Джек Ритчи: Внецикловые

[Клуб любителей детектива]

ДЖЕК РИТЧИ:   ｢РАССКАЗЫ｣    Джон Джордж Рейтчи (John George Reitci), известный в литературном мире под псевдонимом как Джек Ритчи (Jack Ritchie) — известный автор детективных рассказов, публиковавшийся в таких журналах, как “Alfred Hitchock's Mystery Magazine”, “Ellery Queen's Mystery Magazine” и “Manhunt”. Его произведения публиковались в различных антологиях и переведены на десятки языков (в том числе и русский).    Наиболее известны два цикла рассказов о детективе Генри Тернбакле и вампире-сыщике Кардуле. Джек Ритчи написал также множество внесерийных рассказов.    Перевод: Указан в вкладке конкретного рассказа. ▣ Редактор: киевлянка   © ‘Клуб Любителей Детектива”, 5 апреля 2020 г.   В А Ж Н О!  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

• ВНИМАНИЕ!
    Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
    Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• “ТРЕТИЙ ЗВОНОК”
       “The third call”   В час двадцать пополудни я позвонил в стивенсоновскую среднюю школу и попросил соединить меня с директором Моррисоном.
     Я говорил через носовой платок, которым предварительно обернул трубку.
     — Это не розыгрыш. Через пятнадцать минут в вашей школе взорвется бомба.
     На том конце линии несколько секунд царила тишина, а затем сердитый голос Моррисона спросил:
     — Кто это?
     — Не важно. На этот раз я не шучу. Бомба взорвется через пятнадцать минут.
     И я повесил трубку.
     Покинув заправку, я пересек улицу и вернулся в центральный полицейский участок. Лифт поднял меня на третий этаж.
     Когда я вошел в комнату для инструктажа, мой напарник, Пит Торджсон, сидел на телефоне.
     Он поднял на меня глаза.
     — Стивенсоновская средняя школа только что получила еще один из этих звонков, Джим. Моррисону снова пришлось эвакуировать учащихся.
     — Ты вызвал саперов?
     — Как раз этим занимаюсь. — Он набрал номер и переговорил с комнатой 121, сообщив им детали.
  
     В стивенсоновской школе обучалось 1 800 человек, и к моменту нашего прибытия все ученики уже покинули здание. Учителя, следуя тем инструкциям, которые мы им дали после предыдущих двух звонков, держали их по меньшей мере в двухстах футах от школы.
     Директор Моррисон был тучный седоватый мужчина в очках без оправы. Он покинул стоявшую у дороги группу преподавателей и подошел к нам.
     — Звонок поступил ровно в час двадцать, — сказал он.
     Грузовик с саперами и два служебных автомобиля припарковались позади нашей машины.
     Мой сын Дэйв слонялся у проволочного забора вместе с полудюжиной его товарищей. Он помахал мне рукой.
     — Что такое, пап? Еще один звонок насчет бомбы?
     Я кивнул.
     — И будем надеяться, что и на этот раз он окажется ложным.
     Дэйв ухмыльнулся.
     — Да мне как-то по фигу. У нас как раз должна была быть контрольная по истории.
     Моррисон покачал головой.
     — Боюсь, для большинства учеников все это лишь желанная передышка от школьной рутины.
     Из участка прибыло еще несколько нарядов, и мы начали прочесывать здание. Мы закончили работу в два тридцать, и я подошел к Моррисону.
     — Опять ложная тревога. Мы ничего не нашли.
     Моррисон распорядился вернуть учеников в аудитории, а затем провел Торджсона и меня в свой кабинет.
     — Вы узнали голос? — спросил Торджсон.
     Моррисон сел за свой стол.
     — Нет. Он был приглушенный и невнятный, как и раньше. Но это точно был мужской голос. — Он вздохнул. — Сейчас как раз жду списки отсутствующих. Вы уверены, что это один из учащихся?
     — В подобных случаях оно обычно так и бывает, — сказал Пит. — Какой-нибудь паренек решает, что ненавидит кого-нибудь из преподавателей или всю школу, потому что у него плохие оценки. Таким способом он пытается отомстить. Или же просто видит во всем этом остроумную шутку.
     Моррисону принесли списки отсутствующих. Он бегло просмотрел их и передал нам.
     — Девяносто один человек. Примерно как и всегда.
     Пит и я прошлись по фамилиям отсутствующих учеников. Я знал, что среди них будет Боб Флетчер, но это было не так уж и важно. Я надеялся, что Лестер Бейнс после обеда все же пришел в школу.
     — Флетчер здесь есть, — сказал Пит. — Но он, конечно, тут ни при чем. — Его глаза вернулись к списку. — И Лестер Бейнс тоже среди отсутствующих. — Он просмотрел оставшиеся фамилии и улыбнулся. — Только Лестер Бейнс. Он-то нам и нужен.
     Моррисон попросил принести ему личное дело Лестера. Читая его, он качал головой.
     — Семнадцать лет. Ни малейших проблем с дисциплиной, но пропускает много. Оценки довольно-таки плохие. В последнем семестре завалил два предмета.
     Пит заглянул в дело через плечо Моррисона.
     — Вы его знаете?
     Моррисон тускло улыбнулся.
     — Нет. Директор знает еще меньше учеников, чем любой из учителей.
     Торджсон закурил сигару.
     — Похоже, дело раскрыто, Джим. Но ты что-то больно хмурый.
     Я поднялся на ноги.
     — Просто мне не нравится, когда какой-нибудь сосунок попадает в беду.
     Мы прокатились до дома Бейнсов. Они жили в средних размеров двухэтажном строении, мало чем отличавшемся от других в их квартале.
     Мистер Бейнс был высокий, голубоглазый мужчина. Когда он открыл дверь, улыбка сошла с его лица.
     — Опять вы?
     — Мы хотели бы поговорить с вашим сыном, — сказал Пит. — Лестера сегодня не было в школе. Он болен?
     Глаза Бейнса вспыхнули, а затем он спросил:
     — А в чем дело?
     Пит слабо улыбнулся.
     — В том же, из-за чего мы к вам уже приезжали.
     Бейнс неохотно впустил нас внутрь.
     — Лестер пошел за продуктами. Вернется через несколько минут.
     Торджсон сел на тахту.
     — Так он не болен?
     Бейнс смерил нас пристальным взглядом.
     — У него была простуда. Я подумал, что будет лучше, если сегодня он побудет дома. Но все не настолько плохо, чтобы он не мог сгонять в продуктовый за кока-колой.
     — Где был ваш сын сегодня, в десять тридцать утра? — спросил Пит равнодушным тоном.
     — Да прямо здесь и был, — огрызнулся Бейнс. — И никуда не звонил.
     — Откуда вы знаете?
     — Сегодня у меня выходной. Я весь день был с Лестером.
     — Где ваша жена?
     — Катается по магазинам. Но она тоже была здесь в половине одиннадцатого. Никаких телефонных звонков Лестер не делал.
     Пит улыбнулся.
     — Надеюсь. А где Лестер был в час двадцать?
     — Прямо здесь, — вновь сказал Бейнс. — Моя жена и я можем в этом поклясться. — Он нахмурился. — Сегодня что, было два звонка?
     Пит кивнул.
     Мы сидели в гостиной и ждали. Бейнс нервно поерзал в кресле, а потом встал.
     — Сейчас вернусь. Нужно проверить защитную сетку на верхней веранде.
     Проводив его взглядом, Пит повернулся ко мне.
     — Чего это мне приходится одному вести разговор, а, Джим?
     — Для подобной работы двоих и не нужно, Пит.
     Он зажег сигару.
     — Похоже, дело ясное. Сон из-за этого мы точно не потеряем. — Он снял трубку со стоявшего рядом на столе телефона и принялся слушать. Через какое-то время накрыл микрофон ладонью. — Бейнс наверху, на веранде. Обзванивает всех подряд. Где сейчас сын, он не знает.
     Пит послушал еще немного, затем улыбнулся.
     — Теперь он говорит с женой. Она в супермаркете. Он сказал ей о нас. Она вроде как должна будет подтвердить, что Лестер весь день был дома и никуда не звонил.
     Я стоял у панорамного окна, когда откуда ни возьмись появился белокурый паренек-подросток и направился к дому.
     Торджсон тоже увидел его и осторожно положил трубку на рычаг.
     — Вот и Лестер. Нужно попытаться перекинуться с ним парочкой слов, пока не спустился его папаша.
     У Лестера Бейнса был свежий загар, под мышкой он нес свернутое полотенце. Его обычно веселое лицо помрачнело, когда он вошел и увидел нас.
     — Где ты сегодня был, Лестер? — спросил Пит. — Мы знаем, что в школе тебя не было.
     Лестер нервно сглотнул.
     — С утра я что-то неважно себя чувствовал и потому остался дома.
     Пит указал на полотенце, зажатое у мальца под мышкой.
     — А пары мокрых плавок там случайно нет?
     Лицо Лестера залилось краской.
     — Ну… Часам к девяти я уже немного оклемался. Может, и не было никакой простуды. Я хочу сказать, может, это просто была аллергия или еще что-то, и это быстро прошло. — Он сделал глубокий вдох. — В общем, я решил сходить искупаться, немного позагорать.
     — На целый день? И даже не проголодался?
     — Я брал с собой пару сэндвичей.
     — С кем ты ходил?
     — Ни с кем. Я был один. — Он беспокойно переступил с ноги на ногу. — А что, был новый звонок?
     Пит улыбнулся.
     — Если ты чувствовал себя уже лучше, то чего в школу-то не пошел?
     Лестер переложил полотенце из одной руки в другую.
     — Собирался. Но потом заметил, что уже второй час, и я все равно не успеваю. Поэтому и решил поплавать еще немного.
     — Если ты уходил только на утро, зачем было брать с собой сэндвичи?
     Лестер покраснел еще больше и наконец-то решил выложить всю правду.
     — Никакой простуды у меня не было. Просто решил сачкануть сегодня. Родители об этом не знают. Утром у нас должна была быть контрольная по гражданскому праву, а днем — по истории, и я знал, что завалю обе. Подумал, что если подучу темы вечером, то, может, смогу пересдать контрольные завтра.
     Мы услышали шаги на лестнице и замерли в ожидании.
     Бейнс остановился, когда увидел нас со своим сыном.
     — Ничего им не говори, Лестер. Я сам буду разговаривать.
     — Боюсь, с этим вы немного опоздали, — сказал Пит. — Ваш сын признал, что дома его сегодня не было.
     В голосе Лестера зазвучала паника:
     — Я не делал ни одного из этих звонков! Честно — не делал!
     Бейнс встал между сыном и нами.
     — И вообще, чего вы доколупались до Лестера?
     — До Лестера никто, как вы выразились, не “доколупывается”, — сказал Пит. — Но у нас есть все основания полагать, что звонил один из учеников. Так или иначе, все звонки совершались в то время, когда шли занятия. А это означает, что сделать их мог лишь тот ученик, которого не был в этот день в школе.
     На Бейнса это не произвело ни малейшего впечатления.
     — Я уверен, что Лестер — не единственный, кого сегодня не было в школе.
     Пит согласно кивнул, но продолжил:
     — Первый из трех звонков поступил восемнадцать дней тому назад. Мы проверили классные журналы и обнаружили, что в этот день в школе отсутствовало девяносто шесть учащихся. Парней из них оказалось шестьдесят два, и мы переговорили со всеми — включая и вашего сына. Он был в тот день дома с простудой, причем один. Вы были на работе, а ваша жена — на дне рождения у какой-то подруги. Как бы то ни было, ваш сын заявил, что не совершал этого звонка, и нам пришлось поверить ему на слово.
     Лестер воззвал к отцу:
     — Я действительно не звонил, пап. Я не стал бы такого делать.
     Бейнс на мгновение встретился с его взглядом, а затем снова повернулся к нам с бесстрастным выражением лица.
     Пит продолжил:
     — Второй звонок поступил сегодня в половине одиннадцатого. Мы снова просмотрели классные журналы и обнаружили, что лишь трое парней отсутствовали и сегодня утром, и в день первого звонка.
     В глазах Бейнса мелькнул лучик надежды.
     — А других двух вы проверили?
     — Мы как раз собирались это сделать, но тут поступил новый звонок с сообщением о бомбе, — он-то и избавил нас от такой необходимости. Мы снова просмотрели списки отсутствующих. Один из трех подозреваемых после полудня был уже на занятиях и потому сделать звонок не мог.
     — Как насчет третьего парня? — спросил Бейнс.
     — Он сейчас в больнице.
     Бейнс ухватился за это.
     — В больницах тоже есть телефоны.
     Торджсон слабо улыбнулся.
     — Парень заразился скарлатиной, когда был на прошлых выходных вместе с родителями за пределами штата. Он в больнице за пятьсот миль отсюда — а все звонки были местными.
     Бейнс повернулся к сыну.
     Лестер побледнел.
     — Ты же знаешь, пап, я никогда тебе не вру.
     — Конечно нет, сынок. — Но лицо Бейнса выражало сомнение.
     Входная дверь открылась, и в дом вошла женщина с золотисто-каштановыми волосами. Лицо ее было бледным, но решительным, и ей пришлось взять паузу, чтобы отдышаться.
     — Выскочила в магазин буквально на минутку. А так я была тут весь день. Я уверена, что смогу отчитаться в том, что Лестер сегодня делал чуть ли не поминутно.
     — Не надо, мам, — жалобно протянул Лестер. — Сегодня я прогулял школу, и им об этом известно.
     Пит подхватил шляпу.
     — Мне бы хотелось, чтобы вы оба поговорили сегодня вечером с сыном. Уверен, у вас это получится гораздо лучше, чем у нас. — Он положил на стол одну из наших визиток. — Будем рады видеть вас всех троих у нас в участке завтра в десять утра.
     Снаружи, уже выведя машину с тротуара на дорогу, Пит сказал:
     — Мы еще можем намыкаться, если они решат солгать ради сына.
     — Думаешь, это был кто-то не из школы?
     — Надеюсь, что нет. Но ты и я знаем, что шансы — девяносто девять из ста. — Пит вздохнул. — Не люблю видеть такое. Звонки с угрозой взрыва — это уже плохо, но то, что происходит сейчас с этой семьей, — гораздо хуже.
  
