У. Айриш ‘Сборники’ ｢1949｣

УБИЙСТВА НА УЛИЦЕ “ЭДГАРА” ｢СБОРНИКИ｣   Первые премии в категории ‘короткая форма’ вручались не за конкретный рассказ, а за авторские сборники или литературную деятельность, направленную на популяризацию детективного рассказа. В 1949 году премию Эдгара получил Корнелл Вулрич сразу за два сборника рассказов: “БЛЮЗ МЕРТВЕЦА” (“Dead Man's Blues”) и “ГОЛУБАЯ ЛЕНТА” (“The Blue Ribbon”).    © Переводы выполнены специально для форума “КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА”    ПЕРЕВОДЫ: Участники форума    РЕДАКТОР-КОРРЕКТОР: О. Белозовская    Данные о переводчиках, первой публикации, источников перевода и дате публикации на форуме во вкладках каждого конкретного рассказа.   ВАЖНО! В ТОПИКЕ ПРИСУТСТВУЮТ СПОЙЛЕРЫ. ЧИТАТЬ ОБСУЖДЕНИЯ ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ РАССКАЗА!

БЛЮЗ МЕРТВЕЦА“Dead Man's Blues” 1st ed: “J. B. Lippincott & Co”, 1948 Авторский сборник рассказов

• ВНИМАНИЕ!
     Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
     Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• “Дойти до последней ступеньки”

  ПРЕДИСЛОВИЕ | +

    Почти любой рассказ Корнелла Вулрича может быть опубликован под именем ‘Уильям Айриш’, и мало кто из читателей всерьез усомнился бы в авторстве этого писателя. Ибо Вулрич — это Айриш, а Айриш — это Вулрич, и два этих имени неразрывно связаны.
    Нужны доказательства? Пожалуйста. Корнелл Вулрич однажды описал себя следующим образом: ‘каштановые волосы, голубые глаза, рост 5 футов 9 дюймов, родился в Нью-Йорке, любит справедливость, женат по понедельникам, средам и пятницам’. А Уильям Айриш как-то раз описал себя так: ‘каштановые волосы, голубые глаза, рост 5 футов 9 дюймов, родился в Нью-Йорке, характер отвратительный, женат по вторникам, четвергам и субботам’.
    Мы утверждаем: оба эти описания психологически доказывают, что Корнелл Вулрич и Уильям Айриш — это две личности, обитающие в одном и том же теле, и, очевидно, переживающие как хорошие, так и плохие дни своей жизни. (А у других людей разве не так?) Правда, остается нераскрытым вопрос о воскресеньях Вулрича-Айриша. Что делает Вулрич-Айриш в седьмой день недели? Просто от всего отдыхает? Типа, воскресенье — для себя любимого? Это говорит о том, что Вулрич женат три дня в неделю, Айриш женат еще три дня в неделю, а по воскресеньям Вулрич-Айриш временно превращается в холостяка! (Что может быть лучше для мужчины?)
    Доказательство ‘двойственности’ автора вытекает также из сочиненных им историй. Прочтите рассказ ‘Дойти до последней ступеньки’ и спросите себя: кто автор этого произведения? Чьи стилистические приемы и сюжетные ходы могут быть настолько пропитаны ужасом и безысходностью? Ответ будет один: рассказ ‘Дойти до последней ступеньки’ мог написать только Корнелл Вулрич или Уильям Айриш...
    (Приведенное выше редакционное предисловие было написано и опубликовано до кончины Корнелла Вулрича 25 сентября 1968 года.)

    ПО всем четырем прутьям решетки, перекрывавшей окно камеры, ползли серебристые полоски — как ртуть в термометре. Вот и все. Клочок неба, видимый в оконном проеме, был таким же черным, как и раньше.
    Звякнули ключи, заскрипели петли, и дверь камеры открылась. На пороге стояли начальник тюрьмы и его помощник, одетый, словно цирюльник.
    Ламонт не спал всю ночь. К чему беспокоиться? Скоро он и так выспится в полной мере. Не будет ничего, кроме сна. Он неторопливо повернул голову, как человек, который знает, чего он него хотят.
    — Уже? Еще даже не рассвело.
    Начальник с помощником принесли жестяной таз, наполненный холодной водой, и тюбик с кремом для бритья. Этот крем был личной собственностью начальника тюрьмы. Очевидно, он постоянно им пользовался, поскольку тюбик был наполовину опустошен и по форме напоминал зубило.
    Помощник поставил таз на край койки, пролив немного воды на провонявшее бензином одеяло.
    — Воды слишком много, — усмехнулся Ламонт. — Я не собираюсь принимать ванну.
    — Расстегните воротник, Ламонт, — сказал начальник тюрьмы.
    Ламонт расстегнул верхнюю пуговицу и отогнул вниз серый отворот фланелевой робы.
    — Наклоните голову.
    Ламонт опустил голову вниз. ‘Цирюльник’ зачерпнул из таза полную пригоршню воды и вылил ее на затылок ‘клиента’. Ламонт вздрогнул и поморщился.
    — Никогда не любил холодную воду по утрам! Не могли бы вы ее немного подогреть?
    Начальник не ответил. Он был занят тем, что наблюдал, как ‘цирюльник’ с помощью помазка наносил мыльную пену на всю заднюю часть шеи Ламонта — от уха до уха. ‘Цирюльник’ не намыливал щеки ‘клиента’; только затылок. Начальник достал бритву.
    — Держите голову неподвижно, — предупредил он ‘клиента’. — Мы не хотим вас порезать.
    Ламонт слегка повернулся и через плечо бросил на начальника язвительный взгляд.
    — Хотите сказать, — промолвил он, — что не будете резать меня раньше времени?
    — Помолчите, — устало вздохнул начальник тюрьмы.
    — Не крутите головой, — сказал ‘цирюльник’. — Я и так нервничаю, а тут еще и освещение плохое.
    Он приблизил свое лицо к затылку ‘клиента’, внимательно вгляделся, высунув от усердия кончик языка изо рта, и начал делать длинные, осторожные движения бритвой вниз, от основания черепа к нижней части шеи. Склеенные мыльной пеной клочки волос упали на пол. Кожа после прохождения по ней бритвы стала выглядеть чистой и розовой, как у любого мужчины после освежающего бритья.
    — Вы забыли про тальк, — насмешливо сказал Ламонт.
    — Ох, отстаньте, — с несчастным видом взмолился начальник тюрьмы.
    — Боитесь, что лезвие не сможет перерезать несколько лишних волосков на моей шее? — усмехнулся Ламонт.
    — Это всего лишь традиция. И не спрашивайте меня, откуда она взялась, — проворчал начальник. — Не я это придумал. Возможно, так повелось с тех времен, когда это делали вручную, а люди носили на затылке косички.
    Помощник унес таз и бритву. Через несколько минут он вернулся с небольшим оловянным подносом, на котором стоял традиционный стакан с ромом. Помощник молча предложил алкоголь осужденному.
    — Почему бы и нет? Утро сегодня прохладное.
    Двумя большими глотками Ламонт выпил ром, слегка закашлялся и поставил пустой стакан обратно на поднос.
    — Сигарету?
    Помощник достал из кармана халата две сигареты. Ламонт взял одну и сунул ее в уголок рта.
    — Великодушие Республики, — невнятно пробормотал он. — Вы уверены, что Республика может себе это позволить?
    Начальник чиркнул серной спичкой о подошву своего ботинка, прикрыл пламя ладонью и дал узнику прикурить. Ламонт выпустил огромный клуб дыма, который, казалось, заполнил всю камеру. Когда дым немного рассеялся, в дверном проеме показался священник.
    Ламонт отрицательно покачал головой.
    — Спасибо, не надо. Даже в последнюю минуту я не стану лицемерить.
    — Крепкий орешек, — пробормотал себе под нос начальник тюрьмы, потом достал из папки бумажный документ, расправил плечи, откашлялся и сказал: — Прошу внимания!
    Ламонт насмешливо приподнял брови.
    — Будучи признанным виновным в убийстве Армана Дюрана…
    — Скажите лучше что-нибудь, чего я не знаю, — съязвил Ламонт.
   

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    — Моя жена меня не понимает, — сказал толстяк, наклоняясь к Бабетте.
    — Бедняжка, — машинально произнесла девушка.
    Она положила руку на живот мужчины, чтобы удержать его на расстоянии. Рука чуть ли не по запястье погрузилась в складки жира. Бабетта сидела на крайнем табурете у стойки; толстяк — рядом с ней. Мужчина выпрямился, и девушка убрала свою руку.
    — Люблю говорить о своей жене, — сказал толстяк. — Особенно с другими женщинами. Она сейчас в Довиле. Хочешь взглянуть на ее фотографию?
    — Конечно, птенчик.
    Мужчина стал извлекать из объемистых карманов их содержимое. На барную стойку полетели визитные карточки, письма, какие-то записки, пухлый бумажник.
    — Вот она, — мужчина протянул девушке фотоснимок. — Я всегда ношу с собой ее фотографию, чтобы показывать другим женщинам.
    — Она недостаточно хороша для тебя, птенчик.
    Бабетта держала фотокарточку перед собой, но ее глаза смотрели мимо. Она пыталась прочесть имя и адрес на одном из конвертов, валявшихся на стойке бара. Причем прочесть вверх ногами.
    
    АРМАН ДЮРАН
    Улица Фонтен, 42
    
    — Пойдем ко мне домой. Мне тут не нравится. Зачем ты меня сюда привела? Пойдем, это недалеко. Я покажу тебе мою коллекцию ракушек.
    — Что скажут слуги?
    — У них выходной.
    — Сначала давай я разложу все это обратно по твоим карманам. Нет, не трогай! Позволь мне самой это сделать. Я рада услужить такому благородному мужчине. Это в этот карман, а это в этот, а это — с другой стороны. Тебе нельзя держать все в одном кармане. Разложи по разным, и это улучшит твою фигуру. И знаешь, у тебя действительно отличная фигура, только надо ее хорошо подавать.
    — Как ты меня понимаешь! А она говорит, что я толстый.
    — Смешно. Лично я ненавижу худых.
    Девушка задумчиво взвесила на ладони бумажник, прежде чем вернуть его во внутренний карман пальто мужчины.
    — Ты всегда носишь с собой столько денег? Не очень разумно.
    — Это только на сегодняшний вечер. У меня дома полно денег. Слушай, моя жена ездит в Довиль всего раз в год, и я должен пользоваться моментом. Пойдем. У меня нам будет гораздо комфортнее.
    — Давай я сначала поставлю еще одну песню на музыкальном автомате.
    — У меня от этих песен болит голова.
    — Ну, ради меня, птенчик.
    Она ущипнула его за подбородок и направилась к музыкальному автомату. Примерно в то же время у одного из других посетителей бара тоже возникла сходная идея. Сжимая в пальцах медную монету, он подошел к автомату с другой стороны. Девушка и мужчина холодно посмотрели друг на друга, словно готовые вступить в спор.
    — После меня, если не возражаете, — довольно громко сказала девушка.
    — Вы и так ставите музыку весь вечер, — угрюмо бросил мужчина. — Дайте же шанс и другим людям.
    Толстяк у барной стойки состроил несчастную мину, словно опасался, что ему придется встать на защиту девушки.
    Как бы подтверждая свои права, Бабетта со стуком положила собственную монету на крышку музыкального автомата, потом наклонилась и сделала вид, будто шевелит губами, читая названия песен. На самом же деле девушка шепотом произнесла:
    — Арман Дюран, улица Фонтен, 42. Дома никого. Там полно капусты. Сделай все по-быстрому. Я его тут задержу, пока ты не вернешься.
    Она подняла с крышки свою монету и опустила ее в щель музыкального автомата. Медный ключ, оказавшийся под монетой, остался лежать на месте. Но недолго. Мужчина оперся локтем о край автомата, и ключ исчез.
    Из динамика вырвались нервные звуки джаза. Девушка демонстративно повернулась к мужчине спиной и отошла от автомата. Мужчина тоже отвернулся и двинулся в противоположную сторону.
    — Вот какие типы тут встречаются, — пожаловалась Бабетта своему толстому кавалеру. — Видел, как он на меня посмотрел? Только из-за того, что я хотела послушать музыку раньше него.
    — Пойдем отсюда. Говорил же, мне тут не нравится.
    — Давай еще немного выпьем. По стаканчику, — сказала девушка и уголком губ, так, чтобы слышал только бармен, добавила: — Чего-нибудь покрепче, чтобы он забыл, где живет.
    Все вышло как нельзя лучше. Толстяк, очевидно, потерял над собой контроль. После очередной порции спиртного его лицо позеленело. Он внезапно прижал руку ко рту, с глухим стоном слез с табурета и, шатаясь из стороны в сторону, рванул к ближайшей внутренней двери.
    — Перебрал, — со знанием дела заметила девушка, обращаясь к бармену.
    Минут через пять толстяк, пошатываясь, вышел из туалета. Руками он держался за голову, как будто боялся, что она сейчас отвалится. Не обращая внимания на девушку, толстяк направился прямо к выходу.
    — Куда ты, птенчик?! — испуганно воскликнула девушка, спрыгивая с табурета. — Ты ведь не уйдешь?
    Толстяк уставился на нее невидящим взглядом. Для него девушки больше не существовало. У него были свои проблемы, и сил на флирт просто не осталось.
    — О-о-х, мне надо на воздух, — пролепетал он и содрогнулся всем телом.
    Бабетта попыталась удержать толстяка. Она обеими руками вцепилась в фалды его пальто; но мужчина был силен, а она слишком хрупка — и он просто тащил ее за собой.
    — Погоди. Присядь на минутку. Бармен даст тебе что-нибудь от живота.
    Толстяк оттолкнул девушку в сторону.
    — О-о-х, уйди от меня! Когда мне плохо, я не хочу, чтобы рядом были незнакомые женщины. Мне нужна моя Мари. О, зачем она уехала в Довиль? Она всегда кладет мне на голову холодные компрессы и держит меня за руку, когда я…
    Окончания этой тирады никто не услышал, потому что толстяк уже выскочил на улицу, где сел в такси и сразу же уехал.
    Посетители в баре смеялись. Все, кроме Бабетты. Девушка с удрученным видом снова уселась на табурет возле стойки и пробормотала:
    — Черт возьми, если бы я только узнала номер его телефона, я могла бы позвонить ему домой и... Но нет, звонить бесполезно. Он бы мне не ответил.
    — Не волнуйся, — успокоил ее бармен. — Стоит ли так нервничать из-за нескольких паршивых напитков.
    — Ты не понимаешь. Если он вернется слишком рано и застанет Ламонта у себя в доме, Ламонт его просто-напросто убьет.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    — ...Согласно уголовному кодексу, статья такая-то, часть такая-то, — дочитал начальник тюрьмы, сложил документ и убрал его в папку.
    Ламонт сидел на краю койки. После чтения приговора он насвистел несколько тактов какого-то марша и с усмешкой сказал:
    — Концерт окончен? Отлично.
    Начальник жестом приказал ему подняться на ноги.
    — Пора.
    Серебристые полоски на прутьях оконной решетки вытянулись уже до середины металлических стержней. Ламонт встал, подтянул брюки и направился к выходу из камеры. В руке он все еще держал сигарету, которую ему дали. Начальник тюрьмы шел по одну сторону от приговоренного, помощник — по другую.
    В коридоре стояли два охранника. Они сменили начальника тюрьмы и его помощника и повели Ламонта дальше. Священник опять сделал попытку подойти к нему, но Ламонт снова отрицательно покачал головой.
    — Мне не требуется провожатый на тот свет. Я и сам дойду. И потом, мне нужно кое-что обдумать, а думается мне лучше, если никто не мешает.
    — Разве ты не хочешь покаяться в грехах, сын мой?
    — Как-нибудь в другой раз, — грубо ответил Ламонт. — Грехов столько, что и не упомнить. Нужен бухгалтер, чтобы все сосчитать.
    — Но другого раза не будет. Через несколько минут станет слишком поздно!
    Ламонт взглянул на одного из охранников, шагавшего рядом.
    — До некоторых людей не доходит, когда их банально оскорбляют, — добродушно заметил он.
    — Надо же! — изумился помощник начальника тюрьмы. — У этого парня шкура, должно быть, как у слона!
    — Это все напускное, — тихо ответил начальник. — Посмотрим, как он запоет, когда дойдет до верхней ступеньки.
    Ламонт продолжал идти по коридору в сопровождении охранников и на ходу затягивался сигаретой. Табачный дым шлейфом тянулся за его спиной.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Бабетта сидела на высоком табурете у дальнего конца стойки и вертела в руках бокал с коктейлем. Рядом стоял свободный табурет, а на следующем сидел мужчина в плаще. У него был желтоватый цвет лица, а низко надвинутая на лоб шляпа создавала нечто вроде маски, прикрывавшей глаза. Дальше, на другом табурете, сидел еще один мужчина.
    В зале было несколько столиков, за которыми сидели постоянные посетители бара Копена. В углу примостилась старенькая пианола[1]. Время от времени второй мужчина поднимался, подходил к инструменту, дергал рычаг (с разрешения Копена), и музыкальная машина выводила мелодию пятилетней давности, проглатывая при этом большую часть нот.
    Бабетта выглядела чересчур хорошо для подобного заведения. На девушке была шубка из беличьего меха, а на пальце — кольцо с бриллиантом. Камень был слишком мал и не походил на имитацию. Бабетта крутила в пальцах ножку бокала. Девушки была сильно взволнована.
    Копен недовольно посмотрел на Бабетту и сухо произнес:
    — Лучше грызи ногти, а мои бокалы оставь в покое.
    Девушка отодвинула от себя бокал.
    — Нервничаешь, сестричка? — подал голос мужчина в шляпе, надвинутой на лоб.
    — Какая тебе разница?
    Глаза Бабетты сверкнули ненавистью.
    Девушка соскользнула с табурета и хотела двинуться вдоль барной стойки к выходу. Однако что-то ее остановило. Бабетта посмотрела вниз. Это была вытянутая нога мужчины, который развернулся на своем табурете и преградил девушке путь.
    — Куда спешишь? — спросил он.
    В тоне мужчины не было ни намека на флирт.
    Учитывая возникшую ситуацию, Бабетта на удивление неплохо держалась.
    — Мне вон туда, — сказала она, указывая большим пальцем через плечо.
    — Тогда тебе в другую сторону.
    Вытянутая нога мужчины даже не шелохнулась.
    Девушка развернулась и пошла к двери с табличкой ‘Ж’.
    Оказавшись в туалете, она метнулась к окну. Матовое стекло было вдвойне непрозрачным из-за толстого слоя пыли, копившейся тут годами. Бабетта ухватилась пальцами за края рамы и потянула ее вверх. Рама не поддавалась. Пыль и застарелая грязь действовали не хуже цемента.
    Чтобы создать некое подобие рычага, девушка уперлась обтянутым шелковым чулком коленом в низкий подоконник и потянула изо всех сил. Рама по-прежнему не поддавалась. Бабетта в отчаянии несколько раз ударила по ней тыльной стороной ладони, пытаясь немного расшатать деревянные бруски. Потом девушка оглянулась через плечо, как бы проверяя, не слишком ли она шумит. К счастью, в этот момент в зале снова загремела пианола. Но рама все равно не поднималась.
    Бабетта сжала руку в кулак, сильно ударила по верхней планке рамы, и та наконец поддалась, приподнявшись на дюйм или два. Девушка ухватилась за нижнюю часть рамы, дернула вверх. Окно открылось. Но вместо радости на лице Бабетты появилась гримаса разочарования. Девушка медленно убрала ногу с подоконника. Снаружи окно было зарешечено.
    Через минуту Бабетта снова подошла к барной стойке, дымя сигаретой. Мужчина, сидевший на табурете, даже не обернулся, чтобы взглянуть на нее. Он только пробормотал:
    — Ну как, понравился вид через решетку?
    Девушка не ответила и снова забралась на свой табурет. Второй мужчина только что завершил свое очередное путешествие, но уже не к пианоле, а к музыкальному автомату. Стараясь перекричать музыку, Бабетта вдруг с отчаянной настойчивостью обратилась к Копену:
    — Дай мне чистого бренди! Быстро!
    Едва бармен успел наполнить джиггер[2], как тот мгновенно опустел.
    В этот момент с улицы в бар вошел Ламонт. Никто, казалось, даже не заметил его прихода. Ламонт оседлал свободный табурет между Бабеттой и мужчиной в плаще. Мужчина смотрел в противоположную сторону. Бабетта уставилась глазами в пол.
    Ламонт подмигнул Копену и сказал:
    — Познакомь меня с твоей очаровательной клиенткой.
    Его слова повисли в воздухе. Девушка не подняла головы, а Копен даже не улыбнулся.
    — Что будете пить, мсье? — спросил он подчеркнуто официально.
    — ‘Хеннесси’. И ‘Бенедиктин’ для дамы.
    Услышав это, Бабетта подняла голову.
    — Я вас не знаю, — сказала она чуть дрогнувшим голосом. — И я не позволяю незнакомцам покупать мне напитки.
    На лице Ламонта появилось выражение искреннего изумления.
    — Ты с ума сошла? — пробормотал он себе под нос.
    Девушка посмотрела на Ламонта.
    — Я вас никогда не видела. Мне что, нельзя посидеть тут без того, чтобы ко мне не приставал первый встречный?
    Ламонт с пониманием кивнул.
    — Все ясно, — сказал он.
    В следующую секунду к локтю девушки по стойке покатился туго скрученный рулончик банкнот. Под резинкой, стягивавшей купюры, блеснуло кольцо с бриллиантом.
    — Вот, купи себе новые воспоминания.
    Охваченная внутренней паникой, Бабетта обратилась к Копену.
    — Скажи ему, пусть оставит меня в покое, — пискнула она. — Я приличная девушка. Что он тут…
    Она резко замолчала, и глаза ее расширились. На плечо Ламонта сзади легла чья-то рука. Ламонт обернулся и, переведя взгляд по линии руки, посмотрел в лицо мужчине в плаще и надвинутой на лоб шляпе. Второй мужчина стоял чуть поодаль.
    — Пойдем-ка с нами. Надо поговорить, — сказал первый. — Ты, похоже, быстро разбогател? — он забрал со стойки рулончик банкнот и кольцо.
    Когда мужчины повели Ламонта к двери, Бабетта соскочила с табурета и кинулась вслед за ними.
    — Постойте! Разве вы меня не забираете?
    Мужчина в плаще грубо оттолкнул девушку в сторону.
    — На кой черт ты нам сдалась? Свою роль ты уже сыграла. Мы поняли, что он пришел к тебе.
    Бабетта снова бросилась вслед за мужчинами и догнала их как раз в тот момент, когда они подошли к входной двери.
    — Погодите! — взмолилась девушка.
    Она подошла к Ламонту вплотную, приподнялась на цыпочки и прижалась губами к его губам.
    — Унеси это с собой и постарайся понять, что я только что пыталась для тебя сделать.
    — Что это было? Ваниль или корица? — насмешливо спросил один из детективов, когда они усаживали Ламонта в машину.
    Бабетта медленно вернулась к своему табурету. За барной стойкой Копен невозмутимо протирал бокалы.
    — Почему он хотя бы пару дней не мог держаться от меня подальше? — сокрушенно вздохнула девушка, уткнулась головой в руки, лежавшие на стойке бара, и разрыдалась.
    — Успокойся и веди себя потише, — с легким раздражением произнес Копен. — На тебя и так все смотрят.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    — День, похоже, обещает быть хорошим, — бодро сказал Ламонт, когда перед ним и его сопровождающими распахнулись двери, ведущие во внутренний двор.
    Мрачные тюремные корпуса, с трех сторон окружавшие двор, в нижней части были все еще темными, хотя по верху первые лучи утреннего солнца уже окрасили их в платиновый цвет.
    В полумраке можно было разглядеть две короткие шеренги людей, всего не более десяти-двенадцати человек. Несмотря на холодный воздух, все они стояли с непокрытыми головами.
    Ламонт весело рассмеялся.
    — Обнажили головы по случаю моей смерти, — сказал он.
    Самой примечательной вещью во дворе был белевший в полумраке помост, сколоченный из свежих некрашеных досок. Земля вокруг была усыпана стружками. Две высокие стойки темнели на фоне белесых облаков, несущихся по синеватому небу.
    — Ночью, когда устанавливали эту штуку, было довольно шумно, — заметил Ламонт. — Мне-то все равно, но это, наверное, не давало спать всем остальным бедолагам в этой... гостинице.
    Он презрительно взглянул на небольшую группку наблюдателей.
    — Люди, которые ради казни встают в такую рань, — идиоты.
    В сопровождении охранников Ламонт медленно двинулся к подножию помоста. Оценивающим взглядом он окинул всю конструкцию сверху донизу.
    — Двадцать ступенек, — сказал он. — Слишком много. Нельзя было сделать их поменьше?
    — Желаете ли вы сказать последнее слово?
    Ламонт повернулся к группе наблюдателей.
    — Стойте, где стоите. Веселее будет наблюдать мое падение вниз, чем восхождение наверх.
    Наблюдатели молчали, очевидно, пораженные отвагой заключенного. Ламонт повернулся к ним спиной. Охранники по обе стороны от него поддержали его за локти, чтобы помочь подняться на помост.
    — Не надо, — тихо сказал Ламонт. — Я сам справлюсь.
    Он поднял левую ногу и поставил ее на первую ступеньку, затем перенес правую ногу на вторую ступеньку...
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Ламонт оперся локтями о подоконник, положил подбородок на сложенные руки и угрюмо посмотрел сквозь зарешеченное окно камеры.
    Сзади послышался скрип открываемой двери.
    — Вам назначена аудиенция? — прорычал Ламонт, не поворачивая головы.
    — У вас пять минут, — тихим голосом сказал кому-то охранник.
    Дверь захлопнулась, и шаги охранника в коридоре быстро стихли.
    Ламонт понимал, что теперь в камере был кто-то еще. Однако он не стал оборачиваться.
    Тонкая белая рука обвила его шею. Ламонт почувствовал слабый аромат вербены, характерный для туалетной воды ‘Mori Homme’. Шелковистые волосы коснулись его затылка.
    Ламонт не шевелился. Но вот его глаза злобно сверкнули, и он так резко обернулся, что девушка отлетела к стене камеры.
    Она не издала ни звука, хотя удар о стену, должно быть, причинил ей боль. И ее молчание было сродни мольбе о прощении. Кольца с бриллиантом и шубки из беличьего меха уже не было. Девушка была одета в черное.
    — Чего ты приперлась? — сердито спросил Ламонт. — Посмотреть, не осталось ли у меня во рту еще золотых зубов? Ты это увидишь, когда моя голова упадет в корзину!
    Бабетта смотрела на него умоляющим взглядом.
    — Да, я была стервой, пока не встретила тебя.
    — Пока не встретила! Хочешь сказать, что до сих пор не нашла кого-то другого? Можно подумать, ты теряешь сноровку.
    — Да, я брала у тебя разные вещи, но не потому, что они так уж были мне нужны, а потому, что они были от тебя.
    Ламонт окинул девушку взглядом с ног до головы.
    — Ты что, собралась на ипподром наблюдать за скачками? Или это специальный костюм для посещения камеры смертников?
    — Я все продала, чтобы заплатить нашему адвокату.
    Выражение на лице Ламонта изменилось.
    — Шутишь? Я думал, адвоката назначил Трибунал.
    — Я не хотела рисковать. От государственного защитника толку мало.
    Ламонт подошел к Бабетте и озадаченно посмотрел на девушку.
    — Что это на тебя нашло?
    — Я влюбилась, — тихо ответила Бабетта.
    Он пожал плечами.
    — Бедная мартышка. Не пройдет и пары недель, как у тебя будет собственный парень... без головы.
    Открылась дверь, и в камеру просунул голову охранник. Девушка повернулась к нему. Ее взгляд снова стал жестким.
    — Убирайтесь отсюда! Разве я вам не сказала, что мне нужно по крайней мере десять минут?!
    — Меня могут уволить. Это против правил, — буркнул охранник, однако скрылся за дверью.
    Девушка снова повернулась к Ламонту и обеими руками вцепилась в его тюремную робу.
    — Я не хочу тебя терять.
    — Попробуй остановить неизбежное, — мрачно усмехнулся он.
    — Я первый раз в такой ситуации. Должен быть какой-то выход; должно быть что-то, что я могу сделать!
    — Может, ты сможешь стать Президентом?
    Бабетта даже не поняла его сарказма.
    — Тебя признал виновным Трибунал Сены. И только он может смягчить твой приговор. Смягчение наказания может означать пожизненное заключение, а это означало бы Остров Дьявола[3].
    — Нет уж, спасибо, — запальчиво произнес Ламонт и поморщился от отвращения. — Уж лучше будь что будет.
    — Ну, а если помилование? В каких случаях Трибунал выдает помилование? Подскажи! Ты ведь знаешь об этом гораздо больше меня.
    — Только в том случае, когда будет доказано, что произошла судебная ошибка.
    — Это не поможет. У суда не осталось никаких сомнений. Адвокат сказал, что обвинение сработало безупречно. А что еще может способствовать помилованию?
    — Если общественное мнение склонится в пользу осужденного, и люди начнут кампанию за помилование.
    — Это тоже бесполезно. Нас всего двое, и у нас нет для этого ни сил, ни возможностей. Неужели это все? И больше нет никаких способов?
    — Это все, что я могу придумать сходу, — пожал плечами Ламонт. — Ну, еще когда умирает государственный палач, то, по традиции, помилование получает следующий, кто стоит в очереди на ‘укорочение’. Однако это всего лишь странный обычай, который случается, может быть, раз в сорок-пятьдесят лет. Палачи довольно живучи.
    Девушка отпустила робу Ламонта и медленно отступила назад. Ее глаза заблестели.
    — А твой палач не... — еле слышно выдохнула она.
    Ламонт непонимающе уставился на Бабетту. Она повернулась и, не говоря больше ни слова, стала стучать в дверь камеры.
    — Бабетта, — хрипло воскликнул Ламонт. — Что ты собираешься делать? Ты с ума сошла? Подожди минутку, послушай меня!
    Она скинула его руку со своего плеча.
    — Я собираюсь добиться твоего помилования, малыш. Не задавай никаких вопросов. Лезвие ножа никогда не коснется твоей шеи.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Правая нога; девятая ступенька. Левая нога; десятая ступенька. Правая нога; одиннадцатая ступенька.
    Теперь глаза Ламонта были на одном уровне с верхней площадкой эшафота. Он увидел корзину, наполненную деревянной стружкой и опилками. Ламонт еле заметно покачал головой, которая и должна была упасть в эту корзину, как бы говоря: ‘Нет, только не это’.
    Он увидел нижнюю часть аппарата: деревянную плиту с U-образным углублением в ней. Несколькими футами выше, между двумя стойками, была укреплена вторая плита, похожая на нижнюю. Ее опустят, когда все будет готово, и тогда обе плиты соединятся. Два U-образных углубления сомкнутся, образуя идеальную окружность, в которой будет зажата его шея.
    Он увидел ноги людей, стоявших вокруг аппарата. Ламонт не стал поднимать головы, чтобы видеть лица этих людей. Он еще не взошел туда, на самый верх платформы. Он еще не приблизился ни к палачу, ни к остро отточенному лезвию.
    Левая нога; двенадцатая ступенька. Правая нога; трина... Ох, нет, только не это! Тринадцатая. Не сейчас! Ламонт поднял правую ногу выше, пропустил тринадцатую ступеньку и шагнул на четырнадцатую. Конечно, так он поднимется на эшафот быстрее, но даже перед казнью Ламонт не желал наступать на несчастливую по счету ступеньку.
    В результате Ламонт оказался на одну ступеньку выше, чем его охранники, шедшие по бокам. Охранники не поняли, почему он это сделал. Они не считали ступеньки. Однако, мгновенно сориентировавшись, охранники быстро шагнули на тринадцатую ступеньку, затем на четырнадцатую, и вот они уже вновь сравнялись с приговоренным.
    Охранники молчали, но Ламонт догадался, о чем они, должно быть, думали. Впервые в своей жизни они столкнулись с тем, что осужденный шагал через ступеньку, словно торопился быстрее подняться наверх. Впервые в жизни им мог представиться случай увидеть, как приговоренный к казни поднялся бы на платформу гильотины и стал бы ждать прибытия палача. Было такое старинное выражение: ‘Ожидать под дверями церкви’. Теперь могла родиться новая поговорка — про ожидание у гильотины.
    Левая нога; пятнадцатая ступенька. Правая нога; шестнадцатая ступенька...
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

   
    Это было маленькое неприметное кафе в переулке, где каждый вечер можно было встретить одних и тех же людей.
    Она вошла в кафе. С видом святой непорочности, с черным шарфом, обернутым вокруг головы, и с корзиной кроваво-красных гвоздик в руках. Бутылочка красных чернил, найденная впоследствии в ее комнате, давала понять, как цветы получили столь необычный цвет: гораздо более глубокий и яркий, чем это бывает в природе.
    Она медленно переходила от столика к столику, на ходу монотонно повторяя:
    — Гвоздики? Две за пять су. Гвоздики?
    Цветы никто не покупал. На вкус большинства людей гвоздики были слишком красными. Игроки в шашки, читатели газет, спорщики о политике даже не смотрели на девушку. Она уже тут примелькалась. По какой-то причине продавщица гвоздик выбрала это место для своей ежедневной торговли. Однако никто еще не видел, чтобы ей удалось продать хоть один цветок. Официант один раз даже вскользь заметил:
    — Вы все никак не сдаетесь?
    ‘Нет, — подумала она. — Я никогда не сдамся’.
    В дальнем углу у стены — непременная газета, зажатая в подставке для чтения. Каждый вечер одно и то же. Рядом чашечка с черным кофе. Иногда на столешницу ложилась тонкая, изящная рука. А из-за газетного листа каждый раз, когда к столику подходила девушка с гвоздиками, доносилось:
    — Спасибо, не надо.
    В этот вечер она попыталась еще раз.
    — Гвоздики? — промурлыкала девушка, остановившись перед столиком как вкопанная. — Две за пять су. Самые красные, какие вам только доводилось видеть.
    Газетный лист резко отодвинулся, открыв взору цветочницы доброжелательного вида мужчину лет пятидесяти восьми-шестидесяти, на круглом лице которого не было ни единой морщинки. Голубые глаза невинно, как у ребенка, сверкали за стеклами очков в стальной оправе.
    — Ой, простите, я вижу, у вас уже есть цветок, — сказала девушка.
    Мужчина медленно вытянул из петлицы своего пиджака цветок гвоздики, посмотрел на него, затем перевел взгляд на товар девушки. Должно быть, он уже раньше заметил чересчур яркий цвет ее гвоздик; и сегодня любопытство — или даже какая-то профессиональная зависть — наконец-то взяли над мужчиной верх.
    — Я полагал, что у меня самые красные гвоздики в городе. Но теперь вижу, что ваши гораздо ярче. Не могли бы вы сказать, где вы их берете?
    — Я их сама выращиваю, — скромно ответила Бабетта.
    На лице мужчины появился интерес.
    — Присядьте на минутку. Я тоже выращиваю цветы. Это мое хобби. У вас великолепные результаты. Ваши гвоздики кажутся искусственными, но они настоящие, и это можно увидеть, даже не прикасаясь к ним. Как вам это удается? Какие семена вы используете? Какую почву?
    Их беседа быстро превратилась в монолог. Даже если бы у девушки были какие-то познания в ботанике, кроме тех отрывочных сведений, которые она наспех почерпнула в дешевом справочнике по цветоводству, у нее не было бы шанса ими воспользоваться. Все, что она могла время от времени вставлять в разговор, было: ‘Я тоже’ и ‘Совершенно верно’. Ее собеседник оказался просто очень одиноким стариком, который жаждал обстоятельного разговора о своем хобби.
    — Значит, вы получаете семена из Нормандии, от своих знакомых. Мне тоже хотелось бы вырастить такие же гвоздики в моем собственном саду.
    — Я вам принесу немного семян. Где вас можно найти?
    — Улица Террас, дом 39.
    Мужчина не скрывал своей радости.
    — Утром в четверг вас устроит? — спросила Бабетта, отлично понимая, какое значение имеет этот день.
    Мужчина опустил глаза.
    — Нет, в четверг рано утром у меня важная встреча.
    — Тогда в среду вечером?
    — Прекрасно! — воскликнул мужчина и добавил почти умоляюще: — Вы не забудете?
    Бабетта бросила на него из-под ресниц выразительный взгляд.
    — Ни в коем случае, мсье.
    Когда девушка уходила, официант придержал ее за локоть.
    — Знаете, с кем вы только что разговаривали?
    — С кем?
    — С государственным палачом. Но не болтайте об этом, иначе вы распугаете всех наших клиентов. Он приходит сюда каждый день.
    Бабетта попыталась изобразить на лице ужас. Получилось не очень правдоподобно, но достаточно для того, чтобы одурачить официанта.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Его правая нога уже ступила на платформу. Левая нога медленно оторвалась от двадцатой (последней) ступеньки и встала рядом с правой.
    Тюремный двор все еще был погружен в синий омут ночи, но крыши строений вокруг уже осветились белым дневным светом. Лица стоявших внизу людей, обращенные вверх и смотревшие на него, напоминали размытые белые овалы.
    Охранники, сопровождавшие Ламонта, медленно повели его к двум высоким стойкам. Эти стойки были пока безобидны; они сейчас никому не могли причинить вреда. Между стойками еще не был установлен большой острый нож.
    Палача тоже еще не было. Ламонта не следовало выводить так рано. К его появлению на эшафоте все должно было быть готово. Кто-то допустил промашку. Все были абсолютно уверены в том, что к тому времени, когда жертва поднимется на платформу, человек, который за сорок лет ни разу не опоздал на казнь, будет находиться на своем посту. В противном случае мог разразиться немалый скандал, связанный с ‘неоправданной жестокостью’. Следствием всего этого могло стать даже помилование осужденного.
    Теперь Ламонт стоял позади ‘машины смерти’. Его взгляд был устремлен к воротам, выходившим во внешний двор. Через эти ворота должен был пройти палач. Два вооруженных охранника были готовы в любой момент открыть створки ворот. Но этот момент все никак не наступал. Палача еще не было.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    На краю стола лежала зажженная сигарета. На стене висел календарь. Первые двадцать три дня текущего месяца один за другим были вычеркнуты. Квадратик с числом ‘24’ был нетронут. А в квадратике двадцать пятого дня был нарисован жирный красный кружок.
    Семнадцать часов двадцать четвертого дня уже прошли. Было пять часов пополудни. Нормально. Можно еще немного подождать. Бабетта хотела застать палача за ужином.
    Девушка взяла длинную булавку и по очереди перевернула каждого таракана на спинку. Тараканы были дохлыми, засохшими и напоминали кофейные зерна. Подходящий материал.
    Порошок был в маленьком цилиндрическом стаканчике, похожем на солонку. Только в отличие от соли порошок был серого цвета. Бабетта высыпала немного порошка на газету, где уже лежали мертвые тараканы, и осторожно склонила лицо. Никакого запаха. Что же касается вкуса…
    — На вкус он сладкий, что и привлекает насекомых, — заверил Бабетту продавец в аптеке. — Гарантирую вам отличную эффективность. Надеюсь, у вас в доме нет детей? А то это может быть смертельно опасно.
    — Детей у меня нет, — ответила девушка и загадочно улыбнулась.
    В случае с тараканами яд действовал от десяти до пятнадцати минут. Бабетта засекала время. Конечно, она не могла сказать, когда насекомые на самом деле умерли. Она видела только, когда они переставали двигаться. Может быть, они, парализованные, еще несколько минут оставались живыми. В отношении человека это должно занять больше времени. Надо удвоить дозу. Нет, лучше утроить. Тогда первые признаки появятся уже через сорок пять минут. Черт возьми, Бабетта ведь ничего не смыслила в физиологии. Она была просто обычной влюбленной женщиной.
    — В любом случае… ночью-то уж точно, — пробормотала девушка себе под нос.
    Конечно, все зависело от дозы. В данном случае лучше всего было высыпать весь стаканчик. Бабетта не просто хотела отложить казнь, она решила вообще ее отменить. Палач был уже далеко не молод — это тоже играло девушке на руку.
    Бабетта не знала, будет ли мужчина испытывать боль и страдание, пока его не охватит паралич или оцепенение. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Если вовремя поставить желудочный зонд или ввести противоядие, то несчастного еще можно было бы спасти. Но он, вероятно, не прибегнет к этим средствам. Сначала он подумает, что у него несварение желудка, потом станет грешить на колики, потом — на аппендицит… и, в конце концов, спасать его будет уже слишком поздно. Порошок должен был попасть во что-то такое, где его сладковатый привкус не вызвал бы удивления; иначе мужчина мог бы заметить подобную странность и остановиться на полдороге.
    Бабетта обернула стаканчик носовым платком, предварительно убедившись, что маленькие отверстия в верхней части плотно закрыты металлической крышечкой. Потом она сунула стаканчик в карман своей недорогой кофты, откуда его было легче достать, чем из сумочки. Когда придет время, можно будет щелчком большого пальца быстро откинуть крышечку.
    Девушка подхватила со стола небольшой конверт с семенами гвоздики, которые она купила всего за пару су. Из этих семян могли бы вырасти банальные белые цветы, если бы кто-то посадил их в землю. Но палач не доживет до этого зрелища.
    Бабетта уже хотела открыть входную дверь, чтобы выйти на улицу, но вдруг передумала, подошла к календарю на стене, взяла с тумбочки карандаш и перечеркнула квадратик с цифрой ‘24’. Теперь все даты до жирного красного кружочка были зачеркнуты.
    Когда девушка закрывала за собой дверь, ее лицо было бледным, но исполненным решимости. ‘Улица Террас, дом 39’, — так он сказал.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    С трех сторон тюремного двора, почти за каждым зарешеченным окном виднелись темные силуэты других заключенных. Фигуры были неподвижны; не было слышно ни звука. Гробовая тишина, сопровождавшая казнь, пеленой нависла над мрачными тюремными корпусами. Возможно, некоторые из узников и не захотели бы смотреть — особенно те, кому в скором времени предстояло пройти такую же процедуру, — но и убежать подальше от окон с решетками они не могли.
    Ламонт видел, как на прутьях решеток белели костяшки пальцев заключенных. Просто варварство — позволять узникам наблюдать за казнью. А ведь считалось, что они живут в цивилизованной стране. Осуждали американцев за то, что те убивают приговоренных, подключая их, как живые лампы, к электрической сети! Хотя, возможно, подумал Ламонт, тюремное начальство позволяет заключенным смотреть на казнь в качестве меры устрашения.
    Он снова перевел взгляд на закрытые створки ворот.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Улица Террас, дом 39.
    За домом располагался небольшой сад. Между цветочными клумбами неторопливо бродил хозяин, голову которого венчала старая соломенная шляпа, предохранявшая глаза от лучей заходящего солнца. На ногах мужчины были надеты стоптанные домашние туфли. И этот мужчина убил четыре сотни человек!
    — Вы, наконец, идете? Или хотите, чтобы вся еда остыла? — неодобрительно прокричала экономка, появившись на пороге задней двери.
    Вероятно, ее неодобрение было вызвано в равной степени как страстью хозяина к его цветам, так и вторжением в дом Бабетты.
    — Вы должны позволить мне заплатить вам за семена, — сказал палач Бабетте, когда они направились к дому.
    — О, не беспокойтесь. Примите их, как подарок.
    — Нет, я настаиваю. После того, как вы проделали столь долгий путь через весь город, это меньшее, что я мог бы для вас сделать...
    Мужчина открыл заднюю дверь. Бабетта потянула носом воздух и задумчиво пробормотала:
    — Как вкусно пахнет.
    — Боже, какой я невнимательный! — воскликнул палач. — Вы, должно быть, голодны. Не хотите к нам присоединиться?
    К нам! Сердце Бабетты упало. Значит, престарелая экономка с ястребиными глазами должна будет сидеть с ними за одним столом? В этом случае Бабетта может лишиться шанса провернуть свой трюк.
    — Боюсь, я вас сильно обременю, — с сомнением сказала она.
    — Ерунда. Ответ ‘нет’ не принимается, — и, обратившись к экономке: — Я предложил мадемуазель перекусить вместе с нами.
    — Воля ваша, — сухо промолвила экономка.
    Когда все трое расселись за столом, мужчина шепнул Бабетте:
    — Не обращайте на нее внимания. Она вечно чем-то недовольна.
    Бабетта с трудом могла поверить, что она находится в доме того самого человека, который...
    Держа в одной руке поварешку, она наливала себе в тарелку суп. В другой же ее руке, спрятанной под столешницей, был зажат завернутый в носовой платок стаканчик с порошком.
    Неожиданно заговорила экономка. Бабетту она при этом старательно игнорировала.
    — Вы сегодня ходили в министерство?
    — Разумеется, — коротко ответил мужчина и поморщился, как будто ему была неприятна эта тема.
    Бабетта знала, что экономка имела в виду. Министерство юстиции. Девушка задумчиво смотрела на фарфоровую супницу. Захочет ли он взять добавки? В любом случае супу ему нальет экономка. Нет, у нее, Бабетты, ничего не получится!
    — Они вручили вам предписание и плату за?..
    — Разумеется! Неужели мы сейчас должны говорить об этом?
    Ошибиться было нельзя. Экономка имела в виду предписание о проведении казни.
    — Больше об этом и говорить-то некогда, — едко заметила экономка. — Дома вы только и думаете о своих цветах!
    Она поднялась, вышла из столовой и вскоре вернулась с блюдом тушеного мяса. Рука Бабетты под столешницей судорожно стиснула стаканчик с ядом. Экономка начала раскладывать мясо по порциям. Она делала это так внимательно и аккуратно, как будто что-то подозревала.
    — Бледно-розовые идут лучше всего, — ответила Бабетта на предыдущий вопрос хозяина, едва ли вообще понимая, о чем она говорит. — На белые или красные не такой большой спрос.
    Его бокал с вином был в пределах досягаемости. Если бы она могла заставить мужчину отвернуться. Бабетта сделала движение большим пальцем и почувствовала, как легкая крышечка упала ей на колени. Ей удалось быстро сунуть крышечку в карман кофты. Взгляд девушки скользнул вдоль плеча хозяина. Окно, выходившее на улицу, находилось слева от мужчины. Ему пришлось бы повернуться почти на сто восемьдесят градусов, чтобы посмотреть в него.
    А старая карга-экономка? Ей пришлось бы повернуться в противоположную сторону, направо. И всего вполоборота. Нет, ничего не выйдет. Однако она должна была попробовать. Время было на исходе. За мясом, очевидно, ничего больше не последует.
    Бабетта смотрела в окно, и на ее лице вдруг появилось выражение восхищения.
    — Взгляните туда! — воскликнула она. — Какой чудесный закат!
    Две головы разом повернулись. Рука Бабетты метнулась вверх. В тот же момент девушка увидела лицо экономки, которой она боялась даже больше, чем хозяина. Экономка не смотрела в окно. Но она не смотрела и на Бабетту. Взгляд старухи был прикован к стене позади девушки. Бабетта вспомнила, что там висело зеркало, в котором отражались как окно с видом на улицу, так и ее собственная спина.
    Рука с зажатым в ней носовым платком стремительно проплыла над столом, коснулась кончика носа Бабетты и снова нырнула в безопасное место под столешницей. Девушка молилась только о том, чтобы никто не заметил ее стаканчик.
    — И правда чудесный, — согласился палач, вновь поворачиваясь к столу.
    — Закат как закат, — усмехнулась экономка. — Ничего особенного.
    Бабетта оглянулась. Прямо за ее стулом находилось длинное узкое зеркало, вделанное в верхнюю часть буфета. В зеркале отчетливо виднелся бокал с вином. Любое движение руки Бабетты к бокалу было бы более чем заметно. Старая карга! Повернулась ли она к зеркалу намеренно, почуяла ли что-то, или просто включилась ее врожденная подозрительность?
    Экономка снова вышла и вернулась с тарелкой яблок.
    — А выпечки не будет? — невинным голосом спросила Бабетта.
    — Мы не едим на ужин выпечку, — проворчала старая мегера.
    — Просто когда я проходила через кухню, то видела там миску с тестом. И я подумала...
    — Вы ошиблись. Это тесто для печенья, которое мсье будет есть завтра утром. Печенье пеку я сама.
    — Иногда я встаю очень рано, — объяснил палач, пытаясь смягчить раздражительность экономки. — Так что утром у нее очень мало времени. Приходится готовить тесто накануне вечером.
    ‘Теперь я знаю, как это сделать, — мысленно возликовала Бабетта. — Главное, чтобы не дрогнула рука’.
    — В какое время вечером вы начинаете продавать ваши цветы? — со значением спросила экономка, словно подозревая, будто Бабетта занимается совершенно другим ремеслом.
    — Обычно около восьми часов, когда в кафе бывает много посетителей. Мне уже, наверное, пора идти.
    — Спешить некуда, дитя мое, — по-отечески ласково произнес хозяин. — Посидите еще и отдохните.
    В этот момент раздался звонок в дверь. Экономка встрепенулась.
    — Вот и почтальон. Должно быть, принес письмо от моей сестры.
    Старуха поспешила в прихожую.
    Бабетта тоже поднялась со стула.
    — Можно мне стакан воды? Очень хочется пить. Не беспокойтесь. Я знаю, куда идти.
    Мгновение спустя она уже была на кухне. Быстро высыпав содержимое стаканчика в полужидкое тесто, Бабетта пару раз крутанула деревянной ложкой, торчавшей из миски, чтобы порошок получше растворился.
    Когда девушка вернулась в столовую, экономка была уже там, но внимание старухи было поглощено письмом, которое она читала. Лицо экономки словно помолодело лет на двадцать. Наконец-то ее бдительность ослабла. Она даже не заметила, что их гостья выходила из-за стола.
    — Сестра пишет, что Жанна ждет еще одного ребенка. Кто бы мог подумать!
    — Мсье, мне правда пора идти, — с улыбкой произнесла Бабетта и скромно опустила ресницы.
    ‘Ты умрешь раньше, чем успеешь приблизиться к моему Ламонту’, — злорадно подумала она.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    — Уведите его назад! — внезапно прохрипел голос из одного зарешеченного окошка.
    Это было похоже на щелчок кнута. Тишина вновь упала на тюремный двор — но лишь на мгновение. Хриплый выкрик поддержали другие голоса из других камер. Глухим эхом голоса отражались от каменных фасадов тюремных зданий.
    — Уведите его!
    — Имейте сострадание!
    — Собаки вы паршивые!
    — Нет палача, нет казни!
    Крики смешались, превратившись в один громогласный рев:
    — Уведите его! Уведите! Уведите!
    Ламонт, не моргая, смотрел на закрытые створки ворот.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Ровно в 4:45 утра из дома 39 по улице Террас вышел мужчина с кроваво-красной гвоздикой в петлице. Было еще темно; горели уличные фонари. В правой руке мужчина держал тяжелую трость из черного дерева с гравировкой на набалдашнике; в левой — черную кожаную сумку в виде прямоугольника длиной двадцать восемь дюймов и шириной восемь дюймов. В сумке, на ложе из черного бархата, покоился тот самый предмет, который вставлялся между двумя стойками, сквозь которые Ламонт так пристально смотрел на тюремные ворота.
    Мужчина шел на свою обычную работу. На ходу он смахивал крошки печенья с уголков рта и кончиков усов. Раздраженно покачав головой, мужчина проворчал себе под нос:
    — Слишком сладко. От этого печенья у меня будет изжога. Она явно теряет сноровку.
    Мыль о том, что проблемы с желудком настигнут его именно в тот момент, когда он будет выполнять свою работу, привела палача в беспокойство. Вдруг он сделает что-то неприличное? Икнет или даже рыгнет прямо там, на платформе, на глазах у всех. Вот будет конфуз! Смерть имеет право на определенное достоинство, на некую торжественность. Последние минуты жизни даже самого закоренелого преступника заслуживают внимания и уважения.
    Он прошел два квартала до конечной станции метро, спустился под землю, купил в кассе билет второго класса и вышел на посадочную платформу. Вокруг еще суетились уборщики и другие технические работники. Подъехал первый утренний поезд, и палач вошел в вагон. В этот ранний час практически все места были свободны. Мужчина сел в дальнем углу, аккуратно положил свою сумку на колени и оперся обеими руками о набалдашник трости.
    Он нисколько не нервничал. То, что он должен был сегодня сделать, он делал уже в течение сорока лет, а до него тем же самым занимался его отец. Это было его ремесло. Работа, которую надо было просто честно исполнять. И он единственный — во всей Франции — имел законное право делать эту работу. От Страсбурга до Пиренеев и от Бретани до итальянской границы ни одна человеческая жизнь не могла быть прервана по закону, кроме как его руками. Он, и только он, был полноправным делегатом, имевшим право исполнить волю сорока миллионов человек. Он много ездил по стране, побывал почти во всех городах. А сегодня работа была недалеко; всего в получасе езды от дома.
    Чтобы чем-то себя занять, он стал рассматривать рекламные щиты под потолком вагона. Поезд стремительно уносил его к центру города. Палач почувствовал в желудке какую-то тяжесть. Наверное, от спертого воздуха в вагоне. ‘Не надо было мне доедать печенье, — подумал мужчина. — Но я ведь не хотел ее обидеть. Она всегда принимает как личное оскорбление, если я не съедаю всю ее стряпню’.
    Он посмотрел на свои старомодные часы. Если поторопиться, то можно выйти на следующей станции, заглянуть в кафетерий и выпить чашечку кофе, чтобы успокоить желудок. Так он и сделает. Не будет рисковать. А то вдруг в самый разгар казни его одолеет отрыжка.
    Он вышел на платформу, торопливо проглотил немного черного кофе и сел в вагон следующего поезда. Однако лучше палачу не стало.
    Тупая боль в желудке не отпускала. Мужчина начал нервничать. Из-за задержки с кофе он ведь может и опоздать. Сидя на сиденье, палач наклонился вперед, пытаясь унять странное ощущение в животе.
    Поезд подъехал к его станции. Палач вышел из вагона, сжимая в руке свою сумку. Да, он чувствовал ‘тяжесть’ уже во всем организме. Его недавно легкая и пружинистая походка стала грузной и неуклюжей.
    ‘Выйду на улицу, и мне станет лучше, — успокаивал себя палач. — В этом метро всю ночь не было вентиляции’.
    Ему было трудно подниматься по длинному лестничному пролету, ведущему на улицу. Он задыхался и чувствовал слабость в коленях. Двигаться быстрее он не мог.
    На улице все еще было темно, но город уже начинал просыпаться. По мостовой проезжали автобусы; лавочники готовили свои магазины к открытию. Прямо напротив выхода из метро находилась железнодорожная станция. Палач пересек площадь, вошел в гулкий зал ожидания и приблизился к одному из окошек кассы.
    — Билет до N, туда и обратно, — сказал он. — Второй класс, разумеется.
    Он заметил, как продавец билетов с любопытством на него посмотрел.
    ‘Неужели он меня узнал?’ — подумал палач, и его охватила неловкость.
    Однако во взгляде билетного кассира было не узнавание, а, скорее, озабоченность. Выходя на платформу, палач задержался перед автоматическими весами с зеркальной стенкой и посмотрел на свое отражение.
    Вот уж неудивительно, что кассир так странно на него взглянул! Лицо палача было мертвенно бледным. Но это невозможно! Он не настолько плохо себя чувствовал! Должно быть, дуговые лампы на стенах придавали каждому человеку такой вид. Тупая боль в животе на мгновение усилилась.
    ‘Ах, моя экономка! — укоризненно подумал палач. — Довела меня до несварения желудка. Надеюсь, что хуже мне не станет’.
    Он подумал, хватит ли у него времени, чтобы выпить в станционном буфете раствор брома, дабы успокоить желудок. Палач взглянул на часы. Нет, следующий поезд отправляется через две минуты; пора садиться в вагон. Тот поезд, на котором он намеревался уехать раньше, ушел десять минут назад.
    Оказавшись в вагоне второго класса, палач опустился на сиденье и с тихим стоном облегченно вздохнул. К счастью, рядом больше никого не было. Палач терпеть не мог, чтобы кто-то находился рядом с ним, когда ему бывало плохо. Поезд тронулся. От движения и перестука колес мужчине стало только хуже. Он откинулся на спинку сиденья и позволил своей голове безвольно покачиваться в такт движению вагона. Трость упала на пол, но палач этого даже не заметил.
    Его руки потянулись к горлу; пальцы отодвинули узел галстука в сторону, расстегнули воротничок. Но это не принесло облегчения. Палач попытался открыть окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Однако в вагон сразу полетела зола, и тошнотворно запахло угольной гарью. Мужчине стало только хуже, и он даже не смог найти в себе силы, чтобы снова закрыть окно.
    Внезапно у палача возникло чувство, будто ему в живот вонзился острый нож. Боль пришла так быстро, так резко и неожиданно, что машинально он глянул вниз: посмотреть, не открылась ли его сумка, и не мог ли он случайно поранился о лезвие того, что в ней лежало.
    Через минуту или две резкая боль в животе повторилась; потом еще и еще раз. С каждым разом боль была все сильнее. На лбу палача выступил пот. Поезд уже дважды останавливался на станциях, после чего продолжал движение. Палач видел все как в тумане. Боль в животе стала непрерывной.
    ‘Я должен с этим справиться… — убеждал себя мужчина. — Надо закончить работу. Потом буду болеть сколько душе угодно. Я еще ни разу не нарушил своего долга. Как и мой отец. Как и мой дед’.
    Он с трудом поднялся на ноги, навалился на дверь купе и распахнул ее. Чтобы не упасть, пришлось держаться за дверную коробку обеими руками.
    — Кондуктор! — хрипло позвал палач, стараясь перекричать стук колес. — Кондуктор, скорее!
    Кондуктор появился в дальнем конце коридора и, увидев искаженное страданием лицо пассажира, поспешил на помощь.
    — В чем дело, сэр?
    — Проследите, чтобы я вышел из поезда в N. Проследите, пожалуйста. Мне нехорошо…
    — Это следующая станция. Мы будем там через пять минут. Позвольте мне связаться с начальником станции и вызвать скорую.
    — Нет, ни в коем случае!
    Несмотря на боль в животе, палач гордо поднял голову.
    — Я ‘мистер Париж’, и у меня важное задание, которое я не могу игнорировать. Просто убедитесь, что я сойду с поезда, вот и все. Дальше я сам. Тюрьма находится прямо напротив вокзала. И моя сумка… Проследите, чтобы я ее не забыл.
    Глаза кондуктора расширились, когда он понял, с кем говорит.
    — Но, сэр, вы выглядите очень неважно. У вас пена изо рта! Вам лучше немедленно обратиться к врачу.
    — Просто дайте мне сойти в N. Я уже и так опаздываю. Я должен был ехать предыдущим поездом.
    Палач говорил с большим трудом.
    — Долг превыше всего, — еле слышно произнес он.
    Поезд начал замедлять ход. Проводник придержал мужчину за талию, распахнул наружную дверь вагона, помог пассажиру спуститься на перрон и вручил ему черную кожаную сумку.
    — По крайней мере позвольте кому-нибудь помочь вам дойти.
    — Нет. Традиция требует, чтобы ‘мистер Париж’ приходил один. Ворота открываются только для него и ни для кого другого. Я не буду устраивать из своей работы цирк. Я — закон Франции!
    Поезд позади палача снова тронулся в путь. Мужчина стоял, покачиваясь, рискуя упасть назад, на вагоны, набиравшие скорость.
    Боль внезапно, резко отпустила, не оставив после себя никаких неприятных ощущений. Тело мужчины начало охватывать оцепенение. Палач почувствовал, как пальцы на его руках и ногах стали холодеть.
    — Я дойду, — пробормотал он. — Я обязан.
    Он двинул вперед одну ногу, затем другую. Неуклюже, с одеревеневшими суставами, как автомат, на каждом шагу рискующий упасть, он сумел пройти через небольшое здание станции и вышел на мощеную площадь. Напротив виднелись серо-зеленые тюремные корпуса, освещенные по контуру первыми лучами рассвета.
    Левая нога палача внезапно подогнулась, и он рухнул на колено. Кое-как поднявшись, он заставил себя идти дальше. Онемевшей рукой попытался застегнуть воротничок, но пальцы не слушались, и у мужчины ничего не получилось.
    Он слышал доносившиеся из-за тюремной стены крики: ‘Уведите его! Уведите!’. У больших ворот собралась кучка зевак. Кто-то обернулся и увидел палача. Люди молча, в благоговении расступились, давая ему возможность пройти.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Внезапно наступила тишина, и сквозь вертикальные стойки гильотины Ламонт увидел, как медленно раздвигаются створки ворот и во двор какой-то странной, неуверенной походкой входит человек.
    ‘Она меня подвела! Ей не удалось!’
    И Ламонта вдруг охватил такой страх, что у него подкосились ноги, и он чуть не рухнул на доски помоста.
    Палач уже добрался до подножия платформы. Но что-то было не так. К нему уже бежали, чтобы подхватить под руки.
    ‘У нее все-таки получилось! Он слаб, двигается с трудом. Ему ни за что не осилить эти двадцать ступенек!’ — мысленно возликовал Ламонт.
    Палача не было видно из-за края платформы. Может, он уже упал? Испустил дух? Но нет. Вот раздался скрип, и с медлительностью глубоководного водолаза, выныривающего из воды, над помостом показалась голова палача, которому помогали подниматься два человека.
    Мужчина с красной гвоздикой в петлице сжимал в руках черную сумку.
    — Закрепите нож, — слабым голосом сказал он охранникам, передавая сумку одному из них. Потом жестом дал понять провожатым, что поддерживать его больше не надо.
    Затуманенным взглядом палач посмотрел на Ламонта и негромко произнес:
    — Прошу прощения, мсье, что заставил вас так долго ждать.
    Ламонт не мог вымолвить ни слова. Он лишь с ужасом смотрел на мужчину с красной гвоздикой в петлице.
    Нож вставили в направляющие. Шкивы пришли в движение, и лезвие медленно, как ртуть в термометре, стало подниматься все выше и выше.
    — Приговоренный.
    Нащупав рукой плечо Ламонта, палач вдруг понял, что у него не хватит сил принудить осужденного опуститься на колени. На помощь вновь пришли охранники.
    Ламонта вдруг захлестнула дикая, яростная надежда.
    ‘Он не сможет этого сделать! Его взгляд затуманен! Он почти ничего не видит!’
    В этот момент хриплый шепот достиг ушей Ламонта.
    — Наберитесь мужества. Вы ничего не почувствуете.
    Умирающий ободряет умирающего!
    Верхняя половина деревянной плиты с U-образным углублением придавила шею Ламонта. Прямо к его лицу придвинули корзину.
    ‘Еще минутку, — мысленно твердил себе Ламонт. — Еще минутку. Еще минутку, и я выиграю! Он сейчас свалится. Вот сейчас, сейчас! Я выи!..’
    Последнее слово он прокричал вслух.
    Палач повалился лицом вперед, но перед этим успел схватиться рукой за рычаг устройства. Противовесы освободились, и лезвие скользнуло вниз.
    — Я выи!..
    Острый нож рассек слово надвое.
    На платформе бок о бок лежали два мертвеца.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “Steps Going Up” aka “Men Must Die”; “Guillotine” │ Первая публикация на языке оригинала: “Black Mask””, август 1939 г.
     Другие публикации: EQMM, апрель 1947, as "Steps Going Up”; EQMM, октябрь 1949 ((Australia), as "Steps Going Up”; “Ellery Queen’s Anthology”, 1969, as "Steps Going Up”; etc.
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 20 ноября 2022 г., В. Краснов │ Редактор-корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: “A Treasury of Stories”, 2017 г. ｢электронная версия｣

• “Сережка”
    КЛЮЧ от входной двери заклинило, а я стояла, меня била дрожь, словно у меня была пляска святого Витта, и мне никак не удавалось справиться с ключом. У меня дрожали руки от кистей до плеч, пока я пыталась его повернуть. И в придачу ко всему остальному мое сердце трепетало от ужаса.
    Меня трясло так, что звякнула даже пустая бутылка из-под молока, стоявшая у двери. Наверно, я случайно коснулась ее носком своей туфельки. Горничная оставила в горлышке бутылки записку для молочника, свернув в маленькую бумажную трубочку.
    Я вытащила ключ, глубоко вздохнула, и сделала еще одну попытку. На этот раз дверь открылась как по маслу. С ключом все было в полном порядке: я просто вставила его верхней стороной вниз, вот и все. Я бочком проскользнула внутрь, тихонько закрыв за собой дверь, и вот — миссис Джеймс Шоу уже дома.
    Часы в передней пробили четыре раза. Говорят, умереть можно только один раз, но я умерла четырежды, по одному разу на каждый удар часов. И дело было не в том, что мне запрещалось быть вне дома. Я могла бы даже позвонить в дверь, чтобы избавить себя от всей этой возни с ключом. Но в тот момент я просто не в силах была никого видеть, даже Джимми. Даже если бы он просто сказал: ‘Хорошо провела время в ночном клубе с этими Перри?’, даже если бы он просто поглядел на меня, я бы не выдержала. Мне необходимо было побыть одной, необходимо было время, чтобы взять себя в руки.
    Он оставил для меня свет в передней. Он все еще не спал; занимался в библиотеке своей налоговой декларацией. Дверь была закрыта, но я могла догадаться об этом по свету, пробивавшемуся из-под нее. Он всегда ждал до последней минуты, подобно большинству налогоплательщиков, а потом вынужден был сидеть всю ночь напролет, чтобы успеть к сроку. Вот почему ему пришлось пропустить вечеринку, и отправить меня к Перри одну.
    Это было просто случайное совпадение, и я могла лишь благодарить свою счастливую судьбу, что ему пришлось работать этой ночью.
    Это было едва ли не единственное, за что посреди всей этой кутерьмы я могла быть благодарна. Что ж, по крайней мере с Джимми у меня не будет никаких проблем.
    На цыпочках я прошла через переднюю к нашей спальне, проскользнула внутрь и закрыла за собой дверь. Я включила свет и разразилась рыданиями, скопившимися у меня за последние три четверти часа, а то и больше.
    В зеркале я увидела свое отражение — позолоченные обломки кораблекрушения, неуверенно пересекающие комнату. Снаружи все сверкает: золотистое облегающее платье, бриллианты повсюду, куда только можно их нацепить — на шее, на запястьях, в ушах. Внутри все не так блестяще — ужасный страх.
    Я села перед зеркалом, обхватила голову руками и с минуту просидела так.
    Первое, что я сделала, когда немного пришла в себя — открыла свою золотистую вечернюю сумочку и вытащила... то, что у меня там было. В этом сезоне в моде были большие вечерние сумочки, и это было хорошо для меня. В эту ночь мне многое нужно было сложить туда. Объемистый пакет с письмами. И маленький пистолет. Я взяла его с собой, просто чтобы чувствовать себя спокойнее, но для него тоже нужно было место. Десять тысяч долларов наличными места уже не занимали, потому что мне не пришлось нести их обратно. Я обменяла их на письма.
    Теперь вы понимаете, в чем дело. Ну, может, не совсем, так что для верности лучше будет, если я расскажу всю историю с самого начала. Его звали Карпентер. Я написала ему эти письма пять лет назад, за три года до того, как познакомилась с Джимми Шоу. Казалось бы, я могла ни о чем не волноваться. Но он придумал хитрый трюк, чтобы осовременить дату. Признаю, это был очень умный трюк.
    Вот, что он сделал. В то время, когда я в действительности написала эти письма, мы оба жили в одном и том же отеле на морском курорте, только на разных этажах. Я передавала ему их через коридорного, мальчишку-посыльного или еще кого-нибудь в том же роде, а не посылала по почте. Другими словами, он получал запечатанные конверты, на которых моей рукой было написано имя, но без штемпеля и даты, проставленных в каком-либо почтовом отделении.
    Должно быть, у него был специальный нож для бумаги, каким можно сделать на конверте аккуратный разрез сбоку, вместо того, чтобы разрывать его. Он заклеил разрезы узкой полоской вощеной бумаги и получил на каждом совершенно новый почтовый штемпель, добавив свой нынешний адрес под своим именем, а затем послав их самому себе второй раз — по почте. По одному письму в течение нескольких недель, тщательно следя, чтобы дата на почтовом штемпеле совпала с числом, поставленным в самом начале каждого письма. Улавливаете идею?
    Каждое письмо вернулось к нему с датой нынешнего года на почтовом штемпеле, стоящем на конверте, совпадающей с датой пятилетней давности, проставленной на письме внутри. Я не потрудилась поставить год, только день и месяц. С почтовым гашением ему тоже дьявольски повезло. Ни один штемпель не был размыт или смазан; год ‘1941’ был виден яснее ясного. Потом, когда он получил обратно письма, он удалил полоски вощеной бумаги.
    Другими словами, он превратил излишне сентиментальные, но невинные любовные излияния молоденькой девушки в пачку смертельно опасных, уличающих писем, адресованных ему респектабельной и занимающей видное положение в обществе молодой замужней женщиной, имеющей богатого мужа. И он проделал это, просто поставив на них почтовый штемпель. До чего же удачное вложение денег! Потратив по два цента на письмо, он получил обратно по тысяче долларов за каждое. У него оказалось десять пригодных писем: остальные были подписаны не только именем, но и моей тогдашней фамилией, или в них было что-то, позволяющее определить, что они были написаны в то лето.
    Вы могли бы подумать, что столь банальная уловка, которую уже не используют даже в кино, не должна была сработать. Я могла бы отказаться платить, пойти и честно рассказать обо всем Джимми. Как легко быть такими храбрыми, пока вы не столкнетесь лицом к лицу с чем-то вроде этого! Он загнал меня в угол. Его метод был замечательно простым и ясным.
    
