, с той минуты, как вошла в дверь. По застывшему выражению ее лица, по ее глазам, я догадалась, что на нее кто-то надавил, кто-то заставил ее так вести себя. А в комнате было нечем дышать от сигаретного дыма. Он выкурил слишком много сигарет, пока ждал моего появления. Я знала, что сама она не курит. Но, после того как я уже показалась ему, было уже слишком поздно подойти к входной двери и выйти обратно на лестницу: оттуда, где он прятался, он смог бы застрелить меня. Поэтому я подошла к окну под предлогом, что нужно впустить немного воздуха в комнату, и потихоньку вытолкнула горшок с цветком, который стоял у нее на подоконнике, наружу.
    Мужчина, который был у них главным, сказал:
    — Оставьте его пока здесь на пару минут, пусть миссис Икс уедет отсюда первая, прежде чем кто-нибудь сможет заметить ее. Проследи, чтобы она благополучно добралась до дому, Дилон.
    — С ней все будет в порядке? — спросила я.
    — Да, с ней все будет в порядке, мы приглядим за ней.
    — Бедная миссис Скаленто, — сказала я, спускаясь вниз по лестнице с человеком, которому поручили сопровождать меня. — Мне придется купить ей другой цветок.
    ***
    Формальное опознание было недолгим и, как мне показалось, таким же ‘приятным’, как удаление зуба без анестезии. Не знаю уж, зачем им это понадобилось, ведь согласно моему уговору с Вейлом мое собственное имя должно было остаться неизвестным. Все произошло в кабинете у Вейла. У двери поставили надежную охрану, чтобы держать любопытных — даже любопытных из соседних подразделений — на расстоянии.
    — Приведите его.
    Я не поднимала глаз от пола, пока шарканье кожаных ботинок человека, которого притащили сюда вопреки его воле, внезапно не прекратилось.
    — Миссис Икс, это тот человек, которого вы видели в комнате Джона Карпентера на одной из Восточных[6], ночью, около половины пятого, пятнадцатого апреля?
    Мой голос прозвучал точно колокол:
    — Это тот самый человек.
    — Было у него в руке оружие?
    — У него в руке было оружие.
    — Встаньте, пожалуйста, и повторите это под присягой.
    Я встала. Они подтолкнули ко мне Библию, и я положила на нее свою правую руку, словно мы были в суде. Я повторила вслед за человеком, приводившим меня к присяге:
    — ‘... всю правду и ничего, кроме правды’.
    Потом я сказала:
    — Я торжественно клянусь, что видела этого человека с пистолетом в руке в гостиной Джона Карпентера на одной из Восточных улиц, ночью, примерно в половине пятого, пятнадцатого апреля.
    Усталый надтреснутый голос Нельсона нарушил недолгое молчание:
    — Вам не пришить это мне! Я этого не делал, слышьте, вы, я этого не делал!
    — Ну, конечно, не делал. И ты не убивал Малыша Пэтси О'Коннора, правда? И Шинделя? И Дюка Биддермена, в машине, прямо перед дверью его собственного дома? Уведите его!
    — Она подставила меня! Она сама это сделала, а потом сговорилась с вами, чтобы повесить это на меня!
    Они выволокли его, все еще изрыгающего проклятия, вон из кабинета. Закрывшаяся дверь приглушила его вопли, но все еще можно было слышать, как они затихают, удаляясь по коридору. Вейл повернулся ко мне, и его пальцы на миг ободряюще коснулись моей, одетой в перчатку, руки. Может быть, потому, что он увидел, что она немного дрожит, словно это была запоздалая реакция на грубую сцену, только что разыгравшуюся здесь.
    — Ну, вот и все. На этом ваше участие в этом деле заканчивается. Просто возвращайтесь домой и обо всем забудьте.
    Первую часть этого совета я могла выполнить. Однако я сомневалась, что справлюсь со второй.
    — Но я заметила, что вы только что застенографировали мое опознание этого человека, — смущенно пробормотала я.
    — Да, и у меня также есть показания, которые подпишут те два свидетеля, которые были у меня в кабинете и видели, что здесь произошло. Другими словами, я подготовил письменные показания под присягой, подтверждающие, что вы дали эти письменные показания под присягой, так что они не повиснут в воздухе. Но все это не должно волновать вас. У меня также есть разрешение прокуратуры, чтобы в вашем случае действовать подобным образом.
    — Но во время суда не может ли он... не может ли его адвокат потребовать, чтобы вы вызвали меня для перекрестного допроса?
    — Пусть себе. Прокуратура учитывает это при подготовке к процессу. Я готов выступить вместо вас, в качестве вашего доверенного лица, если потребуется. И лейтенант полиции я или нет, не думаю, что я такой свидетель, на чьи показания можно не обращать внимания.
    Похоже, он подготовился к любым непредвиденным случайностям. Я почувствовала себя гораздо лучше.
    Он пожал мне руку.
    — Я выполняю свою часть уговора. Вы выходите из этого дела. О вас не узнает никто, кроме нас,— он сказал детективу, стоявшему за дверью. — Отведите эту леди к специальной ведомственной машине, которая уже ждет ее снаружи. Держитесь рядом с ней, и держите всех остальных на расстоянии. Доставьте ее к боковому входу универмага ‘Кай’.
    Это был самый большой универмаг в городе. Я зашла внутрь, пересекла его по диагонали, не останавливаясь, чтобы что-нибудь купить, и через минуту села в такси у главного входа и поехала домой.
    ***
    В следующие несколько недель о случившемся говорил весь город, так что я не удивилась, когда эта история, наконец, проникла даже в замкнутый мирок Джимми. Я удивилась только, что этого не произошло гораздо раньше. Но все мировые новости для Джимми сводились лишь к котировкам акций в бегущей строке.
    Во время судебного процесса выяснилось, что Карпентер зарабатывал на жизнь шантажом респектабельных, занимающих видное положение в обществе женщин. Это попытались использовать как защита, так (хотя уже по другим соображениям) и обвинение. И это, как я полагаю, превратило все дело в нечто большее, чем просто еще одно убийство в преступном мире. Во всяком случае, половина мужчин в городе шептались, что это жена ‘другого парня’, а вторая половина выглядела такой задумчивой, словно они мысленно что-то проверяли и высчитывали.
    Джимми прочел об этом деле как-то вечером — это случилось ближе к концу процесса, продолжавшегося уже несколько недель — и он принялся обсуждать его со мной.
    Я с безразличным видом вертела в руке свою крошечную кофейную чашку и смотрела вниз, на нее.
    — Думаешь, та женщина действительно существует? — лениво спросила я. — Или он и его адвокат просто выдумали ее, и вопят о ней, чтобы отвлечь внимание от его собственного преступления?
    Он неуверенно поморщился и ответил не сразу. Но долго не иметь собственного мнения было непохоже на Джимми; вот почему он стал таким успешным. Оно складывалось медленно; я почти видела, как оно формируется прямо у меня на глазах. Сначала он задумчиво пожевал губу. Потом рассеянно кивнул. Потом заговорил.
    — Да. Не знаю почему, но... у меня такое чувство, что они говорят правду, какими бы лжецами они ни были. Я не удивился бы, если бы там наверху в ту ночь была какая-то женщина. Я заметил, что обвинение не отрицает этого, они просто каждый раз прекращают разговор. Вот что наполовину заставило меня поверить...
    
    До сих пор они не воспользовались ни одним из запасных вариантов, подготовленных Вейлом, на случай если бы остались обоснованные сомнения: не предъявили показания под присягой, подтверждающие мои показания под присягой; и Вейл не выступил свидетелем вместо меня. Возможно, они приберегали это для эффектного завершения дела, или, может быть, они вообще не собирались их выкладывать, решив, что, в сущности, они в них не нуждаются. Мой главная работа состояла в том, что я опознала Сынка Нельсона и помогла им поймать его в ловушку, и об этом можно было не упоминать без какого-либо вреда для их дела. К тому же, что я могла бы добавить? Только несущественные подробности к обвинению, основанному на необычайно сильных косвенных доказательствах. Они даже нашли кого-то, видевшего его — Нельсона, — выбегавшего из соседнего дома, все еще с пистолетом в руках, а дверь квартиры Карпентера и две двери на крышу были обнаружены распахнутыми настежь.
    Но было одно обстоятельство, которое я никак не могла понять. Я решила спросить об этом у него, хотя и очень осторожно.
    — Но почему они — Нельсон и его адвокат — твердят об этой женщине? На что они рассчитывают? Мне кажется, что им скорее навредит, чем поможет, если они найдут ее...
    Он пожал плечами.
    — Видимо, они придумали какой-то способ, каким, по их мнению, она могла бы помочь им. Должно быть, они что-то прячут в рукаве. Не знаю. Я не могу догадаться, что происходит в извращенном уме нечистоплотных адвокатов и их клиентов, — он с отвращением отбросил газету в сторону, словно уже потерял всякий интерес к этой теме, и закончил завершающим комментарием. — Во всяком случае, если такая женщина там была — а очень похоже, что это так — она просто дура. Ей следовало бы пойти к своему мужу, кем бы он ни был, и довериться ему, прежде чем лезть в такую трясину.
    ‘Легко сказать’, — с горечью подумала я
    — Может быть, она боялась, — заметила я, — боялась, что он не поверит ей или неправильно истолкует...
    Поднимаясь на ноги, он одарил меня презрительным взглядом, словно подумал, что я и сама такая же дура, если могла сказать подобное.
    — Правильный муж, — сказал он, неторопливо направившись в соседнюю комнату, — поймет все и простит все. Он обо всем позаботится. И, самое главное — он не будет говорить об этом.
    ‘О, да, — подумала я, — все это прекрасно работает в теории и на бумаге. Но попробуйте только проделать это в реальной жизни, и увидите, какой разразится скандал!’
    ***
    После этого он только один раз снова заговорил об этом.
    — Вижу, он получит электрический стул.
    — Кто? — спросила я. Я знала об этом уже с 9 часов утра, когда к нам домой принесли первые газеты.
    — Тот тип... как же его звали, Детское Личико... нет, Сынок Нельсон.
    — В самом деле? — переспросила я светским тоном.
    Он сделал вид, что щелкает выключателем в моей комнате, чтобы поторопить меня. Почему-то это заставило меня вспомнить о рубильнике, включающем ток в камере смертников. Тут вошла горничная и сказала:
    — Там у двери какой-то человек хочет видеть вас, мадам.
    Что-то в этом испугало меня еще до того, как я узнала о том, чего надо было бояться. Я вскочила со стула.
    — Кто он? Что ему нужно? — я увидела, что она смотрит на меня с любопытством, словно удивляясь, что заставило меня так перепугаться из-за самого обычного сообщения. Я попыталась скрыть свой страх, махнув рукой:
    — Проводите его сюда.
    Я узнала его с первого взгляда, едва он вошел. Однако я не могла не удивиться, как я смогла заранее догадаться, что произойдет нечто подобное. Я подошла и закрыла дверь. У него хватило сообразительности подождать, пока я это сделаю.
    — Я из офиса Вейла...
    Я перебила его:
    — Ему не следовало посылать вас сюда! Я думала, он обещал, что для меня со всем этим покончено! Что еще он теперь хочет?
    — Сынка Нельсона увезут на трехчасовом поезде в тюрьму, предназначенную для приведения в исполнение смертных приговоров. Он умоляет дать ему последний шанс поговорить с вами, прежде чем его отправят...
    — Выходит, даже он знает, кто я? Вот как Вейл держит свое слово!
    — Нет, он не знает вашего имени, ничего подобного. Он только знает, что вы видели его там, и что именно благодаря вам мы его поймали.
    — Я могу поговорить с Вейлом у него в кабинете? Отвезите меня к нему.
    — Да, мэм. Он послал меня сюда вместо того, чтобы позвонить самому, только потому, что подумал, что кто-нибудь другой может случайно подслушать звонок... Он сейчас здесь.
    — Вейл? А что насчет этого? — резко спросила я.
    — Не ходите к нему, миссис Икс. Ничего хорошего из этого не выйдет. Вы ничего ему не должны.
    — Прекрасно, тогда зачем было посылать кого-то сюда, чтобы сообщить мне об этом?
    — Просто, чтобы предоставить вам выбор в этом деле, чтобы вы узнали, что он спрашивает вас. Но вы вольны делать с этим, что пожелаете. Если хотите знать мое мнение, вам вовсе незачем еще раз видеться с ним. Его судили и приговорили. Вы ничего не сможете для него сделать.
    — Но он, видимо, думает, что могу. Иначе он не просил бы меня. И если я откажусь, полагаю, он умрет, проклиная меня...
    — Пусть себе. Все они кого-нибудь проклинают, и никогда — того, кого следовало бы, то есть себя. Забудьте о нем. Не стоит беспокоиться о таких вещах.
    Но он уже привык к таким вещам, я — нет.
    — Здесь есть какой-нибудь риск?
    — Что вас узнают? Нет, ни малейшего. Я лично об этом позабочусь. Но, как я уже сказал, если желаете знать мое мнение, я не вижу никакой необходимости...
    
    Я все-таки поехала. Может, потому, что я женщина. Любопытство, знаете ли. Я имею в виду, мне хотелось узнать, чего он хочет. Я должна была поехать ради своего собственного удовлетворения и душевного покоя. Вспомните: я не жаждала его крови. Главной целью моего похода в полицию было вовсе не стремление отнять его жизнь. Я хотела только защитить свою. Эта цель была достигнута с той минуты, как его арестовали; незачем было его казнить, чтобы я оказалась в еще большей безопасности, чем уже была.
    Я не думала, что могу что-нибудь сделать для него. Вейл тоже так не думал. Но почему бы, в конце концов, мне не послушать, что, по мнению Сынка, я могу сделать?
    Я надела такую плотную вуаль, что сама едва могла хоть что-то видеть сквозь нее. Не из-за самого Нельсона, он уже видел мое лицо так ясно, как только возможно, в ту ночь у Карпентера, но чтобы избежать любого риска, когда я буду входить или выходить оттуда. Человек Вейла проехал со мной до самого здания тюрьмы. Там меня встретил Вейл и проводил в камеру. Они не оставили меня возле сетки, через которую заключенные обычно общаются с друзьями и родственниками. Они отвели меня прямо в камеру, чтобы мое присутствие привлекло как можно меньше внимания.
    Он с надеждой вскочил на ноги. Казалось, на нем уже лежала тень того, что вскоре должно было случиться. Как у всех смертников, подумала я. Я никогда раньше ни одного не видела. Он сказал:
    — Откуда мне знать, что это она?
    Я подняла вуаль.
    — Ага, — сказал он, мрачно кивнув. — Ага. — Он повернулся к Вейлу. — Почему тут нет Скаленцы? Он мог бы изложить все это получше, чем я.
    Вейл наклонился и взял меня за руку
    — Нет, ни адвокатов, ни кого-то еще. Говорите, что вы хотели, да побыстрей, или она уйдет со мной прямо сейчас.
    Он посмотрел на меня еще раз.
    — Я хочу говорить с вами наедине.
    — Он думает, я вас запугиваю, — язвительно сказал Вейл. Он посмотрел на меня, ожидая ответа.
    — Все в порядке, — тихо сказала я.
    — Я буду совсем близко, снаружи, — обещал он. — Не беспокойтесь.
    Нельсон шагнул вперед. Трудно, я думаю, умолять, когда от этого зависит вся твоя жизнь.
    — Послушайте, — неловко начал он, — я не знаю, кто вы, но вы можете спасти меня. Только вы одна.
    — Я? Почему вы обратились ко мне? Я никогда не говорила, что вы убили Карпентера. Я сказала только, что видела вас там.
    — Знаю. Знаю. Но выслушайте меня, просто выслушайте меня, хорошо? Карпентер был убит пулей из 45-го, помните, они притащили ее на мой след? — Он назвал это ‘след’, бедный, богом забытый дьявол.
    — Я не была на вашем суде[7].
    Он торопливо продолжал, не слушая меня.
    — У меня есть 45-й, да. Они схватили меня с ним в руке. Но они не доказали, что пуля, которую они достали из него, выпущена из моего пистолета!
    — Газеты писали, что они не могли, насколько я помню. Что пуля прошла насквозь, или, точнее, застряла в тонком портсигаре, который был у Карпентера в кармане. Ему в сердце попала не пуля, на самом деле это был осколок портсигара, вбитый в него пулей. Сама пуля расплющилась, из-за этого портсигара все отличительные признаки были уничтожены, так что они не могли ничего проверить с помощью своей — как там они называют эти научные методы — баллистики или что-то еще. Но все-таки — зачем вы обратились ко мне? Я не говорила, что вы стреляли в него...
    — Нет, но вы не сказали, что я стрелял в вас. И это — то, как вы можете спасти меня, это мой единственный шанс!
    — Я не понима...
    На самом деле он не схватил меня и не начал трясти, а только сделал движение руками.
    — Вы не понимаете? Не понимаете? Я не мог воспользоваться своим пистолетом, когда они схватили меня; они взяли меня без единого выстрела. Когда они его у меня забрали, он был точно в том же виде, как в ту ночь, у Карпентера. Не хватает только одной пули, остальные пять все еще в нем. Это доказывает, что я сделал всего один выстрел в ту ночь. Выстрел в вас, на лестнице. Я подумал об этом только сейчас, когда было уже слишком поздно. Если только вы скажете им, что я стрелял в вас на лестнице, и только одной пули не хватает, это докажет, что мой выстрел не мог попасть в Карпентера! Если только вы скажете им!
    — Все, что она сделает или не сделает, не стоит и выеденного яйца, — прогремел вдруг голос Вейла из-за двери камеры. Он, должно быть, стоял чуть в стороне, и слышал весь наш разговор. Он вернулся в камеру и коротко махнул мне рукой. — Езжайте домой, миссис Икс. Езжайте домой и забудьте об этом деле! Он мог шестьдесят раз перезарядить свой пистолет с того времени, когда был убит Карпентер и до той минуты, когда мы взяли его!
    — Но люди в доме слышали только один выстрел! — завопил Нельсон. — Так они сказали, все они...
    — Потому что только один выстрел и был снаружи, где они могли слышать его. Другой был в квартире Карпентера, там его было не слышно. Это совершенно ничего тебе не дает! — он взял меня за руку, вежливо, но решительно. — Идемте, миссис Икс. Не тратьте здесь понапрасну свое время. Что за нахальство у этой пташки! Он пытался убить вас тем самым выстрелом, про который он тут говорит. А теперь пытается обратить этот выстрел к своей выгоде с вашей же помощью!
    
    По дороге в кабинет он сказал мне:
    — Он все-таки задел вас за живое этой историей, верно? Я понял это по вашему виду. Этого-то он и добивался.
    — Но он стрелял в меня на лестнице, — пробормотала я.
    — Тогда почему мы не нашли пулю, застрявшую где-нибудь там?
    — Она могла вылететь через приоткрытое окно. Я пробегала мимо него, я вспом...
    Он махнул на меня рукой, словно вся эта идея были нелепа.
    — Вам кто-нибудь мешал сказать, что он стрелял в вас?
    — Нет.
    — У вас была возможность сказать, стрелял он в вас или нет?
    — Да.
    — Тогда идите домой и забудьте об этом. Я не позволю вам разрушить свою жизнь из-за этой крысы, если только смогу. Он четырежды должен бы поплатиться своей грязной шкурой. Вся эта история — в некотором роде просто спор ни о чем, не так ли? Они не могут казнить его там, куда он отправляется, больше чем один раз, за одно убийство. И мы уже доказали его вину в трех других. Если бы его даже оправдали именно за это дело, за которое его только что осудили, вы, что, думаете, он бы вышел на свободу? Да никогда в жизни! Он просто был бы осужден за одно из трех оставшихся, и его бы все равно приговорили к смерти.
    ***
    Сообщение о казни было крошечным и спрятано так далеко, на последних страницах газеты, что его можно было пропустить десятки раз, если только не искать специально.
    Что ж, теперь его больше нет. К чему спрашивать себя, могла ли я спасти его? Вейл сказал, что он не допустил бы этого, даже если бы я могла. И он беспокоился не об одном лишь моем благополучии. Полиция тоже хочет побед. Они тяжело работают ради них; и они всего лишь люди. Справедливость — не точная наука, она относительна. Дело не только в том, чтобы пересчитать пули, оставшиеся в пистолете, а потом объявить о невиновности, если одна оказалась лишней. Важно еще многое другое: желал ли человек, в руке у которого был пистолет, убить? Убивал ли он раньше? Пытался ли он убить снова, даже когда его пуля не попала в меня и вылетела в открытое окно?
    И я не могла бы спасти его, сейчас я это знала. Моего свидетельства было недостаточно, чтобы его оправдать. Напротив, это могло бы иметь совершенно обратный эффект, и даже усилило бы обвинения против него. Ведь если он хотел убить меня, чтобы никто не узнал, что он там был, — разве это не подтверждает, что он хотел скрыть нечто гораздо более серьезное, чем просто незаконное проникновение? Что на самом деле ему нужно было скрыть только что совершенное убийство?
    Я лишь погубила бы все свое будущее, а его этой ночью все равно казнили бы.
    Я махнула рукой, лежавшей на столешнице комода, отправив его смерть туда же, куда и его жизнь: в мусорное ведро.
    Я пошла одеваться для вечера.
    Нет, никаких сережек. Я не могу рассказать, что у меня осталась только одна сережка. Я чувствовала это всем сердцем. Я вынула оставшуюся сережку, и тут что-то случилось с моими глазами. В шкатулке лежала еще одна!
    Земля едва не ушла у меня из-под ног. Мне пришлось ухватиться за край комода и почти повиснуть на нем, пока приступ головокружения не прошел.
    Джимми был уже одет и ждал меня в соседней комнате. Я вышла к нему со шкатулкой и всем остальным. Я была бледна, как статуя.
    — Кто положил вторую сережку обратно? Я думала, что потеряла ее.
    Он выглядел так, словно на мгновение это удивило и его самого. Потом я увидела, как его лицо прояснилось.
    — Ох, теперь я вспомнил. Ну, конечно, я сам положил ее на место. Тебя тогда не было дома.
    Я сглотнула.
    — Я не открывала эту шкатулку с той ночи, которую провела с Перри.
    Я видела, как он пытается вспомнить.
    — Ну, да, должно быть, это было именно тогда. В тот вечер, помню, я остался дома и всю ночь заполнял налоговую декларацию. Потом я вышел размять ноги, немного подышать свежим воздухом. И как раз, когда я возвращался обратно, столкнулся с молочником. Он стоял там, возле нашей двери, и был чем-то ужасно взволнован. Он бросился ко мне. ‘Мистер Шоу, посмотрите, что я только что нашел в пустой бутылке у вашей двери. Понимаете, там, в горлышке, была записка, свернутая воронкой, и это свалилось в нее и осталось там’. Потом, когда я зашел в твою комнату с этой сережкой, я увидел, что ты еще не вернулась домой, тебя все еще не было. Поэтому я положил ее в шкатулку и пошел спать. Должно быть, ты уронила ее по дороге, когда выходила из дому, — он замолчал и поглядел на меня. — У тебя такое забавное выражение лица. Что ты думаешь обо всем этом?
    — Ох, ничего, — я повернулась и пошла, чтобы взять свою шаль, — Я только что подумала, — прибавила я через плечо, — какая смешная штука жизнь. О чем бы ни была та пьеса, которую мы собираемся посмотреть нынче вечером, она не может сравниться с реальностью — с ее опасностями, с ее взлетами и падениями, с ее безумными, невероятными поворотами.
    ***
    Позже, лежа без сна, я думала об этом; лежала, снова и снова перебирая в уме все случившееся. Теперь я вспомнила, как трясла ключ, пытаясь открыть им дверь, когда в первый раз вернулась домой. Как раз тогда-то сережка, должно быть, расстегнулась и выпала. Теперь я вспомнила, что даже слышала, как она весело звякнула о стекло, упав в горлышко бутылки. Только тогда я подумала, что бутылку задел кончик моей туфельки. Если бы я только потрудилась нагнуться и посмотреть!
     Все эти мучения, все эти усилия, весь этот ужас — понапрасну. Мне незачем было приходить к Карпентеру во второй раз!
    Что ж, по крайней мере молочник оказался честным человеком, и это было для меня едва ли не единственным приятным моментом во всей этой истории. Даже если Джимми что-нибудь дал ему, когда он нашел сережку, он заслужил небольшое добавочное вознаграждение.
    Я посмотрела на светящийся циферблат часов на противоположной стене и увидела, что ночь почти прошла, и было как раз то время, когда он, совершая свой обход, обычно приносил молоко к нашей двери. Повинуясь внезапному побуждению, я встала, накинула что-то на себя, взяла из письменного стола две десятидолларовые купюры и прошла к входной двери. Я оказалась там как раз вовремя.
    — Билл, тут кое-что для вас за то, что вы нашли тогда мою бриллиантовую сережку, — я попыталась вложить деньги ему в руку.
    Он не разжал ее.
    — Какая сережка, миссис Шоу?
    — Понимаете, она упала в пустую молочную бутылку, стоявшую у двери. Моя бриллиантовая сережка с изумрудом в середине.
    Он действительно был честным человеком.
    — Нет, мэм. Я никогда не находил вашей бриллиантовой сережки. Я вообще ни разу не находил никакой бриллиантовой сережки. Я уверен, что запомнил бы, если бы это случилось.
    Мне удалось проговорить:
    — Доброй ночи, Билл, — и я поскорее закрыла дверь.
    