     Я отметился в участке в пять и пришел домой чуть позже половины шестого.
     Моя жена, Нора, была в кухне.
     — Я читала в газете, что утром в стивенсоновской школе снова была ложная тревога.
     Я поцеловал ее.
     — И после полудня — тоже. Это случилось слишком поздно, чтобы попасть в газеты.
     Она подняла крышку сковороды, на которой тушилось мясо.
     — Вы нашли того, кто делал эти звонки?
     Я на секунду замялся.
     — Да, думаю, что нашли.
     — И кто это был?
     — Один из учеников. Некий Лестер Бейнс.
     На лице ее отразилась жалость.
     — Что вообще заставило его пойти на это?
     — Не знаю. Он пока не признался, что звонил.
     Она окинула меня внимательным взглядом.
     — У тебя усталый вид, Джим. Что, сегодняшний случай был немного хуже, чем обычно?
     — Да, гораздо хуже.
     В глазах ее я прочел беспокойство, но она улыбнулась.
     — Ужин сейчас будет готов. Почему бы тебе не позвать Дэйва? Он в гараже, пытается починить ту свою машину.
     Дэйв копался в карбюраторе. Когда я вошел, он поднял на меня глаза:
     — Привет, пап. Выглядишь каким-то замученным.
     — День был тяжелый.
     — Нашел злоумышленника?
     — Похоже на то.
     У Дэйва были серые глаза его матери. Он нахмурился.
     — И кто это был?
     — Парень по имени Лестер Бейнс. Ты знаешь его?
     Дэйв уставился на лежавший перед ним на столе разобранный карбюратор.
     — Конечно.
     — И что он за парень?
     Дэйв пожал плечами.
     — С виду нормальный чувак. — Он все еще хмурился. — А он признался в том, что звонил?
     — Нет.
     Дэйв подхватил отвертку.
     — Как вы вообще на него вышли?
     Я рассказал ему о том, какой метод мы использовали.
     Дэйву никак не удавалось подогнать детали.
     — И у него теперь крупные неприятности?
     — Может случиться и так.
     — И что, по-твоему, ему светит?
     — Не знаю. Прежде проблем с полицией у него не было. Может, все ограничится испытательным сроком.
     Дэйв немного поразмыслил над моими словами.
     — Может, он просто пошутил. Я хочу сказать, никто ведь не пострадал. Все, что он сделал, так это прервал на какое-то время занятия.
     — Многие могли пострадать, — сказал я. — Это была бы уже не шутка, если бы началась паника.
     Но Дэйв стоял на своем.
      — У нас постоянно проходят пожарные учения. Всегда все зашибись.
     Да, на это-то я и рассчитывал, когда звонил. Я не хотел, чтобы кто-либо пострадал.
     Дэйв отложил отвертку в сторону.
     — А сам ты думаешь, это Лестер сделал?
     — Вполне мог.
     Да, Лестер Бейнс вполне мог сделать первые два звонка. А я сделал третий.
     Дэйв немного помолчал.
     — Пап, когда в школу поступил первый звонок, ты поговорил со всеми ребятами, которых тогда не было на занятиях?
     — Не лично я. Но наш отдел должен был переговорить с каждым из них.
     Дэйв криво ухмыльнулся.
     — Меня в тот день тоже не было в школе, пап. И никто со мной не говорил.
     — Я не думал, что это необходимо, сынок.
     Я действительно так не думал. Сыновья других отцов могли сделать нечто подобное, но только не мой мальчик. Но теперь я ждал.
     Дэйв с неохотой признался:
     — Сегодня утром меня тоже не было.
     — Да, — сказал я.
     Он встретился со мной взглядом.
     — И к скольким парням это свело ваш список подозреваемых?
     — К трем, — сказал я. — Но мы выяснили, что один из них не имел ни малейшей возможности сделать этот звонок. Он был в больнице за пределами штата. — Я посмотрел на Дэйва. — И это оставило нам двух подозреваемых. Лестера Бейнса — и тебя.
     Дэйв усмехнулся, но вышло немного натянуто.
     — Вот же повезло, да? Днем, когда позвонили в третий раз, я был уже на занятиях, и это оставило вам одного лишь беднягу Лестера.
     — Так и есть. Беднягу Лестера.
     Дэйв облизал губы.
     — А отец Лестера пытался его защитить?
     — Конечно. Так, вероятно, поступили бы все отцы.
     Дэйв немного вспотел. Не произнося ни слова, он работал над карбюратором с пару минут. Затем вздохнул и посмотрел мне в глаза.
     — Пап, я думаю, тебе лучше завтра взять меня с собой в участок. Лестер не делал этих звонков о заложенной в школе бомбе. Это я звонил. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Исключительно ради шутки. Просто хотел поприкалываться. У меня и в мыслях не было ничего плохого.
     Я не хотел услышать эти слова, но все же теперь чувствовал гордость за то, что у меня есть сын, который не желает, чтобы кто-то другой расплачивался за его собственные ошибки.  1^sted: AHMM, March 1961 ■ Перевод: Л. Самуйлов ■ Публикация на форуме: 01.11.2018 г.
• “УБИЙЦА С КОПИЛКОЙ”
     “Piggy Bank Killer”   — Вы профессиональный убийца? — спросил он.
     — Конечно, — сказал я.
     Это был парень лет двенадцати, в очках и чистой, но явно поношенной куртке.
     — Хорошо, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы убили моего двоюродного дедушку по отцовской линии, Джеймса Роулинза. Я могу заплатить вам 27 с половиной долларов.
     Он посмотрел мимо меня на мой загроможденный кабинет-гостиную.
     — На самом деле у меня есть 27 долларов 56 центов, но я подумал, что вы предпочитаете иметь дело с круглыми цифрами.
     — Предполагаю, ты копил на велосипед?
     — Нет. На международный словарь Уэбстера. Третье издание. Кто бы там что ни говорил о нем.
     Я впустил его и убрал со стула несколько книг.
     — Почему ты хочешь, чтобы твоего дядю Роулинза убили?
     — Он мешает учебе моей матери.
     Я начал набивать одну из своих трубок.
     — Ты мог бы рассказать чуть подробнее?
     — Ситуация простая, — сказал он. — Моя мать — вдова. Мой отец умер, когда мне было три года. Его родители — мои дедушка и бабушка — погибли в автокатастрофе, когда ему было десять, и дядя Джеймс взял на себя его воспитание. Дядя Джеймс довольно богат. Однако, поскольку он не одобрял брак своего племянника, мы остались без гроша в кармане, когда умер отец. Дядя Джеймс, который, кстати, ни разу не удосужился меня увидеть, неохотно поддерживал нас небольшими суммами денег последние девять лет каждый месяц, но теперь он угрожает полностью прекратить поддержку, если только мама не бросит колледж.
     У меня возникло ощущение, что парень мог бы написать “Войну и мир” на обратной стороне открытки.
     — Твой дядя Джеймс не одобряет высшее образование для женщин?
     — Я так не думаю, — сказал он. — Я думаю, это потому, что все эти годы он получал определенное садистское удовольствие от нашей зависимости от него.
     — И оно закончится, если твоя мать получит образование?
     — Естественно. Моя мать приняла его благотворительность (вместо того, чтобы устроиться на работу), потому что чувствовала, что в мои важнейшие детские годы она должна уделять мне все свое внимание. Однако сейчас мне двенадцать, и я собираюсь поступать в среднюю школу, и мама считает, что теперь может спокойно завершить свое образование. Она училась на предпоследнем курсе, когда бросила колледж, чтобы выйти замуж. Она намерена стать учителем и тем самым добиться нашей независимости.
     — Почему бы ей прямо сейчас не заявить о своей независимости, устроившись на работу?
     — И что она будет делать, если не сможет поступить в колледж? Я не думаю, что это вообще разумно. Какую работу может получить неквалифицированная женщина тридцати двух лет? Особенно с учетом автоматизации.
     — Как тебя зовут?
     — Дональд.
     — Ну, Дональд, — сказал я, — тебе никогда не приходило в голову, что ежемесячная плата твоего дяди, как бы мала она ни была, полностью прекратится, если я убью его?
     —Да. Но, с другой стороны, я его единственный кровный родственник, и я склоняюсь к мысли, что в конечном итоге получу какую-то часть его имущества, независимо от того, упомянут я в его завещании или нет.
     Видимо, парень все предусмотрел.
     — Дональд, — сказал я, — давай вернемся к началу. С чего ты взял, что я вообще кого-нибудь убью за 27 с половиной долларов?
     — Я так не думаю. Это был просто гамбит ради вашего сочувствия. Я думаю, вы можете сделать это бесплатно. Если вы решите убить дядю Джеймса.
     — Я рад, что ты сделал акцент на слове “если”, — сказал я, — потому что это подводит меня ко второму пункту. С чего ты взял, что я профессиональный убийца?
     Он улыбнулся.
     — Вы так сказали, не так ли?
     — Мой дорогой мальчик, — сказал я, — когда я слышу стук в мою дверь и вижу маленького мальчика, который беспечно спрашивает меня, профессиональный ли я убийца, чего ты ожидаешь от человека с моим язвительным темпераментом?
     Он ухмыльнулся.
     — Именно того, что вы и сделали.
     Я слегка покраснел.
     — Дональд, когда ты поступишь в колледж, в какой области ты собираешься специализироваться?
     — Психология.
     Я ничуть не удивился.
     — Поскольку в этом мире живет очень много людей, почему ты постучал именно в мою дверь? И как ты узнал о моем темпераменте?
     — Моя мама случайно оказалась в вашем классе сравнительного литературоведения.
     Я задумался. О, да. Мадлен Роулинз. Отличница. Я вспомнил ее октябрьскую диссертацию “Почему женщины не читают Хемингуэя”.
     — Но ведь у нее наверняка есть другие преподаватели и профессора? Почему ты пришел ко мне?
     — Вы тот, о ком она говорит.
     Естественно, мне стало любопытно.
     — Положительно?
     — И да, и нет, — сказал Дональд. — Но в любом случае я не знаком с большим количеством взрослых мужчин, и поэтому мне пришлось обратиться к первому попавшемуся.
     Я вздохнул.
     — Чего, черт возьми, ты от меня ждешь?
     — Ну, я подумал, что вы могли бы пойти повидаться с дядей Джеймсом. Уговорите его. Но если это не сработает, а это, вероятно, не сработает, вы могли бы сказать ему, что я пытался нанять вас, чтобы убить его.
     — Почему бы тебе самому не сказать ему?
     — Он не воспринял бы меня всерьез, но в слова взрослого он мог бы поверить. Можете даже притвориться, что подумываете согласиться на эту работу.
     — И ты воображаешь, что такая угроза, исходящая от профессора, вызовет у него припадок ужаса?
     — Вы не должны упоминать о том, что вы профессор. Вы могли бы оставить его в неведении. Пусть думает, что хочет.
     — Что я действительно профессиональный убийца?
     — Почему бы и нет?
     Я покачал головой.
     — Дональд, когда будешь ходить на занятия по психологии, пожалуйста, не спи на них. Тебе предстоит многому научиться. Я глубоко сочувствую проблеме твоей матери, но у меня нет ни малейшего намерения угрожать кому-либо.
     Я ожидал, что он будет настаивать на своем, но он просто улыбнулся и встал.
     — Ну что ж. Я тогда пойду.
     Я позволил ему дойти до двери, прежде чем снова заговорил:
     — Дональд, ты действительно мог бы нанять кого-нибудь, чтобы убить дядю?
     Его лицо ожесточилось.
     — Да, мог бы.
     