    Первый раз он позвонил мне три дня назад. Он сказал:
    — Помнишь меня? Отлично, мне нужны десять тысяч долларов.
    Я повесила трубку.
    Он сейчас же позвонил снова; я даже не успела еще отойти от телефона.
    — Ты не дала мне закончить то, что я хотел сказать. У меня есть несколько писем, которые ты написала мне. Я подумал, что ты скорее предпочтешь получить их обратно, чем позволишь, чтобы они попали куда не следует.
    Я снова повесила трубку.
    Он позвонил снова, еще позже — в тот же вечер, после полуночи. К счастью, ответила я, а не Джимми.
    — Я даю тебе еще один шанс. Одно из этих писем я уже отравил по почте, вложив в конверт, адресованный твоему мужу. Он будет получать их по одному каждое утро, пока они все не закончатся. И цена оставшихся будет повышаться на тысячу каждый раз, когда я отправлю очередное. Я послал первое письмо тебе домой и заранее предупреждаю, так что у тебя еще есть шанс перехватить его, прежде чем муж его увидит. Потом письма будут приходить в его клуб, где ты уже не сможешь добраться до них. Подумай об этом. Позвони мне завтра в одиннадцать и дай знать, что ты решила.
    И он дал мне свой номер.
    Я стащила свое письмо с подноса для почты прежде, чем Джимми увидел его. Я перечитала его. Его следовало бы написать на асбесте. ‘Всю ночь я лежала без сна и мечтала о тебе... Я готова последовать за тобой на край света...’ Никто бы не понял, что я надеялась: он женится на мне.
    Я увидела, что он сделал. Как я смогу доказать, что я написала это в 1936 году, а не в 1941? Мой почерк не изменился; на почтовой бумаге не было никаких особых примет времени, в особенности на той бумаге с серым обрезом и гербом вместо монограммы, которой я пользовалась тогда и все еще пользуюсь сейчас. Он победил. Я едва дождалась одиннадцати часов. Все утро я бродила вокруг телефона.
    Когда он ответил, я, задыхаясь, смогла выговорить только:
    — Хорошо. Просто скажи мне, куда и когда.
    Сегодняшняя ночь была ‘когда’, а квартира, откуда я только что пришла, — ‘куда’. Десять тысяч долларов, снятые с моего личного счета, были ‘сколько’.
    По крайней мере я вернула их, и все закончилось. Но разве может все закончиться, когда имеешь дело с шантажом? Разве можно когда-нибудь победить в этой игре?
    У нас в спальне был камин, и я сожгла в нем эти письма одно за другим; конверты с добавленными штемпелями и их содержимое. Когда последнее письмо ушло с дымом, я почувствовала себя гораздо лучше. Примерно три или четыре минуты.
    Я начала снимать украшения и открыла маленькую шкатулку из тисненой кожи, где хранила их. Она была разделена на отделения для каждого вида украшений. Браслеты отправились в одно, кольца — в другое, и так далее. Наконец я дошла до сережек. Сначала я сняла правую и положила ее на место. Потом я потянулась к левой, но нащупала только воздух и голую мочку уха. Левой сережки не было.
    С минуту я сидела неподвижно. Мое лицо побелело, я похолодела. Потом я вскочила, потрясла свое платье, осмотрела весь пол. Я просто тянула время. Я знала, где я, должно быть, обронила ее, но не хотела признаться себе в этом.
    Я знала, что этого не могло случиться ни в клубе с Перри, ни в первом такси, которое отвезло меня в Другое Место[4]. Как раз перед тем, как Карпентер открыл мне дверь, меня передернуло, и я случайно коснулась руками обеих сережек. И я знала, что этого не могло случиться во втором такси, отвозившем меня оттуда домой.
    За весь вечер я только один раз яростно и резко дернулась, и случилось это там, когда он, пересчитав деньги, попытался потрепать меня под подбородком, и я резко отдернула голову назад. Должно быть, именно тогда сережка и выпала. В любом случае мой успех оказался с изъяном.
    Я должна вернуть сережку. Джимми собирался завтра взять эти серьги с собой, чтобы починить. Я могла бы сказать ему, что потеряла одну, но это могло бы раскрыть мои передвижения. Была даже еще более важная причина, почему я должна была вернуть эту сережку. Если сережка останется у Карпентера, все повторится снова, едва он истратит те десять тысяч, что я отдала ему. Он просто воспользуется ею, чтобы обобрать меня еще раз. Это было легко узнаваемое украшение, изготовленное специально для меня.
    Я прошла к двери и сначала прислушалась, чтобы убедиться, что все спокойно, и Джимми все еще в библиотеке. Ни звука. Похоже, он все еще был там. Тогда я сняла трубку второго телефона, который был у нас в спальне, и набрала номер квартиры Карпентера, который он дал мне прошлой ночью, когда сообщил свой последний ультиматум.
    Что, если он будет отрицать, что нашел ее? Что, если он окажется достаточно предусмотрителен, чтобы сразу же сообразить, как ее можно использовать для будущего шантажа? Я ничего не смогу добавить к тем десяти тысячам до следующего месяца. Мой счет был вычищен до дна. Он должен вернуть ее мне!
    Я продолжала звонить, но он не отвечал. Я знала, что он должен быть там. Я только что уехала от него. Он может сбежать оттуда с первыми лучами солнца, но ему незачем покидать квартиру в такой неудобный ночной час.
    Я сняла трубку и попыталась еще раз. Мне повезло не больше, чем в первый раз. Номер был правильный. Я уже пользовалась им, чтобы сообщить Карпентеру о своей капитуляции. Я трясла трубку, я стискивала ее, я молилась ей. Наконец, я сдалась. Я не могла просто сидеть и ждать всю ночь. Я была очень напугана.
    Я должна заполучить эту сережку, даже если это значит, что мне самой придется вернуться туда в такой час. Хотя не было такого места под солнцем или под луной, куда мне меньше хотелось бы вернуться, чем туда.
    Я опять взяла с собой пистолет. Я не думала, что Карпентера может испугать такой малыш, но с ним я чувствовала себя не такой беззащитной. Я закрыла дверь и робко прокралась в переднюю. Если я сумею выйти, не столкнувшись с Джимми, то, когда я снова приду домой, он подумает, что это первое, а не второе мое возвращение. Что я допоздна осталась с Перри в ночном клубе или еще где-нибудь в этом роде.
    Света из-под двери библиотеки больше не было! Он, должно быть, закончил и вышел пройтись, чтобы у него прояснилось в голове, после того как он всю ночь сражался с налоговой декларацией. Это к лучшему, если только я не встречу его, когда буду уходить. Молочная бутылка со своим бумажным колечком все еще одиноко стояла на своем посту.
    Пока мы спускались вниз, я умирала от желания спросить ночного лифтера: ‘Мистер Шоу давно вышел?’
    Но я заставила себя не делать этого. Это прозвучало бы слишком фальшиво.
    Я назвала таксисту адрес и со вздохом облегчения откинулась на сиденье.
    
    Когда я вышла из машины перед мрачного вида зданием, я попросила водителя подождать меня. Я поглядела на фасад дома и увидела, что светится только одно окно — его. Он был там, и он все еще не спал. Может быть, он выходил куда-то на минутку, когда я звонила.
    Я спросила водителя:
    — У вас есть часы?
    — Да, мэм.
    — Хорошо. Я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Засеките время. Если я не появлюсь через десять минут, выйдите и позвоните в звонок. Тот, на котором написано ‘Карпентер’, — я одарила его фальшивой улыбкой. — Просто, чтобы напомнить мне. Я не хочу пробыть там слишком долго, и у меня есть скверная привычка не следить за временем.
    — Да, мэм. Через десять минут.
    Я вошла в дом. Входная дверь закрывалась на пружинный замок, но кто-то забыл защелкнуть его, поэтому я вошла сразу, не дожидаясь, чтобы мне открыли, и начала долгий подъем, который мне один раз уже пришлось преодолеть. В этом доме не было лифта.
    Добравшись, наконец, до верха, я осторожно постучала. На этаже была только одна квартира; должно быть, лишний этаж был достроен, когда дом переделали в многоквартирный.
    Он не пошевелился, не слышно было ни звука. Я ожидала этого. У того, кто живет опасной жизнью, от стука в дверь кровь застывает в жилах. Я представила себе, как он притаился где-то внутри, задержав дыхание.
    Я постучала снова. Я наклонилась к замочной скважине и сказала напряженным голосом:
    — Позвольте мне войти. Это опять я, — я не могла заставить себя произнести его имя. Как я понимала, оно у него было не единственным, у него их было много. И я была достаточно разумна, чтобы не называть свое собственное.
    Ответа по-прежнему не было. Я нетерпеливо дернула дверную ручку, и дверь медленно открылась передо мной.
    Я отважилась войти, ожидая, что увижу его с пистолетом в руках, направленным на меня. Это ведь их обычный трюк, не так ли? Его не было в большой комнате, он, видимо, был в маленькой темной нише, где стояла кровать. Лег там и забыл выключить здесь свет.
    Я не стала заходить туда. Был слабый шанс — очень слабый шанс — что он еще не нашел сережку, что она все еще лежит где-то тут, незамеченная, и что я, может быть, смогу найти ее сама и ускользнуть отсюда, не связываясь с ним. Я в этом сомневалась: это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но я все-таки начала поиски.
    Сначала я поискала на диване, где сидела, просматривая письма. Потом я опустилась на четвереньки в своем золотистом платье и всем остальном и принялась осматривать пол под ним и вокруг него. Диван был массивный и потрепанный, он отбрасывал огромную тень.
    Моя рука, шарившая за углом дивана, прижалась к чьей-то другой, в каком-то жутком рукопожатии. С ужасным воплем я отдернула ее и вскочила. В тот же миг я услышала резкий вздох.
    Я обошла диван, посмотрела вниз — и он лежал там. До сих пор громоздкая штуковина закрывала его от меня. Разве я только что не сказала, что он имел много имен? Он получил еще одно. И оно было последним.
    Одна рука была отброшена в сторону — та, до которой я дотронулась. Он лежал на спине, его пиджак был распахнут. Я могла видеть, куда вошла пуля (на белой рубашке это было хорошо заметно). Должно быть, она попала ему прямо в сердце: дыра в ткани и кровавое пятно вокруг были примерно в этом районе. Пистолет, которым он не успел воспользоваться, без толку валялся рядом.
    Первым моим побуждением было повернуться и бежать прочь. Я подавила его. ‘Сначала найди эту сережку! — убеждала я себя. — Ты должна вернуть ее!’ Возвратить ее было жизненно необходимо, и теперь — более чем когда-либо. Сейчас речь шла уже не о том, чтобы скрыть мое появление здесь от Джимми, речь шла о том, чтобы скрыть это от полиции. Что значит шантаж по сравнению с риском оказаться замешанной в дело об убийстве?
    Я обнаружила, что делаю то, на что у меня, как я думала, никогда не хватило бы мужества: я наклонилась над ним и обшарила все его карманы. Сережки там не было. Не было у него и десяти тысяч долларов. Но это меня не беспокоило: их невозможно было идентифицировать.
    Я сжалась, внезапно окаменев. Именно в тот миг моя рука, шарившая по полу, как и следовало ожидать, вскользь задела его руку. Это мимолетное прикосновение было отвратительным, да, но не это заставило меня замереть от ужаса, невидящими глазами уставившись в пол перед собой. Дело было вот в чем: его липкая кожа была уже холодной, гораздо холоднее, чем моя. Моих поверхностных познаний в подобных материях было достаточно, чтобы подсказать мне, что он умер уже некоторое время назад, по меньшей мере полчаса, а то и час. Значит, когда я вошла в комнату, он явно был уже мертв.
    Запоздало, словно с какой-то замедленной и совсем не смешной реакцией, я только сейчас вспомнила, что услышала резкий вздох в тот самый момент, когда, напуганная своим открытием, я с коротким сдавленным криком отпрыгнула назад.
    Если он тогда был уже мертв, он не мог издать этот звук. И, поскольку невозможно одновременно кричать и вздыхать, я тоже не могла этого сделать.
    Я не шевельнула ни одним мускулом. Двигались только мои глаза. Они метнулись по полу к арочному проему темной ниши, где стояла кровать, и к сдвинутой в сторону пахнущей плесенью, зеленой занавеске возле нее. Занавеска висела совершенно неподвижно, так же неподвижно, как и все остальное здесь, включая меня саму и мертвого мужчину на полу. Но она была слишком короткой, не доставала до пола — о, не больше, чем на пару дюймов. И я могла видеть носок одного ботинка, стоявшего там, в просвете. Совершенно неподвижно, обманчиво неподвижно.
    Это мог бы быть свалившийся ботинок Карпентера, отлетевший туда и случайно приземлившийся вертикально. Несмотря на то что он был направлен прямо на меня, словно где-то наверху была соответствовавшая ему невидимая пара глаз, глядевшая сквозь скрытую прореху в занавеске. Мог бы, но тогда он бы не смог шевельнуться.
    Мой взгляд словно заставил его двигаться. Он тихонько отодвинулся назад и исчез.
    В огненном вихре паники в моем мозгу мелькнула единственная ясная мысль: ‘Не кричи. Не двигайся. Кто-то следит за каждым твоим движением с той минуты, как ты вошла. Он, возможно, даст тебе уйти, если ты не покажешь ему, что заметила его. Двигайся к двери, а потом быстро выскочи наружу’.
    Я выпрямилась. Сережка была уже забыта, все на свете было забыто. Я хотела только выбраться отсюда. Мои ноги, скрытые золотистым платьем, украдкой сделали шаг. Потом другой. Потом третий. Словно в детской игре, где нельзя, чтобы заметили твое движение. Теперь я была уже на полпути к двери. Но, даже если движения моих ног остались незамеченными, положение моего тела изменялось. Этого оказалось достаточно, чтобы выдать меня.
    Еще один шаг. Я начала незаметно поднимать руку перед собой, чтобы повернуть дверную ручку и выскочить наружу, когда услышала щелчок у себя за спиной. Такой щелчок издает взводимый курок. Я невольно оглянулась. Занавеска была отброшена, и на ее месте теперь стоял мужчина. Примерно на уровне пряжки ремня он держал пистолет.
    Даже если бы у него в руках не было пистолета — и он не стоял над человеком, которого только что убил — один взгляд на него заставил бы меня содрогнуться. Он казался воплощением злобы. Не стоило гадать: выстрелит ли он; вопрос был лишь в том, когда он это сделает. Его лицо было зеркалом: оно показывало мне мою смерть, которой предстояло вот-вот случиться. Ему незачем было выходить из своего укрытия и показываться мне, он мог бы позволить мне уйти, не видя его. То, что он вышел ко мне, доказывало, что мне не позволят уйти отсюда живой.
    Внезапно он шевельнулся, и я на мгновение подумала, что пуля найдет меня. Но он только мотнул головой в мою сторону, веля подойти ближе.
    Я не могла; мои ноги не могли сделать ни шага, даже если бы я хотела этого.
    — Нет, не надо, — слабо простонала я.
    — Ты не выйдешь отсюда, чтобы повесить это на меня, — бросил он. Его губы раздвинулись, и между ними показалось что-то белое. Но это не было усмешкой, он просто оскалил зубы. — Мне нужны бабки, которые он собирался получить нынче вечером, понимаешь? Я пронюхал про это, неважно как. Теперь выкладывай, где они?
    — Я... — я задохнулась. Я не могла продолжать. Я показала на неподвижное тело, лежавшее между нами на полу.
    Вы когда-нибудь слышали, как голодная гиена воет на луну? Такая была у него интонация.
    — Ска-а-жи-ка, что ты с ними сделала? — его челюсти щелкнули, в точности как у гиены, хватающей кусок мяса. — Ладно, мне незачем спрашивать об этом. Я могу просто достать их. — Но он имел в виду не свои пальцы, он имел в виду пулю. — Ты видела меня здесь сегодня. Тебе не повезло. — И он снова повторил, — Ты не сможешь повесить это на меня.
    Пистолет предостерегающе дернулся, готовясь отскочить при отдаче в его плоский втянутый живот. Это была моя последняя минута. Но тут вместо ‘Ба-бах!’ раздалось ‘Тра-ра-ра!’ Словно те деревянные трещотки на палочках, которые так любят крутить дети, чтобы пошуметь. И послышался этот звук не с его стороны, а позади него, откуда-то со стены возле ниши, где стояла кровать. У меня подкосились ноги, но затем напряглись, и я все же сумела устоять.
    Это одинаково испугало нас обоих. Однако я смогла оправиться быстрее, поскольку тотчас поняла, что это было, а он — нет. Он совершенно растерялся. Это был настолько неопределенный звук, что причиной его могло быть все что угодно. И к тому же он прозвучал так близко, так резко и угрожающе. Но это просто водитель такси внизу напоминал мне, что мои десять минут прошли.
    Пригнувшись, он повернулся сначала в одну сторону, потом в другую, а потом совсем развернулся кругом, и отвел пистолет от меня. Я рванула дверную ручку, выскочила из квартиры и бросилась вниз по лестнице, словно золотая молния.
    Он выскочил на лестницу вслед за мной, как раз когда я добралась до первого поворота лестницы. Там было окно, и оно было приоткрыто снизу[5], чтобы лестница и вестибюль за ночь проветрились. Он выстрелил в меня как раз, когда я метнулась за поворот и скрылась. Пуля не попала в меня, но должна была попасть в окно и вдребезги разбить его или попасть в штукатурку стены и застрять в ней. Однако пуля не попала никуда.
    Позже, много времени спустя, до меня дошло, что она, должно быть, из-за какого-то странного наклона, аккуратно вылетела через это узкое нижнее отверстие шириной в несколько дюймов, ничего не задев. Тогда я об этом не думала. Я думала только о том, как пробежать оставшуюся часть лестницы и выбраться на улицу.
    Он не стал стрелять в меня во второй раз. Оттуда, где он стоял, он больше не видел меня. Лестница надо мной теперь защищала меня. Чтобы попасть в меня теперь, ему пришлось бы бежать вслед за мной и оказаться на том же пролете лестницы, что и я. Он все еще мог бы это сделать, если бы постарался. Мужчина бежит быстрее, чем женщина, а тем более женщина в туфлях на каблуке. Однако он боялся того, кто, как он вообразил, поднимается снизу, и боялся перебудить весь дом.
    Я услышала, как его шаги прошаркали в другую сторону, вверх, в сторону крыши.
    
    Когда я спустилась вниз, вестибюль был пуст. Водитель, должно быть, вернулся обратно к машине, после того как добросовестно выполнил поручение, которое я ему дала. Он даже не слышал выстрела. Я поняла это по жизнерадостному безмятежному приветствию, которым он встретил меня, когда я сломя голову метнулась к машине и затаилась на заднем сиденье.
    — Ну, надеюсь, я помог вам быстро вернуться, леди? — спросил он
    — В-везите меня обратно, в город, — сказала я.
    
    Молочная бутылка все еще стояла, как часовой, возле нашей двери, когда я второй раз за ночь вытащила свой ключ. Я вошла и как можно тише пробралась через переднюю к дверям спальни. Я открыла дверь и на мгновение замерла, положив руку на выключатель. Джимми уже вернулся, он был там, и уже спал. Я слышала, как он тихонько похрапывает в темноте. По-видимому, его не удивило мое долгое отсутствие. Он, должно быть, думал, что я все еще в ночном клубе с Перри. Его дыхание было таким равномерным, таким размеренным, что это казалось почти нарочитым.
    В темноте я прокралась в свою кровать, и теперь просто лежала в ней. Я не вернула сережку. Но сейчас это была уже второстепенная проблема. У меня перед глазами стояло то лицо, искаженное злобой, предвещающее смерть. Было совершенно ясно, что он собирается выследить меня, найти и убить. Мне придется заплатить жизнью за безопасность убийцы. Я была единственным человеком, знавшим, что он был там, наверху. Я была единственным человеком, знавшим, кто убил Карпентера. Он должен избавиться от меня. От этого зависела его собственная безопасность.
    Когда-нибудь, где-нибудь, когда я меньше всего буду ожидать этого, смерть нанесет свой удар. Мои дни были сочтены. Он непременно доберется до меня...
    Если только я не доберусь до него первой.
    ***
    Лейтенанта, кажется, звали Вейл. Впрочем, я была не уверена в этом. Я ни в чем не была уверена, за исключением одного: что я наношу удар первой, защищая свою жизнь, единственным способом, какой я знала.
    — Я прошу, чтобы этот разговор остался в строжайшем секрете.
    Он поглядел на меня покровительственно. Я полагаю, он подумал, что я собираюсь обвинить кого-нибудь в отравлении любимой собачки.
    — Вы можете положиться на нас.
    — Я здесь, чтобы сделать вам одно предложение. Я могу предоставить вам информацию, которую, я думаю, вы найдете не только своевременной, но и чрезвычайно полезной. Взамен вы не должны упоминать мое имя ни в каком виде, ни в какой форме и никоим образом.
    Он по-прежнему смотрел на меня свысока.
    — Это будет нелегко. Вы уверены, что знаете нечто, представляющее для нас интерес?
    — Вы ведь лейтенант отдела по расследованию убийств? Я совершенно уверена, лейтенант.
    Он посмотрел на меня более внимательно.
    — Отлично. Я принимаю ваши условия.
    — Вы принимаете. Да, но откуда мне знать, что все это не выйдет из-под вашего контроля? В этом деле вам придется поделиться с другими вашим секретом.
    — В этом подразделении ничего не может выйти у меня из-под контроля. Если только я сам не захочу этого. И если, как вы сказали, мне придется поделиться информацией с другими, я могу взять с них такое же обещание, какое вы потребовали от меня. Или вы останетесь анонимным свидетелем, будете фигурировать как ‘Миссис Икс’ или ‘неизвестная женщина’. Это вас удовлетворит? Я даю вам свое слово офицера полиции.
    Я все еще не была вполне уверена. Я недостаточно знала о них.
    — Я также хочу, чтобы вы дали мне ваше слово чести как мужчина.
    Он посмотрел на меня с возросшим уважением.
    — Это, — признал он, — гораздо более надежно. Я даю вам оба.
    Я не стала ничего утаивать, никоим образом не попыталась выгородить себя. Я рассказала ему про письма, про то, как Карпентер связался со мной, про мой первый визит к нему, про выплату десяти тысяч и про то, что я взяла с собой пистолет, чтобы чувствовать себя более уверенно.
    — Вот он. Вы можете проверить его, если хотите убедиться, что это сделала не я, — я передала ему пистолет.
    Он взвесил его в руке и слегка улыбнулся.
    — Думаю, в этом нет необходимости. Из тела Карпентера вынули пулю 45-го калибра. Ваш пистолет мог бы быть внуком 45-го.
    Я перешла ко второй части моей истории: к тому, что действительно относилось к делу. Если бы даже я сама не знала об этом, его изменившееся отношение подсказало бы мне это. Он забыл свою роль — успокаивать глупенькую дамочку из светского общества — и превратился в лейтенанта полиции, допрашивающего важного свидетеля.
    — Вы узнаете этого человека, если снова увидите его? — резко спросил он.
    — Его лицо всю ночь стояло у меня перед глазами.
    — Вы сказали, что он целился в вас из пистолета, когда тот звонок спас вам жизнь. Вы хорошо рассмотрели его?
    — Довольно хорошо, — я вздрогнула.
    — У вас хороший глазомер, можете вы с первого взгляда определить размеры?
    — Достаточно хороший.
    Он открыл ящик стола и вытащил револьвер.
    — Оружие не заряжено, так что не беспокойтесь. Конечно, вы были напуганы, так что, может быть, это будет не очень точно... Вот здесь 45-й. Я собираюсь направить его на вас, как по вашим словам, это делал он. Ну, вот. Это такой же размер, какой был у него?
    — Нет, его пистолет был тяжелее, больше.
    — Но это 45-й. Посмотрите еще. Ну, что скажете?
    Я покачала головой.
    — Нет. Я могу ошибаться, но почему-то мне кажется, что его пистолет был больше и тяжелее.
    Он положил его на место, осмотрел ящик и наконец достал из него другой пистолет.
    — А что насчет этого? Он намного больше, чем 45-й. Он самый большой, какой только возможно.
    Ни минуты не колеблясь, я утвердительно кивнула.
    — Да, это тот же самый размер, какой был у него.
    Вейл убрал пистолет в ящик стола.
    — Вы надежный свидетель. Первый пистолет был 38-го калибра. Второй был 45-й, — он встал. — Я хочу попросить вас опознать преступника по фото.
    У всех у них был самый злодейский вид. Но все же не настолько злодейский, как у того типа. Возможно, так казалось оттого, что я видела его живьем, в полный рост, а не просто на бумаге, на черно-белой фотографии. Там было по две фотографии каждого: в профиль и анфас. Я не смотрела на профили, сосредоточившись на портретах анфас. Именно так было повернуто ко мне его лицо в те несколько ужасных мгновений, там наверху.
    Внезапно я вскочила со стула. Я ткнула указательным пальцем в фотографию, но пока еще не для лейтенанта, а для себя, просто чтобы придержать ее. Я на мгновение закрыла глаза. Потом, вспомнив его лицо четко и ясно, обжигающе ясно, я открыла их. Я скользнула взглядом вдоль своей руки, вниз, до кончика указательного пальца. И лицо на полицейской фотографии совпадало с тем, что горело в моем мозгу, без малейших отклонений.
    Потом я повернулась к Вейлу.
    — Вот лицо человека, которого я видела там, — сказала я.
    Он снова повторил то, что сказал прежде в своем кабинете.
    — Вы хороший, надежный свидетель. Мне понравилось, как вы только что все проделали, — он наклонился над моим плечом и прочел данные под фотографией. — Это Сынок Нельсон. Его уже разыскивают за убийства. За три убийства. Мы давно охотимся за ним.
    Когда мы вернулись в его кабинет, он, наконец, заметил, как я изменилась после его последнего замечания.
    — В чем дело, миссис Шоу? Вы, похоже, встревожились.
    Я махнула дрожащей рукой.
    — Ну, лейтенант, для чего, в конце концов, я пришла сюда? Чтобы позаботиться о своей безопасности, защитить свою жизнь. Этот человек видел меня там, наверху, точно так же, как я видела его. Он знает, что я единственная, кто видел его там. Он попытался убить меня. Он, разумеется, попытается снова, чтобы я не смогла никому рассказать об этом. Теперь, поскольку его уже разыскивают за три убийства, и если вы до сих пор не поймали его, мое опознание не имеет никакого значения: сейчас вы просто будете разыскивать его за четыре убийства. Но это не значит, что вы поймаете его быстрее, чем раньше. А тем временем, что будет со мной? Моя жизнь каждую минуту будет в опасности.
    — Я пошлю кого-нибудь...
    Я тотчас отмахнулась от этого предложения.
    — Нет, вы не можете. Вы думаете, Джим, мой муж, этого не заметит? Он обязательно начнет задавать вопросы, удивляться, что все это значит. Вся история, в конце концов, обязательно выйдет наружу. А именно этого я старалась избежать, когда пришла сюда к вам, добровольно, исключительно по своему собственному желанию.
    Он недоверчиво посмотрел на меня.
    — Вы хотите сказать, что, выбирая между вполне реальным риском для вашей жизни и тем, что ваш муж узнает о вашем невинном участии в этом деле, вы скорее предпочтете рискнуть своей жизнью?
    — Без малейшего колебания, — решительно ответила я.
    Я испугалась и заплатила эти десять тысяч. Теперь, поскольку я заплатила, я боялась, что станет известно, что я заплатила. Я боялась, что он подумает, будто мне, в конце концов, необходимо было что-то скрыть, раз я так испугалась, что заплатила.
    — Вы необыкновенная женщина, — заметил Вейл.
    — Нет, вовсе нет. Счастье — это мыльный пузырь. Стоит только проколоть его, и вы уже не сможете вернуть все как было! Пули этого Сынка Нельсона могут и не попасть в меня. Но если мой мыльный пузырь лопнет, мне уже никогда не починить его. Даже если это будет означать всего лишь, что лет через пять у моего мужа вдруг мелькнет шальная мысль: ‘Нет дыма без огня’. Я не могу этого допустить, я не стану рисковать этим. По сравнению с этим все остальное в жизни для меня не имеет значения, — я встала и направилась к двери.
    Потом мне показалось, что он хочет еще что-то сказать, поэтому я остановилась и оглянулась.
    — Что ж, если вы готовы так рисковать днями и неделями, как насчет того, чтобы пойти на гораздо больший риск, но всего один раз? Покончить со всем этим здесь и сейчас?
    Я ответила на это тем, что отошла от двери, вернулась к его столу и молча села обратно.
    — Вы только что сказали, что напрасно пришли сюда, что теперь мы всего лишь будем разыскивать его за еще одно новое убийство, но мы все еще не будем знать, где искать его. Вы ошибаетесь. Если вы готовы сотрудничать, принять на себя риск, о котором я только что сказал, мы будем знать, где его искать. И это больше, чем было у нас когда-либо прежде.
    Я поняла, что он имеет в виду. Я слегка вздрогнула, но закурила сигарету. Сигарету сотрудничества.
    — Скажите мне, — начал он, — есть ли какие-нибудь уединенные места, куда вы обычно ходите в одиночку, без вашего мужа, без друзей или кого-то в этом роде? Я имею в виду, не нарушая вашего привычного образа жизни.
    Я на мгновение задумалась.
    — Да, — сказала я, — есть.
    ***
    Джимми не возражал, чтобы я занималась благотворительностью, навещая нескольких выбранных мной самой нуждающихся, о которых я случайно узнала, и делала для них, что могу. Однако ему не нравились те районы города, где мне из-за этого иногда приходилось бывать. В особенности ему не нравилась мысль, что в некоторых из этих мест я бываю одна. Снова и снова он просил меня, чтобы я брала кого-нибудь с собой.
    Я навещала их примерно раз в месяц. Я не была профессиональным социальным работником. В моем списке никогда не было больше чем полдюжины имен, и все это были люди, по тем или иным причинам оказавшиеся вне сферы деятельности обычных благотворительных организаций. Без меня они оказались бы брошенными на произвол судьбы.
    Такой была, например, старая миссис Скаленто, которая жила одна и была слишком горда, чтобы обратиться за помощью к городским властям. В любом случае ей нечего было рассчитывать на их помощь: она могла и сама позаботиться о себе, когда чувствовала себя хорошо. Но как раз сейчас она слегла с артритом или чем-то похожим и нуждалась в помощи. Вот туда-то я и отправилась.
    
    Я вышла из такси перед темным, похожим на туннель входом в многоквартирный дом, где она жила. У них никогда не горел свет на лестнице. Но у меня был с собой в сумочке маленький карманный фонарик, как раз для таких случаев. Это было одно из тех мест, куда Джимми особенно не советовал мне ходить одной, тем более вечером. Но недавно я получила более свежие указания... от кое-кого другого.
    Я ощупью пробралась по длинному мрачному коридору, ведущему, как я запомнила по своим прошлым визитам, к лестнице. Когда я нащупала ногой нижнюю ступеньку, и тусклый свет с улицы за моей спиной уже не проникал дальше, я на мгновение остановилась. Я достала из сумочки фонарик, чтобы осветить оставшуюся часть пути наверх.
    Бывало ли у вас такое чувство, будто рядом с вами кто-то есть, хотя вы ничего не видели и не слышали? Я знаю, что животные умеют это чувствовать благодаря своему обонянию. Но здесь обоняние было ни при чем. Просто какой-то импульс, сообщивший мне о чужом присутствии. Сбоку от разбитой лестницы или, возможно, за ней.
    Я вытащила фонарик, и он выбросил вверх маленький белый лучик света на лестницу передо мной раньше, чем я поняла, что нажала на маленькую белую кнопку. Должно быть, по тому, как фонарик дрожал и трясся, точно пьяный, у меня в руке, стало ясно, в какую сторону я собираюсь повернуть его.
    Голос был таким тихим. Таким успокаивающе тихим. Казалось, он раздался совсем рядом со мной, у самого моего локтя.
    — Не поворачивайте свет в эту сторону, миссис Шоу.
    Миссис Шоу. Теперь я поняла, кто это был.
    — Я человек Вейла. Не бойтесь, миссис Шоу. Мы следили за всеми местами, где вы появлялись этим вечером. Просто ведите себя, как обычно.
    Когда я отдышалась, и мое сердце начало колотиться немного медленнее, я двинулась вверх по лестнице, с досадой думая: ‘Дура! Даже ОН САМ не смог бы напугать тебя сильнее!’
    Вот, что я подумала.
    Добравшись до ее двери, я постучала, а потом без лишних церемоний вошла. Мне пришлось сделать это, ведь старая женщина не могла встать на ноги.
    Она, как обычно, сидела в кровати, подложив под спину подушки. Казалось, она не рада видеть меня. Когда я приходила, ее лицо светилось, точно я была ангелом, навестившим ее, и она принималась благословлять меня по-итальянски. Но в этот вечер она просто смотрела на меня с напряженным вниманием, казавшимся почти враждебным. Она не вымолвила ни слова приветствия и только неотрывно смотрела на меня.
    В ее квартире была только эта большая пустая комната, а за ней черная дыра кухни без единого окна. Я закрыла за собой дверь.
    — Ну, как вы себя чувствуете сегодня? — поздоровалась я с ней.
    Она торопливо качнула головой в противоположную от меня сторону, словно ее почти возмутил мой приход сюда, к ней, словно она не желала меня видеть. Я сделала вид, будто не заметила явной неприветливости (не говоря уже о неблагодарности) оказанного мне приема.
    Затхлый воздух в комнате был полон дыма; никто из здешних обитателей не был большим любителем проветривания.
    — Вам не кажется, что было бы неплохо впустить сюда немного свежего воздуха? — предложила я. Я подошла к окну и немного приподняла его нижнюю раму. Она пристально смотрела на меня.
    — А как поживает ваш цветок? — спросила я, слегка наклонившись, чтобы взглянуть на него.
    Я прислала герань в горшочке, чтобы порадовать ее. Она держала ее на подоконнике. На ее лице мелькнуло почти свирепое, мстительное выражение, когда я, выпрямившись, отвернулась от цветка.
    — Вам неча беспокоиться; с ним все в порядке, — просипела она.
    Это были первые слова, сказанные ею с тех пор, как я вошла в комнату. Она сжала трясущиеся пальцы. Или, может быть, она попыталась подать мне таким образом какой-то знак; не знаю.
    Я пододвинула к кровати свое обычное кресло и села возле нее. Она не повернула голову, чтобы взглянуть на меня, и продолжала упрямо смотреть вперед, словно меня здесь вообще не было. Я попыталась расположить ее к себе.
    — Вы уже пользовались этим электрическим радиатором? Уменьшает ли это одеревенелость? Почувствовали ли вы себя хоть немного лучше?
    Она угрюмо проговорила:
    — Куда лучше.
    Теперь она с мрачным и упрямым видом скрестила руки на груди. И, украдкой высунув одну руку из-под другой, несколько раз ткнула ею воздух. Не в мою сторону — в направлении двери.
    Наконец я сказала негромким доверительным тоном:
    — Что вы пытаетесь сказать мне?
    Она повернула голову ко мне. Ее почти беззубый рот приоткрылся в улыбке, выражавшей испуганную мольбу.
    — Ничего я вам не говорю. Что, вы слышали, что я говорю? Говорю я что-нить?
    — Говорить буду я, — раздался новый голос.
    Кто-то вошел в комнату из кухни и стоял позади моего кресла, прямо за его спинкой.
    Я вскочила на ноги, моя грудь вздымалась и опускалась, словно кузнечные мехи. Чья-то рука выскользнула из-за моей спины и вцепилась в мое запястье, твердая, как сталь, и безжалостная. Кресло опрокинулось, его отшвырнули в сторону.
    — Помнишь меня? — вот и все, что он сказал.
    Старуха, словно освободившись от заклятия, принялась болтать, теперь, когда было уже слишком поздно:
    — Синьора! Этот мужчина пришел сюда раньше, он говорит, он знает, вы приходите первого кажный месяц, он будет ждать вас. Я не могу гнать его. Я не могу встать с кровать и звать полисмен. Он говорит, если я скажу вам, что он тут, он стреляет в меня. Все время его пистолет направлен на меня. Я не мочь говорить...
    Он, не отпуская меня, стукнул ее по лбу рукояткой пистолета, и она, оглушенная ударом, упала на подушку. Никогда в жизни я не видела ничего более жестокого.
    Он нанес этот быстрый легкий удар, а потом ловко перехватил пистолет опять за рукоятку.
    — А теперь давай-ка вернемся к тому, на чем мы остановились прошлой ночью, ты и я.
    Я видела, что он собирается застрелить меня прямо здесь и сейчас. Он развернул меня к себе за руку и поднял пистолет так, чтобы он коснулся моего бока. На этот раз он не оставил мне никаких шансов.
    Он отвел меня подальше от кровати — как я предположила, для того, чтобы у меня было достаточно места, куда упасть. Однако это незаметно изменило наше взаимное положение. Он оказался между мной и входной дверью. Он стоял к ней спиной, а я — лицом. Но в тот момент я не могла видеть ни ее, ни что-нибудь еще. Я даже не слышала, как она открылась. Я услышала только, как она тяжело ударилась о стену. И я услышала резкий приказ, перекрывший звук удара.
    — Брось пистолет, Нельсон, тебя держат под прицелом трое!
    На один ужасный миг все замерло, и, казалось, ничего не происходило. Потом давление пистолета ослабло, он скользнул вниз по моему боку и упал на пол.
    Он забыл даже выпустить мою руку, он держал ее до тех пор, пока они не защелкнули наручники на его собственных руках. Полицейские посмотрели на меня:
    — Должно быть, вы заметили его в ту же минуту, как вошли сюда, если предупредили нас так быстро...
    — Нет. Я увидела его только минуту назад, как раз перед тем, как сюда ворвались вы.
    — Тогда, как вы сумели?..
    — Я знала, что он здесь, с той минуты, как вошла в дверь. По застывшему выражению ее лица, по ее глазам, я догадалась, что на нее кто-то надавил, кто-то заставил ее так вести себя. А в комнате было нечем дышать от сигаретного дыма. Он выкурил слишком много сигарет, пока ждал моего появления. Я знала, что сама она не курит. Но, после того как я уже показалась ему, было уже слишком поздно подойти к входной двери и выйти обратно на лестницу: оттуда, где он прятался, он смог бы застрелить меня. Поэтому я подошла к окну под предлогом, что нужно впустить немного воздуха в комнату, и потихоньку вытолкнула горшок с цветком, который стоял у нее на подоконнике, наружу.
    Мужчина, который был у них главным, сказал:
    — Оставьте его пока здесь на пару минут, пусть миссис Икс уедет отсюда первая, прежде чем кто-нибудь сможет заметить ее. Проследи, чтобы она благополучно добралась до дому, Дилон.
    — С ней все будет в порядке? — спросила я.
    — Да, с ней все будет в порядке, мы приглядим за ней.
    — Бедная миссис Скаленто, — сказала я, спускаясь вниз по лестнице с человеком, которому поручили сопровождать меня. — Мне придется купить ей другой цветок.
    ***
    Формальное опознание было недолгим и, как мне показалось, таким же ‘приятным’, как удаление зуба без анестезии. Не знаю уж, зачем им это понадобилось, ведь согласно моему уговору с Вейлом мое собственное имя должно было остаться неизвестным. Все произошло в кабинете у Вейла. У двери поставили надежную охрану, чтобы держать любопытных — даже любопытных из соседних подразделений — на расстоянии.
    — Приведите его.
    Я не поднимала глаз от пола, пока шарканье кожаных ботинок человека, которого притащили сюда вопреки его воле, внезапно не прекратилось.
    — Миссис Икс, это тот человек, которого вы видели в комнате Джона Карпентера на одной из Восточных[6], ночью, около половины пятого, пятнадцатого апреля?
    Мой голос прозвучал точно колокол:
    — Это тот самый человек.
    — Было у него в руке оружие?
    — У него в руке было оружие.
    — Встаньте, пожалуйста, и повторите это под присягой.
    Я встала. Они подтолкнули ко мне Библию, и я положила на нее свою правую руку, словно мы были в суде. Я повторила вслед за человеком, приводившим меня к присяге:
    — ‘... всю правду и ничего, кроме правды’.
    Потом я сказала:
    — Я торжественно клянусь, что видела этого человека с пистолетом в руке в гостиной Джона Карпентера на одной из Восточных улиц, ночью, примерно в половине пятого, пятнадцатого апреля.
    Усталый надтреснутый голос Нельсона нарушил недолгое молчание:
    — Вам не пришить это мне! Я этого не делал, слышьте, вы, я этого не делал!
    — Ну, конечно, не делал. И ты не убивал Малыша Пэтси О'Коннора, правда? И Шинделя? И Дюка Биддермена, в машине, прямо перед дверью его собственного дома? Уведите его!
    — Она подставила меня! Она сама это сделала, а потом сговорилась с вами, чтобы повесить это на меня!
    Они выволокли его, все еще изрыгающего проклятия, вон из кабинета. Закрывшаяся дверь приглушила его вопли, но все еще можно было слышать, как они затихают, удаляясь по коридору. Вейл повернулся ко мне, и его пальцы на миг ободряюще коснулись моей, одетой в перчатку, руки. Может быть, потому, что он увидел, что она немного дрожит, словно это была запоздалая реакция на грубую сцену, только что разыгравшуюся здесь.
    — Ну, вот и все. На этом ваше участие в этом деле заканчивается. Просто возвращайтесь домой и обо всем забудьте.
    Первую часть этого совета я могла выполнить. Однако я сомневалась, что справлюсь со второй.
    — Но я заметила, что вы только что застенографировали мое опознание этого человека, — смущенно пробормотала я.
    — Да, и у меня также есть показания, которые подпишут те два свидетеля, которые были у меня в кабинете и видели, что здесь произошло. Другими словами, я подготовил письменные показания под присягой, подтверждающие, что вы дали эти письменные показания под присягой, так что они не повиснут в воздухе. Но все это не должно волновать вас. У меня также есть разрешение прокуратуры, чтобы в вашем случае действовать подобным образом.
    — Но во время суда не может ли он... не может ли его адвокат потребовать, чтобы вы вызвали меня для перекрестного допроса?
    — Пусть себе. Прокуратура учитывает это при подготовке к процессу. Я готов выступить вместо вас, в качестве вашего доверенного лица, если потребуется. И лейтенант полиции я или нет, не думаю, что я такой свидетель, на чьи показания можно не обращать внимания.
    Похоже, он подготовился к любым непредвиденным случайностям. Я почувствовала себя гораздо лучше.
    Он пожал мне руку.
    — Я выполняю свою часть уговора. Вы выходите из этого дела. О вас не узнает никто, кроме нас,— он сказал детективу, стоявшему за дверью. — Отведите эту леди к специальной ведомственной машине, которая уже ждет ее снаружи. Держитесь рядом с ней, и держите всех остальных на расстоянии. Доставьте ее к боковому входу универмага ‘Кай’.
    Это был самый большой универмаг в городе. Я зашла внутрь, пересекла его по диагонали, не останавливаясь, чтобы что-нибудь купить, и через минуту села в такси у главного входа и поехала домой.
    ***
    В следующие несколько недель о случившемся говорил весь город, так что я не удивилась, когда эта история, наконец, проникла даже в замкнутый мирок Джимми. Я удивилась только, что этого не произошло гораздо раньше. Но все мировые новости для Джимми сводились лишь к котировкам акций в бегущей строке.
    Во время судебного процесса выяснилось, что Карпентер зарабатывал на жизнь шантажом респектабельных, занимающих видное положение в обществе женщин. Это попытались использовать как защита, так (хотя уже по другим соображениям) и обвинение. И это, как я полагаю, превратило все дело в нечто большее, чем просто еще одно убийство в преступном мире. Во всяком случае, половина мужчин в городе шептались, что это жена ‘другого парня’, а вторая половина выглядела такой задумчивой, словно они мысленно что-то проверяли и высчитывали.
    Джимми прочел об этом деле как-то вечером — это случилось ближе к концу процесса, продолжавшегося уже несколько недель — и он принялся обсуждать его со мной.
    Я с безразличным видом вертела в руке свою крошечную кофейную чашку и смотрела вниз, на нее.
    — Думаешь, та женщина действительно существует? — лениво спросила я. — Или он и его адвокат просто выдумали ее, и вопят о ней, чтобы отвлечь внимание от его собственного преступления?
    Он неуверенно поморщился и ответил не сразу. Но долго не иметь собственного мнения было непохоже на Джимми; вот почему он стал таким успешным. Оно складывалось медленно; я почти видела, как оно формируется прямо у меня на глазах. Сначала он задумчиво пожевал губу. Потом рассеянно кивнул. Потом заговорил.
    — Да. Не знаю почему, но... у меня такое чувство, что они говорят правду, какими бы лжецами они ни были. Я не удивился бы, если бы там наверху в ту ночь была какая-то женщина. Я заметил, что обвинение не отрицает этого, они просто каждый раз прекращают разговор. Вот что наполовину заставило меня поверить...
    
    До сих пор они не воспользовались ни одним из запасных вариантов, подготовленных Вейлом, на случай если бы остались обоснованные сомнения: не предъявили показания под присягой, подтверждающие мои показания под присягой; и Вейл не выступил свидетелем вместо меня. Возможно, они приберегали это для эффектного завершения дела, или, может быть, они вообще не собирались их выкладывать, решив, что, в сущности, они в них не нуждаются. Мой главная работа состояла в том, что я опознала Сынка Нельсона и помогла им поймать его в ловушку, и об этом можно было не упоминать без какого-либо вреда для их дела. К тому же, что я могла бы добавить? Только несущественные подробности к обвинению, основанному на необычайно сильных косвенных доказательствах. Они даже нашли кого-то, видевшего его — Нельсона, — выбегавшего из соседнего дома, все еще с пистолетом в руках, а дверь квартиры Карпентера и две двери на крышу были обнаружены распахнутыми настежь.
    Но было одно обстоятельство, которое я никак не могла понять. Я решила спросить об этом у него, хотя и очень осторожно.
    — Но почему они — Нельсон и его адвокат — твердят об этой женщине? На что они рассчитывают? Мне кажется, что им скорее навредит, чем поможет, если они найдут ее...
    Он пожал плечами.
    — Видимо, они придумали какой-то способ, каким, по их мнению, она могла бы помочь им. Должно быть, они что-то прячут в рукаве. Не знаю. Я не могу догадаться, что происходит в извращенном уме нечистоплотных адвокатов и их клиентов, — он с отвращением отбросил газету в сторону, словно уже потерял всякий интерес к этой теме, и закончил завершающим комментарием. — Во всяком случае, если такая женщина там была — а очень похоже, что это так — она просто дура. Ей следовало бы пойти к своему мужу, кем бы он ни был, и довериться ему, прежде чем лезть в такую трясину.
    ‘Легко сказать’, — с горечью подумала я
    — Может быть, она боялась, — заметила я, — боялась, что он не поверит ей или неправильно истолкует...
    Поднимаясь на ноги, он одарил меня презрительным взглядом, словно подумал, что я и сама такая же дура, если могла сказать подобное.
    — Правильный муж, — сказал он, неторопливо направившись в соседнюю комнату, — поймет все и простит все. Он обо всем позаботится. И, самое главное — он не будет говорить об этом.
    ‘О, да, — подумала я, — все это прекрасно работает в теории и на бумаге. Но попробуйте только проделать это в реальной жизни, и увидите, какой разразится скандал!’
    ***
    После этого он только один раз снова заговорил об этом.
    — Вижу, он получит электрический стул.
    — Кто? — спросила я. Я знала об этом уже с 9 часов утра, когда к нам домой принесли первые газеты.
    — Тот тип... как же его звали, Детское Личико... нет, Сынок Нельсон.
    — В самом деле? — переспросила я светским тоном.
    Он сделал вид, что щелкает выключателем в моей комнате, чтобы поторопить меня. Почему-то это заставило меня вспомнить о рубильнике, включающем ток в камере смертников. Тут вошла горничная и сказала:
    — Там у двери какой-то человек хочет видеть вас, мадам.
    Что-то в этом испугало меня еще до того, как я узнала о том, чего надо было бояться. Я вскочила со стула.
    — Кто он? Что ему нужно? — я увидела, что она смотрит на меня с любопытством, словно удивляясь, что заставило меня так перепугаться из-за самого обычного сообщения. Я попыталась скрыть свой страх, махнув рукой:
    — Проводите его сюда.
    Я узнала его с первого взгляда, едва он вошел. Однако я не могла не удивиться, как я смогла заранее догадаться, что произойдет нечто подобное. Я подошла и закрыла дверь. У него хватило сообразительности подождать, пока я это сделаю.
    — Я из офиса Вейла...
    Я перебила его:
    — Ему не следовало посылать вас сюда! Я думала, он обещал, что для меня со всем этим покончено! Что еще он теперь хочет?
    — Сынка Нельсона увезут на трехчасовом поезде в тюрьму, предназначенную для приведения в исполнение смертных приговоров. Он умоляет дать ему последний шанс поговорить с вами, прежде чем его отправят...
    — Выходит, даже он знает, кто я? Вот как Вейл держит свое слово!
    — Нет, он не знает вашего имени, ничего подобного. Он только знает, что вы видели его там, и что именно благодаря вам мы его поймали.
    — Я могу поговорить с Вейлом у него в кабинете? Отвезите меня к нему.
    — Да, мэм. Он послал меня сюда вместо того, чтобы позвонить самому, только потому, что подумал, что кто-нибудь другой может случайно подслушать звонок... Он сейчас здесь.
    — Вейл? А что насчет этого? — резко спросила я.
    — Не ходите к нему, миссис Икс. Ничего хорошего из этого не выйдет. Вы ничего ему не должны.
    — Прекрасно, тогда зачем было посылать кого-то сюда, чтобы сообщить мне об этом?
    — Просто, чтобы предоставить вам выбор в этом деле, чтобы вы узнали, что он спрашивает вас. Но вы вольны делать с этим, что пожелаете. Если хотите знать мое мнение, вам вовсе незачем еще раз видеться с ним. Его судили и приговорили. Вы ничего не сможете для него сделать.
    — Но он, видимо, думает, что могу. Иначе он не просил бы меня. И если я откажусь, полагаю, он умрет, проклиная меня...
    — Пусть себе. Все они кого-нибудь проклинают, и никогда — того, кого следовало бы, то есть себя. Забудьте о нем. Не стоит беспокоиться о таких вещах.
    Но он уже привык к таким вещам, я — нет.
    — Здесь есть какой-нибудь риск?
    — Что вас узнают? Нет, ни малейшего. Я лично об этом позабочусь. Но, как я уже сказал, если желаете знать мое мнение, я не вижу никакой необходимости...
    
    Я все-таки поехала. Может, потому, что я женщина. Любопытство, знаете ли. Я имею в виду, мне хотелось узнать, чего он хочет. Я должна была поехать ради своего собственного удовлетворения и душевного покоя. Вспомните: я не жаждала его крови. Главной целью моего похода в полицию было вовсе не стремление отнять его жизнь. Я хотела только защитить свою. Эта цель была достигнута с той минуты, как его арестовали; незачем было его казнить, чтобы я оказалась в еще большей безопасности, чем уже была.
    Я не думала, что могу что-нибудь сделать для него. Вейл тоже так не думал. Но почему бы, в конце концов, мне не послушать, что, по мнению Сынка, я могу сделать?
    Я надела такую плотную вуаль, что сама едва могла хоть что-то видеть сквозь нее. Не из-за самого Нельсона, он уже видел мое лицо так ясно, как только возможно, в ту ночь у Карпентера, но чтобы избежать любого риска, когда я буду входить или выходить оттуда. Человек Вейла проехал со мной до самого здания тюрьмы. Там меня встретил Вейл и проводил в камеру. Они не оставили меня возле сетки, через которую заключенные обычно общаются с друзьями и родственниками. Они отвели меня прямо в камеру, чтобы мое присутствие привлекло как можно меньше внимания.
    Он с надеждой вскочил на ноги. Казалось, на нем уже лежала тень того, что вскоре должно было случиться. Как у всех смертников, подумала я. Я никогда раньше ни одного не видела. Он сказал:
    — Откуда мне знать, что это она?
    Я подняла вуаль.
    — Ага, — сказал он, мрачно кивнув. — Ага. — Он повернулся к Вейлу. — Почему тут нет Скаленцы? Он мог бы изложить все это получше, чем я.
    Вейл наклонился и взял меня за руку
    — Нет, ни адвокатов, ни кого-то еще. Говорите, что вы хотели, да побыстрей, или она уйдет со мной прямо сейчас.
    Он посмотрел на меня еще раз.
    — Я хочу говорить с вами наедине.
    — Он думает, я вас запугиваю, — язвительно сказал Вейл. Он посмотрел на меня, ожидая ответа.
    — Все в порядке, — тихо сказала я.
    — Я буду совсем близко, снаружи, — обещал он. — Не беспокойтесь.
    Нельсон шагнул вперед. Трудно, я думаю, умолять, когда от этого зависит вся твоя жизнь.
    — Послушайте, — неловко начал он, — я не знаю, кто вы, но вы можете спасти меня. Только вы одна.
    — Я? Почему вы обратились ко мне? Я никогда не говорила, что вы убили Карпентера. Я сказала только, что видела вас там.
    — Знаю. Знаю. Но выслушайте меня, просто выслушайте меня, хорошо? Карпентер был убит пулей из 45-го, помните, они притащили ее на мой след? — Он назвал это ‘след’, бедный, богом забытый дьявол.
    — Я не была на вашем суде[7].
    Он торопливо продолжал, не слушая меня.
    — У меня есть 45-й, да. Они схватили меня с ним в руке. Но они не доказали, что пуля, которую они достали из него, выпущена из моего пистолета!
    — Газеты писали, что они не могли, насколько я помню. Что пуля прошла насквозь, или, точнее, застряла в тонком портсигаре, который был у Карпентера в кармане. Ему в сердце попала не пуля, на самом деле это был осколок портсигара, вбитый в него пулей. Сама пуля расплющилась, из-за этого портсигара все отличительные признаки были уничтожены, так что они не могли ничего проверить с помощью своей — как там они называют эти научные методы — баллистики или что-то еще. Но все-таки — зачем вы обратились ко мне? Я не говорила, что вы стреляли в него...
    — Нет, но вы не сказали, что я стрелял в вас. И это — то, как вы можете спасти меня, это мой единственный шанс!
    — Я не понима...
    На самом деле он не схватил меня и не начал трясти, а только сделал движение руками.
    — Вы не понимаете? Не понимаете? Я не мог воспользоваться своим пистолетом, когда они схватили меня; они взяли меня без единого выстрела. Когда они его у меня забрали, он был точно в том же виде, как в ту ночь, у Карпентера. Не хватает только одной пули, остальные пять все еще в нем. Это доказывает, что я сделал всего один выстрел в ту ночь. Выстрел в вас, на лестнице. Я подумал об этом только сейчас, когда было уже слишком поздно. Если только вы скажете им, что я стрелял в вас на лестнице, и только одной пули не хватает, это докажет, что мой выстрел не мог попасть в Карпентера! Если только вы скажете им!
    — Все, что она сделает или не сделает, не стоит и выеденного яйца, — прогремел вдруг голос Вейла из-за двери камеры. Он, должно быть, стоял чуть в стороне, и слышал весь наш разговор. Он вернулся в камеру и коротко махнул мне рукой. — Езжайте домой, миссис Икс. Езжайте домой и забудьте об этом деле! Он мог шестьдесят раз перезарядить свой пистолет с того времени, когда был убит Карпентер и до той минуты, когда мы взяли его!
    — Но люди в доме слышали только один выстрел! — завопил Нельсон. — Так они сказали, все они...
    — Потому что только один выстрел и был снаружи, где они могли слышать его. Другой был в квартире Карпентера, там его было не слышно. Это совершенно ничего тебе не дает! — он взял меня за руку, вежливо, но решительно. — Идемте, миссис Икс. Не тратьте здесь понапрасну свое время. Что за нахальство у этой пташки! Он пытался убить вас тем самым выстрелом, про который он тут говорит. А теперь пытается обратить этот выстрел к своей выгоде с вашей же помощью!
    
    По дороге в кабинет он сказал мне:
    — Он все-таки задел вас за живое этой историей, верно? Я понял это по вашему виду. Этого-то он и добивался.
    — Но он стрелял в меня на лестнице, — пробормотала я.
    — Тогда почему мы не нашли пулю, застрявшую где-нибудь там?
    — Она могла вылететь через приоткрытое окно. Я пробегала мимо него, я вспом...
    Он махнул на меня рукой, словно вся эта идея были нелепа.
    — Вам кто-нибудь мешал сказать, что он стрелял в вас?
    — Нет.
    — У вас была возможность сказать, стрелял он в вас или нет?
    — Да.
    — Тогда идите домой и забудьте об этом. Я не позволю вам разрушить свою жизнь из-за этой крысы, если только смогу. Он четырежды должен бы поплатиться своей грязной шкурой. Вся эта история — в некотором роде просто спор ни о чем, не так ли? Они не могут казнить его там, куда он отправляется, больше чем один раз, за одно убийство. И мы уже доказали его вину в трех других. Если бы его даже оправдали именно за это дело, за которое его только что осудили, вы, что, думаете, он бы вышел на свободу? Да никогда в жизни! Он просто был бы осужден за одно из трех оставшихся, и его бы все равно приговорили к смерти.
    ***
    Сообщение о казни было крошечным и спрятано так далеко, на последних страницах газеты, что его можно было пропустить десятки раз, если только не искать специально.
    Что ж, теперь его больше нет. К чему спрашивать себя, могла ли я спасти его? Вейл сказал, что он не допустил бы этого, даже если бы я могла. И он беспокоился не об одном лишь моем благополучии. Полиция тоже хочет побед. Они тяжело работают ради них; и они всего лишь люди. Справедливость — не точная наука, она относительна. Дело не только в том, чтобы пересчитать пули, оставшиеся в пистолете, а потом объявить о невиновности, если одна оказалась лишней. Важно еще многое другое: желал ли человек, в руке у которого был пистолет, убить? Убивал ли он раньше? Пытался ли он убить снова, даже когда его пуля не попала в меня и вылетела в открытое окно?
    И я не могла бы спасти его, сейчас я это знала. Моего свидетельства было недостаточно, чтобы его оправдать. Напротив, это могло бы иметь совершенно обратный эффект, и даже усилило бы обвинения против него. Ведь если он хотел убить меня, чтобы никто не узнал, что он там был, — разве это не подтверждает, что он хотел скрыть нечто гораздо более серьезное, чем просто незаконное проникновение? Что на самом деле ему нужно было скрыть только что совершенное убийство?
    Я лишь погубила бы все свое будущее, а его этой ночью все равно казнили бы.
    Я махнула рукой, лежавшей на столешнице комода, отправив его смерть туда же, куда и его жизнь: в мусорное ведро.
    Я пошла одеваться для вечера.
    Нет, никаких сережек. Я не могу рассказать, что у меня осталась только одна сережка. Я чувствовала это всем сердцем. Я вынула оставшуюся сережку, и тут что-то случилось с моими глазами. В шкатулке лежала еще одна!
    Земля едва не ушла у меня из-под ног. Мне пришлось ухватиться за край комода и почти повиснуть на нем, пока приступ головокружения не прошел.
    Джимми был уже одет и ждал меня в соседней комнате. Я вышла к нему со шкатулкой и всем остальным. Я была бледна, как статуя.
    — Кто положил вторую сережку обратно? Я думала, что потеряла ее.
    Он выглядел так, словно на мгновение это удивило и его самого. Потом я увидела, как его лицо прояснилось.
    — Ох, теперь я вспомнил. Ну, конечно, я сам положил ее на место. Тебя тогда не было дома.
    Я сглотнула.
    — Я не открывала эту шкатулку с той ночи, которую провела с Перри.
    Я видела, как он пытается вспомнить.
    — Ну, да, должно быть, это было именно тогда. В тот вечер, помню, я остался дома и всю ночь заполнял налоговую декларацию. Потом я вышел размять ноги, немного подышать свежим воздухом. И как раз, когда я возвращался обратно, столкнулся с молочником. Он стоял там, возле нашей двери, и был чем-то ужасно взволнован. Он бросился ко мне. ‘Мистер Шоу, посмотрите, что я только что нашел в пустой бутылке у вашей двери. Понимаете, там, в горлышке, была записка, свернутая воронкой, и это свалилось в нее и осталось там’. Потом, когда я зашел в твою комнату с этой сережкой, я увидел, что ты еще не вернулась домой, тебя все еще не было. Поэтому я положил ее в шкатулку и пошел спать. Должно быть, ты уронила ее по дороге, когда выходила из дому, — он замолчал и поглядел на меня. — У тебя такое забавное выражение лица. Что ты думаешь обо всем этом?
    — Ох, ничего, — я повернулась и пошла, чтобы взять свою шаль, — Я только что подумала, — прибавила я через плечо, — какая смешная штука жизнь. О чем бы ни была та пьеса, которую мы собираемся посмотреть нынче вечером, она не может сравниться с реальностью — с ее опасностями, с ее взлетами и падениями, с ее безумными, невероятными поворотами.
    ***
    Позже, лежа без сна, я думала об этом; лежала, снова и снова перебирая в уме все случившееся. Теперь я вспомнила, как трясла ключ, пытаясь открыть им дверь, когда в первый раз вернулась домой. Как раз тогда-то сережка, должно быть, расстегнулась и выпала. Теперь я вспомнила, что даже слышала, как она весело звякнула о стекло, упав в горлышко бутылки. Только тогда я подумала, что бутылку задел кончик моей туфельки. Если бы я только потрудилась нагнуться и посмотреть!
     Все эти мучения, все эти усилия, весь этот ужас — понапрасну. Мне незачем было приходить к Карпентеру во второй раз!
    Что ж, по крайней мере молочник оказался честным человеком, и это было для меня едва ли не единственным приятным моментом во всей этой истории. Даже если Джимми что-нибудь дал ему, когда он нашел сережку, он заслужил небольшое добавочное вознаграждение.
    Я посмотрела на светящийся циферблат часов на противоположной стене и увидела, что ночь почти прошла, и было как раз то время, когда он, совершая свой обход, обычно приносил молоко к нашей двери. Повинуясь внезапному побуждению, я встала, накинула что-то на себя, взяла из письменного стола две десятидолларовые купюры и прошла к входной двери. Я оказалась там как раз вовремя.
    — Билл, тут кое-что для вас за то, что вы нашли тогда мою бриллиантовую сережку, — я попыталась вложить деньги ему в руку.
    Он не разжал ее.
    — Какая сережка, миссис Шоу?
    — Понимаете, она упала в пустую молочную бутылку, стоявшую у двери. Моя бриллиантовая сережка с изумрудом в середине.
    Он действительно был честным человеком.
    — Нет, мэм. Я никогда не находил вашей бриллиантовой сережки. Я вообще ни разу не находил никакой бриллиантовой сережки. Я уверен, что запомнил бы, если бы это случилось.
    Мне удалось проговорить:
    — Доброй ночи, Билл, — и я поскорее закрыла дверь.
    
    Расстояние от входной двери до нашей спальни было невелико. Однако мне понадобилось много времени, чтобы преодолеть его.
    Я стояла и глядела на Джимми. Его рука высунулась за край матраса, как это бывает у спящих. Я наклонилась и накрыла ее своей, нежно пожав, словно заключая безмолвный союз. Но не настолько сильно, чтобы разбудить его. Я вспомнила то, что он недавно сказал мне.
    ‘Правильный муж поймет все и простит все. Он обо всем позаботится. И, самое главное — он не будет говорить об этом’.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “The Earring” aka “The Death Stone”; “Double-Life”; “The Blood Stone” │ Первая публикация на языке оригинала: “Flynn’s Detective Fiction”, февраль 1943 г., as "The Death Stone"
     Другие публикации: EQMM, февраль 1946; EQMM “Overseas Edition for the Armed Forces” #27, февраль 1946 г.; “Dead Man's Blues”, J. B. Lippincott & Co, 1948 г.; EQMM (Австралия), июнь 1949 г.; EQMM (UK) февраль 1953; Suspense (UK) февраля 1960 г.; Ellery Queen’s Anthology 1967 г.; etc
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 7 августа 2023 г, Эстер Кецлах ｢псевдоним｣ │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: EQMM, февраль 1946 г.

• “Если бы мертвые могли говорить”
    ОН находился в маленькой полутемной комнатке где-то неподалеку от арены. Он казался таким бодрым в своей тунике, украшенной блестками. Он выглядел таким сильным в трико, обтягивающем его мускулистые бедра. Он смотрелся таким беззаботным и жизнерадостным, если глядеть с той стороны его лица, где все еще блестел розовато-коричневый жирный грим. И он был на вид таким мертвым.
    У двери стояли два клоуна с тем печальным выражением на лицах, которое всегда у них появляется, когда слишком близко подходишь к этим комикам. Здесь же были и римский возничий в сверкающей кирасе, шлеме с плюмажем и килте, и наездница в пышной розовой юбке. Всего лишь минута, чтобы бросить последний взгляд. Потом они все повернулись и молча вышли из комнаты. Представление продолжалось, и они должны были вернуться на арену. Но кое-кто остался.
    Осталась девушка, участница его номера. Поверх ее колготок сейчас была рабочая накидка. Девушка смотрела на него сверху вниз. Просто смотрела. Рядом стоял молодой парень, третий участник того же номера. Одной рукой он обнимал девушку за плечи. Вторая его рука висела, как плеть. Ее запястье и ладонь были обмотаны пропитанной кровью марлевой повязкой, как будто парень повредил руку во время выступления.
    Парень не отрывал взгляда от девушки. Он смотрел только на нее, а не на неподвижную фигуру, на которую смотрела она.
    Оба молчали. Да и что тут можно было сказать? Такое могло случиться с кем угодно.
    И еще там был детектив, который что-то записывал в блокнот. Свою работу он уже закончил. Он всех опросил, все осмотрел и мысленно реконструировал события. Никакой тайны не было. Несколько сотен человек видели, как все случилось. Детектив выяснил все, что ему нужно было выяснить. Он узнал все, что могли ему сказать. Все, что могли сказать живые.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Я знал, что убью его. Знал с той самой ночи, когда она сказала: ‘Прости, Джо, но я выбрала его, а не тебя’. Я это знал. Только не знал, когда и как. Вот такой я человек. Такова моя кровь, моя натура. Я не смог бы этого изменить, даже если бы попытался.
    Всеми известными мне способами я пробовал себя обуздать. Бесполезно. Я знал, что это все равно произойдет. И я знал, что предотвратить это невозможно. Я знал.
    Я намеревался увидеть, как он когда-нибудь ее поцелует или даже просто посмотрит на нее особенным взглядом, который бы означал, что она — его, а не моя. И это привело бы к закономерному финалу, хотел я того или нет.
    Странные вещи творятся в мире. Чем больше ты дружишь с человеком, тем сильнее его ненавидишь, когда он что-то у тебя отнимает. А мы были с ним очень дружны. Мы были практически братьями во всем, кроме разве что крови.
    Вот как началась наша дружба. В одну и ту же ночь мы оба сбежали. Каждый из своего дома. Мы были примерно одного возраста. Мне было четырнадцать, и я был немного старше. И он, и я решили присоединиться к бродячему цирку, который колесил по нашему краю. Сначала представления шли в его городке. Потом цирковые фургоны перевалили через холм, и артисты выступали в моем городе. Что еще могло бы сильнее скрепить нашу дружбу?
    При лунном свете я пробирался вдоль товарняка, стоявшего на станции, высматривал сторожа и пытался найти хоть один открытый вагон, когда ко мне вдруг протянулась рука и тихий голос прошептал: ‘Лезь скорее сюда’.
    По голосу я понял, что это был кто-то моего возраста, поэтому я ухватился за руку и через узкую черную щель ввалился внутрь вагона. Мы задвинули за собой дверь и познакомились в темноте, как это делают сбежавшие подростки.
    — Я Томми Слоан, — сказал он. — А тебя как зовут?
    — Джо Кросби. Ты тоже в бегах?
    — Хочу пристроиться к бродячему цирку.
    — Я тоже.
    Нам не показалось странным, что у нас обоих возникла одна и та же идея, и мы встретились вот так вот, в ту же самую ночь, когда оба решились на побег. Странным нам могло бы показаться то, что один из нас когда-нибудь захочет убить другого.
    — Я слышал, как они говорили, что теперь раскинут шатер в Гловерсвилле. Этот поезд поедет как раз туда. Я это знаю, потому что подслушал разговор стрелочников. Нам нужно просто затаиться и ждать.
    В темноте он поделился со мной своим последним крекером.
    — Я хочу попасть в номер на трапеции. Там, где мужчина, женщина и маленькая девочка прыгают с одной перекладины на другую. И все на такой большой высоте.
    Он мечтательно вздохнул.
    Меня тоже интересовал номер на трапеции. Я должен был освоить этот воздушный полет. И не спрашивайте меня почему. Думаю, именно так на свете появляются настоящие цирковые артисты.
    — Как считаешь, они нас примут? — спросил он.
    — Не сразу. Надо долго учиться. Но, может, они позволят нам тренироваться вместе с ними.
    Во тьме товарного вагона мы оба тоскливо повздыхали.
    — Я не хочу быть никем другим, — тихо произнес он. — Только акробатом на трапеции.
    — Я тоже, — эхом отозвался я.
    В разное время такие слова повторяли, наверное, тысячи подростков. Теперь их стало на двух человек больше, потому что мы тоже это сказали.
    Вереница товарных вагонов дернулась; поезд медленно пополз вперед. Новая жизнь началась.
    
    Вот так это было.
    Когда они поняли, что прогнать нас не получится, и когда они узнали, что мы оба из не очень-то благополучных семей, чтобы стоило отправлять нас обратно, они взяли нас с собой и стали обучать. Мамаша Биссел заботилась о нас, как родная мать. Нас заставляли делать растяжки и шпагаты, пока наши молодые мышцы еще были податливы и не задубели. Только так можно воспитать гибкого и ловкого гимнаста.
    Мы все еще были на уровне приготовишек, когда однажды ночью не стало Матушки. Мы оба плакали, как будто она действительно была нашей родной матерью.
    Как только мы пришли в себя, Папаша сразу взял нас в номер. Он должен был это сделать, чтобы сохранить представление. В любом случае к тому моменту мы уже были готовы. Для нас это был особенный вечер. Мы впервые при зрителях встали на воздушную платформу рядом с Папашей и... с ней. Высокие, сухощавые, в новых трико, мы уже были не просто ‘на подхвате’, а самостоятельно прыгали с трапеции на трапецию. Говорят, что когда ты становишься артистом, это так проникает в твою кровь, что ты никогда уже не захочешь быть кем-то другим. В тот вечер мы оба, Томми и я, поняли, что, как только ты пролетишь — быстро и уверенно — между двумя воздушными перекладинами, ты уже не сможешь променять это ни на что другое.
    Некоторое время мы выступали квартетом. Потом Папаша тоже вышел из игры. Старея, он начал терять силу и ловкость. Зато он научил нас всему, что знал и умел сам. Мы оставили его в одном частном пансионе и навещали всякий раз, когда проезжали через этот городок. Потом, где-то после пары сезонов, необходимость бывать в пансионе отпала. Такова жизнь; смерть манит нас за грань, и эта грань неумолимо приближается.
    
    Остались двое молодых парней и девушка. Мы больше не выглядели долговязыми подростками в колготках. Мы возмужали и заматерели. Мы усложнили номер. Мы работали над тройным сальто с завязанными глазами, заканчивающимся обратным хватом, который показал нам Папаша. Работали до тех пор, пока не довели прыжок до совершенства. Еще мы убрали страховочную сетку. В любом случае сетка — это не более чем психологическая поддержка. Ничего не должно было случиться. Наш номер был отточен до блеска.
    Они оба — она и Томми — освоили этот прыжок. Просто для того, чтобы всегда иметь запасной вариант на случай, если однажды вдруг что-то пойдет не так, и мы не сможем правильно отработать наш номер. Это вполне оправданно. В нашем деле возможны любые случайности. Кто-то может съесть на ужин несвежей рыбы, и завтра у него заболит живот. Или, скажем, можно случайно травмировать руку.
    Прыгали в основном она и Томми. Я всегда был на принимающей трапеции, поскольку мой вес был больше, и мне было труднее совершать воздушные кульбиты. Также я был выше его на добрых полголовы, а это означало, что он или она могли делать три полных оборота в воздухе за меньшее время, чем потребовалось бы мне.
    Все главные прыжки выполнял обычно Томми. Она же была, скорее, украшением номера и чаще исполняла роль ассистентки. Она была так прекрасна, когда завязывала ему глаза и придерживала за локоть на краю платформы. Это смотрелось лучше, чем если бы девушка рисковала своей головой, а мужчина просто бы наблюдал за ней. Зрелищность превыше всего. Это нужно было учитывать.
    Благодаря всему этому у нас была хорошая касса. И через какое-то время мы уже не выступали под шатрами шапито. Вместо этого: наши имена на огромных афишах, зимние гастроли во Флориде, летние — в Нью-Йорке. И все такое прочее.
    И с каждым сезоном она становилась все прекраснее. Натали. Мы всюду ходили втроем. Всегда только втроем. И она всегда посередине, со смеющимися глазами и золотистыми кудрями. Это было нормально, пока мы были просто двумя подростками и одной девочкой. Но со временем мы перестали быть двумя подростками и одной девочкой. Мы стали двумя мужчинами и одной женщиной. Прежние отношения кончились. Она не могла любить нас обоих так, как любила до сих пор. Да и мы сами не хотели бы этого.
    