    Расстояние от входной двери до нашей спальни было невелико. Однако мне понадобилось много времени, чтобы преодолеть его.
    Я стояла и глядела на Джимми. Его рука высунулась за край матраса, как это бывает у спящих. Я наклонилась и накрыла ее своей, нежно пожав, словно заключая безмолвный союз. Но не настолько сильно, чтобы разбудить его. Я вспомнила то, что он недавно сказал мне.
    ‘Правильный муж поймет все и простит все. Он обо всем позаботится. И, самое главное — он не будет говорить об этом’. 1^sted:｢nv｣ ‘Flynn’s Detective Fiction’, Feb 1943 ■ Перевод: Эстер Кецлах ｢псевдоним｣ ■ Публикация на форуме: 07.08.2022 г. ■ Переведено по изданию: EQMM, Feb 1946
• ЕСЛИ БЫ МЕРТВЫЕ МОГЛИ ГОВОРИТЬ
    ‘If the Dead Could Talk’  Он находился в маленькой полутемной комнатке где-то неподалеку от арены. Он казался таким бодрым в своей тунике, украшенной блестками. Он выглядел таким сильным в трико, обтягивающем его мускулистые бедра. Он смотрелся таким беззаботным и жизнерадостным, если глядеть с той стороны его лица, где все еще блестел розовато-коричневый жирный грим. И он был на вид таким мертвым.
    У двери стояли два клоуна с тем печальным выражением на лицах, которое всегда у них появляется, когда слишком близко подходишь к этим комикам. Здесь же были и римский возничий в сверкающей кирасе, шлеме с плюмажем и килте, и наездница в пышной розовой юбке. Всего лишь минута, чтобы бросить последний взгляд. Потом они все повернулись и молча вышли из комнаты. Представление продолжалось, и они должны были вернуться на арену. Но кое-кто остался.
    Осталась девушка, участница его номера. Поверх ее колготок сейчас была рабочая накидка. Девушка смотрела на него сверху вниз. Просто смотрела. Рядом стоял молодой парень, третий участник того же номера. Одной рукой он обнимал девушку за плечи. Вторая его рука висела, как плеть. Ее запястье и ладонь были обмотаны пропитанной кровью марлевой повязкой, как будто парень повредил руку во время выступления.
    Парень не отрывал взгляда от девушки. Он смотрел только на нее, а не на неподвижную фигуру, на которую смотрела она.
    Оба молчали. Да и что тут можно было сказать? Такое могло случиться с кем угодно.
    И еще там был детектив, который что-то записывал в блокнот. Свою работу он уже закончил. Он всех опросил, все осмотрел и мысленно реконструировал события. Никакой тайны не было. Несколько сотен человек видели, как все случилось. Детектив выяснил все, что ему нужно было выяснить. Он узнал все, что могли ему сказать. Все, что могли сказать живые.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Я знал, что убью его. Знал с той самой ночи, когда она сказала: ‘Прости, Джо, но я выбрала его, а не тебя’. Я это знал. Только не знал, когда и как. Вот такой я человек. Такова моя кровь, моя натура. Я не смог бы этого изменить, даже если бы попытался.
    Всеми известными мне способами я пробовал себя обуздать. Бесполезно. Я знал, что это все равно произойдет. И я знал, что предотвратить это невозможно. Я знал.
    Я намеревался увидеть, как он когда-нибудь ее поцелует или даже просто посмотрит на нее особенным взглядом, который бы означал, что она — его, а не моя. И это привело бы к закономерному финалу, хотел я того или нет.
    Странные вещи творятся в мире. Чем больше ты дружишь с человеком, тем сильнее его ненавидишь, когда он что-то у тебя отнимает. А мы были с ним очень дружны. Мы были практически братьями во всем, кроме разве что крови.
    Вот как началась наша дружба. В одну и ту же ночь мы оба сбежали. Каждый из своего дома. Мы были примерно одного возраста. Мне было четырнадцать, и я был немного старше. И он, и я решили присоединиться к бродячему цирку, который колесил по нашему краю. Сначала представления шли в его городке. Потом цирковые фургоны перевалили через холм, и артисты выступали в моем городе. Что еще могло бы сильнее скрепить нашу дружбу?
    При лунном свете я пробирался вдоль товарняка, стоявшего на станции, высматривал сторожа и пытался найти хоть один открытый вагон, когда ко мне вдруг протянулась рука и тихий голос прошептал: ‘Лезь скорее сюда’.
    По голосу я понял, что это был кто-то моего возраста, поэтому я ухватился за руку и через узкую черную щель ввалился внутрь вагона. Мы задвинули за собой дверь и познакомились в темноте, как это делают сбежавшие подростки.
    — Я Томми Слоан, — сказал он. — А тебя как зовут?
    — Джо Кросби. Ты тоже в бегах?
    — Хочу пристроиться к бродячему цирку.
    — Я тоже.
    Нам не показалось странным, что у нас обоих возникла одна и та же идея, и мы встретились вот так вот, в ту же самую ночь, когда оба решились на побег. Странным нам могло бы показаться то, что один из нас когда-нибудь захочет убить другого.
    — Я слышал, как они говорили, что теперь раскинут шатер в Гловерсвилле. Этот поезд поедет как раз туда. Я это знаю, потому что подслушал разговор стрелочников. Нам нужно просто затаиться и ждать.
    В темноте он поделился со мной своим последним крекером.
    — Я хочу попасть в номер на трапеции. Там, где мужчина, женщина и маленькая девочка прыгают с одной перекладины на другую. И все на такой большой высоте.
    Он мечтательно вздохнул.
    Меня тоже интересовал номер на трапеции. Я должен был освоить этот воздушный полет. И не спрашивайте меня почему. Думаю, именно так на свете появляются настоящие цирковые артисты.
    — Как считаешь, они нас примут? — спросил он.
    — Не сразу. Надо долго учиться. Но, может, они позволят нам тренироваться вместе с ними.
    Во тьме товарного вагона мы оба тоскливо повздыхали.
    — Я не хочу быть никем другим, — тихо произнес он. — Только акробатом на трапеции.
    — Я тоже, — эхом отозвался я.
    В разное время такие слова повторяли, наверное, тысячи подростков. Теперь их стало на двух человек больше, потому что мы тоже это сказали.
    Вереница товарных вагонов дернулась; поезд медленно пополз вперед. Новая жизнь началась.
    
    Вот так это было.
    Когда они поняли, что прогнать нас не получится, и когда они узнали, что мы оба из не очень-то благополучных семей, чтобы стоило отправлять нас обратно, они взяли нас с собой и стали обучать. Мамаша Биссел заботилась о нас, как родная мать. Нас заставляли делать растяжки и шпагаты, пока наши молодые мышцы еще были податливы и не задубели. Только так можно воспитать гибкого и ловкого гимнаста.
    Мы все еще были на уровне приготовишек, когда однажды ночью не стало Матушки. Мы оба плакали, как будто она действительно была нашей родной матерью.
    Как только мы пришли в себя, Папаша сразу взял нас в номер. Он должен был это сделать, чтобы сохранить представление. В любом случае к тому моменту мы уже были готовы. Для нас это был особенный вечер. Мы впервые при зрителях встали на воздушную платформу рядом с Папашей и... с ней. Высокие, сухощавые, в новых трико, мы уже были не просто ‘на подхвате’, а самостоятельно прыгали с трапеции на трапецию. Говорят, что когда ты становишься артистом, это так проникает в твою кровь, что ты никогда уже не захочешь быть кем-то другим. В тот вечер мы оба, Томми и я, поняли, что, как только ты пролетишь — быстро и уверенно — между двумя воздушными перекладинами, ты уже не сможешь променять это ни на что другое.
    Некоторое время мы выступали квартетом. Потом Папаша тоже вышел из игры. Старея, он начал терять силу и ловкость. Зато он научил нас всему, что знал и умел сам. Мы оставили его в одном частном пансионе и навещали всякий раз, когда проезжали через этот городок. Потом, где-то после пары сезонов, необходимость бывать в пансионе отпала. Такова жизнь; смерть манит нас за грань, и эта грань неумолимо приближается.
    
    Остались двое молодых парней и девушка. Мы больше не выглядели долговязыми подростками в колготках. Мы возмужали и заматерели. Мы усложнили номер. Мы работали над тройным сальто с завязанными глазами, заканчивающимся обратным хватом, который показал нам Папаша. Работали до тех пор, пока не довели прыжок до совершенства. Еще мы убрали страховочную сетку. В любом случае сетка — это не более чем психологическая поддержка. Ничего не должно было случиться. Наш номер был отточен до блеска.
    Они оба — она и Томми — освоили этот прыжок. Просто для того, чтобы всегда иметь запасной вариант на случай, если однажды вдруг что-то пойдет не так, и мы не сможем правильно отработать наш номер. Это вполне оправданно. В нашем деле возможны любые случайности. Кто-то может съесть на ужин несвежей рыбы, и завтра у него заболит живот. Или, скажем, можно случайно травмировать руку.
    Прыгали в основном она и Томми. Я всегда был на принимающей трапеции, поскольку мой вес был больше, и мне было труднее совершать воздушные кульбиты. Также я был выше его на добрых полголовы, а это означало, что он или она могли делать три полных оборота в воздухе за меньшее время, чем потребовалось бы мне.
    Все главные прыжки выполнял обычно Томми. Она же была, скорее, украшением номера и чаще исполняла роль ассистентки. Она была так прекрасна, когда завязывала ему глаза и придерживала за локоть на краю платформы. Это смотрелось лучше, чем если бы девушка рисковала своей головой, а мужчина просто бы наблюдал за ней. Зрелищность превыше всего. Это нужно было учитывать.
    Благодаря всему этому у нас была хорошая касса. И через какое-то время мы уже не выступали под шатрами шапито. Вместо этого: наши имена на огромных афишах, зимние гастроли во Флориде, летние — в Нью-Йорке. И все такое прочее.
    И с каждым сезоном она становилась все прекраснее. Натали. Мы всюду ходили втроем. Всегда только втроем. И она всегда посередине, со смеющимися глазами и золотистыми кудрями. Это было нормально, пока мы были просто двумя подростками и одной девочкой. Но со временем мы перестали быть двумя подростками и одной девочкой. Мы стали двумя мужчинами и одной женщиной. Прежние отношения кончились. Она не могла любить нас обоих так, как любила до сих пор. Да и мы сами не хотели бы этого.
    
    Все произошло очень быстро. Это было, как вспышка. Она постучала в дверь моей комнаты в тот вечер, когда впервые это поняла. Кажется, это было в Толедо. Его с ней не было. Должно быть, он остался где-то снаружи, романтично считая звезды на небе.
    — Прости, Джо, — сказала она, — но это будет он, а не ты. Сегодня я в этом убедилась. Ты просил, чтобы я сказала, вот я и говорю.
    Я ничего не ответил. Просто стоял и молчал.
    — Спокойной ночи, Джо, — тихо промолвила она.
    И я закрыл дверь.
    Не сразу я осознал, насколько все станет плохо. Это потому, что до сих пор я думал только о ней, а не о них двоих, как о паре. Яд еще не был впрыснут.
    Где бы мы ни останавливались, мы с ним всегда снимали одну комнату на двоих. Поэтому, когда позже он пришел один, и я услышал, как, раздеваясь в темноте, он насвистывал себе под нос, я окончательно понял, насколько все будет плохо. И я уже знал, что убью его, но не позволю ему забрать ее от меня.
    Я пытался сдержаться. День за днем. Но рано или поздно это должно было случиться. Я ничего не мог с этим поделать. Я был одержим.
    Развязка приближалась медленно, но неотвратимо. До ужаса неотвратимо. Каждый взгляд, который они бросали друг на друга за обеденным столом, каждая прогулка, которую они совершали вместе, каждое тайное рукопожатие, которое, как они думали, никто не замечал, приближало эту развязку.
    Пистолет я купил в Сент-Луисе. Знал я там одного парня, который работал в ломбарде у реки в восточной части города. Как-то раз мы застряли в Сент-Луисе и сдали в ломбард часть нашего циркового оборудования. Парень продал мне пистолет, не задавая лишних вопросов.
    Потом мы двинулись дальше, и однажды вечером настал момент, которого я долго ждал. Она должна была встретиться с ним в каком-то парке на окраине города. Но у нее сразу после представления появились какие-то дела, и он, вместо того чтобы ее подождать, оставил ей записку, в которой сообщил, где будет, когда она освободится. Это был мой шанс. Я видел, как он наполовину подсунул записку под дверь ее комнаты; и как только он ушел, я порвал записку, чтобы она не знала, куда идти его искать. Потом я дал ему фору минут на десять-пятнадцать, после чего последовал за ним. С пистолетом.
    Это место находилось в большом лесопарке на окраине города. Освещенных участков, где были проложены дорожки для прогулок и стояли беседки, было немного. В дальних зарослях царила кромешная тьма. Хорошее место для того, что я задумал. Просто отличное. Я сам не смог бы выбрать ничего лучше.
    Я его нашел. Он сидел в небольшом кафе, пил шипучку и ждал ее. Я сказал ему, что она попросила меня найти его и сказать, что она не придет, что она устала и решила лечь спать. Он сразу захотел вернуться, но мне удалось отговорить его от этого. Я уговорил его пойти со мной прогуляться. И мало-помалу, незаметно для него, я увлек его подальше от света фонарей, глубже и глубже в заросли леса. Наконец мы ушли достаточно далеко, чтобы поблизости не было людей, которые могли бы что-то увидеть. Или даже услышать выстрел.
    Я собирался обставить все как несчастный случай. Это было несложно. Скажу потом, что мы просто осматривали пистолет, который случайно выстрелил, и пуля попала в него. Или скажу, что я стрелял в какую-нибудь белку, а он внезапно вышел из-за дерева и оказался на линии огня. Никто никогда не смог бы доказать, что все было не так.
    Мы вышли на небольшую полянку, затерянную среди деревьев, и уселись на траву. Даже сейчас этот дуралей не мог держать рот на замке, не мог не говорить о ней. Все твердил мне, какая она замечательная (как будто я этого не знал!) и как ему повезло.
    ‘Нет, тебе совсем не повезло’, — подумал я, нащупывая пистолет в кармане.
    Не вытаскивая сигарету изо рта, я достал пистолет и снял его с предохранителя. Затем я приподнялся на локте и медленно направил на него дуло. Он смотрел в другую сторону. Когда же он повернул голову и увидел оружие, то не испугался, а спросил меня — с какой-то даже дружелюбной ленцой, растягивая слова, — где это я раздобыл пистолет и зачем таскаю его с собой.
    Я ничего не ответил.
    Тогда он засмеялся, отмахнулся от меня рукой, как от комара, и сказал:
    — Хватит, Джо. Не направляй его на меня, а то он может выстрелить.
    Я не двигался. Думаю, он решил, что я с ним шучу. Он сжал кулак и притворно замахнулся, как бы целясь мне в челюсть.
    Я не мог этого сделать, пока его ухмыляющееся лицо было так близко от моего собственного. Это было помехой. Вместо его физиономии я видел перед собой лицо четырнадцатилетнего паренька, помогавшего мне забраться в товарный вагон. Я увидел лицо своего партнера, стоявшего рядом со мной на воздушной платформе в день нашего первого совместного выступления, когда Папаша впервые выпустил нас на публику. Он тогда еще тихо спросил меня: ‘Ты нервничаешь, Джо?’ И прошептал уголком рта: ‘Боже, у меня коленки трясутся’.
    Нет, я не мог этого сделать. Это было выше моих сил. Я порывисто вскочил на ноги и пробормотал:
    — С меня хватит. Я ухожу.
    И я стал удаляться.
    Охваченный удивлением, он еще с минуту оставался на месте. Потом тоже вскочил с земли и попытался догнать меня, как последний дурак. Он не понимал, что сегодня ему крупно повезло.
    — В чем дело, Джо? — закричал он мне вслед. — Куда ты спешишь? Подожди минутку. Я с тобой.
    Я обернулся к нему и хрипло проговорил:
    — Не ходи за мной, понял? Я уйду один!
    Он отстал или просто остановился, глядя мне вслед и почесывая затылок, как будто не мог понять, что это на меня нашло. Я быстро ушел. Господи, я почти побежал! Пистолет я выбросил в небольшое озерцо неподалеку от выхода из лесопарка.
    Когда я вернулся, она стояла на лестнице в халате. Она наполовину спустилась с этажа, где находилась ее комната, как будто почувствовала, что сегодня вечером что-то могло случиться.
    Женщины в этом смысле довольно забавны. К моменту моего прихода она, должно быть, уже с полчаса стояла вот так на лестнице.
    Ее лицо было бледным, и оно побелело еще больше, когда она увидела, что это я, а не он.
    — Джо?
    Потом она шепотом произнесла его имя и, прочистив горло, сказала:
    — Он всегда оставляет мне записку, когда куда-нибудь уходит…
    — Я только что его видел, — ответил я. — С ним все в порядке.
    Я прошел мимо нее, не сказав больше ни слова. Она стояла на месте и смотрела на меня. Я спиной чувствовал ее взгляд. Думаю, она все поняла. Хотя, возможно, я ошибаюсь.
    
    Через неделю они поженились. Наверное, это все и ускорило. А может быть, и нет. Вдруг она на самом деле ни о чем не догадывалась? Он-то точно не догадывался, я уверен. Целую неделю мы выступали в одном из больших городов на севере штата. На субботнее дневное представление они оба опоздали. Я уже загримировался и натянул костюм, а их все не было. Наш выход был позже, но мы еще ни разу не пропускали парад-алле[8]. Я вышел на подиум, ведущий к арене, и занял свое место среди других артистов. Моих партнеров так и не было. До последней минуты я все вертел головой, высматривая их. Я уже понимал, в чем была причина.
    Буквально в последнюю секунду позади меня внезапно возникла суматоха, и эти двое появились. Запыхавшиеся, они проталкивались через других артистов. Стрелки на его трико были кривыми из-за того, что он натягивал штаны второпях. Но его это не заботило. Его лицо светилось радостью. Я посмотрел на ее руку и увидел на пальце кольцо.
    Заиграл оркестр, и мы втроем вышли на арену.
    Теперь я был уверен. Ненависть, душившая меня, и жидкий огонь, бежавший по моим венам, подтвердили то, что я уже знал: нельзя было упускать последний шанс. Если бы я рискнул, это случилось бы прямо во время нашего номера. Но я этого не хотел.
    После выступления я сразу ушел из театра, где мы давали представление. Ушел один, подальше от этих двоих. Я забрел в какую-то забегаловку, взял себе чашку кофе, но даже не притронулся к ней. Потом я снова вышел на улицу, но пошел не к театру, а в противоположную сторону.
    Я страшился вечернего представления. Я понимал, что произойдет, если я выйду на арену. Я боялся выступать в одном номере с Томми. Я знал, что должен быть подальше от него, чтобы не случилось худшего.
    Сначала это было легко. Некоторое время я бродил по улицам, потом зашел в маленький скверик и сел на скамейку. Однако время шло, и мне становилось все труднее. Словно какое-то невидимое и неумолимое течение влекло меня обратно. Всем своим нутром я чувствовал, как меня тянет на арену.
    Дело в том, что я еще ни разу не пропускал ни одного представления. Ведь цирк стал моим домом, моим хлебом, моим дыханием.
    Я обеими руками ухватился за край скамейки, на которой сидел. Я мысленно говорил сам себе: ‘Оставайся на месте. Держись подальше от представления. Ты ведь знаешь, что может произойти!’
    Ничего не помогало. Я пытался не думать о времени, но в сквере были большие часы, которые постоянно приковывали к себе мой взор. Восемь минут до начала представления. Можно спокойно успеть. Пять минут. Еще можно добежать до театра. Четыре минуты. Три. Теперь нужно мчаться во весь дух.
    Терпеть больше не было сил. Я поднялся на ноги. Сначала я попытался идти в другую сторону, но ничего не вышло. Будто против моей воли мои ноги развернулись и направились в нужном направлении. Это были ноги артиста, ноги циркача. Им нельзя было указывать, что делать.
    Сначала я двигался медленно, все еще пытаясь себя сдерживать, все еще пытаясь бороться с этим наваждением. Потом ускорил шаг. Шел все быстрее и быстрее. И, наконец, побежал со всех ног, чтобы наверстать упущенное время. И вот я вновь очутился в гримерке, запыхавшийся и вспотевший.
    Ужасное ощущение — знать, что ты будешь делать, когда вернешься в определенное место, и не иметь возможности это предотвратить.
    Он сидел рядом со мной и заканчивал гримироваться. Я не стал смотреть в его сторону.
    В тот день он ни словом не обмолвился мне об их свадьбе. Думаю, они решили пока держать это в секрете. Все, что он сказал, было: ‘Куда ты пропал? Я сегодня хотел угостить тебя стейком. Натали и я, мы оба тебя всюду искали’. Это лишь подтвердило мои подозрения.
    Я молчал и, вцепившись руками в край гримерного столика, как в ту скамейку в сквере, пытался побороть свои чувства. Костяшки моих пальцев побелели. Мне было страшно сидеть с ним в одной комнате. Вокруг было так много острых и тяжелых предметов. А его лицо просто светилось от счастья.
    Он встал, чтобы не мешать мне переодеваться.
    — Оставь дверь открытой, — сказал я.
    — Там ходят женщины.
    — Оставь ее открытой. Я отойду в угол. Мне не хватает воздуха.
    И я схватился рукой за горло.
    Он оказался таким тупым. Боже, каким тупым может быть парень, когда он тебе целиком доверяет!
    — Да, здесь немного душновато, — согласился он с видимым безразличием.
    Сегодня его мало что могло тронуть. Сегодня его ждала брачная ночь. Сегодня его ждало...
    Я начал натягивать на ноги трико и мысленно продолжал себя уговаривать: ‘Дождись конца представления. Не делай этого во время номера. А лучше вообще не выступай’.
    Он остановился в дверном проеме, посмотрел на меня и увидел, что я замер, сидя на стуле.
    — В чем дело? — спросил он.
    — Я не выйду на арену, — сказал я.
    Он снова вошел в гримерку, встал за моей спиной и попытался меня успокоить. Он взялся рукой за спинку моего стула. Слава Богу, он не положил руку мне на плечо, иначе, я думаю, все тогда бы и кончилось.
    Я не слышал большую часть того, что он говорил. Я смотрел в зеркало, и мне казалось, что я вижу там какой-то мертвый череп. Помимо двух лиц — его и моего. Я не шучу, я действительно видел там череп. Вероятно, это был какой-то блик, созданный светом настольной лампы и окружающими тенями. Видение медленно приближалось. Я уже мог разглядеть глубокие зеленоватые дыры на месте глазниц, оскал зубов и белую лобную кость. Я не мог точно понять, чье лицо больше перекрывал этот череп, его или мое. Потом видение медленно растаяло.
    Он ничего не мог со мной поделать, а времени оставалось все меньше. Наконец он вышел из гримерки, и я услышал, как он что-то шепчет кому-то в коридоре. Я понял, в чем дело; он хотел, чтобы со мной поговорила она — вдруг ей повезет больше. Я этого боялся. Она единственная могла меня уговорить, но я не хотел, чтобы она это делала.
    Я вскочил со стула. Хотел быстро захлопнуть дверь, но она уже стояла на пороге. Она была такой красивой. Это причиняло мне боль. И она уперлась в дверной косяк как раз той рукой, на которой было кольцо. Его кольцо.
    — Джо, это как-то связано с выступлением? — спросила она.
    — Нет, — ответил я, — с выступлением это не связано.
    — Тогда хватит капризничать, — проворчала она. — Меньше всего мне сейчас нужен партнер, который может меня подвести.
    Я все еще держался. Я собрал всю волю в кулак и дрожащим голосом произнес:
    — Натали, не проси меня выходить сегодня на арену. Выступайте с ним вдвоем. Без меня.
    Она протянула руку и нежно коснулась моей щеки. Лучше бы она этого не делала. Если от его прикосновения веяло смертью, то ее ласка — это…
    — Мы будем ждать тебя у занавеса, — сказала она. — А вот уже и фанфары.
    Дверной проем опустел.
    Я схватил расческу и в последний раз провел ею по волосам. Потом нащупал на столе небольшой тюбик с фиксатуаром, который я иногда использовал, чтобы уложить прическу. Фиксатуар был на вазелиновой основе с добавлением еще чего-то. Тюбик более чем наполовину был израсходован; до крышки оставалось дюйма полтора.
    Я машинально подхватил со стола тюбик и сунул его за пояс трико. Потом я развернулся, выскочил из гримерки и побежал по коридору, чтобы успеть занять свое место в парад-алле.
    