     На следующее утро, читая лекцию по сравнительной литературе, я разыскал и отметил правильные черты лица у довольно привлекательной темноволосой матери Дональда. Ближе к концу урока я прервал свою речь, чтобы сказать:
     — Миссис Роулинз, не могли бы вы остаться на несколько минут после звонка?
     Когда мы остались одни, она выжидающе посмотрела на меня.
     — Да, профессор Уэзерби?
     — Миссис Роулинз, — сказал я, — ваш сын сказал вам, что приходил ко мне прошлым вечером?
     Она подняла брови.
     — Нет.
     — Он предложил мне 27 с половиной долларов за убийство его дяди Джеймса.
     Она слегка улыбнулась.
     — Вы согласились?
     Я прочистил горло.
     — Он проинформировал меня о вашем особом затруднительном положении. Вы собираетесь бросить университет?
     — Думаю, мне придется. Хотя я хотела бы по крайней мере закончить этот семестр.
     — Дядя вашего мужа, кажется, очень мало общается с вами. Как ему удалось узнать, что вы учитесь в колледже?
     — Я пишу ему примерно раз в полгода из чувства долга, хотя он никогда не отвечает, и упомянула об этом. Я думала, что он будет рад перспективе вскоре избавиться от нас. Видимо, не был. Я получила извещение от его адвоката по этому поводу.
     — Ваш сын упомянул, что вы подумывали о том, чтобы устроиться на работу, а не продолжать получать пособие.
     — Да. Если смогу найти ее.
     — Кажется, Дональд думал, что я могу что-то с этим сделать. Я имею в виду, кроме убийства его дяди Джеймса.
     Серые глаза изучали меня.
     — Вы можете?
     Мне было немного не по себе.
     — Я не понимаю, чем я мог бы помочь.
     — Были ли у Дональда какие-нибудь предложения относительно плана действий?
     — Ну да. Он думал, что я должен увидеть его дядю и попытаться уговорить его. А если не получится, то...
     Она снова улыбнулась.
     — Да?
     Мой воротник определенно стал тесным.
     — Но все это нелепо. Я совершенно не знаю вас, Дональда и его дядю.
     — Конечно, — сказала она. — Так что вам незачем вмешиваться. — Она взглянула на часы. — Не возражаете, если я пойду? Я бы не хотела опоздать на следующее занятие.
     