    Все произошло очень быстро. Это было, как вспышка. Она постучала в дверь моей комнаты в тот вечер, когда впервые это поняла. Кажется, это было в Толедо. Его с ней не было. Должно быть, он остался где-то снаружи, романтично считая звезды на небе.
    — Прости, Джо, — сказала она, — но это будет он, а не ты. Сегодня я в этом убедилась. Ты просил, чтобы я сказала, вот я и говорю.
    Я ничего не ответил. Просто стоял и молчал.
    — Спокойной ночи, Джо, — тихо промолвила она.
    И я закрыл дверь.
    Не сразу я осознал, насколько все станет плохо. Это потому, что до сих пор я думал только о ней, а не о них двоих, как о паре. Яд еще не был впрыснут.
    Где бы мы ни останавливались, мы с ним всегда снимали одну комнату на двоих. Поэтому, когда позже он пришел один, и я услышал, как, раздеваясь в темноте, он насвистывал себе под нос, я окончательно понял, насколько все будет плохо. И я уже знал, что убью его, но не позволю ему забрать ее от меня.
    Я пытался сдержаться. День за днем. Но рано или поздно это должно было случиться. Я ничего не мог с этим поделать. Я был одержим.
    Развязка приближалась медленно, но неотвратимо. До ужаса неотвратимо. Каждый взгляд, который они бросали друг на друга за обеденным столом, каждая прогулка, которую они совершали вместе, каждое тайное рукопожатие, которое, как они думали, никто не замечал, приближало эту развязку.
    Пистолет я купил в Сент-Луисе. Знал я там одного парня, который работал в ломбарде у реки в восточной части города. Как-то раз мы застряли в Сент-Луисе и сдали в ломбард часть нашего циркового оборудования. Парень продал мне пистолет, не задавая лишних вопросов.
    Потом мы двинулись дальше, и однажды вечером настал момент, которого я долго ждал. Она должна была встретиться с ним в каком-то парке на окраине города. Но у нее сразу после представления появились какие-то дела, и он, вместо того чтобы ее подождать, оставил ей записку, в которой сообщил, где будет, когда она освободится. Это был мой шанс. Я видел, как он наполовину подсунул записку под дверь ее комнаты; и как только он ушел, я порвал записку, чтобы она не знала, куда идти его искать. Потом я дал ему фору минут на десять-пятнадцать, после чего последовал за ним. С пистолетом.
    Это место находилось в большом лесопарке на окраине города. Освещенных участков, где были проложены дорожки для прогулок и стояли беседки, было немного. В дальних зарослях царила кромешная тьма. Хорошее место для того, что я задумал. Просто отличное. Я сам не смог бы выбрать ничего лучше.
    Я его нашел. Он сидел в небольшом кафе, пил шипучку и ждал ее. Я сказал ему, что она попросила меня найти его и сказать, что она не придет, что она устала и решила лечь спать. Он сразу захотел вернуться, но мне удалось отговорить его от этого. Я уговорил его пойти со мной прогуляться. И мало-помалу, незаметно для него, я увлек его подальше от света фонарей, глубже и глубже в заросли леса. Наконец мы ушли достаточно далеко, чтобы поблизости не было людей, которые могли бы что-то увидеть. Или даже услышать выстрел.
    Я собирался обставить все как несчастный случай. Это было несложно. Скажу потом, что мы просто осматривали пистолет, который случайно выстрелил, и пуля попала в него. Или скажу, что я стрелял в какую-нибудь белку, а он внезапно вышел из-за дерева и оказался на линии огня. Никто никогда не смог бы доказать, что все было не так.
    Мы вышли на небольшую полянку, затерянную среди деревьев, и уселись на траву. Даже сейчас этот дуралей не мог держать рот на замке, не мог не говорить о ней. Все твердил мне, какая она замечательная (как будто я этого не знал!) и как ему повезло.
    ‘Нет, тебе совсем не повезло’, — подумал я, нащупывая пистолет в кармане.
    Не вытаскивая сигарету изо рта, я достал пистолет и снял его с предохранителя. Затем я приподнялся на локте и медленно направил на него дуло. Он смотрел в другую сторону. Когда же он повернул голову и увидел оружие, то не испугался, а спросил меня — с какой-то даже дружелюбной ленцой, растягивая слова, — где это я раздобыл пистолет и зачем таскаю его с собой.
    Я ничего не ответил.
    Тогда он засмеялся, отмахнулся от меня рукой, как от комара, и сказал:
    — Хватит, Джо. Не направляй его на меня, а то он может выстрелить.
    Я не двигался. Думаю, он решил, что я с ним шучу. Он сжал кулак и притворно замахнулся, как бы целясь мне в челюсть.
    Я не мог этого сделать, пока его ухмыляющееся лицо было так близко от моего собственного. Это было помехой. Вместо его физиономии я видел перед собой лицо четырнадцатилетнего паренька, помогавшего мне забраться в товарный вагон. Я увидел лицо своего партнера, стоявшего рядом со мной на воздушной платформе в день нашего первого совместного выступления, когда Папаша впервые выпустил нас на публику. Он тогда еще тихо спросил меня: ‘Ты нервничаешь, Джо?’ И прошептал уголком рта: ‘Боже, у меня коленки трясутся’.
    Нет, я не мог этого сделать. Это было выше моих сил. Я порывисто вскочил на ноги и пробормотал:
    — С меня хватит. Я ухожу.
    И я стал удаляться.
    Охваченный удивлением, он еще с минуту оставался на месте. Потом тоже вскочил с земли и попытался догнать меня, как последний дурак. Он не понимал, что сегодня ему крупно повезло.
    — В чем дело, Джо? — закричал он мне вслед. — Куда ты спешишь? Подожди минутку. Я с тобой.
    Я обернулся к нему и хрипло проговорил:
    — Не ходи за мной, понял? Я уйду один!
    Он отстал или просто остановился, глядя мне вслед и почесывая затылок, как будто не мог понять, что это на меня нашло. Я быстро ушел. Господи, я почти побежал! Пистолет я выбросил в небольшое озерцо неподалеку от выхода из лесопарка.
    Когда я вернулся, она стояла на лестнице в халате. Она наполовину спустилась с этажа, где находилась ее комната, как будто почувствовала, что сегодня вечером что-то могло случиться.
    Женщины в этом смысле довольно забавны. К моменту моего прихода она, должно быть, уже с полчаса стояла вот так на лестнице.
    Ее лицо было бледным, и оно побелело еще больше, когда она увидела, что это я, а не он.
    — Джо?
    Потом она шепотом произнесла его имя и, прочистив горло, сказала:
    — Он всегда оставляет мне записку, когда куда-нибудь уходит…
    — Я только что его видел, — ответил я. — С ним все в порядке.
    Я прошел мимо нее, не сказав больше ни слова. Она стояла на месте и смотрела на меня. Я спиной чувствовал ее взгляд. Думаю, она все поняла. Хотя, возможно, я ошибаюсь.
    
    Через неделю они поженились. Наверное, это все и ускорило. А может быть, и нет. Вдруг она на самом деле ни о чем не догадывалась? Он-то точно не догадывался, я уверен. Целую неделю мы выступали в одном из больших городов на севере штата. На субботнее дневное представление они оба опоздали. Я уже загримировался и натянул костюм, а их все не было. Наш выход был позже, но мы еще ни разу не пропускали парад-алле[8]. Я вышел на подиум, ведущий к арене, и занял свое место среди других артистов. Моих партнеров так и не было. До последней минуты я все вертел головой, высматривая их. Я уже понимал, в чем была причина.
    Буквально в последнюю секунду позади меня внезапно возникла суматоха, и эти двое появились. Запыхавшиеся, они проталкивались через других артистов. Стрелки на его трико были кривыми из-за того, что он натягивал штаны второпях. Но его это не заботило. Его лицо светилось радостью. Я посмотрел на ее руку и увидел на пальце кольцо.
    Заиграл оркестр, и мы втроем вышли на арену.
    Теперь я был уверен. Ненависть, душившая меня, и жидкий огонь, бежавший по моим венам, подтвердили то, что я уже знал: нельзя было упускать последний шанс. Если бы я рискнул, это случилось бы прямо во время нашего номера. Но я этого не хотел.
    После выступления я сразу ушел из театра, где мы давали представление. Ушел один, подальше от этих двоих. Я забрел в какую-то забегаловку, взял себе чашку кофе, но даже не притронулся к ней. Потом я снова вышел на улицу, но пошел не к театру, а в противоположную сторону.
    Я страшился вечернего представления. Я понимал, что произойдет, если я выйду на арену. Я боялся выступать в одном номере с Томми. Я знал, что должен быть подальше от него, чтобы не случилось худшего.
    Сначала это было легко. Некоторое время я бродил по улицам, потом зашел в маленький скверик и сел на скамейку. Однако время шло, и мне становилось все труднее. Словно какое-то невидимое и неумолимое течение влекло меня обратно. Всем своим нутром я чувствовал, как меня тянет на арену.
    Дело в том, что я еще ни разу не пропускал ни одного представления. Ведь цирк стал моим домом, моим хлебом, моим дыханием.
    Я обеими руками ухватился за край скамейки, на которой сидел. Я мысленно говорил сам себе: ‘Оставайся на месте. Держись подальше от представления. Ты ведь знаешь, что может произойти!’
    Ничего не помогало. Я пытался не думать о времени, но в сквере были большие часы, которые постоянно приковывали к себе мой взор. Восемь минут до начала представления. Можно спокойно успеть. Пять минут. Еще можно добежать до театра. Четыре минуты. Три. Теперь нужно мчаться во весь дух.
    Терпеть больше не было сил. Я поднялся на ноги. Сначала я попытался идти в другую сторону, но ничего не вышло. Будто против моей воли мои ноги развернулись и направились в нужном направлении. Это были ноги артиста, ноги циркача. Им нельзя было указывать, что делать.
    Сначала я двигался медленно, все еще пытаясь себя сдерживать, все еще пытаясь бороться с этим наваждением. Потом ускорил шаг. Шел все быстрее и быстрее. И, наконец, побежал со всех ног, чтобы наверстать упущенное время. И вот я вновь очутился в гримерке, запыхавшийся и вспотевший.
    Ужасное ощущение — знать, что ты будешь делать, когда вернешься в определенное место, и не иметь возможности это предотвратить.
    Он сидел рядом со мной и заканчивал гримироваться. Я не стал смотреть в его сторону.
    В тот день он ни словом не обмолвился мне об их свадьбе. Думаю, они решили пока держать это в секрете. Все, что он сказал, было: ‘Куда ты пропал? Я сегодня хотел угостить тебя стейком. Натали и я, мы оба тебя всюду искали’. Это лишь подтвердило мои подозрения.
    Я молчал и, вцепившись руками в край гримерного столика, как в ту скамейку в сквере, пытался побороть свои чувства. Костяшки моих пальцев побелели. Мне было страшно сидеть с ним в одной комнате. Вокруг было так много острых и тяжелых предметов. А его лицо просто светилось от счастья.
    Он встал, чтобы не мешать мне переодеваться.
    — Оставь дверь открытой, — сказал я.
    — Там ходят женщины.
    — Оставь ее открытой. Я отойду в угол. Мне не хватает воздуха.
    И я схватился рукой за горло.
    Он оказался таким тупым. Боже, каким тупым может быть парень, когда он тебе целиком доверяет!
    — Да, здесь немного душновато, — согласился он с видимым безразличием.
    Сегодня его мало что могло тронуть. Сегодня его ждала брачная ночь. Сегодня его ждало...
    Я начал натягивать на ноги трико и мысленно продолжал себя уговаривать: ‘Дождись конца представления. Не делай этого во время номера. А лучше вообще не выступай’.
    Он остановился в дверном проеме, посмотрел на меня и увидел, что я замер, сидя на стуле.
    — В чем дело? — спросил он.
    — Я не выйду на арену, — сказал я.
    Он снова вошел в гримерку, встал за моей спиной и попытался меня успокоить. Он взялся рукой за спинку моего стула. Слава Богу, он не положил руку мне на плечо, иначе, я думаю, все тогда бы и кончилось.
    Я не слышал большую часть того, что он говорил. Я смотрел в зеркало, и мне казалось, что я вижу там какой-то мертвый череп. Помимо двух лиц — его и моего. Я не шучу, я действительно видел там череп. Вероятно, это был какой-то блик, созданный светом настольной лампы и окружающими тенями. Видение медленно приближалось. Я уже мог разглядеть глубокие зеленоватые дыры на месте глазниц, оскал зубов и белую лобную кость. Я не мог точно понять, чье лицо больше перекрывал этот череп, его или мое. Потом видение медленно растаяло.
    Он ничего не мог со мной поделать, а времени оставалось все меньше. Наконец он вышел из гримерки, и я услышал, как он что-то шепчет кому-то в коридоре. Я понял, в чем дело; он хотел, чтобы со мной поговорила она — вдруг ей повезет больше. Я этого боялся. Она единственная могла меня уговорить, но я не хотел, чтобы она это делала.
    Я вскочил со стула. Хотел быстро захлопнуть дверь, но она уже стояла на пороге. Она была такой красивой. Это причиняло мне боль. И она уперлась в дверной косяк как раз той рукой, на которой было кольцо. Его кольцо.
    — Джо, это как-то связано с выступлением? — спросила она.
    — Нет, — ответил я, — с выступлением это не связано.
    — Тогда хватит капризничать, — проворчала она. — Меньше всего мне сейчас нужен партнер, который может меня подвести.
    Я все еще держался. Я собрал всю волю в кулак и дрожащим голосом произнес:
    — Натали, не проси меня выходить сегодня на арену. Выступайте с ним вдвоем. Без меня.
    Она протянула руку и нежно коснулась моей щеки. Лучше бы она этого не делала. Если от его прикосновения веяло смертью, то ее ласка — это…
    — Мы будем ждать тебя у занавеса, — сказала она. — А вот уже и фанфары.
    Дверной проем опустел.
    Я схватил расческу и в последний раз провел ею по волосам. Потом нащупал на столе небольшой тюбик с фиксатуаром, который я иногда использовал, чтобы уложить прическу. Фиксатуар был на вазелиновой основе с добавлением еще чего-то. Тюбик более чем наполовину был израсходован; до крышки оставалось дюйма полтора.
    Я машинально подхватил со стола тюбик и сунул его за пояс трико. Потом я развернулся, выскочил из гримерки и побежал по коридору, чтобы успеть занять свое место в парад-алле.
    
    Наш номер шел как по маслу. Он ведь был отработан до совершенства. Синхронно взобраться по лестницам на две маленькие воздушные площадки: я — с одной стороны арены, они — с другой. Все было рассчитано до секунды, поэтому мы всегда оказывались наверху одновременно. Несколько мгновений постоять, потом сбросить накидки, сделать пару драматических взмахов руками и — начинать номер.
    Снизу, наверное, наши прыжки и полеты выглядели головокружительно, но для нас все было привычно. ‘Перешагивая’ с перекладины на перекладину, ‘обмениваясь’ перекладинами друг с другом, разворачиваясь прямо в воздухе, меняя один хват на другой, мы выполняли все трюки, которым Папаша научил нас, когда мы были еще подростками. Все проходило настолько автоматически, что во время прыжков я мог даже думать о чем-то другом. Но сегодня я был предельно собран.
    Я выполнил свой фирменный прыжок. Она сделала свой, и Томми тоже показал, на что он был способен. Потом мы работали втроем. Откуда-то снизу, как всегда, доносились аплодисменты: словно гигантские ноги ступали по гравию. И вот подошло время паузы.
    Ближе к финалу мы всегда прерывали номер и делали небольшую передышку. Конечно, мы могли бы не останавливаться и с легкостью довести наше выступление до конца, но ведь это было шоу. Зрителям должно было казаться, что мы готовимся к выполнению более сложных трюков. Шпрехшталмейстер[9], стоявший внизу, подогревал ожидания публики, рассказывая в микрофон, что будет происходить дальше.
    Теперь мы были готовы к финалу. Тут уже блистал один Томми. На его глазах темная повязка... Я раскачиваюсь на принимающей трапеции… Он сделает три полных оборота в воздухе, прежде чем доберется до меня. Я знал, что произойдет, когда и я доберусь до него.
    Я прикоснулся к поясу трико, и спрятанный там тюбик выскользнул в мою руку. Ногтем я сковырнул крышечку, надавил, и мне на ладонь легла узенькая ‘колбаска’, похожая на маленькую мерцающую змейку. Это и была змея. Змея, укус которой нес за собой смерть. Я сунул пустой тюбик обратно за пояс. Позже я легко смогу от него избавиться. А потом я быстрым и ловким движением смазал фиксатуаром свои запястья. Мои руки стали скользкими, как пара угрей. И именно за мои запястья он должен был схватиться в конце прыжка.
    Фиксатуар оставил на моих руках ощущение прохлады. Ну, вот и все.
    Она поднялась ко мне и протянула хлопчатую салфетку, так как я должен был сделать вид, будто утираю вспотевшие лицо и мышцы рук.
    Лично мне никакая опасность не грозила: я висел на принимающей трапеции, уцепившись за двойную перекладину ногами. Я останусь наверху. А вот Томми…
    Она забрала у меня салфетку и спустилась на арену.
    Голос шпрехшталмейстера смолк. Помощники внизу опустили мою трапецию чуть ниже, чтобы у Томми было достаточно пространства и времени для трех вращений.
    Она поднялась к нему на платформу, чтобы встать за его спиной, надеть на его глаза повязку и придерживать его за локоть до наступления нужного момента.
    Свесив голову вниз, я начал медленно раскачиваться на трапеции. Пару раз я вытянул перед собой руки и стал ждать.
    К нему протянулись лучи прожекторов. Это был его трюк. И это был его конец.
    Наступила полная тишина. Этот момент всегда завораживал зрителей. Что ж, так и должно было быть; все происходило прямо на их глазах.
    Не знаю, догадалась ли она, или что-то действительно пошло не так. Я никогда этого не узнаю. Может быть, немного фиксатуара попало на салфетку, и она почувствовала слабый запах? И вспомнила, что раньше так же пахли мои волосы?
    Если она все-таки поняла, то для нее, наверное, начался настоящий ад. Ад, которого я ей ну никак не желал. У нее было всего несколько секунд, чтобы решить, что делать. Прожектора освещали их обоих. На них смотрели сотни глаз. Уже началась барабанная дробь. Она не могла схватить его и не дать совершить прыжок. Нас бы тогда вышвырнули с арены, и с цирком было бы покончено.
    Но если ты кого-то по-настоящему любишь, то, полагаю, всегда сможешь найти выход.
    А может быть, она ничего и не знала? Может быть, это действительно был несчастный случай? Они сегодня поженились и, возможно, оба были немного взволнованы. Или, может, для него просто благоприятно сложились звезды?
    Я пропустил момент, когда это произошло. Услышал только, как сбились с ритма барабаны, и как зрители издали единый вздох. Я висел к нему спиной, и к тому времени, когда я повернул голову, чтобы посмотреть, его тело уже летело вниз с края платформы. Он успел схватиться за веревку, висевшую рядом. Возможно, только это его спасло. Причиной падения могло быть что угодно: случайный толчок ее руки или, может быть, он сам оступился.
    Снизу до моих ушей долетал многоголосый стон ужаса, похожий на шум ветра в кронах деревьев. А он летел вниз. В тошнотворном, головокружительном штопоре он падал на арену. Но он так и не отпустил веревку, которая, содрав почти всю кожу с его ладони, все же уменьшила скорость падения.
    Он упал на ковер арены. И прежде, чем кто-либо успел к нему подбежать, он уже взял ситуацию под контроль. Очевидно было, что он ничего себе не сломал. Однако по тому, как он стоял, низко опустив голову и крепко зажав руку между бедер, можно было заключить, что он испытывал дикую боль и с трудом мог двигаться. Вероятно, его рука была сильно повреждена.
    А вот она так и не спустилась с платформы. Она была прирожденным бойцом. Еще до того, как ему помогли уйти с арены, она, видимо, дала какой-то знак, которого я не заметил, как шпрехшталмейстеру внизу, так и осветителю в его будке. Внезапно прожектор снова осветил ее, ярче, чем когда-либо. Снизу громко объявили, что номер будет продолжен; и она начала завязывать себе глаза.
    Поэтому я все-таки думаю, что она ничего не знала. Просто так распорядилась судьба.
    Была какая-то доля секунды, когда она взглядом приказала мне откинуться головой вниз и начать раскачиваться. Я хотел было тоже дать ей сигнал: ‘Остановись! Не прыгай!’ Но на ее глазах уже была повязка, и я больше ничего не мог поделать.
    Барабаны вновь начали свою зловещую дробь. Даже если бы я закричал, она бы меня уже не услышала.
    Не было никакого способа заставить замолчать эти барабаны. Никакого — кроме одного единственного.
    Я немного ослабил левую ногу и передвинул ее к выемке на боковой стороне трапеции. Потом ослабил правую и проделал ту же процедуру уже с другой стороны. Никто не заметил этих моих движений.
    Моя левая нога заскользила вниз. Правая тоже. И вот трапеция оказалась пуста. Я услышал, как мимо меня пронесся рев сотен глоток, и понял, что еще миг — и я умру.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
    Он казался таким бодрым. Он выглядел таким сильным. И он был на вид таким мертвым.
    Рядом стояла девушка, участница его номера. Девушка смотрела на него сверху вниз. Просто смотрела. Возле девушки стоял молодой парень, третий участник того же номера. Он обнимал девушку за плечи и не отрывал от нее взгляда. И еще там был детектив, который что-то записывал в блокнот. Свою работу он уже закончил и выяснил все, что ему нужно было выяснить. Он узнал все, что могли ему сказать. Все, что могли сказать живые.
    Вот что детектив написал в блокноте:
    ‘Имя: Джозеф Кросби.
    Возраст: двадцать пять лет.
    Род занятий: воздушный гимнаст.
    Причина смерти: случайное падение во время выступления’.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “If the Dead Could Talk” │ Первая публикация на языке оригинала: “Black Mask”, февраль 1943 г.
     Другие публикации: EQMM, июль 1946; “Dead Man's Blues”, J. B. Lippincott & Co, 1948 г.; EQMM, июнь 1950 г.; “The Saint Mystery Magazine”.апрель 1964 г.; etc
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 7 августа 2023 г, В. Краснов │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: “A Treasury of Stories”, 2017 г. ｢электронная версия｣

• “Мальчик, который кричал "убийство!"”
    Всех раздражали бесконечные фантазии Бадди. Но для убийц этот маленький храбрый мальчик стал настоящей костью в горле!  
    

  [̲̅1]

  
    Пареньку было двенадцать лет и звали его Бадди. Вообще-то, на самом деле его имя было Чарли, но все звали его Бадди. Для своего возраста он был совсем еще мал. И мир, в котором он жил, тоже был совсем маленьким. Вернее, один из миров. Бадди жил в двух мирах одновременно. Один был унылым, замкнутым мирком. Две убогие комнатки в задней части шестиэтажного многоквартирного дома на Холт-стрит, дом 20. Летом в них было душно, зимой — холодно. Всего двое взрослых: мама и отец. И с пяток других таких же ребятишек, как он сам, которых он знал по школе и по играм на улице.
    А вот у другого мира не было ни границ, ни каких-либо пределов. В нем можно делать все, что угодно. Можно оказаться где угодно. Для этого нужно было просто сесть спокойно и хорошенько сосредоточиться. Так можно было попасть в мир воображения. Бадди часто этим пользовался.
    Однако он учился держать все внутри себя. Ему говорили, что он уже слишком большой для таких причуд. Его рассказы называли выдумкой или даже ложью. В последний раз, когда он пытался поделиться своими фантазиями, отец очень сильно разозлился.
    — Если ты еще хоть раз пристанешь ко мне со своим враньем, я тебя выпорю! — сказал отец.
    — Это из-за кино, которое он смотрит по субботам, — заметила мама. — Я ему сказала, что больше не пущу его в кинотеатр.
    А потом наступила та самая ночь.
    Ощущение было такое, словно ночь была сотворена из кипящей смолы, вылитой прямо на голову. Июль сам по себе был жарким, но на Холт-стрит царил настоящий ад. Бадди вертелся в постели и никак не мог уснуть. Простыня и наволочка насквозь промокли от его пота. Отца дома не было; он работал по ночам.
    Обе комнаты напоминали духовку с включенными на полную мощь газовыми горелками. В конце концов Бадди не выдержал, прихватил с собой подушку, вылез через окно на площадку пожарной лестницы и попробовал улечься прямо там. Такое бывало уже не раз; мальчик неоднократно проделывал подобное. Упасть было нельзя, лестничная площадка была огорожена перилами. Нет, при желании или крайнем невезении свалиться можно было, но такого еще ни разу не происходило. Бадди просовывал руку сквозь прутья перил, и это не давало ему возможности перекатываться во сне.
    Однако на улице тоже было, как в духовке (правда, с погашенными конфорками). Бадди решил, что, возможно, будет лучше, если он попробует подняться выше. Иногда на уровне крыши можно было уловить слабое дуновение ветерка, который не мог пробиться вниз между стенами многоквартирных домов. Бадди взял подушку, поднялся по железным перекладинам на один пролет, на площадку шестого этажа, и попробовал устроиться там.
    Стало не намного лучше. Однако выше уже было подниматься нельзя. Бадди по опыту знал, что на самой крыше спать не следовало, потому что кровля покрыта щебенкой, острые частицы которой впиваются в тело и причиняют сильную боль. А под щебнем была смола, которая в жаркую погоду становилась мягкой и прилипала к коже. Парнишка немного поерзал на твердых железных полосах с пустыми промежутками между ними (как будто лежишь на решетке гриля), а потом, наконец, задремал. Когда тебе всего двенадцать, ты можешь уснуть даже на пожарной лестнице.
    Утро наступило ужасно быстро. Казалось, прошла всего минута, и уже стало светло. Луч света защекотал веки мальчика. Бадди открыл глаза. Однако это не был свет солнца, и луч не падал сверху, с неба, как положено. Вокруг было темно. Ночь никуда не делась. Свет тонкой полоской шел от нижней части окна, возле которого на площадке пожарной лестницы лежал Бадди. Если бы он стоял, то свет падал бы ему на колени, а не бил в глаза. Светлая полоска была шириной около дюйма: нижний край рулонной шторы просто не дошел до уровня подоконника. Но поскольку глаза Бадди оказались на уровне этой щели, это было все равно, как если бы окно было полностью открыто. Мальчик мог видеть все внутреннее помещение комнаты.
    В комнате находились два человека: мужчина и женщина. Бадди бы снова закрыл глаза и опять заснул. Какое ему дело до двоих взрослых в чужой квартире? Но мужчина и женщина вели себя как-то странно и необычно. Это заставило мальчика продолжать смотреть и гадать, что же происходит. Мужчина спал, сидя на стуле, стоявшем у стола. Он был пьян или что-то в этом роде. На столе перед ним стояли бутылка и два стакана. Голова мужчины лежала на столешнице, а рукой он прикрывал глаза, как бы защищая их от света. Женщина двигалась на цыпочках и старалась не шуметь. В руках она держала пальто мужчины, как будто только что сняла его со спинки стула, куда он повесил его перед тем, как заснуть. Несмотря на обилие косметики на лице женщины, Бадди она не показалась красивой.
    Обойдя стол с другой стороны, женщина остановилась и принялась обшаривать карманы пальто. При этом она стояла к окну спиной и не могла видеть, что за ней наблюдают.
    Это была первая странность, которую отметил про себя Бадди. Вторая же странность заключалась в том, что пальцы руки мужчины — той руки, что прикрывала его глаза, — раздвинулись, и мужчина украдкой стал следить за тем, что делала женщина. Потом, когда она повернула голову, чтобы убедиться, что он все еще спит, мужчина снова быстро сомкнул пальцы. Женщина вернулась к своему занятию. Она достала из кармана пальто толстую пачку денег и, отбросив пальто в сторону, начала пересчитывать купюры. Бадди видел, как заблестели ее глаза, и как жадно она облизнула губы.
    И тут Бадди затаил дыхание. Руки мужчины, как два толстых удава, медленно поползли по столешнице к ничего не подозревающей женщине. Вытянув руки на всю длину, мужчина начал беззвучно подниматься со стула. Мужчина улыбался, но его улыбка была недоброй — совсем недоброй.
    Сердце Бадди бешено заколотилось. Он подумал: “Леди, вам нужно немедленно оглянуться!” Но она этого не сделала. Она продолжала считать деньги.
    Внезапно мужчина рванулся вперед и схватил женщину. Стул отлетел к стенке; стол едва не перевернулся. Одной рукой мужчина схватил женщину сзади за шею. Другой рукой, как клещами, сжал ее запястье. Женщина попыталась спрятать банкноты под подол платья, но у нее не хватило сил. Мужчина вывернул ей руку и отобрал деньги. Женщина негромко пискнула.
    — Ты их не получишь! — донесся до Бадди хриплый голос мужчины. — Чего-то такого я и ожидал!
    — Убери свои грязные лапы! — выдохнула женщина. — Отпусти меня!
    Мужчина начал трясти женщину за плечи.
    — Уж я с тобой разберусь! Не будешь выкидывать таких фортелей!
    — Джо! — внезапно воскликнула женщина. — Быстрее сюда! Мне с ним не справиться!
    Она не кричала во весь голос, старалась максимально приглушить свой крик, как будто не хотела, чтобы ее слышали в соседних квартирах.
    Дверь распахнулась, и в комнате появился второй мужчина. Он, должно быть, все это время стоял за дверью и ждал момента, чтобы быстро войти. Он подбежал к мужчине, которого пытались ограбить. Женщина вцепилась руками в своего истязателя, не давая ему возможности обернуться и встретиться лицом к лицу со вторым мужчиной, который, чуть выждав, сжал обе свои руки в двойной кулак и со всей силы ударил ими по затылку жертвы.
    Атакованный сзади мужчина рухнул на пол и затих.
    Женщина опустилась на корточки и начала собирать деньги, рассыпавшиеся по полу. Потом поднялась н ноги.
    — Вот, — сказала она, передавая деньги мужчине.
    — Быстрее! Надо отсюда убираться! — прорычал тот. — Вечно ты все портишь. Почему ты его не опоила?
    — Я пыталась, но он не поддался. Наверное, видел, как я подсыпала средство.
    — Пошли! — буркнул мужчина и направился к двери. — Когда он придет в себя, то натравит на нас копов.
    И тут лежавший на полу мужчина вдруг крепко обхватил руками обе ноги второго мужчины, который от неожиданности споткнулся и упал плашмя на пол. Первый мужчина быстро вскарабкался на своего противника, и началась потасовка.
    Мужчина, которого хотели ограбить, оказался более ловким бойцом. Сидя верхом на сопернике, он наносил ему удары по голове. Любой последующий удар мог закончиться нокаутом. Поверженный мужчина уже раскинул руки в стороны, его кулаки разжались. Однако женщина бегала по комнате в поисках чего-нибудь, с чем она могла бы помочь своему сообщнику. Внезапно она выдвинула ящик комода и достала какой-то предмет, блеснувший в свете лампы. Бадди не смог разглядеть, что это было. Женщина подскочила вплотную к дерущимся и вложила предмет в вытянутую руку мужчины, лежавшего внизу.
    Секунду спустя, когда рука поверженного мужчины взметнулась вверх, Бадди понял, что это был за предмет! Это был небольшой, остро заточенный нож. Глаза мальчика чуть не вылезли из орбит.
    Мужчина взмахнул ножом и вонзил его в спину противника. Вонзил по самую рукоять.
    Потасовка мгновенно прекратилась. Но не поножовщина. Резким движением мужчина, лежавший снизу, выдернул нож, снова взмахнул им и нанес новый удар, уже в другое место. Мужчина сверху, не сопротивляясь, просто откинулся назад. Второму мужчине этого было мало. Он опять выдернул нож и ударил в третий раз. Потом некоторое время оба мужчины неподвижно лежали на полу. Один из них, наконец, отдышался. Другой, напротив, дышать перестал совсем.
    Побитый мужчина с трудом поднялся на ноги и пощупал рукой свою челюсть. Потом он и женщина уставились на тело, лежавшее у их ног.
    — Он умер? — услышал Бадди испуганный голос женщины.
    — Сейчас проверю.
    Мужчина опустился на колени и просунул ладонь под грудь лежавшего. Потом он убрал руку, вытащил нож из спины жертвы, поднялся на ноги и, посмотрев на женщину, коротко кивнул головой.
    — Черт возьми! — выдохнула она. — Мы его убили! Что нам теперь делать, Джо?
    Женщина говорила негромко, но в комнате теперь было так тихо, что Бадди мог отчетливо слышать каждое слово, как будто он стоял совсем рядом.
    Мужчина схватил женщину за руку.
    — Успокойся. Убийства происходят часто. Думаю, никто ни о чем не узнает. Просто не впадай в панику, вот и все. Мы выкрутимся.
    Он не отпускал ее руку, пока не убедился, что женщина немного пришла в себя. Потом мужчина окинул взглядом комнату.
    — Дай мне каких-нибудь газет. Я не хочу, чтобы на полу оставались следы крови.
    Он снова опустился на колени и затолкал газеты под тело со всех сторон. Потом сказал женщине:
    — Проверь за дверью. Посмотри, нет ли там кого, кто мог все услышать? Открывай медленно и осторожно. Давай!
    Женщина на цыпочках подошла к двери, чуть-чуть приоткрыла ее и выглянула наружу. Затем она раскрыла дверь шире, высунула голову в коридор и посмотрела в обе стороны. После этого она закрыла дверь и вернулась к мужчине.
    — Вокруг ни души, — сказала она.
    — Отлично. Теперь проверь окно. Посмотри, все ли в порядке снаружи. Штору не поднимай. Просто потихоньку выгляни в щелку.
   

  [̲̅2]

  
    Женщина стала приближаться к окну; прямо к тому месту, откуда за комнатой наблюдал Бадди. С каждым шагом она становилась все крупнее и крупнее. Ее голова скрылась из виду, а талия заслонила все пространство комнаты. Мальчик не мог пошевелиться; он был словно парализован. Щель под шторой была довольно узкой, но Бадди понимал, что через мгновение женщина посмотрит прямо ему в глаза. Он заставил себя отшатнуться от окна и перекатился на спину. На перилах пожарной лестницы болталось старое одеяло, вывешенное кем-то для проветривания. Бадди вцепился в него и потянул на себя. Он надеялся, что одеяло накроет его целиком. Не было времени поправлять его и разглаживать складки. Все, что мальчик успел сделать, это сжаться под одеялом в комок и молиться Богу, чтобы ни его рука, ни его нога не торчали наружу.
    — Тут внизу что-то белеет, — услышал Бадди голос женщины.
    Мальчик замер. Он даже перестал дышать, боясь, что его дыхание заставит одеяло колыхаться.
    — А, это одеяло, которое я вчера повесила, — с облегчением произнесла женщина. — Наверное, упало. Господи, на секунду мне даже показалось, что там кто-то лежит.
    — Не торчи там всю ночь, — прорычал мужчина.
    Полоска света исчезла, и Бадди понял, что женщина опустила штору до конца. Но даже после этого он еще минуту или две боялся пошевелиться. Потом мальчик осторожно высвободил из-под одеяла голову и снова посмотрел на окно. Да, теперь Бадди не мог видеть мужчину и женщину, но он все еще мог их слышать. Однако он не хотел больше тут оставаться. Лучше побыстрее спуститься вниз.
    Бадди, кстати, понимал, что если он мог слышать тех двоих, то и они могли его услышать. Поэтому он не должен был спешить. Пожарная лестница была старой и шаткой. В любой момент она могла заскрипеть. Мальчик вытянул руки и начал ползком пробираться по металлической площадке к перекладинам, ведущим вниз. Это напоминало плавание брассом, только по суше.
    Пока Бадди полз, он продолжал слышать голоса мужчины и женщины.
    — Вот его документы, — сказал мужчина. — Клифф Бристоль. Помощник капитана торгового судна. Это хорошо. Моряки исчезают довольно часто. И никто не задает вопросов. Надо удостовериться, что мы вытащили все из его карманов, чтобы никто не узнал, кто это был.
    — Да какая разница, как его зовут, — дрожащим голосом произнесла женщина. — Мы его убили. Ради Бога, Джо, давай выбираться отсюда!
    — Почему это мы должны уходить? — возразил мужчина. — Нам нужно просто вытащить его отсюда. Никто не видел, как он поднимался сюда с тобой. Никто не знает, что произошло. Если мы сейчас сбежим и оставим его здесь, за нами уже скоро будет погоня. А вот если мы останемся и будем вести себя как ни в чем не бывало, никто ничего не узнает.
    — Но как мы его вытащим, Джо?
    — Я тебе покажу. Принеси те два твоих чемодана и вытряхни из них вещи.
    Бадди уже спускался по ступенькам пожарной лестницы. Он двигался спиной вперед, нащупывая ногами перекладины, но его голова все еще была выше уровня лестничной площадки.
    — Он не влезет ни в один из чемоданов, — простонала женщина.
    — У меня все получится, — откликнулся мужчина, после чего сказал: — Принеси из ванной мою бритву.
    Подбородок Бадди коснулся края лестничной площадки, и мальчик почувствовал, что его сейчас стошнит. Пожарная лестница тихонько скрипнула, но в этот же миг женщина тоже издала испуганный возглас, и оба звука слились воедино.
    — Тебе не надо на это смотреть, — сказал мужчина. — Выйди за дверь и подожди там. Но предупреди меня, если услышишь, что кто-то идет.
    Бадди снова начал двигаться, еле сдерживая позывы рвоты.
    — Прежде чем уйдешь, дай мне все газеты, что у нас есть, — услышал мальчик голос мужчины. — И принеси то одеяло, которое висит за окном. Оно тоже пригодится.
    Извиваясь, как уж, Бадди заскользил вниз. И вот он почувствовал, как его ноги коснулись нижней площадки — площадки его собственного этажа, возле его собственного окна. Теперь он был в безопасности! Но его ботинки опустились на что-то мягкое. Бадди глянул вниз. Это было одеяло. Видимо, оно запуталось вокруг его ноги, и Бадди, от волнения не заметив этого, потащил одеяло за собой. Он отбросил одеяло в сторону (больше все равно ничего нельзя было успеть), перевалился через подоконник и оказался в своей квартире. Одеяло осталось лежать на площадке пожарной лестницы. Через мгновение лестницу залил неяркий свет, и Бадди услышал, как наверху поднялась оконная рама. Женщина пошла за своим одеялом.
    Потом мальчик услышал испуганный женский шепот:
    — Оно упало. Вон оно, внизу. Минуту назад оно было здесь, а теперь уже там.
    Мужчина, должно быть, приказал женщине пойти за одеялом и принести его. Свет погас. Наверное, мужчина погасил свет в комнате, чтобы женщина могла спуститься вниз, не будучи замеченной. Бадди услышал, как деревянная оконная рама поднялась до конца; а затем послышались тихие шаги по железной лестнице.
    В своей комнате мальчик прижался спиной к стене. Он увидел в окно, как светлое пятно одеяла взметнулось вверх и исчезло из виду. Потом Бадди снова услышал шепот женщины, как раз перед тем, как она забралась через подоконник в свою квартиру:
    — Странно. Ветра совсем нет. Как могло унести одеяло?
    Послышался звук опускаемой рамы, и все стихло.
    Бадди опустился на пол и на четвереньках подполз к своей кровати.
    Укрывшись одеялом с головой, он лежал в жаркой духоте летней ночи, но при этом дрожал, как в декабрьский холод. Руки и плечи мальчика покрылись гусиной кожей. Его еще долго трясло. Время от времени, даже под одеялом, он слышал, как наверху кто-то ходит, и, представляя себе, что там в этот момент происходило, он начинал дрожать с новой силой.
    Так продолжалось довольно долго. Потом все стихло. Сверху больше не доносилось звуков, как будто туда-сюда ворочают тяжелое тело, как будто там что-то режут и пилят. Бадди был весь покрыт потом. Простыня была насквозь влажной. Потом мальчик услышал, как открылась дверь, и в общем коридоре кто-то начал тихо спускаться по лестнице. Мимо его квартиры, и дальше вниз. Один раз что-то глухо ударило в стену. Возможно, это был чемодан. Бадди снова затрясло от страха и отвращения.
    Той ночью он так и не смог заснуть. Когда за окном забрезжил рассвет, Бадди услышал, как кто-то тихо поднимается по лестнице. На этот раз уже больше ничего не стукалось о стену. Потом дверь наверху закрылась, и все звуки стихли.
    Через некоторое время в соседней комнате проснулась и встала с постели мать Бадди. Она приготовила завтрак и позвала сына.
    Бадди оделся и поплелся завтракать. Мать, взглянув на него, сказала:
    — Ты что-то неважно выглядишь. Не заболел ли?
    Бадди отрицательно помотал головой, но отвечать не стал. Он хотел все рассказать отцу.
    Через пару минут пришел и его отец со своей ночной работы, и они все вместе сели за стол, как делали каждое утро. Для Бадди это был завтрак, а для отца — как бы ужин перед сном.
    Мальчик дождался, пока мать выйдет из комнаты, и вполголоса произнес:
    — Папа, я хочу тебе кое-что сказать.
    — Валяй, — ухмыльнулся отец.
    — Папа, над нами живут мужчина и женщина.
    — Знаю, — кивнул головой отец, подкладывая себе на тарелку немного бекона. — Для меня это не новость. Я видел, как они приходят и уходят. Кажется, их фамилия Скэнлон или Хэнлон… Что-то в этом роде.
    Бадди придвинул стул поближе и наклонился прямо к уху отца.
    — Папа, — выдохнул он, — ночью там наверху они убили человека, разрезали его тело на мелкие кусочки и засунули в два чемодана.
    Отец перестал жевать. Потом отложил нож и вилку. Потом медленно повернулся на стуле и пристально посмотрел на сына. На секунду Бадди показалось, что отцу, как и ему ночью, стало мерзко и неприятно. Но затем он понял, что отец снова разозлился. Разозлился на него, на Бадди.
    — Мэри, иди-ка сюда, — позвал отец жену.
    Мать Бадди остановилась на пороге.
    — Он опять за свое, — мрачно проворчал отец. — Я, кажется, говорил, чтобы ты не разрешала ему бегать по киношкам.
    Мать озабоченно прикусила губу.
    — Снова выдумываешь?
    — Нет, не выду... — начал протестовать мальчик.
    — Я бы даже постеснялся повторять все то, что он мне тут наговорил. Просто кровь стынет в жилах.
    Тыльной стороной ладони отец ударил сына по губам.
    — Заткнись немедленно, — сказал он. — Если я чего не выношу, так это лжецов. Особенно изощренных лжецов.
    — Что он сказал? — обеспокоенно спросила мать.
    — Тебе не стоит этого слышать, — возмущенно проронил отец, но все равно начал рассказывать. — Он сказал, что наверху, над нами, кого-то прикончили, а потом разрубили на куски и унесли в двух чемоданах.
    Мать Джонни прикрыла рот рукой, как будто ей вдруг стало дурно.
    — Келлерманы? — выдохнула она недоверчиво. — О, Бадди, когда ты уже прекратишь выдумывать. Возводишь на людей напраслину. Миссис Келлерман кажется очень милой женщиной. Не далее как пару дней назад она приходила к нам одолжить стакан сахара. Когда мы сталкиваемся с ней на лестнице, она всегда улыбается и здоровается. Они оба вполне хорошие…
    — Вот таким он и вырастет, — перебил ее отец. — С этим парнем что-то не так. Угораздило же заиметь такого сына! Не знаю, откуда это у него. Я таким не был. Мой брат Эд, упокой Господь его душу, тоже таким не был. Ты такой не была. И все твои родственники — нормальные люди. Но я выбью из него эту дурь, уж будьте уверены.
    Отец начал закатывать рукав рубашки, потом отодвинул свой стул.
    — Пойдем в другую комнату.
    У двери он дал сыну еще один шанс.
    — Скажи, что все это неправда.
    — Но я их видел. Я смотрел в окно… — беспомощно пролепетал Бадди.
    Отец сурово сдвинул брови.
    — Ладно, заходи, — и он закрыл за собой дверь.
    Бадди было не очень больно, да и экзекуция длилась не слишком долго. Его отец, в принципе, не был злобным деспотом. Он был просто рациональным человеком, который четко для себя усвоил, что правильно, а что неправильно. Он и лупил-то Бадди вполсилы, добиваясь того, чтобы мальчик всего лишь вскрикивал, но не стараясь нанести серьезных увечий.
    Закончив с наказанием, отец сказал шмыгавшему носом Бадди:
    — Ну, будешь еще выдумывать всякую ерунду?
    Бадди был достаточно умен, чтобы не лезть на рожон.
    — Нет, сэр, — покорно произнес он. — Я не буду ничего выдумывать.
    И мальчик направился к двери.
    Но отец еще не закончил разговор.
    — Ты готов признать, что все, о чем ты мне рассказал за столом, неправда?
    Бадди замер на месте.
    — Отвечай, — строго промолвил отец. — Было такое или нет?
    Бадди оказался перед дилеммой, с которой он не мог справиться. Его наказали, потому что он сказал то, что, по мнению родителей, было неправдой. Теперь он должен был соврать. Если он скажет правду, это будет названо ложью, а если солжет, то сделает именно то, за что его наказывают.
    Мальчик попытался обойти щекотливую ситуацию, задав свой вопрос:
    — Вот когда ты… когда ты что-то видишь собственными глазами, это правда?
    — Ну а как же, — раздраженно ответил отец. — Ты достаточно взрослый, чтобы это знать! Тебе же не два годика.
    — Так вот, я это видел. Значит, это должно быть правдой.
    На этот раз отец по-настоящему взбеленился. Он схватил Бадди за шиворот, оттащил его от двери, и по всему было похоже, что сейчас он задаст сыну такую взбучку, какой еще никогда не бывало. Однако отец не стал бить сына. Вместо этого он вынул ключ из замочной скважины, открыл дверь и вставил ключ в замок с другой стороны.
    — Ты останешься в этой комнате, пока не будешь готов признать, что все это было гнусной и наглой ложью! — гневно сказал он. — Если потребуется, будешь сидеть тут весь день. Ты это заслужил.
    Отец вышел из комнаты, захлопнул за собой дверь и запер Бадди снаружи. Потом он вынул ключ из замка, чтобы мать Бадди, сжалившись над сыном, не выпустила его, пока он, глава семейства, будет спать.
    

  [̲̅3]

  
    Бадди уселся на стул, уныло свесил голову и попытался разрешить головоломку. Его наказывали за то, что он делал именно так, как пытались в него вколотить: придерживался правды. Мальчик слышал, как в соседней комнате ходит его отец, собираясь ложиться спать; слышал, как, падая на пол, один за другим стукнули его ботинки, а затем заскрипели пружины кровати. После этого наступила тишина. Отец будет спать весь день, до позднего вечера. Но, может быть, мама выпустит Бадди, прежде чем она уйдет на работу.
    Мальчик подошел к двери и начал потихоньку дергать ручку взад-вперед, стараясь привлечь внимание матери.
    — Мама, — прошептал он, приблизив губы к замочной скважине. — Эй, мама.
    Через некоторое время он услышал, как мать на цыпочках подошла с другой стороны.
    — Мам, выпусти меня.
    — Это для твоего же блага, Бадди, — прошептала мать в ответ. — Я не могу тебя выпустить, пока ты не признаешься, что солгал. Отец запретил тебя выпускать. Бадди, ты берешь свои слова обратно?
    — Нет, — вздохнул Бадди.
    Он отошел от двери и, обескураженный, снова уселся на стул.
    Что было делать, когда даже собственные родители ему не верят? Куда обратиться? Он должен кому-то обо всем рассказать. Если этого не сделать, это будет так же плохо, как... так же плохо, как если бы он был одним из тех, кто это сделал. Бадди уже не боялся так, как ночью, потому что за окном светило утреннее солнце; но он по-прежнему ощущал в животе легкие позывы к тошноте, как только вспоминал о ночном кошмаре. Он должен кому-то все рассказать.
    Вдруг мальчик поднял голову и посмотрел на окно. Как он не подумал об этом раньше? Не о том, чтобы выбраться наружу, перемахнув через подоконник. Он и так знал, что может это сделать: окно запиралось изнутри. Но до сих пор он не пытался улизнуть таким образом, потому что хотел заставить родителей поверить ему. Но раз уж они ему не верят… Есть еще одно место, где, возможно, его не будут обвинять во вранье. Это именно то, что взрослые всегда делают в первую очередь, когда оказываются в затруднительном положении. Почему ребенок не может поступить так же? Полиция. Вот где нужно все рассказать. Полицейские обязаны выслушать. Даже отец, если бы он поверил, должен был бы все рассказать полиции. Но раз отец не верит, он, Бадди, сделает все сам.
    Мальчик встал, подошел к окну, осторожно поднял раму и выбрался на пожарную лестницу. Легче простого. В его возрасте это было все равно, как выйти в дверь. Потом он снова опустил раму, но не конца, а оставил внизу небольшую щель, чтобы, когда вернется, можно было просунуть пальцы и снова поднять раму. Он все расскажет в полиции, а потом придет назад, влезет через окно в комнату и будет там, когда отец проснется и отопрет дверь. И пусть дальше этим делом занимаются те, кому положено.
    Бадди спустился по пожарной лестнице, спрыгнув там, где последняя секция ступеней была поднята над землей. Потом он прошел через подвал и вышел к парадной двери дома, никого не встретив по пути. Мальчик быстро отбежал от крыльца, чтобы его не увидели знакомые, например соседи, которые позже могли случайно рассказать о его перемещениях. Благополучно завернув за угол, он остановился и попытался собраться с мыслями.
    Итак, нужно сообщить в полицию!
    По такому важному делу лучше было пойти в полицейский участок, вместо того чтобы просто рассказать обо всем первому попавшемуся уличному патрульному. Бадди, конечно, побаивался полицейских участков, но если вы ничего плохого не сделали, то, наверное, было достаточно безопасно зайти в один из них. Он не знал, где именно находится ближайший участок, но понимал, что тот должен быть где-то неподалеку. Бадди увидел лавочника, подметавшего тротуар перед своим магазинчиком, набрался храбрости и подошел к мужчине.
    — Скажите, мистер, как пройти к полицейскому участку, — спросил он.
    — Откуда мне знать? — хрипло отозвался мужчина. — Я что, телефонный справочник? Смотри под ноги. Не видишь, я подметаю?
    Бадди попятился. Однако мужчина натолкнул его на мысль. Мальчик повернулся и пошел искать аптеку, а когда отыскал, то зашел внутрь и заглянул в телефонный справочник, который был цепочкой прикован к стене возле стойки. Бадди узнал, где находится ближайший участок, и направился по указанному в справочнике адресу. Когда он добрался до нужного места, его на минуту вновь охватил инстинктивный страх, свойственный мальчишкам, для которых копы всегда были естественными врагами. Мальчик немного поболтался снаружи, а потом, увидев, как в дверь участка спокойно прошествовал какой-то бродячий кот, набрался храбрости и тоже зашел внутрь.
    Мужчина за стойкой долгое время не обращал на мальчика никакого внимания. Он был занят просмотром каких-то бумаг. Бадди просто стоял и ждал, боясь заговорить первым.
    Наконец полицейский спросил:
    — В чем дело, сынок? Потерял собаку?
    — Нет, сэр, — робко ответил Бадди. — Я... я хочу кое о чем рассказать.
    Дежурный сержант рассеянно ухмыльнулся, продолжая смотреть в свои бумаги.
    — И о чем же ты хочешь рассказать?
    Бадди с опаской оглянулся, как будто боялся, что его кто-нибудь может подслушать.
    — Это очень серьезно, — сглотнув, сказал он. — Это про человека, которого убили.
    Сержант оторвался от бумаг и внимательно посмотрел на мальчика.
    — Тебе что-то известно о том, что убили человека?
    — Да, сэр. Этой ночью. И я подумал, что нужно вам об этом сказать.
    Бадди сомневался, что такой информации будет достаточно, и он сразу сможет уйти домой. Нет, полицейским ведь будут нужны адрес и имена. Они же этого всего не знают.
    Сержант почесал подбородок.
    — Слушай, парень, ты же не шутки шутить сюда пришел?
    — Нет, сэр, — уверенно ответил Бадди.
    — Ладно, тогда слушай. Это не совсем по моей части. Видишь вон тот коридор, рядом с часами? Пойдешь по нему и зайдешь во вторую дверь. Там все расскажешь. Только не заходи в первую дверь, иначе попадешь к злому дядьке, который сожрет тебя на завтрак. Ну, давай.
    Бадди подошел к арке, ведущей в коридор, и нерешительно оглянулся.
    — Вторая дверь, — напомнил ему сержант.
    Мальчик двинулся дальше. Ужасную первую дверь он обогнул по широкой дуге, прижимаясь к противоположной стене. Потом он постучал в следующую дверь, и ему вдруг стало так же страшно, как если бы это был кабинет директора школы. И даже еще страшнее.
    — Войдите, — послышался чей-то голос.
    Мальчик замер в нерешительности.
    — Да входите уже! — повторил голос с оттенком раздражения.
    Теперь оставаться снаружи было хуже, чем войти внутрь. Бадди сделал глубокий вдох, задержал дыхание и, втянув голову в плечи, открыл дверь. Переступив порог, он вспомнил, что дверь нужно за собой закрыть. Когда в кабинете директора школы он не закрывал за собой дверь, ему приходилось выходить в коридор и стучаться заново.
    В кабинете за столом сидел мужчина. Его глаза были устремлены в точку на высоте примерно шести футов от пола. Ничего не увидев, он опустил взгляд до уровня четырех футов и лишь тогда заметил мальчика.
    — В чем дело? — прорычал мужчина. — Как ты сюда попал?
    Первая часть вопроса, похоже, была адресована не Бадди, а потолочному светильнику или чему-то в этом роде.
    Мальчику пришлось второй раз проходить одну и ту же процедуру, и удовольствия ему это не доставило.
    Мужчина просто смотрел на него неподвижным взглядом. В своем воображении Бадди рисовал картину всеобщего возбуждения: участок должен был напоминать пчелиный улей, патрульные машины с мигалками должны были срываться с места, отовсюду должны были доноситься короткие, резкие приказы. Так всегда было в кинофильмах. Стоило кому-то на экране лишь заикнуться об убийстве, как все приходило в движение, все начинали бегать и суетиться. А здесь, в реальном мире, мужчина сидел за столом и просто смотрел на Бадди, пока тот рассказывал об увиденном и услышанном ночью.
    Он задал самые обычные вопросы: “Как тебя зовут, сынок?” и “Где ты живешь?”.
    Бадди ответил.
    — Слушай, парень, тебе когда-нибудь снились кошмары? — задал мужчина и такой странный вопрос. — Ну, типа, плохие сны, которые пугали тебя до смерти?
    — Да, конечно, — довольно неосторожно ответил Бадди. — Много раз.
    Мужчина ткнул пальцем в похожую на коробку штуковину на своем столе и сказал:
    — Росс, зайди-ка сюда.
    В кабинет вошел еще один мужчина. На нем, как и на хозяине кабинета, тоже не было формы, что в глазах Бадди несколько снизило авторитет обоих. Мужчины о чем-то пошептались. Мальчик не слышал, что они говорили, но понимал, что разговор, скорее всего, идет о нем, поскольку взрослые время от времени бросали на него быстрые взгляды.
    Мужчины вели себя как-то не так. Они должны были выглядеть… ну… обеспокоенными, что ли; взволнованными тем, о чем рассказал им Бадди. Вместо этого вид у мужчин был просто немного удивленный. Затем первый снова обратился к мальчику.
    — Значит, ты видел, как они его разрезали и…
    Все было не совсем так, и Бадди решил указать на это. Он пришел сюда не для того, чтобы сочинять истории, хотя еще пару недель назад он с радостью ухватился бы за такую возможность.
    — Нет, сэр, — сказал он, — я этого не видел. Я только слышал, как они говорили, что собираются это сделать. Но...
    Однако прежде чем он успел подтвердить, что действительно видел, как мужчина упал и как нож трижды вонзился в его тело, детектив перебил мальчика очередным вопросом. Поэтому могло сложиться впечатление, будто Бадди опровергает свои же собственные слова.
    — Ты рассказал об этом родителям?
    Это был плохой признак, и кому, как не Бадди, было об этом знать.
    — Рассказал, — с неохотой пробормотал он.
    — Тогда почему они не пришли сами, а вместо этого прислали тебя?
    Бадди промолчал.
    — Давай-ка, сынок, говори.
    Копам нужно было говорить правду. Врать полиции — серьезный проступок. Даже если копы и в штатском.
    — Они мне не поверили, — выдохнул мальчик.
    — Почему не поверили?
    — Они... они думают, что я всегда все выдумываю.
    Бадди увидел, как копы посмотрели друг на друга, и сразу понял, что это значит. Битву он уже проиграл. Полицейские встали на сторону его отца.
    — Вот как! А ты всегда все выдумываешь?
    Копам надо сказать правду.
    — Раньше я выдумывал. Часто. Но не в этот раз. Сейчас я ничего не придумываю.
    Бадди заметил, как один из мужчин легонько стукнул пальцем себе по лбу. Этот жест не предназначался для глаз мальчика: все было сделано очень быстро. Но Бадди успел заметить.
    — Сынок, а ты точно знаешь, когда ты выдумываешь, а когда нет?
    — Знаю! Честное слово! — в отчаянии воскликнул мальчик. — Я не выдумываю! Я больше никого не обманываю!
    Не очень сильный аргумент. Бадди сразу это понял. Копы загнали его в угол.
    — Сынок, мы пошлем кого-нибудь и проверим, — пообещал первый мужчина, поворачиваясь ко второму. — Росс, пойди туда и осмотрись. Не слишком усердствуй. Дело неофициальное. Сделай вид, что распространяешь подписку на журнал. Или нет, лучше говори, что продаешь электробритвы — это будет ближе к теме. У меня в шкафчике лежит одна. Можешь ее взять в качестве образца. Куда идти? — он вопросительно взглянул на Бадди.
    — Шестой этаж, прямо над нашей квартирой.
    — Ладно, пойду пройдусь, — неохотно промолвил Росс, однако же сразу вышел за дверь.
    — А ты, сынок, подожди в коридоре, — сказал первый мужчина. — Присядь там на скамейку.
   

  [̲̅4]

  
    Бадди вышел в коридор и уселся на деревянную скамейку.
    Прошло не больше получаса, как вернулся Росс и молча проследовал в кабинет. Бадди с надеждой ожидал, что сейчас начнется беготня, и отовсюду посыплются приказы. Однако ничего не происходило. Никто никуда не бежал. Все, что слышал мальчик через матовое стекло в двери кабинета, это то, как Росс ворчал и даже негромко ругался, а другой мужчина посмеивался, как обычно бывает, когда кто-то над кем-то шутит. Потом в кабинет снова позвали Бадди.
    Росс бросил на мальчика хмурый взгляд. Другой мужчина попытался стереть со своего лица ухмылку. Он опустил книзу кончики губ, чтобы выглядеть более серьезно.
    — Ответь мне, сынок, — сказал он, — ты же можешь из своей комнаты слышать все, что происходит в квартире наверху? Потолок ведь довольно тонкий?
    — Д-да.
    Отвечая мужчине, Бадди слегка запнулся, гадая, что будет дальше.
    — Ну, так вот. То, что ты слышал, было просто радиопередачей.
    — У них в квартире не было радио.
    — Нет, было, — с недовольным видом проговорил Росс. — Я ведь только что был в вашем доме и все видел сам. Да это радио слышно по всему подъезду. Я прослужил в полиции четырнадцать лет, а теперь какой-то мальчишка будет говорить мне, что я видел, а чего не видел!
    — Будет тебе, Росс, — попытался успокоить коллегу второй мужчина.
    — Да я же видел все через окно! — воскликнул Бадди.
    — Сынок, это все равно могло быть радио. Ты сам сказал, что видел не все, а кое-что только слышал. Ты мог заглядывать в окно, но при этом слышать радиопередачу.
    — В котором часу ты там был? — рявкнул Росс на Бадди.
    — Н-не знаю. Была… была ночь. У нас есть будильник, но в темноте его не видно.
    Росс досадливо развел руками.
    — Это была передача о борьбе с преступниками, — сварливо сказал он. — Она идет с одиннадцати до двенадцати. И вчера была среда. Ты что, даже этого не знаешь? Женщина сама мне сказала, что слушала передачу. А ее муж, который терпеть не может такие программы, не разговаривал с ней потом целый час. Она вспомнила, что включила радиоприемник слишком громко, просто чтобы досадить мужу. Похоже на правду?
    Второй мужчина вопросительно поднял брови, а Бадди уткнулся взглядом в пол.
    Между тем Росс продолжал — с явной издевкой:
    — Кстати, ее муж пользуется безопасной бритвой. Она даже принесла и показала мне его станок. Ты когда-нибудь пробовал перерезать что-нибудь таким лезвием? И, да, в комнате стояли два приоткрытых чемодана. Я заглянул в них, когда притворился, будто случайно уронил карандаш, и наклонился, чтобы поднять его с пола. В чемоданах не было ничего, кроме мужских рубашек и женского белья. Да и чемоданы совсем старые и потрепанные. Наклеенные на них этикетки отелей давно выцвели. Я не думаю, что такие скряги, как эти двое, стали бы приобретать четыре чемодана, по паре на каждого. И даже если бы это было так, то я не думаю, что они упаковали бы все в два лучших чемодана, а два худших оставили себе. Мне представляется, что все было бы наоборот. И, наконец, у них до сих пор есть газеты двухнедельной давности. Я лично сумел разглядеть даты на первых страницах. И что же тогда они должны были использовать, чтобы не оставить следов? Бумажные носовые платки?
    Росс начал протягивать руку к Бадди, словно намереваясь схватить мальчика за ухо. Второй мужчина, усмехнувшись, удержал своего коллегу за локоть.
    — Полегче, приятель.
    Росс чертыхнулся и вышел из кабинета, хлопнув за собой дверью.
    Мужчина за столом вызвал еще одного копа: на этот раз явился полицейский в форме. На какое-то мгновение Бадди показалось, что его прямо сейчас арестуют, и сердце мальчика ушло в пятки.
    — Лайонс, проводи этого парнишку домой.
    — Только не через парадный вход, — взмолился Бадди. — Я могу войти так же, как вышел.
    — Сынок, мы просто хотим убедиться, что ты благополучно доберешься до дома. Хватит тебе на сегодня приключений.
    После этих слов Бадди вместе с его рассказом был выпровожен за дверь.
    Мальчик знал, что спорить с полицейскими бесполезно, только себе хуже сделаешь. Он покорно поплелся за копом.
    Когда они зашли в дом и стали подниматься по лестнице, малышка Кармоди со второго этажа выглянула из-за своей двери и закричала сестре:
    — Ой, Бадди арестовали!
    — И вовсе не арестовали, — с легким негодованием возразил мальчик. — Меня просто провожают домой.
    Они остановились перед дверью его собственной квартиры.
    — Сюда, сынок?
    Бадди вздрогнул. Неужели коп хочет зайти внутрь!
    Полицейский постучал. Дверь открыла мать Бадди. Наверное, она сегодня идет на работу позже, раз все еще дома. Лицо матери побледнело.
    — Не пугайтесь, леди, — постарался успокоить женщину коп. — Он просто пришел к нам и рассказал забавную историю. Мы решили, что лучше вернуть его домой.
    — Бадди! — воскликнула мать. — Ты все это рассказал в полиции?
    — Часто он так развлекается? — спросил полицейский.
    — Все время! Постоянно! Но никогда еще он не придумывал таких ужасов.
    — Дело плохо. Я бы посоветовал вам поговорить с директором его школы или даже обратиться к врачу.
    Послышался тихий скрип ступенек. С верхнего этажа по лестнице спускалась женщина по фамилии Келлерман. Она остановилась и спокойно, но с любопытством, посмотрела на говоривших.
    Полицейский даже не повернул к ней головы.
    — Что ж, мне пора возвращаться, — сказал он, коснулся козырька своей фуражки и ушел.
    Бадди охватила паника.
    — Мама, быстрее заходи, — прошептал он и потянул мать в комнату.
    — Ну уж нет. Ты сейчас же извинишься перед нашей соседкой. Скажешь ей, что сожалеешь…
    Женщина приветливо улыбнулась. Мать Бадди улыбнулась ей в ответ.
    — Что-то случилось? — спросила женщина.
    — Нет, ничего такого, — ответила мать Бадди.
    — Тут был полицейский.
    — Бадди совершил нехороший поступок.
    Мать попыталась вытолкнуть сына вперед.
    — А ну-ка, извинись!
    Бадди попятился, стараясь спрятаться за спину матери.
    — Он выглядит очень хорошим мальчиком, — дружелюбно промолвила женщина. — Что он такого сделал?
    — Нет, он не хороший мальчик, — твердо сказала мать Бадди. — Он много выдумывает. Рассказывает о людях разные вещи. Ужасные вещи. То, чего на самом деле не было. Это очень неприятно, особенно когда люди живут с нами в одном доме...
    Она не договорила.
    Женщина холодно посмотрела на Бадди. В ее глазах засветилось понимание. Возможно, она подумала об одеяле, которое внезапно упало с перил пожарной лестницы, когда не было никакого ветра. Возможно также, она подумала о коммивояжере, который продавал электробритвы и задавал слишком много вопросов. Во взгляде женщины было что-то такое, что пронизывало Бадди насквозь. Будто сама Смерть смотрела на мальчика. Никогда раньше Бадди не встречал такого взгляда. Такого глубокого, такого холодного и такого опасного. Потом женщина улыбнулась. Выражение ее глаз осталось прежним, но губы сложились в улыбку.
    — Мальчишки всегда мальчишки, — слащаво сказала она.
    Потом женщина протянула руку, чтобы попытаться погладить Бадди или что-то в этом роде, но мальчик резко откинул голову назад, и женщине не удалось до него дотянуться.
    Она отвернулась и стала удаляться. Но пошла почему-то не вниз, а вверх по лестнице.
    — Вечно я что-нибудь забываю, — пробормотала женщина. — Мне же нужно отправить телеграмму.
    Бадди с ужасом понял, что она собирается все рассказать своему мужу. Прямо сейчас. Не теряя ни минуты.
    Мать яростно схватила Бадди за шиворот, втащила сына в квартиру и закрыла дверь. Однако мальчик не слышал, о чем говорила ему мать. Он думал только об одном.
    “Теперь она все знает! — билось в его мозгу. — Теперь они оба знают! Теперь они знают, кто это был!”
    Мать неверно истолковала состояние Бадди.
    — Ага, тебе стыдно! Я так и знала!
    Она достала ключ из-под подушки спящего отца, отперла дверь второй комнаты и, втолкнув туда Бадди, снова закрыла дверь на замок.
    — Я хотела тебя выпустить, но теперь ты будешь сидеть там до конца дня!
    До Бадди по-прежнему не доходил смысл слов его матери.
    “Теперь она знает! — повторял он про себя снова и снова. — Теперь они до меня доберутся!”
    Бадди слышал, как мать уходила на работу. Он остался один. Компанию ему составляло только тяжелое дыхание отца в соседней комнате. Страх потихоньку отпускал. Бадди знал, что пока его отец спит рядом, ему ничего не грозит. Они не смогут до него добраться. Поэтому он будет сидеть в комнате, и второй раз уже не станет вылезать в окно. Однако Бадди беспокоила мысль о том, что когда вечером отец уйдет на работу, они останутся в квартире только вдвоем с мамой.
    