    Наш номер шел как по маслу. Он ведь был отработан до совершенства. Синхронно взобраться по лестницам на две маленькие воздушные площадки: я — с одной стороны арены, они — с другой. Все было рассчитано до секунды, поэтому мы всегда оказывались наверху одновременно. Несколько мгновений постоять, потом сбросить накидки, сделать пару драматических взмахов руками и — начинать номер.
    Снизу, наверное, наши прыжки и полеты выглядели головокружительно, но для нас все было привычно. ‘Перешагивая’ с перекладины на перекладину, ‘обмениваясь’ перекладинами друг с другом, разворачиваясь прямо в воздухе, меняя один хват на другой, мы выполняли все трюки, которым Папаша научил нас, когда мы были еще подростками. Все проходило настолько автоматически, что во время прыжков я мог даже думать о чем-то другом. Но сегодня я был предельно собран.
    Я выполнил свой фирменный прыжок. Она сделала свой, и Томми тоже показал, на что он был способен. Потом мы работали втроем. Откуда-то снизу, как всегда, доносились аплодисменты: словно гигантские ноги ступали по гравию. И вот подошло время паузы.
    Ближе к финалу мы всегда прерывали номер и делали небольшую передышку. Конечно, мы могли бы не останавливаться и с легкостью довести наше выступление до конца, но ведь это было шоу. Зрителям должно было казаться, что мы готовимся к выполнению более сложных трюков. Шпрехшталмейстер[9], стоявший внизу, подогревал ожидания публики, рассказывая в микрофон, что будет происходить дальше.
    Теперь мы были готовы к финалу. Тут уже блистал один Томми. На его глазах темная повязка... Я раскачиваюсь на принимающей трапеции… Он сделает три полных оборота в воздухе, прежде чем доберется до меня. Я знал, что произойдет, когда и я доберусь до него.
    Я прикоснулся к поясу трико, и спрятанный там тюбик выскользнул в мою руку. Ногтем я сковырнул крышечку, надавил, и мне на ладонь легла узенькая ‘колбаска’, похожая на маленькую мерцающую змейку. Это и была змея. Змея, укус которой нес за собой смерть. Я сунул пустой тюбик обратно за пояс. Позже я легко смогу от него избавиться. А потом я быстрым и ловким движением смазал фиксатуаром свои запястья. Мои руки стали скользкими, как пара угрей. И именно за мои запястья он должен был схватиться в конце прыжка.
    Фиксатуар оставил на моих руках ощущение прохлады. Ну, вот и все.
    Она поднялась ко мне и протянула хлопчатую салфетку, так как я должен был сделать вид, будто утираю вспотевшие лицо и мышцы рук.
    Лично мне никакая опасность не грозила: я висел на принимающей трапеции, уцепившись за двойную перекладину ногами. Я останусь наверху. А вот Томми…
    Она забрала у меня салфетку и спустилась на арену.
    Голос шпрехшталмейстера смолк. Помощники внизу опустили мою трапецию чуть ниже, чтобы у Томми было достаточно пространства и времени для трех вращений.
    Она поднялась к нему на платформу, чтобы встать за его спиной, надеть на его глаза повязку и придерживать его за локоть до наступления нужного момента.
    Свесив голову вниз, я начал медленно раскачиваться на трапеции. Пару раз я вытянул перед собой руки и стал ждать.
    К нему протянулись лучи прожекторов. Это был его трюк. И это был его конец.
    Наступила полная тишина. Этот момент всегда завораживал зрителей. Что ж, так и должно было быть; все происходило прямо на их глазах.
    Не знаю, догадалась ли она, или что-то действительно пошло не так. Я никогда этого не узнаю. Может быть, немного фиксатуара попало на салфетку, и она почувствовала слабый запах? И вспомнила, что раньше так же пахли мои волосы?
    Если она все-таки поняла, то для нее, наверное, начался настоящий ад. Ад, которого я ей ну никак не желал. У нее было всего несколько секунд, чтобы решить, что делать. Прожектора освещали их обоих. На них смотрели сотни глаз. Уже началась барабанная дробь. Она не могла схватить его и не дать совершить прыжок. Нас бы тогда вышвырнули с арены, и с цирком было бы покончено.
    Но если ты кого-то по-настоящему любишь, то, полагаю, всегда сможешь найти выход.
    А может быть, она ничего и не знала? Может быть, это действительно был несчастный случай? Они сегодня поженились и, возможно, оба были немного взволнованы. Или, может, для него просто благоприятно сложились звезды?
    Я пропустил момент, когда это произошло. Услышал только, как сбились с ритма барабаны, и как зрители издали единый вздох. Я висел к нему спиной, и к тому времени, когда я повернул голову, чтобы посмотреть, его тело уже летело вниз с края платформы. Он успел схватиться за веревку, висевшую рядом. Возможно, только это его спасло. Причиной падения могло быть что угодно: случайный толчок ее руки или, может быть, он сам оступился.
    Снизу до моих ушей долетал многоголосый стон ужаса, похожий на шум ветра в кронах деревьев. А он летел вниз. В тошнотворном, головокружительном штопоре он падал на арену. Но он так и не отпустил веревку, которая, содрав почти всю кожу с его ладони, все же уменьшила скорость падения.
    Он упал на ковер арены. И прежде, чем кто-либо успел к нему подбежать, он уже взял ситуацию под контроль. Очевидно было, что он ничего себе не сломал. Однако по тому, как он стоял, низко опустив голову и крепко зажав руку между бедер, можно было заключить, что он испытывал дикую боль и с трудом мог двигаться. Вероятно, его рука была сильно повреждена.
    А вот она так и не спустилась с платформы. Она была прирожденным бойцом. Еще до того, как ему помогли уйти с арены, она, видимо, дала какой-то знак, которого я не заметил, как шпрехшталмейстеру внизу, так и осветителю в его будке. Внезапно прожектор снова осветил ее, ярче, чем когда-либо. Снизу громко объявили, что номер будет продолжен; и она начала завязывать себе глаза.
    Поэтому я все-таки думаю, что она ничего не знала. Просто так распорядилась судьба.
    Была какая-то доля секунды, когда она взглядом приказала мне откинуться головой вниз и начать раскачиваться. Я хотел было тоже дать ей сигнал: ‘Остановись! Не прыгай!’ Но на ее глазах уже была повязка, и я больше ничего не мог поделать.
    Барабаны вновь начали свою зловещую дробь. Даже если бы я закричал, она бы меня уже не услышала.
    Не было никакого способа заставить замолчать эти барабаны. Никакого — кроме одного единственного.
    Я немного ослабил левую ногу и передвинул ее к выемке на боковой стороне трапеции. Потом ослабил правую и проделал ту же процедуру уже с другой стороны. Никто не заметил этих моих движений.
    Моя левая нога заскользила вниз. Правая тоже. И вот трапеция оказалась пуста. Я услышал, как мимо меня пронесся рев сотен глоток, и понял, что еще миг — и я умру.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Он казался таким бодрым. Он выглядел таким сильным. И он был на вид таким мертвым.
    Рядом стояла девушка, участница его номера. Девушка смотрела на него сверху вниз. Просто смотрела. Возле девушки стоял молодой парень, третий участник того же номера. Он обнимал девушку за плечи и не отрывал от нее взгляда. И еще там был детектив, который что-то записывал в блокнот. Свою работу он уже закончил и выяснил все, что ему нужно было выяснить. Он узнал все, что могли ему сказать. Все, что могли сказать живые.
    Вот что детектив написал в блокноте:
    ‘Имя: Джозеф Кросби.
    Возраст: двадцать пять лет.
    Род занятий: воздушный гимнаст.
    Причина смерти: случайное падение во время выступления’. 1^sted:｢ss｣ ‘Black Mask’, Feb 1943 ■ Перевод: В. Краснов ■ Публикация на форуме: 07.08.2022 г. ■ Переведено по изданию: ‘A Treasury of Stories’, 2017 г.
• МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ КРИЧАЛ “УБИЙСТВО!”
    “The Boy Cried Murder” ｢aka “Fire Escape”｣  Всех раздражали бесконечные фантазии Бадди. Но для убийц этот маленький храбрый мальчик стал настоящей костью в горле!  
    

  [̲̅1]

  
    Пареньку было двенадцать лет и звали его Бадди. Вообще-то, на самом деле его имя было Чарли, но все звали его Бадди. Для своего возраста он был совсем еще мал. И мир, в котором он жил, тоже был совсем маленьким. Вернее, один из миров. Бадди жил в двух мирах одновременно. Один был унылым, замкнутым мирком. Две убогие комнатки в задней части шестиэтажного многоквартирного дома на Холт-стрит, дом 20. Летом в них было душно, зимой — холодно. Всего двое взрослых: мама и отец. И с пяток других таких же ребятишек, как он сам, которых он знал по школе и по играм на улице.
    А вот у другого мира не было ни границ, ни каких-либо пределов. В нем можно делать все, что угодно. Можно оказаться где угодно. Для этого нужно было просто сесть спокойно и хорошенько сосредоточиться. Так можно было попасть в мир воображения. Бадди часто этим пользовался.
    Однако он учился держать все внутри себя. Ему говорили, что он уже слишком большой для таких причуд. Его рассказы называли выдумкой или даже ложью. В последний раз, когда он пытался поделиться своими фантазиями, отец очень сильно разозлился.
    — Если ты еще хоть раз пристанешь ко мне со своим враньем, я тебя выпорю! — сказал отец.
    — Это из-за кино, которое он смотрит по субботам, — заметила мама. — Я ему сказала, что больше не пущу его в кинотеатр.
    А потом наступила та самая ночь.
    Ощущение было такое, словно ночь была сотворена из кипящей смолы, вылитой прямо на голову. Июль сам по себе был жарким, но на Холт-стрит царил настоящий ад. Бадди вертелся в постели и никак не мог уснуть. Простыня и наволочка насквозь промокли от его пота. Отца дома не было; он работал по ночам.
    Обе комнаты напоминали духовку с включенными на полную мощь газовыми горелками. В конце концов Бадди не выдержал, прихватил с собой подушку, вылез через окно на площадку пожарной лестницы и попробовал улечься прямо там. Такое бывало уже не раз; мальчик неоднократно проделывал подобное. Упасть было нельзя, лестничная площадка была огорожена перилами. Нет, при желании или крайнем невезении свалиться можно было, но такого еще ни разу не происходило. Бадди просовывал руку сквозь прутья перил, и это не давало ему возможности перекатываться во сне.
    Однако на улице тоже было, как в духовке (правда, с погашенными конфорками). Бадди решил, что, возможно, будет лучше, если он попробует подняться выше. Иногда на уровне крыши можно было уловить слабое дуновение ветерка, который не мог пробиться вниз между стенами многоквартирных домов. Бадди взял подушку, поднялся по железным перекладинам на один пролет, на площадку шестого этажа, и попробовал устроиться там.
    Стало не намного лучше. Однако выше уже было подниматься нельзя. Бадди по опыту знал, что на самой крыше спать не следовало, потому что кровля покрыта щебенкой, острые частицы которой впиваются в тело и причиняют сильную боль. А под щебнем была смола, которая в жаркую погоду становилась мягкой и прилипала к коже. Парнишка немного поерзал на твердых железных полосах с пустыми промежутками между ними (как будто лежишь на решетке гриля), а потом, наконец, задремал. Когда тебе всего двенадцать, ты можешь уснуть даже на пожарной лестнице.
    Утро наступило ужасно быстро. Казалось, прошла всего минута, и уже стало светло. Луч света защекотал веки мальчика. Бадди открыл глаза. Однако это не был свет солнца, и луч не падал сверху, с неба, как положено. Вокруг было темно. Ночь никуда не делась. Свет тонкой полоской шел от нижней части окна, возле которого на площадке пожарной лестницы лежал Бадди. Если бы он стоял, то свет падал бы ему на колени, а не бил в глаза. Светлая полоска была шириной около дюйма: нижний край рулонной шторы просто не дошел до уровня подоконника. Но поскольку глаза Бадди оказались на уровне этой щели, это было все равно, как если бы окно было полностью открыто. Мальчик мог видеть все внутреннее помещение комнаты.
    В комнате находились два человека: мужчина и женщина. Бадди бы снова закрыл глаза и опять заснул. Какое ему дело до двоих взрослых в чужой квартире? Но мужчина и женщина вели себя как-то странно и необычно. Это заставило мальчика продолжать смотреть и гадать, что же происходит. Мужчина спал, сидя на стуле, стоявшем у стола. Он был пьян или что-то в этом роде. На столе перед ним стояли бутылка и два стакана. Голова мужчины лежала на столешнице, а рукой он прикрывал глаза, как бы защищая их от света. Женщина двигалась на цыпочках и старалась не шуметь. В руках она держала пальто мужчины, как будто только что сняла его со спинки стула, куда он повесил его перед тем, как заснуть. Несмотря на обилие косметики на лице женщины, Бадди она не показалась красивой.
    Обойдя стол с другой стороны, женщина остановилась и принялась обшаривать карманы пальто. При этом она стояла к окну спиной и не могла видеть, что за ней наблюдают.
    Это была первая странность, которую отметил про себя Бадди. Вторая же странность заключалась в том, что пальцы руки мужчины — той руки, что прикрывала его глаза, — раздвинулись, и мужчина украдкой стал следить за тем, что делала женщина. Потом, когда она повернула голову, чтобы убедиться, что он все еще спит, мужчина снова быстро сомкнул пальцы. Женщина вернулась к своему занятию. Она достала из кармана пальто толстую пачку денег и, отбросив пальто в сторону, начала пересчитывать купюры. Бадди видел, как заблестели ее глаза, и как жадно она облизнула губы.
    И тут Бадди затаил дыхание. Руки мужчины, как два толстых удава, медленно поползли по столешнице к ничего не подозревающей женщине. Вытянув руки на всю длину, мужчина начал беззвучно подниматься со стула. Мужчина улыбался, но его улыбка была недоброй — совсем недоброй.
    Сердце Бадди бешено заколотилось. Он подумал: “Леди, вам нужно немедленно оглянуться!” Но она этого не сделала. Она продолжала считать деньги.
    Внезапно мужчина рванулся вперед и схватил женщину. Стул отлетел к стенке; стол едва не перевернулся. Одной рукой мужчина схватил женщину сзади за шею. Другой рукой, как клещами, сжал ее запястье. Женщина попыталась спрятать банкноты под подол платья, но у нее не хватило сил. Мужчина вывернул ей руку и отобрал деньги. Женщина негромко пискнула.
    — Ты их не получишь! — донесся до Бадди хриплый голос мужчины. — Чего-то такого я и ожидал!
    — Убери свои грязные лапы! — выдохнула женщина. — Отпусти меня!
    Мужчина начал трясти женщину за плечи.
    — Уж я с тобой разберусь! Не будешь выкидывать таких фортелей!
    — Джо! — внезапно воскликнула женщина. — Быстрее сюда! Мне с ним не справиться!
    Она не кричала во весь голос, старалась максимально приглушить свой крик, как будто не хотела, чтобы ее слышали в соседних квартирах.
    Дверь распахнулась, и в комнате появился второй мужчина. Он, должно быть, все это время стоял за дверью и ждал момента, чтобы быстро войти. Он подбежал к мужчине, которого пытались ограбить. Женщина вцепилась руками в своего истязателя, не давая ему возможности обернуться и встретиться лицом к лицу со вторым мужчиной, который, чуть выждав, сжал обе свои руки в двойной кулак и со всей силы ударил ими по затылку жертвы.
    Атакованный сзади мужчина рухнул на пол и затих.
    Женщина опустилась на корточки и начала собирать деньги, рассыпавшиеся по полу. Потом поднялась н ноги.
    — Вот, — сказала она, передавая деньги мужчине.
    — Быстрее! Надо отсюда убираться! — прорычал тот. — Вечно ты все портишь. Почему ты его не опоила?
    — Я пыталась, но он не поддался. Наверное, видел, как я подсыпала средство.
    — Пошли! — буркнул мужчина и направился к двери. — Когда он придет в себя, то натравит на нас копов.
    И тут лежавший на полу мужчина вдруг крепко обхватил руками обе ноги второго мужчины, который от неожиданности споткнулся и упал плашмя на пол. Первый мужчина быстро вскарабкался на своего противника, и началась потасовка.
    Мужчина, которого хотели ограбить, оказался более ловким бойцом. Сидя верхом на сопернике, он наносил ему удары по голове. Любой последующий удар мог закончиться нокаутом. Поверженный мужчина уже раскинул руки в стороны, его кулаки разжались. Однако женщина бегала по комнате в поисках чего-нибудь, с чем она могла бы помочь своему сообщнику. Внезапно она выдвинула ящик комода и достала какой-то предмет, блеснувший в свете лампы. Бадди не смог разглядеть, что это было. Женщина подскочила вплотную к дерущимся и вложила предмет в вытянутую руку мужчины, лежавшего внизу.
    Секунду спустя, когда рука поверженного мужчины взметнулась вверх, Бадди понял, что это был за предмет! Это был небольшой, остро заточенный нож. Глаза мальчика чуть не вылезли из орбит.
    Мужчина взмахнул ножом и вонзил его в спину противника. Вонзил по самую рукоять.
    Потасовка мгновенно прекратилась. Но не поножовщина. Резким движением мужчина, лежавший снизу, выдернул нож, снова взмахнул им и нанес новый удар, уже в другое место. Мужчина сверху, не сопротивляясь, просто откинулся назад. Второму мужчине этого было мало. Он опять выдернул нож и ударил в третий раз. Потом некоторое время оба мужчины неподвижно лежали на полу. Один из них, наконец, отдышался. Другой, напротив, дышать перестал совсем.
    Побитый мужчина с трудом поднялся на ноги и пощупал рукой свою челюсть. Потом он и женщина уставились на тело, лежавшее у их ног.
    — Он умер? — услышал Бадди испуганный голос женщины.
    — Сейчас проверю.
    Мужчина опустился на колени и просунул ладонь под грудь лежавшего. Потом он убрал руку, вытащил нож из спины жертвы, поднялся на ноги и, посмотрев на женщину, коротко кивнул головой.
    — Черт возьми! — выдохнула она. — Мы его убили! Что нам теперь делать, Джо?
    Женщина говорила негромко, но в комнате теперь было так тихо, что Бадди мог отчетливо слышать каждое слово, как будто он стоял совсем рядом.
    Мужчина схватил женщину за руку.
    — Успокойся. Убийства происходят часто. Думаю, никто ни о чем не узнает. Просто не впадай в панику, вот и все. Мы выкрутимся.
    Он не отпускал ее руку, пока не убедился, что женщина немного пришла в себя. Потом мужчина окинул взглядом комнату.
    — Дай мне каких-нибудь газет. Я не хочу, чтобы на полу оставались следы крови.
    Он снова опустился на колени и затолкал газеты под тело со всех сторон. Потом сказал женщине:
    — Проверь за дверью. Посмотри, нет ли там кого, кто мог все услышать? Открывай медленно и осторожно. Давай!
    Женщина на цыпочках подошла к двери, чуть-чуть приоткрыла ее и выглянула наружу. Затем она раскрыла дверь шире, высунула голову в коридор и посмотрела в обе стороны. После этого она закрыла дверь и вернулась к мужчине.
    — Вокруг ни души, — сказала она.
    — Отлично. Теперь проверь окно. Посмотри, все ли в порядке снаружи. Штору не поднимай. Просто потихоньку выгляни в щелку.
   