     Когда она ушла, я сел на один из студенческих стульев и погрузился в процесс размышлений. В конце концов я вздохнул и принял решение.
     Я прибыл в офис компании “Инструменты и штампы Роулинза” примерно в два тридцать.
     Секретарша Джеймса Роулинза была узкоглазой и, похоже, страдала от головной боли.
     — Какую компанию вы представляете?
     — Никакую, — сказал я. — Мое дело к мистеру Роулинзу носит личный характер.
     — Мистер Роулинз очень занятой человек. Может быть, вы могли бы дать мне какое-то представление о том, что это за личное дело?
     — Нет, — сказал я.— Не могу.
     Она холодно посмотрела на меня.
     — Присядьте на стул. Я дам вам знать, когда — и если — мистер Роулинз сможет принять вас.
     Возможно, это была ее идея, но я прождал сорок пять минут, прежде чем она снизошла до того, чтобы проводить меня в его кабинет.
     Джеймс Роулинз был высоким и седым, но загорелым и подтянутым. Вероятно, он очень гордился победами над теннисистами, которые были на тридцать лет моложе его.
     Он нетерпеливо взглянул на свой блокнот.
     — Мистер Уэзерби?
     — Да. — Я решил сразу перейти к делу. — Мистер Роулинз, мне предложили 27 с половиной долларов за ваше убийство.
     Он поднял взгляд.
     — Это самый оригинальный способ вступать в контакт, который я когда-либо слышал. Я должен предложить вам тридцать долларов?
     — Нет.
     — И кто сделал вам это щедрое предложение?
     — Ваш внучатый племянник.
     Его глаза ожесточились.
     — Не расслышал: кто вы?
     — Уэзерби, — сказал я. — Но у вас уже есть эта информация. Все остальное — не имеет значения.
     Мое внимание на мгновение отвлек книжный шкаф с несколькими трофеями, отмечающими его мастерство в теннисе, гольфе и парусном спорте.
     — Мистер Роулинз, — сказал я, — последние девять лет вы скудно поддерживали своего внучатого племянника и его мать, но теперь, видя, что в вашей безмерной щедрости больше не будет нужды, вы, кажется, хотите отказать им в этом.
     — Это мое дело.
     — В любом случае, — сказал я, — похоже, Мадлен Роулинз предпочла бы получить работу, чем продолжать получать деньги на ваших условиях.
     Он гневно покраснел.
     — Какую работу она может получить? Официантки? Ладно, пусть так.
     — Мне кажется, что вы, по сути, все еще наказываете своего племянника за то, что он решил не подчиняться вашим желаниям в отношении его супруги.
     Его голос стал еще на тон выше.
     — Какого черта мой внучатый племянник решил пойти к вам со своими жалкими 27 с половиной долларами?
     — Он думал, что я смогу ему помочь.
     Он изучал меня, и в его глазах медленно закралась настороженность.
     — И как он думал, чем вы можете ему помочь?
     Я потянулся к внутреннему карману пальто за кисетом с табаком. Движение, казалось, вызвало гальваническое электричество в его венах. Он вздрогнул и напряженно ждал.
     Я помедлил, оценивая ситуацию, и многозначительно улыбнулся. Я вынул пустую руку из своего пальто — движение, казалось, говорило само за себя.
     Роулинз попытался слабо улыбнуться.
     — Конечно, вы бы никого не убили за 27 с половиной долларов?
     — Естественно нет, — сказал я. — Однако деньги — это еще не все.
     В самом деле, Уэзерби, сказал я себе, зачем ты вообще говоришь такие вещи?
     Он облизал губы.
     — И, естественно, вы бы никого не убили в его кабинете, когда его окружают буквально сотни сотрудников?
      Боюсь, что я показал зубы.
     — Я понимаю, что самое безопасное место для убийства в наши дни — Центральный вокзал в час пик. Ни у кого нет желания вмешиваться, и тысяча свидетелей расскажет тысячу разных версий.
     Роулинз вспотел.
     Я взял себя в руки. Каким-то образом я свернул не туда, и теперь — по крайней мере в интересах связности — мне оставалось совсем немного, чтобы убить его.
     Отступление явно было в порядке вещей.
     Мои глаза обшарили комнату в поисках вдохновения. Фотографии футбольной команды были закреплены в винтажных рамках 1920-х годов. Роулинз, несомненно, был в их составе.
     — Мистер Роулинз, — сказал я, — вы никогда не видели своего внучатого племянника?
     — Нет. Никогда не видел его.
     — И не разговаривали с ним?
     — Нет.
     Я взглянул на часы. Да, время было как раз подходящее.
     — Мистер Роулинз, — сказал я, — я хочу, чтобы вы пошли со мной.
     Он совсем не был счастлив.
     — Вы будете в полной безопасности, — сказал я. — Даю слово.
     Мое слово явно ничего для него не значило, но, с другой стороны, он решил, что у него нет выбора. Он вздохнул и поднялся.
     Выйдя из офиса, он остановился у стола своей секретарши и откашлялся.
     — Дора, если я не вернусь через час, позвони моему кузену Горацио и скажи, что я сегодня не смогу.
     О боже, подумал я, раз Дональд сказал мне, что он единственный кровный родственник Джеймса Роулинза, то, очевидно, этот двоюродный брат Горацио является мольбой о помощи.
     Его слова и, возможно, тон его голоса насторожили Дору. Она уставилась на меня, и у меня возникло тревожное ощущение, что она запоминает мои черты лица для полицейского опознания.
     Я улыбнулся.
     — Ваш работодатель имеет в виду, что вы не должны никому звонить — вообще никому — по крайней мере в течение одного часа. В противном случае наша деловая сделка может сорваться.
     Я обернулся к Роулинзу за подтверждением.
     — Да, — поспешно сказал он. — Не звони никому и не разговаривай ни с кем в течение часа. — Он сделал ставку на оптимизм. — Я должен вернуться к тому времени, не так ли?
     — Конечно, — сказал я.
     
     Через пять минут мы уехали на моей машине. Я наугад выбрал среднюю школу Стивенсона и припарковался у футбольного тренировочного поля. Первая и вторая команды были увлечены ежедневной схваткой.
     — Что теперь? — спросил Роулинз.
     — Просто посмотрим, — сказал я.
     Примерно через десять минут одному из защитников удалось прорваться через захват и пробежать тридцать пять ярдов ради тачдауна[1]. Это был высокий, красивый парень, и он улыбался, бросая мяч обратно в поле.
     — Это ваш внучатый племянник, — сказал я.
     Роулинз смотрел на парня целую минуту. На его лице появилась натянутая улыбка.
      — Значит, он большой, сильный и умеет играть в футбол. Что мне теперь делать? Бежать к моему адвокату и менять завещание?
     — Это может помочь, — сказал я. — Но пока я просто предлагаю вам продолжать посылать матери Дональда свое регулярное пособие и отозвать свои возражения относительно ее посещения колледжа.
     Его глаза вернулись к мальчику.
     — Есть еще кое-что, — сказал я. — Я не хочу, чтобы вы когда-либо разговаривали с ним или снова виделись с ним. Я думаю, что так он будет намного счастливее.
     — Это приказ?
     — Да. — Я включил зажигание и отъехал от бордюра.— Кстати, я бы не стал обращаться в полицию по этому поводу. Во-первых, это будет просто ваше слово против моего. А во-вторых, я не думаю, что вам понравится огласка того, что у вас есть внучатый племянник, который предлагает 27 с половиной долларов за вашу смерть.
     — И если я не буду следовать вашим пожеланиям во всех отношениях, вы… позаботитесь обо мне.
     Я улыбнулся — как хладнокровный убийца, подумал я, — и ничего не сказал.
     Откровенно говоря, я получил удовольствие как от выступления, так и от результата.
     