  [̲̅5]

   
    Близился вечер. Солнце клонилось к закату, и вместе со сгущавшимися тенями к мальчику снова вернулся страх. Никогда раньше Бадди не испытывал ничего подобного. Ночь несла с собой реальную угрозу, и не было никого, кому без опаски можно было бы все рассказать. Никто не мог помочь: ни отец, ни мама, ни даже полиция. Полиция, которая стояла на страже порядка и защищала всех, кто не был мошенником или убийцей. Всех. Но только не его, Бадди. Вот уже и мама вернулась с работы. Бадди слышал, как она начала готовить ужин, потом разбудила отца. Он слышал, как его отец, одеваясь, ходит по комнате. Потом в замок был вставлен ключ, и дверь открылась. Бадди соскочил со стула, на котором до этого сидел, поджав колени к подбородку. Отец жестом велел сыну выходить.
    — Теперь ты будешь вести себя прилично? — хрипло спросил он. — Прекратишь уже эти выходки?
    — Да, сэр, — покорно ответил Бадди.
    — Иди ужинать.
    Все трое сели за стол.
    Бадди знал, что мать его не выдаст. Однако это произошло. Случайно. Ближе к концу ужина. Она неосторожно обмолвилась о том, что ее работодатель сделал ей выговор.
    — За что? — спросил отец.
    — Я опоздала на десять минут.
    — Почему ты опоздала? Ты же собиралась, как обычно.
    — Я уже почти выходила, и тут пришел полицейский, который...
    Она резко замолчала, но было уже поздно.
    — Какой еще полицейский?
    В конце концов отец заставил мать говорить.
    — Бадди улизнул из комнаты. Его привел домой полицейский...
    Отец схватил Бадди за плечо и резко стащил мальчика со стула.
    — Ты уже сегодня получил ремня. Хочешь еще?
    В этот момент раздался стук в дверь. Только это и спасло Бадди. Отец отпустил его и пошел открывать. Вернувшись через минуту, он с удивлением сказал:
    — Телеграмма. Тебе, Мэри.
    — От кого это?
    Мать с трепетом развернула телеграфный бланк, прочитала текст, а потом посмотрела на мужа.
    — Это от Эммы. У нее, должно быть, какие-то неприятности. Она хочет, чтобы я к ней приехала. Вот, слушай: “Пожалуйста, как только получишь телеграмму, немедленно выезжай ко мне”.
    Эмма была сестрой матери, и, таким образом, приходилась Бадди теткой. Она жила в районе Статен-Айленд.
    — Наверное, из-за детей, — продолжала говорить мать. — Должно быть, оба заболели. Одновременно.
    — Может, она сама заболела, — предположил отец. — Это еще хуже.
    — Если бы я могла с ней связаться! Вот к чему приводит отсутствие телефона.
    Мать начала спешно собираться.
    Бадди пришел в ужас.
    — Мама, не уходи! — взмолился он. — Это уловка. Это они прислали телеграмму. Они хотят, чтобы ты уехала, и тогда они до меня доберутся.
    — Ты опять начинаешь? — рявкнул отец и дал сыну подзатыльник. — Ты останешься в той комнате. Мэри, поторопись, а то приедешь к сестре уже за полночь. Об этом вруне я сам позабочусь. Подай-ка мне молоток и пару длинных гвоздей, — мрачно добавил он. — Больше этот парень никуда не улизнет.
    Отец вбил гвозди в оконную раму, намертво соединив ее с подоконником.
    — Теперь не убежишь. И можешь сколько душе угодно рассказывать свои истории четырем стенам.
    Мать погладила сына по голове.
    — Пожалуйста, будь хорошим мальчиком, слушайся своего отца.
    И она ушла.
    Теперь у Бадди остался всего один защитник. Но этот защитник ему не верил и не хотел ничего слышать. Однако мальчик сделал еще одну попытку.
    — Папа, не оставляй меня тут одного. Они придут и доберутся до меня. Папа, возьми меня с собой на завод. Я не буду тебе мешать. Честное слово, не буду.
    Отец зло посмотрел на сына.
    — Продолжай. Продолжай в том же духе. Завтра же ты отправишься к врачу. Я сам отведу тебя к психиатру и выясню, что с тобой не так.
    — Папа, не запирай дверь. Пожалуйста. Чтобы я мог убежать и спастись.
    Бадди вцепился в дверную ручку, но отец был сильнее и, несмотря на сопротивление сына, закрыл дверь.
    — Чтобы ты опять побежал в полицию и стал бы нас позорить? Ну уж, если ты так кого-то боишься, тогда тебе нужно радоваться, что я запираю дверь. Это защитит тебя, маленький врунишка, от кого бы то ни было.
    Клац! В замке повернулся ключ.
    Мальчик прижался лицом к дверному полотну и взмолился:
    — Папа, не оставляй ключ в замке. Забери его с собой.
    — Ключ останется в замочной скважине. Я не собираюсь рисковать. Вдруг я его где-нибудь уроню и потеряю.
    Совсем отчаявшись, Бадди начал колотить кулаками в дверь.
    — Папа, вернись! Возьми меня с собой! Не оставляй меня одного! Папа, я сознаюсь. Ничего не было.
    Отец, однако, уже был взбешен до последнего предела; ничто не могло заставить его смягчиться.
    — Вот вернусь с работы, — прохрипел он, — и всыплю тебе по первое число!
    Хлопнула входная дверь. Бадди остался один. Один — наедине с коварными врагами, наедине с неминуемой гибелью.
    Мальчик погасил свет. Так стало еще страшнее, но Бадди полагал, что в темноте будет безопаснее, чем на свету. Может, они подумают, что в комнате никого нет. Правда, надежды на это мало. Они наверняка следили за лестницей и видели, что отец Бадди ушел один.
    И вот наступила тишина. Во всяком случае ни сверху, ни из соседней комнаты не доносилось ни звука. Хотя кое-что можно было слышать снаружи: с улицы и с заднего двора. Приглушенные и совершенно безобидные звуки летнего вечера: работавшее радио, звон посуды, детский плач. Еще слишком рано. Еще было время. Нет ничего хуже, чем просто сидеть и ждать, когда все это произойдет. Послышался звон церковного колокола. Небольшая церковь Святой Агнессы располагалась в паре кварталов от их дома. Мальчик стал считать удары. Девять. Нет, вот еще один. Уже десять. Боже, как быстро летит время! Даже если в пути не будет никаких задержек, маме потребуется целых полтора часа, чтобы добраться до тети Эммы. Сначала нужно доехать до нижнего Манхэттена, потом переправиться на пароме через залив, а уже затем сесть на автобус, который едет по нужному маршруту. Также полтора часа требуется, чтобы вернуться назад. Это при условии, что мама сразу же уйдет от своей сестры. Но она ведь сразу не уйдет. Она побудет там некоторое время, даже после того, как поймет, что телеграмма была подложной. Мама не насторожится. Она всегда доверяла людям. Видела в каждом только хорошее. Она подумает, что это была просто какая-то безобидная шутка. А он, Бадди, будет сидеть тут один, по крайней мере, до часу ночи, а может быть, и дольше. И они это знали. Вот почему они не торопятся. Они хотят, чтобы все вокруг успокоилось, чтобы другие жильцы дома легли спать.
    Время от времени Бадди вставал со стула, подходил к двери и прислушивался. Ничего. Только тиканье часов в соседней комнате. Может, ему удастся вытолкнуть ключ из замочной скважины? Ключ упадет на пол, и он сможет дотянуться до него, просунув что-нибудь под дверь? Дверь была старая, слегка покосившаяся, и щель между ней и полом казалась вполне широкой.
    Вытолкнуть ключ оказалось довольно легко. Бадди сделал это при помощи огрызка карандаша, который завалялся у него в кармане. Он слышал, как ключ упал на пол. Тогда Бадди взял старую проволочную вешалку для одежды, которая имелась в комнате, просунул ее в щель между дверью и полом и начал водить из стороны в сторону, надеясь, что плоский крючок подцепит ключ, и он сможет затащить его к себе в комнату. Бадди слышал, как вешалка касается ключа, но всякий раз, когда он вытаскивал ее из щели, крючок оказывался пустым. Наконец мальчик перестал слышать позвякивание ключа и понял, что произошло. Он просто оттолкнул ключ дальше, и достать его теперь не было никакой возможности. Надежды Бадди рухнули.
    Вновь зазвонил церковный колокол. И снова мальчик стал считать удары. Одиннадцать. Неужели на попытки достать ключ он потратил целый час? В большинстве окон соседнего дома света уже не было. Умолкло и далекое радио. Если продержаться еще один час, может, ничего и не случится? Начиная с полуночи, время будет работать в его пользу. Мама уже будет ехать обратно, и…
    Внезапно Бадди насторожился. Прямо у себя над головой он услышал легкий скрип. Это оттуда. Первый звук из квартиры сверху. Хотят, чтобы их не услышали. По характеру скрипа можно было сказать, что кто-то передвигался на цыпочках. Скри-и-ип, скри-и-ип… Где-то с полминуты. Потом все стихло.
    Долгое время ничего не происходило. Мальчик боялся пошевелиться, боялся даже дышать. Потом раздался новый звук. С другой стороны. Снова шаги. Но не по деревянному полу, а по гулкому железу. И не над головой, а снаружи. Это был уже не скрип, а глухое лязганье.
    Взгляд мальчика метнулся к окну.
    Штора. Ему следовало подумать об этом раньше. Хорошо, что он догадался выключить свет. Даже при поднятой шторе никто не смог бы ничего разглядеть внутри комнаты. Но и сам Бадди тоже ничего особо не видел за окном. Серая темень, немного светлее, чем в комнате, вот и все. Однако, пока он смотрел, темень за окном сгущалась все сильнее. Как будто что-то неясное и размытое спускалось сверху.
    Бадди прижался спиной к стене и втянул голову в плечи, как черепаха, прячущаяся в свой панцирь. Неясный силуэт за окном был теперь совсем близко. Смутная фигура загораживала собой стекло, и на ней можно было рассмотреть нечто бледное, похожее на лицо.
    Внезапно в средней части силуэта появился яркий серебристый круг размером с яйцо, и длинный узкий луч света, пронзив стекло, ворвался в комнату. Луч начал медленно обшаривать внутреннее пространство, двигаясь от одной стены к другой. По ходу своего движения он вдобавок вычерчивал в воздухе белесые окружности. Может, если он, Бадди, пригнется пониже, то сможет поднырнуть под луч, и тот промахнется мимо цели. Мальчик сполз на пол и сжался в клубок так, что голова его оказалась ниже колен. Луч света шарил прямо над ним, по стене; и не было ничего, чем можно было бы прикрыться, ничего, за чем Бадди мог бы спрятаться. Внезапно луч метнулся вниз. Сноп света ослепил лицо мальчика.
    Свет погас так же внезапно, как и появился. В нем больше не было необходимости. Они увидели то, что им было нужно. Теперь они знали, что Бадди в комнате. И знали, что в комнате он один. Бадди услышал, как снаружи чьи-то пальцы стали шарить по оконной раме, пытаясь ее открыть. Рама не двигалась. Гвозди держали ее крепко. Туманный силуэт за окном медленно уплыл вверх и скрылся из виду. Пожарная лестница опустела. Зато этажом выше снова раздался скрип половиц. Теперь уже не такой медленный и осторожный, как раньше.
    Что же они станут делать дальше? Попытаются проникнуть в квартиру другим путем? Через общий коридор? Или оставят свои попытки добраться до Бадди? Нет, они не успокоятся. Они уже зашли слишком далеко, отправив фальшивую телеграмму. Сейчас или никогда. Больше у них такой возможности не будет.
    Колокол церкви Святой Агнессы пробил полчаса. Сердце мальчика стучало так быстро, словно он только что во весь дух пробежал целую милю.
   

  [̲̅6]

   
    На несколько минут наступила тишина. Как затишье перед бурей. Бадди дышал открытым ртом; только так он мог набрать в легкие достаточно воздуха. И все равно мальчику казалось, что он вот-вот задохнется. Потом что-то еле слышно лязгнуло. Звук донесся из соседней комнаты. Как будто кто-то из коридора пытался что-то делать с замком. Входная дверь начала медленно открываться. Бадди услышал, как скрипнула одна из петель. Потом дверь снова закрылась.
    Отмычка. Они использовали отмычку.
    Дощатый пол глухо постанывал под неслышными шагами, которые приближались прямо к двери, за которой находился мальчик, приближались к последнему рубежу.
    Сколько их было? Кто-то один? Или они пришли за ним оба?
    Они не стали включать свет. Боялись, что их могут увидеть с улицы. Они подошли к самой двери. Мальчику даже показалось, что он улавливает звук их дыхания. Дверная ручка начала медленно поворачиваться. Потом снова вернулась в первоначальное положение. Они пытаются открыть дверь. Хоть бы они не заметили ключ, лежавший на полу… Однако Бадди сразу же понял, что ключ им вовсе не нужен. У них есть отмычка, которой они открыли входную дверь.
    Может быть, ему удастся заклинить замок. Тем самым огрызком карандаша, которым ранее он вытолкнул ключ из замочной скважины. Бадди выхватил карандаш из кармана. Слишком быстро, слишком поспешно. Он уронил карандаш на пол и принялся шарить ладонями по полу в поисках спасительного огрызка. Нащупав карандаш, мальчик крепко зажал его в руке и осторожно двинулся к двери. В щели между полом и дверным полотном на мгновении е блеснул свет. После этого послышался лязг и в замочную скважину вонзился ключ.
    Поздно, слишком поздно! Теперь Бадди пришел конец.
    Мальчик огляделся в поисках чего-нибудь, что можно было бы прислонить к двери, чтобы выиграть хотя бы еще минутку. Ничего достаточно тяжелого. Только стул, на котором он сидел, но толку от него мало.
    Ключ скрежетал, вращаясь в замке.
    Бадди поднял стул и замахнулся им. Но не в сторону двери. Мальчик изо всех сил ударил стулом по оконному стеклу. С оглушительным звоном стекло разлетелось. И как раз в тот момент, когда дверь начала открываться. Бадди лихорадочно стал протискиваться в разбитое окно. Он почувствовал, как его одежда в нескольких местах зацепилась за куски стекла, торчавшие из рамы, но, к счастью, зазубренные осколки не коснулись его кожи. За спиной мальчик услышал тяжелый топот ног по деревянному полу. Чья-то рука хотела схватить его, но промахнулась. Разбитое стекло удержало преследователя. Он был слишком большой, чтобы рисковать, пытаясь выскочить в окно вслед за Бадди.
    Мальчик бросился вниз по пожарной лестнице. Поворот, еще поворот — и вот он спрыгнул на землю и побежал в подвал. В подвале было темно, однако Бадди знал все закоулки, поскольку частенько лазал там раньше. Он, правда, опасался, что если останется в подвале, они придут за ним прямо туда и отрежут путь к отступлению. Тогда они его точно убьют. Бадди нужно было открытое пространство, безопасная улица, где они не посмеют ничего сделать, где вокруг будут люди, которые смогут вмешаться и прийти ему на помощь.
    Мальчик рванулся вперед и по ступенькам, ведущим на улицу, выскочил на тротуар. Как раз в этот момент из двери парадного входа появился его преследователь. Мужчина увидел Бадди и бросился за ним. Бадди развернулся и стремглав помчался к повороту за угол. Но у мужчины ноги были длиннее, и он был сильнее; поэтому догнать мальчика было для него вопросом пары минут.
    Бадди добежал до угла и немного притормозил. Никого в поле зрения, никого вокруг, кто мог бы дать хоть какой-то шанс на защиту. Мужчина сзади быстро приближался. В каждый его шаг укладывалось три шага мальчика. Чтобы сравняться по скорости, Бадди пришлось бы бежать в три раза быстрее. Кстати, к погоне присоединилась и женщина, но она была пока далеко позади.
    Прямо перед собой Бадди увидел ряд мусорных баков, выстроившихся вдоль тротуара. Все они были доверху заполнены печной золой и ожидали последующего опорожнения. Баков было пять или шесть, и они образовывали подобие бастиона длиной около десяти ярдов. Мальчик понял, что дальше бежать бесполезно, тем более, что мужчина был уже от него на расстоянии двух вытянутых взрослых рук. И мужчина на бегу уже протягивал к нему руку.
    Бадди добежал до конца ряда мусорных баков, ухватился за край последнего — бак был полон, и поэтому не опрокинулся — и, внезапно развернувшись на сто восемьдесят градусов, оказался на другой стороне мусорной батареи. Мужчина, будучи взрослым и довольно массивным, не мог повторить такой же ловкий финт. Ему пришлось пробежать немного дальше и по широкой дуге снова выходить на линию погони. Теперь Бадди было легче удерживать дистанцию. Он скользил по узкому пространству между баками и стеной дома, а мужчина не мог ни дотянуться до него, ни отшвырнуть в сторону баки, которые были тяжелы от переполнявшей их золы. Однако Бадди понимал, что долго так не протянет. Женщина уже приближалась, и они с мужчиной быстро загнали бы его в ловушку. Он резко остановился, вплотную приблизился к одному из баков и по запястья погрузил обе руки в порошкообразную золу. Мужчина бросился к мальчику.
    Бадди взметнул руки вверх. Зола полетела прямо в лицо мужчине. Мальчик, не останавливаясь, еще пару раз повторил свой трюк, потом бросился в свободный проход и выскочил за пределы мусорных баков. Мужчина пока не мог его преследовать. Он стоял, пошатываясь, кашлял и тер глаза, пытаясь вернуть себе зрение. Из этой ситуации Бадди постарался извлечь максимум. Он побежал к следующему углу, свернул на новую улицу. Но это была лишь отсрочка, временное спасение. За его спиной снова замаячил мужчина, теперь уже разозленный до крайней степени. Он бежал за мальчиком, казалось, с удвоенной скоростью.
    Бадди заметил впереди себя движущуюся фигуру. Это был первый человек, которого он увидел на улице с начала погони. Мальчик подбежал к мужчине и дернул того за рукав. Он не мог говорить из-за сбитого дыхания. Судорожно дыша, Бадди продолжал одной рукой дергать мужчину за рукав, а другой указывал себе за спину.
    — Убирайся! — прохрипел мужчина, сам наполовину напуганный неожиданной атакой мальчика. — Чего тебе нужно?
    — Мис... тер... тот чело... век... за мной... гонит... ся!
    Вместо ответа мужчина сильно покачнулся, и они с Бадди едва не упали на землю.
    На лице мужчины расплылась блаженно-идиотская улыбка.
    — Что ты, малыш? Кто-то за тобой гонится?
    Пьяный. Ну, от этого помощи не жди. Пьяный вообще едва мог понять, что происходит вокруг.
    Бадди резко оттолкнул пьяницу. Тот завалился на землю. Преследователь споткнулся об упавшего и тоже распластался на тротуаре. Мальчик выиграл еще минуту или две. В конце улицы Бадди снова повернул за угол и выскочил на проспект. Здесь проходила трамвайная линия, и в тот момент, когда у проезжей части появился мальчик, к перекрестку как раз подъезжал трамвай одного из поздних маршрутов. Вовремя!
    Бадди был опытным ездоком на задних подножках трамваев: именно так он совершал большинство своих путешествий по городу. Он точно знал, куда надо поставить ноги и за что ухватиться руками. Он повернулся лицом в ту сторону, куда двигался трамвай, позволил вагону прогрохотать мимо, после чего сделал короткий рывок вперед, прыгнул и в следующий момент уже висел на задней подножке.
    Преследователь появился из-за поворота слишком поздно. Трамвай уже уносил Бадди прочь. Расстояние между мужчиной и мальчиком медленно, но верно, увеличивалось. Ноги проигрывали мотору, сила мышц — электричеству. Но мужчина не сдавался. Он продолжал бежать. Хотя каждый раз, когда Бадди оглядывался назад, мужчина, казалось, все больше и больше уменьшался в росте.
    — Остановите трамвай! — послышался сзади слабый крик.
    Кондуктор, очевидно, решил, что прохожий хочет проехаться бесплатно. Из-за кромки заднего стекла Бадди увидел, как он небрежно махнул рукой.
    Внезапно трамвай начал замедлять ход. Приближалась остановка. На тротуаре виднелось несколько людских фигур. Бадди лихорадочно пытался оценить расстояние между преследователем, трамваем и ожидавшими на обочине пассажирами. Мужчина все еще был примерно в два раза дальше от трамвая, чем трамвай от остановки. Если пассажиры быстро зайдут в вагон, и если трамвай немедленно тронется, тогда Бадди еще имеет шанс не быть пойманным.
    Лязгнув колесами, трамвай остановился. Впереди горел светофор. Зеленый. Люди на тротуаре — их было трое — зашевелились. Двое помогли третьей (это оказалась женщина) подняться в вагон. Потом они передали ей несколько корзин и свертков. Стоя на верхней ступеньке, женщина наклонилась и по очереди поцеловала своих провожатых.
    — До свидания, тетя Тилли. Счастливо добраться домой.
    — Спасибо за чудесно проведенное время.
    — Передавайте привет Сэму.
    — Минуточку, тетя Тилли! Ваш зонтик! Вот он!
    Вагоновожатый дал звонок, поторапливая провожающих. Трамвай слегка вздрогнул, собираясь двинуться вперед. Но тут зеленый свет погас. Светофор зажегся зловещим красным светом. Красным, как кровь, как огненная смерть. Смерть одного несчастного маленького мальчика.
    Трамвай послушно застыл на месте. А сзади в тишине слышалось: топ-топ, топ-топ. Преследователь быстро приближался. Бадди спрыгнул на землю, но было уже поздно. Мужчина схватил мальчика за горло и прижал его к задней стенке вагона, не давая возможности закричать.
    Погоня закончилась. Добыча была поймана.
    — Теперь ты у меня в руках, — прошипел мужчина.
    Сейчас трамвай уедет и оставит Бадди один на один с убийцей.
    Мальчик был слишком измучен, чтобы сопротивляться, да и мужчина был сильно измотан, чтобы делать что-то большее, чем просто удерживать свою жертву на месте. Несколько секунд они вот так просто стояли. Как будто взяли тайм-аут, ожидая сигнала для начала нового этапа борьбы.
    

  [̲̅7

    
    Вскоре подоспела и женщина. Она заговорила сухо и по-деловому — так, словно речь шла об уборке мусора.
    — Джо, уведи его с проезжей части. Не надо, чтобы его тут видели.
    Бадди сделал попытку вырваться, но все было бесполезно. Мужчина заломил ему руку за спину, заставив тем самым подчиниться. Боль в руке была слишком сильной, чтобы пробовать сопротивляться. Они вышли на тротуар и двинулись вдоль улицы. Зажатый между мужчиной и женщиной, Бадди потерял всякую способность к самостоятельным действиям.
    Неужели им никто не попадется навстречу? Неужели в этот поздний час все люди уже сидят по домам? Нет, к счастью, это не так. Вдалеке показались двое мужчин. Не качаются, идут прямо и уверенно. Трезвые как стеклышко. Мужчины, которых можно будет окликнуть. Они помогут. Они должны помочь. Мужчины приближались к Бадди и его похитителям. Конечно, Джо и женщина могли бы резко свернуть за угол и исчезнуть с проспекта. Но такое поведение у кого угодно могло сразу вызвать подозрение. Джо еще сильнее заломил руку Бадди и процедил сквозь зубы:
    — Одно только слово, и я сломаю тебе руку!
    Бадди подождал, пока двое мужчин не поравнялись с ними. Внутренне он уже настроился на страдания и боль, которые может причинить ему сломанная рука. Затем, улучив момент, он поднял ногу и яростно ударил пяткой по голени своего похитителя. От неожиданности Джо рефлекторно отпустил руку Бадди. Как в футбольном подкате, мальчик бросился в ноги проходивших мимо мужчин и вцепился руками в лодыжку одного из них.
    — Мистер, помогите мне! Мистер, пожалуйста!
    Мужчины остановились.
    — Что за?..
    — Послушайте! Вы должны мне поверить! — губы Бадди лихорадочно выплевывали слова. — Вчера ночью они убили человека! А теперь и меня хотят убить!
    Джо повел себя не так, как ожидал мальчик. Он не схватил его за шиворот и вообще никаким образом не стал проявлять злости или гнева. Аккуратно помог подняться на ноги и даже смахнул с одежды мальчика пыль. Внезапная перемена в действиях похитителя выбила Бадди из колеи и поставила его в невыгодное положение. Игра перешла в психологическую плоскость, а в этом Бадди был не силен.
    Итак, один ребенок и четверо взрослых. Взрослые, которые, скорее, поверят друг другу, чем маленькому мальчику.
    — Вот так он относится к родным отцу и матери, — с печальными нотками в голосе пробормотал Джо.
    Женщина отвернулась от мужчин, и ее плечи затряслись, как от рыданий.
    — Он не лгун, — продолжал Джо с родительской снисходительностью. — Просто он всегда что-то выдумывает и сам в это верит. Фантазер.
    — Это не мои родители! — в отчаянии закричал Бадди.
    — Ну, тогда скажи этим джентльменам, где ты живешь, — учтиво промолвил Джо.
    — Да, парень, назови-ка свой адрес, — вставил один из двоих незнакомцев.
    — Дом двадцать, на Холт-стрит! — поспешно, но неосторожно воскликнул Бадди.
    Джо быстро выхватил из кармана бумажник и раскрыл его, чтобы мужчины могли взглянуть на удостоверение личности.
    — На этот раз он хотя бы признает, что живет с нами, — печально сказал он. — Обычно…
    — Он украл из моей сумочки пять долларов, — со слезами на глазах вмешалась женщина, — Деньги, отложенные на оплату счета за газ. А он просто пошел в кино. Его не было с трех часов дня. Мы только сейчас его нашли.
    — Они убили человека, — взвизгнул Бадди. — Разрезали его бритвой.
    — Это было в фильме, который он только что смотрел, — сказал Джо, уныло покачивая головой.
    Теперь и женщина присела на корточки перед Бадди, с материнской заботливостью вытирая его лицо своим носовым платком.
    — Ты теперь будешь вести себя прилично? Пойдешь домой, как хороший мальчик?
    Двое прохожих определенно встали на сторону мнимых родителей. Слезы женщины, печальные вздохи мужчины произвели должный эффект.
    — Боже, Майк, как я рад, что никогда не был женат, — сказал один незнакомец другому, — если ты понимаешь, о чем я говорю.
    Второй назидательно поднял палец и сказал, обращаясь к Бадди:
    — Надо слушаться родителей и делать, что они говорят.
    Он отряхнул штанину в том месте, где Бадди цеплялся за нее, и оба мужчины отправились дальше по своим делам.
    Пока двое прохожих находились в пределах видимости, картина на тротуаре оставалась прежней. Женщина все так же сидела на корточках рядом с Бадди, но ее рука мертвой хваткой держала рубашку мальчика. Джо склонился к Бадди, как будто продолжал увещевать своего “сына”. Однако при этом он незаметно схватил руку мальчика и снова заломил ее ему за спину.
    — Ну, ты… маленький чертенок! — выдохнул он, почти не разжимая губ.
    — Джо, его надо посадить в такси. Нельзя держать его здесь, на улице.
    Женщина с мужчиной тихо о чем-то посовещались. Бадди расслышал лишь следующие слова:
    — …это место заброшено. Дети иногда там играют.
    Холодные мурашки пробежали по спине мальчика. Он не знал, что имели в виду его похитители, но это было что-то очень плохое. Настолько плохое, что они обсуждали это шепотом. Заброшенное место. Место, где совершаются темные дела, о которых, возможно, никто не узнает в течение многих лет.
    Мужчина поднял руку, и к бордюру подъехало такси. Похитители снова вошли в роль.
    — Это был последний раз, когда я взяла тебя с собой! — укоризненно заговорила женщина, украдкой поглядывая на водителя. — А теперь быстро полезай в машину!
    Женщина схватила Бадди за ноги, мужчина — за голову и плечи. Они втащили мальчика в салон, бросили на сиденье и крепко зажали между собой.
    — Угол Амхерст и Двадцать второй улицы, — сказал мужчина.
    Когда машина тронулась с места, он уголком рта прошептал женщине:
    — Наклонись немного вперед.
    Тело женщины на время заслонило Бадди от возможного взгляда водителя. Мужчина нанес мальчику короткий резкий удар снизу вверх. Перед глазами Бадди вспыхнули искры, а в ушах зазвенело. Он не лишился чувств, но на несколько минут впал в состояние полного отупения. Крошечные осколки зубной эмали щекотали его язык; из глаз текли слезы, хотя на самом деле Бадди не плакал.
    Такси остановилось на светофоре. Бадди медленно приходил в себя после удара. Он услышал, как где-то снаружи лязгнула металлическая дверца, и увидел на противоположной стороне улицы человека, который только что вышел из телефонной будки и неторопливо двинулся дальше по тротуару.
    Это был полицейский. Наконец-то! То, на что Бадди надеялся, о чем молился.
    Женщина, все еще державшая в руке носовой платок, казалось, догадалась о его намерениях. Она попыталась зажать мальчику рот, но Бадди повернул голову и впился зубами в ее пальцы. Женщина отпрянула, сдавленно вскрикнула и отдернула руку.
    Бадди заорал так громко, как было возможно в его стесненном положении.
    — Мистер офицер! Мистер полицейский! Помоги-и-ите!
    Полицейский обернулся на голос и неторопливо направился к такси. Детский крик о помощи — это не то же самое, что крик взрослого. Можно особо не спешить. Блюститель порядка заглянул в кабину такси и посмотрел на троих пассажиров. Он нисколько не насторожился. Подумаешь, невидаль какая… Ребенок в машине о чем-то крикнул.
    — В чем дело? — дружелюбно спросил полисмен. — Что за крики?
    — Этот негодник знает, что дома получит взбучку! — строгим голосом произнесла женщина. — Можете звать всех полицейских, молодой человек, но от наказания это вас не спасет!
    — Опасаешься порки? — понимающе ухмыльнулся полисмен. — Хорошая порка не повредила еще ни одному ребенку. Мой отец частенько меня порол… Но это что-то новенькое — жаловаться в полицию на родителей, чтобы избежать заслуженного наказания. Эти современные дети…
    — Однажды он даже включил пожарную сигнализацию, — добродушно пожаловался «отец», — лишь бы избежать ремня.
    Полицейский присвистнул.
    Водитель такси повернул голову и тоже включился в разговор.
    — У меня дома два таких же сорванца. Если бы они хоть вполовину досаждали мне так же, как этот щенок изводит тут своих родителей, я бы им головы поотрывал.
    — Они у-у-убили че-человека, — всхлипывал Бадди. — Ножом. По-потом разрезали на куски и…
    — Какие у него черные мысли, — неодобрительно покачал головой полицейский.
    Он наклонился ниже и внимательно вгляделся в искаженное отчаянием лицо Бадди.
    — Погоди-ка, малыш, я, кажется, тебя знаю.
    Наступила гробовая тишина. Сердце Бадди готово было выпрыгнуть из груди, как воздушный шарик. Наконец-то! Наконец-то…
    — А-а, я тебя вспомнил. Ты приходил сегодня утром в участок и рассказывал ту же историю. Оторвал людей от дел. Брандейдж, как последний дурак, даже послал кого-то все проверить. Видели бы вы потом его лицо! Он просто полыхал огнем. Ты тот самый парнишка. Я тебя помню. Одному из наших ребят пришлось отвести тебя домой, чтобы ты не путался под ногами. Вы его родители?
    — Думаете, мы стали бы все это терпеть, если бы не были его родителями? — с горечью в голосе спросил Джо.
    — Вы определенно заслужили мое сочувствие, — сказал полицейский и взял под козырек. — Везите его домой. И всыпьте хорошенько!
    Такси тронулось с места. Сердце мальчика упало. Неужели в этом мире взрослых никто ему не поверит? Неужели надо самому вначале стать взрослым, чтобы тебе поверили и не дали тебя убить? Бадди больше не пытался звать на помощь случайных прохожих, которые изредка появлялись на тротуаре. Какой в этом смысл? Они ему не помогут. Слезы текли из глаз мальчика, но он не издал ни звука.
    — К какому дому подъехать? — спросил водитель.
    — Остановите на углу, — ответил Джо. — Мы живем тут дальше всего в паре шагов.
    Он прямо в кабине расплатился за проезд, чтобы его руки не были заняты, когда придется выволакивать Бадди из машины.
    Такси остановилось на углу. Зажав с двух сторон мальчика, похитители выбрались из салона и торопливо зашагали прочь. Бадди не успевал поднимать ноги, которые наполовину волочились по земле. Такси развернулось и покатило по дороге в обратном направлении.
    — Как думаешь, он потом вспомнит наши лица? — обеспокоенно спросила женщина.
    — Главное, не наши лица, а лицо ребенка, — ответил Джо. — А его больше никто никогда не увидит.
    Как только такси скрылось из виду, похитители поменяли направление и пошли совсем по другой улице.
    — Вон туда, — кивнул головой Джо, указывая путь.
  

  [̲̅8]

   
    Это был заброшенный многоквартирный дом. Теперь нежилой, подготовленный к сносу, но пока еще не снесенный. Дом отбрасывал на тротуар густую тень, так что, если находиться прямо у стены, можно было оставаться незамеченным. От дома веяло полной безысходностью. Бадди понял, что здесь будет место его смерти.
    Они резко остановились.
    — Никого нет рядом? — настороженно спросил Джо.
    Он вдруг обнял мальчика за плечи. Но не оттого, что решил проявить сочувствие к своему пленнику. Джо крепко прижал Бадди к себе; одной рукой обхватил ему голову, а другой — зажал рот. У Бадди не было возможности укусить его так же, как ранее он укусил женщину. Хватка мужчины была настолько сильной, что мальчик не мог даже разжать челюсти.
    Джо потащил мальчика к казалось бы надежно заколоченному досками дверному проему. Но нет, одна доска оказалась едва прибитой. Джо отодвинул ее ногой, протиснулся внутрь и потянул Бадди за собой. Женщина последовала за ними и поставила доску на место. Все трое оказались в полной темноте. Здесь стояла ужасная вонь. Это был не просто запах старого здания. Это был запах смерти. Возможно, смерти, сокрытой в тех самых двух чемоданах.
    — Откуда ты узнал, что доска надорвана? — удивленно прошептала женщина.
    — А ты как думаешь? — со значением ответил Джо.
    — Здесь? — только и смогла выдохнуть женщина.
    Мужчина вытащил из кармана фонарик, включил его, осветив подножие лестницы, и сразу же выключил.
    — Стой тут. И не кури, — предупредил он женщину. — А я поднимусь наверх.
    Бадди понял, что его до сих пор не убили только из-за того, чтобы не тащить его тело наверх, чтобы он поднялся туда собственными ногами.
    Они с Джо стали подниматься по ступенькам. Хруст, хруст, шарк, шарк. Твердые шаги мужчины и волочащиеся ноги мальчика. От ужаса Бадди совсем потерял способность к сопротивлению. Да и толку в сопротивлении не было. Кричать бесполезно — толстые стены почти не пропускали звуков. И если ему на улице никто не мог помочь, то здесь уж и подавно.
    Джо изредка — на секунду-другую — включал фонарик, чтобы освещать путь. Это было похоже на белые знаки азбуки Морзе, выводимые на черной бумаге. Точка, точка, точка. Слово, которое могло означать только одно — смерть.
    Наконец они остановились, видимо, достигнув верхней площадки. Прямо над ними в крыше зияло разбитое окно, сквозь которое на темном небе можно было разглядеть несколько слабых звездочек. Джо прижал Бадди к стене, удерживая его одной рукой за горло. Потом снова включил фонарик и уже больше его не выключал. Положил фонарик на пол так, чтобы свет частично падал на него и на Бадди.
    Схватив уже двумя руками мальчика за горло, Джо начал его душить. Минута, может, полторы — это все, что ему было нужно.
    — Прощай, паренек, — с усмешкой пробормотал Джо.
    Однако, как известно, любое нормальное живое существо, когда его медленно, но верно убивают, сделает последнюю попытку к сопротивлению. От рук мужчины Бадди освободиться не мог. Но у него были свободны ноги. Джо не удосужился поставил мальчика на колени. Бадди не мог со свободного замаха пнуть мужчину в живот — тот находился слишком близко. Поэтому мальчик с силой ударил коленом вверх. Джо охнул, и его горячее дыхание обдало лицо Бадди. Смертельная хватка на горле мальчика ослабла, а мужчина одной рукой схватился за живот. Бадди понимал, что одного удара коленом недостаточно. Убийца так просто его не выпустит. Однако мужчина невольно предоставил ему пространство, в котором мальчик так отчаянно нуждался.
    Джо сделал шаг назад и, должно быть, наступил на свой фонарик, который, выскользнув из-под каблука мужчины, отлетел в сторону и начал вращаться, выхватывая из тьмы отдельные фрагменты лестничной площадки.
    Раздался треск дерева. Лестница вздрогнула. Потом послышался грохот, как будто что-то тяжелое рухнуло вниз, ломая прогнившие деревянные ступеньки. Свет фонарика еще раз скользнул по площадке, но луч ничего больше не высветил: ни Джо, ни лестничных перил. Ничего.
    А потом и сам фонарик улетел куда-то вниз.
    В следующее мгновение снизу послышался глухой стук. Как будто эхо, но только это было не эхо. Упало что-то тяжелое, наполненное плотью и костями.
    — Джо! — раздался приглушенный женский возглас.
    Вслед за этим вниз посыпались сломанные доски ступенек и перил: кланк, кланк, кланк! Женщина на первом этаже застонала, но ее стон вскоре оборвался. В воздух поднялись клубы штукатурной пыли. У Бадди засвербело в носу и защипало глаза.
    Стало очень тихо. Мальчик как будто оказался один в темноте. Что-то подсказывало ему, что пока не следует двигаться. Какой-то внутренний голос твердил: “Не двигайся, не шевели даже пальцем”.
    Это продолжалось недолго. Внизу вдруг послышались возбужденные голоса, словно с улицы в дом вбежали какие-то люди. Замелькали огоньки; а потом один мощный луч света прорезал темноту, устремился вверх, пошарил из стороны в сторону и, наконец, остановился на Бадди.
    Вся лестничная конструкция, ведущая вниз, исчезла. Из стены торчали чудом сохранившиеся здесь две узкие доски, и на них стоял мальчик. Как на книжной полке. Только полка эта была на высоте пяти этажей. До Бадди донесся голос, усиленный мегафоном. Голос звучал спокойно. Тон его был дружелюбным.
    — Закрой глаза, парень. Мы спустим тебя. Только не смотри вниз и держи глаза закрытыми. Думай о чем-нибудь другом. Знаешь таблицу умножения?
    Бадди осторожно кивнул, боясь слишком сильно шевелить головой.
    — Повторяй ее. Дважды два, дважды три... И держи глаза закрытыми. Ты в школе, перед тобой стоит учитель… И не меняй своего положения.
    Он ведь в шестом классе, разве они этого не знали? Таблицу умножения учат в первом.
    Однако Бадди все равно начал умножать в уме. Умножил на два. Умножил на три. Остановился.
    — Мистер! — крикнул он пронзительным, но ясным голосом. — Сколько мне еще стоять? У меня уже иголки с мурашками в ногах.
    — Хочешь, чтобы все прошло быстро и с некоторым риском, или медленно, но безопасно?
    — Быстро и с риском, — ответил Бадди. — У меня кружится голова.
    — Ладно, сынок, — прозвучал голос снизу. — У нас тут развернут пожарный тент. Ты его не сможешь увидеть, поэтому поверь нам на слово.
    — На пути могут торчать обломки досок, — тихо возразил другой голос, который случайно попал в зону действия мегафона.
    — Второй способ займет не меньше часа, а парню и так изрядно досталось, — негромко произнес первый голос и сразу же вновь обратился к Бадди. — Сынок, прижми руки к бокам. Ноги вместе. Открой глаза. И когда я досчитаю до трех, прыгай.
    — …три!
    
    Бадди казалось, что он летел вниз целую вечность. И вот его уже поднимают на ноги. Он спасен.
    Минуту или две мальчик плакал. Он и сам не знал, почему. Наверное, это были слезы, оставшиеся еще с того момента, когда Джо пытался его убить. Потом Бадди вытер глаза.
    Он надеялся, что никто не увидел его слез.
    — Я не плакал, — сказал он. — Просто пыль попала в глаза.
    — Мне тоже, — серьезно ответил детектив Росс, бывший недоброжелатель мальчика.
    И самым забавным было то, что глаза полицейского тоже подозрительно блестели.
    Джо лежал на полу. Мертвый. Его голова застряла между двумя досками. Женщину вынесли на носилках.
    — Мы вытащили из-под обломков лестницы два чемодана, — сказал кто-то рядом.
    — Лучше пока в них не заглядывать, — предупредил Росс.
    — Я уже заглянул, — сказал один из его коллег и поспешил на улицу, прижимая ладонь ко рту.
    Полицейские повезли Бадди на своей машине. Мальчик ехал на переднем сиденье, как важный человек.
    — Спасибо, что спасли меня, — сказал он.
    — Это не мы спасли тебя, сынок. Ты спас себя сам. Мы спешили, но опоздали всего на пару минут. Мы бы их, конечно, схватили, но могли не успеть спасти тебя.
    — Как вы узнали, куда надо ехать?
    — Напасть на след было легко. Полицейский тебя запомнил; таксист показал, где он вас высадил. Жаль, что мы начали слишком поздно.
    — Но почему вы вдруг поверили мне сейчас, если еще утром вы мне не верили?
    — Мы обратили внимание на некоторые мелочи, — сказал Росс. — Та женщина, Келлерман, сообщила точное название радиопередачи, которую ты, как предполагалось, слышал прошлой ночью. Это звучало вполне правдоподобно. И название, и время передачи — все совпадало. Однако своими словами женщина, можно сказать, спасла тебе сегодня жизнь. Потому что сегодня вечером я сам решил настроиться на эту радиостанцию. Не из-за подозрений, а просто для собственного развлечения. Захотелось самому послушать передачу. Это оказался детективный радиосериал, который транслируется каждый вечер в одно и то же время. Но только вот в конце передачи диктор извинился перед слушателями за то, что накануне очередная серия не вышла в эфир. Во вторник состоятся выборы, и радиостанция отдала это время одному из кандидатов. Поэтому то, что якобы ты слышал, никак не могло быть предвыборной речью!
    — Это была одна из мелочей, — продолжал полицейский. — Я снова отправился к ним на квартиру. Но было поздно: они, скорее всего, уже пустились за тобой в погоню. В квартире все было в полном порядке — так же, как я видел это в первый раз. Но когда я проходил мимо двери ванной, с крючка упало полотенце, а под ним оказался изрядно стертый ремешок для правки бритв. Такой ремешок используется только для открытых бритв, но никак не для безопасных. Вот эти мелочи и дали нам нужное направление для поисков... Все, Бадди, приехали. Твой дом. И сейчас я пойду с тобой.
    
    На улице уже начало светать, и когда Росс постучал в дверь, Бадди испуганно прошептал:
    — Отец мне теперь задаст! Ведь меня всю ночь не было дома.
    — Детективам порой приходится работать и ночью. Разве ты об этом не знал?
    Росс вынул из петлицы свой значок и приколол его к рубашке мальчика.
    Дверь распахнулась. На пороге стоял отец Бадди. Не говоря ни слова, он отвел руку назад.
    Полицейский протянул ладонь вперед, не давая свершиться экзекуции.
    — Остыньте, милейший. Нельзя поднимать руку на сотрудника Детективного бюро. Пусть даже этот сотрудник и находится еще на подготовительной ступени.

     Информационный блок | +

     Формат: Короткая повесть
     Название на языке оригинала: “The Boy Cried Murder” aka “Fire Escape” │ Первая публикация на языке оригинала: “Mystery Book Magazine”, март 1947 г.
     Другие публикации: “Dead Man's Blues”, J. B. Lippincott & Co, 1948 г.; “The Saint Detective Magazine”, сентябрь 1954 г.; “Murder in the First Reel” (антология под редакцией Билл Пронзини, Мартин Гринберг, Чарльз Во) 1985 г.; etc
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 25 декабря 2022 г., В. Краснов │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: “A Treasury of Stories”, 2017 г. ｢электронная версия｣

• “Авторучка”
     Поздним вечером все трое спустились в какой-то подвал. На пол падали тени. Теней было шесть. По две от каждого мужчины. Это были: Мойлан, более известный как Босс, Хэммонд, один из приспешников Мойлана, и некий субъект криминальной наружности по прозвищу Винт.
     Под потолком на крючке был подвешен торговый манекен, облаченный в некое подобие футбольной формы. К левой верхней стороне фуфайки был пришит накладной карман — примерно там, где в обычном костюме был бы карман внутренний.
     Босс склонился над столом, разглядывая при свете небольшой лампы два предмета. Это были две авторучки. Одинаковые, с колбами, стилизованными под мрамор, с тремя золотыми полосками (каждая чуть меньшей ширины, чем предыдущая) и с изображением маленьких позолоченных обезьяньих мордочек, украшавших оба конца корпуса каждой авторучки — сверху и снизу.
     — Это точные копии той ручки, которую Келлер носит с собой, — заверил Хэммонд Босса. — Их было заказано две штуки. И над ними уже поработали.
     Босс кисло посмотрел на Винта и проворчал:
     — Долго же ты возился.
     — Я хотел сделать все наилучшим образом, — запротестовал Винт, голос которого слегка дрожал. — Вы ведь дали понять, что торопиться некуда.
     — Может, и так, но я не хочу, чтобы все тянулось до скончания века.
     — Все будет нормально, — пообещал Винт. — Дайте мне одну авторучку, и я покажу вам, на что она способна.
     Мойланд быстро убрал свои руки за спину. В каждом его кулаке было зажато по авторучке.
     — Погоди, — сказал он. — Я не собираюсь рисковать, если они вдруг чем-то отличаются. Выбирай, не глядя.
     — Да они обе одинаковые, — усмехнулся Винт.
     Он коснулся правой руки Мойлана, и тот отдал ему авторучку, которая была зажата в правом кулаке, а другую оставил себе.
     Винт подошел к подвешенному манекену и аккуратно вставил авторучку в накладной карман так, чтобы она располагалась вертикально, как в жилете или нагрудном кармане любого пиджака.
     Затем он осторожно отодвинул стол к дальней стене, очевидно, в целях безопасности.
     — Отойдите подальше. Встаньте у стенки, — посоветовал Винт Мойлану и Хэммонду.
     — А что там наверху? — спросил Мойлан, взглянув на потолок. — Вдруг кто-нибудь услышит?
     — В доме, кроме меня, никого нет. Здание пустое. Поэтому я и снял подвал. Здесь удобно работать.
     В руке Винта появилось нечто едва заметное.
     — Это петля из конского волоса, — объяснил он. — Я собираюсь накинуть ее на поршенек заправки чернил — вот так. Это самый опасный момент.
     На эту процедуру у Винта ушло несколько мгновений.
     — Не волнуйтесь. Теперь все в порядке, — заверил он.
     Потом Винт достал из кармана моток бечевки. В отличие от конского волоса, бечевка была хорошо видна.
     — Я привязываю веревочку к конскому волосу. Вот так. Теперь все готово.
     Осторожно распуская бечевку, Винт начал пятиться от манекена. Он двигался назад до тех пор, пока не оказался примерно на том же расстоянии, что и Мойлан с Хэммондом, то есть в дальнем конце продолговатого прямоугольного подвала.
     — Все очень просто, — сказал Винт. — Работает по принципу обычной зажигалки. Внутри корпуса авторучки к заправочному поршню прикреплено кремневое колесико, которое соприкасается с зарядом. Когда вы тянете за поршень, чтобы набрать в ручку чернил, колесико высекает искру. Бум! И ни рук, ни лица… Детонатором является поршень. Вы можете писать этой ручкой — и ничего не произойдет. Можете даже уронить ее на пол, но не слишком с большой высоты — и все равно ничего не произойдет. Но когда вы потянете за поршень…
     
     Визгливый, радостный смех и то, как Винт потирал руки, были верными признаками скрытого безумия этого человека. Но это отнюдь не волновало Босса, который получал именно то, за что платил.
     — Не надо мне лекций, — хрипло сказал Мойлан. — Хочу знать, работает это или нет?
     — Сами увидите.
     Винт начал тянуть за бечевку.
     — Берегите глаза. Корпус ручки может…
     Мойланд и Хэммонд прикрыли глаза руками и прижались к стене. Винт резко дернул за бечевку. Последовала невыносимо яркая вспышка, осветившая весь подвал. Прогремел взрыв. Горячий воздух ударил мужчин по лицам, и на минуту они оглохли. Все вокруг заволокло дымом, который, однако, постепенно рассеялся.
     Мойлан и Хэммонд ошеломленно уставились друг на друга. Манекен словно испарился. Ошметки его фуфайки прилипли к стенам. Часть штукатурки с потолка обвалилась. Крючок, на котором раньше висел манекен, был пуст.
     Первым подал голос Винт.
     — Вы довольны? — торжествующе спросил он. — Сила взрыва примерно, как у ручной гранаты.
     Хэммонд сдавленно кашлял и отер со щеки кровавое пятно, появившееся в том месте, где кожу зацепил один из осколков авторучки.
     — Надо уходить, — выдохнул Мойлан. — Отдай ему пятьсот долларов и пошли отсюда!
     — Ты уверен, что другая сработает так же? — спросил Хэммонд у Винта.
     — Пропорции в них одинаковые. Результат вы только что сами видели. А какое естественное положение принимает, например, человек, когда вставляет ручку в горлышко бутылки с чернилами и тянет поршень вверх, чтобы набрать этих самых чернил? Он наклоняет лицо над бутылочкой, чтобы наблюдать, как поднимаются чернила. Ну, и взрыв тоже направлен вверх. Как я уже вам говорил, никаких…
     — Давай быстрее, — поторопил помощника Мойлан, открывая дверь, ведущую наружу.
     Хэммонд протянул Винту несколько купюр.
     — Получи. И держи рот на замке.
     Он прикрыл за собой дверь подвала и последовал за своим шефом вверх по лестнице.
     Они зашагали через пустынную в этот поздний час, усыпанную щебнем автостоянку к тому месту, где на краю изрытой колеями грунтовой дороги стояла их машина. Уселись в салон. Хэммонд достал ключи и собрался запустить двигатель, однако Мойлан взмахом руки остановил своего помощника.
     — Не спеши. Давай посидим еще минутку.
     Минуту или две они сидели в молчаливом, настороженном ожидании и вглядывались в окружавшую их темноту.
     — Думаю, никто ничего не слышал.
     — Вокруг ни души. Только пустыри и кучи мусора.
     Мужчины обменялись взглядом, полным невысказанного, но взаимного понимания. Хэммонд открыл дверцу и вышел из машины.
     — Используй свой, — негромко предложил Мойлан.
     Хэммонд исчез в том же направлении, откуда они оба только что пришли. Мойлан остался ждать.
     Где-то в отдалении раздался приглушенный хлопок. Как будто кто-то неосторожно уронил огромную коробку или упаковочный ящик.
     Внезапно у машины снова появился Хэммонд.
     — Было слышно? — усаживаясь в кабину, спросил он совершенно спокойно.
     — Не очень. Почти ничего.
     — Я закрыл дверь в подвал, чтобы было потише. Вот ваши пятьсот долларов.
     Мойланд хладнокровно убрал деньги во внутренний карман.
     — Он умер не сразу, — небрежно заметил Хэммонд. — Рухнул на пол и начал смеяться. Я его спросил, над чем он смеется. Он не ответил, только еще немного посмеялся, а потом уже захрипел.
     Хэммонд нажал на педаль газа. Машина тронулась с места, увозя в ночь двоих мужчин, которые только что купили авторучку.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

     
     Рассвело. Солнечные лучи косо упали на тротуар, возле которого была припаркована машина. Та же машина, и те же двое мужчин.
     — Вот он идет, — пробормотал Хэммонд.
     Мужчины даже не пошевелились. Они пристально смотрели в зеркало заднего вида.
     — Говорил же тебе, что он придет, — сказал Мойлан. — Он каждое утро ходит сюда бриться.
     — А вдруг он взял с собой телохранителя?
     — Да он уже забыл про меня. Думаю, он даже не в курсе, выпустили меня или нет. И самое главное, он не догадывается, что я знаю о том, кто сдал меня властям. Копы держали это в секрете. Я обо всем узнал по “тюремному телеграфу” уже после того, как угодил за решетку.
     Они вглядывались в маленькое клиновидное зеркальце с терпеливостью котов, наблюдающих за мышиной норой. В зеркале отражался уменьшенный до размеров леденцовой палочки столбик с вывеской парикмахерской.
     — Туда пойдешь ты. Я не могу… он меня знает. А тебя он никогда не видел.
     Хэммонд кивнул.
     — Я все сделаю, босс, — сказал он и потянулся к дверной ручке.
     Мойлан остановил помощника небрежным движением руки.
     — Не спеши. Пусть сначала ему накроют лицо горячим полотенцем, чтобы он не мог даже наблюдать за тобой.
     Двое мужчин снова замерли в ожидании.
     Наконец Мойлан спросил:
     — Ты хорошо его разглядел? Видел, во что он одет?
     — Темно-синие брюки.
     — Ладно, Хэммонд, приступай. Сейчас, наверное, его лицо уже накрыто полотенцем.
     Хэммонд открыл дверцу, вышел из машины и неторопливо зашагал по улице — как самый обычный человек, намеревающийся зайти в парикмахерскую.
     Он вошел в небольшой, опрятного вида салон, в котором стояли четыре кресла. Внутри находились два мастера и два посетителя. Одного клиента просто стригли. Его скрещенные ноги в серых брюках виднелись из-под широкой накидки, которой он был укутан. Второй посетитель полулежал в другом кресле. Его лицо было накрыто дымящимся полотенцем. Две ноги в темно-синих брюках вытянулись во всю длину и покоились на низенькой подставке.
     Главный парикмахер небрежно оглянулся, увидел нового посетителя, машинально бросил: “Будете следующим” — и продолжил свою работу.
     Хэммонд снял с себя пальто и повесил его рядом с темно-синим пиджаком так, чтобы они слегка перекрывали друг друга. Потом он уселся на стул прямо под вешалкой.
     Прошло немного времени. Мужчина, лицо которого было закрыто полотенцем, заговорил приглушенным голосом через маленькое отверстие в ткани, оставленное для дыхания:
     — Не затягивай, Анджело. У меня впереди тяжелый день...
     “...который завершится в аду”, — мысленно закончил Хэммонд.
     Оба парикмахера стояли к Хэммонду спиной. Один клиент ничего не видел, поскольку его лицо было закрыто полотенцем. Второго загораживал стригший его парикмахер. Ситуация была крайне благоприятной.
     Хэммонд поднялся с деловым видом, как будто бы вдруг решил покурить в минуты вынужденного ожидания. Он полез во внутренний карман своего пальто за сигарой. Одним быстрым движением Хэммонд извлек из кармана два предмета: сигару и авторучку. Свободной рукой он слегка отодвинул лацкан темно-синего пиджака. Взору Хэммонда предстал внутренний карман чужого пиджака, и он увидел кончик авторучки, удерживаемой зажимом. Он вытащил ручку, заменил ее той, что держал в другой руке, и позволил лацкану пиджака вернуться в прежнее положение. Затем Хэммонд сунул чужую авторучку в карман своего пальто и вновь уселся на стул.
     Все было проделано быстро и ловко. Ни парикмахеры, ни их клиенты даже не поменяли своих поз. Подмена авторучек прошла совершенно незаметно.
     Хэммонд откусил кончик сигары, поднес к ней горящую спичку и позволил себе одну длинную затяжку. Потом он снова встал, как будто вспомнил о чем-то неотложном или о телефонном звонке, который он должен был сделать. Главный парикмахер оглянулся и увидел, как Хэммонд натягивает на себя пальто.
     — Сейчас я вами займусь, — пообещал парикмахер.
     — Я вернусь через минуту, — отозвался Хэммонд. — Сохраните мою очередь.
     Он вышел на улицу всего за долю секунды до того, как парикмахер начал снимать полотенце с лица мужчины в темно-синих брюках.
     Через некоторое время в парикмахерской услышали отдаленный рокот автомобильного мотора. Очевидно, машина уехала в противоположном направлении, поскольку мимо окон парикмахерской она не проезжала.
     Младший парикмахер взял в руки небольшое зеркальце и поместил его позади затылка клиента, чтобы тот мог оценить качество стрижки. Потом он отложил зеркало в сторону и начал неторопливо отстегивать пуговицы на накидке. Почти в то же время закончилась работа и со вторым клиентом. Парикмахер снял с него накидку.
     Оба клиента направились к вешалке. Мужчина в темно-синих брюках снял с одного из средних крючков потрепанного вида свитер. Мужчина в серых брюках взялся за темно-синий пиджак, надел его на себя и вышел на улицу.
     Парикмахер провел пару раз щеткой по плечам второго клиента.
     — Сегодня, мистер Келлер, вы как-то странно одеты, — дружелюбно заметил он. — Как так получилось?
     — Я спешил, поэтому не стал долго возиться. Жена куда-то убрала мой пиджак, и я его не нашел. Я же вышел только для того, чтобы побриться; и сейчас сразу назад, так что одежда не имеет особого значения.
     Мужчина накинул на плечи короткое пальто, под которым скрылся его потрепанный свитер, и тоже покинул парикмахерскую.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

   
     Мужчина в серых брюках и синем пиджаке нервничал. Он три раза проходил туда и обратно мимо входа в банк, прежде чем набрался храбрости, чтобы войтивнутрь. Каждую пятницу он вот так приходил сюда, в банк, и обналичивал на небольшую сумму чек для своего работодателя — персональный чек, позволявший его работодателю покрывать расходы за выходные дни. Он уже привык к этому. Но сегодня все должно было пойти по-другому.
     Он вошел в банк и встал в очередь к окошку кассы. Очередь была довольно длинной. Это было и к лучшему. Для него, во всяком случае. Кассир торопился: он вряд ли будет внимательно следить за своими действиями. Просто запишет данные в свой журнал и сверится с генеральной подписью. Беспокоиться было не о чем. Подпись подлинная. И чек был подлинный. Кроме разве что двух лишних нулей на конце суммы. А что нули? Они все похожи друг на друга. У банковских работников даже не было времени позвонить в его контору и проконтролировать сумму. Да и босса в офисе, скорее всего, уже нет. Он на железнодорожном вокзале, ждет, когда ему принесут деньги на воскресные расходы. Его босс всегда уезжал из города на выходные. С пятницы до понедельника. В заключалась вся прелесть ситуации и легкость процедуры. А к утру понедельника он сам уже будет в трех днях пути отсюда. За три дня можно покрыть очень большое расстояние.
     Очередь медленно двигалась вперед. Человек, вставший следом за мужчиной в серых брюках, явно спешил. Он нетерпеливо вздыхал и, наконец, прорычал:
     — Нельзя ли побыстрее? Двигаетесь, как сонные мухи!
     Мужчина в серых брюках не стал оглядываться, чтобы посмотреть на ворчуна. Он не хотел ни с кем вступать в разговоры — ни сейчас, ни когда-либо еще.
     И вот между ним и окошком остался всего один человек. У мужчины в серых брюках все еще был шанс отступить и покинуть очередь. Остаться честным и не подвергать себя опасности. Но он понимал, что не сделает этого. Он был слишком близок к тому, чтобы осуществить свой замысел. Окошко кассы притягивало его, как магнит. Пути назад не было.
     Человек сзади нетерпеливо ткнул его пальцем в спину. Он определенно торопился, кем бы он ни был. Но мужчина в серых брюках снова не стал оглядываться. Подошла его очередь; он наклонился к окошку.
     Кассир приветливо кивнул головой, поскольку знал этого клиента в лицо по предыдущим пятницам. Мужчина в серых брюках протянул чек. Теперь отступать было некуда.
     Кассир с удивлением воззрился на чек.
     Два лишних нуля. И слово “сотен”, вписанное во вторую строку на свободное место, куда обычно ставят прочерк в виде широкой буквы “Z”, чтобы не допустить несанкционированных записей. Когда вы спешите на поезд, и у вас на уме одновременно дюжина разных дел, вы можете стать небрежным; и вы не будете тратить время на то, чтобы вписывать центы или ставить прочерк “Z”. И когда вы раз за разом проявляете по пятницам подобную небрежность, в головах других людей могут зародиться оригинальные идеи.
     Кассир долго смотрел на подпись и никак не мог решиться начать обрабатывать чек. На шее мужчины в серых брюках выступил пот. Человек сзади переминался с ноги на ногу и тихо ругался себе под нос.
     Внезапно кассир перевернул чек лицевой стороной вниз и протянул его обратно клиенту.
     — Полагаю, что все в порядке, — сказал кассир. — Просто поставьте здесь еще и вашу подпись. Сумма на этот раз больше, чем обычно.
     В зале на столах имелись ручки и чернила. Но мужчина в серых брюках потерял бы свое место в очереди, если бы пошел за ручкой. К тому же он знал, что если сейчас отойдет от окошка кассы, то у него может не хватить духа вернуться обратно. Стараясь унять дрожь в руке, мужчина в серых брюках полез в карман за своей авторучкой. Он достал ее, снял колпачок и с удивлением уставился на странный предмет. Эту авторучку он никогда раньше не видел. Как она попала к нему в карман?
     До конца осмыслить ситуацию он не успел. Человек, стоявший позади него, внезапно плечом оттолкнул его в сторону и занял место у окошка кассы. Более того, он всей своей массой навалился на полку у окошка, так что больше ничего нельзя было увидеть, кроме макушки кассира. От неожиданного толчка мужчина в серых брюках чуть не потерял равновесие. Авторучка осталась лежать на полке. Теперь она была прижата локтем агрессора, который этого даже не заметил. Лишь кончик авторучки торчал из-под его рукава.
     Чек, между тем, остался в руке его владельца. Мужчина в серых брюках продолжал держать бланк двум пальцами.
     Но тут произошло нечто такое, что в равной степени отвлекло его внимание и от чека, и от авторучки. Зрелище, которое разворачивалось на его глазах, буквально загипнотизировало мужчину в серых брюках. Через плечо человека, загородившего окошко, он мог видеть верхнюю часть лица кассира.
     Лицо кассира странно побледнело; его взгляд остекленел.
     Люди в очереди были спокойны и безразличны. Панель из матового стекла, вдоль которой они стояли, закрывала им внутренний обзор. Они вообще не могли видеть кассира.
     Мужчина же в серых брюках стоял сбоку и кассира видел. Вернее, он видел часть его лица.
     В противоположном конце зала находился охранник банка, но вместо того, чтобы подойти и спросить, в чем дело, он неподвижно стоял у стены. Кто-то стоял рядом с ним, и казалось, что эти двое просто о чем-то разговаривают, глядя друг другу в глаза.
     Мужчина в серых брюках сделал шаг по направлению к окошку, от которого его так бесцеремонно оттолкнули. Мгновенно рядом с ним возник какой-то человек, которого до сих пор там не было. Он даже в очереди не стоял. Откуда он взялся, мужчина в серых брюках понятия не имел.
     Человек небрежно сунул одну руку во внутреннем кармане, как будто собирался достать сигарету. Но сигарета так и не появилась на свет. Рука же незнакомца осталась за лацканом его пиджака.
     — Дождись своей очереди, приятель, — сказал он бесцветным голосом, едва шевеля губами.
     — Но это была моя...
     — Помолчи, приятель. Сейчас не время разговаривать. Для твоего же блага.
     Его рука по-прежнему скрывалась за лацканом пиджака.
     Мужчина в серых брюках промолчал. Что-то подсказало ему, что лучше держать рот на замке. В воздухе явно витало ощущение опасности. В этот момент просто надо было стоять очень тихо, не двигать ни руками, ни ногами, ни даже челюстью; надо было просто оставаться на месте и затаить дыхание.
     Рук кассира не было видно. Но в окошке кассы что-то происходило. Плечи кассира двигались так, словно он что-то проталкивал через окошко. По движению локтей человека, загораживавшего кассу, можно было подумать, что он что-то двигает к себе. Потом послышался приглушенный шлепок, как будто нечто упало на дно раскрытого холщового мешка.
     Кончик авторучки внезапно исчез из-под руки человека у окошка кассы, как будто авторучку смело невидимым воздушным потоком.
     Во всем банке царила странная тишина. Это было похоже на затишье перед бурей. Хотя и раньше в зале не было особенно шумно, теперь все совершенно стихло. Человек, оккупировавший окошко кассира, теперь, наконец, отошел от стойки и направился к выходу. На боку у него болтался небольшой холщовый мешок с двойным зажимом у горловины.
     Потом, внезапно, на свободу, казалось, вырвались все дьяволы ада.
     Хрипло заверещал звонок сигнализации. Прогремел выстрел, другой, третий. В воздухе засвистели пули. Очередь у окошка кассы рассыпалась, как карточный домик. Люди срывались с места, бежали то в одну сторону, то в другую, натыкались друг на друга.
     Мужчина в серых брюках шустро опустился на одно колено, словно собрался завязать шнурок, и втянул голову в плечи.
     Все закончилось так же внезапно, как и началось. Сообразившие броситься на пол теперь поднимались и ошеломленно оглядывались по сторонам. В воздухе висела легкая завеса дыма. В зале уже сновали копы, и с каждой минутой их становилось все больше.
     Человек, до этого прижимавший к стене охранника банка, теперь сам стоял спиной у стены, и в его живот был направлен пистолет одного из копов. А человек, так долго тянувшийся во внутренний карман за сигаретами, наконец-то вытащил руку из-за лацкана пиджака. И с его опущенной вниз ладони на пол капало что-то красное. Холщовый мешок спокойно лежал на полу, не более чем в пяти ярдах от входа. Рядом распростерлась неподвижная фигура человека, который незадолго до этого нес этот мешок от окошка кассы.
     Когда примерно четверть часа спустя мужчина в серых брюках вышел из банка, он был бледен, и его била дрожь. Авторучка осталась лежать в зале, на полу, неподалеку от холщового мешка. Мужчина в серых брюках даже не попросил ее вернуть. Пусть там и лежит; она ему не нужна. В любом случае эта авторучка не его. Он так и не обналичил чек. Унес его с собой, сжимая в руке.
     Оказавшись в безопасности за углом банка, мужчина в серых брюках разорвал чек на мелкие кусочки. Он мог бы сказать своему боссу, что потерял чек в суматохе. Босс не стал бы особо возражать. Речь шла всего-то о двадцати пяти долларах… если забыть о двух лишних нулях. Мужчина в серых брюках, не оглядываясь, поспешил прочь от банка. Как там в поговорке? “Преступление не окупается, и за все надо платить”. Это точно! Отныне он будет вести исключительно честный образ жизни.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     В кабинет управляющего банком вошел охранник и положил на стол начальника авторучку.
     — Ее нашли рядом с мешком грабителя, — промолвил охранник. — Инспектор сказал отдать ее вам.
     — Это, наверное, ручка кассира.
     — Нет, сэр. Его уже спрашивали.
     — Значит, уронил кто-то из клиентов. Оставь ее здесь. Пусть полежит, пока кто-нибудь за ней не придет.
     Охранник вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь. Управляющий еще не до конца оправился от пережитого испуга. Он проглотил таблетку аспирина, отер пот со лба, потом сел за стол и дрожащей рукой перелистнул какие-то бумаги. Взяв одну из своих перьевых ручек, управляющий окунул перо в чернильницу, намереваясь подписать некий документ. Перо осталось сухим. Чернильница была пуста. Управляющий посмотрел на авторучку и потянулся за ней. Но в авторучке тоже не оказалось чернил.
     Нервы банкира были напряжены. Он отложил авторучку в сторону и нажал кнопку вызова.
     Управляющий чувствовал, как его шея под воротничком продолжала покрываться каплями пота. Он обернулся назад и щелкнул выключателем. Запустился электрический вентилятор, стоявший напротив стола в углу кабинета. Поток воздуха приподнял и сдвинул бумаги на дюйм или два. Лист одного документа ткнулся своим краем в авторучку, которая покатилась было по столу, но, сделав один оборот, остановилась, благодаря зажиму на колпачке.
     В кабинет заглянула девушка.
     — Впредь постарайтесь, пожалуйста, чтобы к моему приходу на столе всегда были чернила, — с некоторым раздражением произнес управляющий.
     Сквозняк из-за открытой двери усилил поток воздуха от вентилятора.
     Авторучка пошевелилась и, словно играя в чехарду сама с собой, сделала еще один оборот на поверхности стола. И снова зажим на колпачке мог бы послужить своеобразным тормозом, но ручка оказалась на самом краю столешницы, и зажиму не на что было опереться. Авторучка полетела вниз и упала прямо в мусорную корзину, доверху забитую бумагами, смягчившими ее падение.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Она пришла уже после того, как все ушли. Она всегда приходила после всех — худая женщина с усталым, изможденным лицом.
     В банке было тихо, и ее шаги отдавались гулким эхом; но это ее не пугало. Она привыкла к пустым помещениям. Пустые помещения были местом ее работы. Иногда она бывала единственным живым существом во всем здании. Она достала свой универсальный ключ, открыла дверь и включила в кабинете свет. Потом она принесла ведро и тряпку, опустилась на колени и принялась мыть пол. Шуруя тряпкой под столом управляющего, она думала о своем. Томми сегодня окончил школу. Он был единственной отрадой, которая имелась в ее жизни. Она тяжело и упорно работала — только ради него. Она должна сделать ему подарок. Обязательно должна что-нибудь подарить.
     Она подняла с пола мусорную корзину, чтобы вынести ее на улицу и опорожнить. И тут она увидела то, что лежало поверх всех бумаг. Авторучка. Практически новая.
     Вот и подарок. Лучший подарок выпускнику школы.
     Она внимательно осмотрела ручку, поскольку была неглупой женщиной и понимала, что подобная вещь, скорее всего, попала в мусорную корзину случайно. Ну, не выбрасывают люди такие авторучки — с тремя золотыми полосками на корпусе. Даже если бы авторучка сломалась, ее бы, конечно, починили. Возможно, ей не стоило этого делать. Ведь авторучка кому-то принадлежала. Следовало положить ее обратно на стол или отдать внизу охраннику, когда она закончит с уборкой. Она раньше никогда не попадала в столь щекотливую ситуацию.
     Но ведь Томми сегодня окончил школу. А у нее не было для него никакого подарка. Человек, который работает в этом кабинете, должно быть, богат. Что для него может значить какая-то авторучка. Кроме того, она ведь лежала в мусорной корзине. А то, что попало в мусорную корзину…
     Она, наконец, решилась, и авторучка исчезла в кармане ее рабочего халата.
     Потом она с мрачным выражением на лице снова принялась возить тряпкой по полу. Да, она взяла то, что ей не принадлежало. Зато Томми сегодня не останется без подарка. Она приободрилась и даже начала что-то напевать себе под нос.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Сразу после окончания церемонии в школе Хэммонд привез сына Мойлана в офис своего шефа.
     — А вот и наш юный “прохфессор”! — громогласно объявил он. — Окончил школу, и все такое!
     Мойлан гордился своим сыном.
     — Держу пари, — сказал он, — что этот парень умнее нас обоих. Я-то, например, бросил школу довольно рано.
     — Почему ты не пришел, пап? — звонким голосом поинтересовался сын. — Там были отцы всех ребят.
     Мойлан слегка покраснел и смущенно поправил воротничок рубашки. Казалось, он не мог сразу найти правильный ответ.
     — Это потому, что ты был в том месте? Да, пап?
     — Помолчи, — грубовато вымолвил Мойлан.
     Он вдруг напустил на себя вид страшно занятого человека, начал рыться в бумагах на своем столе.
     — Давай-ка, двигай отсюда. Мне надо поработать. Хэммонд, отвези его домой.
     — Пап, сначала напиши свое имя в моей книге автографов.
     Парнишка открыл явно подаренный ему кем-то небольшой альбом для автографов.
     — У меня тут есть все подписи, кроме твоей; всех ребят моего класса и всех учителей. Погоди, я сначала наберу немного чернил.
     Мальчик наклонился над столом Мойлана в попытке дотянуться до встроенной в письменный прибор чернильницы. В руке он держал авторучку, которую только что выудил из своего кармана.
     И тут Мойлан напряженно замер. Краска отхлынула от его лица, как будто ему сунули в вену трубку для переливания крови. Его глаза округлились, дыхание участилось, и он заговорил каким-то хриплым и скрипучим голосом:
     — Откуда у тебя эта ручка? Та самая! Три золотых полоски и мордочки обезьян. Положи ее. Немедленно!
     Парнишка уже погрузил перо авторучки в чернила. Однако, чтобы дотянуться до чернильницы, ему пришлось оторвать ноги от пола: письменный стол был размером чуть ли не с бильярдный.
     — Я стащил ее в школе у одного дурака. Его мамаша подарила ему эту ручку на выпускном. Он даже не почувствовал, как я ее стянул. Пап, чего ты так испугался?
     — Хэммонд! — перешел на крик отец мальчика. — Отбери у него ручку!
     С того места, где он сидел, Мойлан не мог дотянуться до чернильницы. И выбраться из вращающегося кресла на колесиках он тоже не мог, так как сын упирался ногами в его колени. Был только один выход — отъехать назад.
     У Хэммонда отвисла челюсть. Он вытаращил глаза и отпрянул от стола. Конечно, Хэммонд был достаточно храбр, когда дело касалось того, чтобы пристрелить в подвале безоружного психопата. Но ему недоставало смелости рискнуть и приблизиться к парню до того, как поднимется заправочный поршень авторучки. Вместо этого Хэммонд вскинул руку, чтобы прикрыть свое лицо, и попятился назад. Он отступил к порогу, перешагнул его, оказался в коридоре и продолжал пятиться до тех пор, пока не уперся спиной в дальнюю стену.
     Парнишка был достойным сыном своего отца. Натуру он, очевидно, унаследовал от самого Мойлана. Мальчик понял: что-то в этой авторучке до полусмерти напугало его папу. Никогда раньше он не видел своего отца настолько испуганным.
     Мальчик извлек авторучку из чернильницы и бросился к отцу.
     Мойлан откинулся на спинку кресла, всплеснул руками. Его крик превратился в звериный вой. Кресло было на колесиках, и под весом грузного тела оно стремительно отъехало назад. Стойка, удерживавшая спинку кресла, внезапно надломилась. Позади находилось большое окно. Оно было закрыто. Но это была всего лишь стеклянная преграда.
     Раздался оглушительный грохот. Но авторучка была ни при чем. Это лопнуло оконное стекло. Мелкие осколки, как градины, разлетелись по сторонам. Окна больше не было. Осталась только рама с торчавшими по краям зазубренными кусками стекла. Пустое кресло с оторванной спинкой слегка подрагивало, зацепившись колесиками за плинтус на полу.
     Крик, донесшийся снаружи, стих задолго до того, как падающее тело столкнулось с тем, что могло остановить его падение.
     Офис Мойлана располагался на двадцать втором этаже.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

   
     Когда поздним вечером того же дня появились первые утренние газеты, Келлер в окружении своих бандитов, как обычно, сидел за столиком в ресторане “Динти”. Это было их обычное место сбора. С полуночи и до двух-трех часов ночи Келлера и его ребят всегда можно было найти в этом ресторане.
     На этот раз в компании был новоявленный член, которого только-только приняли в банду. Этот субъект очень хотел угодить своему новому боссу и показать себя достойным того, чтобы участвовать в делах преступной группы.
     С пачкой утренних газет под мышкой в обеденный зал вошел подслеповатый газетчик Фрэнки, торговавший у ресторана. Фрэнки был для Келлера объектом благотворительности. Гангстер всегда покупал столько газет, сколько членов его банды сидело за столом. Он всегда давал Фрэнки пятидолларовую купюру и никогда не брал сдачи.
     В этот вечер за столом их было шестеро, не считая самого Келлера.
     — Шесть газет, Фрэнки, — сказал Келлер и, как обычно, протянул торговцу пятидолларовую купюру.
     — Спасибо, мистер Келлер, — пробормотал Фрэнки.
     Он обошел столик, раздав по пути шесть экземпляров газеты, и поплелся дальше.
     Все углубились в чтение. То есть все, кроме Келлера, который откинулся на спинку стула и, попыхивая сигарой, устремил взгляд в потолок.
     — Эй, босс, вот это вам понравится! — воскликнул один из бандитов.
     — Что там? — благодушно спросил Келлер.
     — Помните Мойлана? Тут пишут, что он покинул наш грешный мир.
     Келлер выпрямился на стуле и презрительно усмехнулся.
     — Без шуток? Прочти-ка мне это. Такой некролог приятно послушать.
     — Здесь говорится, что он вывалился из окна своего офиса на двадцать втором этаже.
     Новоиспеченный член банды решил, что у него появился шанс снискать расположение своего нового босса. Весь вечер он ждал чего-то подобного. Вскочив со своего места, он через стол протянул газету Келлеру.
     — Вот, босс, возьмите мой экземпляр, — порывисто сказал он.
     Сначала Келлер, казалось, ничего не услышал. Он как будто даже не видел газету, направленную ему прямо в грудь.
     На минуту за столом воцарилось неловкое молчание. Кто-то тихонько кашлянул.
     Неофит, однако, не почувствовал, как вокруг него сгустилась атмосфера.
     — Берите, босс, берите, — продолжал настаивать он. — Прочитайте сами.
     На этот раз он добился результата. Брови Келлера грозно нахмурились.
     — Заткнись, болван! — прорычал Келлер.
     Кто-то пнул новичка под столом ногой, и он сел на стул так же резко, как и вскочил.
     Напряжение не спадало. Келлер медленно поднялся. Его лицо все еще было искажено гримасой гнева.
     — Сейчас вернусь, ребятки, — коротко сказал он. — Пойду раскурю новую сигару.
     Когда Келлер вышел из зала, новобранец дрогнувшим голосом спросил:
     — Что я сделал не так?
     — Ты придурок, — последовал язвительный ответ. — Никогда не предлагай ему газету или журнал, особенно на виду у всех. Неужели никто тебя не вразумил? Он не умеет ни читать, ни писать! Даже имени своего не напишет. И он терпеть не может, когда кто-то заостряет на этом внимание.
     У новичка отвисла челюсть.
     — Но... но ведь у него в кармане авторучка. Я видел собственными глазами.
     — А как же, — последовал ответ. — Он постоянно носит с собой эту ручку. Ни разу, правда, ею не воспользовался и никогда не воспользуется. Зато он может дурачить людей, которые не слишком хорошо его знают.   
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

      
     — Он умер не сразу, — рассказывал Хэммонд Мойлану после того, как вернулся из подвала. — Рухнул на пол и начал смеяться. Я его спросил, над чем он смеется. Он не ответил, только еще немного посмеялся, а потом уже захрипел.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “Fountain Pen” aka “Dipped in Blood”; “Adventures of a Fountain Pen” │ Первая публикация на языке оригинала: “Street & Smith’s Detective Story Magazine”, апрель 1945 г. под названием "Dipped in Blood"
     Другие публикации: “Dead Man's Blues”, J. B. Lippincott & Co, 1948 г.; “Short Story Magazine” (Австралия), июль 1950; EQMM, октябрь 1964 г.; “The Ten Faces of Cornell Woolrich”, Boardman, 1965 г.; etc.
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 22 января 2023 г., В. Краснов │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: “A Treasury of Stories”, 2017 г. ｢электронная версия｣

• “К черту баллистику”

  Предисловие из журнала EQMM | +

     Не так давно ваш покорный слуга отправился в очередную охотничью экспедицию — на поиски старых рассказов, достойных того, чтобы их заново напечатали. Как известно любому истинному фанату, азарт погони среди пыльных бумаг так же силен, как и в первобытных джунглях. В этих путешествиях по антикварным подшивкам редактор — одновременно и охотник, и исследователь, и археолог. Мы отыскиваем забытые тропы, осматриваем затерянные руины и ведем раскопки в поисках сокровищ. Результатом каждого путешествия неизменно становятся открытия, которыми мы всегда рады поделиться с преданными читателями EQMM.
     Хотите узнать результаты нашего последнего сафари? Вот список находок:
     — один детективный рассказ Дж. Б. Пристли;
     — два криминальных рассказа Уильяма Айриша;
     — одна рождественская история Найо Марш;
     — один детективный рассказ Стивена Винсента Бене;
     — два детективных рассказа Руфуса Кинга;
     — два детективных рассказа Корнелла Вулрича.
     Согласитесь, неплохие трофеи! И все эти “забытые” истории вы сможете прочитать в будущих выпусках EQMM. Все, кроме одной. Той, которую мы предлагаем вашему вниманию прямо сейчас — “К черту баллистику” Корнелла Вулрича.
     Рассказ о детективе Харви — это “законченная, хорошо выписанная, насыщенная и легкая в изложении” история, нехарактерная для мистера Вулрича, который обычно пишет рассказы, рассчитанные на то, чтобы вызывать у читателя мурашки по коже или дрожь. По общему признанию, мастерство Вулрича заключается в его исключительном таланте описывать ужас, особенно ужас обыденности.
     Сюжет рассказа “К черту баллистику” построен на обычном линейном расследовании, что делает повествование вполне приятным для чтения, в отличие от других сочинений Корнелла Вулрича.