  [̲̅2]

  
    Женщина стала приближаться к окну; прямо к тому месту, откуда за комнатой наблюдал Бадди. С каждым шагом она становилась все крупнее и крупнее. Ее голова скрылась из виду, а талия заслонила все пространство комнаты. Мальчик не мог пошевелиться; он был словно парализован. Щель под шторой была довольно узкой, но Бадди понимал, что через мгновение женщина посмотрит прямо ему в глаза. Он заставил себя отшатнуться от окна и перекатился на спину. На перилах пожарной лестницы болталось старое одеяло, вывешенное кем-то для проветривания. Бадди вцепился в него и потянул на себя. Он надеялся, что одеяло накроет его целиком. Не было времени поправлять его и разглаживать складки. Все, что мальчик успел сделать, это сжаться под одеялом в комок и молиться Богу, чтобы ни его рука, ни его нога не торчали наружу.
    — Тут внизу что-то белеет, — услышал Бадди голос женщины.
    Мальчик замер. Он даже перестал дышать, боясь, что его дыхание заставит одеяло колыхаться.
    — А, это одеяло, которое я вчера повесила, — с облегчением произнесла женщина. — Наверное, упало. Господи, на секунду мне даже показалось, что там кто-то лежит.
    — Не торчи там всю ночь, — прорычал мужчина.
    Полоска света исчезла, и Бадди понял, что женщина опустила штору до конца. Но даже после этого он еще минуту или две боялся пошевелиться. Потом мальчик осторожно высвободил из-под одеяла голову и снова посмотрел на окно. Да, теперь Бадди не мог видеть мужчину и женщину, но он все еще мог их слышать. Однако он не хотел больше тут оставаться. Лучше побыстрее спуститься вниз.
    Бадди, кстати, понимал, что если он мог слышать тех двоих, то и они могли его услышать. Поэтому он не должен был спешить. Пожарная лестница была старой и шаткой. В любой момент она могла заскрипеть. Мальчик вытянул руки и начал ползком пробираться по металлической площадке к перекладинам, ведущим вниз. Это напоминало плавание брассом, только по суше.
    Пока Бадди полз, он продолжал слышать голоса мужчины и женщины.
    — Вот его документы, — сказал мужчина. — Клифф Бристоль. Помощник капитана торгового судна. Это хорошо. Моряки исчезают довольно часто. И никто не задает вопросов. Надо удостовериться, что мы вытащили все из его карманов, чтобы никто не узнал, кто это был.
    — Да какая разница, как его зовут, — дрожащим голосом произнесла женщина. — Мы его убили. Ради Бога, Джо, давай выбираться отсюда!
    — Почему это мы должны уходить? — возразил мужчина. — Нам нужно просто вытащить его отсюда. Никто не видел, как он поднимался сюда с тобой. Никто не знает, что произошло. Если мы сейчас сбежим и оставим его здесь, за нами уже скоро будет погоня. А вот если мы останемся и будем вести себя как ни в чем не бывало, никто ничего не узнает.
    — Но как мы его вытащим, Джо?
    — Я тебе покажу. Принеси те два твоих чемодана и вытряхни из них вещи.
    Бадди уже спускался по ступенькам пожарной лестницы. Он двигался спиной вперед, нащупывая ногами перекладины, но его голова все еще была выше уровня лестничной площадки.
    — Он не влезет ни в один из чемоданов, — простонала женщина.
    — У меня все получится, — откликнулся мужчина, после чего сказал: — Принеси из ванной мою бритву.
    Подбородок Бадди коснулся края лестничной площадки, и мальчик почувствовал, что его сейчас стошнит. Пожарная лестница тихонько скрипнула, но в этот же миг женщина тоже издала испуганный возглас, и оба звука слились воедино.
    — Тебе не надо на это смотреть, — сказал мужчина. — Выйди за дверь и подожди там. Но предупреди меня, если услышишь, что кто-то идет.
    Бадди снова начал двигаться, еле сдерживая позывы рвоты.
    — Прежде чем уйдешь, дай мне все газеты, что у нас есть, — услышал мальчик голос мужчины. — И принеси то одеяло, которое висит за окном. Оно тоже пригодится.
    Извиваясь, как уж, Бадди заскользил вниз. И вот он почувствовал, как его ноги коснулись нижней площадки — площадки его собственного этажа, возле его собственного окна. Теперь он был в безопасности! Но его ботинки опустились на что-то мягкое. Бадди глянул вниз. Это было одеяло. Видимо, оно запуталось вокруг его ноги, и Бадди, от волнения не заметив этого, потащил одеяло за собой. Он отбросил одеяло в сторону (больше все равно ничего нельзя было успеть), перевалился через подоконник и оказался в своей квартире. Одеяло осталось лежать на площадке пожарной лестницы. Через мгновение лестницу залил неяркий свет, и Бадди услышал, как наверху поднялась оконная рама. Женщина пошла за своим одеялом.
    Потом мальчик услышал испуганный женский шепот:
    — Оно упало. Вон оно, внизу. Минуту назад оно было здесь, а теперь уже там.
    Мужчина, должно быть, приказал женщине пойти за одеялом и принести его. Свет погас. Наверное, мужчина погасил свет в комнате, чтобы женщина могла спуститься вниз, не будучи замеченной. Бадди услышал, как деревянная оконная рама поднялась до конца; а затем послышались тихие шаги по железной лестнице.
    В своей комнате мальчик прижался спиной к стене. Он увидел в окно, как светлое пятно одеяла взметнулось вверх и исчезло из виду. Потом Бадди снова услышал шепот женщины, как раз перед тем, как она забралась через подоконник в свою квартиру:
    — Странно. Ветра совсем нет. Как могло унести одеяло?
    Послышался звук опускаемой рамы, и все стихло.
    Бадди опустился на пол и на четвереньках подполз к своей кровати.
    Укрывшись одеялом с головой, он лежал в жаркой духоте летней ночи, но при этом дрожал, как в декабрьский холод. Руки и плечи мальчика покрылись гусиной кожей. Его еще долго трясло. Время от времени, даже под одеялом, он слышал, как наверху кто-то ходит, и, представляя себе, что там в этот момент происходило, он начинал дрожать с новой силой.
    Так продолжалось довольно долго. Потом все стихло. Сверху больше не доносилось звуков, как будто туда-сюда ворочают тяжелое тело, как будто там что-то режут и пилят. Бадди был весь покрыт потом. Простыня была насквозь влажной. Потом мальчик услышал, как открылась дверь, и в общем коридоре кто-то начал тихо спускаться по лестнице. Мимо его квартиры, и дальше вниз. Один раз что-то глухо ударило в стену. Возможно, это был чемодан. Бадди снова затрясло от страха и отвращения.
    Той ночью он так и не смог заснуть. Когда за окном забрезжил рассвет, Бадди услышал, как кто-то тихо поднимается по лестнице. На этот раз уже больше ничего не стукалось о стену. Потом дверь наверху закрылась, и все звуки стихли.
    Через некоторое время в соседней комнате проснулась и встала с постели мать Бадди. Она приготовила завтрак и позвала сына.
    Бадди оделся и поплелся завтракать. Мать, взглянув на него, сказала:
    — Ты что-то неважно выглядишь. Не заболел ли?
    Бадди отрицательно помотал головой, но отвечать не стал. Он хотел все рассказать отцу.
    Через пару минут пришел и его отец со своей ночной работы, и они все вместе сели за стол, как делали каждое утро. Для Бадди это был завтрак, а для отца — как бы ужин перед сном.
    Мальчик дождался, пока мать выйдет из комнаты, и вполголоса произнес:
    — Папа, я хочу тебе кое-что сказать.
    — Валяй, — ухмыльнулся отец.
    — Папа, над нами живут мужчина и женщина.
    — Знаю, — кивнул головой отец, подкладывая себе на тарелку немного бекона. — Для меня это не новость. Я видел, как они приходят и уходят. Кажется, их фамилия Скэнлон или Хэнлон… Что-то в этом роде.
    Бадди придвинул стул поближе и наклонился прямо к уху отца.
    — Папа, — выдохнул он, — ночью там наверху они убили человека, разрезали его тело на мелкие кусочки и засунули в два чемодана.
    Отец перестал жевать. Потом отложил нож и вилку. Потом медленно повернулся на стуле и пристально посмотрел на сына. На секунду Бадди показалось, что отцу, как и ему ночью, стало мерзко и неприятно. Но затем он понял, что отец снова разозлился. Разозлился на него, на Бадди.
    — Мэри, иди-ка сюда, — позвал отец жену.
    Мать Бадди остановилась на пороге.
    — Он опять за свое, — мрачно проворчал отец. — Я, кажется, говорил, чтобы ты не разрешала ему бегать по киношкам.
    Мать озабоченно прикусила губу.
    — Снова выдумываешь?
    — Нет, не выду... — начал протестовать мальчик.
    — Я бы даже постеснялся повторять все то, что он мне тут наговорил. Просто кровь стынет в жилах.
    Тыльной стороной ладони отец ударил сына по губам.
    — Заткнись немедленно, — сказал он. — Если я чего не выношу, так это лжецов. Особенно изощренных лжецов.
    — Что он сказал? — обеспокоенно спросила мать.
    — Тебе не стоит этого слышать, — возмущенно проронил отец, но все равно начал рассказывать. — Он сказал, что наверху, над нами, кого-то прикончили, а потом разрубили на куски и унесли в двух чемоданах.
    Мать Джонни прикрыла рот рукой, как будто ей вдруг стало дурно.
    — Келлерманы? — выдохнула она недоверчиво. — О, Бадди, когда ты уже прекратишь выдумывать. Возводишь на людей напраслину. Миссис Келлерман кажется очень милой женщиной. Не далее как пару дней назад она приходила к нам одолжить стакан сахара. Когда мы сталкиваемся с ней на лестнице, она всегда улыбается и здоровается. Они оба вполне хорошие…
    — Вот таким он и вырастет, — перебил ее отец. — С этим парнем что-то не так. Угораздило же заиметь такого сына! Не знаю, откуда это у него. Я таким не был. Мой брат Эд, упокой Господь его душу, тоже таким не был. Ты такой не была. И все твои родственники — нормальные люди. Но я выбью из него эту дурь, уж будьте уверены.
    Отец начал закатывать рукав рубашки, потом отодвинул свой стул.
    — Пойдем в другую комнату.
    У двери он дал сыну еще один шанс.
    — Скажи, что все это неправда.
    — Но я их видел. Я смотрел в окно… — беспомощно пролепетал Бадди.
    Отец сурово сдвинул брови.
    — Ладно, заходи, — и он закрыл за собой дверь.
    Бадди было не очень больно, да и экзекуция длилась не слишком долго. Его отец, в принципе, не был злобным деспотом. Он был просто рациональным человеком, который четко для себя усвоил, что правильно, а что неправильно. Он и лупил-то Бадди вполсилы, добиваясь того, чтобы мальчик всего лишь вскрикивал, но не стараясь нанести серьезных увечий.
    Закончив с наказанием, отец сказал шмыгавшему носом Бадди:
    — Ну, будешь еще выдумывать всякую ерунду?
    Бадди был достаточно умен, чтобы не лезть на рожон.
    — Нет, сэр, — покорно произнес он. — Я не буду ничего выдумывать.
    И мальчик направился к двери.
    Но отец еще не закончил разговор.
    — Ты готов признать, что все, о чем ты мне рассказал за столом, неправда?
    Бадди замер на месте.
    — Отвечай, — строго промолвил отец. — Было такое или нет?
    Бадди оказался перед дилеммой, с которой он не мог справиться. Его наказали, потому что он сказал то, что, по мнению родителей, было неправдой. Теперь он должен был соврать. Если он скажет правду, это будет названо ложью, а если солжет, то сделает именно то, за что его наказывают.
    Мальчик попытался обойти щекотливую ситуацию, задав свой вопрос:
    — Вот когда ты… когда ты что-то видишь собственными глазами, это правда?
    — Ну а как же, — раздраженно ответил отец. — Ты достаточно взрослый, чтобы это знать! Тебе же не два годика.
    — Так вот, я это видел. Значит, это должно быть правдой.
    На этот раз отец по-настоящему взбеленился. Он схватил Бадди за шиворот, оттащил его от двери, и по всему было похоже, что сейчас он задаст сыну такую взбучку, какой еще никогда не бывало. Однако отец не стал бить сына. Вместо этого он вынул ключ из замочной скважины, открыл дверь и вставил ключ в замок с другой стороны.
    — Ты останешься в этой комнате, пока не будешь готов признать, что все это было гнусной и наглой ложью! — гневно сказал он. — Если потребуется, будешь сидеть тут весь день. Ты это заслужил.
    Отец вышел из комнаты, захлопнул за собой дверь и запер Бадди снаружи. Потом он вынул ключ из замка, чтобы мать Бадди, сжалившись над сыном, не выпустила его, пока он, глава семейства, будет спать.
    

  [̲̅3]

  
    Бадди уселся на стул, уныло свесил голову и попытался разрешить головоломку. Его наказывали за то, что он делал именно так, как пытались в него вколотить: придерживался правды. Мальчик слышал, как в соседней комнате ходит его отец, собираясь ложиться спать; слышал, как, падая на пол, один за другим стукнули его ботинки, а затем заскрипели пружины кровати. После этого наступила тишина. Отец будет спать весь день, до позднего вечера. Но, может быть, мама выпустит Бадди, прежде чем она уйдет на работу.
    Мальчик подошел к двери и начал потихоньку дергать ручку взад-вперед, стараясь привлечь внимание матери.
    — Мама, — прошептал он, приблизив губы к замочной скважине. — Эй, мама.
    Через некоторое время он услышал, как мать на цыпочках подошла с другой стороны.
    — Мам, выпусти меня.
    — Это для твоего же блага, Бадди, — прошептала мать в ответ. — Я не могу тебя выпустить, пока ты не признаешься, что солгал. Отец запретил тебя выпускать. Бадди, ты берешь свои слова обратно?
    — Нет, — вздохнул Бадди.
    Он отошел от двери и, обескураженный, снова уселся на стул.
    Что было делать, когда даже собственные родители ему не верят? Куда обратиться? Он должен кому-то обо всем рассказать. Если этого не сделать, это будет так же плохо, как... так же плохо, как если бы он был одним из тех, кто это сделал. Бадди уже не боялся так, как ночью, потому что за окном светило утреннее солнце; но он по-прежнему ощущал в животе легкие позывы к тошноте, как только вспоминал о ночном кошмаре. Он должен кому-то все рассказать.
    Вдруг мальчик поднял голову и посмотрел на окно. Как он не подумал об этом раньше? Не о том, чтобы выбраться наружу, перемахнув через подоконник. Он и так знал, что может это сделать: окно запиралось изнутри. Но до сих пор он не пытался улизнуть таким образом, потому что хотел заставить родителей поверить ему. Но раз уж они ему не верят… Есть еще одно место, где, возможно, его не будут обвинять во вранье. Это именно то, что взрослые всегда делают в первую очередь, когда оказываются в затруднительном положении. Почему ребенок не может поступить так же? Полиция. Вот где нужно все рассказать. Полицейские обязаны выслушать. Даже отец, если бы он поверил, должен был бы все рассказать полиции. Но раз отец не верит, он, Бадди, сделает все сам.
    Мальчик встал, подошел к окну, осторожно поднял раму и выбрался на пожарную лестницу. Легче простого. В его возрасте это было все равно, как выйти в дверь. Потом он снова опустил раму, но не конца, а оставил внизу небольшую щель, чтобы, когда вернется, можно было просунуть пальцы и снова поднять раму. Он все расскажет в полиции, а потом придет назад, влезет через окно в комнату и будет там, когда отец проснется и отопрет дверь. И пусть дальше этим делом занимаются те, кому положено.
    Бадди спустился по пожарной лестнице, спрыгнув там, где последняя секция ступеней была поднята над землей. Потом он прошел через подвал и вышел к парадной двери дома, никого не встретив по пути. Мальчик быстро отбежал от крыльца, чтобы его не увидели знакомые, например соседи, которые позже могли случайно рассказать о его перемещениях. Благополучно завернув за угол, он остановился и попытался собраться с мыслями.
    Итак, нужно сообщить в полицию!
    По такому важному делу лучше было пойти в полицейский участок, вместо того чтобы просто рассказать обо всем первому попавшемуся уличному патрульному. Бадди, конечно, побаивался полицейских участков, но если вы ничего плохого не сделали, то, наверное, было достаточно безопасно зайти в один из них. Он не знал, где именно находится ближайший участок, но понимал, что тот должен быть где-то неподалеку. Бадди увидел лавочника, подметавшего тротуар перед своим магазинчиком, набрался храбрости и подошел к мужчине.
    — Скажите, мистер, как пройти к полицейскому участку, — спросил он.
    — Откуда мне знать? — хрипло отозвался мужчина. — Я что, телефонный справочник? Смотри под ноги. Не видишь, я подметаю?
    Бадди попятился. Однако мужчина натолкнул его на мысль. Мальчик повернулся и пошел искать аптеку, а когда отыскал, то зашел внутрь и заглянул в телефонный справочник, который был цепочкой прикован к стене возле стойки. Бадди узнал, где находится ближайший участок, и направился по указанному в справочнике адресу. Когда он добрался до нужного места, его на минуту вновь охватил инстинктивный страх, свойственный мальчишкам, для которых копы всегда были естественными врагами. Мальчик немного поболтался снаружи, а потом, увидев, как в дверь участка спокойно прошествовал какой-то бродячий кот, набрался храбрости и тоже зашел внутрь.
    Мужчина за стойкой долгое время не обращал на мальчика никакого внимания. Он был занят просмотром каких-то бумаг. Бадди просто стоял и ждал, боясь заговорить первым.
    Наконец полицейский спросил:
    — В чем дело, сынок? Потерял собаку?
    — Нет, сэр, — робко ответил Бадди. — Я... я хочу кое о чем рассказать.
    Дежурный сержант рассеянно ухмыльнулся, продолжая смотреть в свои бумаги.
    — И о чем же ты хочешь рассказать?
    Бадди с опаской оглянулся, как будто боялся, что его кто-нибудь может подслушать.
    — Это очень серьезно, — сглотнув, сказал он. — Это про человека, которого убили.
    Сержант оторвался от бумаг и внимательно посмотрел на мальчика.
    — Тебе что-то известно о том, что убили человека?
    — Да, сэр. Этой ночью. И я подумал, что нужно вам об этом сказать.
    Бадди сомневался, что такой информации будет достаточно, и он сразу сможет уйти домой. Нет, полицейским ведь будут нужны адрес и имена. Они же этого всего не знают.
    Сержант почесал подбородок.
    — Слушай, парень, ты же не шутки шутить сюда пришел?
    — Нет, сэр, — уверенно ответил Бадди.
    — Ладно, тогда слушай. Это не совсем по моей части. Видишь вон тот коридор, рядом с часами? Пойдешь по нему и зайдешь во вторую дверь. Там все расскажешь. Только не заходи в первую дверь, иначе попадешь к злому дядьке, который сожрет тебя на завтрак. Ну, давай.
    Бадди подошел к арке, ведущей в коридор, и нерешительно оглянулся.
    — Вторая дверь, — напомнил ему сержант.
    Мальчик двинулся дальше. Ужасную первую дверь он обогнул по широкой дуге, прижимаясь к противоположной стене. Потом он постучал в следующую дверь, и ему вдруг стало так же страшно, как если бы это был кабинет директора школы. И даже еще страшнее.
    — Войдите, — послышался чей-то голос.
    Мальчик замер в нерешительности.
    — Да входите уже! — повторил голос с оттенком раздражения.
    Теперь оставаться снаружи было хуже, чем войти внутрь. Бадди сделал глубокий вдох, задержал дыхание и, втянув голову в плечи, открыл дверь. Переступив порог, он вспомнил, что дверь нужно за собой закрыть. Когда в кабинете директора школы он не закрывал за собой дверь, ему приходилось выходить в коридор и стучаться заново.
    В кабинете за столом сидел мужчина. Его глаза были устремлены в точку на высоте примерно шести футов от пола. Ничего не увидев, он опустил взгляд до уровня четырех футов и лишь тогда заметил мальчика.
    — В чем дело? — прорычал мужчина. — Как ты сюда попал?
    Первая часть вопроса, похоже, была адресована не Бадди, а потолочному светильнику или чему-то в этом роде.
    Мальчику пришлось второй раз проходить одну и ту же процедуру, и удовольствия ему это не доставило.
    Мужчина просто смотрел на него неподвижным взглядом. В своем воображении Бадди рисовал картину всеобщего возбуждения: участок должен был напоминать пчелиный улей, патрульные машины с мигалками должны были срываться с места, отовсюду должны были доноситься короткие, резкие приказы. Так всегда было в кинофильмах. Стоило кому-то на экране лишь заикнуться об убийстве, как все приходило в движение, все начинали бегать и суетиться. А здесь, в реальном мире, мужчина сидел за столом и просто смотрел на Бадди, пока тот рассказывал об увиденном и услышанном ночью.
    Он задал самые обычные вопросы: “Как тебя зовут, сынок?” и “Где ты живешь?”.
    Бадди ответил.
    — Слушай, парень, тебе когда-нибудь снились кошмары? — задал мужчина и такой странный вопрос. — Ну, типа, плохие сны, которые пугали тебя до смерти?
    — Да, конечно, — довольно неосторожно ответил Бадди. — Много раз.
    Мужчина ткнул пальцем в похожую на коробку штуковину на своем столе и сказал:
    — Росс, зайди-ка сюда.
    В кабинет вошел еще один мужчина. На нем, как и на хозяине кабинета, тоже не было формы, что в глазах Бадди несколько снизило авторитет обоих. Мужчины о чем-то пошептались. Мальчик не слышал, что они говорили, но понимал, что разговор, скорее всего, идет о нем, поскольку взрослые время от времени бросали на него быстрые взгляды.
    Мужчины вели себя как-то не так. Они должны были выглядеть… ну… обеспокоенными, что ли; взволнованными тем, о чем рассказал им Бадди. Вместо этого вид у мужчин был просто немного удивленный. Затем первый снова обратился к мальчику.
    — Значит, ты видел, как они его разрезали и…
    Все было не совсем так, и Бадди решил указать на это. Он пришел сюда не для того, чтобы сочинять истории, хотя еще пару недель назад он с радостью ухватился бы за такую возможность.
    — Нет, сэр, — сказал он, — я этого не видел. Я только слышал, как они говорили, что собираются это сделать. Но...
    Однако прежде чем он успел подтвердить, что действительно видел, как мужчина упал и как нож трижды вонзился в его тело, детектив перебил мальчика очередным вопросом. Поэтому могло сложиться впечатление, будто Бадди опровергает свои же собственные слова.
    — Ты рассказал об этом родителям?
    Это был плохой признак, и кому, как не Бадди, было об этом знать.
    — Рассказал, — с неохотой пробормотал он.
    — Тогда почему они не пришли сами, а вместо этого прислали тебя?
    Бадди промолчал.
    — Давай-ка, сынок, говори.
    Копам нужно было говорить правду. Врать полиции — серьезный проступок. Даже если копы и в штатском.
    — Они мне не поверили, — выдохнул мальчик.
    — Почему не поверили?
    — Они... они думают, что я всегда все выдумываю.
    Бадди увидел, как копы посмотрели друг на друга, и сразу понял, что это значит. Битву он уже проиграл. Полицейские встали на сторону его отца.
    — Вот как! А ты всегда все выдумываешь?
    Копам надо сказать правду.
    — Раньше я выдумывал. Часто. Но не в этот раз. Сейчас я ничего не придумываю.
    Бадди заметил, как один из мужчин легонько стукнул пальцем себе по лбу. Этот жест не предназначался для глаз мальчика: все было сделано очень быстро. Но Бадди успел заметить.
    — Сынок, а ты точно знаешь, когда ты выдумываешь, а когда нет?
    — Знаю! Честное слово! — в отчаянии воскликнул мальчик. — Я не выдумываю! Я больше никого не обманываю!
    Не очень сильный аргумент. Бадди сразу это понял. Копы загнали его в угол.
    — Сынок, мы пошлем кого-нибудь и проверим, — пообещал первый мужчина, поворачиваясь ко второму. — Росс, пойди туда и осмотрись. Не слишком усердствуй. Дело неофициальное. Сделай вид, что распространяешь подписку на журнал. Или нет, лучше говори, что продаешь электробритвы — это будет ближе к теме. У меня в шкафчике лежит одна. Можешь ее взять в качестве образца. Куда идти? — он вопросительно взглянул на Бадди.
    — Шестой этаж, прямо над нашей квартирой.
    — Ладно, пойду пройдусь, — неохотно промолвил Росс, однако же сразу вышел за дверь.
    — А ты, сынок, подожди в коридоре, — сказал первый мужчина. — Присядь там на скамейку.
   