     На перекрестке Шестой улицы и Уэллс я остановился на красный свет, прямо напротив центрального полицейского участка. Очевидно, только что произошла пересменка. Десятки полицейских в форме спускались по широкой бетонной лестнице.
     Роулинз быстро открыл дверь со своей стороны и вышел.
     Естественно, я встревожился.
     — Вы что, забыли, что я говорил о походе в полицию?
     — Нет, я не забыл, и я не собираюсь сообщать об этом полиции. Однако мне нравится, когда они находятся рядом со мной, потому что это дает мне возможность сообщить вам два факта. Во-первых, это был не мой внучатый племянник.
     Я нахмурился.
     — Вы сказали, что никогда не видели его раньше.
     — Нет. Лично не видел. Но каждый год его мать считает своим долгом присылать мне его фотографию, так что я прекрасно знаю, как он выглядит на самом деле.
     Он улыбнулся, но без доли юмора.
     — А во-вторых, прежде чем я сел в эту машину, я запомнил ее номер. Я намерен написать полный отчет о том, что произошло, и положить его вместе с номером вашего водительского удостоверения в надежное место. Если со мной что-нибудь случится, полиция немедленно узнает, кто виноват.
     Он захлопнул дверь.
     
     Светофор загорелся зеленым светом, и мне ничего не оставалось делать, как ехать дальше. Я не знаю, был ли я скорее смущен или подавлен, но что бы ни имело приоритета, я все же пришел к неутешительному выводу, что мой долг — сообщить заинтересованным сторонам о неудаче. Я остановился у телефонной будки возле аптеки, чтобы узнать адрес Мадлен Роулинз.
     Когда я приехал туда, на мой стук дверь открыл Дональд.
     Он провел меня в уютную гостиную.
     — Где твоя мать? — спросил я.
     — Ушла за покупками. Думаю, в супермаркет.
     Я присел.
     —Дональд, боюсь, я сделал все еще хуже, чем было.
     Когда я закончил рассказывать ему о своей встрече с Джеймсом Роулинзом, Дональд улыбнулся.
     Я слегка покраснел.
     — Что ж, я старался изо всех сил.
     — Все в порядке, — сказал он. — Вы забрались намного дальше, чем я подумал бы.
     — Значит, ты ожидал, что я потерплю неудачу?
      Он пожал плечами.
     — Я просто подумал, что с дядей Джеймсом будет довольно трудно договориться.
     Я посмотрел на него с новым интересом.
     — Дональд, мне в голову только что кое-что пришло. Когда ты пришел ко мне своей историей, какое было бы мое первое очевидное действие?
     — Я не знаю.
     — Но я уверен, что знаешь. Первое, что я сделал бы, это увиделся бы с твоей матерью и поговорил с ней. Разве не так? И, возможно, был бы ею очарован?
     — Думаю, что так.
     Я улыбнулся.
     — Дональд, у меня странное ощущение, что когда ты пришел ко мне, ты нашел решение своей проблемы, о котором не упомянул.
     — Я?
     — Да, — сказал я. — Как случилось, что твоя мать больше не вышла замуж?
     — Я не знаю. Полагаю, потому, что умных мужчин очень мало.
     Он посмотрел на часы.
     — Я думаю, она пошла все-таки по магазинам. — Он резко встал и подошел к французскому секретеру у одной из стен. Открыл верхний ящик и, казалось, почувствовал облегчение. — Да, он все еще здесь.
     — Что? — автоматически спросил я.
     — Пистолет, — сказал Дональд.
     Я встал со стула и подошел. Пистолет на вид казался автоматическим, торчал из ящика среди плотно уложенных книг.
     — Он заряжен?
     — Не должен, — сказал Дональд. — Я опустошил обойму.
     Я полез в ящик. Оружие, казалось, застряло, и я потянул его. Пистолет выстрелил.
     Я на мгновение закрыл глаза.
     — Очевидно, его зарядили. — Я вытащил обойму и осмотрел ее.— Теперь она полная, и, видимо, кто-то вставил в патронник лишнюю пулю.
     Дональд вытащил несколько книг.
     — Ущерб не причинен. Пуля просто прошла через несколько из них и застряла в последней.
     — Дональд, — сказал я, — ты беспокоился, что твоя мама могла взять пистолет? Почему?
     Он положил книги под мышку.
     — Я избавлюсь от них. Матери незачем знать об этом. — Он слабо улыбнулся. — Она может подумать, что вы не очень умный.
     Он, наверное, спустился в подвал, потому что я услышал звук открываемой дверцы печи.
     Через переднее окно я увидел Мадлен, несущую две сумки с продуктами по дорожке к дому.
     Если бы все эти разговоры об убийстве Джеймса Роулинза натолкнули ее на мысль лично решить проблему с помощью… Я взглянул на пистолет в руке. С глаз долой, из сердца вон. Я сунул пистолет под кушетку.
     Мне придется поговорить с Мадлен наедине. Если не получится сейчас, я поговорю с ней завтра в университете.
     Мадлен открыла входную дверь.
     — Здравствуйте, профессор. Рада вас видеть.
     Дональд вернулся из подвала, и я снова рассказал о своей встрече с Джеймсом Роулинзом.
     Мадлен покачала головой.
     — Вам не стоило брать на себя все эти хлопоты. Я уверена, что все наладится. — Она двинулась к кухне. — Не хотели бы вы остаться на ужин?
     — Ну… — сказал я, но меня легко было уговорить.
     В целом это был довольно приятный вечер и день оказался не таким уж провальным. Я ушел только после девяти.
     
     На следующее утро, после первого занятия меня ждали двое мужчин. Они показали мне свои значки и представились.
     — Мы хотели бы, чтобы вы проехали с нами в участок, — сказал сержант Уоллер. — Прошлой ночью примерно в одиннадцать тридцать Джеймс Роулинз был застрелен.
     Я испытал внезапную непреодолимую тревогу. Почему я не поставил себе цель поговорить с Мадлен прошлой ночью? Возможно, я мог бы помешать ей...
     Уоллер продолжил:
     — Сегодня утром, когда его адвокат узнал об этом происшествии, он пришел к нам с запечатанным конвертом, который Роулинз передал ему ранее вечером. Мы прочитали все о 27 с половиной долларах и поэтому пришли сюда.
     — Полагаю, вы отследили номер моей моего водительского удостоверения?
     — Нам не нужно было много времени. Дональд Роулинз сказал нам, где вас найти.
     — Письмо можно объяснить, — сказал я.— Я не профессиональный убийца. Даже не любитель, если уж на то пошло.
     — Может быть, и нет, — уклончиво ответил Уоллер, — но мы поговорим об этом в участке.
     Я прочистил горло.
     — Конечно, я могу понять, почему я под подозрением. Но у вас есть другие подозреваемые?
     Он задумался на несколько секунд, прежде чем решился ответить:
     — Естественно, мы поговорим с парнем.
     — Совершенно нелепо, — сказал я. — Он и мухи не обидит. — Я попытался задать следующий вопрос как бы случайно. — Есть еще подозреваемые, кроме нас двоих, какой-нибудь настоящий враг общества?
     — Пока нет.
     Хорошо, подумал я. Возможно, Мадлен все-таки была в безопасности. Я почти почувствовал прилив сил.
     В их полицейской машине без опознавательных знаков я сказал:
     — Ну, джентльмены, меня никогда раньше не арестовывали за убийство. Какова процедура?
     — Мы зададим вам несколько вопросов, — сказал сержант Уоллер, — и если нам не понравятся ваши ответы, снимем ваши отпечатки пальцев и проведем парафиновый тест.
     — Парафиновый тест? О, да. Для частиц пороха? — Потом я вспомнил и слегка рассмеялся.— На самом деле, я думаю, вы могли бы найти частицы пороха на моей правой руке.
     Уоллер посмотрел на меня.
     — Это был несчастный случай, — сказал я.— Мне довелось повозиться с автоматическим пистолетом в доме миссис Роулинз, когда он разрядился. Если бы мы могли остановиться на минутку, ее сын смог бы все объяснить.
     — Нам не придется останавливаться по пути, — сказал Уоллер. — Он в участке.
     