     Харви брел по ночной улице. Брел, казалось бы, бесцельно. То есть не быстро, не деловито, не глядя по сторонам. Просто как человек, бредущий куда-то без особой надобности. Моложавый на вид, лет тридцати от роду. Трудно было бы сказать, кем он был. Банковский служащий, продавец автомобилей или какой-нибудь подрядчик. Серый костюм из ворсистого материала, в своем покрое устаревший на пару сезонов; фетровая шляпа с широкими полями. Одну руку Харви держал в кармане. Когда он проходил под уличным фонарем, свет на мгновение выхватил из темноты его лицо. Мужественный подбородок; умные, спокойные глаза; взгляд — прямо перед собой.
     Мимо проплыли десять утопающих в тенях дверных проемов. В одиннадцатом проеме тень была выпуклой, а не строго прочерченной диагональю от нижнего левого угла до верхнего правого. Харви, казалось, обратил на этот проем внимания не больше, чем на предыдущие десять. Однако он вдруг остановился. Нельзя сказать, что он остановился резко. Он просто остался стоять на одном месте — перед этим одиннадцатым дверным проемом.
     Негромко, как бы разговаривая с самим собой, Харви произнес:
     — Он выходил из квартиры?
     — Нет, не выходил, — ответила тень.
     Харви как будто ожидал, что из этого дверного проема до него донесется звук человеческого голоса. Он не вздрогнул от удивления, как сделал бы любой случайный прохожий. Вместо этого он задумчиво посмотрел на невысокий жилой дом на противоположной стороне улицы. Фасад дома был похож на шахматную доску из чередующихся черных и желтых квадратов. Нельзя было точно сказать, на какое из освещенных окон смотрел Харви. Для этого потребовался бы геодезический прибор, чтобы измерить угол его взгляда. Годы слежки приучили Харви смотреть на нужный объект, почти не двигая головой.
     — Значит… все еще наверху? — пробормотал он. — Как насчет черного хода?
     — Его прикрывает Питерс. Со двора соседнего дома… Вон его тень. Видите?
     Харви не ответил.
     — Будут еще какие-то распоряжения, или нам просто продолжать наблюдать? — спросила тень. — Мне кажется, он будет там до утра.
     — Нет, вам больше не надо наблюдать, — сказал Харви. — Пора произвести арест. Для этого меня сюда и прислали. Поднимайтесь со мной. Будем работать.
     Тень в дверном проеме превратилась в мужчину, который перешел улицу вместе с Харви, при этом на ходу дважды ударив себя чуть ниже бедер.
     — Ноги затекли, — объяснил он.
     — Понимаю. Мне самому знакомо это занятие. По крайней мере сегодня хоть тепло.
     
     Они вошли в обшарпанный вестибюль с мозаичным полом, освещенный тусклым светом желтоватых ламп. Чернокожий консьерж оторвался от расписания скачек, которое изучал.
     — Добро пожаловать, джентльмены, — сказал он и протяжно зевнул.
     — Мы к Коулману. Отвези нас наверх, — произнес Харви.
     Старинный дребезжащий лифт медленно поднимал их на третий этаж. Мужчина, вышедший из дверного проема, взглянул в покосившееся зеркало на стене кабины и погладил себя по щекам.
     — Надо бы побриться, — пробормотал он.
     — Сколько он уже здесь живет? — спросил Харви.
     — Коулман? Около двух лет, — вяло ответил чернокожий парень.
     Когда они вышли из лифта, он показал пальцем направление.
     — Мы знаем, куда идти, — заверил консьержа Харви.
     Парень снова уткнулся в расписание скачек, и лифт повез его вниз.
     Харви нажал плоскую белую кнопку. За дверью раздался еле слышный звонок.
     — Ну что за помойка! — ругнулся Харви, поднимая глаза к потолку коридора.
     Второй мужчина с мрачным видом расстегнул нижнюю пуговицу своего пальто.
     — Нет, обойдемся без пистолета, — жестом остановил коллегу Харви. — Не думаю, что он доставит нам проблемы.
     Послышались шаги; дверь открылась.
     На пороге стоял мужчина в рубашке с короткими рукавами и в расстегнутом жилете. Он без особого интереса и без всякого удивления смотрел на визитеров. Страха на лице мужчины не было. Он просто стоял и молчал.
     Харви прикоснулся двумя пальцами к полям своей шляпы, что могло означать приветствие. А могло и не означать.
     — Мы из Управления полиции, Коулман, — сказал он.
     Ни один мускул не дрогнул на лице смотревшего на них мужчины.
     Каска, стоявший рядом с Харви, придержал тыльной стороной ладони уже открытую дверь, намекая, что все так и должно оставаться.
     Коулман же открыл дверь еще шире.
     — Вы хотите войти или будете говорить со мной здесь, на пороге?
     — Мы хотим поговорить с вами в Управлении. Но сначала хотели бы войти.
     — Проходите, никто вам не мешает, — последовал равнодушный ответ.
     В сопровождении детективов Коулман прошел по короткому коридору в гостиную. Маленький дешевый радиоприемник на столе издавал слабый шум. На спинке мягкого кресла напротив стола лежали огрызок карандаша и газета, раскрытая на странице с кроссвордом. Примерно половина клеточек кроссворда была заполнена. На краю столешницы лежала зажженная сигарета. Первым делом Коулман подхватил эту сигарету и сунул ее в рот.
     — Садитесь, — сказал Харви.
     Коулман взял в руки газету и карандаш и уселся в кресло. Он уткнулся взглядом в кроссворд, дописал слово, которое, очевидно, отгадывал, когда его прервали, затем положил карандаш в карман и откинул газету в сторону.
     — Хотел записать, пока не забыл, — ответил он на незаданный ему вопрос.
     Потом Коулман поднял руки и сцепил ладони за головой.
     Каска — с виду неторопливо — проверил кухню, ванную, гардеробную в прихожей и теперь находился в спальне.
     — Нашел? — крикнул ему Харви.
     — Пока нет, — отозвался коллега.
     — У вас есть оружие? — спросил Харви.
     — А как же, — беззаботно ответил Коулман.
     — Где?
     — Скажите ему, пусть посмотрит в нижнем ящике комода, там, с правой стороны. Под моими зимними трусами.
     Если в последнем замечании и скрывалась насмешка, то она была еле ощутима. Харви криво ухмыльнулся.
     Коулман дождался, когда Каска войдет в гостиную, держа в руке револьвер, после чего вяло произнес:
     — У меня на него есть лицензия. Вас это, наверное, не интересует. Но — увы! — лицензия идет в комплекте с пистолетом.
     Он улыбнулся, глядя на потолочную лепнину.
     Еще до того, как оружие оказалось в гостиной, Харви спросил:
     — Вы недавно из него стреляли?
     — Конечно, — спокойно кивнул головой Коулман, все еще держа сцепленные ладони за затылком.
     Каска обернул револьвер одним из носовых платков Коулмана. Он протянул оружие Харви, который понюхал ствол.
     — Ваниль, — усмехнулся Коулман.
     Не вынимая револьвер из носового платка, Харви откинул барабан.
     — Одного патрона не хватает, — сказал он, затем поставил барабан на место, получше завернул револьвер в платок и опустил в карман. — Тридцать восьмой калибр, — заметил он, а потом снова обратился к Коулману: — Когда вы стреляли из него в последний раз?
     — Вчера вечером.
     Коулман равнодушно пожал плечами.
     — Почему я должен вам лгать? Вы все равно проведете нитратный тест, когда привезете меня в Управление.
     Нижняя челюсть Харви выдвинулась вперед, как ящик комода.
     — Вы стреляли в Эдмунда Ломбарда, так?
     Коулман даже глазом не моргнул.
     — Нет, не так. Я стрелял в пол.
     Уголки его губ чуть дрогнули, изобразив легкую полуулыбку.
     — Вы как-то уж слишком в себе уверены.
     Снова пожатие плечами.
     — Я знаю только то, что знаю. Ничего лучше предложить вам не могу.
     — Мы тоже знаем то, что знаем.
     — Не мешало бы обменяться нашими знаниями, — последовал наглый ответ.
     Менее опытный Каска поддался на уловку и задал вопрос, на который и рассчитывал Коулман.
     — Если вы стреляли в пол, то где же пулевое отверстие?
     Харви знал, что Коулман ответит с легкостью, иначе он не стал бы акцентировать на этом внимание.
     — Видите вон тот коврик? Отодвиньте его в сторону. Более того, если вы возьмете перочинный нож, то, вероятно, сможете вытащить пулю.
     Каска присел на корточки, достал свой нож, поковырялся им в полу и извлек кусочек свинца.
     Харви так и подмывало сказать коллеге: “Не строй из себя дебила”. Но он промолчал.
     Ему не нравился такой арест; он бы хотел, чтобы подозреваемый проявил хоть немного волнения. Даже бахвальство было бы терпимо. Но не эта самоуверенность, которая заставляла Харви чувствовать себя не в своей тарелке.
     — Опустите руки, — коротко сказал он. — Надевайте вашу любимую шляпу и двигайтесь к выходу. Вы едете с нами.
     Коулман подчинился, продолжая при этом нагло улыбаться.
     — Я могу считать себя арестованным?
     — Считать вы можете, как угодно. В любом случае до утра вам придется побыть нашим гостем.
     — И, полагаю, вы из меня выбьете все, что вам нужно, — с некоторым презрением произнес Коулман.
     — Попросите об этом еще пару раз, и мы исполним ваше желание, — мрачно пообещал Харви, запирая дверь квартиры.
     Чернокожий парень в вестибюле по-прежнему сидел, уткнувшись глазами в расписание скачек.
     — Скажи-ка, Арчи, — приветливо обратился к нему Коулман, — за те два года, что я тут живу, ты хоть раз выиграл?
     “Продолжает демонстрировать свое спокойствие”, — мысленно предположил Харви.
     Консьерж бросил на Коулмана холодный взгляд и пробурчал что-то невнятное.
     Каска и Коулман вышли на улицу, а Харви чуть-чуть задержался, чтобы спросить у чернокожего парня:
     — В доме вчера вечером звучали пистолетные выстрелы?
     — Да. В его квартире.
     — Во сколько?
     — Около часа ночи. Жильцы из нижней квартиры прибежали ко мне, говорят, мы слышали выстрел, поднимитесь наверх, посмотрите, не пострадал ли кто-нибудь. Короче, я поднялся, позвонил. Он мне открыл дверь. Там все было в порядке. Говорит, Арчи, это вышло случайно, больше не буду прикасаться к этой штуке, прикрою дырку ковриком, чтобы домовладелец не ругался. Сказал, что он и сам сильно перепугался.
     — Где находился пистолет?
     — Лежал прямо там, куда он его бросил после того, как случайно выстрелил и испугался.
     Харви подумал, что “испуг” Коулмана наверняка был фальшивым. Прямо мыльная опера. Детектив поморщился и направился к двери.
     — У него неприятности? — взволнованно крикнул ему вслед консьерж.
     — Нет, мы в его честь устраиваем вечеринку.
     
     Харви было немного не по себе, поскольку все складывалось как-то неправильно. Он догнал Каску и Коулмана, идущих вместе по улице. Каска крепко держал Коулмана за локоть.
     На углу они поймали такси и повезли задержанного, но не в управление, а в один из отдаленных полицейских участков. Там они не стали допрашивать Коулмана, а обыскали его и заперли в задней комнате.
     Харви передал револьвер 38-го калибра Леффинджеру, своему капитану, который дожидался их в этом участке. Каска достал из кармана пулю, извлеченную из половицы в квартире Коулмана.
     — Вы его привезли? — спросил Леффинджер.
     — Да, сэр. Он в задней комнате. Утверждает, что вчера в час ночи возился с револьвером и случайно выстрелил в пол.
     Харви видел, что Леффинджеру все это нравилось не больше, чем ему самому.
     — Теперь нельзя будет полагаться на парафиновую пробу[10]. Он мог выстрелить в Ломбарда, вернуться домой, перезарядить револьвер и еще раз выстрелить, но уже в пол.
     Леффинджер был высоким, крепко сбитым мужчиной с седеющими волосами, но угольно-черными бровями.
     — Передайте это баллистикам.
     — Они уже занялись пулей, убившей Ломбарда?
     — Вероятно, как раз сейчас занимаются.
     — Пока мы ждем, стоит задать Коулману несколько вопросов. А ты, Каска, возьми на себя свидетелей из отеля, где жил Ломбард.
     Когда Харви и капитан вошли в заднюю комнату, Коулман спокойно сидел на стуле, попыхивая одной из своих сигарет.
     — Добрый вечер, — невозмутимо произнес он.
     — Узнаете, насколько он добрый, после того, как мы закончим, — нахмурился Леффинджер.
     Харви вытащил сигарету изо рта Коулмана, после чего зажег настольную лампу.
     — Садитесь ближе к столу, — сказал он и выключил верхний свет.
     Лицо Коулмана оказалось в ярком световом конусе, падавшем от лампы. Остальная часть комнаты погрузилась во тьму.
     Леффинджер начал разговор в минорной тональности.
     — Полагаю, вы готовы рассказать нам о том, что вы делали прошлым вечером?
     — Я вышел из дома в девять, — сказал Коулман, — и дошел пешком до перекрестка Ориол-стрит и Стейт-стрит. Там на углу табачная лавка. Из нее я позвонил по телефону.
     — Кому?
     — Эдмунду Ломбарду.
     Полицейские как будто немного растерялись. Ритм допроса едва заметно, но нарушился. Однако в следующую секунду все снова пришло в норму.
     — Продолжайте, — отчеканил Леффинджер.
     — По телефону мне никто не ответил. Я околачивался возле отеля, где он снимал номер, целый час проторчал на улице, потом снова ему перезвонил. На этот раз он ответил. Я сказал ему, что хочу его видеть. Он знал, зачем.
     — Но мы этого не знаем.
     — У него был свой маленький бизнес. Он собирал ставки на полудохлых лошадей. А после скачек не отдавал деньги. Клал их себе в карман. Эти лошади все равно никогда не выигрывали, так что до них никому особо дела не было. Ломбард проворачивал свою аферу слишком часто. Я-то вот решил рискнуть — поставил на одну клячу двадцать к одному. Сыграл удачно, но Ломбард не смог выплатить мне деньги из своего кармана, поэтому он просто слинял. Я нашел его только на прошлой неделе. В любом случае вчера вечером он сказал по телефону, что, конечно, хорошо, он спустится вниз и встретится со мной. Я сказал ему, где нахожусь. И сказал, что даю ему ровно полчаса.
     — И он не пришел?
     Коулман пожал плечами.
     — Я ему не оставил шанса сделать это. Я повесил трубку и уже через пять минут был в вестибюле отеля. Поднялся к дверям его номера и постучал. Он принял меня за носильщика, пришедшего забрать его чемоданы, впустил меня в номер, и я увидел, что он полностью готов к отъезду. Я сказал: “Потрудитесь отдать мои две тысячи, и я пойду своей дорогой”. Он понял, что его загнали в угол, но отнесся к этому философски. Просто хихикнул и сказал: “В любом случае вы не можете винить человека за то, что он попытался”, — и тут же достал деньги из внутреннего кармана. Он попросил расписку, и я написал ее на бланке отеля.
     Харви переглянулся с Леффинджером. Именно эту расписку они нашли на теле убитого.
     — Так, и что было потом? — сурово проговорил капитан.
     — Это все. Я ему сказал: “Теперь мы в расчете’, — и ушел. Когда я уже закрывал дверь его номера, он даже начал снова распаковывать свои вещи, заметив, что теперь ему не нужно никуда торопиться.
     — Вот значит, как было дело? — промурлыкал Леффинджер. — Вы уверены, что ничего не упустили?
     И тут Харви прямо-таки взревел:
     — Почему вы не говорите, что убили его? Мы это хотим услышать!
     Коулман вздрогнул, но, скорее, от неожиданности, а не от осознания вины. Потом все с тем же спокойствием он сказал:
     — Потому что меня это не касается. Я его не убивал.
     — У вас что, — рявкнул Харви, — не было при себе оружия, когда вы поднялись к нему?
     — Было, — ответил Коулман.
     Харви и Леффинджер снова переглянулись.
     — Зачем вы пошли к нему с револьвером, если не собирались стрелять? — спросил капитан.
     — Я взял револьвер с собой, чтобы меня самого не пристрелили! Думаете, он сдался бы так легко? Думаете, он позволил бы мне выйти за дверь с двумя тысячами баксов, если бы я все время не держал руку возле кармана?
     — Не лгите. За кого вы нас принимаете? Мы хотим слышать правду!
     Харви ухватился сзади за длинные волосы Коулмана и откинул его голову на спинку стула так, что лицо мужчины оказалось прямо в ярком потоке слепящего света.
     — Сначала вы его застрелили, потом забрали свои бабки; потом написали расписку — мертвецу! Разве не так? Отвечайте! Разве не так было дело?
     Коулман пытался отрицательно покачать головой.
     Из темноты по широкой дуге вылетел кулак Леффинджера. Харви успел это заметить и отпустил голову задержанного.
     Удар пришелся Коулману в челюсть, и мужчина мешком повалился со стула набок.
     Леффинджер подошел к двери и открыл ее.
     — Черт с ними, со свидетелями, — проворчал он. — Наверняка они подкуплены. Эй, Каска, иди сюда и помоги нам!
     Харви и Каска подняли Коулмана и снова усадили его на стул. Приводя в чувство задержанного, Харви наотмашь ударил его по щеке.
     — Эй-эй, давайте-ка очнитесь! У вас еще будет повод поваляться на полу. Когда вы спустились в вестибюль отеля и проходили мимо портье, зачем вы сказали ему, что Ломбард передумал и остается?
     — Потому что... — еле слышно пролепетал Коулман, — потому что я боялся, что Ломбард примет его за меня и будет стрелять.
     — Нет! Ничего подобного! Потому что Ломбард уже лежал мертвый в своем номере, а вы хотели выбраться из отеля до того, как его найдут.
     — Да не хотел я никуда выбираться. Минут десять сидел в кафе на первом этаже отеля, прямо у главного входа.
     Так оно и было. Коулмана видели: он совершенно спокойно сидел в кафе, курил сигареты и пил черный кофе. Свидетелем этого был ночной дежурный, который стоял как раз возле входа в кафе.
     Каска со всей уверенностью новичка решил вмешаться в допрос.
     — Куда вы дели две тысячи долларов, — спросил он, — которые забрали у Ломбарда после того, как застрелили его?
     Последние три слова прозвучали как-то очень невнятно.
     Коулман еще не до конца очухался после удара в челюсть и падения на пол. Он тяжело дышал, но ему удалось инстинктивно обойти ловушку, в которую его пытался загнать Каска.
     — Две тысячи, которые он мне вручил, когда еще был жив, я сегодня утром положил на свой счет в банке.
     Полицейские об этом уже знали. Коулман весь день был под наблюдением, пока копы собирали и сверяли показания свидетелей и готовились к его аресту. То, как Коулман только что избежал ловушки, несмотря на то, что еще не совсем пришел в себя, ничуть не улучшило настроения полицейских. Харви был склонен считать, что они схватили его слишком рано; надо было еще понаблюдать. Но начальству казалось, что факта размещения на счете в банке двух тысяч долларов достаточно для ареста. А тут еще и револьвер, подобранный в квартире Коулмана. И все-таки что-то не складывалось.
     
     Леффинджер и Харви вышли из задней комнаты, оставив там Коулмана с Каской и еще одним копом.
     — Я лучше уйду, — проворчал Леффинджер. — Если останусь, то я его просто убью!
     Оказавшись в своем кабинете, капитан провел рукой по лбу и покачал головой.
     — Это может продолжаться всю ночь и весь завтрашний день, — сказал он. — Я знаю таких типов. Скользкие, как угри. Они выводят меня из себя.
     — И что нам делать? — спросил Харви.
     — Это точно он. Но мы не можем его уличить, не можем поймать на несоответствиях. Он все время нас опережает. Признает, что звонил Ломбарду, признает, что поднимался к нему в номер, признает, что взял с собой револьвер. Я был уверен, что мы прихватим его на одной улике, и дальше все покатится как по маслу. Но он признает все, кроме самого убийства, и это единственный момент, который не могут подтвердить наши свидетели. У нас есть только косвенные улики, которые в суде не выдержат и пяти минут, а я не хочу, чтобы потом этот парень смеялся мне в лицо. Лучше я его выпущу прямо сейчас. Даже если мы выбьем из него признание, все, что ему нужно будет потом сделать, это прошептать о “жестокости полиции”, и присяжные тут же его оправдают. Они всегда так делают, эти мягкотелые тупицы. Судебная система нашего штата не на стороне полиции. Преступникам всегда оказывают благосклонность.
     — Забавно, что выстрела никто не слышал, — заметил Харви. — Одно это могло бы прижать его к стенке.
     — Питерс этим занимался все утро. Здание старое, с толстыми стенами. Одна комната по соседству была пуста, в другой шла шумная вечеринка. Если только кто-нибудь в это время случайно не проходил мимо двери, а я думаю, что никто не проходил, то шансов привлечь внимание выстрелом не так уж много.
     Леффинджер устало опустился на стул. Выглядел он удрученно, как человек, который сделал все, что мог, но которому в результате нечего было предъявить взыскательным судьям.
     — Пойди и еще раз проверь его квартиру. Я не знаю, на что можно рассчитывать, и что ты найдешь там такого, что принесет нам хоть какую-то пользу. У нас есть револьвер, мы знаем, куда делись две тысячи баксов, и мы по-прежнему на нуле. Но все равно попытай счастья. Обыщи там каждую щель. Коулман водит нас за нос. Я просто кожей чувствую, что это он.
     — Ладно, поищу, — кивнул головой Харви.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Консьерж Арчи чуть не рассмешил Харви, когда, оторвавшись от своего наркотического расписания скачек, торжественно заявил:
     — После того как Коулман ушел с вами, босс, он еще не возвращался.
     — Вернется, когда рак на горе свистнет, — последовал веский ответ. — Хоп-ля! У меня есть ключ.
     — Я не должен допускать в квартиры посторонних в отсутствие хозяев.
     Харви с неохотой отогнул лацкан своего пальто.
     — Тебе надо прямо ткнуть это в нос?
     — О-о! А-а! — только и смог протянуть Арчи, а потом, покачав головой, добавил: — Я должен был сразу догадаться.
     Харви закрылся в квартире Коулмана, включил свет, снял пальто и занялся скрупулезным обыском. Он терпеть не мог это дело — то, что он называл “нудятиной”. Это почти никогда ничего не давало. И в этот раз результат будет таким же.
     В гостиной Харви зафиксировал следующее: кроссворд, карандаш, окурок сигареты, которую курил Коулман, когда они позвонили в дверь. Еще на столе лежала наполовину опустошенная пачка сигарет.
     В ванной комнате: пятнадцать использованных бритвенных лезвий. Очевидно, Коулман просто бросал их после бритья под ванну.
     На кухне: открытая банка овощных консервов, три пустые бутылки из-под пива и пара дюжин тараканов разной степени упитанности.
     В спальне: комод с тремя ящиками, заполненными нижним бельем, и шкаф с тремя костюмами. Один костюм серый — в нем Коулман был прошлым вечером, когда заходил к Ломбарду. В карманах обнаружились канадский десятицентовик, выцветший снимок... грейпфрута? — нет, какой-то блондинки — и небольшая пачка сигаретной бумаги. В карманах двух других костюмов ничего не было.
     Весь обыск занял у Харви пятьдесят минут. Несмотря на свой скепсис, детектив отнесся к делу добросовестно. Он ушел из квартиры, убеждая себя в том, что над этим делом довлело какое-то цыганское проклятие. Но тогда, как заметил и сам Леффинджер, что еще они могли выжать из револьвера и двух тысяч долларов, положенных на счет в банке? В большинстве случаев это означало бы просто попытку извлечения личной выгоды. Или ничего бы не означало.
     
     — Ну, и как у него дела? — спросил Харви Леффинджера, когда вернулся в участок.
     — Какие у него могут быть дела? — рявкнул капитан. — Это мы должны рыть носом землю! Что ты обнаружил?
     — Тараканов и бритвенные лезвия. Ни одной даже захудалой зацепки.
     Леффинджер ухватился за край стола и приготовился встать.
     — Значит, я буду опираться на косвенные улики, — сказал он. — Баллистики сопоставят пулю из тела Ломбарда с пистолетом Коулмана, и тогда все прояснится. Ну, а мы пока можем надавить на него посерьезнее.
     Зазвонил телефон.
     — Да, это я, — сказал в трубку капитан, а затем: — Что ж, самое время, — и затем: — Вы знали, где меня найти. Я оставил сообщение, что мы привезем его сюда.
     Больше Леффинджер ничего не говорил. Он лишь пару раз сглотнул, и его лицо приобрело страдальческое выражение. Наконец он наклонился вперед, поставив локти на стол, и уныло обхватил голову обеими руками.
     Помолчав еще с минуту, капитан сказал:
     — Это баллистики. У Коулмана револьвер тридцать восьмого калибра...
     — Я знаю, — натянуто выдавил из себя Харви.
     — Ты знаешь! — взорвался Леффинджер.
     Нет, он не злился на Харви. Капитан был зол на мир в целом, а Харви был ближайшим представителем этого самого мира, вот и все.
     — Может, ты еще знаешь и то, что пуля, которую извлекли из тела Ломбарда, тридцать второго калибра?! И к чему это нас приводит? — свирепо закончил Леффинджер.
     Харви уставился в пол.
     — К большим неприятностям, — пробормотал он.
     Некоторое время оба молчали.
     — А та пуля, что мы вытащили из половицы в его квартире? — наконец нерешительно спросил Харви.
     — Тридцать восьмой калибр, как и его револьвер, — проворчал Леффинджер.
     Капитан сложил ладони домиком и мрачно воззрился на свои пальцы.
     Харви покачал головой и огляделся по сторонам, словно ища моральной поддержки у четырех стен кабинета.
     — Коулман — наш парень. Другого не дано.
     — Другого не дано, но баллистики считают иначе, — кисло заметил Леффинджер. — Баллистика — наука точная. Будешь оспаривать баллистическую экспертизу?
     — Баллистика — это по вашей части. Я же опираюсь на знание человеческой натуры. Тоже не гадание на кофейной гуще.
     — Если ты думаешь, что он стрелял из пистолета тридцать второго калибра, а потом выбросил оружие по дороге домой, то я так не считаю; пистолет бы уже нашли. На хорошо освещенных улицах так просто от пистолета не избавишься. К тому же, выйдя из номера Ломбарда, он еще десять минут сидел в кафе отеля. Думаешь, он стал бы там сидеть, держа в кармане пистолет, из которого только что стрелял? Неправдоподобно.
     Капитан немного помолчал.
     — И все же я готов поклясться…
     — Я тоже могу поклясться, — упрямо заявил Харви. — Все лежит прямо на поверхности. Глядя на Коулмана, я вижу все, чему меня учили: возможность, мотив, вероятность — буквально все!
     — За исключением материальных улик, — мрачно заметил Леффинджер.
     Вконец измученный детектив встал в позу Гамлета.
     — Мы звоним в дверь, а он даже не меняется в лице. Мне доводилось приходить к муниципальным чиновникам, к федеральным служащим... И все они вздрагивали после слов “Управление полиции”. А Коулман нас ждал. Он знал, что мы нарисуемся в его квартире. Он задержался и прямо при нас намеренно дописал слово в кроссворде. Это выглядело фальшиво. Он был собран и слишком спокоен. Понимаете меня, капитан? Он перегнул палку. Он так стремился показать свою якобы невиновность, что впал в другую крайность: забыл о реакции среднего, обычного человека на визит полиции. Если бы не он убил Ломбарда, то испугался бы, что его могут обвинить в убийстве, особенно учитывая, что он был в отеле с пистолетом и забрал свои две тысячи долларов. Тот факт, что Коулман нисколько не оробел, показывает, что Ломбарда убил именно он, и что он был готов к нашему приходу. Он все время был на шаг впереди нас. Но это он. Тот, кто нам нужен.
     — Ну, так пойди и докажи, что это он! — взревел Леффинджер. — Это все, чего я хочу! Иначе мне придется отпустить его еще до рассвета. Не могу же я вечно держать его тут без обвинения.
     — Не срывайте на мне злость, капитан, — возмутился Харви, потихоньку пятясь к двери. — Мне это нравится не больше, чем вам.
     — Тогда добивайся результата! А я сейчас готов разорвать даже собственную бабушку!
     — Подержите его хотя бы до полудня, капитан, — взмолился Харви. — Дайте мне время. У меня еще никогда не было такого сильного предчувствия.
     — Твои предчувствия не уменьшают моих страданий, — было последнее, что услышал Харви от Леффинджера.
     
     Перед уходом Харви заглянул в заднюю комнату, где все еще трудился порядком уставший Каска.
     — Мы знаем, что это вы его убили, — чуть не плакал полицейский. — Почему бы вам не признаться и не облегчить всем нам жизнь?
     — Облегчить всем вам жизнь, признавшись в том, чего я не делал?
     Да, при желании полицейские могли серьезно изменить внешность подозреваемого, но пошатнуть его непоколебимое спокойствие они были не в силах.
     Харви подозвал к себе Каску.
     — Посадите его в камеру. Пусть немного отдохнет, — тихо сказал он.
     — Приказ капитана?
     — Нет. Просто пуля в теле Ломбарда оказалась тридцать второго калибра. Больше нет смысла продолжать в том же духе. Можете, конечно, спросить и Леффинджера, но сейчас я не советовал бы к нему соваться.
     Все, чего действительно хотел Харви, так это получить от Коулмана нормальную реакцию на что-нибудь (Харви сам пока еще не знал, на что). Надо было как-то сломать защитный механизм, которым Коулман так эффективно пользовался.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Продавец табачной лавки Джей Трухофф был сильно удивлен, когда на следующий день в семь утра пришел открывать свою торговую точку и обнаружил, что возле двери его уже ждет покупатель. Клиент был одет в некогда серый костюм, рукава которого выглядели так, словно мужчина по локти засовывал руки в мусорные баки или другие помойки. Неужели, спросил себя Джей Трухофф, этому парню так хотелось курить, что он был вынужден искать бычки?
     Накануне Джея Трухоффа уже допрашивали (что весьма добавило торговцу ощущения собственной значимости) по поводу двух телефонных звонков, сделанных предыдущим вечером из его магазина неким мужчиной. Однако он никак не связывал этот допрос с появлением возле его лавки странного типа, который очень уж походил на бродягу, выбравшегося прогуляться.
     — Вы что-то хотели, сэр? — слегка неприязненно спросил Трухофф, облачаясь в рабочий халат.
     — Управление полиции, — негромко произнес незнакомец.
     У Джея Трухоффа вытянулось лицо. Вот ведь правду говорят — сегодня все хорошо, а завтра жди подвоха[11].
     — Что? Опять? Я уже говорил вашим, что не мог слышать его разговор. Он все время стоял ко мне спиной.
     — Сейчас меня не интересует, о чем он говорил. Я спрошу о другом. Вы утверждаете, что знаете его в лицо, и что он покупает у вас курительные принадлежности?
     — Да, он заходит регулярно, примерно раз в два дня.
     — Хорошо, а что конкретно он покупает? Я понимаю, вы торгуете целыми днями, и у вас много покупателей, но, может быть, вы запомнили?
     — А как же, — ответил Джей Трухофф с видом профессионального превосходства. — Он покупает у меня уже два года, — и, показав пальцем на полку, добавил: — Вот это.
     — Сигареты фабричного производства?
     — Именно их.
     — Понятно. А что он купил у вас позавчера — между своими двумя телефонными звонками?
     — Так то же самое… — уверенным тоном начал Джей Трухофф.
     Однако в этот момент Харви вытянул руку, раскрыл ладонь и показал торговцу пачку сигаретной бумаги, которую он ранее достал из серого костюма Коулмана.
     — Ах, это! — воскликнул Трухофф и наморщил лоб. — Да-да, теперь я вспомнил! Хорошо, что вы мне показали и напомнили. Он купил у меня бумагу для самокруток. Сказал, для разнообразия. И, заметьте, купил впервые. Говорил, что вроде бы хочет поменьше тратить денег.
     — А рассыпной табак для самокруток вы тоже ему продали?
     — Нет. Теперь я вспомнил. Табак он у меня не просил. Я решил, что, наверное, он у него уже есть.
     В квартире Коулмана ничего подобного не было. Ни крупицы табака даже в складках карманов его одежды.
     Странный тип, похожий на бродягу, внезапно преобразился.
     — Что и требовалось доказать! — зычным голосом провозгласил он. — Теперь мне все ясно!
     Выходя из табачной лавки, он сварливо бросил через плечо:
     — И мне пришлось торчать тут до семи утра, ожидая, пока вы откроетесь.
     Джей Трухофф задумчиво почесал затылок.
     “Не понимаю, что это ему дало, — подумал он. — Странно это — быть полицейским. Лучше уж буду торговать сигаретами”.
     В этот момент Харви вдруг снова вернулся в лавку.
     — Чуть не забыл. Дайте-ка мне пакетик табака для самокруток.
     Величественно подняв ладонь, Джей Трухофф отказался от предложенных за покупку денег.
     — За счет фирмы, — сказал он. — Но если об этом напишут в газетах, не могли бы вы... сделать так, чтобы мое имя тоже упомянули?
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Вскоре после рассвета Леффинджер переправил Коулмана в другой полицейский участок, чтобы “поиграть” с законом о двадцатичетырехчасовом задержании без предъявления обвинения. Харви потребовалось полчаса, чтобы отыскать капитана. По пути детектив заехал еще кое-куда.
     — Ну что, Соколиный Глаз? — устало взмахнул рукой капитан. — Где шлялся всю ночь? Что мы можем еще сделать?
     — Мы сможем предъявить обвинение, как только вы увидите то, что я раскопал.
     — И что ты мне намерен показать?
     — Для начала я хочу, чтобы вы посмотрели, как Коулман сворачивает себе самокрутку. В принципе, это не так важно, но у вас появится лишний козырь, чтобы сломать этого мерзавца. Могу я привести его сюда, в кабинет?
     — Да хоть на руках неси!
     Коулман вошел в кабинет, зевая и потирая глаза кулаками.
     — Если вы разбудили меня только для того, чтобы опять перевезти в другое место, то зря стараетесь, — проворчал он. — Вы ведь знаете, что рано или поздно вам придется позволить мне связаться с адвокатом.
     — Ладно, хватит, — с виду обреченно махнул рукой Леффинджер. — Мы вас отпускаем. Но сначала вы подпишите бумагу, что с вами обращались корректно, и никто на вас руку не поднимал.
     Коулман посмотрел на полицейских исподлобья.
     — Вы меня принимаете за Джона Хэнкока?[12] Знаю я ваши трюки. Подмените документ — и вся недолга. Так что ничего я не буду подписывать.
     Харви поймал взгляд Леффинджера и равнодушным тоном произнес:
     — Мы теперь знаем, кто это сделал. К вам претензий больше нет. Просто мы не хотим возиться со всякими исками за ложный арест.
     — Вы меня прямо осыпаете идеями, — кровожадно осклабился Коулман.
     — Давайте покурим и все спокойно обсудим, — умиротворяюще сказал Харви.
     Он высыпал немного табака на кусок сигаретной бумаги, ловко распределил бурые крупинки по всей длине, провел языком по краю листа и быстро скрутил сигаретку. Потом Харви протянул Коулману пакетик с табаком и сигаретный листок.
     — Курите, — предложил детектив.
     — Только не это... — презрительно начал было Коулман, но тут же осекся.
     На мгновение он слегка побледнел, как будто вдруг что-то вспомнил. Всего лишь на мгновение; а затем лицо Коулмана приняло прежний вид. И он не стал отказываться от предложения.
     Было просто больно наблюдать, как Коулман пытался свернуть самокрутку. То табак высыпался с одного конца, и получалась пустая бумажная трубка; то табака было чересчур много, и результатом становился бугристый бочонок, который разваливался сам по себе. После того как Коулман израсходовал с полдюжины листков сигаретной бумаги, Харви забрал у него курительные принадлежности.
     — Непривычно этим заниматься, не так ли? — заметил детектив, обращаясь, скорее, к Леффинджеру, чем к Коулману.
     Последнему на этот раз нечего было возразить. Он сидел на стуле неподвижно, боясь пошевелиться и даже сделать глубокий вдох.
     — И если у человека ничего не получается, — продолжал Харви, — это означает, что он никогда раньше подобным не занимался.
     — Давайте, отправьте меня за это на электрический стул, — угрюмо нахмурился Коулман.
     — Но человек все равно покупает целую пачку сигаретной бумаги... в той самой табачной лавке, два дня назад, в перерыве между двумя телефонными звонками. Это мне сообщил продавец. Впервые за два года постоянный покупатель вдруг купил бумагу для самокруток. А вот рассыпного табака этот покупатель не купил. И в квартире у него нет никакого табака. За шесть месяцев человек не выбросил ни одного использованного бритвенного лезвия; и если бы у него когда-либо был пакетик с табаком, то, вероятно, упаковка все еще валялась бы где-нибудь на полу.
     Лицо Коулмана стало напряженным. Харви между тем продолжал:
     — Для чего он купил бумагу, в которую нечего было набивать? Я вам скажу. Нет, я даже покажу.
     Детектив достал из кармана запечатанный конверт из плотной бумаги и вскрыл его.
     — Вот пуля тридцать восьмого калибра. По моей просьбе мне ее вернули из баллистической лаборатории.
     Харви снова полез в карман, извлек оттуда небольшую картонную коробочку, открыл ее и высыпал на стол несколько округлых металлических предметов.
     — А это патроны тридцать второго калибра, которые мне дали там же, в лаборатории. Их пули идентичны той, что была изъята из тела Ломбарда, за исключением, конечно, того, что ими не стреляли. Теперь смотрите, как все было проделано.
     В глазах Коулмана появился ужас.
     Харви взял один патрон 32-го калибра и плотно обернул его листком сигаретной бумаги — так же умело, как незадолго до этого он мастерил самокрутку.
     — Трех листочков, я думаю, будет в самый раз, — сказал он, продолжая свои манипуляции. — А теперь посмотрим, что у нас получилось.
     Он взял со стола револьвер Коулмана, откинул барабан и осторожно вставил патрон в пустое гнездо. Легкий толчок подушечкой большого пальца, и патрон встал на место.
     — Посмотрим, как револьвер тридцать восьмого калибра выстрелит пулей тридцать второго калибра. Я буду стрелять вон туда, в плинтус, так что немного посторонитесь.
     Харви прицелился и нажал на спусковой крючок. Громыхнул выстрел. Деревянный плинтус мелко задрожал; в нем появилось небольшое пулевое отверстие.
     Детектив снова откинул барабан револьвера, и к его ногам упала гильза, вслед за которой на пол плавно опустилось несколько клочков обгоревшей бумаги.
     — Он, должно быть, тщательно собрал такие же клочки с пола в комнате Ломбарда, — сказал Харви. — Гильзу тоже унес собой. Ну, и забрал две тысячи долларов. Думаю, револьвер он зарядил перед тем, как сделать второй звонок из табачной лавки.
     Губы Коулмана беззвучно шевелились. Он или молился, или проклинал полицейских. Хотя последних это нисколько не волновало.
     — Пакетик табака за десять центов, — чуть ли не с жалостью произнес Харви, глядя на Коулмана. — Если бы вы купили его вместе с сигаретной бумагой, то вас никогда не отправили бы на электрический стул.
     Позже, когда шумиха улеглась, Каска заметил:
     — Если бы мы доверились баллистической экспертизе, мы бы его потеряли. Он бы ускользнул из наших рук.
     — К черту баллистику! — величаво махнул рукой Леффинджер. — Мне достаточно, чтобы рядом всегда был такой детектив, как Харви.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “You Take Ballistics” │ Первая публикация на языке оригинала: “Double Detective”, январь 1938 г.
     Другие публикации: EQMM, февраль 1947 г.; “Dead Man's Blues”, J. B. Lippincott & Co, 1948 г.; EQMM (Австралия), май 1950 г.; “Verdict”, август 1953 г.; etc.
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 27 марта 2023 г., В. Краснов │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: EQMM, февраль 1947 г.

• “На собственных похоронах”
     Скромная дамочка невысокого роста вошла в бакалейную лавку, положила на прилавок большой сверток и стала ждать. На улице какой-то мужчина, проходя мимо, равнодушно глянул на витрину магазина. Короткий поворот головы, быстрый взгляд — вот, собственно, и всё. Правда, это было не совсем обычно. Случайные прохожие-мужчины, скорее, стали бы заглядывать в галантерейные магазины, табачные киоски и даже в парикмахерские, нежели в бакалейные лавки.
     Дамочка была хороша собой. Она говорила тихим, приятным и немного застенчивым голосом, не отрывая глаз от списка, который держала в руке. Она была похожа на школьницу, серьезно зачитывающую выученный урок. Однако на ее руке было обручальное кольцо. Это значило, что ей было не меньше восемнадцати лет.
     — Хотите, я все это вам доставлю? — предложил продавец. — Покупки тяжелые...
     — Нет, спасибо, я понесу сама, — пробормотала дамочка. — Никаких проблем.
     С покупками в обеих руках она вышла из лавки и продолжила свой путь. На ней была короткая куртка из тюленьей кожи, и, вообще, вся ее одежда выглядела простой и недорогой.
     Мужчина, проходивший мимо бакалейной лавки, когда в нее вошла дамочка, не отошел слишком далеко. Он остановился у газетного киоска на углу, купил свежий номер газеты, затем отступил на пару шагов и, повернувшись спиной к стенам зданий, быстро просмотрел заголовки. Потом он вновь двинулся по улице. На руках, державших газету, были надеты перчатки из свиной кожи.
     Мгновение спустя мимо мужчины прошла дамочка со своими пакетами. Ни он, ни она не взглянули друг на друга — для этого не было причин. Он был поглощен бейсбольным счетом в верхней части страницы; она смотрела по диагонали через дорогу, дабы убедиться, что ей удастся перебежать на красный. Пройдя половину следующего квартала, дамочка зашла в другую лавку. Это была пекарня.
     Через несколько секунд — как бывает при совпадениях, которые так часто случаются в жизни — Перчатки Из Свиной Кожи прошли перед пекарней. Газета была засунута в карман. Мужчина вновь равнодушно скользнул взглядом по витрине, а потом отвернулся. Но обычный человек на улице тоже не особенно интересуется интерьером пекарен. Этот же, вероятно, подумал об ужине, который ждал его дома.
     Дамочка взяла у продавца сдачу, положила деньги в сумочку и вышла из пекарни — еще более нагруженная покупками. Перчатки Из Свиной Кожи, явно не спешившие домой, остановились у магазина мужской одежды в десятке метров от пекарни и принялись рассматривать выставленные на витрине роскошные рубашки. Стекло витрины было недавно вымыто, в отличие от большинства соседних окон, и, несмотря на то, что у него отсутствовала ртутная амальгама-подложка, окружающие предметы отражались в нем не хуже, чем в ином зеркале.
     Деловитая домохозяйка со своими пакетами прошла мимо, и ее бледное отражение проследовало за ней по стеклянной поверхности витрины. Как только дамочка поравнялась с Перчатками Из Свиной Кожи, стоявшими к ней спиной, зрачки ее глаз метнулись в сторону мужчины, а затем снова стали смотреть вперед на дорогу. Этот взгляд был мгновенным, как щелчок затвора фотоаппарата.
     Дамочка сделала еще несколько шагов. Но теперь в ее облике что-то переменилось. Ее взгляд стал более напряженным; вокруг глаз появились резкие морщинки. Однако уже в следующее мгновение ее лицо приняло прежнее спокойное выражение. Видимо, она просто вспомнила о том, что забыла сделать еще одну покупку. Дамочка остановилась, резко повернулась и пошла в том же направлении, откуда только что пришла.
     Перчатки Из Свиной Кожи все еще лениво разглядывали сорочки и галстуки, когда дамочка во второй раз прошла мимо. Но на этот раз она даже не взглянула на мужчину; а его спина, в свою очередь, выражала полное безразличие к происходящему.
     На углу, где горел светофор, дамочка не стала снова переходить дорогу, а свернула в переулок и со своими покупками быстро скрылась из виду.
     В тот же миг, словно ниоткуда, рядом с Перчатками Из Свиной Кожи материализовался другой мужчина. Перчатки Из Свиной Кожи быстро, почти незаметно ткнули его в бок, как бы подталкивая вперед, и они сразу разошлись. Все произошло очень быстро. Со стороны можно было подумать, что двое знакомых просто мимоходом поприветствовали друг друга. Второй мужчина был одет в серое пальто и серую мягкую шляпу. Он дошел до угла и свернул в том же направлении, куда скрылась деловитая домохозяйка. Перчатки Из Свиной Кожи поспешили к следующему перекрестку и свернули в параллельный переулок.
     Серая Шляпа быстро двигался по тротуару. Его внимание привлек брошенный на землю пакет, полный продуктов. Из пакета выкатилась буханка хлеба, завернутая в вощеную бумагу. Серая Шляпа не остановился. Наоборот, он ускорил шаг. Чуть дальше на тротуаре лежал еще один пакет с продуктами. Легкая трусца Серой Шляпы сменилась стремительным бегом. Расстегнутое серое пальто раздувалось подобно парашюту. Улица впереди была пуста.
     Если говорить точно, улица была не совсем пуста, но на ней не было деловитой домохозяйки. А Серую Шляпу интересовала только она. На углу, у пожарного гидранта, лежал третий — последний — коричневый бумажный пакет. Из него выкатилась пара блестящих жестяных банок. К этим консервам с другой стороны улицы неслись двое мальчишек, которых подгоняла, высунувшись в окно, их полная мамаша.
     Когда Серая Шляпа добежал до угла, навстречу ему, обогнув квартал с другой стороны, уже мчались Перчатки Из Свиной Кожи. Оба мужчины развернулись и двинулись в одном направлении.
     Они прошли еще один квартал на восток, потом повернули на юг. Просто невероятно, как этой дамочке удалось так быстро преодолеть столь большое расстояние. Сразу за следующим поворотом невысокая домохозяйка, уже без пакетов и шляпки, бежала что есть мочи, прижимая руки к телу так, как это делает большинство женщин во время бега. Как она вообще могла быстро двигаться на таких тонких и высоких каблуках? Поистине, нет предела человеческому совершенству.
     Через полквартала женщина внезапно скрылась в одном из подъездов, к двери которого были приколоты белые и фиолетовые ленты из крепа[13].
     Перчатки Из Свиной Кожи и Серая Шляпа этого не увидели. Они побежали по улице к следующему перекрестку. Но за угол не повернули. Стоявший там пожилой мужчина их заметил, подошел и что-то сказал. Потом он сделал неопределенный жест рукой. Преследователи снова разделились. Серая Шляпа остался на месте, надвинув свой головной убор почти на глаза. Перчатки Из Свиной Кожи устремились к небольшому устройству, прикрепленному к стене у витрины магазина. На бело-голубом эмалевом диске красовалась надпись “Телефон общего пользования”.
     Вечерние сумерки постепенно переходили в ночь. Зажглись уличные фонари.
     
     На площадке второго этажа невысокая дамочка стояла, прислонившись к двери и тяжело дыша. Обмякшая, как тряпичная кукла, она прижалась щекой к деревянной филенке и пыталась успокоить дыхание. Дамочка ладонями ощупывала дверь, но стучать не пыталась, а как бы толкала ее, словно стараясь открыть. Один раз она испуганно оглянулась, чтобы посмотреть вниз на лестницу, но потом снова в отчаянии прижалась к двери. В этот момент дверь бесшумно отворилась, и дамочка исчезла за ней, как тень. Дверь снова закрылась.
     Оказавшись в длинном коридоре, слабо освещенном одной-единственной лампочкой, дамочка заговорила хриплым полушепотом:
     — Федералы, Чамп! Ищейки, Чамп! Чуть меня не сцапали!
     Ее ноги подкашивались после долгого бега. Она провела ладонью по лбу.
     Мужчина в синей рубашке словно не слышал женщину. Он сунул за пояс вороненый пистолет и накинул на дверь цепочку. Потом они с дамочкой двинулись по длинному коридору прочь от двери. Войдя в комнату, мужчина сделал резкое движение рукой, и женщина вдруг оказалась на полу на четвереньках.
     — И ты посмела вернуться! Пришла назад, как будто это тебе игрушки!
     Мужчина протянул руку к выключателю, потушил свет, затем пересек комнату по диагонали и приблизился к окну. Сквозь сетчатые занавески в квартиру проникал серебристый свет уличных фонарей. Мужчина приблизил свое лицо к окну, не прикасаясь к занавеске и даже не позволяя своему дыханию колебать ткань. В тусклом свете он был похож на ребенка. Его лицо с жесткими, коварными чертами пряталось в тени. Он стоял, сильно пригнувшись, что придавало ему вид карлика. Его движения были очень осторожными.
     — Я смогла, Чамп. Я оторвалась от них, — приглушенно звучал в темной комнате голос женщины. — Мне нужно было что-то быстро придумать. Я не знала, куда бежать. Если бы я осталась на улице, меня бы точно схватили...
     — Тогда почему ты не ушла за реку? — едко спросил мужчина, и его глаза сверкнули, когда он снова посмотрел сквозь сетчатую занавеску.
     Женщина поднялась с пола, распахнула дверцу платяного шкафа и укрылась за ней. Послышался шоркающий звук, на мгновение вспыхнул огонек спички — и снова наступила темнота. Женщина вышла из-за дверцы шкафа. Ее рука был опущена вниз, а между пальцами мерцала красная точка.
     — А еще я потеряла всю еду. Не знаю, что мы будем делать. Я не могу опять показаться в тех магазинах. И свою тюленью куртку я засветила. А это единственное, в чем я могу выйти на улицу...
     Красная точка беспокойно двигалась взад и вперед в бархатистой темноте комнаты. Женщина перестала шептать. Наступила полная тишина, которую вдруг нарушило скорбное пение, раздавшееся этажом выше.
     Женщина вздрогнула.
     — Они там, наверху, совсем ошалели? — ворчливо произнесла она, бросив взгляд на потолок. — Что там у них? С ума сойти можно!
     Мужчина — его звали Чампион Лейн, и в последние несколько недель он был объявлен в национальный розыск, — не шевелился и не отводил взгляда от окна. Казалось, он даже не дышал. Но вот, наконец, он бросил отрывистую фразу:
     — Говоришь, ты от них оторвалась!
     Женщина беззвучно скользнула к мужчине и выглянула из-за его плеча на улицу. Тлеющую сигарету она пыталась прятать в ладони. Мужчина резко ткнул дамочку локтем. Она отошла, но тут же снова вернулась, уже без сигареты.
     На противоположной стороне улицы о чем-то совещались трое мужчин. Но вот они разошлись, и каждый направился к одной из входных дверей близлежащих домов. Один мужчина был одет в непромокаемый плащ. Другой нес под мышкой скрипичный футляр. Двери домов так и остались запертыми, а мужчины просто растворились в вечернем сумраке. Зато на улице появились полицейские в форме.
     — Жарковато становится, — мрачно пробормотал Чамп.
     Женщина потянула его за рукав.
     — Давай выбираться отсюда. Может, еще успеем. Будет ужасно, если нас схватят!
     — Поздно, дурочка, слишком поздно. Тут сейчас будет вся полиция округа.
     Из-за угла соседнего дома показалась влюбленная парочка. Парень и девушка шли по улице, держась за руки. Внезапно к ним подскочил какой-то человек, что-то сказал и так же быстро отошел прочь. Парень с девушкой развернулись и, то и дело оглядываясь, поспешили обратно тем же путем, каким пришли.
     — Обложили со всех сторон.
     — Задний двор, Чамп. Мы можем выбраться через задний двор.
     — Если они уже на этой улице, то и на другой тоже.
     Чамп отошел от окна. Натянул на себя пиджак. Синяя рубашка скрылась под темной плотной тканью.
     Вытащив из-за пояса пистолет, Чамп тихо произнес:
     — Они не оставят меня в живых.
     В напряженной тишине комнаты очень странно звучали доносившиеся с верхнего этажа горестные завывания. Они были похожи на монотонную мелодию флейты индийского заклинателя змей или на свист плохо смазанных колес тележки продавца жареного арахиса.
     Чамп Лейн всегда отличался чувством юмора; возможно, несколько извращенным. Его глаза метнулись к потолку.
     — Давайте, ребятки, — хихикнул он. — Скоро будете причитать еще по двоим!
     Женщина рядом с Чампом вздрогнула и с силой втянула в себя воздух.
     На улице остановилось такси, и машина тут же медленным ходом поехала назад. С подножки соскочил человек, показывая рукой водителю, куда надо двигаться, и такси свернуло в боковой переулок. В доме напротив гасли в окнах огни. Из подъезда торопливо вышла женщина, держа в руке птичью клетку. Ее сопровождал полицейский. Он деликатно подтолкнул женщину под локоть, и та вперевалку устремилась по улице в безопасное место.
     — Теперь уже недолго, — сказал Чампион Лейн.
     Его улыбка напоминала звериный оскал.
     Наверху плач скорбящих внезапно оборвался. Было слышно, как задребезжал дверной звонок. На верхнем этаже раздались шаги. Кто-то торопливо и коротко топал, словно его заставляли уйти против воли.
     А потом раздался звонок в дверь их квартиры — громкий, злой, как жужжание взбудораженного осиного роя.
     — Что они думают, я буду делать? — прорычал Чамп. — Подойду к двери с поднятыми руками? Давай, иди, — приказал он женщине, — иначе они быстро узнают, что мы здесь.
     Дамочка бесшумно двинулась по коридору.
     — Кто там? — выдохнула она, оказавшись возле двери.
     — Всем покинуть квартиру и выйти на улицу! Приказ Министерства юстиции!
     Женщина вернулась в комнату.
     — Всех выгоняют из дома.
     — Значит, будут выкуривать газом, — прошептал Чамп.
     — Чамп, — хриплым шепотом взмолилась женщина, — не стой столбом и не жди смерти! Не рассчитывай на свой арсенал на кухне. Против тебя целое правительство. Время уходит. Когда они опустошат все квартиры в доме, будет уже слишком поздно...
     
     С лестницы в подъезде доносился непрерывный топот ног. Люди спускались вниз. Слышался скрип открываемых и закрываемых дверей. Вновь раздался плач, но уже не над головой, а со стороны лестничной площадки.
     Чамп снова рванулся к окну. Он смотрел, как из дома появилась сгорбленная женская фигура в траурном одеянии. Лицо женщины было скрыто вуалью. Женщина в сопровождении полицейского и домоправителя неохотно переходила на другую сторону улицы.
     — Крыша, Чамп, — прозвучал голос за спиной Лейна. — Надо на крышу.
     — Думаешь, они такие идиоты? — не поворачивая головы, процедил Чамп.
     — Тогда ты хоть погибнешь на свежем воздухе, а не здесь взаперти, будто сардина в банке! С этого этажа лестница на крышу еще свободна. Давай хотя бы попробуем. Если не получится, мы снова сюда вернемся...
     Она обеими руками тянула Чампа за рукав.
     — Ну ладно, — неожиданно согласился он. — Пойдем наверх. Все равно, чему быть, того не миновать... Но я их тоже кое-чем угощу. Ага... вот и твой приятель в плаще.
     Из-за плеча Чампа женщина едва смогла разглядеть сквозь занавеску и оконное стекло мужчину, стоявшего на верхней ступеньке крыльца дома напротив и подававшего сигнал кому-то невидимому на этой стороне улицы.
     Чамп не дотронулся ни до занавески, ни до оконной рамы.
     — Побереги глаза.
     Женщина прищурилась. Прогремел выстрел. Яркая вспышка осветила их лица. Брызнули осколки стекла. Занавеска сильно заколыхалась; в ней появилась опаленная круглая дыра.
     Мужчина на крыльце дернул головой, откинулся назад и покатился вниз по ступенькам.
     Внезапно улица ожила. Тут и там словно стали порхать желтые бабочки. Казалось, целый рой разъяренных пчел атаковал оба окна. Посыпалось битое стекло; а по комнате, как попкорн на сковородке, запрыгали маленькие свинцовые блохи. Чертыхаясь, Чамп отпрянул назад и бросился на пол, увлекая за собой женщину. Внезапно откуда-то ударил луч прожектора, пошарил туда-сюда и, наконец, осветил комнату мертвенно-бледным светом.
     Извиваясь, как змеи, они поползли по полу к коридору. Женщина ползла впереди. Внезапно Чамп развернулся, прицелился и выстрелил в окно в направлении крыши соседнего дома. Послышался жалобный звон стекла. Луч света стал сначала желтым, потом красным и наконец совсем погас, как будто его стерли огромным ластиком. Наступила темнота.
     Чамп пополз за женщиной. Нащупал рукой ее пятку. Потом они оба поднялись, прижимаясь спинами к стене коридора.
     — Так, — прошептал Чампион. — У нас теперь есть минут десять. Они, наверное, думают, что здесь со мной Фрэнки или кто-то еще.
     Окно в коридоре, выходившее на шахту, которая вела к задней части здания, разлетелось вдребезги, как только они прошли мимо него. Очевидно, их силуэты четко обозначились на фоне светлой стены.
     — Ну все, игры кончились, — процедил Чамп сквозь зубы.
     Он швырнул на пол кухни пистолет и схватил другой — из тех, что, как чашки, висели на крючках. Кухня была настоящим складом оружия.
     С этого момента Чампион взял инициативу на себя. Он открыл входную дверь, скользнул к повороту лестницы и посмотрел на нижний этаж.
     Женщина взялась рукой за перила, ведущие наверх.
     — Чамп, не надо! — выдохнула она. — Это уже слишком.
     Пистолет Чампиона злобно рявкнул, и толстое стекло в двери подъезда разлетелось на куски. Тут же на второй этаж словно влетел рой пчел с жужжанием, похожим на шум работающей кофемолки. Гладкая стена моментально покрылась десятками оспин. Но Чамп уже взбегал на третий этаж, следуя за женщиной по пятам.
     — Томмиган[14], — прорычал он на ходу. — Им бы нацепить каски — и с флагом вперед!
     
     Они выскочили на лестничную площадку третьего этажа, миновали дверь с венком и поднялись на четвертый этаж. Весь дом принадлежал им одним. Звуки снизу напоминали праздничное гулянье по случаю Дня независимости. На четвертом этаже кто-то в спешке обронил на пол салфетку — людей, вероятно, оторвали от ужина. Где-то работал не выключенный радиоприемник: “...И тогда кролик Питер сказал большому злому волку...”
     
     Выше четвертого этажа лестница лишилась своей фальшивой мраморной отделки и стала более крутой. Дверь, ведущая на крышу, была закрыта.
     — Разбей лампу! — приказал Чамп, взявшись рукой за щеколду.
     Женщина подпрыгнула, но не смогла дотянуться до высоко расположенного плафона.
     — Ладно, оставь это. Встань за моей спиной.
     Чамп отодвинул щеколду и начал потихоньку приоткрывать дверь, нажимая на нее плечом. В тот же момент, будто на улице был полдень, а не глубокая ночь, в щель между дверью и косяком хлынуло яркое сияние. Зажужжали привычные уже пчелы, ударяясь о внешнюю металлическую обивку двери. Одна из пчел, залетевшая внутрь, срикошетила от стены и упала на ступеньку прямо к ногам женщины, которая пинком отбросила ее в сторону.
     — Все ополчение созвали, — усмехнулся Чампион.
     Они снова, прижимаясь к стене, начали спускаться по лестнице. С улицы доносились звуки стрельбы. Они беспрепятственно добрались до площадки третьего этажа. Женщина подхватила с пола оброненную салфетку, вероятно, инстинктивно желая, чтобы Чамп, наконец, сдался живым. Она скомкала салфетку в руке и держала ее так, чтобы он ничего не заметил. Они снова миновали дверь с венком, украшенным креповыми лентами. Дверь была приоткрыта примерно на дюйм. Видимо, впопыхах ее не заперли.
     Чамп остановился и, пошатнувшись, схватился рукой за перила. Женщина тронула его ладонью за плечо.
     — О... — тихо выдохнула она. — Ты ранен... у тебя кровь.
     — Ничего страшного, — коротко бросил он. — Это еще там, в квартире... Дай-ка мне эту салфетку.
     Он выхватил у нее кусок ткани, обернул его вокруг предплечья чуть пониже бицепса и придержал концы, чтобы женщина их завязала.
     — Я не оставлю тебя, Чамп... С такой раной...
     — Ты сделаешь так, как я скажу. Со мной все в порядке. Не распускай нюни. Подумаешь, чуть-чуть крови.
     Он оттолкнул ее от себя, поднялся на одну ступеньку, но тут же остановился.
     — Ты понимаешь, что я хочу сделать? — спросил он.
     Женщина смотрела на него с испугом.
     — Думаю, да, Чамп, — сказала она и вздрогнула.
     Взгляд мужчины был жестким и властным.
     — Тогда вот что ты должна сделать…
     Его слова звучали резко и отрывисто.
     — Ничего не бойся, — сказал Чампион в завершение своей речи. — И как только у тебя появится возможность, свяжись с Эдди. Я оставлю через него сообщение, понимаешь? Так что, просто сиди тихо. А теперь, давай…
     Он оттолкнул ее от себя.
     
     С расширенными от ужаса глазами женщина стала спускаться вниз по лестнице. Наверху Чампион снова стрелял из пистолета. Его выстрелы перемежались с глухими хлопками — это взрывались газовые гранаты, которые забрасывали с улицы в окна дома.
     Прижимая ладонь к слезящимся глазам, женщина добралась до вестибюля, который уже застилала легкая дымка газа. Ее вывели на улицу, и стрельба по окнам немного стихла. В обоих концах квартала за веревками ограждения толпились зеваки, а перед домом тротуар и проезжая часть были безлюдны и напоминали декорацию перед началом театрального представления.
     Женщину окружили суровые мужчины. Растерянно глядя на них, она словно извинялась, что доставила им лишние хлопоты. Она не плакала, но из-за воздействия газа глаза ее слезились.
     — Где он? — спросили у нее.
     — Он ушел сразу, — просто ответила женщина. — Должно быть, ускользнул вместе с другими жильцами. Я-то не могла выйти. Ведь вы меня уже видели сегодня днем...
     И она грустно улыбнулась суровым мужчинам.
     
     Они ворвались в квартиру — и получили в награду кухню, нашпигованную разнообразным оружием.
     — Повоевать ему захотелось! — гневно прорычал один из офицеров. — Я же вам говорил, чтобы тщательнее проверяли всех жильцов, когда те выходили из дома!
     — Мы так и делали, но все они представлялись либо гостями с вечеринки на верхнем этаже, либо скорбящими с похорон на третьем...
     — Ну, естественно! Вы же не проверили каждого. Вы просто позволили им уйти. Сколько раз, Макдауэлл, я уже делал вам замечания по этому поводу!
     Здание обыскали сверху донизу, но женщина, похоже, сказала правду. И снова, как это бывало уже не единожды, Чампион Лейн ускользнул у них из-под носа. Нужно было заново раскидывать ловчую сеть. Но по крайней мере на этот раз у них в руках была его жена. Это могло оказаться полезным.
     