  [̲̅4]

  
    Бадди вышел в коридор и уселся на деревянную скамейку.
    Прошло не больше получаса, как вернулся Росс и молча проследовал в кабинет. Бадди с надеждой ожидал, что сейчас начнется беготня, и отовсюду посыплются приказы. Однако ничего не происходило. Никто никуда не бежал. Все, что слышал мальчик через матовое стекло в двери кабинета, это то, как Росс ворчал и даже негромко ругался, а другой мужчина посмеивался, как обычно бывает, когда кто-то над кем-то шутит. Потом в кабинет снова позвали Бадди.
    Росс бросил на мальчика хмурый взгляд. Другой мужчина попытался стереть со своего лица ухмылку. Он опустил книзу кончики губ, чтобы выглядеть более серьезно.
    — Ответь мне, сынок, — сказал он, — ты же можешь из своей комнаты слышать все, что происходит в квартире наверху? Потолок ведь довольно тонкий?
    — Д-да.
    Отвечая мужчине, Бадди слегка запнулся, гадая, что будет дальше.
    — Ну, так вот. То, что ты слышал, было просто радиопередачей.
    — У них в квартире не было радио.
    — Нет, было, — с недовольным видом проговорил Росс. — Я ведь только что был в вашем доме и все видел сам. Да это радио слышно по всему подъезду. Я прослужил в полиции четырнадцать лет, а теперь какой-то мальчишка будет говорить мне, что я видел, а чего не видел!
    — Будет тебе, Росс, — попытался успокоить коллегу второй мужчина.
    — Да я же видел все через окно! — воскликнул Бадди.
    — Сынок, это все равно могло быть радио. Ты сам сказал, что видел не все, а кое-что только слышал. Ты мог заглядывать в окно, но при этом слышать радиопередачу.
    — В котором часу ты там был? — рявкнул Росс на Бадди.
    — Н-не знаю. Была… была ночь. У нас есть будильник, но в темноте его не видно.
    Росс досадливо развел руками.
    — Это была передача о борьбе с преступниками, — сварливо сказал он. — Она идет с одиннадцати до двенадцати. И вчера была среда. Ты что, даже этого не знаешь? Женщина сама мне сказала, что слушала передачу. А ее муж, который терпеть не может такие программы, не разговаривал с ней потом целый час. Она вспомнила, что включила радиоприемник слишком громко, просто чтобы досадить мужу. Похоже на правду?
    Второй мужчина вопросительно поднял брови, а Бадди уткнулся взглядом в пол.
    Между тем Росс продолжал — с явной издевкой:
    — Кстати, ее муж пользуется безопасной бритвой. Она даже принесла и показала мне его станок. Ты когда-нибудь пробовал перерезать что-нибудь таким лезвием? И, да, в комнате стояли два приоткрытых чемодана. Я заглянул в них, когда притворился, будто случайно уронил карандаш, и наклонился, чтобы поднять его с пола. В чемоданах не было ничего, кроме мужских рубашек и женского белья. Да и чемоданы совсем старые и потрепанные. Наклеенные на них этикетки отелей давно выцвели. Я не думаю, что такие скряги, как эти двое, стали бы приобретать четыре чемодана, по паре на каждого. И даже если бы это было так, то я не думаю, что они упаковали бы все в два лучших чемодана, а два худших оставили себе. Мне представляется, что все было бы наоборот. И, наконец, у них до сих пор есть газеты двухнедельной давности. Я лично сумел разглядеть даты на первых страницах. И что же тогда они должны были использовать, чтобы не оставить следов? Бумажные носовые платки?
    Росс начал протягивать руку к Бадди, словно намереваясь схватить мальчика за ухо. Второй мужчина, усмехнувшись, удержал своего коллегу за локоть.
    — Полегче, приятель.
    Росс чертыхнулся и вышел из кабинета, хлопнув за собой дверью.
    Мужчина за столом вызвал еще одного копа: на этот раз явился полицейский в форме. На какое-то мгновение Бадди показалось, что его прямо сейчас арестуют, и сердце мальчика ушло в пятки.
    — Лайонс, проводи этого парнишку домой.
    — Только не через парадный вход, — взмолился Бадди. — Я могу войти так же, как вышел.
    — Сынок, мы просто хотим убедиться, что ты благополучно доберешься до дома. Хватит тебе на сегодня приключений.
    После этих слов Бадди вместе с его рассказом был выпровожен за дверь.
    Мальчик знал, что спорить с полицейскими бесполезно, только себе хуже сделаешь. Он покорно поплелся за копом.
    Когда они зашли в дом и стали подниматься по лестнице, малышка Кармоди со второго этажа выглянула из-за своей двери и закричала сестре:
    — Ой, Бадди арестовали!
    — И вовсе не арестовали, — с легким негодованием возразил мальчик. — Меня просто провожают домой.
    Они остановились перед дверью его собственной квартиры.
    — Сюда, сынок?
    Бадди вздрогнул. Неужели коп хочет зайти внутрь!
    Полицейский постучал. Дверь открыла мать Бадди. Наверное, она сегодня идет на работу позже, раз все еще дома. Лицо матери побледнело.
    — Не пугайтесь, леди, — постарался успокоить женщину коп. — Он просто пришел к нам и рассказал забавную историю. Мы решили, что лучше вернуть его домой.
    — Бадди! — воскликнула мать. — Ты все это рассказал в полиции?
    — Часто он так развлекается? — спросил полицейский.
    — Все время! Постоянно! Но никогда еще он не придумывал таких ужасов.
    — Дело плохо. Я бы посоветовал вам поговорить с директором его школы или даже обратиться к врачу.
    Послышался тихий скрип ступенек. С верхнего этажа по лестнице спускалась женщина по фамилии Келлерман. Она остановилась и спокойно, но с любопытством, посмотрела на говоривших.
    Полицейский даже не повернул к ней головы.
    — Что ж, мне пора возвращаться, — сказал он, коснулся козырька своей фуражки и ушел.
    Бадди охватила паника.
    — Мама, быстрее заходи, — прошептал он и потянул мать в комнату.
    — Ну уж нет. Ты сейчас же извинишься перед нашей соседкой. Скажешь ей, что сожалеешь…
    Женщина приветливо улыбнулась. Мать Бадди улыбнулась ей в ответ.
    — Что-то случилось? — спросила женщина.
    — Нет, ничего такого, — ответила мать Бадди.
    — Тут был полицейский.
    — Бадди совершил нехороший поступок.
    Мать попыталась вытолкнуть сына вперед.
    — А ну-ка, извинись!
    Бадди попятился, стараясь спрятаться за спину матери.
    — Он выглядит очень хорошим мальчиком, — дружелюбно промолвила женщина. — Что он такого сделал?
    — Нет, он не хороший мальчик, — твердо сказала мать Бадди. — Он много выдумывает. Рассказывает о людях разные вещи. Ужасные вещи. То, чего на самом деле не было. Это очень неприятно, особенно когда люди живут с нами в одном доме...
    Она не договорила.
    Женщина холодно посмотрела на Бадди. В ее глазах засветилось понимание. Возможно, она подумала об одеяле, которое внезапно упало с перил пожарной лестницы, когда не было никакого ветра. Возможно также, она подумала о коммивояжере, который продавал электробритвы и задавал слишком много вопросов. Во взгляде женщины было что-то такое, что пронизывало Бадди насквозь. Будто сама Смерть смотрела на мальчика. Никогда раньше Бадди не встречал такого взгляда. Такого глубокого, такого холодного и такого опасного. Потом женщина улыбнулась. Выражение ее глаз осталось прежним, но губы сложились в улыбку.
    — Мальчишки всегда мальчишки, — слащаво сказала она.
    Потом женщина протянула руку, чтобы попытаться погладить Бадди или что-то в этом роде, но мальчик резко откинул голову назад, и женщине не удалось до него дотянуться.
    Она отвернулась и стала удаляться. Но пошла почему-то не вниз, а вверх по лестнице.
    — Вечно я что-нибудь забываю, — пробормотала женщина. — Мне же нужно отправить телеграмму.
    Бадди с ужасом понял, что она собирается все рассказать своему мужу. Прямо сейчас. Не теряя ни минуты.
    Мать яростно схватила Бадди за шиворот, втащила сына в квартиру и закрыла дверь. Однако мальчик не слышал, о чем говорила ему мать. Он думал только об одном.
    “Теперь она все знает! — билось в его мозгу. — Теперь они оба знают! Теперь они знают, кто это был!”
    Мать неверно истолковала состояние Бадди.
    — Ага, тебе стыдно! Я так и знала!
    Она достала ключ из-под подушки спящего отца, отперла дверь второй комнаты и, втолкнув туда Бадди, снова закрыла дверь на замок.
    — Я хотела тебя выпустить, но теперь ты будешь сидеть там до конца дня!
    До Бадди по-прежнему не доходил смысл слов его матери.
    “Теперь она знает! — повторял он про себя снова и снова. — Теперь они до меня доберутся!”
    Бадди слышал, как мать уходила на работу. Он остался один. Компанию ему составляло только тяжелое дыхание отца в соседней комнате. Страх потихоньку отпускал. Бадди знал, что пока его отец спит рядом, ему ничего не грозит. Они не смогут до него добраться. Поэтому он будет сидеть в комнате, и второй раз уже не станет вылезать в окно. Однако Бадди беспокоила мысль о том, что когда вечером отец уйдет на работу, они останутся в квартире только вдвоем с мамой.
    

  [̲̅5]

   
    Близился вечер. Солнце клонилось к закату, и вместе со сгущавшимися тенями к мальчику снова вернулся страх. Никогда раньше Бадди не испытывал ничего подобного. Ночь несла с собой реальную угрозу, и не было никого, кому без опаски можно было бы все рассказать. Никто не мог помочь: ни отец, ни мама, ни даже полиция. Полиция, которая стояла на страже порядка и защищала всех, кто не был мошенником или убийцей. Всех. Но только не его, Бадди. Вот уже и мама вернулась с работы. Бадди слышал, как она начала готовить ужин, потом разбудила отца. Он слышал, как его отец, одеваясь, ходит по комнате. Потом в замок был вставлен ключ, и дверь открылась. Бадди соскочил со стула, на котором до этого сидел, поджав колени к подбородку. Отец жестом велел сыну выходить.
    — Теперь ты будешь вести себя прилично? — хрипло спросил он. — Прекратишь уже эти выходки?
    — Да, сэр, — покорно ответил Бадди.
    — Иди ужинать.
    Все трое сели за стол.
    Бадди знал, что мать его не выдаст. Однако это произошло. Случайно. Ближе к концу ужина. Она неосторожно обмолвилась о том, что ее работодатель сделал ей выговор.
    — За что? — спросил отец.
    — Я опоздала на десять минут.
    — Почему ты опоздала? Ты же собиралась, как обычно.
    — Я уже почти выходила, и тут пришел полицейский, который...
    Она резко замолчала, но было уже поздно.
    — Какой еще полицейский?
    В конце концов отец заставил мать говорить.
    — Бадди улизнул из комнаты. Его привел домой полицейский...
    Отец схватил Бадди за плечо и резко стащил мальчика со стула.
    — Ты уже сегодня получил ремня. Хочешь еще?
    В этот момент раздался стук в дверь. Только это и спасло Бадди. Отец отпустил его и пошел открывать. Вернувшись через минуту, он с удивлением сказал:
    — Телеграмма. Тебе, Мэри.
    — От кого это?
    Мать с трепетом развернула телеграфный бланк, прочитала текст, а потом посмотрела на мужа.
    — Это от Эммы. У нее, должно быть, какие-то неприятности. Она хочет, чтобы я к ней приехала. Вот, слушай: “Пожалуйста, как только получишь телеграмму, немедленно выезжай ко мне”.
    Эмма была сестрой матери, и, таким образом, приходилась Бадди теткой. Она жила в районе Статен-Айленд.
    — Наверное, из-за детей, — продолжала говорить мать. — Должно быть, оба заболели. Одновременно.
    — Может, она сама заболела, — предположил отец. — Это еще хуже.
    — Если бы я могла с ней связаться! Вот к чему приводит отсутствие телефона.
    Мать начала спешно собираться.
    Бадди пришел в ужас.
    — Мама, не уходи! — взмолился он. — Это уловка. Это они прислали телеграмму. Они хотят, чтобы ты уехала, и тогда они до меня доберутся.
    — Ты опять начинаешь? — рявкнул отец и дал сыну подзатыльник. — Ты останешься в той комнате. Мэри, поторопись, а то приедешь к сестре уже за полночь. Об этом вруне я сам позабочусь. Подай-ка мне молоток и пару длинных гвоздей, — мрачно добавил он. — Больше этот парень никуда не улизнет.
    Отец вбил гвозди в оконную раму, намертво соединив ее с подоконником.
    — Теперь не убежишь. И можешь сколько душе угодно рассказывать свои истории четырем стенам.
    Мать погладила сына по голове.
    — Пожалуйста, будь хорошим мальчиком, слушайся своего отца.
    И она ушла.
    Теперь у Бадди остался всего один защитник. Но этот защитник ему не верил и не хотел ничего слышать. Однако мальчик сделал еще одну попытку.
    — Папа, не оставляй меня тут одного. Они придут и доберутся до меня. Папа, возьми меня с собой на завод. Я не буду тебе мешать. Честное слово, не буду.
    Отец зло посмотрел на сына.
    — Продолжай. Продолжай в том же духе. Завтра же ты отправишься к врачу. Я сам отведу тебя к психиатру и выясню, что с тобой не так.
    — Папа, не запирай дверь. Пожалуйста. Чтобы я мог убежать и спастись.
    Бадди вцепился в дверную ручку, но отец был сильнее и, несмотря на сопротивление сына, закрыл дверь.
    — Чтобы ты опять побежал в полицию и стал бы нас позорить? Ну уж, если ты так кого-то боишься, тогда тебе нужно радоваться, что я запираю дверь. Это защитит тебя, маленький врунишка, от кого бы то ни было.
    Клац! В замке повернулся ключ.
    Мальчик прижался лицом к дверному полотну и взмолился:
    — Папа, не оставляй ключ в замке. Забери его с собой.
    — Ключ останется в замочной скважине. Я не собираюсь рисковать. Вдруг я его где-нибудь уроню и потеряю.
    Совсем отчаявшись, Бадди начал колотить кулаками в дверь.
    — Папа, вернись! Возьми меня с собой! Не оставляй меня одного! Папа, я сознаюсь. Ничего не было.
    Отец, однако, уже был взбешен до последнего предела; ничто не могло заставить его смягчиться.
    — Вот вернусь с работы, — прохрипел он, — и всыплю тебе по первое число!
    Хлопнула входная дверь. Бадди остался один. Один — наедине с коварными врагами, наедине с неминуемой гибелью.
    Мальчик погасил свет. Так стало еще страшнее, но Бадди полагал, что в темноте будет безопаснее, чем на свету. Может, они подумают, что в комнате никого нет. Правда, надежды на это мало. Они наверняка следили за лестницей и видели, что отец Бадди ушел один.
    И вот наступила тишина. Во всяком случае ни сверху, ни из соседней комнаты не доносилось ни звука. Хотя кое-что можно было слышать снаружи: с улицы и с заднего двора. Приглушенные и совершенно безобидные звуки летнего вечера: работавшее радио, звон посуды, детский плач. Еще слишком рано. Еще было время. Нет ничего хуже, чем просто сидеть и ждать, когда все это произойдет. Послышался звон церковного колокола. Небольшая церковь Святой Агнессы располагалась в паре кварталов от их дома. Мальчик стал считать удары. Девять. Нет, вот еще один. Уже десять. Боже, как быстро летит время! Даже если в пути не будет никаких задержек, маме потребуется целых полтора часа, чтобы добраться до тети Эммы. Сначала нужно доехать до нижнего Манхэттена, потом переправиться на пароме через залив, а уже затем сесть на автобус, который едет по нужному маршруту. Также полтора часа требуется, чтобы вернуться назад. Это при условии, что мама сразу же уйдет от своей сестры. Но она ведь сразу не уйдет. Она побудет там некоторое время, даже после того, как поймет, что телеграмма была подложной. Мама не насторожится. Она всегда доверяла людям. Видела в каждом только хорошее. Она подумает, что это была просто какая-то безобидная шутка. А он, Бадди, будет сидеть тут один, по крайней мере, до часу ночи, а может быть, и дольше. И они это знали. Вот почему они не торопятся. Они хотят, чтобы все вокруг успокоилось, чтобы другие жильцы дома легли спать.
    Время от времени Бадди вставал со стула, подходил к двери и прислушивался. Ничего. Только тиканье часов в соседней комнате. Может, ему удастся вытолкнуть ключ из замочной скважины? Ключ упадет на пол, и он сможет дотянуться до него, просунув что-нибудь под дверь? Дверь была старая, слегка покосившаяся, и щель между ней и полом казалась вполне широкой.
    Вытолкнуть ключ оказалось довольно легко. Бадди сделал это при помощи огрызка карандаша, который завалялся у него в кармане. Он слышал, как ключ упал на пол. Тогда Бадди взял старую проволочную вешалку для одежды, которая имелась в комнате, просунул ее в щель между дверью и полом и начал водить из стороны в сторону, надеясь, что плоский крючок подцепит ключ, и он сможет затащить его к себе в комнату. Бадди слышал, как вешалка касается ключа, но всякий раз, когда он вытаскивал ее из щели, крючок оказывался пустым. Наконец мальчик перестал слышать позвякивание ключа и понял, что произошло. Он просто оттолкнул ключ дальше, и достать его теперь не было никакой возможности. Надежды Бадди рухнули.
    Вновь зазвонил церковный колокол. И снова мальчик стал считать удары. Одиннадцать. Неужели на попытки достать ключ он потратил целый час? В большинстве окон соседнего дома света уже не было. Умолкло и далекое радио. Если продержаться еще один час, может, ничего и не случится? Начиная с полуночи, время будет работать в его пользу. Мама уже будет ехать обратно, и…
    Внезапно Бадди насторожился. Прямо у себя над головой он услышал легкий скрип. Это оттуда. Первый звук из квартиры сверху. Хотят, чтобы их не услышали. По характеру скрипа можно было сказать, что кто-то передвигался на цыпочках. Скри-и-ип, скри-и-ип… Где-то с полминуты. Потом все стихло.
    Долгое время ничего не происходило. Мальчик боялся пошевелиться, боялся даже дышать. Потом раздался новый звук. С другой стороны. Снова шаги. Но не по деревянному полу, а по гулкому железу. И не над головой, а снаружи. Это был уже не скрип, а глухое лязганье.
    Взгляд мальчика метнулся к окну.
    Штора. Ему следовало подумать об этом раньше. Хорошо, что он догадался выключить свет. Даже при поднятой шторе никто не смог бы ничего разглядеть внутри комнаты. Но и сам Бадди тоже ничего особо не видел за окном. Серая темень, немного светлее, чем в комнате, вот и все. Однако, пока он смотрел, темень за окном сгущалась все сильнее. Как будто что-то неясное и размытое спускалось сверху.
    Бадди прижался спиной к стене и втянул голову в плечи, как черепаха, прячущаяся в свой панцирь. Неясный силуэт за окном был теперь совсем близко. Смутная фигура загораживала собой стекло, и на ней можно было рассмотреть нечто бледное, похожее на лицо.
    Внезапно в средней части силуэта появился яркий серебристый круг размером с яйцо, и длинный узкий луч света, пронзив стекло, ворвался в комнату. Луч начал медленно обшаривать внутреннее пространство, двигаясь от одной стены к другой. По ходу своего движения он вдобавок вычерчивал в воздухе белесые окружности. Может, если он, Бадди, пригнется пониже, то сможет поднырнуть под луч, и тот промахнется мимо цели. Мальчик сполз на пол и сжался в клубок так, что голова его оказалась ниже колен. Луч света шарил прямо над ним, по стене; и не было ничего, чем можно было бы прикрыться, ничего, за чем Бадди мог бы спрятаться. Внезапно луч метнулся вниз. Сноп света ослепил лицо мальчика.
    Свет погас так же внезапно, как и появился. В нем больше не было необходимости. Они увидели то, что им было нужно. Теперь они знали, что Бадди в комнате. И знали, что в комнате он один. Бадди услышал, как снаружи чьи-то пальцы стали шарить по оконной раме, пытаясь ее открыть. Рама не двигалась. Гвозди держали ее крепко. Туманный силуэт за окном медленно уплыл вверх и скрылся из виду. Пожарная лестница опустела. Зато этажом выше снова раздался скрип половиц. Теперь уже не такой медленный и осторожный, как раньше.
    Что же они станут делать дальше? Попытаются проникнуть в квартиру другим путем? Через общий коридор? Или оставят свои попытки добраться до Бадди? Нет, они не успокоятся. Они уже зашли слишком далеко, отправив фальшивую телеграмму. Сейчас или никогда. Больше у них такой возможности не будет.
    Колокол церкви Святой Агнессы пробил полчаса. Сердце мальчика стучало так быстро, словно он только что во весь дух пробежал целую милю.
   

  [̲̅6]