     В участке Уоллер проводил меня в комнату, где ждали Мадлен и Дональд.
     — Дональд, — сказал я, — не мог бы ты рассказать сержанту, откуда у меня на руке частицы пороха?
     На лице Дональда ничего не отразилось.
     — Частицы пороха? Какие частицы пороха?
     — Те, что я получил, когда пистолет вчера случайно выстрелил в твоей гостиной.
     Он медленно покачал головой.
     — Я не помню, чтобы что-то подобное происходило.
     Я моргнул. Почему парень солгал?
     — Дональд, — сказал сержант Уоллер, — ты предлагал профессору Уэзерби 27 с половиной долларов за убийство твоего дяди, не так ли?
     — Ну да. Но это была вроде как шутка, и я признался ему в этом.
     — Но почему ты вообще сделал такое предложение?
     Дональд посмотрел в пол.
     — Ну, моя мама учится в одном из его классов, и судя по тому, как она говорила о нем, я понял, что она была очень увлечена.
     Мадлен чуть заметно покраснела.
     —Дональд!
     Он продолжил.
     — Поэтому я просто подумал, что если вы оба как-то познакомитесь... я имею в виду поговорите друг с другом... ну, может быть, природа возьмет свое и наши проблемы решатся. — Он вздохнул.— Я думаю, все сработало слишком быстро и слишком хорошо, и он подумал, что сделает нам одолжение, убив дядю Джеймса.
     Дверь открылась, и появился человек в штатском.
     — Парни только что нашли пистолет на земельном участке Джеймса Роулинза. Похоже на орудие убийства, и на нем есть отпечатки пальцев.
     Я собирался предостеречь Мадлен, чтобы она не говорила ни слова, пока не встретится с адвокатом, но тут я посмотрел на Дональда. Я закрыл глаза. Компьютерная часть моего мозга аккуратно отсортировала факты и пришла к выводу: я угодил в дьявольскую яму-ловушку маленького мальчика, и стены в ней были абсолютно вертикальными.
     Уоллер похлопал меня по плечу.
     — Профессор Уэзерби, не могли бы вы пройти со мной, пожалуйста?
     Я попытался ответить, хватаясь за соломинку.
     — Сержант, если бы я кого-то убил, я бы точно не стал оставлять поблизости оружие со своими отпечатками пальцев.
     У человека в штатском был ответ.
     — Вокруг дома Роулинза есть пара акров леса и подлеска. Я так понимаю, что после того, как убийца выстрелил в Роулинза, он выбежал из дома и споткнулся. Пистолет вылетел у него из рук, а поскольку было темно и не было луны, он не смог его снова найти. Кроме того, у него не было времени долго искать. Слуги слышали выстрел и вызвали полицию, поэтому он решил выбраться, надеясь, что, может быть, мы не найдем пистолет, или, возможно, у него будет шанс вернуться позже и поискать его.
     Меня отвели в отдел снятия отпечатков пальцев, а затем в другую комнату, где меня поджидал сержант Уоллер.
     Да, это было весьма изобретательно, и я оказался... идиотом. Дональд все предвидел. Он пришел ко мне со своим фантастическим предложением, и, естественно, моим следующим логическим шагом было увидеть его мать. Так же логично — поскольку она была привлекательной умной женщиной — я был очарован и отреагировал, попытавшись помочь ей, нанеся визит Джеймсу Роулинзу.
     В тот момент Дональд не мог быть абсолютно уверен в том, что я скажу или сделаю, но, очевидно, он возлагал большие надежды, и я не разочаровал его.
     Остался только процесс снятия отпечатков пальцев на пистолете и частиц пороха на руках. Он подготовил пистолет в ящике стола таким образом, чтобы, когда я потянусь за ним, он бы выстрелил. Итак, прошлой ночью Дональд позаботился о том, чтобы не повредить мои отпечатки пальцев, когда использовал пистолет, чтобы убить Джеймса Роулинза. Когда это было сделано, он оставил пистолет на участке, чтобы его нашла полиция.
     Меня одолевала еще одна мысль. Было ли это полностью идеей Дональда? Это беспокоило меня едва ли не больше, чем мое нынешнее затруднительное положение. Я уже почти смирился с поражением, когда дверь открылась и появился лаборант.
     — Это не отпечатки профессора на пистолете, — весело объявил он.
     Сказать, что я был удивлен, значило ничего не сказать.
     Уоллер нахмурился.
     — Но это было орудие убийства, верно?
     — Конечно. Это подтвердилось. Но не отпечатки пальцев профессора. На самом деле вы и сами могли определить это только по их размеру. Я бы сказал, что это были отпечатки женщины или парня.
     Сержант Уоллер отдал необходимый приказ.
     — Отпечатки пальцев женщины и мальчика.
     
     Когда это было сделано, Уоллер и я пошли к ним.
     Кто убил Джеймса Роулинза? Я задумался. Дональд? Или Мадлен?
     — Дональд, — сказал я, — моих отпечатков пальцев на пистолете не было.
     Он вздохнул.
     — Ни одного?
     — Ни одного.
     Он посмотрел на Уоллера.
     — Вы проверяли обойму?
     Уоллер кивнул.
     — Когда мы ищем отпечатки пальцев, мы ничего не упускаем.
     Он снова посмотрел в пол.
     — Я надеялся на то, что... любому... при использовании пистолета хватило бы ума надеть перчатки. Таким образом, какие-то отпечатки пальцев профессора остались бы на пистолете. Особенно на обойме.
     Глаза Уоллера сузились.
     — Ты хочешь сказать нам, что пытался подставить профессора Уэзерби?
     Дональд потер шею.
     — Я собирался подождать неделю или около того — пока его мотив убийства дяди Джеймса, так сказать, не станет более сильным, — а затем совершить преступление. Я бы оставил пистолет с отпечатками пальцев профессора.
     Уоллер наклонился вперед.
     — Но ты решил убить его прошлой ночью? Почему?
     — Дональд, — сказал я, — не говори больше ни слова. Ни слова.
     Но ущерб уже был нанесен, и сержант Уоллер, очевидно, пересмотрел некоторые из предыдущих слов Дональда.
     — Минуточку, — сказал он. — Ты сказал, что надеялся, что у “любого”, кто использовал бы пистолет, хватило бы ума надеть перчатки. Значит ли это, что ты не стрелял в своего дядю?
     Его глаза неизменно обращались к Мадлен.
     — Дональд, — сказал я снова, — ни слова, пока мы не встретимся с адвокатом.
     Но Мадлен покачала головой.
     — Нет, Дональд. Я хочу, чтобы ты все рассказал сержанту. Ты понимаешь?
     Казалось, он согласился.
     — Наверное, я мог бы, потому что у них все равно есть все наши отпечатки пальцев. — Он вздохнул. — Одно дело планировать убийство — даже забавно, — но совсем другое — совершить его на самом деле. Прошлой ночью я долго все обдумывал и решил, что на самом деле не смогу довести дело до конца.
     Уоллер кивнул.
     — Продолжай.
     — Когда вы пришли к нам домой и сказали, что дядю Джеймса убили, я знал, что не убивал его, и был почти уверен, что профессор Уэзерби не убивал, поэтому, когда я заглянул в ящик, где лежал пистолет, должен был лежать, и обнаружил, что его нет, ну...
     Мадлен слабо улыбнулась.
     — Ты подумал, что я убила дядю Джеймса? И ты попытался защитить меня, обвиняя профессора Уэзерби?
     Взгляд Дональда обратился ко мне.
     — Мне правда жаль. Вы мне вроде как стали нравиться, но все же я предпочел бы, чтобы вы попали в тюрьму, чем... — он сглотнул, — ...кто-то другой.
     Появился лаборант.
     — Их отпечатки тоже не соответствуют тем, что на пистолете.
     Мадлен была единственной из нас, кто не удивился. Она улыбнулась.
     — Конечно, я не убивала дядю Джеймса. Я не думаю, что убийство является решением какой-либо проблемы. Особенно, если вы делаете это сами. Мы все согласны с этим.
     Дональд испытал огромное облегчение, но все еще был озадачен.
     — Но зачем кому-то тщательно стирать отпечатки пальцев профессора с пистолета, и как убийца вообще завладел нашим пистолетом?
     — Не имею ни малейшего представления, — сказал я. — В последний раз я прикасался к 45-му, когда сунул его под кушетку в твоей гостиной.
     Сержант Уоллер нахмурился:
     — 45-й калибр? Орудие убийства было 25-го калибра. Беретта.
     — В таком случае, Дональд, — сказал я, — ваш пистолет, вероятно, все еще находится под кушеткой и все это время находился там.
     Сержант Уоллер посмотрел на нас с оттенком раздражения.
     — Ну, а если никто из вас этого не сделал, то кто, черт возьми, сделал это?
     Я тоже об этом подумал.
     — Сержант, мне кажется примечательным совпадением то, что убийца выбрал точное время, когда номер моих водительских прав был указан в компрометирующем письме. Очевидно, кто-то надеялся, что меня обвинят. Знал ли его адвокат, что было в письме?
     — Нет. Роулинз только передал ему письмо с указанием передать его полиции, если он умрет насильственной смертью.
     Я обдумал это.
     — Если он не сказал своему адвокату, шансы, что он не сказал больше никому, очень высоки, и все же... — Меня осенило. — Возможно, письмо было напечатано на машинке, сержант?
     — Да.
     — Аккуратно и без ошибок?
     — Да.
     Я кивнул.
     — Роулинз был бизнесменом, но я сомневаюсь, что бизнесмены умеют хорошо печатать. Он, несомненно, продиктовал письмо. Я предлагаю вам взять отпечатки пальцев его секретарши. Кажется, ее зовут Дора. — Я улыбнулся с позволительным удовлетворением. — Надеюсь, это научит ее не заставлять меня ждать сорок пять минут.
     