     Через некоторое время жильцам разрешили вернуться в их квартиры, а ее отвезли в местное отделение ФБР для допроса. Не прекращаясь ни на минуту, допрос продолжался до самого утра.
     Женщине удалось убедить следователей, что, когда менее трех недель назад она вышла замуж за Чампиона, она не знала, кем он является на самом деле, или по крайней мере не подозревала, что его разыскивает полиция. Сходство имен ее мужа и преступника она приписывала простому совпадению. В конце концов, Лейн — не самая редкая фамилия. А имя Чампион нравилось родителям, у которых рождались крепкие и здоровые карапузы. Нет, ее муж не преступник. Следователи могли на это купиться, поскольку знали, что в последние три недели, пока Чамп скрывался, он не совершал никаких преступлений.
     — Но если вы этого не знали, то как получилось, что сегодня днем вы ускользнули от двух наших агентов?
     К тому времени она уже знала, призналась женщина. Догадалась, увидев на кухне оружие; уловив его внешнее сходство с тем Лейном, который был изображен на плакатах “Разыскивается”. Она собиралась сбежать от него при первой возможности, но он зорко следил за ней. Сегодня днем она хотела избежать своей поимки, опасаясь, что тогда ей придется рассказать о его тайнике. И он мог подумать, что она намеренно его предала. И тогда ее жизнь была бы в постоянной опасности, ведь он был из тех безжалостных мужчин, кто обязательно выследил бы ее и отомстил.
     Ее слова звучали убедительно. На вопросы она отвечала спокойно, как человек, совесть которого чиста. Она не дерзила и не спорила; вела себя смиренно и покорно. Вся такая скромная дамочка, которая повелась на зов своего сердца и попала в беду. Вот и все. Сама она никакой преступницей не была. Если следователи и догадывались об одном вопиющем несоответствии между ее рассказом и фактами — речь шла о двух выстрелах (один — из окна; второй — с лестницы), которые были сделаны уже после того, как здание опустело, — то не подавали виду. И не в ее интересах было напоминать им об этом. Хотя мужчина в непромокаемом плаще и не был убит, она знала, какое наказание полагается за нападение на правительственного агента. А ведь если, как она утверждала, Чамп сумел скрыться, затерявшись среди выходивших из дома жильцов, значит, это стреляла она.
     
     По мере того как ночная мгла сменялась тусклым рассветом, состояние женщины тоже начало меняться. Возможно, сказывалось напряжение от долгого допроса. Во всяком случае самообладание стало потихоньку ее покидать. В половине седьмого женщина слегка забеспокоилась. В половине восьмого она уже заметно нервничала. В половине девятого — выглядела измученной и рассеянной. Ей даже принесли чашку кофе, чтобы она немного взбодрилась и восстановила силы, но, похоже, это не возымело должного эффекта.
     Когда город за окном зашевелился, просыпаясь и встречая новый день, когда он занялся своими обычными делами, женщина уже была на грани срыва. Когда мясники, цирюльники, пекари, лифтеры, кондукторы автобусов, дворники, чистильщики обуви, продавцы газет — и гробовщики, разумеется — начали свою повседневную работу, она стала упрашивать следователей:
     — Ну, пожалуйста, отпустите меня! Я больше этого не вынесу! Дайте мне уйти! Я ничего не сделала! Говорю вам, я не знаю, куда он делся!
     Женщина была в полном отчаянии. Она даже не могла больше спокойно сидеть на стуле; ее руки непрерывно теребили носовой платок. Было очевидно, что если в ближайшее время следователи не избавятся от этой дамочки, их ждет зрелище первостатейной истерики.
     После невыносимо долгого, как показалось женщине, совещания следователей, они решили отпустить ее под подписку о невыезде. В любой момент она должна была оказаться в распоряжении следствия для дальнейших допросов. Если она попытается уехать из города, ее немедленно арестуют.
     
     Было уже десять минут десятого. Дамочка, как одержимая, сбежала вниз по лестнице и выскочила на улицу. Она интуитивно понимала, что ее отпустили в надежде на то, что она, в конце концов, выведет ищеек на Чампа Лейна. Поэтому она была осторожна. Очень осторожна, несмотря на свою безумную спешку.
     Как бы без особой цели дамочка нырнула в толпу пешеходов, забежала в большой универмаг, спустилась в подвальное помещение и вышла из магазина через боковую дверь. Затем она пересекла улицу и вошла в небольшую, обшарпанную, но вполне себе респектабельную гостиницу.
     Она должна была позвонить Эдди. Немедленно. Если она воспользуется платным телефоном в вестибюле, кто-нибудь может ее подслушать. Она не была уверена, что оторвалась от слежки. Поэтому она отправилась в дамскую комнату и позвонила по телефону оттуда.
     Через минуту в трубке послышался грубоватый баритон Эдди. Дамочка назвала себя.
     — Что с ним, Эдди? Он в порядке? Где он?
     — Держись, сестренка. От него пока ничего не было.
     — Но он сказал... Эдди, он сказал, что позвонит тебе.
     В ее голосе нарастала паника. Пальцы до боли сжали телефонную трубку.
     — Слушай меня. Сюда не приходи. Позвони мне позже. Я скажу, если что-нибудь узнаю...
     — Но, Эдди, что-то же должно...
     В трубке раздался щелчок. Уже ни к кому конкретно не обращаясь, женщина громко сказала:
     — Его рука... Она кровоточила... О, Господи!
     
     Когда дамочка вновь оказалась на улице, вид у нее был совершенно безумный. Перекошенное лицо, широко открытый рот, остекленевшие глаза. Она уже забыла, что за ней могут следить, забыла об осторожности, забыла обо всем, кроме Чампа... кроме его руки... кроме крови... А вдруг Чамп лежит сейчас без сознания... А вдруг он мертв...
     Женщина махнула рукой такси, заскочила в машину и назвала водителю адрес дома, из которого она выбралась накануне.
     Креповые ленты все еще висели у входа, и если бы не два зияющих окна на втором этаже и несколько полосок липкой ленты, удерживавших остатки стекла во входной двери, ничего не напоминало бы о вчерашнем побоище.
     Домоправитель сметал с тротуара осколки стекла. Дамочка вышла из такси и подошла к мужчине.
     — Я вернулась забрать свои вещи, — сказала она.
     Домоправитель сердито оглянулся через плечо.
     — Давайте быстрее! — он сплюнул на землю. — Идите, забирайте. Что за люди тут живут!
     Женщина, казалось, не могла сдвинуться с места. Она смотрела то на креповые ленты, то опять переводила взгляд на домоправителя. Потом ее глаза скользнули по изъеденному пулями фасаду здания… и остановились на окнах третьего этажа, где шторы так и оставались опущенными.
     — Во сколько у них похороны? — спросила дамочка как можно беспечнее.
     — Можно подумать, вас это интересует! — насупился домоправитель. — Славные похороны вы и ваш бездельник-муженек устроили своим соседям!
     И, поскольку женщина стояла как вкопанная, он, отвернувшись от нее, продолжил:
     — Все уже давно кончилось. Ровно в восемь часов завинтили крышку. В половине девятого вышли из дома! Бедняга уже на кладбище Эвергрин, под землей. И пусть его душа упокоится с миром...
     Тут до ушей домоправителя донесся звук, похожий на звон лопнувшей скрипичной струны, и когда он обернулся, то увидел, что его тщательно сметенные в кучку осколки стекла снова разбросаны по тротуару.
     Дамочка распахнула дверцу такси и буквально упала внутрь салона. Не села, а именно упала лицом вниз. Водитель услышал какой-то сдавленный клекот, который он перевел как “Кладбище Эвергрин”, и нажал педаль газа. Когда такси тронулось с места, ноги женщины еще торчали из приоткрытой дверцы.
     
     Немного дальше по улице — случаются же такие совпадения! — у тротуара стояла еще одна машина, в которой сидели трое мужчин. К тому моменту, когда такси проезжало мимо этого другого автомобиля, дамочка уже успела встать на колени. Она крикнула через открытое окно:
     — Ради Бога! Если вы федералы, езжайте за мной!
     Странное предложение, если учесть, что оно исходило от жены Чампа Лейна. Вытянув руку в окно, женщина какое-то время продолжала отчаянно махать трем мужчинам, призывая их следовать за ней.
     — Перестаньте, леди! — предупредил водитель, когда дамочка неожиданно схватила его за плечи, словно желая ускорить движение автомобиля. — Или я сдам вас копам!
     В этот момент их догнал полицейский на мотоцикле, но вместо того, чтобы остановить, он вырвался вперед и остановил поток машин с боковой улицы, дав такси возможность проехать.
     
     Еще ни одна машина не въезжала на территорию кладбища с такой неприличной скоростью, визжа тормозами и отравляя мирный воздух выхлопными газами. Такси еще не успело остановиться, как дамочка уже выскочила из салона и побежала по извилистой песчаной дорожке мимо ухоженных кустов и аккуратных белых надгробий.
     Потом она резко остановилась и в отчаянии прижала обе руки к голове, словно не зная, куда ей повернуть. Сомнения женщины разрешил далекий приглушенный взрыв — как будто разорвалась петарда, закопанная в землю. Как стрела, выпущенная из лука, дамочка помчалась в том направлении.
     На полдороге ей попались люди, бежавшие навстречу, — хотя на самом деле толпа разбегалась в разные стороны от какого-то одного места на кладбище. Испуганные, причитающие, стонущие — люди спешили побыстрее добраться до ворот. Некоторые спотыкались и падали.
     Натыкаясь на бегущих, дамочка неслась к тому месту, откуда началось паническое бегство. Не менее напуганный, но, видимо, все же более отважный священник стоял на небольшом холмике свежевырытой земли, протянув молитвенник в сторону гроба, который опасно балансировал на самом краю могилы. Из гроба доносился дробный стук, как будто внутри работала динамо-машина. И в такт этому стуку гроб раскачивался, как лодка на волнах. Рот священника был приоткрыт, но с его побелевших губ не слетало ни звука.
     Рядом со священником, дрожа всем телом, стояла вдова.
     Как только дамочка добежала до могильной ямы, внутри гроба прогремел еще один выстрел. Струйки дыма просочились сквозь отверстия, проделанные, очевидно, предыдущими выстрелами.
     Жена Чампа Лейна рухнула на колени и в безумном порыве обхватила гроб руками, чтобы он не перевернулся и не упал в отверстую пасть могилы. Краем глаза дамочка заметила троих мужчин, бежавших к ней со стороны ворот. В одном из мужчин она узнала допрашивавшего ее детектива.
     — Помогите, — всхлипнула женщина. — Вам нужен был Чамп Лейн... Он там, внутри... Помогите мне...
     Детектив нахмурился.
     — Там?.. Но как?
     — Он хотел там спрятаться и переждать, пока... не закончится облава. Внутри... с покойником. Он небольшого роста и вполне мог поместиться в гробу. Он собирался вылезти, когда вы уйдете... Но его рука... Он, наверное, истекал кровью... Чамп, наверное, потерял сознание, а потом они... О, не стойте там, помогите его вытащить. Лом, зубило... что-нибудь...
     
     Через несколько минут искаженное ужасом, посеревшее лицо, черты которого живо напоминали рисованный портрет Чампа Лейна, бандита с плакатов о розыске, смотрело на детективов с выражением немой собачьей благодарности. В тот момент заклятые враги Лейна, должно быть, казались ему ангелами. Ангелами с наручниками.
     Чамп протянул детективам пистолет, обойму которого опустошил в диком страхе, когда очнулся и обнаружил, что лежит, ослабевший от потери крови, в гробу рядом с холодным телом мертвеца. То, как он отдал свой пистолет, было почти жестом благодарности.
     — Моего первого выстрела никто не услышал. Или, может быть, они подумали, что это был выхлоп катафалка.
     Чамп вздрогнул, глянув на труп, под которым он лежал.
     — Я был… под ним… несколько часов… всю ночь…
     Когда детективы вытащили его из гроба и собрались надеть на запястья наручники, этот невысокий, коренастый мужчина, который наводил ужас на сорок восемь штатов, внезапно упал на колени. Детектив не успел отдернуть наручники, к которым Чамп Лейн страстно прильнул губами.
     — Пусть Атланта, Ливенворт… даже Алькатрас[15], — выдохнул Чамп. — Упрячьте меня туда. Это будет всяко лучше…
     Заголовки газет в тот вечер стали, в некотором смысле, эпитафией Чампиону Лейну.
     “ПОПАВШИЙ В БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ПРЕСТУПНИК ЦЕЛУЕТ РУКИ ФЕДЕРАЛЬНЫМ АГЕНТАМ”.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “That's Your Own Funeral” aka “Your Own Funeral” │ Первая публикация на языке оригинала: “Argosy”, 19 июня 1937 г.
     Другие публикации: “Dead Man's Blues”, J. B. Lippincott & Co, 1948 г.; EQMM, февраль 1948 г.; EQMM (Австралия), март 1951 г.; “Ellery Queen’s Anthology”, Davis Publications Ins., 1962 г.; etc.
     Источник: Найдено в сети │ Размещено на форуме: 2 октября 2020 г.

• Содержание сборника
     ‘Дойти до последней ступеньки’‘Men Must Die’
  1st ed: ‘Black Mask’, Aug 1939
  aka ‘Steps Going Up’; ‘Guillotine’
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 20.11.2022; ‘Серёжки’‘The Death Stone’
  1st ed: ‘Flynn’s Detective Fiction’, Feb 1943
  aka ‘The Earring’; ‘Double-Life’; ‘The Blood Stone’
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 07.08.2022; ‘Если бы мертвые могли говорить’‘If the Dead Could Talk’
  1st ed: ‘Black Mask’, Feb 1943
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 07.08.2022; “Мальчик, который кричал ‘убийство’”‘The Boy Cried Murder’
  1st ed: ‘Mystery Book Magazine’, Mar 1947
  aka ‘Fire Escape’
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 25.12.2022; ‘Авторучка’“Dipped in Blood”
  1st ed: ‘Street & Smith’s Detective Story Magazine’, Apr 1945
  aka ‘Fountain Pen’; ‘Adventures of a Fountain Pen’
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 22.01.2023; ‘К чёрту баллистику’‘You Take Ballistics’
  1st ed: ‘Double Detective’, Jan 1938
  пер.: Форум ‘Клуб любителей детектива’, 27.03.2023; “На собственных похоронах”‘Your Own Funeral’
  1st ed: ‘Argosy’, June 19th 1937
  aka ‘That’s Your Own Funeral’
• ×

Подробная информация во вкладках

ГОЛУБАЯ ЛЕНТА“The Blue Ribbon” 1st ed: “J. B. Lippincott & Co”, 1948 Авторский сборник рассказов

• “Голубая лента”
     Никогда не забуду тот день, когда впервые с ним встретился. Он произвел на меня незабываемое впечатление. Особенно на мой правый глаз, вокруг которого появился огромный синяк. А еще на мой верхний левый зуб, который он выбил. Зуб был молочный и все равно рано или поздно выпал бы, но он, несомненно, ускорил этот процесс.
     Ему было где-то семь, а мне, может быть, восемь. Я неосторожно покинул свой собственный район. В те дни это было небезопасно, а я рискнул забраться довольно далеко, на другую сторону реки.
     Он стоял, прислонившись к стене, рядом с одним из дверных проемов многоквартирного дома. Его руки были за спиной, как будто он держал их там наготове для возможного использования. Меня это должно было насторожить; но я ни о чем не догадывался.
     Я смотрел на него равнодушно, как один малец может смотреть на другого. Все в его внешнем виде — кепка с косым козырьком, темно-бордовая футболка, бриджи до колен, черные носки — было строго по моде, соответствовало его возрасту и окружению. Все, кроме одной вещи. И это было настолько вопиющим, настолько невероятным, настолько ужасающим, что мне пришлось дважды всмотреться, чтобы убедиться, что я действительно вижу то, что вижу. Вот тут-то я и совершил свою ошибку.
     Это был бант. Небольшой четырехлепестковый бант из голубой ленты. Такие в наше время повязывали маленьким девочкам на косички. И этот бант был у него на голове. То ли вплетенный в волосы, то ли как-то прикрепленный к ним. Поскольку никакой косички не было, видимо, кто-то (непостижимо было думать, что это мог сделать он сам) взял прямо над его ухом прядь волос морковного цвета и прикрепил к этой пряди столь жуткий бант. Кстати, бант легко можно было спрятать под кепкой. Однако кепка была явно намеренно сдвинута в другую сторону, так что бант был выставлен на всеобщее обозрение — у всех на виду, средь бела дня, на 22-й улице к востоку от Второй авеню.
     Остальное произошло машинально: из моего рта вырвался гулкий смешок.
     Его голова была слегка опущена; а его глаза внимательно следили за мной. Он коротко кивнул, будто говоря сам себе: “Отлично. Как раз то, чего я так долго ждал”.
     Он выпростал руки из-за спины, отлип от стенки и сделал шаг вперед.
     Мне же он сказал всего одно слово:
     — Ладно.
     Это было все, что я от него услышал.
     Он сделал необходимые для кулачного боя приготовления. Закатал манжеты рукавов, чтобы они ему не мешали; снял с головы кепку и спрятал ее под футболку на уровне живота. Потом он потер о ладони костяшки своих кулаков.
     На его лице не было заметно ни гнева, ни каких-либо других эмоций. Он относился к своим действиям деловито и вполне профессионально.
     Мне это не понравилось. Слишком много формальностей; а я привык к спонтанным потасовкам, которые заканчивались раньше, чем вы даже успевали осознать, что дело может принять серьезный оборот. Я понял, что ввязался во что-то непонятное. Но у меня хватило благоразумия проявить определенную осторожность.
     — Слушай, я извиняюсь, — немного неохотно, но все же довольно уверенно сказал я.
     Однако я заблуждался. Я думал, что задет лишь вопрос чести: ну, посмеялся я над его внешним видом. Но дело, казалось, было совсем не в этом.
     — Кончай трепаться, — жестко промолвил он. — Мне не нужны извинения. Я хочу немного потренироваться. Думаешь, чего я тут стою уже больше часа? Давай, становись в стойку.
     — Но я… я беру свои слова обратно, — пролепетал я.
     — Я сказал, кончай трепаться. Мне нужна тренировка. Принимай стойку, поднимай кулаки — и начнем.
     Мне пришлось изготовиться к драке. А что я мог поделать?
     От дальнейших хлопот я себя избавил. Никакой стойки; никаких кулаков. Я растянулся на земле. Вот тогда-то вокруг моего глаза и образовался синяк.
     Меня захлестнули эмоции, ничуть не похожие на спокойную рассудительность, с которой он пробормотал: “Ты слишком открылся”.
     Я быстро вскочил на ноги и снова вскинул кулаки. Но опять потерпел фиаско — и лишился верхнего левого зуба.
     Он вдруг решил начать давать мне советы, хотя в тот момент я был слишком взбешен, чтобы его слушать.
     — У тебя совсем слабая защита, — критическим тоном сказал он. — Ты просто поднимаешь руки, но толком ничего не делаешь.
     Он сплюнул в сторону, хотя, я полагаю, это был просто рефлекс, нежели демонстрация презрения к моим бойцовским качествам.
     — И ты злишься, когда дерешься, — добавил он. — Никогда не злись во время драки. Ты когда-нибудь учился драться?
     Я снова поднялся на ноги. Затем опять быстро очутился на земле. Правда, на этот раз без особого ущерба моим зубам и лицу.
     — Ну сколько можно, — проворчал он, постоял секунду неподвижно, потом с отвращением махнул на меня рукой. — Никакой пользы! Это не тренировка. Хватило бы и боксерской груши.
     Он дал мне минутку полежать на земле и отдышаться. Потом порывисто протянул руку и помог мне подняться на ноги.
     — Откуда ты? — спросил он.
     — С той стороны реки.
     — А, понятно! — воскликнул он, как будто это все объясняло. — У вас там не умеют драться. Почему ты не сказал мне сразу? Я бы не стал с тобой связываться.
     Я хотел было сказать, что сделал все возможное, чтобы избежать столкновения, но воздержался.
     — Знаешь, кто был мой отец? — сказал он с явной гордостью. — Чак О'Рейли.
     — Кто это? — неосторожно спросил я.
     Его голос взлетел почти до окон третьего этажа стоявшего рядом дома.
     — Чак О'Рейли?! — крикнул он пронзительно. — Он был чемпионом мира! Ты что, ничего об этом не знаешь?
     Теперь я почувствовал себя не только хилым, но и глупым.
     — Он уже умер, — сказал он более спокойным тоном. — Из-за этого я и тренируюсь. Перед смертью он заставил мою мать поклясться, что когда-нибудь она и из меня сделает чемпиона, такого же, как он.
     Я уставился на его слегка заплывший глаз (раньше я этого не заметил) и недоверчиво спросил:
     — Это я тебя так?
     Я не мог припомнить, чтобы хоть раз прикоснулся к его лицу.
     — Не-а, — неохотно отозвался он. — Это вчера. Я забылся и потерял бдительность.
     Это, казалось, о чем-то ему напомнило. Он внезапно схватил меня за руку и потащил к двери.
     — Зайди-ка на минутку. Мне надо выяснить.
     Он не сказал, что ему нужно выяснить. Мне стало как-то не по себе, и я хотел отказаться. Мне не понравился мрачный коридор и темная лестница, по которой он стал тащить меня наверх, пролет за пролетом. Я был для него словно законный военный трофей; и я не знал, что меня ожидает.
     — Давай, шевелись, — настаивал он. — Никто тебе ничего не сделает.
     Отчасти уговаривая, отчасти упорно увлекая меня за собой, он протащил меня вверх по четырем длинным пролетам, а затем, даже не постучав, распахнул дверь одной из квартир. Оказалось, что все это время за нашим поединком наблюдали; а я об этом не подозревал. Она сидела у окна, выходившем на улицу. Сидела на чем-то вроде кресла-качалки. Должно быть, так оно и было, поскольку я видел, как она время от времени слегка раскачивалась. Вообще разглядеть что-либо было затруднительно. Она была очень полной; весила, наверное, не меньше ста восьмидесяти фунтов. У нее были гладкие розовые щечки юной девушки. Это была его мать.
     — Ты не хотел стараться! — выпалила она, прежде чем мы успели войти. — Все закончилось уже до того, как началось. Твой отец так делал, когда организовывал подставные бои.
     — Ничего лучше не нашлось. Я ждал целый час. Тут никто больше надо мной не смеется. Все ребята притворяются, что не видят этого, — стал оправдываться он.
     — Почему ты не идешь в соседний квартал?
     — Там живут какие-то иностранцы, они набрасываются на тебя сразу втроем. Да еще тот старик Макгинти грозится в следующий раз меня прогнать, если я... — он глубоко вздохнул. — Мама, можно уже это снять? Можно?
     — Теперь даже не знаю. Посмотри на свой глаз. Вчера ты раскрылся; а когда убежал — это вообще был позор. А сегодня ты связался с этим... с этим... — казалось, она не могла подобрать нужного слова. — Подойди ко мне, мальчик, — закончила она с добродушным презрением.
     Она протянула руку, пощупала мои худые запястья и с профессиональной серьезностью покачала головой.
     — У него нет способностей. Он никогда не добьется успеха. Он низкорослый. Почти карлик. Тебя что, дома вообще не кормят? Лучше приходи к нам, чтобы нормально поесть.
     — Он с другой стороны реки.
     Это объяснение в его устах прозвучало так, будто он говорил о каком-то убогом и беспомощном существе, которое приволок к себе домой из чистого человеколюбия.
     Она словно бы в ужасе всплеснула руками.
     — Бедняжка.
     Вот и все, что она сказала.
     Я почувствовал себя самым никчемным человеком на земле.
     И все же я сразу проникся к ней симпатией, даже несмотря на то, что своей критикой она размазала меня, как козявку. Она представляла именно тот тип матери, о каком мечтал бы каждый мой сверстник. Она интересовалась тем, чем следовало интересоваться. Не тем, есть ли дырки на ваших штанах или какая у вас оценка по истории. То, чему она могла научить, осталось бы с вами на всю жизнь. Ведь через какое-то время вы перестанете рвать штаны. И история будет вершиться сама собой, без какой-либо помощи с вашей стороны. Когда я стал старше, я понял, что это называется дальновидностью. Она из мальчиков создавала мужчин.
     — Мам, можно мне это снять? — продолжал нудить он. — Прямо сейчас? Не хочу, чтобы он и дальше это видел.
     — Понятно, не хочешь, — рассудительно сказала она. — Поэтому я тебе его и нацепила.
     Она немного подумала — и вдруг согласилась.
     — Ну, ладно, на этот раз достаточно. Принеси мне мою шкатулку, ты знаешь, где она лежит.
     Он принес шкатулку из полированного розового дерева, с латунными петлями. В таких шкатулках женщины обычно хранят всякие сувениры и безделушки.
     — Наклони голову, — приказала она.
     Ее пальцы ловко двигались, отделяя отвратительный придаток от его мальчишеской шевелюры, а я стоял и смотрел, застыв от восхищения.
     Потом она намотала ленту на палец, плотно свернув ее в рулончик. Лента была не совсем обычная. Явно дорогая, из плотного шелка; возможно, от старомодного женского платья. По обоим краям лента была обрамлена тонкими атласными полосками; а все свободное поле покрывал цветочный узор, невидимый, если ленту держали горизонтально, и хорошо различимый, если взгляд падал перпендикулярно плоскости ткани.
     Она положила ленту в шкатулку и захлопнула крышку.
     — И в следующий раз, когда ты опять нарушишь какое-либо из моих правил, — предупредила она, — все повторится. Можешь в этом не сомневаться!
     Когда он с невыразимым облегчением отошел от нее, она поймала мой взгляд и покровительственно улыбнулась. Я был в полном восторге. Ее авторитет поднялся в моих глазах до небывалых высот. Я уже был готов ей поклоняться. Если бы можно было обрести вторую мать наравне с первой, я был готов к такому обретению. Она была той матерью, которую поняли бы древние спартанцы. Она была матерью, воспитывавшей воинов.
     — Однажды я стану чемпионом мира, — сказал он мне как ни в чем не бывало, когда мы, покинув его квартиру, вместе спускались вниз по лестнице.
     Я нес его куртку. Тогда я, собственно, и понял, что это было как раз то, чем я хотел бы заниматься больше всего на свете. Образно говоря, носить за ним его куртку. Я понял, что путь моей жизни предначертан.
     — А я буду твоим менеджером, — отрезал я.
     
     Для него это был долгий путь. Он дрался и за индейку, и за копченый окорок; дрался после церковных собраний и после заседаний закрытого клуба курильщиков; дрался в подвалах, на танцплощадках; а однажды он даже дрался на крыше заброшенного автогаража. И всегда рядом с ним был я. На каждом этапе его пути. Щупловатый на вид Барни Карпентер, всегда в одних и тех же очках в роговой оправе, который до конца мая не вылезал из теплой куртки и который никогда не мог пройти мимо пруда в городском парке без того, чтобы его не унесли оттуда на носилках. Я был его менеджером. Как и обещал. На стороне я подрабатывал инженером-строителем. Моей семье было что сказать по этому поводу. Но работа инженером была лишь бледной копией жизни. Моя настоящая жизнь протекала рядом с ним. Только это было главным; и ничто не могло изменить сложившейся ситуации.
     К тому времени он уже был образцом силы и мужественности. Он мог бы держать на плечах мост, под которым в этот момент меняли бы опоры. Тем, кто видел его в плавках, приходило на ум, что именно в таком виде Создатель планировал конструировать человека. А когда он был внутри канатов ринга, сразу становилось понятным выражение “поэзия движения”. Его детская морковно-соломенная шевелюра теперь потемнела и приобрела бронзовый оттенок; и на его лице появилось смелое и открытое выражение, которое требуется любому мужчине для того, чтобы его внешность назвали привлекательной.
     Его считали подающим надежды. Ну, тогда о многих так думали… пока кто-нибудь не сходил с дистанции.
     Предполагалось, что рано или поздно его заметят. Так и вышло. Однажды вечером, сразу после боя, дверь в раздевалку распахнулась и появилась огромная черная сигара, за которой шествовал мужчина.
     — Меня зовут Шекли, — сказал он и протянул руку О'Рейли, который, однако, не смог ее взять, поскольку расшнуровывал свои боксерки[16].
     — Я твой новый менеджер, — объявил мужчина. — Видел тебя сейчас. И даже не спорь. Мне нужно успеть на обратный поезд. Я занятой человек. Бен Хоган из комитета по развлечениям сказал, что я должен приехать в Хакенсак[17] и взглянуть на тебя… Вот твой тренер. Нотариус тоже здесь. Где контракт? Фримен, ты захватил контракт? Вот, смахни одежду со скамейки. Давай, парень, распишись вот тут.
     — Дайте мне хоть штаны натянуть, — сердито нахмурился О'Рейли.
     Тем временем энергичный мужчина повернулся ко мне.
     — А это кто? — спросил он.
     — Мой менеджер, — хладнокровно ответил О'Рейли. — В прошлом, в настоящем и в будущем. И он меня устраивает.
     Сигара во рту мужчины приподнялась на дюйм. Он оглядел меня с ног до головы и явно не увидел во мне достойного соперника.
     — Сколько вы хотите за его контракт? — выпалил он.
     — Даже если бы у нас был контракт, — веско произнес я, — то я не стал бы продавать боксера, как мясо на прилавке.
     Сигара поднялась еще на полдюйма.
     — А, один из тех идеалистов! — оживленно сказал мужчина. — Прекрасно! Значит, я ничего у вас не отниму. Если вы о нем такого высокого мнения, то должны быть только рады, что он, наконец, получает то, чего заслуживает. Зачем разбазаривать его способности? Он кремень. Настоящий кремень, — он повернулся к О'Рейли. — Что скажешь, боец?
     О'Рейли закончил заправлять рубашку в брюки и пошел за своим пальто.
     — Я уже сказал, что меня все устраивает. Вот Карп, мой менеджер. А я его подопечный, — он надел шляпу. — Ты, идешь, Карп?
     Я неосторожно протянул ему десять долларов, которые он только что заработал. Эти деньги он мог отнести домой и отдать ей.
     Шекли выхватил у меня из руки купюру, осмотрел ее с обеих сторон и презрительно хмыкнул. Потом — прежде чем кто-либо из нас успел его остановить — чиркнул спичкой, поджег банкноту и заново раскурил потухшую сигару. Бросив тлеющие останки денег на пол, он растер пепел ногой.
     — Это что за… — ахнул О'Рейли.
     Мне пришлось удержать его за плечи, иначе он бросился бы на наглеца.
     Между тем Шекли со спокойным видом вынул из кармана две пятидесятидолларовые купюры и протянул их О'Рейли.
     — Вот, — надменно произнес он. — Перестань думать о пятерках и десятках. Парни, которые дерутся под моим руководством, не беспокоятся о таких мелочах.
     И уже в дверях, видимо, для пущего эффекта, он обернулся и небрежно бросил:
     — Как насчет того, чтобы посоревноваться с Доннером? Скажем, в течение следующих двух-трех лет?
     — С Доннером? — пробормотал О'Рейли.
     Он уселся на скамейку и ткнул себя пальцем в грудь.
     — Я?
     Он был умен, этот Шекли. Проницательный психолог, хотя, вероятно, он даже не знал, как произносится это слово. Свой заключительный выстрел он произвел в меня, а не в О'Рейли.
     — Не удерживайте его, — чуть ли не взмолился он, выходя за порог раздевалки. — Если он вам дорог, то не удерживайте его возле себя.
     
     Я не стал удерживать О'Рейли. На следующий день мы вдвоем отправились в контору Шекли, с которым я разделил ответственность пополам. Я должен был стать, что называется, “тихим голосом”, в то время как Шекли брал на себя активный контроль над ситуацией. Он должен был заниматься деловыми аспектами.
     Я никак не думал, что Шекли согласится на такие условия, однако, к моему удивлению, он согласился. Накануне вечером, на ринге в Хакенсаке, он наверняка что-то увидел. И думаю, решил, что лучше иметь хотя бы половину прав на О'Рейли, чем вообще ничего. Договор был составлен по всей форме, и мы втроем его подписали.
     — А теперь, парень, — сказал Шекли, закуривая еще одну из своих огромных черных сигар, — готовься стать знаменитым.
     Я был там в тот вечер, когда он выиграл титул у Доннера. С того боя в Хакенсаке прошло три года, может быть, четыре. Целая жизнь. Короткая, стремительная жизнь боксера-профессионала, поднявшегося от низов до самой вершины. Такой абсолютной, выверенной, математически точной вершины нет ни в одной другой профессии. И ни в какой другой профессии вы не будете так одиноки: место на вершине есть только для одного. И только в этой профессии пребывание наверху бывает таким коротким и строго ограниченным. Вы стоите на вершине, в лучах славы, вы с гордостью смотрите вокруг, а потом вдруг падаете вниз, ломая руки и ноги.
     Однако иногда мне кажется, что только это может приблизить человека к звездам, поднять его выше всех искусств и наук, выше всех более благородных вещей. Одинокий мужчина в расцвете сил, с телом, которым наградил его Бог.
     А что же я? Каждый удар, который обрушивался на него, обрушивался и на меня тоже. При каждом его падении я падал вместе с ним. Каждая капля крови, которую он потерял, вытекла и из меня. За весь пролитый им пот я тоже расплачивался. Каждый раз, когда ему было больно, и каждый раз, когда его сердце готово было выпрыгнуть из груди, мне было больно за него, и мое сердце тоже билось в груди, как в клетке.
     С этим не сравнится даже любовь к женщине. С тем, что вы чувствуете, когда ваш подопечный бьется на ринге.
     В какой-то момент он, наполовину свесившись с канатов, посмотрел на меня затуманенным взором. Я не знал, видит он меня или нет; да и сам я был словно в бреду.
     Я вскочил со своего места и осторожно прикоснулся ладонями к его щекам.
     — Можешь ударить еще раз? — прошептал я.
     — Попробую, — выдохнул он.
     — Прибереги удар. Заставь его пойти в атаку. А потом бей.
     Рефери дал сигнал, и О'Рейли развернулся с той грацией, которая иногда бывает у боксеров, даже если они уже наполовину мертвы.
     Я видел, как двигался Доннер, и я понимал, что это будет его последняя атака. Я это понимал по тому, как он напрягал, а потом расслаблял мышцы своего живота.
     А мой боец преобразился. Он вцепился в канаты, как будто ринг был лодкой, оказавшейся на море в жестокий шторм.
     Смутно помню, как я стоял и вопил, пока мои легкие не начали тлеть и дымиться:
     — Давай! Сейчас! Бей! Ради всего святого, бей сейчас же!
     Ему пришлось заставить себя сконцентрироваться. Он собрался, изготовился и… ударил. Вот так делается история! Последний удар. Тот удар, который только и имеет значение. Последний удар после последнего удара другого парня.
     Что происходило в течение нескольких секунд после этого, я не очень хорошо видел. Наверное, мои очки запотели или что-то в этом роде. Забавно, но когда я их снял, мои глаза все равно остались влажными.
     Однако я услышал глухой удар, когда Доннер упал. И, как сквозь мутное стекло, я увидел, как вверх поднимаются две соединенные руки: рука О'Рейли и рука рефери. И я услышал слова: “Вот победитель!”
     Он стал чемпионом мира в тяжелом весе. Ради отца, который ранее занимал тот же пьедестал. Ради матери, которая поклялась дожить до этого дня.
     А с этой вершины, я думаю, ему больше некуда было идти, кроме как вниз.
     
     Потом появилась девушка. В жизни каждого мужчины всегда рано или поздно появляется девушка, и по тому, в какой момент это происходит, можно сказать, будет ли она хороша для него или плоха. Если девушка появляется в то время, когда мужчина еще на дне, до того, как он начнет свое движение вверх, тогда ей нужен только он сам, и она, вероятно, будет для него хороша. Если же она появляется после того, как он уже достиг вершины… Такую девушку надо опасаться.
     Однажды в его жизни уже была девушка, но он мало придавал ей значения. Мэгги Коннорс. Простая, как ее имя. Время от времени он провожал ее домой, хотя дверь ее квартиры находилась через пару дверей от его собственного жилья. Довольно скоро стало понятно, что ни к чему хорошему эта связь не приведет. Возможно, в этом была ее вина, а может быть, и его. После того как он завоевал титул чемпиона, она не смогла пробиться сквозь толпу к его пьедесталу. Думаю, она была не из тех, кто использует локти, чтобы протолкаться вперед.
     Эта же была совсем другой. Лолли Дин. Родом с Парк-Авеню. Ее голос сочился медом, но в глазах читался жгучий перец. Ее называли “дебютанткой высшего света”. Я, правда, называл ее несколько по-другому.
     Возможно, она не хотела причинять ему никакого вреда, и это было хуже всего. Если бы она охотилась за его деньгами, спасти его было бы намного легче. У нее всегда было больше денег, чем у него. Не могу сказать, чего она добивалась. Может быть, она сама этого не знала. Чемпион мира, скажете вы. Да, вероятно, ей было просто лестно ходить с ним под руку.
     Я присутствовал при их первом знакомстве. Это была мужская погибель на высоких каблуках. Я понял это в одну секунду, когда увидел, как она направилась к нему через зал, в который мы вошли, с бокалом мартини в руке, и когда услышал, как она сказала с характерным для нее акцентом:
     — Хочу познакомиться с чемпионом мира. Позвольте мне просто постоять рядом и подышать с вами одним воздухом.
     Она была из тех женщин высшего света, которые вредны для хорошего бойца. Собственно, подобные дамы обычно вредны для всех, кроме таких же, как они, мужчин. И причина, по которой им подходят мужчины высшего общества, заключается в том, что эти мужчины и эти женщины взаимно плохи друг для друга. Тем самым они как бы нейтрализуют свое пагубное влияние.
     На это потребовалось некоторое время. Отношения развивались почти незаметно. Она влияла на него, как медленно развивающаяся лихорадка. А вы ведь знаете, чем может грозить такое заболевание. Только от того, что она с ним сделала, нет никакого средства, подобного хинину.
     Я не знаю, что между ними происходило; это было не мое дело. Я склонен думать, что ничего особенного. Возможно, было бы лучше, если бы все так и оставалось; в этом случае мужчина обычно одерживает верх.
     Вам следует узнать, что он переехал в огромную отдельную квартиру и нанял в качестве камердинера какого-то узкоглазого коротышку. На стенах он развесил картины, про которые невозможно было сказать, висят ли они вверх ногами или правой стороной вниз, поскольку в любом случае в том, что было изображено на этих картинах, не было никакого смысла.
     
     Впервые я узнал об этом, когда однажды зашел в его старую квартиру, чтобы там с ним встретиться.
     — Его светлость здесь больше не живет, — сказала она, слегка раскачиваясь в своем кресле-качалке.
     Присмотревшись к ней повнимательнее, можно было заметить в ее глазах неподдельную боль. Она подняла руку и описала ладонью полукруг — словно в недоумении.
     — Что не так с этой квартирой, Карп? Ты можешь мне сказать? Сейчас, когда он стал обладателем титула, соседи смотрят на меня снизу вверх. Это приятно. Ко мне относятся, как к королеве. Я не понимаю, что в этом плохого. А ты понимаешь?
     — Не знаю, мама, — растерянно ответил я.
     Мы оба смотрели в пол и чувствовали себя потерянными.
     С тех пор только я один продолжал регулярно подниматься по четырем лестничным пролетам в ее квартиру. У него не было времени. Вместо того чтобы ее навещать, он просто отправлял ей чеки. Но разве можно готовить ирландское рагу для чека? И разве может чек улыбаться и называть тебя “мамой”?
     Теперь и я видел его нечасто. Нет, он, скорее всего, был не против моего общества. Дело было в другом. Когда я к нему приходил, начиналось что-то странное. Сначала я должен был назвать свое имя узкоглазому коротышке. А потом, когда мне, наконец, удавалось до него добраться, он обычно уже одевался, чтобы пойти с ней куда-нибудь.
     Однажды я пришел к нему в тренировочный зал. Это было, когда он готовился к бою с Джеком Дэем. Одного раза мне было достаточно. Его зал находился в Джерси, возле пляжей; и там было сплошное веселье. И она тоже была там, с кучей своих друзей. У причала на якоре стояли одна большая яхта и две поменьше; не говоря уже о нескольких моторных лодках. И просто для полноты картины отмечу тот факт, что среди прочих в этой тусовке был модный дизайнер, который облачил Лолли и ее друзей исключительно в спортивную одежду. Единственное, до чего они не додумались, — это посыпать землю лепестками роз, когда он выходил на легкую пробежку. И те хлопки, которые регулярно слышались после наступления темноты, — это были не удары по боксерской груше, а звуки вылетавших из бутылок шампанского пробок. Перед тем как уволиться, его тренер сломал себе палец на ноге, ударившись о телеграфный столб.
     — Я просто представил, — объяснил он мне, — что это задница О'Рейли.
     Я понимал, что чувствовал тренер. В тот вечер я просто сел в поезд и поехал домой.
     
     Чемпионат мира завершился его победой. Сначала Доннер, потом Джек Дэй — вот и все. Ей не пришлось дожить до того, чтобы увидеть, как он проигрывает чемпионат — и я всегда был этому рад.
     В этом не было чего-то необычного. Просто пришло ее время. Она умирала без всякой суеты и манерности, точно так же, как жила всегда. Усталая и крайне разочарованная.
     Я был с ней до конца. Я-то был, а вот он — нет. Я продолжал молить Бога, чтобы он пришел; даже не столько ради нее, сколько ради себя самого. Но он так и не появился. Его не было в тех местах, откуда он мог быстро к ней приехать. Или же мои сообщения задерживали и вовремя не передавали, я не знаю. Он был где-то на вечеринке с Лолли и ее компанией; развлекал их, изображал дрессированного тюленя, хлопавшего ластами и хватавшего рыбу, которую она ему бросала.
     Я сидел один в полутемной комнате, рядом с ее кроватью. Что ж, в конце концов, я тоже был ее сыном. Она напрягала слух и пыталась поднять голову всякий раз, когда снаружи на лестнице раздавались шаги. Она думала, что на этот раз, возможно, это был именно он. Потом, когда шаги затихали, она снова откидывалась на подушку — и продолжала ждать его.
     Мы о нем говорили. Он всегда незримо был рядом с нами. До самого конца...
     Увидев, что она хочет что-то сказать, я приподнял ее голову повыше и наклонился к ней, чтобы услышать.
     — Скажи ему, Карп, чтобы он продолжал драться. Всегда продолжал драться и никогда не сдавался.
     Ее голос был очень слаб.
     — Скажи ему, чтобы внимательно следил за своей левой. Он ее не всегда…
     Я уже почти не слышал ее голос, и мне пришлось приблизить ухо прямо к ее губам.
     — Скажи ему... Передай ему от меня... Когда его прижмут спиной к канатам или он не встанет при счете девять, пусть он оглянется... Он увидит меня где-нибудь поблизости... Я... буду там... Я там... буду.
     Она закрыла глаза, и я осторожно положил ее голову на подушку, чтобы она могла отдохнуть. Потом я на цыпочках вышел на лестничную площадку. Я надеялся, что он вот-вот придет.
     Он действительно пришел. Прямо с вечеринки. Когда он торопливо поднимался по лестнице, на его модных лакированных ботинках вспыхивали блики от тусклого света ламп. Но ботинки ему не помогли. Он опоздал. В петлице его пиджака все еще торчали остатки цветка, а на плече висел обрывок бумажного серпантина. Прямо с вечеринки… и опоздал.
     Увидев меня, он хотел было что-то сказать, но промолчал. Потом, когда он собрался войти в квартиру, я внезапно вытянул руку и преградил ему путь. Я выдернул увядший цветок из петлицы его пиджака, смахнул серпантин с его плеча, выхватил из его нагрудного кармана носовой платок и пинком ноги отбросил его в сторону.
     — Она хочет видеть сына, — пробормотал я, — а не светского клоуна.
     Через некоторое время он вышел от нее и прикрыл за собой дверь. По тому, как медленно двигалась его рука, поворачивавшая дверную ручку, я понял, что она... ушла. Он не смотрел на меня. Подошел и хотел встать рядом со мной, но я от него попятился.
     — Ты разбил ей сердце, — с горечью произнес я. — Ты проиграл этот бой. Самый долгий бой. Так что возвращайся к своим прекрасным друзьям. Они тебя ждут. Вот твой носовой платок. И цветок не забудь.
     Он хотел меня остановить.
     — Карп, разве не мы с тобой...
     Однако я уже быстро спускался по лестнице.
     У крыльца был припаркован черный лимузин, в котором сидела Лолли Дин. Девушка пудрила носик в ожидании своего чемпиона.
     Она посмотрела на меня, а я посмотрел на нее. Я поднял над головой руки в приветственном жесте двойного рукопожатия, как это делают победители. Думаю, она не поняла, что я имел в виду.
     
     С этого дня все пошло наперекосяк. Он просто слетел с катушек. Вошел в сильнейший штопор — и упал на самое дно.
     Сначала он лишился титула. Окончательно. Джек Дэй раз за разом посылал его в нокдауны. Меня там не было, но позже мне рассказали об инциденте, который произошел тем вечером. Лолли Дин сидела прямо возле ринга, и когда в какой-то момент он вдруг перелетел через канаты и чуть не упал ей на колени, капля крови из его разбитой губы попала на ее новое белое платье (она была из тех, кто ходит на бокс в бальных платьях). В общем, она вздрогнула, отодвинулась и следующие пару минут занималась только свои платьем, пытаясь оттереть кровь. Для нее это было важнее, чем то, что происходило с ним на ринге. В конце концов, и она сама, и все ее друзья-идиоты встали и ушли во время девятого раунда. Они избавились от него, как от надоевшей игрушки.
     — Тут уже стало скучно, — сказал она своим приятелям. — Давайте поедем куда-нибудь еще.
     Именно так мне передали ее слова.
     Он больше не был забавным чудиком. Когда чемпион мира пьет кофе из чашки ложечкой, это может казаться умильным. Но когда так делает экс-чемпион мира, это выглядит по меньшей мере странно.
     В любом случае я отдаю ей должное, она проделала результативную работу. Примерно через шесть месяцев с ним было покончено. Просто появился еще один “бывший”. От былой славы ничего не осталось. Его кости были обглоданы дочиста.
     Потом я услышал, что даже Шекли от него отказался. Шекли я не винил. Шекли был бизнесменом и не любил его так, как любил я. Просто О'Рейли больше не был ему нужен.
     
     Как-то раз вечером (прошло уже два или три года), когда я стоял на Шестой авеню в ожидании троллейбуса, сзади меня появился сэндвич-мэн[18]. Ну, вы знаете подобный тип рекламы. К одному из щитов был прикреплен лоскут ткани, а в тексте говорилось что-то о том, что ваши старые костюмы, если их перешить, будут так же хороши, как и новые.
     Я бы никогда не поднял глаз выше надписи на рекламном щите, если бы не странное поведение сэндвич-мэна. Сначала он двигался медленно, как и положено, чтобы у прохожих было достаточно времени прочесть надпись. Но внезапно он — без всякой причины — набрал скорость и начал удаляться от меня по улице чуть ли не бегом. При этом он даже столкнулся с несколькими людьми. Естественно, мой взгляд поднялся выше верхней части рекламного щита, и в затылке сэндвич-мэна я уловил нечто знакомое.
     Я последовал за мужчиной и нагнал его, как только он свернул за угол. Движения сэндвич-мэна ощутимо сковывали щиты, болтавшиеся на нем спереди и сзади. Я опередил его и, преградив путь, окинул взглядом с ног до головы.
     — Очевидно, этого в результате и следовало ожидать.
     Он уставился глазами в землю и пробормотал:
     — Не трави душу. У меня даже скрыться от всех не получается. Среди семи миллионов человек я натыкаюсь на тех, кого когда-то знал.
     — Нет, — сказал я. — Не “когда-то”. Я ведь твой менеджер, помнишь? И я был им еще до того, как ты стал модным пижоном. Это что, новый способ тренировки? Защитные щитки на груди и спине?
     Я сдернул с него рекламные щиты с таким остервенением, что чуть не содрал ему скальп. Потом я отшвырнул рекламу в сторону.
     Я привел его к себе домой. Я постарался сделать для него все, что было в моих силах. Я одолжил ему свою бритву; одолжил свое полотенце; одолжил свою рубашку. Я его накормил. И вот он опять стал немного походить на прежнего О'Рейли.
     — Все это ни к чему, — повторял он, однако, снова и снова. — Ты думаешь, что сможешь мне помочь?
     — Я, нет, — согласился я. — Вопрос лишь в том, можешь ли ты помочь себе сам?
     Ответ на этот вопрос требовал времени. Долгого, очень долгого времени. Я это понимал. Нужны недели, месяцы…
     И я никогда не был так счастлив, как в тот вечер, когда он дал мне ответ. Он проговорил это так буднично, словно я только что задал ему этот вопрос, словно до этого не прошло нескольких месяцев.
     — Карп, — сказал он, — я снова хочу на ринг. Как думаешь, у меня получится? Я смогу набрать форму?
     — Правая рука работает плохо, — проворчал я. — И левая не лучше.
     Он опустил глаза и смиренно кивнул.
     Я дергал за все ниточки, до каких мог дотянуться. Я обегал весь город.
     — Бесполезно, — со вздохом сказал он. — Вернуться не получится. Это игра только в одни ворота.
     — Брэддок сумел, — возразил я, — а ты лет на десять его младше. И Брэддок не был трусом.
     Он снова опустил глаза. Теперь он часто так делал. Почему-то, когда людям плохо, они всегда норовят упереться взглядом в пол.
     Я снова привлек Маккейна, его бывшего тренера. Он чуть не грохнулся в обморок, когда Маккейн впервые пришел ко мне.
     — Где ты его откопал? — спросил он меня шепотом.
     — Наткнулся на него у Стилмана, где же еще? — небрежно ответил я.
     Хотя, если честно, мне пришлось десять дней подряд размещать объявления в газетах, чтобы найти старика-тренера.
     — Ну, и как он? — спросил я Маккейна пару недель спустя.
     — Знаете, мистер Карпентер, — ответил тренер, — когда я закончу свою работу, внешне он будет в порядке, но внутри у него полный швах. В нем нет чего-то такого, что лично я не могу в него вложить. Я могу обуздать его разум, но не в силах вернуть ему нужную искру. Тут дело не в физической форме, а в настрое. Если он не верит в себя, то ничего не выйдет.
     — Он воспрянет духом, если я смогу устроить ему бой, — сказал я. — Это главный рубеж. Как только он его преодолеет, все будет в порядке.
     Я разыскал Шекли и привел его на тренировку, чтобы он посмотрел на боксера. Но я не сказал Шекли, кто это был.
     — Нет уж, увольте, — резко бросил прожженный менеджер, только взглянув на моего подопечного. — Меня не интересует распродажа всякого старья.
     Он круто развернулся и вышел из спортзала.
     Через две недели каким-то чудом мне снова удалось уговорить Шекли прийти. Всю дорогу до спортзала я крепко сжимал ручку дверцы в такси, чтобы менеджер, передумав, не смог выскочить из машины.
     — Ладно, — сказал Шекли, — я посмотрю. Но обещать ничего не буду.
     На этот раз он задержался в спортзале немного дольше.
     — Неплохо, — признал он. — Однако для благотворительности лучше обратитесь в Армию спасения.
     В третий раз затащить Шекли на тренировку оказалось труднее всего. Теперь он был начеку. Мне пришлось незаметно добавить ему в кофе сливовицу[19] после того, как весь предыдущий день мы с ним провели в турецкой бане. По словам Шекли, ему очень понравились задушевные разговоры во время банных процедур.
     
     Теперь у О'Рейли уже был неплохой спарринг-партнер. Когда мы пришли в спортивный зал, я остановил тренировку. Спарринг-партнер отошел в сторону.
     — Ну, ладно, он уже неплох, — сказал на этот раз Шекли. — Однако мои деньги умнее меня, и их убедить трудно. Справляйтесь пока сами.
     Я последовал за Шекли в его контору и ни за что не хотел уходить.
     — Он купил вам перстень с бриллиантом, который вы носите на мизинце, — сказал я, наклоняясь к Шекли через стол.
     — Ну, не совсем этот, — флегматично отозвался менеджер. — Хотя у меня дома есть перстень поменьше, купленный на деньги из его выигрыша.
     — Только один бой. Это все, чего я прошу.
     Не помню, заламывал ли я ему руки за спину, тряс ли за плечи.
     — С кем угодно. Хоть с манекеном. Мне все равно. Только один бой. Это все, что ему нужно. Это все, о чем я вас прошу.
     — Вы что, уверовали в него, как в Иисуса? — сухо спросил Шекли.
     Я повернулся и, ссутулив плечи, побрел к двери. У порога я остановился и оглянулся. Шекли прижимал к уху телефонную трубку.
     — С таким же успехом я могу выкинуть деньги на каких-нибудь инвалидов, — сказал он, как ни в чем не бывало.
     
     Боксера, которого он выбрал, звали Беренс. Я ничего не знал об этом парне. Да и не хотел знать. Все, что меня интересовало, — это то, что у него были две атакующие руки, и он был готов выйти на ринг против О'Рейли.
     Накануне решающего дня, вечером, после того как я уложил О'Рейли спать, меня разыскал Шекли. Я видел, что менеджер был чем-то сильно взволнован.
     — Я наблюдал за ним целую неделю, — сказал он. — С ним что-то не так. И мне теперь кажется, что я ввязался не в ту историю… Тут верный проигрыш. В нем нет уверенности. А, кстати, та светская девица, которая…
     — Нет-нет, она давным-давно испарилась. Просто он перестал в себя верить. Упал духом.
     — А я-то здесь при чем? — проворчал Шекли.
     — Вы не можете сейчас отступить. И я не могу. Но и уверенности ему мы с вами не вернем. Я знаю только одного человека, который мог бы это сделать. Если бы она была еще жива…
     Шекли спросил, кого я имею в виду. И я рассказал ему о ней. Как она укрепляла его дух с помощью той голубой ленты, когда он был еще ребенком. О том, как это работало. И к каким результатам привело.
     Шекли слушал меня молча. Однако я видел, что он о чем-то напряженно думает. В какой-то момент он посмотрел на меня очень пристально. Потом внезапно он хлопнул себя ладонями по коленям и встал, чтобы уйти.
     Последнее, что он сказал, покидая комнату, было:
     — В конце концов, я вложил в это дело определенную сумму. Я бы хотел защитить свои деньги, только и всего.
     
     На взвешивании О'Рейли показал сто девяносто фунтов. Беренс был немного тяжелее, но нас это не особо волновало; просто Маккейн согнал с нашего бойца семь потов, вот и все.
     Менеджер Беренса презрительно кивнул головой в сторону нашего боксера.
     — Думаете, у него есть шансы? — насмешливо спросил он нас. — Что он сможет сделать?
     — Не надо опережать события, — возразил я.
     — Сегодня вечером с вашим парнем будет покончено, — пообещал менеджер Беренса.
     О'Рейли просто стоял и смотрел в пол. Я видел, что он тоже был уверен в подобном исходе. В этом-то и была вся проблема.
     Он поднялся на ринг под шквал улюлюканья и свиста. Дело было не столько в том, что публика была против него. Своим отношением зрители показывали, что не верят в его возможности и не думают, что он достаточно хорош для боя, только и всего. Я видел, что его это тоже задело. С самого начала в нем пытались уничтожить ту слабую надежду, которая, казалось, еще теплилась в его груди. Он сел в своем углу, даже не поприветствовав публику, и опять уставился в пол.
     
     Прозвенел гонг, и поединок начался. Беренс пошел вперед, как свежий ураган. Он наносил короткие удары по всему корпусу О'Рейли, как гончар, разминающий комок мокрой глины. О'Рейли только прикрывался руками. Он был похож на человека, который не захватил из дома зонтик и неожиданно попал под ливень с градом. Он не падал, оставался на ногах, но и только.
     — Ты погляди на него, — с горечью комментировал Шекли. — Закрывается, как девчонка! Весь сжимается раньше, чем его ударят!
     Мне трудно было признать, но это выглядело именно так.
     Гонг. Потом снова гонг — и новый раунд.
     Он двинулся вперед, согнувшись, как землекоп, собравшийся копать канаву.
     Руки Беренса временами напоминали крылья мельницы, так быстро они летали.
     Шекли обернулся к тренеру и, хмуро посмотрев на него, сказал:
     — Я думал, ты выбил из него всю трусость.
     — Это не трусость, — отрезал Маккейн. — Это безволие.
     — Вам двоим хорошо рассуждать, — кисло заметил я. — По крайней мере он стоит на ногах и держится, как может.
     — Стоит на ногах? — саркастично усмехнулся Шекли. — Ну, вы меня просветили. Конечно, это же у вас очки на носу, а не у меня. И как это я ничего не увидел? Но зато я вижу, что Беренс колошматит то, что похоже на фигуру человека. А эта фигура ничего не делает.
     — Почему бы вам не пересесть? — зарычал я. — Кажется, вы смотрите не с того ракурса.
     — Мои деньги знают, откуда смотреть, — огрызнулся Шекли.
     Гонг, снова гонг и еще раз гонг.
     — Бросьте ему грелку, — свирепо сказал Шекли. — Очевидно, он замерз, раз боится оторвать руки от тела!
     Менеджер вскочил на ноги и стал нетерпеливо переминаться. В карманах у него позвякивала мелочь. “Только деньги его и беспокоят”, — подумал я.
     — Не желаю выбрасывать свои деньги на ветер! — как бы вторя моим мыслям, воскликнул Шекли. — Если бы я так сильно хотел проиграть, то лучше поехал бы на скачки!
     Когда О'Рейли, пошатываясь, в очередной раз вернулся к табурету в своем углу ринга, я протянул сквозь канаты руку и ободряюще похлопал его по коленке.
     — Ты все делаешь правильно! — я старался перекричать шум зрительного зала. — Все нормально! Ты на ногах! Держись, и не слушай этих идиотов!
     Я имел в виду зрителей, продолжавших всячески оскорблять нашего боксера.
     Он обернулся, посмотрел на меня мутным взглядом, попытался улыбнуться. Вид у него был совершенно виноватый.
     Вновь прозвучал гонг. Он поднялся и заковылял на середину ринга. У него не было не только воли к победе; он, казалось, вообще не хотел драться. Он вел себя как нерадивый спарринг-партнер, принимал удары и все время отступал.
     — Мы что, до утра будем на это смотреть? — взвизгнул Шекли.
     — Все бесполезно, — с отвращением сказал Маккейн. — Поможет только чудо.
     — Ему нужен “Пульмотор”![20] — услышал я за спиной восклицание Шекли.
     Обернувшись, я увидел, как менеджер прокладывал себе путь по проходу, направляясь к выходу. Словно он не мог больше ни минуты смотреть на то, что происходило на ринге.
     Шум зрительного зала был подобен прибою, разбивавшемуся о скалистый берег. Он то усиливался, то немного стихал. Иногда до меня долетали отдельные фразы: едкие и резкие. Оскорбления и насмешки над человеческой болью и страданием. Люди в толпе всегда кричат одно и то же. И две тысячи лет назад толпа в Колизее, должно быть, выкрикивала то же самое какому-нибудь умирающему гладиатору. На другом языке, но с тем же каменным безразличием.
     — Давай, парень, размахнись. Это не ядовитый плющ. Не бойся к нему прикоснуться.
     — Кто-нибудь, познакомьте их друг с другом. Пусть обнимутся в клинче.
     — Требую предоставить мне скидку! На ринге всего один боксер. А я заплатил, чтобы увидеть двоих!
     — Сколько еще это будет продолжаться? Нас дома ждут жены и дети.
     Беренс бил его жестоко. Он гонял его по всему рингу. Они вдвоем как будто исполняли “танец майского дерева”[21]. Как будто в середину ринга был воткнут шест, и боксеры были привязаны к нему лентами одинаковой длины. Мимо нейтрального угла, мимо своего угла, мимо второго нейтрального угла, мимо угла О'Рейли, и снова к первому нейтральному углу. Беренс только и делал, что бил; О'Рейли пытался защищаться. Это уже не был призовой бой; это больше походило на нечто из уголовного кодекса.
     И все же он держался.
     Потом в какой-то момент зал внезапно притих. До зрителей как будто вдруг дошло, что он до сих пор не упал. Люди перестали издеваться, улюлюкать и свистеть. В них словно проснулось некое сострадание, какое бывает, когда находишься возле постели умирающего. А оказаться на ринге во время окончательного подсчета очков — это, как ни крути, своего рода смерть. На несколько минут бой превратился в пантомиму, почти полностью лишенную всех фоновых звуков. Слышался только хруст перчаток при ударах. Это были удары Беренса. Других ударов на ринге слышно не было.
     Я мог понять, что ощущали зрители. Я сам чувствовал то же самое — и даже в тысячу раз сильнее, потому что между ним и мной существовала невидимая и неразрывная связь. Молчание толпы было особой формой уважения и мужской солидарности. Помнится, я опустил голову, прижал ладони к лицу и сидел так с минуту. Я не мог смотреть на ринг. Слезы застилали мне глаза.
     Вдруг раздался громкий хлопок, как будто о жестяную крышу разбился огромный арбуз. Вслед за эти я услышал глубокий, прерывистый вздох. Это был единый, общий вздох толпы зрителей. В этом вздохе было что-то от раскаяния, но еще больше — от облегчения. То, что происходило на ринге, уже не было спортом. На это нельзя было смотреть без отвращения. Конечно, в каждом человеке есть доля жестокости. Но никто не наполнен жестокостью доверху.
     Думаю, зрители, сами того не желая, вдруг стали болеть за другую сторону. Боксер, чьей победы они желали, перестал быть таковым. А боксер, к которому они вдруг прониклись состраданием, победить не мог.
     Я понимал, что он упал. И я был этому рад; да, я был рад. Я посмотрел на ринг. Действительно, он лежал. Все было кончено. Никто не смог бы выдержать такого избиения и снова подняться на ноги. Он лежал неподвижно, раскинув в стороны руки, как фигурка, вырезанная из бумаги.
     Зрительный зал замер. Рефери начал отсчет. Он рубанул рукой воздух и нараспев произнес:
     — Один!
     Он даже не пошевелился. Возможно, у него было спутано сознание; но его глаза были широко открыты — я мог ясно это видеть.
     — Два!
     С ним произошла перемена. Я даже сразу не понял, что это было. Ничего похожего на движение тела. Нечто неуловимое. Как будто осознание чего-то. За секунду до этого в глазах была пустота; теперь в них появились сосредоточенность и внимание.
     Он, казалось, смотрел куда-то за пределы ринга, в темную глубину зрительного зала. Потом его голова слегка поднялась, грудь начала вздыматься, плечи расправились. Он приподнялся на локте. И в таком состоянии он оставался совсем недолго.
     Его глаза неотрывно смотрели в одну точку; и взгляд был настолько пристальный, что я невольно повернул голову в ту же сторону.
     В самом начале прохода, не более чем в десяти ярдах от ринга стояла она. Мама О'Рейли. И выглядела она так же, как и раньше. Тот же старенький жакет, вечно расстегнутый на талии. Та же пара забавных маленьких заколок, которые она носила — по одной с каждой стороны пучка волос на макушке. Грузная фигура. Раскрасневшееся лицо, на котором была написана решимость. В ее поднятом вверх кулаке — так, чтобы он мог видеть, — развевался обрывок голубой ленты. Указательным пальцем другой руки она показывала на эту ленту, как бы говоря: “Вот что тебя ожидает”.
     На какое-то мгновение я был ошарашен. Это было все равно, что вдохнуть неожиданно в легкие пары ментола. Но предательский холодок сковал меня всего лишь на мгновение.
     Я не знаю, кем она была, но явно не призраком. В ней не было ничего сверхъестественного. И я к тому же был в очках. Она решительно оттесняла в сторону всех, кто стоял перед ней. Я видел блики от света ламп на ее румяных щеках. Я мог разглядеть тень, которую отбрасывала в проход ее фигура. Я даже видел, как один из билетеров подошел к ней и похлопал ее по плечу, чтобы она отошла с прохода, и как она нетерпеливым жестом отмахнулась от него, как от надоедливого комара.
     Я снова обратил свой взор к рингу.
     Он уже поднялся на колени. Его поза наводила на мысль о раскаянии. В ней было какое-то искреннее смирение. В его лице не было страха — только спокойствие и решимость. Такое выражение бывает у человека, который обещает: “Я сделаю все, что в моих силах”.
     И вот он поднялся на ноги. Вернулся в центр ринга, чтобы продолжить бой. Хотя, нет. Не продолжить. Ведь до сих пор он даже не дрался. Но теперь он будет биться, уверенно и бесстрашно. Удивительно, какой силой может обладать мимолетная мысль, пронесшаяся в голове: “Я в порядке. Я могу победить”.
     
     И эта мысль принесла ему победу. Рефери вскинул в воздух его руку. Он стоял лицом ко мне и, наклонив голову, смотрел мне прямо в глаза. Взгляд у него был... испуганный, но не в плохом смысле. Он смотрел, как удивленный ребенок, который не понимает, что с ним происходит. Который видит, что все уже в порядке, но не может этого до конца осознать и хочет, чтобы кто-то более взрослый и более мудрый убедил его в этом и успокоил.
     Я знал, что он пытался мне сказать. Я кивнул головой, чтобы показать ему, что я его понимаю. “Не бойся, малыш. Все в порядке, не бойся”. Потом мы с ним одновременно огляделись по сторонам. Огляделись осторожно, ожидая увидеть ее.
     Ее не было видно. Все проходы были заполнены вскочившими на ноги зрителями. Очевидно, ее оттеснили, и люди загородили ее своими спинами.
     Да это было и к лучшему, с горечью подумал я. Вряд ли она выдержала бы более пристальное к себе внимание. Ведь я лишь накануне рассказал Шекли о том, как она его воспитывала и обучала, о той голубой ленте и всем таком прочем. Я вспомнил жесткий и одновременно задумчивый взгляд Шекли. Вспомнил, как он встал со своего места и ушел два или три раунда назад — и больше не возвращался.
     Я тихо выругался себе под нос. С тех пор, как я узнал Шекли, я всегда удивлялся его изобретательности и хитрости.
     Даже не успев надеть халата, О'Рейли спрыгнул с ринга на пол, и мы с ним сквозь толпу стали пробиваться в раздевалку.
     Я выгнал из раздевалки всех посторонних — даже Маккейна — запер дверь, и мы остались с ним наедине.
     На его руках все еще были перчатки. Он прижал кулаки к моему плечу, положил на них, как на подушку, свою голову и… заплакал. Я раньше никогда не видел его плачущим.
     — Ты ее видел? — спросил он через некоторое время.
     Я промолчал
     — Карп, на самом деле это ведь не она?
     Он продолжал повторять это снова и снова:
     — Правда, Карп? Ведь правда, это не она?
     — Нет, — ответил, наконец, я. — Это была не она.
     Я почувствовал, как мое сердце наполняет необъяснимая горечь.
     — Не думай больше об этом, — сказал я.
     — Карп, но ты ведь тоже ее видел?
     Что я мог на это ответить?
     — Видишь ли, я ее тоже любил, — попытался объяснить я. — Любил так же сильно, как и ты. Я был для нее вторым сыном, помнишь? Она всегда говорила, что если бы старый чемпион не умер, то у нее мог бы быть еще один ребенок — вроде меня.
     Это его как будто удовлетворило.
     — Как ты думаешь, кто-нибудь еще ее видел?
     — Забудь об этом и не расстраивайся. Ты ее видел, я ее видел — этого достаточно. Мы с тобой единственные, кого она сама хотела бы видеть.
     Однако я помнил билетера, который похлопал ее по плечу, чтобы она отошла с прохода. И мужчину, который краем глаза уловил ее жест, глянул на нее с равнодушным любопытством и снова обратил свой взор к рингу.
     И мне вдруг стало больно. Наверное, я бы предпочел, чтобы он проиграл, нежели выиграл при помощи такого жалкого трюка.
     — Теперь со мной все будет в порядке, — сказал он. — Мне надо выиграть еще два или три боя, чтобы подзаработать и отложить немного денег. И потом я брошу бокс. Но я уйду, стоя на ногах, а не лежа на спине. Думаю, она хотела бы именно этого.
     Да, с ним все будет в порядке. Пусть не чемпион, но и не аутсайдер. Займется каким-нибудь бизнесом, который позволит ему продержаться пару десятков лет. В конце концов, и лучшие из нас, и худшие — все мы делаем то, что в наших силах.
     Я оставил его в раздевалке, сказав на прощание:
     — Мне нужно кое с кем повидаться.
     В коридоре, притиснутая к стене толпой репортеров, стояла Мэгги Коннорс. Я протолкался к девушке.
     — Он сейчас выйдет, — сказал я. — Долго пришлось ждать?
     — Долго, очень долго, — задумчиво произнесла Мэгги и улыбнулась. — Но теперь все будет хорошо.
     Я понимал, что она имела в виду.
     Именно этого я и хотел: чтобы с ним все было в порядке. Мэгги Коннорс была как будто специально создана для него. Она вполне могла быть рядом с ним до его последнего вздоха.
     