   
    На несколько минут наступила тишина. Как затишье перед бурей. Бадди дышал открытым ртом; только так он мог набрать в легкие достаточно воздуха. И все равно мальчику казалось, что он вот-вот задохнется. Потом что-то еле слышно лязгнуло. Звук донесся из соседней комнаты. Как будто кто-то из коридора пытался что-то делать с замком. Входная дверь начала медленно открываться. Бадди услышал, как скрипнула одна из петель. Потом дверь снова закрылась.
    Отмычка. Они использовали отмычку.
    Дощатый пол глухо постанывал под неслышными шагами, которые приближались прямо к двери, за которой находился мальчик, приближались к последнему рубежу.
    Сколько их было? Кто-то один? Или они пришли за ним оба?
    Они не стали включать свет. Боялись, что их могут увидеть с улицы. Они подошли к самой двери. Мальчику даже показалось, что он улавливает звук их дыхания. Дверная ручка начала медленно поворачиваться. Потом снова вернулась в первоначальное положение. Они пытаются открыть дверь. Хоть бы они не заметили ключ, лежавший на полу… Однако Бадди сразу же понял, что ключ им вовсе не нужен. У них есть отмычка, которой они открыли входную дверь.
    Может быть, ему удастся заклинить замок. Тем самым огрызком карандаша, которым ранее он вытолкнул ключ из замочной скважины. Бадди выхватил карандаш из кармана. Слишком быстро, слишком поспешно. Он уронил карандаш на пол и принялся шарить ладонями по полу в поисках спасительного огрызка. Нащупав карандаш, мальчик крепко зажал его в руке и осторожно двинулся к двери. В щели между полом и дверным полотном на мгновении е блеснул свет. После этого послышался лязг и в замочную скважину вонзился ключ.
    Поздно, слишком поздно! Теперь Бадди пришел конец.
    Мальчик огляделся в поисках чего-нибудь, что можно было бы прислонить к двери, чтобы выиграть хотя бы еще минутку. Ничего достаточно тяжелого. Только стул, на котором он сидел, но толку от него мало.
    Ключ скрежетал, вращаясь в замке.
    Бадди поднял стул и замахнулся им. Но не в сторону двери. Мальчик изо всех сил ударил стулом по оконному стеклу. С оглушительным звоном стекло разлетелось. И как раз в тот момент, когда дверь начала открываться. Бадди лихорадочно стал протискиваться в разбитое окно. Он почувствовал, как его одежда в нескольких местах зацепилась за куски стекла, торчавшие из рамы, но, к счастью, зазубренные осколки не коснулись его кожи. За спиной мальчик услышал тяжелый топот ног по деревянному полу. Чья-то рука хотела схватить его, но промахнулась. Разбитое стекло удержало преследователя. Он был слишком большой, чтобы рисковать, пытаясь выскочить в окно вслед за Бадди.
    Мальчик бросился вниз по пожарной лестнице. Поворот, еще поворот — и вот он спрыгнул на землю и побежал в подвал. В подвале было темно, однако Бадди знал все закоулки, поскольку частенько лазал там раньше. Он, правда, опасался, что если останется в подвале, они придут за ним прямо туда и отрежут путь к отступлению. Тогда они его точно убьют. Бадди нужно было открытое пространство, безопасная улица, где они не посмеют ничего сделать, где вокруг будут люди, которые смогут вмешаться и прийти ему на помощь.
    Мальчик рванулся вперед и по ступенькам, ведущим на улицу, выскочил на тротуар. Как раз в этот момент из двери парадного входа появился его преследователь. Мужчина увидел Бадди и бросился за ним. Бадди развернулся и стремглав помчался к повороту за угол. Но у мужчины ноги были длиннее, и он был сильнее; поэтому догнать мальчика было для него вопросом пары минут.
    Бадди добежал до угла и немного притормозил. Никого в поле зрения, никого вокруг, кто мог бы дать хоть какой-то шанс на защиту. Мужчина сзади быстро приближался. В каждый его шаг укладывалось три шага мальчика. Чтобы сравняться по скорости, Бадди пришлось бы бежать в три раза быстрее. Кстати, к погоне присоединилась и женщина, но она была пока далеко позади.
    Прямо перед собой Бадди увидел ряд мусорных баков, выстроившихся вдоль тротуара. Все они были доверху заполнены печной золой и ожидали последующего опорожнения. Баков было пять или шесть, и они образовывали подобие бастиона длиной около десяти ярдов. Мальчик понял, что дальше бежать бесполезно, тем более, что мужчина был уже от него на расстоянии двух вытянутых взрослых рук. И мужчина на бегу уже протягивал к нему руку.
    Бадди добежал до конца ряда мусорных баков, ухватился за край последнего — бак был полон, и поэтому не опрокинулся — и, внезапно развернувшись на сто восемьдесят градусов, оказался на другой стороне мусорной батареи. Мужчина, будучи взрослым и довольно массивным, не мог повторить такой же ловкий финт. Ему пришлось пробежать немного дальше и по широкой дуге снова выходить на линию погони. Теперь Бадди было легче удерживать дистанцию. Он скользил по узкому пространству между баками и стеной дома, а мужчина не мог ни дотянуться до него, ни отшвырнуть в сторону баки, которые были тяжелы от переполнявшей их золы. Однако Бадди понимал, что долго так не протянет. Женщина уже приближалась, и они с мужчиной быстро загнали бы его в ловушку. Он резко остановился, вплотную приблизился к одному из баков и по запястья погрузил обе руки в порошкообразную золу. Мужчина бросился к мальчику.
    Бадди взметнул руки вверх. Зола полетела прямо в лицо мужчине. Мальчик, не останавливаясь, еще пару раз повторил свой трюк, потом бросился в свободный проход и выскочил за пределы мусорных баков. Мужчина пока не мог его преследовать. Он стоял, пошатываясь, кашлял и тер глаза, пытаясь вернуть себе зрение. Из этой ситуации Бадди постарался извлечь максимум. Он побежал к следующему углу, свернул на новую улицу. Но это была лишь отсрочка, временное спасение. За его спиной снова замаячил мужчина, теперь уже разозленный до крайней степени. Он бежал за мальчиком, казалось, с удвоенной скоростью.
    Бадди заметил впереди себя движущуюся фигуру. Это был первый человек, которого он увидел на улице с начала погони. Мальчик подбежал к мужчине и дернул того за рукав. Он не мог говорить из-за сбитого дыхания. Судорожно дыша, Бадди продолжал одной рукой дергать мужчину за рукав, а другой указывал себе за спину.
    — Убирайся! — прохрипел мужчина, сам наполовину напуганный неожиданной атакой мальчика. — Чего тебе нужно?
    — Мис... тер... тот чело... век... за мной... гонит... ся!
    Вместо ответа мужчина сильно покачнулся, и они с Бадди едва не упали на землю.
    На лице мужчины расплылась блаженно-идиотская улыбка.
    — Что ты, малыш? Кто-то за тобой гонится?
    Пьяный. Ну, от этого помощи не жди. Пьяный вообще едва мог понять, что происходит вокруг.
    Бадди резко оттолкнул пьяницу. Тот завалился на землю. Преследователь споткнулся об упавшего и тоже распластался на тротуаре. Мальчик выиграл еще минуту или две. В конце улицы Бадди снова повернул за угол и выскочил на проспект. Здесь проходила трамвайная линия, и в тот момент, когда у проезжей части появился мальчик, к перекрестку как раз подъезжал трамвай одного из поздних маршрутов. Вовремя!
    Бадди был опытным ездоком на задних подножках трамваев: именно так он совершал большинство своих путешествий по городу. Он точно знал, куда надо поставить ноги и за что ухватиться руками. Он повернулся лицом в ту сторону, куда двигался трамвай, позволил вагону прогрохотать мимо, после чего сделал короткий рывок вперед, прыгнул и в следующий момент уже висел на задней подножке.
    Преследователь появился из-за поворота слишком поздно. Трамвай уже уносил Бадди прочь. Расстояние между мужчиной и мальчиком медленно, но верно, увеличивалось. Ноги проигрывали мотору, сила мышц — электричеству. Но мужчина не сдавался. Он продолжал бежать. Хотя каждый раз, когда Бадди оглядывался назад, мужчина, казалось, все больше и больше уменьшался в росте.
    — Остановите трамвай! — послышался сзади слабый крик.
    Кондуктор, очевидно, решил, что прохожий хочет проехаться бесплатно. Из-за кромки заднего стекла Бадди увидел, как он небрежно махнул рукой.
    Внезапно трамвай начал замедлять ход. Приближалась остановка. На тротуаре виднелось несколько людских фигур. Бадди лихорадочно пытался оценить расстояние между преследователем, трамваем и ожидавшими на обочине пассажирами. Мужчина все еще был примерно в два раза дальше от трамвая, чем трамвай от остановки. Если пассажиры быстро зайдут в вагон, и если трамвай немедленно тронется, тогда Бадди еще имеет шанс не быть пойманным.
    Лязгнув колесами, трамвай остановился. Впереди горел светофор. Зеленый. Люди на тротуаре — их было трое — зашевелились. Двое помогли третьей (это оказалась женщина) подняться в вагон. Потом они передали ей несколько корзин и свертков. Стоя на верхней ступеньке, женщина наклонилась и по очереди поцеловала своих провожатых.
    — До свидания, тетя Тилли. Счастливо добраться домой.
    — Спасибо за чудесно проведенное время.
    — Передавайте привет Сэму.
    — Минуточку, тетя Тилли! Ваш зонтик! Вот он!
    Вагоновожатый дал звонок, поторапливая провожающих. Трамвай слегка вздрогнул, собираясь двинуться вперед. Но тут зеленый свет погас. Светофор зажегся зловещим красным светом. Красным, как кровь, как огненная смерть. Смерть одного несчастного маленького мальчика.
    Трамвай послушно застыл на месте. А сзади в тишине слышалось: топ-топ, топ-топ. Преследователь быстро приближался. Бадди спрыгнул на землю, но было уже поздно. Мужчина схватил мальчика за горло и прижал его к задней стенке вагона, не давая возможности закричать.
    Погоня закончилась. Добыча была поймана.
    — Теперь ты у меня в руках, — прошипел мужчина.
    Сейчас трамвай уедет и оставит Бадди один на один с убийцей.
    Мальчик был слишком измучен, чтобы сопротивляться, да и мужчина был сильно измотан, чтобы делать что-то большее, чем просто удерживать свою жертву на месте. Несколько секунд они вот так просто стояли. Как будто взяли тайм-аут, ожидая сигнала для начала нового этапа борьбы.
    

  [̲̅7

    
    Вскоре подоспела и женщина. Она заговорила сухо и по-деловому — так, словно речь шла об уборке мусора.
    — Джо, уведи его с проезжей части. Не надо, чтобы его тут видели.
    Бадди сделал попытку вырваться, но все было бесполезно. Мужчина заломил ему руку за спину, заставив тем самым подчиниться. Боль в руке была слишком сильной, чтобы пробовать сопротивляться. Они вышли на тротуар и двинулись вдоль улицы. Зажатый между мужчиной и женщиной, Бадди потерял всякую способность к самостоятельным действиям.
    Неужели им никто не попадется навстречу? Неужели в этот поздний час все люди уже сидят по домам? Нет, к счастью, это не так. Вдалеке показались двое мужчин. Не качаются, идут прямо и уверенно. Трезвые как стеклышко. Мужчины, которых можно будет окликнуть. Они помогут. Они должны помочь. Мужчины приближались к Бадди и его похитителям. Конечно, Джо и женщина могли бы резко свернуть за угол и исчезнуть с проспекта. Но такое поведение у кого угодно могло сразу вызвать подозрение. Джо еще сильнее заломил руку Бадди и процедил сквозь зубы:
    — Одно только слово, и я сломаю тебе руку!
    Бадди подождал, пока двое мужчин не поравнялись с ними. Внутренне он уже настроился на страдания и боль, которые может причинить ему сломанная рука. Затем, улучив момент, он поднял ногу и яростно ударил пяткой по голени своего похитителя. От неожиданности Джо рефлекторно отпустил руку Бадди. Как в футбольном подкате, мальчик бросился в ноги проходивших мимо мужчин и вцепился руками в лодыжку одного из них.
    — Мистер, помогите мне! Мистер, пожалуйста!
    Мужчины остановились.
    — Что за?..
    — Послушайте! Вы должны мне поверить! — губы Бадди лихорадочно выплевывали слова. — Вчера ночью они убили человека! А теперь и меня хотят убить!
    Джо повел себя не так, как ожидал мальчик. Он не схватил его за шиворот и вообще никаким образом не стал проявлять злости или гнева. Аккуратно помог подняться на ноги и даже смахнул с одежды мальчика пыль. Внезапная перемена в действиях похитителя выбила Бадди из колеи и поставила его в невыгодное положение. Игра перешла в психологическую плоскость, а в этом Бадди был не силен.
    Итак, один ребенок и четверо взрослых. Взрослые, которые, скорее, поверят друг другу, чем маленькому мальчику.
    — Вот так он относится к родным отцу и матери, — с печальными нотками в голосе пробормотал Джо.
    Женщина отвернулась от мужчин, и ее плечи затряслись, как от рыданий.
    — Он не лгун, — продолжал Джо с родительской снисходительностью. — Просто он всегда что-то выдумывает и сам в это верит. Фантазер.
    — Это не мои родители! — в отчаянии закричал Бадди.
    — Ну, тогда скажи этим джентльменам, где ты живешь, — учтиво промолвил Джо.
    — Да, парень, назови-ка свой адрес, — вставил один из двоих незнакомцев.
    — Дом двадцать, на Холт-стрит! — поспешно, но неосторожно воскликнул Бадди.
    Джо быстро выхватил из кармана бумажник и раскрыл его, чтобы мужчины могли взглянуть на удостоверение личности.
    — На этот раз он хотя бы признает, что живет с нами, — печально сказал он. — Обычно…
    — Он украл из моей сумочки пять долларов, — со слезами на глазах вмешалась женщина, — Деньги, отложенные на оплату счета за газ. А он просто пошел в кино. Его не было с трех часов дня. Мы только сейчас его нашли.
    — Они убили человека, — взвизгнул Бадди. — Разрезали его бритвой.
    — Это было в фильме, который он только что смотрел, — сказал Джо, уныло покачивая головой.
    Теперь и женщина присела на корточки перед Бадди, с материнской заботливостью вытирая его лицо своим носовым платком.
    — Ты теперь будешь вести себя прилично? Пойдешь домой, как хороший мальчик?
    Двое прохожих определенно встали на сторону мнимых родителей. Слезы женщины, печальные вздохи мужчины произвели должный эффект.
    — Боже, Майк, как я рад, что никогда не был женат, — сказал один незнакомец другому, — если ты понимаешь, о чем я говорю.
    Второй назидательно поднял палец и сказал, обращаясь к Бадди:
    — Надо слушаться родителей и делать, что они говорят.
    Он отряхнул штанину в том месте, где Бадди цеплялся за нее, и оба мужчины отправились дальше по своим делам.
    Пока двое прохожих находились в пределах видимости, картина на тротуаре оставалась прежней. Женщина все так же сидела на корточках рядом с Бадди, но ее рука мертвой хваткой держала рубашку мальчика. Джо склонился к Бадди, как будто продолжал увещевать своего “сына”. Однако при этом он незаметно схватил руку мальчика и снова заломил ее ему за спину.
    — Ну, ты… маленький чертенок! — выдохнул он, почти не разжимая губ.
    — Джо, его надо посадить в такси. Нельзя держать его здесь, на улице.
    Женщина с мужчиной тихо о чем-то посовещались. Бадди расслышал лишь следующие слова:
    — …это место заброшено. Дети иногда там играют.
    Холодные мурашки пробежали по спине мальчика. Он не знал, что имели в виду его похитители, но это было что-то очень плохое. Настолько плохое, что они обсуждали это шепотом. Заброшенное место. Место, где совершаются темные дела, о которых, возможно, никто не узнает в течение многих лет.
    Мужчина поднял руку, и к бордюру подъехало такси. Похитители снова вошли в роль.
    — Это был последний раз, когда я взяла тебя с собой! — укоризненно заговорила женщина, украдкой поглядывая на водителя. — А теперь быстро полезай в машину!
    Женщина схватила Бадди за ноги, мужчина — за голову и плечи. Они втащили мальчика в салон, бросили на сиденье и крепко зажали между собой.
    — Угол Амхерст и Двадцать второй улицы, — сказал мужчина.
    Когда машина тронулась с места, он уголком рта прошептал женщине:
    — Наклонись немного вперед.
    Тело женщины на время заслонило Бадди от возможного взгляда водителя. Мужчина нанес мальчику короткий резкий удар снизу вверх. Перед глазами Бадди вспыхнули искры, а в ушах зазвенело. Он не лишился чувств, но на несколько минут впал в состояние полного отупения. Крошечные осколки зубной эмали щекотали его язык; из глаз текли слезы, хотя на самом деле Бадди не плакал.
    Такси остановилось на светофоре. Бадди медленно приходил в себя после удара. Он услышал, как где-то снаружи лязгнула металлическая дверца, и увидел на противоположной стороне улицы человека, который только что вышел из телефонной будки и неторопливо двинулся дальше по тротуару.
    Это был полицейский. Наконец-то! То, на что Бадди надеялся, о чем молился.
    Женщина, все еще державшая в руке носовой платок, казалось, догадалась о его намерениях. Она попыталась зажать мальчику рот, но Бадди повернул голову и впился зубами в ее пальцы. Женщина отпрянула, сдавленно вскрикнула и отдернула руку.
    Бадди заорал так громко, как было возможно в его стесненном положении.
    — Мистер офицер! Мистер полицейский! Помоги-и-ите!
    Полицейский обернулся на голос и неторопливо направился к такси. Детский крик о помощи — это не то же самое, что крик взрослого. Можно особо не спешить. Блюститель порядка заглянул в кабину такси и посмотрел на троих пассажиров. Он нисколько не насторожился. Подумаешь, невидаль какая… Ребенок в машине о чем-то крикнул.
    — В чем дело? — дружелюбно спросил полисмен. — Что за крики?
    — Этот негодник знает, что дома получит взбучку! — строгим голосом произнесла женщина. — Можете звать всех полицейских, молодой человек, но от наказания это вас не спасет!
    — Опасаешься порки? — понимающе ухмыльнулся полисмен. — Хорошая порка не повредила еще ни одному ребенку. Мой отец частенько меня порол… Но это что-то новенькое — жаловаться в полицию на родителей, чтобы избежать заслуженного наказания. Эти современные дети…
    — Однажды он даже включил пожарную сигнализацию, — добродушно пожаловался «отец», — лишь бы избежать ремня.
    Полицейский присвистнул.
    Водитель такси повернул голову и тоже включился в разговор.
    — У меня дома два таких же сорванца. Если бы они хоть вполовину досаждали мне так же, как этот щенок изводит тут своих родителей, я бы им головы поотрывал.
    — Они у-у-убили че-человека, — всхлипывал Бадди. — Ножом. По-потом разрезали на куски и…
    — Какие у него черные мысли, — неодобрительно покачал головой полицейский.
    Он наклонился ниже и внимательно вгляделся в искаженное отчаянием лицо Бадди.
    — Погоди-ка, малыш, я, кажется, тебя знаю.
    Наступила гробовая тишина. Сердце Бадди готово было выпрыгнуть из груди, как воздушный шарик. Наконец-то! Наконец-то…
    — А-а, я тебя вспомнил. Ты приходил сегодня утром в участок и рассказывал ту же историю. Оторвал людей от дел. Брандейдж, как последний дурак, даже послал кого-то все проверить. Видели бы вы потом его лицо! Он просто полыхал огнем. Ты тот самый парнишка. Я тебя помню. Одному из наших ребят пришлось отвести тебя домой, чтобы ты не путался под ногами. Вы его родители?
    — Думаете, мы стали бы все это терпеть, если бы не были его родителями? — с горечью в голосе спросил Джо.
    — Вы определенно заслужили мое сочувствие, — сказал полицейский и взял под козырек. — Везите его домой. И всыпьте хорошенько!
    Такси тронулось с места. Сердце мальчика упало. Неужели в этом мире взрослых никто ему не поверит? Неужели надо самому вначале стать взрослым, чтобы тебе поверили и не дали тебя убить? Бадди больше не пытался звать на помощь случайных прохожих, которые изредка появлялись на тротуаре. Какой в этом смысл? Они ему не помогут. Слезы текли из глаз мальчика, но он не издал ни звука.
    — К какому дому подъехать? — спросил водитель.
    — Остановите на углу, — ответил Джо. — Мы живем тут дальше всего в паре шагов.
    Он прямо в кабине расплатился за проезд, чтобы его руки не были заняты, когда придется выволакивать Бадди из машины.
    Такси остановилось на углу. Зажав с двух сторон мальчика, похитители выбрались из салона и торопливо зашагали прочь. Бадди не успевал поднимать ноги, которые наполовину волочились по земле. Такси развернулось и покатило по дороге в обратном направлении.
    — Как думаешь, он потом вспомнит наши лица? — обеспокоенно спросила женщина.
    — Главное, не наши лица, а лицо ребенка, — ответил Джо. — А его больше никто никогда не увидит.
    Как только такси скрылось из виду, похитители поменяли направление и пошли совсем по другой улице.
    — Вон туда, — кивнул головой Джо, указывая путь.
  

  [̲̅8]

   
    Это был заброшенный многоквартирный дом. Теперь нежилой, подготовленный к сносу, но пока еще не снесенный. Дом отбрасывал на тротуар густую тень, так что, если находиться прямо у стены, можно было оставаться незамеченным. От дома веяло полной безысходностью. Бадди понял, что здесь будет место его смерти.
    Они резко остановились.
    — Никого нет рядом? — настороженно спросил Джо.
    Он вдруг обнял мальчика за плечи. Но не оттого, что решил проявить сочувствие к своему пленнику. Джо крепко прижал Бадди к себе; одной рукой обхватил ему голову, а другой — зажал рот. У Бадди не было возможности укусить его так же, как ранее он укусил женщину. Хватка мужчины была настолько сильной, что мальчик не мог даже разжать челюсти.
    Джо потащил мальчика к казалось бы надежно заколоченному досками дверному проему. Но нет, одна доска оказалась едва прибитой. Джо отодвинул ее ногой, протиснулся внутрь и потянул Бадди за собой. Женщина последовала за ними и поставила доску на место. Все трое оказались в полной темноте. Здесь стояла ужасная вонь. Это был не просто запах старого здания. Это был запах смерти. Возможно, смерти, сокрытой в тех самых двух чемоданах.
    — Откуда ты узнал, что доска надорвана? — удивленно прошептала женщина.
    — А ты как думаешь? — со значением ответил Джо.
    — Здесь? — только и смогла выдохнуть женщина.
    Мужчина вытащил из кармана фонарик, включил его, осветив подножие лестницы, и сразу же выключил.
    — Стой тут. И не кури, — предупредил он женщину. — А я поднимусь наверх.
    Бадди понял, что его до сих пор не убили только из-за того, чтобы не тащить его тело наверх, чтобы он поднялся туда собственными ногами.
    Они с Джо стали подниматься по ступенькам. Хруст, хруст, шарк, шарк. Твердые шаги мужчины и волочащиеся ноги мальчика. От ужаса Бадди совсем потерял способность к сопротивлению. Да и толку в сопротивлении не было. Кричать бесполезно — толстые стены почти не пропускали звуков. И если ему на улице никто не мог помочь, то здесь уж и подавно.
    Джо изредка — на секунду-другую — включал фонарик, чтобы освещать путь. Это было похоже на белые знаки азбуки Морзе, выводимые на черной бумаге. Точка, точка, точка. Слово, которое могло означать только одно — смерть.
    Наконец они остановились, видимо, достигнув верхней площадки. Прямо над ними в крыше зияло разбитое окно, сквозь которое на темном небе можно было разглядеть несколько слабых звездочек. Джо прижал Бадди к стене, удерживая его одной рукой за горло. Потом снова включил фонарик и уже больше его не выключал. Положил фонарик на пол так, чтобы свет частично падал на него и на Бадди.
    Схватив уже двумя руками мальчика за горло, Джо начал его душить. Минута, может, полторы — это все, что ему было нужно.
    — Прощай, паренек, — с усмешкой пробормотал Джо.
    Однако, как известно, любое нормальное живое существо, когда его медленно, но верно убивают, сделает последнюю попытку к сопротивлению. От рук мужчины Бадди освободиться не мог. Но у него были свободны ноги. Джо не удосужился поставил мальчика на колени. Бадди не мог со свободного замаха пнуть мужчину в живот — тот находился слишком близко. Поэтому мальчик с силой ударил коленом вверх. Джо охнул, и его горячее дыхание обдало лицо Бадди. Смертельная хватка на горле мальчика ослабла, а мужчина одной рукой схватился за живот. Бадди понимал, что одного удара коленом недостаточно. Убийца так просто его не выпустит. Однако мужчина невольно предоставил ему пространство, в котором мальчик так отчаянно нуждался.
    Джо сделал шаг назад и, должно быть, наступил на свой фонарик, который, выскользнув из-под каблука мужчины, отлетел в сторону и начал вращаться, выхватывая из тьмы отдельные фрагменты лестничной площадки.
    Раздался треск дерева. Лестница вздрогнула. Потом послышался грохот, как будто что-то тяжелое рухнуло вниз, ломая прогнившие деревянные ступеньки. Свет фонарика еще раз скользнул по площадке, но луч ничего больше не высветил: ни Джо, ни лестничных перил. Ничего.
    А потом и сам фонарик улетел куда-то вниз.
    В следующее мгновение снизу послышался глухой стук. Как будто эхо, но только это было не эхо. Упало что-то тяжелое, наполненное плотью и костями.
    — Джо! — раздался приглушенный женский возглас.
    Вслед за этим вниз посыпались сломанные доски ступенек и перил: кланк, кланк, кланк! Женщина на первом этаже застонала, но ее стон вскоре оборвался. В воздух поднялись клубы штукатурной пыли. У Бадди засвербело в носу и защипало глаза.
    Стало очень тихо. Мальчик как будто оказался один в темноте. Что-то подсказывало ему, что пока не следует двигаться. Какой-то внутренний голос твердил: “Не двигайся, не шевели даже пальцем”.
    Это продолжалось недолго. Внизу вдруг послышались возбужденные голоса, словно с улицы в дом вбежали какие-то люди. Замелькали огоньки; а потом один мощный луч света прорезал темноту, устремился вверх, пошарил из стороны в сторону и, наконец, остановился на Бадди.
    Вся лестничная конструкция, ведущая вниз, исчезла. Из стены торчали чудом сохранившиеся здесь две узкие доски, и на них стоял мальчик. Как на книжной полке. Только полка эта была на высоте пяти этажей. До Бадди донесся голос, усиленный мегафоном. Голос звучал спокойно. Тон его был дружелюбным.
    — Закрой глаза, парень. Мы спустим тебя. Только не смотри вниз и держи глаза закрытыми. Думай о чем-нибудь другом. Знаешь таблицу умножения?
    Бадди осторожно кивнул, боясь слишком сильно шевелить головой.
    — Повторяй ее. Дважды два, дважды три... И держи глаза закрытыми. Ты в школе, перед тобой стоит учитель… И не меняй своего положения.
    Он ведь в шестом классе, разве они этого не знали? Таблицу умножения учат в первом.
    Однако Бадди все равно начал умножать в уме. Умножил на два. Умножил на три. Остановился.
    — Мистер! — крикнул он пронзительным, но ясным голосом. — Сколько мне еще стоять? У меня уже иголки с мурашками в ногах.
    — Хочешь, чтобы все прошло быстро и с некоторым риском, или медленно, но безопасно?
    — Быстро и с риском, — ответил Бадди. — У меня кружится голова.
    — Ладно, сынок, — прозвучал голос снизу. — У нас тут развернут пожарный тент. Ты его не сможешь увидеть, поэтому поверь нам на слово.
    — На пути могут торчать обломки досок, — тихо возразил другой голос, который случайно попал в зону действия мегафона.
    — Второй способ займет не меньше часа, а парню и так изрядно досталось, — негромко произнес первый голос и сразу же вновь обратился к Бадди. — Сынок, прижми руки к бокам. Ноги вместе. Открой глаза. И когда я досчитаю до трех, прыгай.
    — …три!
    