     На следующий день мы прочитали обо всем в газете.
     Дора долгое время верила, что станет миссис Джеймс Роулинз. Когда она, наконец, поняла, что брак определенно не входит в его планы, она задумала убийство и самоубийство. Однако после моей встречи с Роулинзом она решила, что, возможно, в самоубийстве нет необходимости. Было бы предпочтительнее, чтобы вину за его смерть взял на себя профессиональный убийца — а она считала меня профессиональным убийцей.
     Что касается Мадлен, то в конце семестра она получила оценку “отлично” по моему курсу сравнительного литературоведения. От преподавателей поступили лукавые намеки на то, что я проявлял фаворитизм, но в этом нет и доли истины.
     Моя жена заслужила свою оценку.  1^sted: AHMM, Nov 1967 ■ Перевод: В. Казаков ■ Публикация на форуме: 13.01.2023 г.
• “ОХ УЖ ЭТОТ РУССКИЙ!”
       “That Russian”      Как же быстро — словно газель или антилопа — Надя мчится в эти свои десять секунд! Маришка, впрочем, тоже.
     Что касается меня, то я ограничиваюсь метанием тяжестей, а именно — молота.
     Стоя на палубе советского корабля, который везет меня в Соединенные Штаты на спортивные соревнования, я жую бутерброд, глядя на то, как русские выполняют коллективную зарядку — вперед, назад; влево, вправо; вверх, вниз.
     Не то чтобы мы, венгры, не поддерживали свою физическую форму. Просто, будучи в большей степени индивидуалистами, мы не нуждаемся в том, чтобы какой-нибудь горлопан, взобравшись на вышку, кричал нам в рупор, что нам делать — особенно если он выражается по-русски.
     Разглядывая уже более пристально группу разминающихся внизу, прямо подо мной, женщин, я неприятно поражаюсь большому числу слишком уж мускулистых ног. К счастью, у Нади ноги не такие накачанные. Наоборот, они стройные, и с первого же взгляда видно, что Надя создана для бега, хотя с такими блестящими черными волосами и сиреневыми глазами ей самое место в балете, а не на гаревой дорожке.
     Рядом со мной возникает Маришка.
     — Всё Надю выслеживаешь, а? Эту русскую?
     Маришка — самая быстрая женщина Венгрии. Но если в Польше и в Италии на стометровке победила она, то в западной Германии и во Франции, напротив, верх взяла Надя, так что неудивительно, что Маришка открыто завидует ее спортивным успехам. Проявлению этой зависти она посвящает как минимум половину своего свободного времени. По тому, как щурятся ее глаза, я могу заключить, что в Америке этот вопрос первенства будет решен раз и навсегда.
     — Нам следовало выбрать свободу в Германии или во Франции, — говорит Маришка. — В крайнем случае, в Италии.
     Я несогласно качаю головой.
     — Нет, Маришка. Раз уж наша конечная цель — добиться права на убежище в Америке, не в наших ли интересах оставаться в рядах команды вплоть до нашего туда прибытия? И потом, как ни крути, это позволяет нам путешествовать бесплатно.
     Только тут мы замечаем, что в паре метров от нас стоит Борис Волаков. Будучи руководителем советской команды и в то же время лицом, ответственным на корабле за всё, Борис является крайне непопулярной фигурой. И в самом деле, ходит слух, что именно его неблагожелательные рапорты привели к исчезновению неких прыгуна в высоту, бегуна на длинные дистанции и чемпиона в тройном прыжке.
     — Вы придете завтра вечером на собрание, организуемое на борту в знак дружбы между всеми народами? — спрашивает он.
     С русскими мы говорим по-английски. Это язык тем более восхитительный, что его использование приводит наших собеседников в крайнее раздражение.
     — Мне очень жаль, — отвечает Маришка, — но, кажется, я простудилась.
     — Мои носовые пазухи тоже воспалены, — добавляю я. — Как правило, на лечение подобного заболевания уходит не менее двух суток.
     Ничуть не смущаясь, Борис отвечает с хищной улыбкой:
     — Я поговорил с руководителями всех национальных команд и уверен, что они сделают все возможное для того, чтобы медицинские проблемы подобного рода были решены до конца вечера.
     Он осматривает Маришку с головы до ног.
     — Всегда восхищался мадьярками. К слову, я какое-то время жил в Будапеште.
     — Да неужели? — изумляется Маришка с бесконечной слащавостью. — В качестве туриста?
     Он прочищает горло:
     — Кхм… не совсем.
  
     На нижней палубе все расходятся — зарядка закончилась.
     Извиняясь, Борис направляется к ведущей вниз металлической лестнице.
     Надя, сделав вид, что его не замечает, удаляется решительным шагом.
     До чего же увлекательное зрелище (по крайней мере с высоты моего наблюдательного поста) представляет эта погоня, вызванная попыткой бегства, с постоянными взглядами через плечо, ускорением шага и неожиданными изменениями направления при подходе к спасательным шлюпкам и вентиляционным трубам!
     Внимательно отслеживая ситуацию, я отдаю себе полный отчет в том, что Надя в итоге неизбежно попадется, так как Борис хитер и искусно разгадывает маневры противника.
     — Думаю, мне следует спуститься, — говорю я Маришке.
     Она пристально смотрит на меня, но воздерживается от комментариев. На нижней палубе на то, чтобы перехватить Надю, у меня уходит добрых пять минут.
     — Сюда, — говорю я, подхватывая ее под руку.
     — Ох! — восклицает она. — Опять вы!
     Это действительно не первая наша встреча, и мы не раз уже болтали, когда выпадала такая возможность. Тем не менее она послушно следует за мной, когда я тащу я к кабестану, за которым мы и укрываемся, опускаясь на корточки. Борис не заставляет долго себя ждать: вскоре он проходит рядом с нами, в глазах его пылает характерный для охотника азартный огонь. Надя глубоко вздыхает:
     — До сих пор меня всегда что-то спасало, но, боюсь, вскоре чудесам и отговоркам придет конец.
     — Но зачем вообще нужны отговорки? — спрашиваю я. — Не достаточно ли будет просто сказать “нет”, глядя ему прямо в глаза?
     Она смотрит на меня так, словно я дитя малое.
     — В жизни не всё бывает так просто. Борис — человек влиятельный.
     — А! Ну да, слышал, — говорю я с понимающим видом. — Ходят слухи, что по его доносу трех несчастных парней сослали в Сибирь.
     Она улыбается, но улыбка выходит какой-то вымученной.
     — Речь шла не о мужчинах, да и вообще в Сибирь никого не ссылали. Мы больше не обходимся со спортсменами столь примитивным образом. Речь шла о женщинах, которые сказали ему “нет” — и были просто-напросто исключены из команды. Теперь они учат малышей читать и писать в детских садах Кандалакши. Это уже за полярным кругом, но все еще в Европе.
     — Надя, — говорю я, — Франция — чудесная страна, более того, страна свободная — о! конечно же, на капиталистический манер, — как, впрочем, и Западная Германия или Италия. Почему вы не попросите политическое убежище в одной из этих стран? Вряд ли тогда Борис продолжит вас преследовать.
     Она качает головой.
     — Нет. Я просто не могу этого сделать.
     — Потому что в России у вас остались родственники? Их тогда ликвидируют, так ведь?
     — Нет, мы больше не ликвидируем родственников, — отвечает она резко. — Все дело в том, что мне не хочется уходить из команды. Я посвятила спорту всю жизнь, так что исключение из сборной меня совсем не обрадует.
     Я уже начинаю терять самообладание.
     — Выходит, защита вашей чести вам менее дорога, чем сохранение вашего присутствия в команде?
     Она хмурится.
     — Разумеется, я предпочла бы сохранить и то, и другое.
     Возвращаясь к Борису, она с горечью поясняет:
     — Это руководитель нашей спортивной делегации, но когда-то он и сам бегал стометровку. Если описать его в двух словах, то это корыстолюбец и оппортунист. Он всегда чувствует, куда дует ветер, идет по пути наименьшего сопротивления и наибольшей выгоды. Именно так он достиг нынешней должности, хотя вначале отвечал в команде лишь за форму. Кроме того, я подозреваю, что в России он занимается спекуляцией, но столь ловко, что ни разу еще не попадался.
     Пока я чешу подбородок, на память мне приходит крылатое выражение: “Если гора не идет к Магомету, то Магомет сам идет к ней”.
     — Не отчаивайтесь, Надя. Я сам займусь этой проблемой.
     В тот же вечер в столовой я присаживаюсь за столик Бориса — что совсем несложно, мест всегда хватает — и, потягивая чай из чашки, спрашиваю у него:
     — Вам доводилось бывать в Нью-Йорке?
     — Нет, — отвечает он. — Об Америке я знаю лишь то, что бедные там эксплуатируются богатыми.
     — Так и есть, — признаю́ я со вздохом. — Досадно только, что, когда мы туда прибудем, я не смогу навестить своего кузена Иштвана. Он как раз таки и принадлежит к числу этих богатых эксплуататоров.
     Мои слова, похоже, пробуждают у Бориса интерес.
     — Он богат? Но тогда что мешает вам его навестить?
     Я печально улыбаюсь.
     — Только то, что он — предатель, в компании которого я, верный член партии, не хотел бы оказаться замеченным ни за что на свете. Он сбежал из Венгрии два года назад.
     Кое-что из сказанного мною привлекло внимание Бориса.
     — Но богатый предатель? А вы случайно не знаете, не удалось ли ему еще до бегства каким-то образом… кхм… перевести деньги в один из швейцарских банков?
     — Не думаю. По прибытии в Америку у Иштвана не было за душой ни единого цента.
     Борис пребывает в задумчивости.
     — Он сбежал всего два года назад, а сейчас уже богат?
     Я отвечаю ему утвердительным кивком.
     — У него несколько домов в Хобокене, бассейн, два автомобиля, три любовницы и восемь лошадей.
     Борис впечатлен.
     — Три любовницы? Но откуда все это взялось?
     — Все это ему обеспечил его поверенный, Джон Смит — редкое имя для американца. Это литературный агент Иштвана. Джон Смит уговорил его написать мемуары, и книга стала бестселлером. Более того, вскоре по ней будет снят фильм, с которого Иштван тоже получит свои проценты.
     Борис озадачен.
     — Но предателей — десятки тысяч. Вы же не станете убеждать меня в том, что любому из них достаточно написать книжонку, чтобы заработать кучу денег?
     — Конечно же нет, — соглашаюсь я. — Но за Занавесом… — я прочищаю горло, — …у нас, в Венгрии, Иштван был важной шишкой. — Он был комиссаром, отвечавшим за наблюдение за Институтом Фейера. Но, возможно, вы слышали название его книги: “Я был политкомиссаром, завербованным ФБР”?
     Борис хмурит брови.
     — Что-то смутно знакомое…
     — Иштван — чрезвычайно ценный кадр, — добавляю я. — В Америке не так уж и много перебежчиков из числа комиссаров, так как на Запад из них бегут лишь единицы. Хотя они и знают, что будут там жить в достатке.
     Борис согласен.
     — В достатке — возможно. Но уж точно не в роскоши.
     Затем непринужденным тоном он интересуется:
     — А этот Джон Смит… где он живет, эта капиталистическая свинья?
     — В Чикаго, в местечке, которое называется Стейт-стрит. Его имя, вероятно, можно найти в телефонном справочнике.
     Когда я встаю, чтобы удалиться, Борис все еще думает о моем кузене Иштване, которого вообще не существует.
  