     Я снова вышел в зал, отыскал того самого билетера и спросил его:
     — Вы видели невысокую полную даму, которая незадолго до окончания боя стояла возле третьего ряда и потрясала кулаками?
     — Видел, — проворчал билетер. — Мне пришлось подойти к ней и сказать, чтобы она отошла с прохода.
     — Когда вы ее похлопали по плечу, на что… на что это было похоже? Вы ее почувствовали?
     Билетер посмотрел на меня, как на ненормального.
     — Конечно, почувствовал. Упругое плечо, приятное на ощупь. Только в следующую секунду мне стало совсем не приятно. Она махнула рукой и чуть не заехала мне по носу.
     Я отошел от билетера, приблизился к рингу и постоял возле него. Без яркого освещения ринг выглядел каким-то убогим и заброшенным. Потом, на обратном пути, шагая по проходу, я увидел это и наклонился, чтобы поднять.
     Это было истоптано десятками ботинок. Мне пришлось подуть на него и разгладить рукавом. Голубой лоскуток шелковой ленты. Я мрачно улыбнулся, хотел было выбросить находку, но потом передумал. Спрятал обрывок ленты в свой бумажник и занялся тем, о чем я ему сказал: отправился кое с кем повидаться.
     Это не заняло много времени. Шекли ждал меня в своем кабинете, где он с помощниками подсчитывал выручку.
     — Заходите, — приветливо махнул он рукой. — Вам тоже кое-что причитается. Неплохой выдался вечерок.
     — Уж вам-то грех жаловаться, — только и смог выдавить я из себя.
     С того дня, когда я впервые встретил О'Рейли, я ни одного человека ни разу не бил по лицу. И вот я снова ударил. Возможно, удар не был так уж силен, но его силы хватило, чтобы ошеломить Шекли, который отшатнулся назад и схватился рукой за подбородок..
     Я никогда раньше не встречал людей, для которых деньги значили больше, чем то, что их отправили в нокдаун. Шекли даже не разозлился.
     — За что вы меня ударили? — крикнул он мне вслед, когда я, круто развернувшись, покидал его кабинет. — Мы ведь победили!
     Я ничего на это не ответил. Какой смысл, раз он этого не понимает? Дело ведь не в том, что мы победили, а в том, как мы победили.
     Это было равносильно подшучиванию над его матерью. Дело, недостойное мужчин. Особенно учитывая, что его мать умерла. Это просто подло — высмеивать его покойную мать перед двадцатью тысячами зрителей.
     Нанять за десять-двадцать долларов какую-то толстуху, нарядить ее так, чтобы она стала похожа на мать О'Рейли, вложить ей в руку кусок голубой ленты и в нужный момент поставить ее в проход так, чтобы она оказала на О'Рейли психологическое воздействие.
     Это мне казалось тогда единственным объяснением, и оно остается таковым и сейчас.
     На другой день я снова достал свою находку и рассмотрел ее при дневном свете. Это была лента того типа, какие сейчас не производят: явно дорогая, из плотного шелка. По обоим краям лента была обрамлена тонкими атласными полосками; а все свободное поле покрывал цветочный узор, невидимый, если ленту держали горизонтально, и хорошо различимый, если взгляд падал перпендикулярно плоскости ткани. Я удивился, откуда Шекли смог достать нужный образец ленты. Учитывая, что он никогда не видел оригинала.
     Я решил сравнить найденную мной ленту с оригинальной и отправился в банк, где в моей депозитной ячейке лежала шкатулка из полированного розового дерева, которую она передала мне незадолго до своей смерти.
     В банке были строгие правила, как, собственно, и во всех других подобных заведениях. Сначала вы должны были подписать особую пропускную карточку, и клерк сверял вашу подпись с той, что была зафиксирована в специальном журнале. Потом вы должны были предоставить свой дубликат ключа, который должен был совпасть с оригинальным ключом, хранившимся в банке. Имелось даже описание вашей внешности, и клерки никогда не ленились убедиться в том, что вы — именно тот, кто вы есть. Никто, кроме законного владельца, не мог получить доступа к депозитной ячейке. Мало того, банк вел скрупулезный учет каждого вашего посещения. И в журнале было отмечено, что в последний раз я был в банке (впрочем, я и сам это знал) больше года назад.
     Я достал из ячейки шкатулку и открыл ее. Содержимое шкатулки было нетронуто. Все было на месте и лежало именно так, как в тот момент, когда она мне ее передала. Женские мелочи, памятные сувениры и прочие безделушки. Все было на месте. Все, кроме одного. Кроме ленты, на которую я и пришел взглянуть.
     Единственной лентой была та, которую я сжимал в руке. Та, которую накануне вечером я подобрал с пола неподалеку от ринга.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “The Blue Ribbon” │ Первая публикация на языке оригинала: “The Blue Ribbon”, Lippincott, 1949 г.
     Другие публикации: “In the Ring” (антология под редакцией Мартина Гринберга) Bonanza, 1987 г.; etc.
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 10 июня 2023, В. Краснов │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: “A Treasury of Stories”, 2017 г. ｢электронная версия｣

• “Собака с деревянной ногой”
     Собака лежала на полу убогой квартиры, положив морду на лапы и опустив уши. Глаза ее, умные и преданные, неотрывно следили за светловолосой девушкой, которая хлопотала у газовой плиты и стола. Девушку звали Селия Кэмпбелл, и было ей около двадцати. Одета она была в простенькое, но аккуратное платьице. Занимаясь своим делом, она непрерывно разговаривала с собакой:
     — Наверное, кушать хочешь, Дик? Все уже готово. Иди зови дедушку.
     Прекрасная немецкая овчарка поднялась сразу, но как-то неловко. И тут же стала видна причина этой неловкости — левая лапа не сгибалась в суставе. Дик когда-то лишился ноги, и у него, как бывает и у людей в подобной ситуации, был деревянный протез, прикрепленный кожаным браслетом.
     Выполняя приказ, пес отправился в соседнюю комнату. Слабое постукивание его культяшки примешивалось к еле слышным шагам остальных лап. Сам он уже давно привык к своей деревяшке и не испытывал никаких затруднений, передвигаясь по квартире.
     Вернулся он с мужчиной лет шестидесяти. Прислонив морду к ноге старика, пес как бы вел его, помогая обходить препятствия. Мартин Кэмпбелл был слеп. Но глаза его, такие же голубые, как и у внучки, ничем не выдавали слепоту. Только взгляд их все время был устремлен в одну точку. Как часто бывает у слепых, лицо его оставалось безмятежно.
     Пес довел старика до стула, подождал, пока тот усядется, и снова лег на пол уже рядом с ним. Девушка тем временем накрыла на стол. Не забыла поставить она и миску на пол — для третьего члена семьи.
     Когда все было готово, они начали есть.
     — Сегодня отличная погода, — сказала Селия, заметив солнце, которое только что заглянуло в крохотный дворик. — Может, сходишь погулять с Диком в парк?
     — Можно, — улыбнулся Мартин. — Мне кажется, я даже здесь чувствую, как оно припекает.
     Селия посмотрела на старый будильник на этажерке:
     — Пора идти, а то я опоздаю на завод.
     Она поспешно встала, надела старенькую шляпку и взяла в руки сумочку. На минуту задержалась, глядя на деда, потом достала полдоллара и вложила ему в руку:
     — Держи… Купи себе плитку шоколада и стаканчик апельсинового сока…
     Она отдавала свои обеденные деньги, но ничуть не жалела об этом. Быстро оглядевшись вокруг, она убедилась, что все в порядке. Главное — закрыты конфорки на газовой плите. Потом поцеловала седую голову деда, как раз в том месте, где у него был пробор. Этим пробором, таким ровным, Мартин необычайно гордился, поскольку делал его каждое утро сам, без чьей-то посторонней помощи.
     — Но не оставайся на улице долго. Когда почувствуешь, что начинает холодать, спроси у кого-нибудь, который час, и возвращайтесь домой.
     Селия знала, дед прекрасно понимал, когда садится солнце и начинаются сумерки. Он не чувствовал себя настолько неуютно, как полагали многие.
     Последние указания она дала, гладя собаку:
     — Будьте умниками. Не ввязывайтесь ни в какие истории.
     В какие, впрочем, истории могли ввязаться безобидный слепой старик и его собака-поводырь? Но в жизни порой случается всякое…
     
     Мартин Кэмпбелл слышал, как закрылась за внучкой дверь, и заскрипели под ее маленькими ножками ступени старого крыльца. Он вздохнул, покачал головой и сказал своему верному псу:
     — Такая молодая и красивая… И вынуждена работать на текстильной фабрике, чтобы нас прокормить… А могла бы сейчас гулять с каким-нибудь хорошим парнем… Я чувствую себя очень неуютно — как камень у нее на шее. Ну ничего, скоро и я смогу для нее кое-что сделать. Готовлю ей сюрприз.
     Он встал, опираясь на стол. Собака, пристально глядя в лицо хозяину, поднялась тоже.
     Мартин осторожно прошел к шкафу и открыл его. Протянув руку к верхней полке, он нащупал там старую, всю измятую оловянную табакерку. Селия никогда в нее не заглядывала, считая, что дед хранит там свой табак. И в некотором смысле, это было действительно так. Но именно, в некотором смысле, потому что табак занимал только три четверти табакерки. Под ним лежала пачка перетянутых резинкой ассигнаций. Мартин вынул ее и пересчитал деньги: все точно, десять билетов по пятьдесят долларов. Всего 500 долларов.
     — Конечно, не стоит ей рассказывать, откуда мы их взяли, — сказал слепой собаке. — Она жутко рассердится, если узнает… Однажды она даже сказала, что сразу уйдет, если застанет меня за этим…
     Дик поднял морду и слегка оскалил клыки. Выглядело это, как улыбка соучастника.
     Мартин снова зарыл деньги в табак и поставил табакерку на место.
     — Чем больше становится денег, тем труднее мне будет правдоподобно объяснить, где я их взял. Можно, конечно, сказать, что меня чуть не задавил богатый банкир… Как думаешь, она поверит?
     Сам Мартин в этом сильно сомневался и покачал головой.
     — Нет… Не поверит… Но нам обязательно придется что-нибудь придумать…
     А дело было в том, что деньги ему давали люди в парке, подавали как милостыню. Но сам он не просил. Он не сидел с табличкой “Подайте бедному слепому!”. Просто на скамейке, где он обычно отдыхал, стояла старая армейская кружка, просто кружка, чтобы можно было дать попить собаке… Люди сами, проходя мимо, кидали туда мелочь. И что ему было делать? Не бежать же за ними вдогонку, пытаясь эти деньги вернуть… Тем более, что он не видел, что ему давали…
     Каждый раз перед возвращением домой Мартин, опасаясь, что звон монет в кармане его выдаст, обменивал их на бумажные купюры. Делал он это в одном и том же табачном киоске. Когда же у него накапливалось 10 бумажек по доллару, он менял их на одну десятку. И сразу же, поскольку его пальцы при всей их чувствительности не могли наощупь определить достоинство купюры, спрашивал у кого-либо из прохожих:
     — Это действительно десять долларов?
     И каждый мог понять, что старик Мартин Кэмпбелл, несмотря на искреннее простодушие, написанное на его лице, был не из простачков.
     — Дай мне шляпу, Дик!
     Пес тут же поднялся, вышел в другую комнату и минуту спустя вернулся со старой фетровой шляпой в зубах. Мартин взял ее, поцеловав при этом своего любимца. Затем положил в карман кружку, подумав, что та не продержалась бы в доме и минуты, узнай внучка о ее магических свойствах. Надел темные очки. Против очков Селия не возражала, понимая, что именно они предупреждают людей о слепоте человека, их надевшего, заставляя быть внимательнее. И пешеходы, и водители быстрее понимали, в чем дело, когда видели переходящих дорогу или медленно идущих по тротуару человека в темных очках и собаку.
     Взяв трость, кисет и трубку и положив в карман полдоллара, выданные внучкой, Мартин закрыл дверь на ключ и вышел из дому.
     Спустившись с крыльца, он услышал женский голос:
     — Здравствуйте, мистер Кэмпбелл. Идете прогуляться в парк?
     Мартин сразу узнал голос консьержки:
     — Здравствуйте, здравствуйте, миссис Шульц, — приветливо ответил он.
     
     За пределами дома Мартин полностью полагался на пса, и Дик прекрасно справлялся со своими обязанностями. Собака управляла движением хозяина, в нужный момент прислоняясь мордой к его ноге. Так было всегда, когда они гуляли.
     Так было и на этот раз. Через полсотни метров Дик остановил хозяина. Они дошли до одной из улиц, которую нужно было перейти, чтобы попасть в парк. Мартин нащупал тростью спуск с тротуара и шагнул на проезжую часть. Скрип тормозов не испугал старика — он был абсолютно уверен в своем помощнике, который осторожно подталкивал его мордой. Наверное, даже хуже, если бы он видел все, что творилось на дороге: тогда он мог бы действительно потерять присутствие духа и стать жертвой аварии.
     Вскоре он почувствовал, что Дик преградил ему дорогу. Это значило, что мостовая кончилась и надо снова подниматься на тротуар. “Осторожно! Здесь нужно поднять ногу!” — предупреждал его пес.
     Так произошло два или три раза. Они ушли уже довольно далеко от дома и находились в оживленных деловых кварталах. Деревянная нога собаки привлекала все большее внимание, и Мартин часто слышал, как кто-нибудь рядом изумленно говорил:
     — Посмотри на этого пса! Ты когда-нибудь видел такое?
     Часто при этом шум шагов стихал и Мартин понимал, что люди останавливались, чтобы посмотреть на них: на него и на Дика. К такой реакции окружающих он уже привык, поскольку это происходило почти всегда, когда они с Диком забирались далеко от дома, где их не знали. Иногда его расспрашивали о собаке. Поэтому он не удивился, услышав и на этот раз:
     — Он укусит, если его погладить?
     — Нет, он вас не укусит, — ответил Мартин.
     Человек подошел, чтобы погладить Дика и рассмотреть деревяшку — слепой это понял, почувствовав, что пес остановился. Мартин мог бы заранее ответить на последовавший за этим вопрос:
     — Что с ним случилось? Ему действительно ампутировали лапу или она просто внутри этого кожаного мешка?
     — Нет, у него нет лапы, — ответил старик. — Он попал под машину, еще щенком.
     Затем, чтобы дать собеседнику понять, что он их порядочно задержал, Мартин окликнул пса:
     — Пойдем-ка, Дик.
     — Простите, что задержал вас, — произнес голос.
     Дик двинулся вперед, и вскоре, перейдя еще раз через дорогу, они попали в парк. По мере продвижения вглубь парка шум уличного движения стихал, а щебетанье птиц становилось все громче.
     — К нашей скамейке, Дик, — тихонько бросил Мартин.
     И они пошли по извилистым тропинкам парка, стараясь избегать столкновений с детскими колясками. По дороге ничего особенного не происходило. Какой-то наглый пекинес начал было облаивать Дика, но ввиду полного равнодушия последнего быстро перестал. Дик чувствовал свою ответственность за Мартина и никогда не позволял себе отвечать на многочисленные провокации других собак.
     Вскоре в воздухе потянуло свежестью, и Мартин понял, что они подошли к озеру. И почти тут же пес подтолкнул его к краю аллеи, давая понять, что они подошли к “их” скамейке. Мартин сел, погладил пса и стал блаженно греться под теплыми лучами солнца. Однако не забыл при этом поставить на край скамейки свою кружку.
     Местечко было необычайно спокойным, и Мартин улыбнулся, вспомнив просьбу-приказ Селии не ввязываться в истории. “Типичная черта всех женщин — волноваться без причин”, — тепло подумал он, достал трубку и начал медленно ее раскуривать. Пес улегся рядом, получая от всего происходящего не меньшее удовольствие, чем сам хозяин.
     Прошло полчаса. Старик услышал шаги приближающего человека. Подойдя к ним, прохожий остановился — наверное, увидел деревяшку Дика. Мартин отлично знал, что будет дальше, и спокойно стал ждать обычных вопросов. Он даже слегка повернул голову в ту сторону, где стоял человек, и улыбнулся.
     Две-три минуты понадобилось, чтобы прохожий набрался смелости и спросил:
     — Что с ним произошло, папаша?
     — Он сломал лапу, когда был еще щенком.
     — Черт возьми! Как же он сейчас?!
     Что можно было на это ответить? Ничего. И Мартин промолчал. Обычно он не испытывал особого желания продолжать разговор с посторонними людьми. Ему вполне хватало общества Дика.
     Не дождавшись ответа и наглядевшись досыта, незнакомец довольно быстро ушел.
     — Подбери лапу, Дик. Может, тогда меньше будут приставать, — сказал Мартин вполголоса. Наклонившись, он нежно погладил искалеченную лапу пса. Дик все понял, и Мартин услышал, как маленькая деревяшка царапнула гравий тропинки.
     Но это не помогло — люди продолжали останавливаться возле них:
     — Скажите, пожалуйста, у него деревянная нога?
     — Да. Он попал под машину, когда был еще щенком.
     Обычно после этих слов, помолчав немного, прохожие уходили. Но иногда попадались и более настойчивые, и тогда разговор продолжался.
     Так было и на этот раз.
     — Можно посмотреть? Он не укусит?
     — Он вас не укусит, пока вы не коснетесь меня.
     Незнакомец присел, чтобы погладить Дика. Мартин слышал его мягкий говор:
     — Покажи-ка мне свою лапу, дружок… Вот… Хорошо…
     Дик спокойно мирился с происходящим. Вскоре мужчина поднялся, воскликнув при этом:
     — Невероятно! Многое видел в жизни — но такое впервые.
     Мартин услышал звук удаляющихся шагов. Казалось, теперь мужчина куда-то спешил. Наверное, у него была назначена встреча, а он задержался, разглядывая собаку. Или Мартину просто показалось, что шаги стали быстрее. Впрочем, эта мелочь, конечно же, не имела значения.
     
     — А вы, — сказал лейтенант сержанту полиции Бурхарду, распределяя участки, — вы возьмете на себя район парка.
     Бурхард недовольно посмотрел на него. Даже уважение, которое он испытывал к своему шефу, не помешало ему заметить:
     — Вы решили меня наказать, лейтенант? Я думал, вы дадите мне побережье…
     — В парке вы успокоитесь, вдохнете свежего воздуха, порадуетесь жизни и расслабитесь. Вам сейчас полезно побыть на природе. Впрочем, это все лирика. Выполняйте приказ. Оставайтесь в парке, пока вас не сменят. Прогуливайтесь, присмотритесь к окружающим, но никуда не уходите.
     Сержант Бурхард ударил кулаком по столу:
     — Черт возьми! Но я должен добиться своего! Мы должны их поймать. Мы прочесали весь город, и все без толку! Мне надоело заниматься мелкими сошками. Надо искать крупные фигуры — именно они должны вывести нас на организацию. Если хотите убить ядовитую змею, нужно отрезать ей голову, а не кончик хвоста. А наша змея — очень ядовитая. И мы должны лишить ее яда.
     Его начальник спокойно произнес:
     — Вы ведь знаете, Бурхард, что трех мелких, как вы их назвали, сошек, которых мы взяли на прошлой неделе, пришлось освободить. Они ничего нам не сказали, просто потому, что сами ничего не знают. Но мне кажется, они могут вывести нас, куда нужно. Мне доложили, что они вдруг полюбили свежий воздух. Их всех видели выходящими из парка. Для таких, как они, это не очень естественно. Поэтому вы пойдете туда и будете держать ухо востро. Действуйте по обстановке. Конечно, я могу заблуждаться, но мне кажется, что все происходит именно там.
     
     Мужчина в фетровой шляпе с огромными, затенявшими лицо полями быстро шел через спокойный, залитый солнцем парк. Глаза его возбужденно блестели. Он непрерывно оглядывался, кидая быстрые взгляды по сторонам. Похоже, он чувствовал себя не в своей тарелке. Внешне человек этот производил довольно странное впечатление. Лицо его осунулось, щеки ввалились. Он был явно в дурном расположении духа. Не было похоже, что он вышел в парк просто погулять, подышать свежим воздухом, погреться на солнышке. Вовсе не мысли о здоровье его беспокоили. Казалось, он торопится поскорее убраться из парка, вернуться туда, откуда пришел. Когда за деревьями стали мелькать очертания домов, что-то похожее на облегченную улыбку скользнуло по измученному лицу. Как будто непонятная опасность грозила ему в парке, и выйдя из него, он обретал спасение. Но то, чего он так боялся, случилось. Его окликнули:
     — Минутку, Скифл. Что это тебя так беспокоит?
     Мужчина вздрогнул и застыл на месте. Он тупо глядел прямо перед собой, не находя сил даже повернуться в ту сторону, откуда донесся голос. Лицо его стало белее мела, мелкая дрожь пошла по всему телу. Он судорожно пытался сообразить, что же ему делать. Мелькнула мысль — выбросить! Скорее выбросить! Правая рука поспешно нырнула в карман и, выхватив оттуда маленький пакетик, швырнула его в кусты.
     — Любишь гулять в парке, да?
     Человек, задававший эти страшные вопросы, а это был Бурхард, отошел от дерева, за которым стоял, и приблизился к перепуганному насмерть прохожему.
     — Когда же тебя охватила эта страсть? Не так давно?
     Фигура, застывшая посреди аллеи, хранила молчание.
     — Что это ты так трясешься?
     — Вы меня напугали, сэр…
     — У тебя есть причины бояться? Верно? — быстро спросил Бурхард.
     — Нет… Никаких…
     Полицейский начал его обыскивать.
     — Где ты это взял?
     — Что? У меня ничего нет…
     — Сейчас посмотрим, есть или нет, — полицейский весело улыбнулся. — Я знаю, где искать. Стой здесь и даже не пытайся сбежать. Ведь ты сейчас не в состоянии быстро бегать, я тебя все равно догоню, и уж тогда тебе несдобровать.
     Бурхард сделал два-три шага назад.
     — Ты был здесь, когда я тебя окликнул…
     Он повернул направо и скрылся в кустах.
     — Если у него нет крыльев, я найду его где-то здесь.
     Он принялся раздвигать ветки кустов и почти сразу обнаружил маленький белый пакетик толщиной в зубочистку. С пакетиком в руках полицейский вернулся к оцепеневшему Скифлу. Тот стоял в испарине, в ужасе ожидая решения своей участи. Тяжелая рука Бурхарда опустилась на плечо провинившегося, колени которого при этом сразу же подкосились. Он поднес пакетик к своему, внезапно сделавшемуся злым, лицу и с отвращением произнес одно лишь слово:
     — Героин.
     Затем принялся безжалостно трясти Скифла за плечи:
     — Где ты это взял?
     
     — Мне кажется, солнце садится, — сказал Мартин Дику. — Стало прохладнее.
     Он наклонился и потрогал асфальт.
     — Да… Уже примерно полчаса, как солнце перестало попадать сюда… Пожалуй, нам пора домой.
     Старик вытряхнул пепел из трубки и положил ее в карман. Потом взял кружку, встряхнул ее и грустно заметил:
     — Сегодня маловато. Не стоит даже идти в киоск обменивать эту мелочь. Завтра выберем другую скамейку.
     Тут он насторожился:
     — Кто-то еще идет… Спрошу-ка у него время…
     Человек, шаги которого услышал Мартин, был еще далеко, но тишина, спустившаяся с наступлением сумерек на парк, и легкий ветерок, дующий с той же стороны, помогли его услышать. Мартин снова сел на скамейку и стал ждать, пока незнакомец подойдет поближе. Шаги приближались, но звук их не становился громче. Казалось, ноги идущего были обернуты какой-то мягкой тканью. Вот прохожий остановился. Пара минут прошла в абсолютной тишине:
     “Любопытно, — подумал Мартин, — он же не пошел обратно. Я бы услышал, как он уходит. И в другую сторону он тоже не пошел. Должно быть, просто остановился или прошел по газону… Но должен же он вернуться на тропинку…”
     Но шаги так и не возобновились. Прошли две, три, пять минут, и Мартин начал нервничать. Он не смотрел в ту сторону, откуда слышались несколько минут назад шаги. Он просто сидел на скамейке, наклонившись всем телом вперед и прислушиваясь:
     — Что же произошло? Не улетучился же он?
     Мартин протянул руку и погладил Дика по голове. Уши собаки были насторожены, а морда повернута именно в ту сторону. Дик тоже все слышал.
     Мало-помалу странное беспокойство стало примешиваться к праздному любопытству слепого. Человек, который старался не шуметь, все еще был где-то рядом. Он стоял без движения. Но почему?
     Мартин сидел на скамейке, не двигаясь, но внутри него все дрожало. Он старался уловить хоть малейшее движение. И его ожидание было, наконец, вознаграждено. Он услышал слабый шум, который, несомненно, был звуком сминаемой травы под ногами человека, хотя его и можно было принять за шелест листьев при слабом дуновении ветра… Но звук этот шел не оттуда, где остановились шаги, он раздавался гораздо ближе. Кто-то обходил его кругом… Но зачем? Что ему нужно от бедного слепого?
     Беспокойство переросло в страх, когда Мартин услышал треск ветки и понял, что тот раздался еще ближе, чем звук сминаемой травы. Кто-то старался не быть обнаруженным, и это ему неплохо удавалось, поскольку только два слабых звука и удалось уловить Мартину с тех самых пор, как он перестал слышать шаги. Нормальный человек не услышал бы вовсе ничего.
     Дыхание Мартина участилось, но он не шелохнулся. Старик знал, что убежать не сможет. Звать на помощь бесполезно — сумерки быстро сгущались и в парке оставалось все меньше людей. Он понимал, что в этой части парка никого больше нет. Конечно же, Дик его защитит, но может и сам пострадать при этом, если в дело будет пущено оружие.
     Пожалуй, он будет вести себя так, будто ничего не замечает. Надо спокойно встать и уйти. Но позволят ли ему? Не ускорит ли он таким образом развязку? Он поставил кружку на скамейку подальше от себя. “Если это вор, пусть увидит, что там нет и доллара”. Но что-то ему подсказывало, что это не вор. Никто не стал бы так стараться ради столь ничтожной суммы. Просто спокойно забрали бы кружку и ушли.
     Вдруг Дик залаял.
     — Он прячется за деревом… И ты заметил, что он шпионит за нами?.. — пробормотал старик.
     Но вслух произнес:
     — Что такое, мой мальчик? Ты проголодался?
     Мартин нащупал ошейник и притянул пса поближе к себе:
     — Ш-ш-ш, Дик, спокойно. Я знаю, что происходит. Слушай, мы уходим отсюда.
     Мартин медленно, опершись на трость, встал со скамейки и шагнул к центру тропинки. Все в нем дрожало, как стрелка компаса. Дик занял свое обычное место у правой ноги хозяина. Сейчас, однако, он испытывал некоторое беспокойство. Его основательно занимал тот сомнительный тип, что вел себя как-то странно… А хозяин почему-то велел замолчать. Впрочем, Дик был очень воспитанным псом — ему никогда не нужно было дважды повторять приказ.
     Они медленно прошли десяток метров — ничего не случилось. Возможно, Мартину устроили засаду, или установили слежку? Важно было это узнать. И единственный способ — сохранять спокойствие: они наверняка выдадут себя сами. Собственные шаги Мартина и постукивание деревяшки заглушали все остальные звуки. Преследуют ли его? Он резко остановился и наклонился, как будто завязывая шнурок. Дик застыл рядом. Оба прислушались.
     Как будто мелкие камешки царапнули подошву ботинка. Звук был таким тихим, что его не услышал, конечно, и сам шагающий, и только слепой с его обостренным восприятием звуков был способен его даже не услышать, а скорее почувствовать.
     Итак, человек шел по аллее, причем шел за ними. Сомнений у Мартина больше не оставалось. Преследователь остановился и ждал, что они будут делать дальше. Мартина пробрал мороз по коже. Сейчас он уже не боялся — ведь с ним был Дик. Просто непонятно, что от него нужно? Конечно, это был не вор. Мартин был в этом абсолютно уверен. Вор бы уже давно сделал все, что ему нужно, не дожидаясь, когда слепой выйдет в более оживленный район. Может быть, сумасшедший?
     Мартин медленно тронулся к выходу, словно не догадываясь, что за ним следят.
     — Не волнуйся, мой мальчик, — прошептал он псу. — Если нам удастся дойти до конца аллеи, опасаться будет нечего. Дальше он, скорее всего, не пойдет.
     Они шли и шли по нескончаемым аллеям парка. Несколько раз Мартин останавливался, чтобы прислушаться. При этом он или поправлял ошейник Дика или поднимал якобы упавшую трость. Очевидно, лай собаки несколько напугал незнакомца, и теперь тот держался на приличном расстоянии. Дик перестал его замечать. Но Мартин непрерывно ощущал его присутствие. Незнакомец, конечно же, останавливался тоже, стараясь делать это одновременно со стариком, но успевал не всегда и чуткое ухо слепого улавливало последний шаг.
     — Будь у меня твои глаза, или у тебя — мой голос, — вздохнул Мартин, обращаясь к своему верному спутнику.
     Тем временем они подошли к выходу из парка. Все громче становился шум машин и все сильнее — запах бензина. Мартин почувствовал себя в безопасности. Они вышли на тротуар. Собака, как обычно, шла впереди.
     — Слава Богу, удалось уйти, — прошептал Мартин. Лоб его был мокрым от пота.
     Где же был сейчас их преследователь? Остался ли он у входа в парк, провожая их с сожалением глазами? Или повернул назад и скрылся в тени деревьев? А может быть, он собирается преследовать их до самого дома? Мартин вздрогнул при мысли о том, что может подвергнуть опасности внучку. Надо во что бы то ни стало разобраться в планах того, кто их преследовал…
     Шум движения внезапно смолк, только моторы тихонько фырчали в ожидании зеленого света. Дик толкнул хозяина вперед. Слепой, переходя улицу, старался услышать позади себя шаги, но это не удалось. Никто не шел за ними. Они подошли к противоположному тротуару, загорелся красный свет. И тут кто-то быстро перебежал дорогу.
     Два десятка четких, хорошо различимых шагов… Асфальт улицы — это не трава в парке, по нему нельзя идти бесшумно, и Мартин сумел расслышать каждый шаг. Ботинки незнакомца слегка позвякивали — наверное, на подошвах стояли металлические подковки. Кроме того, человек на одну ногу ступал сильнее. И наконец, Мартин успевал сосчитать до трех между каждыми двумя его шагами. Значит, у него длинные ноги. Мартин мог примерно оценить рост человека по этому своему счету: если он успевал сосчитать до двух, то идущий был человеком среднего роста, если до одного, это был, как правило, человек низкорослый. Теперь, даже если вокруг будет много людей, Мартин сумеет отличить своего преследователя. Он, конечно, дал маху, позволил себя вычислить. Всего несколько шагов… Он забыл или просто не подумал, что имеет дело со слепым, слух которого — единственный источник информации об окружающем мире.
     Мартин и пес пошли дальше. Незнакомец не отставал. Раз, два, три; раз, два, три… Шаги раздавались гораздо ближе, чем в парке, примерно в десяти метрах. Иногда их перекрывал звук других шагов, но вскоре тонкий слух Мартина вылавливал их снова. Если старик вдруг останавливался, затихал и звук шагов: видимо, незнакомец, останавливался тоже.
     Мартин даже не мог пожаловаться полицейскому, что кто-то его преследует. Ему бы сразу возразили:
     — Ведь вы же слепой! Как вы можете понять, что кто-то за вами идет?
     В лучшем случае, если попадется любезный постовой, то проводит до дома… А вот этого как раз Мартин и не хотел. Он не собирался показывать незнакомцу, где живет.
     — Я еще не сдался! — пробурчал он псу. — У меня даже есть некоторое преимущество. Я ведь знаю, что он меня преследует, а он не знает, что я это знаю… Мы пройдем с тобой через лавку дядюшки Саббатино. Там есть второй выход. Он увидит, как мы с тобой войдем туда, а как выйдем, не заметит.
     Чтобы пройти к Саббатино, следовало повернуть на третью от парка улицу. Мартин это знал, но как сообщить Дику? Дик всегда вел его домой самой короткой дорогой. И преследователь, конечно, поймет, что что-то не так, если увидит, что хозяин идет одной дорогой, а собака другой.
     Мартин повернул налево. Дик сразу же оказался перед ним, как бы запрещая хозяину идти дальше.
     — Перестань! Он увидит тебя, — нежно сказал Мартин псу. — Саббатино, Саббатино, Дик. Понимаешь?
     Пес, конечно же, знал, кто такой Саббатино, но не в обычаях хозяина было заходить к нему по дороге домой. К Саббатино они всегда шли из дома. И Дик, решив, что Мартин просто потерял ориентацию, не двигался. Как же ему объяснить, что за ними следят?
     Вдруг Мартин вспомнил фразу, которую Селия всегда произносила, заканчивая делать покупки:
     — И обрезки для Дика.
     Он произнес ее, и собака послушалась, разрешив хозяину повернуть не к дому, а к лавке Саббатино. Мартин перестал слышать шаги. “Наверное, остановился на углу и следит за нами”, — подумал он.
     Но вскоре шаги послышались снова. Раз, два, три; раз, два, три…
     Запах апельсинов дал понять Мартину, что они пришли. Собака подтолкнула старика в сторону крыльца. Поднявшись на него, Мартин позвонил в звонок, и громкий голос с заметным итальянским акцентом их приветствовал:
     — Привет, Мартин! Что желаете приобрести?
     — Да я зашел просто так, поздороваться, — сказал слепой, не желая выдавать себя. Ему не хотелось вводить Саббатино в курс дела: итальянец тут же начал бы убеждать его, что ему все показалось. Зрячие люди всегда считают себя более проницательными.
     Он постоял немного у прилавка. Совсем недолго, только для того, чтобы преследователь мог убедиться, что они зашли внутрь. Теперь он станет их ждать!
     — Посмотрите, пожалуйста, с улицы никто не собирается сюда зайти? — спросил Мартин хозяина лавки.
     — Нет, никого нет, — удивленно ответил Саббатино.
     — Вы уверены? Посмотрите получше.
     — Абсолютно никого.
     — Тогда отведите меня к вашему черному ходу. Я хотел бы выйти оттуда.
     — В чем дело, Мартин? У вас появились враги? — в голосе торговца звучало неподдельное беспокойство.
     — Нет, — ответил Мартин, — никаких, слава Богу, врагов. Просто надоело, замучили своими расспросами… Кто-нибудь смотрит на нас?
     — Не знаю. Отсюда не видно улицы. Она закрыта коробками на прилавке.
     — Отлично, — кивнул Мартин. — Если минут через десять-пятнадцать кто-нибудь спросит про меня, ничего не говорите. Сделайте даже вид, что не понимаете, о ком идет речь.
     Дверь лавки закрылась за ними, и Дик повел хозяина вдоль узкого переулка, выходившего на другую улицу. С той они свернули на свою, оказавшись чуть выше своего дома. Обычно они приходили с другой стороны. Мартин остановился и прислушался. Ставший уже привычным ритм “раз-два-три” не был слышен.
     — Удалось! — воскликнул Мартин. — Теперь скорее домой!
     И они почти побежали в сторону дома. Около крыльца пес резко преградил хозяину дорогу, чуть не сбив того с ног.
     Только оказавшись в родных стенах, Мартин почувствовал себя в безопасности.
     — Не знаю, что все это значит, — признался он псу, — но мне не очень нравится. Пожалуй, стоит денька два-три посидеть дома…
     Он перевел дух и стал подниматься по лестнице. Селия была уже дома.
     — И что же с вами случилось? — упрекнула она деда. — Ты никогда еще не приходил так поздно. Я уже стала волноваться. Пожалуйста, больше так не делай.
     Мартин решил ничего не говорить внучке об их таинственном преследователе. Это могло только напугать ее. Он совсем не хотел прибавлять ей забот — жизнь и так не легка. К тому же сейчас он чувствовал себя в безопасности и даже на миг подумал, что ему все могло показаться. Зачем снова все вспоминать?
     — Мы слегка засиделись, — виновато пробормотал он.
     — Ну, ладно, садитесь. Ужин будет готов через полчаса.
     
     За ужином Мартин, вопреки обыкновению, не произнес ни слова. Он старался найти объяснение поведению незнакомца. Почему тот незаметно приблизился к ним в парке и шел за ними по улице? Наверняка, хотел выяснить, где они живут. Но зачем? У Мартина не было врагов. Правда, иногда он рассказывал, что у него есть накопления. Может быть, за этими деньгами и охотился незнакомец?
     Чем больше Мартин думал, тем меньше нормальных идей приходило ему в голову. В конце концов, Селия заметила его необычное молчание:
     — Тебя что-то беспокоит, дедушка? Ты все время молчишь.
     — Нет, ничего. Просто думаю…
     Дика же ничто не волновало, он спокойно лежал на полу и грыз кость. И вдруг собака насторожилась.
     — Что случилось? — спросил Мартин. — Почему Дик перестал грызть кость?
     — Должно быть, услышал кого-то на лестнице, — спокойно ответила Селия. — Кто-то из соседей пришел.
     Мартин наклонился и погладил Дика по голове. Уши пса были тревожно подняты и подрагивали. Дик бросил кость и настороженно смотрел в сторону двери. Оттуда, однако, ничего не было слышно. Даже тонкий слух Мартина не мог ничего уловить. Должно быть, собака почувствовала что-то такое, что не могли ощутить люди.
     Мартин медленно положил вилку на стол. Его словно ударили по голове. Конечно, это был ОН… ОН нашел их дом, несмотря на все их старания.
     Пес глухо зарычал, обнажив клыки. Нет, он не принялся снова за свою кость — он внимательно смотрел в сторону двери.
     — Ш-ш-ш, — цыкнул Мартин, закрывая собачью пасть. Он не хотел, чтобы пес залаял.
     Жестом он подозвал к себе Селию, и сказал ей шепотом:
     — Кто-то стоит за нашей дверью.
     В это время, словно в подтверждение его слов, слегка скрипнул пол по ту сторону двери. Мартин снова зажал пасть псу.
     — Быстренько закрой дверь на щеколду.
     — Но кто это? — испуганно прошептала Селия.
     — Не знаю. Я не успел сказать тебе, что кто-то шел за нами от самого парка.
     В их небольшой квартирке не было телефона, окна выходили в вентиляционную шахту. Бежать было некуда и неоткуда ждать помощи.
     — Но у нас нет причин бояться, кто бы там ни стоял, — попыталась Селия успокоить деда. — Я просто открою дверь и посмотрю, кто там. Наверное, кто-то ошибся этажом.
     — Почему же он подошел к двери на цыпочках? Почему не звонит?
     Мартин встал со стула:
     — Если ты не закроешь дверь, это сделаю я…
     Но было уже поздно. Ручка замка повернулась, и дверь с грохотом распахнулась. Мартин услышал испуганный возглас внучки и понял, что в квартиру вошли. Он почувствовал, как напрягся Дик, готовый броситься на пришельца.
     Чей-то голос приказал:
     — Держите крепче собаку! У меня револьвер, но я не хотел бы им пользоваться!
     — Это правда, дедушка! Он вооружен! Держи Дика получше, — посоветовала Селия.
     Мартин покрепче перехватил ошейник, сказав при этом:
     — Стойте там, где стоите, а не то я спущу его на вас. Какое право вы имеете врываться в мою квартиру, да еще с оружием в руках? Я сейчас позвоню в полицию…
     — Не утруждайте себя — я из полиции, — сказал вошедший, и Мартин услышал, как захлопнулась дверь. Похоже, незваный гость толкнул ее ногой.
     Затем, шагнув вперед, продолжил:
     — Отдел по борьбе с наркотиками.
     — Отдел по борьбе с наркотиками… Бурхард… — изумленно повторила Селия — должно быть, он показал ей удостоверение, или что-нибудь в этом роде.
     — Но что вам нужно? Мы никак не связаны с наркотиками!
     — Вы — нет, — сказал полицейский, и немного помолчав, добавил: — Судя по тому, что я услышал, стоя перед дверью.
     — И дедушка тоже! — запротестовала Селия.
     — Нет, мисс. Должен вас огорчить, но он торгует в парке героином.
     Мартин не мог поверить своим ушам. Он чувствовал себя так, будто его обвинили в убийстве. Рядом всхлипывала Селия:
     — О! Нет! Нет! Я уверена, что вы ошибаетесь. Только не мой дедушка!
     — Я все видел своими глазами.
     Тут Мартин не выдержал. Он вскочил и с такой силой ударил кулаком по столу, что задрожала посуда.
     — Вы лжете!
     — Неделю назад мы выпустили одного из торговцев героином, — начал обстоятельно объяснять полицейский. — Специально, чтобы понаблюдать за ним. А сегодня я видел, как он подошел к вам, когда вы сидели на скамейке, и что-то взял из кожаного мешочка, которым обернута культя вашей собаки. Минуту спустя я остановил его и изъял героин. Вот он здесь, у меня в кармане.
     Мартин опустился на стул, машинально поправив седую гриву, которой так гордился.
     — Но… Но люди все время останавливаются и разглядывают деревяшку Дика… Почти каждый раз, когда мы выходим на прогулку. Если у кого-то оказались наркотики, это вовсе не значит, что он получил их от меня!
     — Я следил за ним с того самого момента, как он вышел из дома, и ни разу он не остановился и ни с кем не заговорил. Он бы не пошел гулять с наркотиками в кармане, так как знает, что мы можем обыскать его в любой момент прямо на улице. Нет, папаша, теперь вы не отвертитесь. Я не знаю даже, что вам сказать. Такой пожилой человек, и позволили втянуть себя в такую аферу… Пожалели хотя бы внучку. (Голос полицейского слегка смягчился). Она все ведь делает для вас. И к тому же, — продолжал он, — если вы не виновны, то почему пытались избавиться от меня? Вы, однако, забыли, что вас и вашу собаку все в округе знают. Как только я спросил про вас, мне тут же сказали, где вас найти.
     — Я испугался, — попытался объяснить Мартин. — Я слышал, что кто-то идет за мной, и не мог понять, кто это и что ему нужно. Потому и пытался уйти… Это правда! Вы должны мне поверить!
     — Я бы очень хотел поверить вам, но, после того, что видел, не могу. Что вы делали с деньгами, которые получали за это? Только не говорите мне, что делали все бесплатно.
     — Я не получил ни цента! Ни за что на свете я не стал бы заниматься подобными вещами!
     — В самом деле? Ну, сейчас посмотрим… Оставайтесь на месте. Даже не думайте сбежать — там внизу мой напарник.
     — Зачем ему бежать, если он невиновен? — спросила Селия. — Он не может быть замешан в это дело. Как, впрочем, и я.
     Мартин услышал, что полицейский прошел в другую комнату. Похоже, он проверяет матрасы… Выдвижные ящики… Доски паркета… Неподвижно сидя на стуле, Мартин слушал, одновременно, пытаясь понять, как это все могло с ним случиться. Вскоре детектив вернулся в комнату, где они сидели, и продолжил осмотр. Селия сказала ему:
     — Вы не найдете денег. У дедушки всего несколько центов, которые я ему дала утром.
     И в это время Мартин услышал металлический звук — полицейский доставал что-то из шкафа. Табакерка! Мартин поднял голову и непроизвольно протянул в ту сторону руку, как бы пытаясь остановить Бурхарда. Он ее тут же опустил, но и Селия и полицейский заметили этот жест. Установилось тяжелое молчание. Старик знал, что оба смотрят на него. Бурхард с удовлетворенной улыбкой, Селия — с ужасом.
     Он услышал, как полицейский начал рыться в табаке… Молчание стало еще более тягостным. Вдруг Селия сдавленно вскрикнула — видимо, полицейский достал спрятанные 500 долларов.
     — Скажите же, наконец, правду. — По мягкой интонации Мартин понял, что полицейский обращается к Селии, которая ему, похоже, понравилась. — Не пытайтесь его покрывать. Вы раньше видели эти деньги? Вы знали об их существовании?
     Селия обожала деда, но в эту минуту не знала, что сказать. Полицейский ответил сам:
     — Я все вижу по вашим глазам. Вы к этому не имеете ни малейшего отношения. Вам придется пойти со мной, Мартин Кэмпбелл… Нам нужно задать вам несколько вопросов…
     Рука его медленно опустилась на плечо старика. Дик при этом ощетинился, но Мартин его придержал, думая: “Он один мог бы меня оправдать, но он, к сожалению, не может говорить…”
     Он медленно встал:
     — Я собрал эти деньги, прося милостыню в парке. Я обычно сажусь на скамейку и ставлю рядом металлическую кружку. И люди сами кладут туда деньги. Хотя, конечно, вы вряд ли мне поверите.
     — Пятьсот долларов? — удивленно спросил Бурхард.
     — Я занимаюсь этим уже три года. Деревяшка Дика привлекает любопытных. Они подходят ближе, чтобы ее рассмотреть. — Около двери старик обернулся. — Ты должна мне поверить, Селия. Не думай, что я замешан в этом деле. Скажи же что-нибудь…
     Но девушка молчала.
     
     Они спустились по лестнице. Бурхард держал Мартина за руку, скорее, впрочем, для того, чтобы помочь ему, чем помешать бежать. За ними шел Дик, пытаясь протиснуться вперед, чтобы, как обычно, помогать Мартину спускаться. Заметно было, как он переживает, что какой-то незнакомец занял его место. Мартин молча шел к своему бесчестью. Он был слишком горд, чтобы продолжать отстаивать свою невиновность. Тем более, что в нее все равно никто не верил. Самым обидным было, что в нее, похоже, не верила Селия.
     Он оказался в довольно тяжелом положении, иначе никогда бы не рискнул сделать то, что сделал. Мартин вдруг почувствовал рукоятку пистолета, лежавшего у полицейского в кармане… Было бы так просто… Едва вспыхнув в мозгу, мысль эта подчинила себе все.
     Лампочка на лестничной клетке висела на очень тонком проводе. Мартин знал это, хотя свет был ему абсолютно не нужен. Но Бурхард… Тому без света придется трудно… Есть, конечно, в подъезде и другие лампочки. Но ближайшая из них — этажом ниже. Итак, револьвер полицейского в пределах досягаемости, сам полицейский — во власти тонкой нити накала внутри лампочки, и Дик идет за ними следом… Исключительно благоприятное стечение обстоятельств. Грех этим не воспользоваться. К тому же он понимал, что только вернув свободу сможет оправдаться в глазах Селии.
     Мартин поставил ногу на лестничную площадку, быстро отпустил руку, которой держался за перила, и, мягко проскользнув ею в карман к сопровождающему, выхватил оттуда револьвер. Размахнувшись, он бросил его вниз.
     Полицейский еще только начал понимать, что у него украли револьвер, а рука Мартина уже была поднята вверх и пыталась найти лампочку. Судьба тоже иногда бывает слепа, и поэтому, наверное, она улыбнулась Мартину: ему удалось почти сразу поймать лампочку рукой. Будь провод чуть короче… Он толкнул ее изо всех сил, и она, качнувшись, врезалась в стену. Хлоп!.. И света нет!
     Свет еще даже не успел погаснуть, а Мартин уже крикнул:
     — Взять его, Дик!
     При этих словах он пригнулся, будто играл в чехарду. Пес отреагировал мгновенно, тела человека и собаки сплелись в борьбе и секунду спустя с жутким грохотом рухнули на пол.
     Дик хорошо знал свое дело, и Бурхард, прекрасно понимая, на что обычно натренированы такие собаки, не пытался особо сопротивляться. Он лежал на полу под грузным телом огромного пса, стараясь не шевелиться. Даже дышать приходилось очень осторожно — мешало ощущение непосредственной близости собачьих клыков к сонной артерии.
     — Не двигайтесь и не кричите, а то он вас загрызет, — спокойно посоветовал поверженному полицейскому Мартин. Говоря так, он начал подниматься на свой этаж. Селия, напуганная шумом на лестнице, уже открыла дверь и теперь стояла на пороге, напряженно вглядываясь в темноту. Мартин почти наткнулся на нее.
     — Быстро! С ним Дик! Дай-ка мне бельевую веревку и помоги перетащить его в дом!
     — Дедушка! А ты не думаешь, что и так уже достаточно натворил…
     — Я хочу получить возможность оправдаться. Это мой единственный шанс. Иначе меня посадят в тюрьму, причем за преступление, которого я не совершал.
     — Но, дедушка! Все равно тебя схватят. Так будет только хуже!
     — Мне нужно доказать свою невиновность.
     Бурхард слышал их разговор, и решился негромко произнести:
     — Вы хотите сделать внучку соучастницей вашего преступления…
     Дик грозно зарычал и полицейский был вынужден замолчать. На Селию же, поскольку она была настоящей женщиной, слова его подействовали совсем не так, как он рассчитывал — но иначе и быть не могло.
     — Ты единственный, кто у меня есть, дедушка, — сказала она. — Виновен ты или нет, но у тебя действительно есть шанс!
     Она поспешно сбегала за веревкой, и вдвоем они быстро связали полицейского, который ввиду близости собаки не очень-то и сопротивлялся. Вставив в рот кляп, его посадили на стул. Рядом уселся, не сводя с него глаз, пес.
     — Я бросил его револьвер вниз. Пойди быстренько подними, пока кто другой этого не сделал, — скомандовал слепой. Селия вышла и вернулась уже с револьвером в руке. Войдя, она закрыла за собой дверь.
     — Он говорил, что напарник ждет его перед входом, — обеспокоено напомнила она деду.
     — Я в это не верю. Это говорилось, чтобы нас запугать. Он шел за мной один, считая, что ему не нужен помощник.
     — В комиссариате, наверное, будут беспокоиться, что его долго нет?
     — Возможно. Но там не знают, где его искать. Он пришел сюда сам, его никто не посылал.
     — Но, дедушка! Мы ведь не можем держать его здесь!
     — Все зависит от него. Вытащи-ка кляп, но если он начнет кричать, придется сунуть его обратно.
     Мартин обратился к полицейскому:
     — Вы все еще не верите, что я не имею никакого отношения к афере с наркотиками?
     — Естественно, нет, — ответил Бурхард.
     — Тогда вам придется остаться здесь до тех пор, пока я не сумею доказать свою невиновность.
     — И как же вы собираетесь это сделать?
     Наощупь Мартин нашел стул и сел напротив своего пленника.
     — Слушайте меня внимательно, — начал он. — Вы мне сказали, что наркотики передавались через Дика. Я туда ничего не вкладывал. Поверьте мне, я понятия не имел, что там что-то находилось. Как же все получалось? Возможно, вот как. Все время, когда я иду с Диком в парк, меня останавливают разные люди, спрашивают про ногу Дика и иногда даже трогают ее. Кто-нибудь вполне мог положить туда порцию героина. Затем мы с Диком, ничего не подозревая, идем в парк, где ее у нас забирают. Вполне правдоподобно, разве нет?
     — А деньги? — спокойно возразил Бурхард. — Вы думаете, они будут что-нибудь делать бесплатно?
     — Деньги могли передаваться точно также, через Дика, но на обратном пути.
     Мартин на мгновение задумался, пытаясь вспомнить, что обычно происходит во время их путешествия в парк и обратно.
     — Вот, например, сегодня. На обратном пути ко мне никто не подошел. Но это могло быть потому, что за мной шли вы. И к тому же, я пошел другой дорогой, через лавку Саббатино. Селия, посмотри, пожалуйста, не лежит ли что-нибудь в мешочке у нашего Дика?
     Мартин слышал, как Селия подошла к Дику, который по-прежнему сидел возле полицейского. Через секунду раздался ее удивленный возглас.
     — Две купюры по 10 долларов, — прокомментировал Бурхард.
     — Вот видите, — радостно вскричал Мартин.
     Но Бурхард еще не был полностью убежден. Он сказал:
     — Может быть, конечно, это и так. Но откуда тогда те 500 долларов, которые я нашел в вашей табакерке? Вы просто пудрите мне мозги. Если все действительно происходит так, как вы рассказываете, то поставщики сильно рискуют… Ведь клиент может взять наркотик, а деньги в лапу вашему псу не положить.
     — Так можно поступить только один раз. И то с известным риском. Ведь потом поставщики до него доберутся… Торговля наркотиками, сами понимаете, — довольно рискованный бизнес. Им нельзя заниматься открыто. А наша помощь, хоть и не позволяла развернуться широко — всего один клиент в день — зато гарантировала некоторую безопасность. Возможно, не только меня использовали в качестве бесплатного транспорта для их товара, но и еще кого-нибудь: например, лоточников. Я могу вас освободить, но вы должны дать мне возможность доказать, что я не виноват.
     — Интересно, как вы собираетесь это сделать…
     — Ну, я завтра, как обычно, пойду в парк. Вы будете следить за мной. Человек, который первым остановит меня по дороге домой, заберет деньги из культи Дика. В этот момент, или позже, как вам будет удобно, можете его схватить. Дальше делайте с ним все, что хотите. Точно также можно поймать и того, кто кладет наркотики в протез Дику.
     Но Бурхард не поддавался на уговоры. Он был слишком рассержен, если не сказать — взбешен. Надо же так проиграть, и кому? Слепому!
     — Я не позволю вам повести меня по ложному следу, — рычал он. — Вы можете воспользоваться ситуацией и сбежать. Я, конечно, мог бы солгать, чтобы освободиться, но я не могу обмануть человека, который, во-первых, вдвое старше меня и, во-вторых, слепой. Поэтому я вас предупреждаю: если вы меня освободите и отдадите мой револьвер, я опять возьму вас под стражу и отведу в участок. Там вами займутся совсем другие люди.
     Мартин с сожалением вздохнул:
     — Жаль, придется мне действовать самому.
     — Как? Ведь вы даже не видите, куда идете. Думаете, сможете сделать то, что всему нашему отделу не удается? — и Бурхард засмеялся.
     — Думаю, да. Мои уши, собака и Бог, который знает, что я не виновен, мне помогут.
     
     На следующий день, как обычно, Мартин с Диком вышли из дома. Все, казалось, было как всегда. Как всегда, сидящая перед дверью миссис Шульц пожелала им хорошей прогулки. Вот только Селия не пошла на работу. Она осталась в квартире сторожить разъяренного полицейского. Бурхард просидел связанный всю ночь, был небрит и страшно зол.
     Мартин обстоятельно объяснил Селии, что он не подвергается никакой опасности. Он просто выследит всех, начиная с того, кто дает ему наркотики, и кончая тем, кто отдает за них деньги. В общем, всю банду. И после этого сообщит обо всем в полицию, в отдел по борьбе с наркотиками. Бурхард, выслушав его, иронически возразил:
     — Ну, конечно! И вас никто не заметит! С такой собакой и в темных очках. Неужели вы думаете, что никто из них не догадается, что за ними следят? И как вы поможете нам их опознать? Колокольчик привесите на шею?
     — Когда я вернусь, я вам все расскажу, — сказал, уходя Мартин. — Все, все. Думаю даже, что смогу узнать, где у них основная база. Два глаза — это, конечно, много, но не всегда достаточно (он не мог удержаться, чтобы не съязвить).
     Они пошли обычным путем. Вчерашняя “выручка” — 20 долларов — была аккуратно прикреплена к кожаному браслету на деревянной ноге пса. Прохожие задавали им обычные вопросы, и один из них пожелал осмотреть культю.
     Вот он! Или не он? Мартин не собирался сейчас это выяснять. Он понимал, что для всех, кроме него, сейчас ярко светит солнце и в таких условиях пытаться преследовать человека бессмысленно. Лучше на обратном пути, вечером.
     Он прошел еще две улицы и у светофора скомандовал Дику: “Стоять! Сними мою шляпу!” Когда Дик положил лапы ему на плечи, он быстро ощупал культю. Так, понятно! Деньги исчезли, вместо них появился маленький бумажный пакетик с каким-то порошком. Все теперь ясно. Это дело рук того типа, с акцентом. Мартин его хорошо запомнил.
     Вокруг собрались зеваки и начали аплодировать ловкости пса. Когда тот со шляпой в зубах опустился на четыре лапы, в шляпу полетели монеты. Отлично. Спектакль, который разыграл Мартин на случай, если за ними наблюдают, удался.
     Мартин был доволен собой и Диком.
     “Прекрасно, — думал он. — У меня даже есть некоторое преимущество. Я ведь знаю, что несет Дик, а они не знают, что я это знаю.”
     Они легко нашли свою обычную скамейку и устроились на ней.
     — Теперь операция вступила во вторую стадию, — сказал Мартин и постучал палкой по деревянной ноге пса: — Подбери-ка лапу под себя, Дик, так нам будет легче его не пропустить.
     Вскоре в аллее послышались шаги. Человек подошел к ним и завел разговор:
     — Ой, скажите, пожалуйста… У вашей собаки деревянная нога?
     Мартину очень хотелось ответить ему порезче, например, так:
     — Как вы узнали? Вы не могли этого заметить!
     Но он ничего такого не сказал. Жалкий человечек его ничуть не интересовал. Множество подобных ему уже были задержаны отделом по борьбе с наркотиками, но это не давало никаких результатов. Их, как правило, отпускали в надежде выйти на распространителей отравы.
     — Дай мне лапу, песик. Мне хочется поближе рассмотреть ее.
     “И забрать свой товар”, — добавил Мартин про себя.
     Рассмотрев как следует лапу пса, прохожий удалился. Мартин подождал, пока затихнут его шаги, затем наклонился и коснулся пальцами ремешка. Все точно: вместо мешочка с порошком там были прикреплены денежные купюры.
     — Итак, — ласково шепнул он Дику, — с предварительной частью работы мы покончили. Дождемся вечера и… приступим к самому главному.
     Прошел час. Вдруг в аллее раздался шум тележки. Мартин узнал этот звук: приехал его старый друг.
     — Привет, Сильвестро! — весело сказал он. — Как вовремя ты приехал! Мне как раз хочется есть. Нет ли у тебя чего-нибудь вкусненького? Чего-нибудь такого, клейкого и хрустящего?
     — Конечно, есть. Сладкий попкорн. Более клейкого, чем он, ты вообще не найдешь. Хуже, чем липкая бумага — если взять его в руку, то уже не избавишься.
     — Ну, дай мне его на 10 центов.
     Однако желание поесть покинуло Мартина сразу, как только тележка отъехала. Он сунул пакет в карман, даже не попробовав содержимого.
     Так они просидели до самого вечера. Мартин, почувствовав, что солнце село, подождал еще немного — пока не сгустились сумерки — и поднялся. Дик тоже встал и приготовился, как обычно, вести хозяина домой. Он пока не догадывался, что домой они не пойдут. И не мог предположить, что сегодня им с хозяином предстоит выполнить трудную, может быть даже самую трудную в их жизни задачу. Но даже знай он это, все равно бы не бросил Мартина одного.
     На выходе из парка Мартин остановил какого-то прохожего и спросил, стемнело ли уже.
     — Стемнело. Темнее уже не будет, — ответил тот. Мартин поблагодарил и отправился дальше. Конечно, сумерки давали его противнику некоторое преимущество, но не очень важное для Мартина — ему ведь все равно, день сейчас или ночь.
     Они перешли дорогу. Раз, потом другой. Мартин шел рядом с Диком. Лицо его было спокойно, но сердце билось так сильно, что казалось, готово выпрыгнуть из груди. Скоро, без сомнения, к ним кто-нибудь подойдет.
     Час был поздний. Люди торопились с работы и не обращали внимания на слепого с хромой собакой. Обычно вечером его останавливали гораздо реже, чем днем — как правило, только раз. Теперь он понимал, что это значило.
     Они перешли еще одну улицу, но ничего не произошло. Мартин не мог знать, что улочка, по которой они сейчас шли, была очень слабо освещена, и потому достаточно удобна для того, чего он ждал. Он просто чувствовал, что здесь не так шумно и, казалось, не было магазинов. Он медленно шел, прислушиваясь к постукиванию деревяшки Дика. И вдруг услышал шаги. Кто-то пошел следом. Казалось, притаившись, поджидали именно их.
     — У вашей собаки деревянная нога? — поинтересовались сзади.
     — Да, — любезно ответил Мартин. При этом он достал из кармана пакетик со сладким попкорном и как будто случайно просыпал большую часть на землю. Обычно такой кукурузный дождь сопровождает новобрачных на выходе из церкви. Но эта кукуруза была липкой.
     Тем временем, человек уже осмотрел лапу Дика и с обычными словами: “Никогда не видел ничего подобного”, — тронулся в путь. Под его ногами лопался попкорн и часть зерен прилипала к башмакам. Шаги его стали теперь особенными. Они сопровождались слабым поскрипыванием, как будто он шел по неровному асфальту, и слух Мартина улавливал их довольно легко.
     Через несколько минут мужчина и сам понял, что случилось, и остановился, чтобы растереть зерна об асфальт. Скрип уменьшился, но не исчез совсем. Все было именно так, как сказал Сильвестр: от сладкого попкорна избавиться невозможно. Легкий скрипящий звук помогал Мартину отличать шаги этого человека от многих других, которые он слышал на улице. Было даже легче, чем вчера, когда он отсчитывал шаги Бурхарда.
     Некоторое время все шло без изменений, только звук скрипящих шагов становился шаг от шага все тише и тише. Мартин чувствовал, что они с Диком отстают, и старался идти побыстрее. Вдруг скрип пропал совсем — должно быть тот, кого они преследовали, завернул за угол.
     — Быстрее, а то мы его потеряем! — скомандовал Мартин псу, сунул трость подмышку, чтобы не мешала, и побежал.
     Дик бежал рядом с хозяином. Вдруг он остановился, и Мартин понял, что они подошли к краю дороги. Если парень сейчас обернется, то непременно заметит их. Мартин отступил назад и прижался к стене какого-то дома. Постоял некоторое время, прислушиваясь. Все это время Дик недоуменно смотрел на своего хозяина, слегка озадаченный его непонятным поведением.
     И снова Мартин услышал легкое поскрипывание — шаги удалялись по перпендикулярной улице. Идти следом было довольно опасно, но и ждать больше было нельзя — они могли потерять его из виду. Помедлив немного, Мартин решился и пошел. Он подумал, что его труднее будет узнать, если он будет без очков, снял их и положил в карман. При этом он, конечно, понимал, что эта мера предосторожности была практически бесполезна, так как узнают его, в основном, по Дику, а без Дика он как без рук.
     В первый раз за весь день Мартин подумал, что Бурхард прав: у него ничего не получится. Ему, конечно же, надо было взять с собой кого-нибудь зрячего. В этом месте наблюдение взял бы на себя его партнер. Тому легче было бы проследить, куда пошел этот человек. Но кого он мог взять с собой? Селию? Но как подвергнуть ее опасности? И кто бы сторожил Бурхарда? Он не стал бы сидеть долго один в квартире, а, конечно, постарался бы освободиться и поднять тревогу. И он, Мартин Кэмпбелл, был бы уже в тюрьме. Так что выхода не было. Приходилось рассчитывать только на себя. Никаких мыслей о провале быть не должно! Дав себе такой приказ, Мартин прислушался. Слава Богу, поскрипывание кукурузных зерен еще слышно.
     Дважды потом звук этот пропадал, и Мартин каждый раз начинал думать, что потерял объект слежки. Он в растерянности останавливался и прислушивался. Шаги возобновлялись — видимо, мужчина просто оглядывался, чтобы посмотреть, не идет ли кто за ним.
     Вдруг произошло то, чего Мартин больше всего боялся — скрип шагов прекратился. Открылась и захлопнулась дверь автомобиля. Все! Кончено! Продолжать бесполезно. Он даже не мог увидеть номер машины. Взревел мотор и машина уехала. Ему следовало об этом подумать — такие люди пешком не ходят.
     Оставался единственный шанс — и Мартин решил попытаться. Он шагнул к тротуару, поднял руку и закричал:
     — Такси! Такси!
     Дик, почувствовав, что нужна его помощь, залаял.
     И судьба снова им улыбнулась: появившаяся с другой стороны машина вдруг развернулась и подъехала к ним.
     Открылась дверь и кто-то весело произнес:
     — Садитесь, мистер. Куда вам?
     Мартин быстро сел на заднее сидение. Дик прыгнул за ним:
     — Вы, случайно, не обратили внимание на машину, которая отъехала незадолго до того, как я остановил вас? — спросил шофера Мартин.
     — Обратил.
     — Сможете ее догнать?
     — Без проблем. Она не успела далеко уехать — стоит там, чуть подальше, на светофоре.
     Мартин чуть не вскрикнул от радости:
     — Следуйте за ней!
     Они отъехали так быстро, что Дик потерял равновесие и упал на своего хозяина. Мартин же был так взволнован, что не потрудился даже сесть на сидение, а примостился на корточках позади водителя, непрерывно спрашивая:
     — Вы ее все еще видите?
     — Да, как днем, — убеждал его водитель.
     Мартин подумал, что ситуация не так уж хороша. Он уже не мог рассчитывать на свои силы, приходилось полагаться на водителя.
     — Вы видите, сколько человек в той машине?
     — Только шофер.
     — Он оборачивался? Мог нас заметить? Постарайтесь ехать так, чтобы он не обратил на нас особого внимания…
     — Он ни разу не обернулся, но в машине есть зеркало, и я не могу гарантировать… О, он поехал быстрее.
     Мартин почувствовал, что его шофер тоже увеличил скорость, и сказал:
     — Отлично! Не позволяйте ему уйти!
     — А зачем вы за ним гонитесь? — в свою очередь поинтересовался водитель.
     Но Мартин сделал вид, что не расслышал.
     — Вы все еще его видите?
     — Так, как будто он сидит рядом со мной.
     Дик очень неуютно чувствовал себя в машине, казалось, он с трудом сохраняет равновесие. Мартин, как бы прося извинения, потрепал его по голове и потрогал культю — та держалась хорошо.
     Вдруг он почувствовал, что машина начала притормаживать.
     — Почему мы снизили скорость?
     — Вслед за вашим приятелем. Похоже, мы приехали.
     — А где мы находимся? Как называется улица?
     — Сейчас посмотрю.
     Водитель остановил машину, вышел и открыл заднюю дверь.
     — Все кончено, глупец! Выходи! — грубо бросил он и Мартин почувствовал спиной дуло револьвера. Человек свистнул, раздался скрип открываемой двери, послышались приближающиеся шаги.
     — Что у тебя здесь? — раздался другой голос.
     — Тот придурок, которым мы пользовались для передачи товара. Кажется, он заодно с полицией. Но теперь он наш. Я еще на улице заметил, что он идет за мной. А когда я сел в машину, только представь, он принялся звать такси. Мне стало так интересно, что я не выдержал и подрулил к нему. Он велел мне преследовать мою собственную машину!
     — Отведи его. Посмотрим, что на это нам скажет Анжи.
     В это время Дик зарычал — ему не понравилось, как обращаются с его хозяином. Но Мартин, чувствуя револьвер у спины и опасаясь за собаку, скомандовал:
     — Спокойно, Дик!
     И взял пса за ошейник. Тот сразу же успокоился — никогда ему не приходилось повторять команды дважды.
     — Мне не хочется убивать собаку, — сказал один из говоривших. — Может быть, ее удастся использовать с кем-нибудь другим. Интересно, что скажет Анжи, когда увидит эту деревяшку… Ну, давай, давай, выходи!
     Мартин осторожно выбрался из машины. Его тут же подхватили и толкнули вперед.
     — Аккуратнее, — предупредил он. — Я не оказываю вам никакого сопротивления, но не смогу удержать пса, если он увидит, что вы плохо со мной обращаетесь.
     — Мы найдем, чем его удержать, — грубо бросили ему в ответ.
     Его толкнули еще раз, и он почувствовал под ногами что-то мягкое — видимо, газон. Мартин, как маятник, качался из стороны в сторону, хотя его и придерживала чья-то крепкая рука. Для безопасности Дика он без конца повторял: “Спокойно, Дик, спокойно!” Но это помогало все меньше и меньше — рычание пса становилось все громче.
     Дик крепко прижался мордой к ноге хозяина. Похоже, они куда-то вошли: деревяшка Дика застучала по цементному полу. Пол этот показался Мартину слегка отлогим. Возможно, вход в гараж. Его втолкнули в лифт, и после очень короткого подъема, “помогли” выйти из него. Затем ввели в комнату, в которой были еще люди: трое или четверо, Мартин не мог установить это точно. Один из них, голосом гнусавым и властным, произнес:
     — Смотрите-ка, кто к нам пришел!
     — Он хотел провести нас, Анжи, — сказал тот, кто выдавал себя за таксиста.
     — Да ведь он слепой! — послышался удивленный возглас.
     — Это, однако, не мешает все прекрасно замечать, — проговорил гнусавый. Скрипнуло кресло, кто-то быстрым шагом подошел к Мартину и ударил его в подбородок. Удар был такой сильный, что Мартин едва не упал. Но все-таки он успел крикнуть: “Лежать, Дик!” — ведь больше всего он боялся, что могут застрелить пса. Уже почти готовый прыгнуть, Дик остановился.
     — Меня мало беспокоит, что вы сделаете со мной, — сказал Мартин, с трудом оправляясь от удара, — но я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с ним.
     — Да ведь мы и сами могли бы его использовать, — заговорил тот, кто привез Мартина. — Нашему человеку надо будет только одеть очки… А дальше все пойдет как по маслу.
     Мартин, чувствуя, что интерес к Дику может спасти им обоим жизнь, принялся расхваливать своего пса.
     — Этот пес умнее, чем человек. Он понимает, что говорят, с первого слова… Смотрите! Я покажу вам, что он умеет делать.
     При этих словах Мартин послюнявил указательный палец, потом, как моряк, который определяет направление ветра, поднял его вверх и тут же сам повернулся в нужную сторону.
     — Осторожно! Окно открыто! — сказал кто-то вполголоса.
     — Да, ерунда, там же решетка! — пренебрежительно откликнулся Анжи. Мартин снова повернулся к людям. Спиной он чувствовал прутья решетки на окне — расстояние между ними было не меньше десяти дюймов.
     — Я просто хочу показать вам, что он умеет делать. Я даже не буду повышать голос. Просто поговорю с ним так, как разговариваю с вами.
     В комнате установилась тишина. Всем было интересно.
     — Моя шляпа, Дик, — медленно произнес Мартин. И когда пес встал передними лапами на его плечи, Мартин сам сорвал с головы шляпу и выбросил в окно. Дик тут же выскочил следом за ней. Слава Богу, что было не очень высоко. Он упал, но быстро вскочил.
     Люди в комнате не сразу поняли, что произошло.
     — Он уже там! Внизу! — вдруг крикнул кто-то. Все бросились вниз, но было уже поздно. Мартин повернулся к окну и закричал:
     — Неси ее домой, Дик! Беги к Селии!
     Снова его ударили в подбородок, но он был уверен, что Дик услышал команду и помчался домой. Улыбаясь, он медленно осел, сползая по стене.
     — Остановите пса, — заорал взбешенный Анжи. — Можете пристрелить его!
     Раздался выстрел, другой. Потом вновь закричал Анжи:
     — Ты что, не умеешь стрелять, идиот! Дай-ка мне пистолет!
     Снова раздался выстрел, на этот раз после него Мартин услышал слабый визг.
     — Ты попал в него, Анжи! Я его вижу, он едва ползет!
     — Так-то, — удовлетворенно буркнул Анжи.
     Мартин помрачнел. Его голова поникла. Немного погодя он услышал:
     — Я везде искал его, но не нашел. Должно быть, заполз в какую-то дыру, чтобы сдохнуть.
     Гнев Анжи уже улегся, и он фыркнул:
     — Какая разница! Он все равно не смог бы привести сюда полицию — он ведь приехал на машине. Сейчас нам надо выяснить, что знает этот мерзкий старикашка, и если слишком много, то придется отправить его вслед за его умненьким песиком. Они ведь так любили друг друга — не будем их разлучать.
     Мартин с трудом улавливал смысл его слов. Теперь, когда Дик был мертв, все потеряло для него смысл. Он не реагировал на удары, не слышал вопросов. Потом — через несколько минут или несколько часов — он почувствовал, что его вывели на свежий воздух. Мучители, предварительно связав ему руки, шли рядом.
     Он услышал, как Анжи сказал:
     — Сейчас мы поиграем. Помните известное пиратское развлечение — прогулки по доске.
     Немного помолчав, он обратился к Мартину:
     — Мы сейчас на крыше, папаша. Будь осторожен — здесь нет перил. Да и плитки парапета подогнаны плохо, могут отвалиться.
     Затем он продолжил, обращаясь уже ко всем:
     — Итак, слушайте меня внимательно. Я знаю, что вы все любите играть. Отметьте мелом те плитки, которые плохо держатся, и пусть он идет. Привяжем горящую сигарету к его трости и будем подталкивать его, если он станет тормозить. Делайте свои ставки! Я, например, ставлю 100 долларов на то, что он дойдет до третьей плитки. Эти слепые, я их знаю — у них глаза на ногах!
     — А я ставлю 200 долларов на то, что он рухнет на первой!
     — Ладно, ставки сделаны! Пусть идет.
     — Конечная остановка шестью этажами ниже, — пошутил кто-то.
     Мартин почувствовал, как кончик горящей сигареты обжег его с левой стороны. С другой стороны была пустота. Ничего не оставалось делать, и он пошел, медленно и осторожно, как канатоходец в цирке. Старик почему-то совсем не боялся. Он был спокоен. Теперь, когда Дика больше нет, ему ничего не нужно: он чувствовал, что с радостью бы умер, чтобы больше не страдать.
     Что-то качнулось под его ногой, и он отскочил назад. Потом прыгнул вперед, приземлившись на твердую поверхность. Что-то сзади с грохотом упало вниз.
     — Прошел, — радостно воскликнул кто-то сзади. — Ты проиграл свои 200 долларов.
     — Подожди, еще ничего не кончилось.
     Опять послышался звук упавшей плитки, и… лай собаки! Дик! Это лаял Дик! Так он не умер! Он внизу, в полном порядке! Услышав лай любимого пса, Мартин впервые испугался и начал от страха балансировать на краю крыши, напрасно ища чего-нибудь, за что схватиться.
     Раздался выстрел, но внизу, а не на крыше. Острая боль вдруг пронзила его правое плечо и он упал внутрь, на крышу. Некоторое время он лежал без движения. Высота падения была небольшой, но связанные руки не смогли смягчить удар. Он слышал, что и сверху и снизу гремят выстрелы, но понять ничего не мог. Стрелявшие снизу начали подниматься все выше, кто-то упал и стал ругаться. Судя по гнусавому голосу, это был Анжи. Потом раздался крик — видимо, кто-то вместе с плиткой рухнул с крыши.
     Тут рядом колыхнулся воздух, и Мартин почувствовал язык Дика на своем лице. Пес радостно повизгивал. Чьи-то руки подняли Мартина, сняли с него веревки, и голос Бурхарда спросил:
     — Вы сильно ушиблись? Простите меня, но я не видел другого способа помешать вам рухнуть вниз.
     Мартин, однако, совсем не думал о своей ране:
     — Дик… Он был ранен… Это не опасно?
     — Ваш Дик — хитрец! Он их надул! У него всего маленькая царапинка.
     — А как вы узнали, что я здесь?
     — Ваша собака выбралась на шоссе. Какой-то водитель, пораженный его видом — сами понимаете, деревянная нога, кровь на голове — остановился и подсадил его. На ошейнике были ваше имя и адрес, а на ремешке протеза — ваше послание: “Пришлите подкрепление! Дик вас приведет!” Шофер отвез пса в комиссариат и оттуда они поехали за мной. Потом мы все вместе приехали к тому месту, где шофер подобрал Дика. И потом просто шли за вашей смелой собакой.
     — Мне удалось оправдаться? — спросил Мартин после того, как ему перевязали плечо.
     — Мы арестовали всех, кто остался жив. Вас нет. Вот ответ на ваш вопрос.
     — А вы не злитесь из-за того, что пришлось провести столько времени у нас дома?
     — Нет, не очень. Это дало мне возможность получше узнать Селию… И мне кажется, я буду часто к вам заглядывать. Вот только мне хотелось бы узнать еще одну вещь: когда вы успели написать эту записку и засунуть ее в культю?
     — Я написал ее не здесь, а еще в машине. Пока мы сюда ехали, я понял, что это не такси, поскольку расстояние между задним и передним сиденьями было слишком большое. Кроме того, я не слышал счетчика. Наконец, я все время разговаривал с водителем и узнал его голос — это был тот человек, что остановил меня на улице за несколько минут до того. И тогда я быстренько нацарапал эту записку. Единственным способом избавиться от Дика было заставить его выпрыгнуть в окно. Иначе он бы никогда меня одного не оставил, даже если бы я ему приказал.
     — Черт возьми, что за собака! — воскликнул Бурхард.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “The Dog with the Wooden Leg” │ Первая публикация на языке оригинала: “Street & Smith’s Detective Story Magazine”, февраль 1939
     Другие публикации: “The Blue Ribbon”, Lippincott, 1949 г; “Слишком хорошо, чтобы умереть” (антология) М.: Терра-Книжный клуб, 2001 г.; etc.
     Источник: Найдено в сети │ Размещено на форуме: 10 июня 2023 г.