    Бадди казалось, что он летел вниз целую вечность. И вот его уже поднимают на ноги. Он спасен.
    Минуту или две мальчик плакал. Он и сам не знал, почему. Наверное, это были слезы, оставшиеся еще с того момента, когда Джо пытался его убить. Потом Бадди вытер глаза.
    Он надеялся, что никто не увидел его слез.
    — Я не плакал, — сказал он. — Просто пыль попала в глаза.
    — Мне тоже, — серьезно ответил детектив Росс, бывший недоброжелатель мальчика.
    И самым забавным было то, что глаза полицейского тоже подозрительно блестели.
    Джо лежал на полу. Мертвый. Его голова застряла между двумя досками. Женщину вынесли на носилках.
    — Мы вытащили из-под обломков лестницы два чемодана, — сказал кто-то рядом.
    — Лучше пока в них не заглядывать, — предупредил Росс.
    — Я уже заглянул, — сказал один из его коллег и поспешил на улицу, прижимая ладонь ко рту.
    Полицейские повезли Бадди на своей машине. Мальчик ехал на переднем сиденье, как важный человек.
    — Спасибо, что спасли меня, — сказал он.
    — Это не мы спасли тебя, сынок. Ты спас себя сам. Мы спешили, но опоздали всего на пару минут. Мы бы их, конечно, схватили, но могли не успеть спасти тебя.
    — Как вы узнали, куда надо ехать?
    — Напасть на след было легко. Полицейский тебя запомнил; таксист показал, где он вас высадил. Жаль, что мы начали слишком поздно.
    — Но почему вы вдруг поверили мне сейчас, если еще утром вы мне не верили?
    — Мы обратили внимание на некоторые мелочи, — сказал Росс. — Та женщина, Келлерман, сообщила точное название радиопередачи, которую ты, как предполагалось, слышал прошлой ночью. Это звучало вполне правдоподобно. И название, и время передачи — все совпадало. Однако своими словами женщина, можно сказать, спасла тебе сегодня жизнь. Потому что сегодня вечером я сам решил настроиться на эту радиостанцию. Не из-за подозрений, а просто для собственного развлечения. Захотелось самому послушать передачу. Это оказался детективный радиосериал, который транслируется каждый вечер в одно и то же время. Но только вот в конце передачи диктор извинился перед слушателями за то, что накануне очередная серия не вышла в эфир. Во вторник состоятся выборы, и радиостанция отдала это время одному из кандидатов. Поэтому то, что якобы ты слышал, никак не могло быть предвыборной речью!
    — Это была одна из мелочей, — продолжал полицейский. — Я снова отправился к ним на квартиру. Но было поздно: они, скорее всего, уже пустились за тобой в погоню. В квартире все было в полном порядке — так же, как я видел это в первый раз. Но когда я проходил мимо двери ванной, с крючка упало полотенце, а под ним оказался изрядно стертый ремешок для правки бритв. Такой ремешок используется только для открытых бритв, но никак не для безопасных. Вот эти мелочи и дали нам нужное направление для поисков... Все, Бадди, приехали. Твой дом. И сейчас я пойду с тобой.
    
    На улице уже начало светать, и когда Росс постучал в дверь, Бадди испуганно прошептал:
    — Отец мне теперь задаст! Ведь меня всю ночь не было дома.
    — Детективам порой приходится работать и ночью. Разве ты об этом не знал?
    Росс вынул из петлицы свой значок и приколол его к рубашке мальчика.
    Дверь распахнулась. На пороге стоял отец Бадди. Не говоря ни слова, он отвел руку назад.
    Полицейский протянул ладонь вперед, не давая свершиться экзекуции.
    — Остыньте, милейший. Нельзя поднимать руку на сотрудника Детективного бюро. Пусть даже этот сотрудник и находится еще на подготовительной ступени.  1^sted:｢nv｣ “Mystery Book Magazine”, Mar 1947 ■ Перевод: Виктор ■ Публикация на форуме: 25.12.2022 г. ■ Переведено по изданию: ‘A Treasury of Stories’, 2017 г. ｢eBooks｣
• АВТОРУЧКА
    “Dipped in Blood” ｢aka “Fountain Pen”; “Adventures of a Fountain Pen”｣   Поздним вечером все трое спустились в какой-то подвал. На пол падали тени. Теней было шесть. По две от каждого мужчины. Это были: Мойлан, более известный как Босс, Хэммонд, один из приспешников Мойлана, и некий субъект криминальной наружности по прозвищу Винт.
     Под потолком на крючке был подвешен торговый манекен, облаченный в некое подобие футбольной формы. К левой верхней стороне фуфайки был пришит накладной карман — примерно там, где в обычном костюме был бы карман внутренний.
     Босс склонился над столом, разглядывая при свете небольшой лампы два предмета. Это были две авторучки. Одинаковые, с колбами, стилизованными под мрамор, с тремя золотыми полосками (каждая чуть меньшей ширины, чем предыдущая) и с изображением маленьких позолоченных обезьяньих мордочек, украшавших оба конца корпуса каждой авторучки — сверху и снизу.
     — Это точные копии той ручки, которую Келлер носит с собой, — заверил Хэммонд Босса. — Их было заказано две штуки. И над ними уже поработали.
     Босс кисло посмотрел на Винта и проворчал:
     — Долго же ты возился.
     — Я хотел сделать все наилучшим образом, — запротестовал Винт, голос которого слегка дрожал. — Вы ведь дали понять, что торопиться некуда.
     — Может, и так, но я не хочу, чтобы все тянулось до скончания века.
     — Все будет нормально, — пообещал Винт. — Дайте мне одну авторучку, и я покажу вам, на что она способна.
     Мойланд быстро убрал свои руки за спину. В каждом его кулаке было зажато по авторучке.
     — Погоди, — сказал он. — Я не собираюсь рисковать, если они вдруг чем-то отличаются. Выбирай, не глядя.
     — Да они обе одинаковые, — усмехнулся Винт.
     Он коснулся правой руки Мойлана, и тот отдал ему авторучку, которая была зажата в правом кулаке, а другую оставил себе.
     Винт подошел к подвешенному манекену и аккуратно вставил авторучку в накладной карман так, чтобы она располагалась вертикально, как в жилете или нагрудном кармане любого пиджака.
     Затем он осторожно отодвинул стол к дальней стене, очевидно, в целях безопасности.
     — Отойдите подальше. Встаньте у стенки, — посоветовал Винт Мойлану и Хэммонду.
     — А что там наверху? — спросил Мойлан, взглянув на потолок. — Вдруг кто-нибудь услышит?
     — В доме, кроме меня, никого нет. Здание пустое. Поэтому я и снял подвал. Здесь удобно работать.
     В руке Винта появилось нечто едва заметное.
     — Это петля из конского волоса, — объяснил он. — Я собираюсь накинуть ее на поршенек заправки чернил — вот так. Это самый опасный момент.
     На эту процедуру у Винта ушло несколько мгновений.
     — Не волнуйтесь. Теперь все в порядке, — заверил он.
     Потом Винт достал из кармана моток бечевки. В отличие от конского волоса, бечевка была хорошо видна.
     — Я привязываю веревочку к конскому волосу. Вот так. Теперь все готово.
     Осторожно распуская бечевку, Винт начал пятиться от манекена. Он двигался назад до тех пор, пока не оказался примерно на том же расстоянии, что и Мойлан с Хэммондом, то есть в дальнем конце продолговатого прямоугольного подвала.
     — Все очень просто, — сказал Винт. — Работает по принципу обычной зажигалки. Внутри корпуса авторучки к заправочному поршню прикреплено кремневое колесико, которое соприкасается с зарядом. Когда вы тянете за поршень, чтобы набрать в ручку чернил, колесико высекает искру. Бум! И ни рук, ни лица… Детонатором является поршень. Вы можете писать этой ручкой — и ничего не произойдет. Можете даже уронить ее на пол, но не слишком с большой высоты — и все равно ничего не произойдет. Но когда вы потянете за поршень…
     
     Визгливый, радостный смех и то, как Винт потирал руки, были верными признаками скрытого безумия этого человека. Но это отнюдь не волновало Босса, который получал именно то, за что платил.
     — Не надо мне лекций, — хрипло сказал Мойлан. — Хочу знать, работает это или нет?
     — Сами увидите.
     Винт начал тянуть за бечевку.
     — Берегите глаза. Корпус ручки может…
     Мойланд и Хэммонд прикрыли глаза руками и прижались к стене. Винт резко дернул за бечевку. Последовала невыносимо яркая вспышка, осветившая весь подвал. Прогремел взрыв. Горячий воздух ударил мужчин по лицам, и на минуту они оглохли. Все вокруг заволокло дымом, который, однако, постепенно рассеялся.
     Мойлан и Хэммонд ошеломленно уставились друг на друга. Манекен словно испарился. Ошметки его фуфайки прилипли к стенам. Часть штукатурки с потолка обвалилась. Крючок, на котором раньше висел манекен, был пуст.
     Первым подал голос Винт.
     — Вы довольны? — торжествующе спросил он. — Сила взрыва примерно, как у ручной гранаты.
     Хэммонд сдавленно кашлял и отер со щеки кровавое пятно, появившееся в том месте, где кожу зацепил один из осколков авторучки.
     — Надо уходить, — выдохнул Мойлан. — Отдай ему пятьсот долларов и пошли отсюда!
     — Ты уверен, что другая сработает так же? — спросил Хэммонд у Винта.
     — Пропорции в них одинаковые. Результат вы только что сами видели. А какое естественное положение принимает, например, человек, когда вставляет ручку в горлышко бутылки с чернилами и тянет поршень вверх, чтобы набрать этих самых чернил? Он наклоняет лицо над бутылочкой, чтобы наблюдать, как поднимаются чернила. Ну, и взрыв тоже направлен вверх. Как я уже вам говорил, никаких…
     — Давай быстрее, — поторопил помощника Мойлан, открывая дверь, ведущую наружу.
     Хэммонд протянул Винту несколько купюр.
     — Получи. И держи рот на замке.
     Он прикрыл за собой дверь подвала и последовал за своим шефом вверх по лестнице.
     Они зашагали через пустынную в этот поздний час, усыпанную щебнем автостоянку к тому месту, где на краю изрытой колеями грунтовой дороги стояла их машина. Уселись в салон. Хэммонд достал ключи и собрался запустить двигатель, однако Мойлан взмахом руки остановил своего помощника.
     — Не спеши. Давай посидим еще минутку.
     Минуту или две они сидели в молчаливом, настороженном ожидании и вглядывались в окружавшую их темноту.
     — Думаю, никто ничего не слышал.
     — Вокруг ни души. Только пустыри и кучи мусора.
     Мужчины обменялись взглядом, полным невысказанного, но взаимного понимания. Хэммонд открыл дверцу и вышел из машины.
     — Используй свой, — негромко предложил Мойлан.
     Хэммонд исчез в том же направлении, откуда они оба только что пришли. Мойлан остался ждать.
     Где-то в отдалении раздался приглушенный хлопок. Как будто кто-то неосторожно уронил огромную коробку или упаковочный ящик.
     Внезапно у машины снова появился Хэммонд.
     — Было слышно? — усаживаясь в кабину, спросил он совершенно спокойно.
     — Не очень. Почти ничего.
     — Я закрыл дверь в подвал, чтобы было потише. Вот ваши пятьсот долларов.
     Мойланд хладнокровно убрал деньги во внутренний карман.
     — Он умер не сразу, — небрежно заметил Хэммонд. — Рухнул на пол и начал смеяться. Я его спросил, над чем он смеется. Он не ответил, только еще немного посмеялся, а потом уже захрипел.
     Хэммонд нажал на педаль газа. Машина тронулась с места, увозя в ночь двоих мужчин, которые только что купили авторучку.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

     
     Рассвело. Солнечные лучи косо упали на тротуар, возле которого была припаркована машина. Та же машина, и те же двое мужчин.
     — Вот он идет, — пробормотал Хэммонд.
     Мужчины даже не пошевелились. Они пристально смотрели в зеркало заднего вида.
     — Говорил же тебе, что он придет, — сказал Мойлан. — Он каждое утро ходит сюда бриться.
     — А вдруг он взял с собой телохранителя?
     — Да он уже забыл про меня. Думаю, он даже не в курсе, выпустили меня или нет. И самое главное, он не догадывается, что я знаю о том, кто сдал меня властям. Копы держали это в секрете. Я обо всем узнал по “тюремному телеграфу” уже после того, как угодил за решетку.
     Они вглядывались в маленькое клиновидное зеркальце с терпеливостью котов, наблюдающих за мышиной норой. В зеркале отражался уменьшенный до размеров леденцовой палочки столбик с вывеской парикмахерской.
     — Туда пойдешь ты. Я не могу… он меня знает. А тебя он никогда не видел.
     Хэммонд кивнул.
     — Я все сделаю, босс, — сказал он и потянулся к дверной ручке.
     Мойлан остановил помощника небрежным движением руки.
     — Не спеши. Пусть сначала ему накроют лицо горячим полотенцем, чтобы он не мог даже наблюдать за тобой.
     Двое мужчин снова замерли в ожидании.
     Наконец Мойлан спросил:
     — Ты хорошо его разглядел? Видел, во что он одет?
     — Темно-синие брюки.
     — Ладно, Хэммонд, приступай. Сейчас, наверное, его лицо уже накрыто полотенцем.
     Хэммонд открыл дверцу, вышел из машины и неторопливо зашагал по улице — как самый обычный человек, намеревающийся зайти в парикмахерскую.
     Он вошел в небольшой, опрятного вида салон, в котором стояли четыре кресла. Внутри находились два мастера и два посетителя. Одного клиента просто стригли. Его скрещенные ноги в серых брюках виднелись из-под широкой накидки, которой он был укутан. Второй посетитель полулежал в другом кресле. Его лицо было накрыто дымящимся полотенцем. Две ноги в темно-синих брюках вытянулись во всю длину и покоились на низенькой подставке.
     Главный парикмахер небрежно оглянулся, увидел нового посетителя, машинально бросил: “Будете следующим” — и продолжил свою работу.
     Хэммонд снял с себя пальто и повесил его рядом с темно-синим пиджаком так, чтобы они слегка перекрывали друг друга. Потом он уселся на стул прямо под вешалкой.
     Прошло немного времени. Мужчина, лицо которого было закрыто полотенцем, заговорил приглушенным голосом через маленькое отверстие в ткани, оставленное для дыхания:
     — Не затягивай, Анджело. У меня впереди тяжелый день...
     “...который завершится в аду”, — мысленно закончил Хэммонд.
     Оба парикмахера стояли к Хэммонду спиной. Один клиент ничего не видел, поскольку его лицо было закрыто полотенцем. Второго загораживал стригший его парикмахер. Ситуация была крайне благоприятной.
     Хэммонд поднялся с деловым видом, как будто бы вдруг решил покурить в минуты вынужденного ожидания. Он полез во внутренний карман своего пальто за сигарой. Одним быстрым движением Хэммонд извлек из кармана два предмета: сигару и авторучку. Свободной рукой он слегка отодвинул лацкан темно-синего пиджака. Взору Хэммонда предстал внутренний карман чужого пиджака, и он увидел кончик авторучки, удерживаемой зажимом. Он вытащил ручку, заменил ее той, что держал в другой руке, и позволил лацкану пиджака вернуться в прежнее положение. Затем Хэммонд сунул чужую авторучку в карман своего пальто и вновь уселся на стул.
     Все было проделано быстро и ловко. Ни парикмахеры, ни их клиенты даже не поменяли своих поз. Подмена авторучек прошла совершенно незаметно.
     Хэммонд откусил кончик сигары, поднес к ней горящую спичку и позволил себе одну длинную затяжку. Потом он снова встал, как будто вспомнил о чем-то неотложном или о телефонном звонке, который он должен был сделать. Главный парикмахер оглянулся и увидел, как Хэммонд натягивает на себя пальто.
     — Сейчас я вами займусь, — пообещал парикмахер.
     — Я вернусь через минуту, — отозвался Хэммонд. — Сохраните мою очередь.
     Он вышел на улицу всего за долю секунды до того, как парикмахер начал снимать полотенце с лица мужчины в темно-синих брюках.
     Через некоторое время в парикмахерской услышали отдаленный рокот автомобильного мотора. Очевидно, машина уехала в противоположном направлении, поскольку мимо окон парикмахерской она не проезжала.
     Младший парикмахер взял в руки небольшое зеркальце и поместил его позади затылка клиента, чтобы тот мог оценить качество стрижки. Потом он отложил зеркало в сторону и начал неторопливо отстегивать пуговицы на накидке. Почти в то же время закончилась работа и со вторым клиентом. Парикмахер снял с него накидку.
     Оба клиента направились к вешалке. Мужчина в темно-синих брюках снял с одного из средних крючков потрепанного вида свитер. Мужчина в серых брюках взялся за темно-синий пиджак, надел его на себя и вышел на улицу.
     Парикмахер провел пару раз щеткой по плечам второго клиента.
     — Сегодня, мистер Келлер, вы как-то странно одеты, — дружелюбно заметил он. — Как так получилось?
     — Я спешил, поэтому не стал долго возиться. Жена куда-то убрала мой пиджак, и я его не нашел. Я же вышел только для того, чтобы побриться; и сейчас сразу назад, так что одежда не имеет особого значения.
     Мужчина накинул на плечи короткое пальто, под которым скрылся его потрепанный свитер, и тоже покинул парикмахерскую.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

   
     Мужчина в серых брюках и синем пиджаке нервничал. Он три раза проходил туда и обратно мимо входа в банк, прежде чем набрался храбрости, чтобы войтивнутрь. Каждую пятницу он вот так приходил сюда, в банк, и обналичивал на небольшую сумму чек для своего работодателя — персональный чек, позволявший его работодателю покрывать расходы за выходные дни. Он уже привык к этому. Но сегодня все должно было пойти по-другому.
     Он вошел в банк и встал в очередь к окошку кассы. Очередь была довольно длинной. Это было и к лучшему. Для него, во всяком случае. Кассир торопился: он вряд ли будет внимательно следить за своими действиями. Просто запишет данные в свой журнал и сверится с генеральной подписью. Беспокоиться было не о чем. Подпись подлинная. И чек был подлинный. Кроме разве что двух лишних нулей на конце суммы. А что нули? Они все похожи друг на друга. У банковских работников даже не было времени позвонить в его контору и проконтролировать сумму. Да и босса в офисе, скорее всего, уже нет. Он на железнодорожном вокзале, ждет, когда ему принесут деньги на воскресные расходы. Его босс всегда уезжал из города на выходные. С пятницы до понедельника. В заключалась вся прелесть ситуации и легкость процедуры. А к утру понедельника он сам уже будет в трех днях пути отсюда. За три дня можно покрыть очень большое расстояние.
     Очередь медленно двигалась вперед. Человек, вставший следом за мужчиной в серых брюках, явно спешил. Он нетерпеливо вздыхал и, наконец, прорычал:
     — Нельзя ли побыстрее? Двигаетесь, как сонные мухи!
     Мужчина в серых брюках не стал оглядываться, чтобы посмотреть на ворчуна. Он не хотел ни с кем вступать в разговоры — ни сейчас, ни когда-либо еще.
     И вот между ним и окошком остался всего один человек. У мужчины в серых брюках все еще был шанс отступить и покинуть очередь. Остаться честным и не подвергать себя опасности. Но он понимал, что не сделает этого. Он был слишком близок к тому, чтобы осуществить свой замысел. Окошко кассы притягивало его, как магнит. Пути назад не было.
     Человек сзади нетерпеливо ткнул его пальцем в спину. Он определенно торопился, кем бы он ни был. Но мужчина в серых брюках снова не стал оглядываться. Подошла его очередь; он наклонился к окошку.
     Кассир приветливо кивнул головой, поскольку знал этого клиента в лицо по предыдущим пятницам. Мужчина в серых брюках протянул чек. Теперь отступать было некуда.
     Кассир с удивлением воззрился на чек.
     Два лишних нуля. И слово “сотен”, вписанное во вторую строку на свободное место, куда обычно ставят прочерк в виде широкой буквы “Z”, чтобы не допустить несанкционированных записей. Когда вы спешите на поезд, и у вас на уме одновременно дюжина разных дел, вы можете стать небрежным; и вы не будете тратить время на то, чтобы вписывать центы или ставить прочерк “Z”. И когда вы раз за разом проявляете по пятницам подобную небрежность, в головах других людей могут зародиться оригинальные идеи.
     Кассир долго смотрел на подпись и никак не мог решиться начать обрабатывать чек. На шее мужчины в серых брюках выступил пот. Человек сзади переминался с ноги на ногу и тихо ругался себе под нос.
     Внезапно кассир перевернул чек лицевой стороной вниз и протянул его обратно клиенту.
     — Полагаю, что все в порядке, — сказал кассир. — Просто поставьте здесь еще и вашу подпись. Сумма на этот раз больше, чем обычно.
     В зале на столах имелись ручки и чернила. Но мужчина в серых брюках потерял бы свое место в очереди, если бы пошел за ручкой. К тому же он знал, что если сейчас отойдет от окошка кассы, то у него может не хватить духа вернуться обратно. Стараясь унять дрожь в руке, мужчина в серых брюках полез в карман за своей авторучкой. Он достал ее, снял колпачок и с удивлением уставился на странный предмет. Эту авторучку он никогда раньше не видел. Как она попала к нему в карман?
     До конца осмыслить ситуацию он не успел. Человек, стоявший позади него, внезапно плечом оттолкнул его в сторону и занял место у окошка кассы. Более того, он всей своей массой навалился на полку у окошка, так что больше ничего нельзя было увидеть, кроме макушки кассира. От неожиданного толчка мужчина в серых брюках чуть не потерял равновесие. Авторучка осталась лежать на полке. Теперь она была прижата локтем агрессора, который этого даже не заметил. Лишь кончик авторучки торчал из-под его рукава.
     Чек, между тем, остался в руке его владельца. Мужчина в серых брюках продолжал держать бланк двум пальцами.
     Но тут произошло нечто такое, что в равной степени отвлекло его внимание и от чека, и от авторучки. Зрелище, которое разворачивалось на его глазах, буквально загипнотизировало мужчину в серых брюках. Через плечо человека, загородившего окошко, он мог видеть верхнюю часть лица кассира.
     Лицо кассира странно побледнело; его взгляд остекленел.
     Люди в очереди были спокойны и безразличны. Панель из матового стекла, вдоль которой они стояли, закрывала им внутренний обзор. Они вообще не могли видеть кассира.
     Мужчина же в серых брюках стоял сбоку и кассира видел. Вернее, он видел часть его лица.
     В противоположном конце зала находился охранник банка, но вместо того, чтобы подойти и спросить, в чем дело, он неподвижно стоял у стены. Кто-то стоял рядом с ним, и казалось, что эти двое просто о чем-то разговаривают, глядя друг другу в глаза.
     Мужчина в серых брюках сделал шаг по направлению к окошку, от которого его так бесцеремонно оттолкнули. Мгновенно рядом с ним возник какой-то человек, которого до сих пор там не было. Он даже в очереди не стоял. Откуда он взялся, мужчина в серых брюках понятия не имел.
     Человек небрежно сунул одну руку во внутреннем кармане, как будто собирался достать сигарету. Но сигарета так и не появилась на свет. Рука же незнакомца осталась за лацканом его пиджака.
     — Дождись своей очереди, приятель, — сказал он бесцветным голосом, едва шевеля губами.
     — Но это была моя...
     — Помолчи, приятель. Сейчас не время разговаривать. Для твоего же блага.
     Его рука по-прежнему скрывалась за лацканом пиджака.
     Мужчина в серых брюках промолчал. Что-то подсказало ему, что лучше держать рот на замке. В воздухе явно витало ощущение опасности. В этот момент просто надо было стоять очень тихо, не двигать ни руками, ни ногами, ни даже челюстью; надо было просто оставаться на месте и затаить дыхание.
     Рук кассира не было видно. Но в окошке кассы что-то происходило. Плечи кассира двигались так, словно он что-то проталкивал через окошко. По движению локтей человека, загораживавшего кассу, можно было подумать, что он что-то двигает к себе. Потом послышался приглушенный шлепок, как будто нечто упало на дно раскрытого холщового мешка.
     Кончик авторучки внезапно исчез из-под руки человека у окошка кассы, как будто авторучку смело невидимым воздушным потоком.
     Во всем банке царила странная тишина. Это было похоже на затишье перед бурей. Хотя и раньше в зале не было особенно шумно, теперь все совершенно стихло. Человек, оккупировавший окошко кассира, теперь, наконец, отошел от стойки и направился к выходу. На боку у него болтался небольшой холщовый мешок с двойным зажимом у горловины.
     Потом, внезапно, на свободу, казалось, вырвались все дьяволы ада.
     Хрипло заверещал звонок сигнализации. Прогремел выстрел, другой, третий. В воздухе засвистели пули. Очередь у окошка кассы рассыпалась, как карточный домик. Люди срывались с места, бежали то в одну сторону, то в другую, натыкались друг на друга.
     Мужчина в серых брюках шустро опустился на одно колено, словно собрался завязать шнурок, и втянул голову в плечи.
     Все закончилось так же внезапно, как и началось. Сообразившие броситься на пол теперь поднимались и ошеломленно оглядывались по сторонам. В воздухе висела легкая завеса дыма. В зале уже сновали копы, и с каждой минутой их становилось все больше.
     Человек, до этого прижимавший к стене охранника банка, теперь сам стоял спиной у стены, и в его живот был направлен пистолет одного из копов. А человек, так долго тянувшийся во внутренний карман за сигаретами, наконец-то вытащил руку из-за лацкана пиджака. И с его опущенной вниз ладони на пол капало что-то красное. Холщовый мешок спокойно лежал на полу, не более чем в пяти ярдах от входа. Рядом распростерлась неподвижная фигура человека, который незадолго до этого нес этот мешок от окошка кассы.
     Когда примерно четверть часа спустя мужчина в серых брюках вышел из банка, он был бледен, и его била дрожь. Авторучка осталась лежать в зале, на полу, неподалеку от холщового мешка. Мужчина в серых брюках даже не попросил ее вернуть. Пусть там и лежит; она ему не нужна. В любом случае эта авторучка не его. Он так и не обналичил чек. Унес его с собой, сжимая в руке.
     Оказавшись в безопасности за углом банка, мужчина в серых брюках разорвал чек на мелкие кусочки. Он мог бы сказать своему боссу, что потерял чек в суматохе. Босс не стал бы особо возражать. Речь шла всего-то о двадцати пяти долларах… если забыть о двух лишних нулях. Мужчина в серых брюках, не оглядываясь, поспешил прочь от банка. Как там в поговорке? “Преступление не окупается, и за все надо платить”. Это точно! Отныне он будет вести исключительно честный образ жизни.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     В кабинет управляющего банком вошел охранник и положил на стол начальника авторучку.
     — Ее нашли рядом с мешком грабителя, — промолвил охранник. — Инспектор сказал отдать ее вам.
     — Это, наверное, ручка кассира.
     — Нет, сэр. Его уже спрашивали.
     — Значит, уронил кто-то из клиентов. Оставь ее здесь. Пусть полежит, пока кто-нибудь за ней не придет.
     Охранник вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь. Управляющий еще не до конца оправился от пережитого испуга. Он проглотил таблетку аспирина, отер пот со лба, потом сел за стол и дрожащей рукой перелистнул какие-то бумаги. Взяв одну из своих перьевых ручек, управляющий окунул перо в чернильницу, намереваясь подписать некий документ. Перо осталось сухим. Чернильница была пуста. Управляющий посмотрел на авторучку и потянулся за ней. Но в авторучке тоже не оказалось чернил.
     Нервы банкира были напряжены. Он отложил авторучку в сторону и нажал кнопку вызова.
     Управляющий чувствовал, как его шея под воротничком продолжала покрываться каплями пота. Он обернулся назад и щелкнул выключателем. Запустился электрический вентилятор, стоявший напротив стола в углу кабинета. Поток воздуха приподнял и сдвинул бумаги на дюйм или два. Лист одного документа ткнулся своим краем в авторучку, которая покатилась было по столу, но, сделав один оборот, остановилась, благодаря зажиму на колпачке.
     В кабинет заглянула девушка.
     — Впредь постарайтесь, пожалуйста, чтобы к моему приходу на столе всегда были чернила, — с некоторым раздражением произнес управляющий.
     Сквозняк из-за открытой двери усилил поток воздуха от вентилятора.
     Авторучка пошевелилась и, словно играя в чехарду сама с собой, сделала еще один оборот на поверхности стола. И снова зажим на колпачке мог бы послужить своеобразным тормозом, но ручка оказалась на самом краю столешницы, и зажиму не на что было опереться. Авторучка полетела вниз и упала прямо в мусорную корзину, доверху забитую бумагами, смягчившими ее падение.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Она пришла уже после того, как все ушли. Она всегда приходила после всех — худая женщина с усталым, изможденным лицом.
     В банке было тихо, и ее шаги отдавались гулким эхом; но это ее не пугало. Она привыкла к пустым помещениям. Пустые помещения были местом ее работы. Иногда она бывала единственным живым существом во всем здании. Она достала свой универсальный ключ, открыла дверь и включила в кабинете свет. Потом она принесла ведро и тряпку, опустилась на колени и принялась мыть пол. Шуруя тряпкой под столом управляющего, она думала о своем. Томми сегодня окончил школу. Он был единственной отрадой, которая имелась в ее жизни. Она тяжело и упорно работала — только ради него. Она должна сделать ему подарок. Обязательно должна что-нибудь подарить.
     Она подняла с пола мусорную корзину, чтобы вынести ее на улицу и опорожнить. И тут она увидела то, что лежало поверх всех бумаг. Авторучка. Практически новая.
     Вот и подарок. Лучший подарок выпускнику школы.
     Она внимательно осмотрела ручку, поскольку была неглупой женщиной и понимала, что подобная вещь, скорее всего, попала в мусорную корзину случайно. Ну, не выбрасывают люди такие авторучки — с тремя золотыми полосками на корпусе. Даже если бы авторучка сломалась, ее бы, конечно, починили. Возможно, ей не стоило этого делать. Ведь авторучка кому-то принадлежала. Следовало положить ее обратно на стол или отдать внизу охраннику, когда она закончит с уборкой. Она раньше никогда не попадала в столь щекотливую ситуацию.
     Но ведь Томми сегодня окончил школу. А у нее не было для него никакого подарка. Человек, который работает в этом кабинете, должно быть, богат. Что для него может значить какая-то авторучка. Кроме того, она ведь лежала в мусорной корзине. А то, что попало в мусорную корзину…
     Она, наконец, решилась, и авторучка исчезла в кармане ее рабочего халата.
     Потом она с мрачным выражением на лице снова принялась возить тряпкой по полу. Да, она взяла то, что ей не принадлежало. Зато Томми сегодня не останется без подарка. Она приободрилась и даже начала что-то напевать себе под нос.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Сразу после окончания церемонии в школе Хэммонд привез сына Мойлана в офис своего шефа.
     — А вот и наш юный “прохфессор”! — громогласно объявил он. — Окончил школу, и все такое!
     Мойлан гордился своим сыном.
     — Держу пари, — сказал он, — что этот парень умнее нас обоих. Я-то, например, бросил школу довольно рано.
     — Почему ты не пришел, пап? — звонким голосом поинтересовался сын. — Там были отцы всех ребят.
     Мойлан слегка покраснел и смущенно поправил воротничок рубашки. Казалось, он не мог сразу найти правильный ответ.
     — Это потому, что ты был в том месте? Да, пап?
     — Помолчи, — грубовато вымолвил Мойлан.
     Он вдруг напустил на себя вид страшно занятого человека, начал рыться в бумагах на своем столе.
     — Давай-ка, двигай отсюда. Мне надо поработать. Хэммонд, отвези его домой.
     — Пап, сначала напиши свое имя в моей книге автографов.
     Парнишка открыл явно подаренный ему кем-то небольшой альбом для автографов.
     — У меня тут есть все подписи, кроме твоей; всех ребят моего класса и всех учителей. Погоди, я сначала наберу немного чернил.
     Мальчик наклонился над столом Мойлана в попытке дотянуться до встроенной в письменный прибор чернильницы. В руке он держал авторучку, которую только что выудил из своего кармана.
     И тут Мойлан напряженно замер. Краска отхлынула от его лица, как будто ему сунули в вену трубку для переливания крови. Его глаза округлились, дыхание участилось, и он заговорил каким-то хриплым и скрипучим голосом:
     — Откуда у тебя эта ручка? Та самая! Три золотых полоски и мордочки обезьян. Положи ее. Немедленно!
     Парнишка уже погрузил перо авторучки в чернила. Однако, чтобы дотянуться до чернильницы, ему пришлось оторвать ноги от пола: письменный стол был размером чуть ли не с бильярдный.
     — Я стащил ее в школе у одного дурака. Его мамаша подарила ему эту ручку на выпускном. Он даже не почувствовал, как я ее стянул. Пап, чего ты так испугался?
     — Хэммонд! — перешел на крик отец мальчика. — Отбери у него ручку!
     С того места, где он сидел, Мойлан не мог дотянуться до чернильницы. И выбраться из вращающегося кресла на колесиках он тоже не мог, так как сын упирался ногами в его колени. Был только один выход — отъехать назад.
     У Хэммонда отвисла челюсть. Он вытаращил глаза и отпрянул от стола. Конечно, Хэммонд был достаточно храбр, когда дело касалось того, чтобы пристрелить в подвале безоружного психопата. Но ему недоставало смелости рискнуть и приблизиться к парню до того, как поднимется заправочный поршень авторучки. Вместо этого Хэммонд вскинул руку, чтобы прикрыть свое лицо, и попятился назад. Он отступил к порогу, перешагнул его, оказался в коридоре и продолжал пятиться до тех пор, пока не уперся спиной в дальнюю стену.
     Парнишка был достойным сыном своего отца. Натуру он, очевидно, унаследовал от самого Мойлана. Мальчик понял: что-то в этой авторучке до полусмерти напугало его папу. Никогда раньше он не видел своего отца настолько испуганным.
     Мальчик извлек авторучку из чернильницы и бросился к отцу.
     Мойлан откинулся на спинку кресла, всплеснул руками. Его крик превратился в звериный вой. Кресло было на колесиках, и под весом грузного тела оно стремительно отъехало назад. Стойка, удерживавшая спинку кресла, внезапно надломилась. Позади находилось большое окно. Оно было закрыто. Но это была всего лишь стеклянная преграда.
     Раздался оглушительный грохот. Но авторучка была ни при чем. Это лопнуло оконное стекло. Мелкие осколки, как градины, разлетелись по сторонам. Окна больше не было. Осталась только рама с торчавшими по краям зазубренными кусками стекла. Пустое кресло с оторванной спинкой слегка подрагивало, зацепившись колесиками за плинтус на полу.
     Крик, донесшийся снаружи, стих задолго до того, как падающее тело столкнулось с тем, что могло остановить его падение.
     Офис Мойлана располагался на двадцать втором этаже.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

   
     Когда поздним вечером того же дня появились первые утренние газеты, Келлер в окружении своих бандитов, как обычно, сидел за столиком в ресторане “Динти”. Это было их обычное место сбора. С полуночи и до двух-трех часов ночи Келлера и его ребят всегда можно было найти в этом ресторане.
     На этот раз в компании был новоявленный член, которого только-только приняли в банду. Этот субъект очень хотел угодить своему новому боссу и показать себя достойным того, чтобы участвовать в делах преступной группы.
     С пачкой утренних газет под мышкой в обеденный зал вошел подслеповатый газетчик Фрэнки, торговавший у ресторана. Фрэнки был для Келлера объектом благотворительности. Гангстер всегда покупал столько газет, сколько членов его банды сидело за столом. Он всегда давал Фрэнки пятидолларовую купюру и никогда не брал сдачи.
     В этот вечер за столом их было шестеро, не считая самого Келлера.
     — Шесть газет, Фрэнки, — сказал Келлер и, как обычно, протянул торговцу пятидолларовую купюру.
     — Спасибо, мистер Келлер, — пробормотал Фрэнки.
     Он обошел столик, раздав по пути шесть экземпляров газеты, и поплелся дальше.
     Все углубились в чтение. То есть все, кроме Келлера, который откинулся на спинку стула и, попыхивая сигарой, устремил взгляд в потолок.
     — Эй, босс, вот это вам понравится! — воскликнул один из бандитов.
     — Что там? — благодушно спросил Келлер.
     — Помните Мойлана? Тут пишут, что он покинул наш грешный мир.
     Келлер выпрямился на стуле и презрительно усмехнулся.
     — Без шуток? Прочти-ка мне это. Такой некролог приятно послушать.
     — Здесь говорится, что он вывалился из окна своего офиса на двадцать втором этаже.
     Новоиспеченный член банды решил, что у него появился шанс снискать расположение своего нового босса. Весь вечер он ждал чего-то подобного. Вскочив со своего места, он через стол протянул газету Келлеру.
     — Вот, босс, возьмите мой экземпляр, — порывисто сказал он.
     Сначала Келлер, казалось, ничего не услышал. Он как будто даже не видел газету, направленную ему прямо в грудь.
     На минуту за столом воцарилось неловкое молчание. Кто-то тихонько кашлянул.
     Неофит, однако, не почувствовал, как вокруг него сгустилась атмосфера.
     — Берите, босс, берите, — продолжал настаивать он. — Прочитайте сами.
     На этот раз он добился результата. Брови Келлера грозно нахмурились.
     — Заткнись, болван! — прорычал Келлер.
     Кто-то пнул новичка под столом ногой, и он сел на стул так же резко, как и вскочил.
     Напряжение не спадало. Келлер медленно поднялся. Его лицо все еще было искажено гримасой гнева.
     — Сейчас вернусь, ребятки, — коротко сказал он. — Пойду раскурю новую сигару.
     Когда Келлер вышел из зала, новобранец дрогнувшим голосом спросил:
     — Что я сделал не так?
     — Ты придурок, — последовал язвительный ответ. — Никогда не предлагай ему газету или журнал, особенно на виду у всех. Неужели никто тебя не вразумил? Он не умеет ни читать, ни писать! Даже имени своего не напишет. И он терпеть не может, когда кто-то заостряет на этом внимание.
     У новичка отвисла челюсть.
     — Но... но ведь у него в кармане авторучка. Я видел собственными глазами.
     — А как же, — последовал ответ. — Он постоянно носит с собой эту ручку. Ни разу, правда, ею не воспользовался и никогда не воспользуется. Зато он может дурачить людей, которые не слишком хорошо его знают.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

      
     — Он умер не сразу, — рассказывал Хэммонд Мойлану после того, как вернулся из подвала. — Рухнул на пол и начал смеяться. Я его спросил, над чем он смеется. Он не ответил, только еще немного посмеялся, а потом уже захрипел. 1^sted:｢ss｣ ‘Street & Smith’s Detective Story Magazine’, Apr 1945 ■ Перевод: В. Краснов ■ Публикация на форуме: 22.01.2023 г. ■ Переведено по изданию: ‘A Treasury of Stories’, 2017 г.
• СОДЕРЖАНИЕ СБОРНИКА
     ‘Дойти до последней ступеньки’‘Men Must Die’
  1st ed: ‘Black Mask’, Aug 1939
  aka ‘Steps Going Up’; ‘Guillotine’
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’ (скоро); ‘Серёжки’‘The Death Stone’
  1st ed: ‘Flynn’s Detective Fiction’, Feb 1943
  aka ‘The Earring’; ‘Double-Life’; ‘The Blood Stone’
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 07.08.2022; ‘Если бы мертвые могли говорить’‘If the Dead Could Talk’
  1st ed: ‘Black Mask’, Feb 1943
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 07.08.2022; “Мальчик, который кричал ‘убийство’”‘The Boy Cried Murder’
  1st ed: ‘Mystery Book Magazine’, Mar 1947
  aka ‘Fire Escape’
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 25.12.2022; ‘Авторучка’“Dipped in Blood”
  1st ed: ‘Street & Smith’s Detective Story Magazine’, Apr 1945
  aka ‘Fountain Pen’; ‘Adventures of a Fountain Pen’
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 22.01.2023; ‘К чёрту баллистику’‘You Take Ballistics’
  1st ed: ‘Double Detective’, Jan 1938
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, скоро; ‘На собственных похоронах’‘Your Own Funeral’
  1st ed: ‘Argosy’, June 19th 1937
  aka ‘That’s Your Own Funeral’
• ×

ПОДРОБНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ВО ВКЛАДКАХ

ПРИМЕЧАНИЕ

• ↑ [1]. Пианола (механическое пианино) — пианино с автоматическим воспроизведением, содержащее пневматический или электромеханический механизм, управляющий игрой на пианино с помощью запрограммированной музыки, записанной на перфорированной бумаге или металлических рулонах

• ↑ [2]. Джиггер (jigger) — мерный стаканчик, применяющийся при приготовлении коктейлей, объемом обычно от 1 до 2 унций (30 до 60 мл). Также этим словом называют ‘стопку’ для крепких напитков.

• ↑ [3]. Остров Дьявола (или Диабль) — один из трех островов архипелага Иль-дю-Салю, в 13 км от побережья французского департамента Гвиана (Южная Америка). С 1852 по 1952 годы остров служил тюрьмой для особо опасных преступников.

• ↑ [4]. В христианской литературе часто пользуются эвфемизмом ‘Другое Место’, когда речь идет об аде: ‘Когда кто-то умирает, он попадает либо в рай, либо в Другое Место’. Забавно, что студенты Оксфорда используют тот же эвфемизм, когда речь идет об их коллегах из Кембриджа: ‘Я учусь в Оксфорде, а он — в Другом Месте’.

• ↑ [5]. Английские окна, в отличие от российских, открываются не наружу, а подъемом нижней рамы вверх.

;

• ↑ [6]. В Нью-Йорке на Манхеттене улицы делятся на 12 авеню, протянувшихся с юга на север, и 220 улиц (стрит), перпендикулярных им. Вместо названий они имеют только номера. Главная из авеню 5-я. Восточнее от нее к номеру улицы добавляется слово Восточная, а к западу, соответственно, Западная. Например, Западная 34-я или Восточная 68-я.

• ↑ [7]. В оригинале Нельсон путает слова ‘trail’ (след) и ‘trial’ (суд).

• ↑ [8]. Парад-алле — торжественный выход на арену всех артистов цирка перед началом представления.

• ↑ [9]. Шпрехшталмейстер — работник цирка, ведущий цирковое представление и объявляющий номера программы.

[Доктор Фелл]

  Да уж. Не зря говорится в известной фразе в разных вариантах, но смысл один: ‘И небо голубее, и вода мокрее, и девушки красивее’. А я том году еще даже в проекте не был Но во все времена Айриш остается Айришом. И премия Эдгара тогда не была подвластна различным событиям (политическим, экологическим и т.д и т.п.) Ею награждали за искусств, мастерство во владении словом и великолепно продуманные сюжеты.
  ‘Слишком хорошо, чтобы умереть’ читал давно. Но с удовольствием прочитал еще раз. То в холод, то в жар. Нет никакой надежды и хочется умереть. Но в вдруг... А потом, какое то событие...
  Второй рассказ ‘Сережка’ это первый перевод. И снова. Какие страсти. Как несколько раз переворачивается сюжет. И какая мысль, которая звучит не раз, а конце ставит жирную точку.

  Спасибо за перевод!

[Доктор Фелл]

  В сборник добавлен очередной перевод.
  Не знаю как дальше, но пока ни один рассказ или роман меня не разочаровал.

[Виктор]

  Если бы мёртвые могли говорить

  На мой взгляд, очень сильная вещь.
  Напряжение нагнетается постепенно, доходит до высшей точки кульминации - и тут резкий "твист".
  Эмоциональное волнение, вызываемое рассказом, увлекает (отвлекает) и не позволяет вспомнить, что в самом начале имеется вполне "прозрачная" подсказка.

[Виктор]

Серёжка

  Замечательный рассказ
  Мне очень понравился.
  Можно сказать, весь текст идёт сплошная ‘полицейская рутина’, а в конце - бац! вторая смена неожиданный финал.

[Доктор Фелл]

  Добавлен первый рассказ сборника — ‘Дойти до последней ступеньки’.
  Я не знаю что сказать, только перефразировать свою фразу о творчестве Б-Н: перенесите место действие в любую страну, дайте не американские имена героям, вытрите имя автора произведения — бесполезно. Все равно будет понятно: это Айриш.
  Спасибо за перевод!

[Доктор Фелл]

   Добавил очередной рассказ сборника: “Мальчик, который кричал "убийство"”.
   Вот вроде обычная ситуация. Ну оказался не в том месте, не в то время. Увидел то, что лучше бы не увидеть. Таких завязок в криминальной литературе достаточно. Но вот так (при все простоте сюжета) написать, создать атмосферу ужаса и обреченности, это подвластно немногим. И один из них, естественно Айриш.
   В некотором роде новое прочтение известной истории о человеке, который все время кричал “волки”!
   Спасибо за перевод!

[Виктор]

   Добавил очередной рассказ сборника: “Мальчик, который кричал "убийство"”.
   Вот вроде обычная ситуация. Ну оказался не в том месте, не в то время. Увидел то, что лучше бы не увидеть. Таких завязок в криминальной литературе достаточно. Но вот так (при все простоте сюжета) написать, создать атмосферу ужаса и обреченности, это подвластно немногим. И один из них, естественно Айриш.
   В некотором роде новое прочтение известной истории о человеке, который все время кричал “волки”!
   Спасибо за перевод!

  А ещё этот рассказ косвенно затрагивает отношение взрослых к детям.
  Нельзя бездумно отмахиваться от предположений, сомнений и страхов ребёнка. То, что он ещё маленький, не значит, что он во всём не прав.
  Так сказать, урок взрослым!

[Доктор Фелл]

   Очередной рассказ из сборника под лаконичным названием “Авторучка”. Что сказать. Вроде простенький. Этакий вариант “бумеранга” — задумал гадость, она к тебе же вернется. Вначале даже не уловил, почему один фрагмент продублирован в конце рассказа. И только, когда уже просматривал еще раз (когда добавил рассказ в заглавное сообщение) дошло́
   Спасибо за очередной отличный рассказ отличного автора!

   Скоро закончим сборник. Остался один рассказ “К чёрту баллистику”. Он уже отредактирован. И первый из двух сборников, получивших премию Эдгара По, будет завершен. У-ря!

[Виктор]

Авторучка

Суть этого рассказа можно проиллюстрировать строчками из "Разбойничьей песни" Владимира Высоцкого:

Сколь верёвочка не вейся,
А совьёшься ты в петлю.

[Виктор]

"Авторучка" и "Если бы мёртвые могли говорить"

Оба рассказа характерны даже не "твистами", а тем, что выполнены в форме рондо (музыканты поймут). Рефрен, который при повторе играет новыми красками.

[Доктор Фелл]

   Виктор. А рассказ “Сережка”?

   “Правильный муж поймет все и простит все. Он обо всем позаботится. И, самое главное — он не будет говорить об этом”

. Впрочем, такой прием есть и в других (может менее явный). Видимо именно поэтому название сборника “музыкальное”.

[Виктор]

Доктор Фелл, да, всё верно.
И название сборника соответствует!