• “Ложь”

  Предисловие | +

     Это относительно “неизвестная” повесть Корнелла Вулрича, одного из великих мастеров эмоционального триллера...
     Марти вывернул свою проблему “шиворот-навыворот”. Большинство людей, оказавшись в таком же ужасном и затруднительном положении, попытались бы отвести от себя подозрения. Марти поступил с точностью до наоборот: он решил возбудить подозрение против самого себя.

     Колеса поезда продолжали стучать на стыках рельс, и это сильно меня нервировало. “Тупой тупик! Тупой тупик! Тупой тупик!”
     — Ой, заткнитесь! — прорычал я. — Меня вышвыривали из колледжей и получше этого!
     Я снял с полки свой саквояж и опять достал бутылку ржаного виски. Теперь виски оставалось на уровне нижнего края этикетки. Я еще больше понизил уровень, почти до поддельного дна — этого куска кукурузного початка, который грязные цыгане запихивают в бутылку, чтобы вас одурачить. Потом я положил бутылку обратно в саквояж и собрался снова закинуть его на полку.
     — Почему бы вам не оставить саквояж здесь? — спросил, сердито глядя на меня поверх своей газеты, мужчина средних лет, сидевший через проход. — Через минуту вы снова за ним потянетесь. Меня это раздражает.
     — Ах, черт возьми! — огрызнулся я. — Вы, наверное, недовольны, что я не предложил вам выпить?
     Мужчина пробормотал что-то себе под нос. Что-то насчет того, что он выпивает с настоящими джентльменами, а не с хулиганами из всяких колледжей. С таким пузом, как у него, только и остается, что бормотать себе под нос. Я бы в любом случае его не ударил — слишком большая разница в возрасте.
     Тут он, видимо, решил меня немного повоспитывать и несколько повысил голос:
     — Следует отдать должное вашему отцу, что вы выросли таким человеком! Я знаю людей этого типа. Я видел, где вы сели, а ведь сейчас середина семестра. Насколько я понял, вас выгнали. Вы тянете соки из своего отца, ничего не давая взамен, и только добавляете ему седых волос. Если бы я был вашим отцом, мне было бы за вас очень стыдно.
     — Если бы вы были моим отцом, мне тоже было бы стыдно, — огрызнулся я.
     — Следующая остановка Мэнсфилд! — прокричал кондуктор.
     Мы уже почти приехали, поэтому я оставил саквояж на полу; а вовсе не из-за того, что сказал этот старикан.
     Вид знакомого вокзала родного городка ничуть меня не обрадовал. Я огляделся по сторонам и подумал: “В одном этот старик прав. Я подлец. Из-за меня у моего отца морщин становилось все больше и больше. А теперь еще и это. Плата за обучение в семестре взлетела к чертям собачьим!”
     С вокзала я позвонил домой, чтобы как можно мягче сообщить дурные новости и дать знать, что я уже еду. Однако номер оказался занят. Я немного подождал; попробовал позвонить еще раз. Было все так же занято. Это, наверное, Глэдис. Никто, кроме женщины, не мог бы говорить столь долго. Потом я запоздало вспомнил, что моего старика, скорее всего, дома все равно не будет. Была среда, а по средам он всегда оставался ночевать в Балтиморе. Поездка на поезде занимала полтора часа, и ему было проще раз в неделю переночевать именно там.
     Что касается Глэдис, то она была обо мне не настолько высокого мнения, чтобы проявлять радость или утруждать себя какими-то хлопотами по поводу моего приезда. Поэтому я не стал больше ждать и пошел к автобусной остановке. Ехать-то было всего минут десять.
     Тихая улица выглядела так же, как и тогда, когда я уезжал отсюда ранней осенью, за исключением того, что сейчас все листья — побуревшие и скукоженные — кучками лежали на тротуаре, вместо того чтобы красоваться на деревьях. Никаких новых построек не было. Наш дом по-прежнему стоял с краю, отделенный от ближайшего строения полутора кварталами пустырей. За ним сразу начинался пляж. В конце года там разрешили кататься верхом по затвердевшему песку.
     В окне гостиной на первом этаже по-домашнему уютно горел свет, хотя на улице еще не совсем стемнело — просто наступили туманно-синеватые сумерки бабьего лета. На дорожке, ведущей к ступенькам крыльца, все так же выступала из земли одна бракованная каменная плитка. Он вечно собирался ее выбросить, но так и не сделал этого. При входе в дом все было нормально, но вот выходя на улицу — особенно в темноте, — можно было зацепиться за эту плитку ногой и в результате расквасить себе нос. Два года назад с одним сборщиком налогов именно это и произошло, к немалому нашему удовольствию. После этого сборщик стал присылать свои уведомления по почте.
     Насвистывая себе под нос веселую мелодию, я свернул на эту дорожку. Всегда приятно вернуться домой, даже если ты находишься в опале.
     Поднявшись на крыльцо, я не стал утруждать себя звонком в дверь. Я просто поставил на ступеньку саквояж и достал свой собственный ключ. Я не должен был им пользоваться самое раннее до Рождества. Но не успел я коснуться ключом замочной скважины, как дверь передо мной лениво распахнулась. Опять эта Глэдис. Вероятно, забыла запереть за собой дверь. Она никогда не думала о таких мелочах. Перекись, которой она осветляла свои волосы, должно быть, повредила ей мозги.
     Я швырнул свою шляпу, целясь в голову старого оленя, висевшую на стене холла, и попал в дальний рог. С тех пор, как мне исполнилось пятнадцать, я еще ни разу не промахивался. Потом я приклеил комок жвачки, которую жевал, чтобы освежить дыхание, к стеклянному левому глазу оленя. Даже когда отца не было дома, она никогда не упускала возможности сообщить ему позже, что я явился домой в подпитии. И в ее изложении одна маленькая стопка всегда превращалась чуть ли не в бочонок алкоголя. С тех пор как он на ней женился, у меня с ней было то, что называется “вооруженным перемирием”. Я глубоко вздохнул, внутренне настраиваясь на ее сарказм, и вошел в гостиную.
     В гостиной никого не было, хотя горела настольная лампа, свет которой я и увидел в окне. На маленьком столике рядом с лампой стоял телефонный аппарат. Трубка была снята с крючка и висела на конце шнура. Должно быть, висела она так уже довольно долго. Трубка не раскачивалась в воздухе и была совершенно неподвижна. Неудивительно, что я с вокзала не мог дозвониться домой! Еще один пример ротозейства этой головокружительной блондинки. Или, возможно, она еще не закончила разговор — выскочила на минутку и заставила своего собеседника ждать?
     Я поднял трубку, приложил к уху и послушал. Мне показалось, что на другом конце провода я слышу чье-то слабое дыхание. Я не был в этом уверен. Вполне вероятно, что это было просто глухое потрескивание телефонной линии.
     Я произнес “Алло?” только для того, чтобы убедиться, что, вешая трубку, я не прерываю ничьего разговора.
     На этот раз в трубке послышался испуганный вздох. Да, я не мог ошибиться. Кто-то долго ждал, и мой неожиданный баритон застал его врасплох. Через мгновение раздался безошибочно узнаваемый щелчок: на другом конце повесили трубку.
     Я подумал: “Кем бы ты ни был, у тебя явно нечиста совесть!” Ведь это точно звонил не бакалейщик и не мясник. Вы же знаете пословицу: “Кот из дома, мыши в пляс”.
     Я позвал Глэдис, понимая, что она где-то дома, поскольку трубка была снята и лампа горела. Она не откликнулась.
     И все же она была в доме. Я обнаружил ее в спальне рядом с гостиной. Воздух был наполнен ароматом душистого горошка — так пахли духи, которыми она пользовалась. Глэдис была полностью одета для выхода на улицу. И она действительно вышла — но не через парадную дверь. На ней была одна из тех огромных круглых шляп, которые держатся на резинке. Лица не было видно; оно было полностью скрыто полями шляпы. Шею Глэдис обвивала чернобурка, которую он подарил ей в прошлом году. Лисица была перекинута через одно плечо Глэдис, пропущена под другим плечом и кусала свой собственный пушистый хвост.
     Глэдис лежала поперек ближайшей из двух односпальных кроватей. Она словно игриво свернулась калачиком, как будто кто-то ее щекотал. Ее ноги были поджаты к телу, как если бы она хотела оттолкнуть другого человека. Я почти готов был услышать ее заливистый смех.
     Но нет, она просто лежала поперек кровати. И не двигалась. Я приподнял поля ее огромной шляпы и заглянул под них. У Глэдис была сломана шея. Ее голова болталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы.
     Я тихонько охнул и позволил полям шляпы снова скрыть то, что за ними находилось. В воздухе невыносимо пахло душистым горошком. И еще — в доме было ужасно тихо. Лишь снаружи, с пустынного вечернего пляжа доносился отдаленный шум прибоя.
     Глядя на фигуру Глэдис, я подумал: “Вот видишь, как все вышло. А ты боялась, что тебе придется стареть”. Потом я медленно отступил на шаг или два. В конце концов, не было никакого смысла приближаться к ней. Мне нужно было вызвать полицию. Мне нужно было позвонить в город и сообщить об этом ему. Мне этого не хотелось. Особенно звонить ему, понимая, как он это воспримет. В каком-то смысле Глэдис сама была виновата, поскольку оставила входную дверь незапертой.
     Какой-нибудь бродяга или грабитель, возможно, заглянул внутрь, увидел ее одну у телефона и... Или, что еще более вероятно, он вломился в дом во время ее отсутствия. Она вернулась, застукала злоумышленника и была убита. Это объясняло, почему она не завершила телефонный звонок. Очевидно, у нее не было возможности закричать, потому что человек, с которым она разговаривала, все еще ждал на линии и, скорее всего, не догадывался о причинах долгой паузы.
     Мое внимание привлек перстенек, блеснувший на безымянном пальце Глэдис. Это был его подарок, когда они только поженились. Очевидно, грабитель не сумел снять кольцо с пальца. Такое иногда случается.
     Инстинктивно задержав дыхание, я наклонился и взял в свою ладонь неприятно мягкую, как резина, руку Глэдис. Осторожно потянул за кольцо, чтобы проверить, насколько плотно оно сидит на пальце. Я ожидал сопротивления. Однако перстень соскользнул легко и плавно — и упал на кровать. Кольцо сидело слишком свободно. И я вспомнил, как Глэдис говорила, что ей нужно уменьшить размер кольца, чтобы оно плотнее сидело на пальце.
     Что ж, тогда, возможно, грабитель просто в спешке не заметил кольца. Это могло бы объяснить причину, почему он его не забрал. И все же, как можно было не заметить блеск перстня, учитывая, что Глэдис, защищаясь, вскинула вверх руки?
     Я обернулся к комоду и увидел ее сумочку, лежавшую на самом виду. Я открыл ридикюль и вытряхнул содержимое. Помимо обычных женских мелочей — губной помады, пудры, носового платка — на комод выпала туго свернутая в рулончик пачка банкнот.
     Я посчитал. Шестьдесят долларов. Многовато для мелких расходов. Хотя… он всегда был к ней щедр, даже чересчур.
     Ну, какой грабитель оставит нетронутыми 60 долларов наличными и кольцо с бриллиантом стоимостью в несколько тысяч? Все выглядело так, будто ограбление не было мотивом. Дабы убедиться в этом, я выдвинул один из ящиков комода и вытащил шкатулку, где Глэдис хранила свои драгоценности. Конечно же, шкатулка была не заперта. Нитка жемчуга, пара колец, заколка и даже двадцатидолларовая золотая монета, которую она хранила как сувенир, — все лежало нетронутым. Насколько я мог судить, ничего не пропало.
     Существовала вероятность, что Глэдис помешала грабителю прежде, чем тот успел что-либо украсть, и что после того, как он ее убил, он запаниковал и убежал.
     В любом случае реконструировать преступление и мотив было задачей сыщиков, а вовсе не моей. Все, что сейчас было необходимо, это максимально быстро уведомить полицию о произошедшем. Я пробыл в доме уже по меньшей мере пять минут.
     Я вернулся в гостиную к телефону, без колебаний снял трубку, связался с оператором и сказал недрогнувшим голосом:
     — Соедините меня, пожалуйста, с полицейским управлением.
     Эта часть была легкой. А вот как быть с ним? Я не хотел огорошить его новостью по телефону. Можно было сказать, что она приболела или что-то в этом роде, избавив его от полуторачасовых мучений, связанных с возвращением домой. Пусть он обо всем узнает, когда доберется…
     — Полицейское управление слушает.
     — Говорит Мартин Делаван, проживающий по Бич-стрит, 22.
     Мне показалось, что голос мой звучал слишком сдержанно, как будто я заказывал что-то в ближайшем магазине. Да, собственно, что толку притворяться, что ты переживаешь, когда на самом деле это не так? Несомненно, я был шокирован увиденным, но я не был поражен до глубины души.
     — Я только что приехал домой и обнаружил, что моя мачеха мертва. Выглядит так, как будто ее... убили. Пришлите кого-нибудь сюда.
     — Не беспокойтесь, — последовал сухой ответ. — Мы кого-нибудь пришлем, — а затем сразу: — Ни к чему не прикасайтесь.
     Я повесил трубку, открыл свой саквояж и достал бутылку, намереваясь в ожидании копов расправиться с остатками ржаного виски. Нет, сказал я сам себе, я не слишком расстроен. Конечно, я бы не хотел ее смерти. И мне было жаль, что это произошло. Но в течение многих лет у меня не было на ее счет никаких иллюзий. Я был моложе своего отца и лучше подмечал разные мелочи. Таинственный разговор по телефону, когда собеседник быстро повесил трубку, услышав мужской голос, — это была лишь одна из многих подобных мелочей. Если я до сих пор молчал, то только ради него, а вовсе не ради нее. Я никогда не был на ее стороне.
     И тут сквозь бутылочное стекло я увидел газету. Разумеется, все это время она там и лежала — в углу дивана. По мере того, как остатки виски стекали к горлышку, площадь прозрачного стекла увеличивалась, и сквозь него, почти как через увеличительное стекло, я и увидел валявшуюся на диване, сложенную вдвое газету. Сейчас в Мэнсфилде выходит только одно издание — хилая газетенка, которую мы никогда не покупали.
     Мое сердце вдруг бешено заколотилось. Я поставил бутылку на стол и, осторожно приблизившись к дивану, наклонился над газетой. Что меня испугало, я так и не понял.
     Я рывком развернул газету. “БАЛТИМОР СТАР”, — ударила по глазам крупная шапка. Я вгляделся в колонтитул: “Среда, 3 ноября”. Сегодняшняя дата! Я посмотрел на маленькое “окошко” в правом углу страницы: “Время выхода — 15:00”.
     А ведь еще не было семи вечера! Эта газета появилась на прилавках Балтимора всего пару часов назад, а Балтимор находился в полутора часах езды отсюда! Газету не доставили по почте; ее кто-то сюда привез. Кто-то купил свежую газету в Балтиморе и привез ее с собой.
     Местоимение “кто-то” меня беспокоило. Оно требовало идентификации, а я этого не хотел. Меня устраивала анонимность этого “кто-то”. Меня смущали некоторые обстоятельства. “БАЛТИМОР СТАР” была его газетой. С тех пор как мы здесь поселились, он всегда покупал ее по вечерам, чтобы почитать в поезде. По этой причине он никогда не подписывался на рассылку по почте, потому что тогда газету приносили бы на дом.
     Я спрятал газету в карман пальто и прошептал: “Я почти уверен. Можно взглянуть и на другие признаки”.
     Сразу за дверью на невысокой этажерке стояла бакелитовая пепельница. Я взял ее в руки и внимательно осмотрел. Все было предельно ясно! В автобусе, идущем от вокзала, курить было нельзя. Естественным поступком для любого курильщика, сошедшего с автобуса, было немедленно закурить. Сигарета могла бы служить своеобразной мерной линейкой. Проходя от остановки до нашей входной двери, можно было выкурить почти всю сигарету — оставались всего одна-две затяжки. Я сам убеждался в этом сотни раз. Как только вы входили в дом и закрывали за собой дверь, окурок можно было выбрасывать — если только вы не из тех дилетантов, которые выкуривают сигарету всего лишь наполовину.
     Однако, к несчастью, дело было не только в этом! Глэдис, как и я, курила одну из популярных марок “Большой четверки”[22]. И на ее окурках всегда были следы помады. Он же, выросший во времена, когда еще не было целлофана и в каждую пачку сигарет не вкладывались фотографии бейсболистов и линкоров, несмотря ни на что предпочитал особую марку под названием “Левант Дейтис”: исключительно турецкий табак, резкий, как ржавое железо. Эти сигареты были дороже обычных и имели пробковые мундштучки. Он не умел ими пользоваться и всегда отламывал пробковый наконечник.
     Итак, в пепельнице лежал всего один окурок — скуренный до четверти длины сигареты, с пробковым мундштучком, без следов помады и с фирменным логотипом “Левант Дейтис” на слегка обугленном краю папиросной бумаги. И этот окурок не лежал тут с прошлого вечера. Каждое утро в дом приходила наемная уборщица, чьим любимым занятием, помимо всего прочего, была тщательная чистка пепельниц.
     Я поставил предательскую пепельницу на место. Теперь она была пуста. Моя рука метнулась к карману пальто, и я спрятал там очередной ключ к разгадке.
     Теперь я был практически уверен, что в доме побывал именно он. Копы уже в пути и будут здесь с минуты на минуту! А я был тем, кто их вызвал!
     Сегодня была среда; день, когда он допоздна работал в своем офисе! Это был единственный луч света, единственная надежда, которая все еще теплилась в моем сердце. Долгие годы — с тех пор, как я был ребенком, и пока была жива моя мать, — он по средам оставался ночевать в городе, а потом компенсировал это тем, что вообще не появлялся на работе по субботам: вместо этого он брал отгул на весь уик-энд. Ни газета, ни окурок сигареты не могли изменить этот непреложный факт, эту многолетнюю привычку. Да я бы и не позволил.
     Я схватил телефонную трубку. Теперь мой голос уже не был таким спокойным, как тогда, когда я звонила в полицию.
     — Дайте мне Балтимор, и побыстрее! — рявкнул я оператору. — Фирма “Харрисон и Кэрролл, экспорт-импорт”!
     От волнения я не мог вспомнить адрес, но телефонная барышня сделала все как надо.
     — Могу я поговорить с Джорджем Делаваном? — сказал я в трубку. — Это его сын, и это срочно!
     — Мистер Делаван ушел в пять, — ответила работница офиса, — в свое обычное время.
     — Но сегодня среда, — выдавила я. — Он всегда остается…
     — Да, это так, — согласилась девушка. — Но он говорил что-то о плохом самочувствии…
     — Когда он уходил, то сказал, собирается домой или нет?
     Задавать последний вопрос было бессмысленно. Раз уж он уехал, то какая разница, куда он направлялся?
     — Не сказал. Насколько я помню, он только заметил, что не в состоянии остаться на ночь, и поэтому он уходит…
     — До свидания, — удрученно пробормотал я и повесил трубку.
     Единственный луч света погас. Моя последняя надежда была разбита вдребезги. Газета, окурок, нарушение многолетней привычки — все это словно пригвоздило меня к полу.
     Я был раздавлен. Вы должны меня понять. Однако я быстро взял себя в руки. Больше никаких колебаний, никаких мысленных упреков и порицаний. Что случилось, то случилось, и с этим уже ничего не поделаешь. До сих пор он был просто “моим стариком”, который выписывал чеки и тем самым поддерживал меня на плаву. Теперь же он стал мной, а я стал им.
     Где-то вдалеке послышалась сирена полицейской машины. Звук становился громче и отчетливее по мере того, как она сворачивала с главного шоссе, по которому ходили автобусы, на Бич-стрит.
     Я бросился назад в спальню, схватил Глэдис за руку, на которой было кольцо, и провел ее пальцами сначала по одной своей щеке, потом по другой. Острые, наманикюренные ногти Глэдис вспыхивали в вечерних сумерках.
     Я повернулся к зеркалу, оттянул узел галстука к левому плечу, потом рукой вздыбил свои прилизанные волосы. Выпало несколько длинных волосков. Я вернулся к кровати и накрутил один из них петлей на ноготь Глэдис. Четыре белые полоски на каждой из моих щек медленно розовели и начинали ужасно щипать. Я побежал на кухню, сунул в духовку “БАЛТИМОР СТАР”, бросил туда же окурок и поднес горящую спичку.
     Сирена превратилась в невыносимый визг, а затем резко оборвалась перед самым крыльцом нашего дома. Раздался громкий стук. Входная дверь сотрясалась от ударов кулаком. Я снова бросился в гостиную и как был — в одежде — с размаху плюхнулся на диван.
     У меня в запасе была еще минута. Последняя минута. Я не мог не думать о том мужчине в поезде, который ехал вместе со мной, и о том, что он говорил. Видел бы он меня сейчас! Так я думал. И я сказал себе, что я просто пьян. Раньше я никогда не был к нему добр. Что ж, теперь мне выпал шанс сделать что-то хорошее. И у меня это не отнимут. Я оплачу все счета, за все двадцать с лишним лет. Может быть, для меня это единственный способ вернуть ему долг. Почему я должен позволить кому-то испортить ему жизнь? Глэдис того не стоила. Она заслужила свою участь.
     Я лишь надеялся, что с ним все в порядке. Скорее всего, он опять поехал в город. Главное, чтобы он не потерял голову. Если он сохранит хладнокровие, то спокойно обеспечит себе алиби. Прошло всего три часа с того момента, как он покинул офис. Он мог пойти в кинотеатр и там заснуть, мог погулять в парке, мог снять комнату, чтобы отдохнуть, — да все, что угодно!
     Важно, чтобы он никуда не уезжал из Балтимора. Ни под каким предлогом. Я бы нашел способ с ним связаться. Его не должны допрашивать, пока у меня не будет возможности с ним поговорить. Впереди было еще много подводных камней, но я решил, что смогу все преодолеть, если он будет действовать в согласии со мной. Царапины на моих щеках, соскобы следов кожи из-под ее ногтей должны были сделать свое дело. Ни о чем другом я не думал.
     Задача моя, как вы теперь понимаете, была совсем не стандартной. В подобных ситуациях большинство людей старается отвести от себя подозрение; моей же главной заботой было возбудить подозрение — против самого себя. И не просто подозрение, а уверенность.
     Минута истекла; колесо завертелось. В дверь перестали стучать, обнаружив, очевидно, что она не заперта, и можно войти внутрь, просто повернув дверную ручку. Это как-то сразу принизило в моих глазах компетентность полиции. Вероятнее всего, мне удастся обвести их вокруг пальца.
     В прихожей мелькнула рослая фигура. Послышался голос:
     — Почему вы не открывали?
     Прежде чем я успел ответить, фигура скрылась в одной из боковых комнат.
     — Я тут ни при чем, — огрызнулся я. — Если вы не можете зайти в дом без посторонней помощи, это ваша проблема. Я вам не дворецкий.
     Мелькнула вторая фигура. Потом третья. Первая вновь появилась в прихожей; две другие рассыпались по дому. Так они и сновали туда-сюда. Никогда раньше я еще не видел такой головокружительной беготни. Кто-то из них подошел к телефону, снял трубку и продиктовал наш адрес. Наконец они перестали бегать, и я смог сфокусировать на них свой взгляд. Все трое встали передо мной полукругом.
     Один полицейский был шести футов ростом, с гривой седеющих волос, но с румяным, как у восемнадцатилетнего юноши, лицом. И он выглядел очень сильным. Каждая его реплика была подобна грохоту поезда, проезжающего по туннелю. Второй был мне ближе по возрасту (хотя и старше меня лет на десять), с непокорным вихром надо лбом и с сетью мелких морщинок в уголках глаз, что могло свидетельствовать о достаточно высоком уровне интеллекта. Третий был похож на самого обыкновенного копа.
     Я посмотрел на них серьезно и совершенно невозмутимо.
     — Вы ее убили? — пробасил шестифутовый детина.
     Я вскинул подбородок повыше.
     — Конечно, я! Кто же еще?
     Морщинки вокруг глаз второго копа сузились, затем снова разгладились. Однако он ничего не сказал.
     — Вы как-то спокойно к этому относитесь, — заметил высокий полицейский.
     — Оживите ее, — проворчал я, — и я снова ее убью. С таким же удовольствием, если не с большим.
     Они посмотрели на меня с профессиональным любопытством.
     — Вы сказали, что это ваша мачеха?
     — Совершенно верно. Глэдис Делаван. Я…
     — Приберегите объяснения до приезда Эндикотта.
     Они просто били баклуши в ожидании своего лейтенанта или как его там. Полицейский, стоя возле дивана, положил руку на мое правое плечо, чтобы удержать меня, если я вдруг вздумаю вскочить, хотя я, конечно же, не собирался этого делать.
     Потом тот, что помоложе, заставил меня встать. Он обыскал меня, после чего позволил мне снова сесть на диван. Я заметил, как его взгляд на мгновение задержался на кармашке моего жилета. Там была приколота булавка. Полицейский вслух прочитал греческие буквы:
     — Дельта, тау, дзета. Это какое братство?
     — Принсмут, — ответил я.
     Он задумчиво посмотрел на свой собственный жилет, к которому тоже была приколота булавка, потом резко отвернулся. Я всего лишь пожал плечами: если не физически, то мысленно.
     Неожиданно с улицы, без всякого на то разрешения, забрел репортер местной газетенки, о которой я упоминал, однако полицейские быстро вытолкали его вон. А сразу после этого появился лейтенант Эндикотт — и началась карусель. Меня препроводили в холл и держали прямо под головой оленя, в то время как эксперты и полицейские фотографы возились с телом. Дом был переполнен людьми. Перед крыльцом стояло с полдюжины служебных машин с зажженными фарами. Отовсюду доносились отрывистые приказы и короткие реплики. И лишь одно оставалось неизменным — бесконечный стон прибоя где-то снаружи, в отдалении.
     Наконец меня повели в спальню на допрос. Тело Глэдис, должно быть, вынесли через черный ход, потому что мимо меня его не проносили. Однако кровать теперь была пуста.
     По бокам от Эндикотта сидели два полицейских-стенографиста. После того как были записаны мои имя и возраст, Эндикотт сказал:
     — А теперь, Делаван, я попрошу вас рассказать все о вашем преступлении, шаг за шагом. Вы говорите, что являетесь старшекурсником Принсмутского университета. Что заставило вас приехать сюда именно в это время?
     — Сегодня утром, — ответил я, — меня вызвал декан и объявил мне, что я исключен.
     — За что?
     — За то, что я привел в часовню мула и привязал его там.
     Стил (тот полицейский, что спрашивал меня о булавке), казалось, был единственным из присутствующих, кто увидел в этом нечто смешное. Он прикрыл рукой рот, дабы спрятать улыбку.
     — Ладно, продолжайте.
     — На станции “Принсмут” я сел на дневной поезд и вышел здесь около шести. Дважды звонил с вокзала, но линия была занята. Я не стал больше ждать и поехал домой на автобусе. Вошел без шума и еще из холла услышал, как эта женщина — моя мачеха — разговаривает по телефону.
     Карандаши стенографистов бойко чертили на разлинованных страницах их блокнотов беспорядочные на первый взгляд петли и закорючки.
     — Я услышал достаточно, чтобы понять: она снова взялась за старое.
     — Что вы имеете в виду? — спросил лейтенант.
     — Не хочу произносить этого вслух.
     Я подумал, что, обрисовывая ее натуру, я косвенно могу ударить и по нему.
     — Она меня увидела и резко повесила трубку.
     Лейтенант и стенографисты обменялись взглядами; они поняли, что я имел в виду.
     — Я последовал за ней в спальню. Она была одета для выхода на улицу.
     В этой части (кульминационный момент убийства) было множество подводных камней. Мне приходилось очень аккуратно подбирать слова. Я видел, как внимательно слушает меня лейтенант. Одна ошибка, и все пропало: будет доказана моя невиновность.
     — И что потом? — спросил Эндикотт.
     — Я ничего не стал ей говорить.
     Он бы тоже этого не сделал; я хорошо его знал.
     — Я просто схватил ее руками за шею. Когда мы с ней упали на кровать, она расцарапала мне лицо ногтями, и следующее, что я помню, — она уже мертва. У нее была сломана шея.
     — Вы не собирались ее убивать? — спросил Стил.
     — Нет, не собирался... насколько можно судить о подобных вещах.
     — Что вы сделали потом? — спросил Эндикотт.
     Постоянное перелистывание страниц стенографических блокнотов напоминало жужжание электрического вентилятора.
     — Я стоял и смотрел на нее. Где-то с минуту. Прежде чем понял, что она умерла.
     Тут меня подстерегала пропасть, через которую нужно было перекинуть мост. Я ни на секунду не забывал о том, какую глупость я сморозил, когда позвонил в полицию. Я сказал по телефону, что пришел и обнаружил ее убитой. Ситуацию надо было срочно исправлять.
     И вот как я выкрутился.
     — Сначала я хотел просто убежать, но быстро понял, насколько это было бы глупо. Поэтому я отказался от этой идеи. Моим вторым побуждением было ввести всех в заблуждение и притвориться, будто это сделал кто-то другой, будто я вошел в дом и застал ее в таком состоянии. Более того, я даже позвонил вам в полицию и изложил все именно таким образом. Но потом, когда я ждал вашего приезда, я все хорошенько обдумал. И понял, что с рук мне это не сойдет. И я решил, что надо во всем сознаться, рассказать все начистоту.
     И вновь морщинки вокруг глаз полицейского по фамилии Стил сузились, а потом снова разгладились. Он пытливо сверлил меня взглядом, и мне стало интересно, о чем он думает. “Этого парня следует остерегаться”, — мысленно предупредил я сам себя.
     Один из стенографистов поставил на журнальный столик Глэдис портативную пишущую машинку, снял крышку и начал перепечатывать свою стенограмму.
     — Эй, — машинально вырвалось у меня, — лучше уберите эту штуку. Поцарапаете лак, и она разозли…
     Я резко прервался, и в комнате на несколько мгновение воцарилось неловкое молчание. Виновато почесав в затылке, я смущенно пробормотал:
     — Забыл… Я ведь ее убил.
     Меня попросили воспроизвести все мои действия. Собственно, чего-то подобного я и ожидал. Принесли и включили несколько мощных ламп накаливания, и в их ярком свете, под безжалостным объективом кинокамеры, я начал все проделывать, шаг за шагом. Проделывал, заметьте, впервые, хотя полицейские думали, что это было уже во второй раз.
     — Делаван, делайте все медленно, — распорядился Эндикотт, — чтобы на пленке все четко зафиксировалось.
     Это было и к лучшему; давало мне время продумать каждый мой шаг. А подумать мне было необходимо. Ведь с моей стороны все было чистой импровизацией. Я заметил, что прищуренные глаза Стила не отрывались от моего лица. Пока остальные наблюдали за моими движениями, он следил только за моим лицом.
     Я вышел на улицу, повернулся, вновь поднялся на крыльцо и вошел в дверь, держа в руке свой саквояж. Снова швырнул свою шляпу, целясь в голову оленя, — и опять попал в дальний рог. Сделал вид, что приклеиваю комок жвачки к стеклянному левому глазу оленя. Затем я склонил голову набок и прижался боком к косяку двери, ведущей в гостиную.
     — Отсюда я услышал ее голос. Я делаю еще два шага вперед. Она меня видит, вешает трубку и удаляется в спальню.
     Лейтенант поднял вверх большой палец и отрывисто сказал:
     — Стил, вы — Глэдис Делаван.
     Никто даже не хихикнул. Это не было забавным.
     — Скажите ему, что нужно делать, — произнес лейтенант, обращаясь ко мне.
     — Идете спиной вперед, лицом ко мне, пока не окажетесь вон там. Стоите, прислонившись поясницей к краю комода. Вытягиваете руки вниз и держитесь за комод.
     Я пошел за ним, а вслед за мной двинулись полицейские и эксперт с кинокамерой.
     — Я стоял на пороге и гневно сверлил ее взглядом. Тут к ней вернулось самообладание. Она посмотрела на меня вызывающе. Она потянулась к лежавшей на комоде сумочке, очевидно, чтобы взять ее, прошествовать мимо меня и уйти из дома на назначенную ей встречу. Для меня это стало последней каплей. Я рванулся… вот так… и схватил ее за шею.
     С расстояния всего в какой-то дюйм Стил продолжал смотреть на меня. Смотрел он вопрошающе. Я переместился к кровати. Тут крылась еще одна ловушка. Вмятина на том месте, где лежало ее тело, все еще была отчетливо видна, но там была только одна вмятина, а не две. Но я ведь ясно сказал, что, когда я ее убивал, мы с ней вместе рухнули на кровать. Мое более тяжелое тело должно было оставить еще большую вмятину, нежели ее. Но второй вмятины не было вообще. Очевидно, убийца находился сверху и вообще не прикасался к кровати. Единственное, что мне оставалось, — это создать вмятину прямо сейчас и молиться, чтобы ее отсутствие не было заметно на ранее сделанных фотографиях.
     — Вы теряете равновесие и падаете спиной на кровать, — объяснил я Стилу. — Поднимите руки, скрючьте пальцы и проведите ими по моим щекам.
     Он это сделал. Как-то неловко, но сделал. Мы повалились на кровать. Громко заскрипели пружины.
     — Вот и все. Через минуту она уже была мертва.
     Я встал на ноги. Стил медленно поднялся вслед за мной, поправляя воротничок.
     Меня опять вывели в гостиную. Стенографисты как раз закончили печатать мои показания. Эндикотт быстро просмотрел их, затем зачитал мне текст вслух.
     — Вы готовы подписать показания в таком виде?
     — Дайте мне ручку.
     Внизу страницы я твердой рукой написал “Мартин Делаван”. Моя подпись всегда была четкой и очень разборчивой, без всяких каракулей. Так же было и в этот раз.
     У входной двери, где дежурили два копа — один снаружи, на крыльце; другой внутри, в холле, — произошла небольшая суматоха. Полицейский подошел к Эндикотту и что-то прошептал ему на ухо. Лейтенант взглянул на меня и кивнул. Полицейский вышел на улицу и вернулся в дом с моим отцом.
     Отец был бледен. Вероятно, от испуга, который он испытал, увидев у крыльца копов. Меня он заметил не сразу. Я был вне поля его зрения. Сначала он увидел Эндикотта.
     — Что произошло?
     Потом он увидел меня.
     — Марти, что ты здесь делаешь в учебное время? Где Глэдис?
     “Неплохо играет! — подумал я. — В данных обстоятельствах это самая верная стратегия”. Но что будет, когда он узнает, что я беру вину на себя? Меня это забеспокоило. Исчезло хладнокровие, которое я до сих пор сохранял. Струйки пота потекли по моему лбу, и мое лицо, должно быть, стало таким же бледным, как и у него.
     Я не мог подать ему сигнал. Не было способа предупредить его так, чтобы полицейские этого не заметили. Я просто смотрел на него, надеясь, что он сумеет прочитать что-нибудь по моим глазам. Молчи! Не открывай рта! Все под контролем. Я их перехитрил. Не мешай мне.
     — Не хочу тебя шокировать, — ответил я как можно тверже, — но Глэдис мертва.
     Он ахнул, приподнялся на пятках и снова опустился.
     — Убита, — добавил я.
     Он снова ахнул.
     — Убита мной, — закончил я.
     Он рухнул в кресло и с трудом выдохнул:
     — Нет, Марти… нет, ты не мог...
     — Замолчи! — закричал я, чтобы заглушить все, что он мог сказать дальше. — Это сделал я! Слышишь? Это сделал я!
     Я делал ударение на каждом своем “я” и тыкал указательным пальцем себе в грудь, пытаясь донести до него невысказанное сообщение: “Я это совершил, а не ты. Позволь мне говорить самому”. Это было лучшее, что я мог сделать под пытливыми взглядами трех пар глаз.
     — Джентльмены, он не мог… — закрыв лицо руками, простонал он.
     — Он только что подписал полное признание, — жестко сказал Эндикотт. — Воспроизвел на кинокамеру все свои действия. Он считает, что смог это сделать. И мы тоже так считаем!
     Я решил подлить масла в огонь.
     — Да что ты вообще об этом знаешь? Ты был в Балтиморе, и здесь тебя не было. Ты ничего не мог видеть. Ты был в Балтиморе!
     Я повторял это раз за разом, чтобы до него, наконец, дошло.
     Эндикотт схватился руками за голову.
     — Уведите его отсюда поскорее. Он как заевшая патефонная пластинка! Отвезите его в Управление и оформите, как полагается. Пусть им теперь занимается Большое Жюри.
     — Протяните руку, — сказал Стил.
     Вокруг моего запястья сомкнулось кольцо наручников.
     Когда меня проводили мимо него, он все еще сидел в полуобморочном состоянии, закрыв лицо руками. Я на секунду остановился прямо перед ним, протянул свободную руку и коснулся его ладоней. Я не мог произнести этого вслух — полицейский стоял слишком близко. Мои губы шевелились, и я еле слышно прошептал:
     — Ты был в Балтиморе…
     Когда мы сошли с крыльца и двинулись по дорожке, я предупредил:
     — Осторожно. Там впереди бракованная плитка.
     Стил услышал меня вовремя, но второй полицейский — тот, с седеющими волосами — ушиб палец на ноге, после чего сделал несколько шагов, комично пошатываясь.
     Поездка в Управление прошла в полном молчании. За всю дорогу прозвучало лишь одно замечание, и оно было сделано мною.
     — Отличный сегодня выдался день.
     Мне никто не ответил.
     Оформление моего ареста не заняло много времени. Потом меня отвели в старую окружную тюрьму и посадили в одну из камер. Сняв с меня наручники, Стил повернулся, чтобы уйти, и вдруг как-то вкрадчиво, словно передразнивая меня, пробормотал себе под нос:
     — Сегодня ты был в Балтиморе.
     Дверь камеры с лязгом закрылась за ним, а я застыл на месте, вполне себе напуганный последними словами полицейского.   

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

     
     Человек передо мной оказался карманником и магазинным вором, “работавшим” в универмагах. От него потребовали показать, как он промышляет. К пустому рукаву пальто мужчины была пришита перчатка, набитая опилками. Свою же руку он держал под полой, чтобы незаметно похищать товары с полок.
     — Следующий задержанный.
     Полицейский жестом пригласил меня выйти вперед. Я сделал пару шагов по узкому проходу. В глаза мне бил ослепляющее-яркий свет ламп. Откуда-то из темноты за этим светом раздался голос, усиленный микрофоном.
     — Как ваше имя?
     — Мартин Делаван, — ответил я.
     — Вас уже раньше задерживали?
     — Да.
     — По какому обвинению?
     — Обвинения не было. Я был доставлен домой под конвоем полицейских за то, что разбил бейсбольным мячом витрину продуктового магазина. Мне было девять лет.
     Кто-то хихикнул.
     — Это вы убили Глэдис Делаван?
     Я вскинул подбородок вверх.
     — Именно я.
     — Хорошо. С вами пока все. Следующий.
     Полицейский жестом велел мне отойти в сторону, противоположную той, откуда я выходил.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Он был один. Сидел и ждал меня в небольшой каморке напротив кабинета окружного прокурора. Все процедурные действия были закончены. Мне предъявили обвинение; а на следующей неделе уже начнут подбирать присяжных.
     Думаю, его тщательно обыскали. И окно в каморке было забрано решеткой. Иначе ему не позволили бы вот так встретиться со мной наедине. Эту встречу устроил Стил. Вооруженный охранник закрыл за нами дверь и остался стоять снаружи в коридоре.
     — Марти, — сказал он. — Козентино откажется работать с этим делом, если ты не расскажешь ему все начистоту.
     — Я ее убил, — произнес я четко и громко. — Чего ему еще нужно? Чтобы я изложил свою биографию?
     Одновременно я приложил палец к губам. Потом подошел к нему вплотную и прижался губами к его уху.
     — Тут где-то диктофон. Иначе нам не разрешили бы остаться наедине. Следи за собой. Не говори лишнего.
     И совсем непоследовательно я добавил:
     — Продолжай говорить, пока я ищу.
     Кажется, он должен был понять, что я имел в виду. Однако он повел себя так, как будто ничего не понял. Он сказал:
     — Марти, я до сих пор не могу поверить…
     Я опустился на четвереньки и осмотрел все четыре ножки стола, стоявшего посреди комнаты. Потом я прощупал края коврика, лежавшего на полу. Наконец я подошел к массивному радиатору парового отопления. И тут я даже прищелкнул пальцами от удовлетворения. По темной трубе, уходившей в потолок, незаметно тянулся тонкий провод.
     Я схватился рукой за провод и дернул. Раздался тихий треск — проводок порвался. Я обернулся к нему.
     — Ты ведь меня не подведешь? Надеюсь, ты ничего им не сказал?
     — О чем ты?
     Он выглядел озадаченным.
     — О тебе.
     — А что я мог им сказать?
     Я схватил его за плечи.
     — Отлично. Продолжай в том же духе.
     И все же в глубине души я был немного недоволен. Как будто я не ожидал, что он будет продолжать гнуть свою линию. Эту роль ему нужно было разыгрывать перед полицейскими, а не тогда, когда мы были с ним наедине.
     Больше говорить времени не было. В каморку ворвался Стил с побледневшим от злости лицом. Он взглянул на порез на моей руке — там, где проволока поцарапала мне кожу.
     — Так я и знал! Вы считаете себя настолько умным?
     Стил жестом подозвал охранника.
     — В камеру его!
     — Не переживай. Держи голову выше, — сказал я своему отцу и вышел вслед за охранником.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

     
     На следующий день Стил заявился ко мне в камеру. Я встретил его с усмешкой.
     — Не смотрите, что здесь так убого. Считайте, что вы в гостях у меня в замке.
     Стил уселся на койку у противоположной стены и предложил мне сигарету.
     — Отравленная? — спросил я, изобразив недоверчивость.
     — Ну, зачем вы так? — кротко произнес он.
     Могу поклясться, у него что-то было на уме. И разговор он начал довольно необычно.
     — Старина Ван Вайкофф все еще ведет в Принсмуте курс прикладной психологии?
     — Ага. Вы были отличником по его предмету?
     — А вы, наверное, плохо учились? Потому что прикладную психологию вы не освоили.
     — В камере смертников я возьму дополнительные уроки, — пообещал я.
     — Вы хотите убедить меня в том, что вы убили вашу мачеху, — продолжил Стил. — Вы говорили об этом спокойно, без волнения. До тех пор, пока не появился ваш отец. И тут вы заладили: “Ты был в Балтиморе, ты был в Балтиморе!” Может, другие не обратили на это внимания. Но только не я. Так в чем же дело? Вы заставили меня поверить, что, возможно, это не так.
     Мое сердце забилось быстрее, хотя сам я замер, боясь лишний раз вздохнуть.
     — Поэтому я счел своим долгом выяснить, был ли он в Балтиморе или нет. Я проверил все его передвижения. Проверил дважды. Потом еще раз. И еще. Я не пропустил ни доли секунды, чтобы…
     Я не мог дышать. Мне стоило огромных усилий держать голову прямо. Стил неотрывно смотрел на меня. Морщинки вокруг его глаз были напряжены.
     — Разве вы не хотите узнать, что я выяснил?
     — Не надо! Проклятье! Я этого не вынесу!
     Я сжал кулак и ударил им себя по лбу.
     — В общем, вот что я выяснил, — настойчиво продолжил Стил, выпустив клуб табачного дыма прямо себе в лицо. — Он был именно там, где и сказал. В Балтиморе, в турецкой бане. С того момента, как в пять часов покинул свой офис, и до тех пор, пока три часа спустя он не сел на поезд и не приехал домой, где нашел уже нас. В парилке он почувствовал себя неважно; пришлось даже обратиться к врачу. Я допросил доктора, который его осматривал. Я также поговорил с работниками турецкой бани. А еще допросил двух таксистов: того, который привез его в баню, и того, который увез его оттуда. И что же у нас получается? Не может человек убить женщину в Мэнсфилде, если в это самое время он голый пытается принимать банные процедуры!
     Стены камеры плыли вокруг меня, подобно медленной карусели. Мне удалось еле слышно выдавить:
     — Да кто же сказал, что убил он? Никто такого не говорил…
     — Никто не говорил, — согласился Стил. — Но именно поэтому вы здесь. Вы хотите убедиться, что никто так и не скажет. Однако меня вам не одурачить. Зря вы на это надеетесь. Есть разница между тем, чтобы взять вину на себя, дабы защитить своего отца, и тем, чтобы отдуваться за кого-то неизвестного.
     — Откуда мне знать, что это не подстава? — осторожно произнес я. — Откуда мне знать, что он действительно невиновен, как вы говорите?
     Я понимал, что эти слова выдают меня с головой, но ничего не мог с собой поделать.
     — Ну, — протянул он, — я посещал тот же колледж, что и вы. И мы с вами принадлежим к одному студенческому братству.
     — Это ничего не значит, — поморщился я. — Мы уже не зеленые новички,
     — Я мог бы дать вам честное слово, — сказал Стил и тут же быстро добавил: — Но будьте осторожнее. Если станете насмехаться, я отвешу вам пощечину.
     Я окинул его взглядом с ног до головы.
     — Может, я и дурак, — медленно произнес я, — однако поверю вам.
     — Я даю вам честное слово!
     — Ладно, Стил, я ее не убивал. Я решил, что это сделал мой отец.
     Честное слово или не честное, но я не мог заставить себя упомянуть при Стиле о газете и окурке. Это было слишком опасно, поскольку могло дать полицейским оружие против него. Даже сейчас, несмотря на то, что и газета, и окурок были уничтожены.
     — Я знал, что вы этого не делали, — сказал он почти небрежно, потом встал и начал расхаживать взад-вперед по камере. — Не хочу вас пугать, но колесики правосудия уже завертелись. И теперь будет очень трудно дать обратный ход. Жернова Господни, понимаете ли[23]. Одних ваших слов будет недостаточно, чтобы вытащить вас из этой передряги. Я не могу просто взять и пойти к Эндикотту или окружному прокурору и сказать им: “Теперь Делаван говорит, что он этого не делал; все это было ошибкой”. Окружной прокурор всего лишь человек; он ничего не имеет лично против вас. Но ему нужно, чтобы за убийство Глэдис Делаван кто-то реально сел на электрический стул. И он посадит на этот стул вас, правильно это или нет.
     Помолчав секунду, Стил продолжил:
     — Собственно, у меня есть только доказательства того, что вы этого не делали. Но мне нужны убедительные доказательства, что это сделал кто-то другой. И этот кто-то должен быть у меня в руках. Только так — и не иначе. Дама с повязкой на глазах и весами в руке должна получить свою жертву!
     Он остановился и посмотрел на меня чуть ли не просительно.
     — Может, вы все-таки смогли бы как-то мне помочь?
     Я сцепил руки на затылке, наклонил голову и уставился на таракана, который неторопливо шествовал по полу, очевидно, в поисках случайно упавших хлебных крошек.
     Стил поднял ногу и — хлоп! — от таракана осталось только рыжее пятно.
     — Представьте, что это вы, — сказал полицейский, — если только вы не дадите мне что-нибудь, за что я смогу зацепиться. Это ведь не меня посадят на электрический стул. Но, справедливости ради, мне хотелось бы, чтобы поджарили истинного убийцу, а не безвинную жертву.
     Все, что у меня было — это газета и сигаретный окурок. Однако они все равно указывали конкретно на моего отца.
     — Что ж, мне пора уходить, — сказал, наконец, Стил, — иначе меня обвинят в получении взятки. Охранник!

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

     
     До меня дошло только тогда, когда дверь камеры захлопнулась, и шаги Стила и надзирателя начали удаляться. Я вскочил на ноги, подбежал к зарешеченному окошку двери и закричал сквозь прутья:
     — Стил! Вернитесь на минутку!
     Дверь больше не открыли. Мне пришлось говорить со Стилом через решетку, но он приказал охраннику отойти в сторону.
     — Я только что кое о чем вспомнил! И пока это все, что я могу вам дать. Помните, я говорил, что она повесила трубку, когда поняла, что ее подслушивают? Так вот, она этого не делала! Когда ее убивали, телефонное соединение не прерывалось. Кто бы ни был на другом конце провода, он был в курсе убийства — от начала и до конца. Он мог все слышать. Я знаю, что телефонное соединение работало, потому что еще до того, как я нашел ее тело, я сказал в трубку “Алло?”, и на линии кто-то вздохнул, а потом на другом конце трубку повесили.
     — Это могло бы нам кое-что дать, — согласился Стил. — У нас мог бы появиться ценный свидетель. Не очевидец, который все видел, но по крайней мере человек, который мог что-то слышать, — тон полицейского стал сугубо деловым. — Какого числа это было? Третье ноября, около шести вечера, верно? Телефонный разговор происходил в тот период времени, когда вы сошли с поезда и пытались позвонить с вокзала домой. Давайте подумаем… Скажем, она говорила по телефону минут пять…
     — Вы ее не знали. Она, можно сказать, жила в телефоне. Десять или пятнадцать минут. Это будет больше походить на правду.
     — Еще десять минут, пока вы ждали, чтобы позвонить второй раз. Десять минут, чтобы доехать на автобусе. Еще пять, чтобы дойти до дома, повесить шляпу, прилепить жевательную резинку и сказать “Алло?” в телефонную трубку, прежде чем связь прервалась. У нее был долгий разговор. Полчаса, а может, даже все сорок пять минут. Такой звонок стоил бы кучу денег! Я намерен скрупулезно изучить записи телефонной компании и проверить все звонки продолжительностью полчаса или больше, совершенные третьего ноября примерно в шесть часов вечера. Искомое должно обнаружиться в чьем-то лицевом счете.
     Стил просунул руку сквозь решетку и ободряюще похлопал меня по плечу.
     — Повстречайтесь с Козентино и откажитесь от ваших признаний — на тот случай, если я ничего не смогу обнаружить до начала судебного слушания…
     Через секунду ботинки Стила загрохотали по ступеням железной лестницы в конце тюремного коридора. Полицейский явно спешил.
     Я повернулся и посмотрел на то, что осталось от таракана на полу камеры.
     — Может, ты — это вовсе не я, — сказал я рыжему пятну.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Когда судебные приставы стали задергивать шторы на окнах и закреплять белую простыню на стене напротив ложи присяжных, я понял, что все кончено. В качестве доказательства будет продемонстрирована оперативная киносъемка, на которой я воспроизвожу все свои действия. Сторона обвинения била меня наповал.
     Шел уже четвертый день судебного процесса, и Козентино почти ничего не мог сделать. Обвинение умело сместило акценты на мотив и на полную катушку использовало то, что я сам дал им в руки. Я не мог, например, позволить Козентино развивать тему склонности Глэдис к изменам — ради моего отца. Хотя, как вы понимаете, это могло бы вызвать ко мне хоть каплю сочувствия. Но обвинительная сторона разыгрывала совершенно другие карты: ее праведное негодование по поводу исключения меня из колледжа и по поводу моего пьянства, а также резкую (по-матерински) выволочку, которую она, должно быть, мне устроила, в результате чего я набросился на нее и свернул ей шею.
     Меня выпотрошили, как дохлую рыбу. Так досконально изучили мое прошлое, что я был удивлен, как это они не предложили пару моих детских пеленок в качестве “вещественного доказательства номер один”. За прошедшие два года исключен из трех колледжей по причине пьянства и неподобающего поведения! Что ж, так оно и было, и я вовсе этим не хвастаюсь. Отыскали даже того ворчуна средних лет, который ругался со мной в поезде, и он только добавил масла в огонь. Я пьянствовал всю дорогу от Принсмута до Мэнсфилда. Я был груб и раздражен. Когда он осмелился сделать мне вежливое замечание, я чуть было не схватил его за горло и не принялся душить. Вероятно, его спасло лишь то, что в вагоне было достаточно много пассажиров.
     Что может быть естественнее, учтиво осведомился обвинитель, чем представить себе, что произошло через некоторое время в том отдельно стоящем доме неподалеку от пляжа, когда я ввалился туда и встретил ее заслуженные упреки? И, более того, я оказался настолько черствым, настолько бессовестным, что откровенно во всем признался и даже охотно воспроизвел свои ужасные действия под прицелом кинокамеры. Я был далек от того, чтобы выказывать раскаяние; напротив, я как будто получал от этого удовольствие. Только теперь, когда я был близок к тому, чтобы получить законное возмездие, я начал отрицать содеянное — дабы спасти свою собственную никчемную шею.
     Несмотря на все это, я упорно скрывал от всех (и даже от Козентино) улики, подтолкнувшие меня к тому, чтобы взять вину на себя. Таким образом, у моего адвоката были связаны руки. Он не мог рассказать присяжным, почему я сказал, что виновен, хотя на самом деле это не так. Я скрыл от Козентино важную информацию. В противном случае мне пришлось бы сказать, что на идею взять вину на себя меня натолкнули газета “БАЛТИМОР СТАР” и сигаретный окурок. И каков был бы результат? Несмотря на то, что тщательное расследование Стила спасло моего отца от обвинений, от того, чтобы он предстал перед судом вместо меня, остаток своей жизни он проведет с несмываемым клеймом вины. Люди будут говорить: “Если его собственный сын нашел достаточно веские доказательства, чтобы убедиться в том, что он виновен, значит, он действительно это сделал. Не бывает дыма без огня. И только по счастливой случайности ему это сошло с рук”. А я хотел избежать именно такого развития событий.
     Я выступил свидетелем в свою собственную защиту. Но это мне только навредило. Во время перекрестного допроса обвинитель спросил:
     — Вы говорите, что не убивали миссис Делаван?
     — Да, я этого не делал.
     — Вы подписали свое признание добровольно или оно было получено под давлением?
     — Я подписал его добровольно.
     Вы же понимаете, я находился под присягой, а в этом отношении я довольно старомоден.
     — В таком случае, если вы ее не убивали, почему вы добровольно подписали свое признание?
     Что я мог на это сказать?
     — Я отказываюсь отвечать на ваш вопрос.
     В зале суда выключили свет. Зажужжал кинопроекционный аппарат, воспроизводя на белой простыне реконструкцию событий, когда Стил взял на себя роль убиенной женщины, а я демонстрировал преступные деяния.
     Но вот кинопроектор смолк. Зажегся свет. Простыню убрали. И я понял, что мне конец.
     — У обвинения больше нет вопросов.
     — Марти, — прошептал мне на ухо Козентино, — в последний раз прошу вас назвать причину, по которой вы брали вину на себя. Предупреждаю, что если вы этого не сделаете, мы проиграем дело. Я ни в чем не смогу убедить присяжных.
     — Извините, но причину я вам назвать не могу.
     Адвокат повернулся к судье, чтобы заявить, что у защиты тоже нет вопросов.
     — Если Ваша честь позволит… — начал он.
     В этот момент к Козентино подошел судебный пристав и что-то прошептал. Адвокат попросил судью дать ему минутку, вышел из зала и почти тотчас вернулся в сопровождении какого-то мужчины.
     Я повернул голову и увидел Стила, сидевшего сзади. Должно быть, он вошел, когда был выключен свет, — раньше Стила в зале не было. Козентино наклонился к полицейскому и что-то тихо ему сказал; потом вернулся на свое место и заявил, что хотел бы вызвать последнего свидетеля защиты.
     — Вызываю в качестве свидетеля Уильяма Джей Симмонса.
     Незнакомый мне мужчина прошел по проходу к свидетельской трибуне и был приведен к присяге.
     — Вы были знакомы с миссис Глэдис Делаван? — начал Козентино.
     Мужчина казался смущенным.
     — Да, я ее знал.
     — Вы были любовниками?
     Мужчина покраснел как рак и помедлил с ответом. Сидевший за моей спиной Стил, должно быть, сильно заволновался. Наконец, Симмонс обрел дар речи и с несчастным видом пролепетал:
     — Да.
     — Расскажите суду, что вы слышали по телефону, когда звонили в дом миссис Делаван вечером третьего ноября.
     — Я позвонил миссис Делаван без двадцати шесть и спросил, готова ли она со мной встретиться. Каждую среду мы с ней вместе ужинали... — сказал Симмонс и виновато добавил: — когда мистер Делаван оставался ночевать в Балтиморе.
     — Продолжайте.
     — Она сказала, что готова идти, и ждала, что я назначу место, где она со мной встретится. Мы как раз говорили об этом, когда она вдруг сказала: “Подождите, мне кажется, кто-то стучит в дверь”. Я подождал, потом внезапно услышал, как она сказала громко и резко: “Что означает твое появление? Я сказала, что не желаю больше тебя видеть. Между нами все кончено. Убирайся!” Потом мужской голос произнес: “Значит, между нами все кончено?” На секунду воцарилась тишина. Затем я услышал, как миссис Делаван закричала уже из другой комнаты: “Не надо, Стив, ты делаешь мне больно!” Я растерялся. Не знал, что делать. Позвать на помощь я не мог из-за своего собственного щекотливого положения. Я все время повторял в трубку: “Глэдис? Глэдис? С тобой все в порядке?” Потом я долго ничего не слышал. Я подумал, что ей, должно быть, удалось выбежать из дома, и стал ждать, когда она вернется. Но вот скрипнула дверь, и уже новый голос произнес: “Глэдис?” А потом в трубке вдруг прозвучало: “Алло?” И я быстро кинул свою трубку на рычаг.
     — Вы уверены, что это был не тот же голос, который вы слышали до этого?
     — Совершенно уверен. Голос был более низкий и с другими интонациями.
     — Ну, вот и все, — сказал Козентино, обращаясь к присяжным. — Стала бы миссис Делаван говорить кому-нибудь, кто имел право находиться в ее доме, например своему мужу или пасынку: “Что означает твое появление? Убирайся!”? Стала бы она называть именем “Стив” обвиняемого, которого, как мы знаем, зовут Мартин?
     Адвокат сделал выжидательную паузу, а затем произнес:
     — Я намереваюсь снова вызвать для дачи показаний одного из свидетелей обвинения. Попрошу детектива Аллена Стила занять свидетельское место.
     Я вдруг обратил внимание, что у Стила на лице было наклеено две полоски пластыря: одна — над глазом, а вторая — на подбородке.
     — Ранее в своих показаниях вы уже говорили о том, что, когда вы прибыли в дом, обвиняемый заявил, что это он убил Глэдис Делаван. Также вы говорили, что свое признание обвиняемый подписал без принуждения; и в съемках фильма, который мы только что посмотрели, он участвовал добровольно. Теперь я собираюсь спросить вас о том, о чем вас до сих пор никто не спрашивал. Итак, считаете ли вы, как детектив, занимающийся этим делом, что Глэдис Делаван убил обвиняемый?
     — Нет, я так не считаю, — звенящим от напряжения голосом сказал Стил. — И у меня есть тому доказательства.
     — Не могли бы вы вкратце объяснить суть ваших доказательств?
     Стил скрестил ноги, поднял вверх три пальца и начал говорить, загибая пальцы один за другим.
     — Прежде всего, — сказал он, — царапины на щеках обвиняемого, предположительно нанесенные ему жертвой. Вы все видели эти царапины на увеличенных снимках, сделанных в тот же день. Вас не смутило, что след от ногтя большого пальца, который находился дальше, чем четыре другие следа, и который был более слабым, поскольку большой палец короче других, оказался с внутренней стороны лица на одной щеке, и с внешней — на другой? Это доказывает, что для царапания обеих щек использовалась одна и та же рука жертвы. Неужели женщина, борющаяся за свою жизнь, будет использовать для защиты только одну руку, тратя время на то, чтобы расцарапать нападавшему сначала одну щеку, а потом другую? Это что, любовная игра или смертельная схватка? Если потребуются дополнительные доказательства, то результаты лабораторных исследований подтвердят мою правоту. Частицы кожи обвиняемого были обнаружены у жертвы только под ногтями одной руки — правой. Под ногтями левой руки частиц кожи не оказалось. Какой из этого следует вывод? Обвиняемый, очевидно, сам нанес себе царапины рукой женщины уже после ее смерти.
     — Что еще вы можете сказать? — сияя, как новенький доллар, спросил Козентино.
     — Только то, — веско произнес Стил, — что у меня под стражей находится человек по имени Стив Кларк, который признает, что это он убил Глэдис Делаван. Я по собственной инициативе арестовал его сегодня утром в Балтиморе.
     Когда шум в зале стих настолько, что можно было продолжать слушание, судья сказал:
     — Доставьте этого человека в суд.
     — Не могу, ваша честь, — промолвил Стил, невинно глядя на судью и теребя полоски пластыря на своем лице. — Он сейчас в больнице, под охраной. Однако у меня здесь с собой подписанное им признание.
     Затем, словно спохватившись, полицейский добавил:
     — Пришлось, правда, слегка на него надавить.
     Перекрывая смех, поднявшийся в зале, Козентино провозгласил:
     — Я требую, чтобы дело против моего подзащитного было прекращено.
     Резко стукнул судейский молоток.
     — Дело закрыто.
     Когда мы оба встали — я со скамьи подсудимых, а Аллен Стил со свидетельского кресла, — я посмотрел на полицейского. Тонкая сеть морщинок вокруг его глаз сузилась, затем снова разгладилась, когда его глаза встретились с моими. Это можно было назвать своего рода ухмылкой.

     Информационный блок | +

     Формат: Рассказ
     Название на языке оригинала: “The Lie” aka “Alibi of the Lying Son”; “Case of the Lying Son” │ Первая публикация на языке оригинала: “Detective Fiction Weekly”, 9 октября 1937 г.
     Другие публикации: “The Blue Ribbon”, Lippincott, 1949 г; “The Evening Citizen”, 12 ноября 1949 г.; “F.P. Detective Stories”, ноябрь 1950 г.; “Crime Story Magazine”, июнь 1952 г.; EQMM, сентябрь 1972 г.; etc.
     Первый перевод на русский язык: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 31 июля 2023 г., В. Краснов │ Редактор−корректор: О. Белозовская │ Переведено по изданию: EQMM, сентябрь 1972 г.

• “Дама, валет...”

  I

     УЖЕ давно рассвело, но странные молочно-белые уличные фонари Парижа еще светились за окном гостиничного номера Красавчика Шермана. В его комнате тоже горел свет, а сам он готовился к отъезду со скоростью курьерского поезда. Билет на пароход лежал в конверте на комоде. Выдвинутые ящики комода чудом удерживались в корпусе. В середине комнаты зиял здоровенный шкаф-сундук с откинутой крышкой. Красавчик сновал между комодом и сундуком и собирал вещи.
     Красавчик Шерман, естественно, красавец. Если, конечно, вам такой тип красоты по душе. Женщины обычно на его внешность весьма падки. И это часто приводит к тяжкому разочарованию. В итоге они, конечно, понимают, что жестоко ошиблись, но поезд уже ушел. Унося с собой Красавчика Шермана. Однако и он от них натерпелся. Путаются в ногах, бестолочи, того и гляди, выкинут какой-нибудь финт… Вот хотя бы эта коротышка… как ее… черт… Да какая разница, как ее зовут! Он ее все равно больше не увидит. Вовремя она подвернулась — как раз, когда он освободился в отеле “Лоншан” — точнее, не она, а ее сбережения. И ее работа у ювелира на Рю-де-ла-Пэ. Красавчик криво усмехнулся, вспомнив все свои усилия: звонки утром и вечером, рестораны, всякое там донкихотство да донжуанство… Что ж, добыча того стоит. Он вытащил из нагрудного кармана небольшой сверток, развернул его и поднял к свету жемчужное ожерелье. Жемчуг был калиброван по размеру и застегивался пряжкой с бриллиантом. В Нью-Йорке он эту штуковинку пристроит, благо и каналы свои имеются.
     А какую лапшу он вешал ей на уши, чтобы она показала ему эти побрякушки!
     — Позволь, я лучше посмотрю на тебя, дорогая… — Этак с замиранием сердца. И не отрывая от нее взгляда. Пока наконец не почувствовал, что дело в шляпе. — Очень неплохой жемчуг. Давай прикинем на твоей милой шейке.
     — Что ты, что ты, мне это запрещено! Я имею право продавать только золото: портсигары, зажигалки…
     Но разве могла она устоять перед его просьбой! Бросив беглый взгляд в сторону закрытой двери кабинета мсье хозяина, она поднесла ожерелье к своей шее.
     — Позволь, я застегну застежку… Повернись к зеркалу… Вот так…
     — Нет-нет, не надо…
     Как-то получилось, что ожерелье упало, он поднял его и вручил своей даме. Они стояли у конца длинной витрины с разных сторон. Когда ожерелье вернулось на бархатный лоток, дельце было обтяпано. Всего делов!
     Красавчик уже полностью оделся, натянул даже шляпу, только башмаки не нацепил. Расхаживал в носках, стало быть, бесшумно. И вовсе не потому, что хотел смыться из этой дешевой ночлежки, не заплатив. И не из-за какой-нибудь дурацкой щепетильности. Сколько раз он удирал из гостиниц под носом у сонных тетерь, которых они называли консьержами! Но в этот раз Красавчик расплатился с улыбочками и прибауточками. Надо провернуть отъезд без сучка без задоринки. Семьдесят пять тысяч больше, чем гостиничный счет. Во франках вообще звучит как номер телефона. Кроме того, Красавчику здешние тюрьмы не приглянулись. От них за квартал разит. И еще одно. Здесь не взойдешь на борт, как в Нью-Йорке. Пять часов на поезде, не хотите? А телеграмма прибудет в Шербур намного раньше. Так что лучше расстаться друзьями. С кем можно, во всяком случае. Конечно, администрация отеля вряд ли сообразит, что его надо ловить в Шербуре, но в полиции, куда они могут обратиться, наверняка сопоставят с его исчезновением случившуюся одновременно кражу жемчугов.
     Шерман присел на край кровати и подобрал правый башмак. Вытащил из-под матраса крохотную отвертку, отвинтил каблук. Полый укрепленный каблук оказался тайником. Красавчик засунул туда ожерелье. На этом берегу таможня ему не угрожает, а до Нью-Йорка он придумает что-нибудь понадежнее.
     Шерман приладил каблук, но завинтить его не успел. В дверь постучали! Красавчик замер, но тут же вспомнил, что заказал переноску сундука. Облегченно вздохнув, Шерман прошерстил свой запас французских слов и скроил фразу:
     — Рано, еще десять минут!
     Но стук возобновился. Не громче, но чаще, лихорадочнее.
     — Бебе, это я, открой!
     Красавчик похолодел и мгновенно взмок. Если б он промолчал, она помолотила бы в дверь да ушла. Черт его дернул за язык!.. Теперь попался. Если не открыть, она, чего доброго, поднимет на ноги весь отель. Ни к чему Красавчику такая реклама. А эта девка, даже если бы Шерман не стибрил жемчуга, все равно могла стать опасной. Он ведь прикарманил ее денежки.
     Что же делать? Надо как-то от нее отмазаться, протянуть время… Красавчик спрятал отвертку, сунул ноги в башмаки и, не зашнуровав их, подошел к двери. Открыв ее, он встал в дверях так, чтобы загородить комнату.
     Конечно, она в истерике, в глазах слезы.
     — Бебе, почему ты не пришел, что случилось? Я чем-то провинилась перед тобой?
     — Зачем ты сюда приперлась? — зло зашипел Красавчик. — Я говорил тебе — в гостиницу не заявляться!
     — Меня никто не видел, консьерж спит. Я по лестнице поднялась… — Она смолкла. — Ты одет? В такой час? Куда ты собираешься?
     — Я только что вошел, — попытался сблефовать Шерман, но она уже заглянула в комнату, возможно, в поисках подлой разлучницы. Вместо женщины увидела сундук и тихо ахнула. Красавчик мгновенно зажал ей рот и втащил в номер, захлопнув за собой дверь.
     Тут он ее выпустил и спокойно произнес:
     — И не с чего паниковать. Небольшая деловая поездка. Послезавтра вернусь.
     Но она уже прыгнула к комоду и схватила конверт. Он выдернул конверт из ее руки, но девушка уже поняла, что к чему.
     — Послезавтра? Из Нью-Йорка?
     Другой на месте Красавчика Шермана, возможно, смутился бы. Но не Красавчик.
     — Нью-Йорк. Ну и что? Может, ты думала, что я на тебе женюсь? Мы даже разговариваем на разных языках.
     Она покачнулась, но тут же пришла в себя.
     — Чтобы выкачать мои деньги, тебе хватило французских слов. Вернешь до последнего су! Какой подлец! Я иду в полицию!
     Она бросилась к двери. Он кинулся за ней, споткнулся о ковер, но все же догнал и схватил. Из ее руки выпал ключ, и Красавчик пнул его под кровать.
     — Иди, иди… �