     На следующий день, в тот момент, когда начинается вечер дружбы, над океаном простирается густой туман. Корабль, ход которого замедляется до такой степени, что складывается впечатление, что судно вообще остановилось, регулярно запускает оповещающую о тумане сирену. Она тем более необходима, что мы рискуем в любой момент столкнуться с другими кораблями; мы уже приближаемся к Нью-Йорку, и судоходство становится все более и более интенсивным. В столовой Надя, Маришка и я оказываемся за одним столом с Борисом.
     
     Но, глубоко погруженный в свои мысли, тот практически не участвует в разговоре и ограничивается тем, что то и дело прикладывается к рюмке.
     Вечеринка выдается невероятно скучной. Затем около десяти часов рядом с баром в чехословацкой компании происходит стычка: под внимательным и насмешливым взглядом русинов чехи и словаки начинают обмениваться ударами. Как только вновь воцаряется порядок, я замечаю, что, выйдя из раздумий, Борис обратил все свое внимание на Надю.
     Язык его заплетается:
     — Надя, почему бы нам не прогуляться немного вдвоем по палубе?
     — Простите, — отвечает она, — но туман вреден для моего горла.
     — Вы же не певица, — едко напоминает ей Борис, бросая на нее злобный взгляд. — Или хотите учить чтению и письму дошколят?
     При первых же звуках оркестра я вытаскиваю Надю на танцплощадку.
     — Надя, — говорю я ей, — сейчас не самый подходящий момент для конфронтации. Пока что вы должны быть с Борисом более податливой.
     Она возмущена:
     — И это я слышу от вас?!
     Я спешу объясниться:
     — Я говорю лишь об этой прогулке в туман на палубе. Я уверен, что вам ничто не грозит, так как он слишком много выпил для того, чтобы думать о приставании к женщине. Странно, что он вообще еще держится на ногах.
     Она пристально смотрит на меня:
     — Что вы задумали, Янош?
     Я улыбаюсь.
     — У меня есть план, который представляется мне весьма хитроумным. Я поделюсь им с вами, когда придет время привести его в исполнение. Я склонен полагать, что вскоре Борис навсегда исчезнет из вашей жизни.
     После танца Надя — уже сама любезность. Вскоре она и Борис встают и, как и предполагалось, вместе направляются к двери. Но, так как походка Бориса оказывается более уверенной, чем я думал, я начинаю беспокоиться. Не в силах сдержаться, я тоже встаю и, в свою очередь, выхожу в туман. Но на палубе замираю в нерешительности. Куда они пошли? Вправо или влево? Прислушиваюсь, но тщетно.
     Повернув направо и пройдя в этом направлении с десяток шагов, натыкаюсь на обнимающуюся парочку. Узнаю́ обоих: мужчина — чешский прыгун в высоту, женщина — румынская гимнастка. Похоже, им наплевать на то, что их страны находятся сейчас не в лучших отношениях.
     — Простите, — говорю я. — Кто-нибудь проходил здесь пару минут назад?
     Мужчина внимательно вглядывается в мое лицо. Какое облегчение для него — не узнать во мне комиссара!
     — Нет, — отвечает он. — По крайней мере, мы ничего не видели.
     Я возвращаюсь обратно. Хотя и не перестаю натыкаться на различные препятствия, продолжаю прислушиваться. Но всё, что я слышу, — это доносящиеся со всех сторон завывания сирены. И когда они смолкают, вокруг меня наступает полная тишина. Я уже начинаю спрашивать себя, а не ошибся ли я направлением, когда вдруг слышу приглушенный крик. Хотя его и поглощает туман, я догадываюсь, что место, откуда он доносится, где-то совсем рядом.
     Я тотчас же ускоряю шаг и уже метров через пятнадцать напарываюсь на Надю и Бориса. Насколько я могу понять, последний гораздо менее пьян, чем я думал. При виде того, чего, увы, не удалось избежать, я вскипаю и тотчас же забываю все эти истории про Магомета и его гору. Испустив патриотический боевой клич, я бросаюсь вперед.
     Мой рывок сквозь туман застает Бориса врасплох. Но удивление его становится безграничным, когда, схватив его за руку и ногу, я кручу его над головой… раз… два… а затем вдруг отпускаю.
     Великолепный бросок, возможно, мировой рекорд в этой дисциплине! Борис и его вопль летят сквозь густой туман над стрингером судна.
     Ко мне подходит Надя, и мы вместе вглядываемся в сероватый водоворот, скрывающий от нас поверхность моря.
     — Это и был ваш гениальный план? — спрашивает Надя.
     — Нет, — говорю я с печальным видом. — Всё должно было сложиться иначе, ну да что уж теперь…
     За моим ответом следует тишина. Я пытаюсь воспользоваться ею для того, чтобы обдумать по меньшей мере досадную ситуацию, в которой мы оказались.
     — Надя, — говорю я наконец. — Мне придется отдаться в руки властей и сказать правду. Вас, если что, здесь даже не было — мы с ним просто немного повздорили.
     — Перестаньте нести чепуху. Никто не прибежал, так ведь? Значит, туман приглушил его крик настолько, что этот крик и вовсе не было слышно. Нам остается только удалиться. Борис просто-напросто исчез, ну а мы… мы абсолютно ничего об этом не знаем.
     — Но вас же видели выходящей из танцзала в его компании!.. Вам зададут кучу вопросов. И никакой Верховный суд не посмеет закрыть глаза на то признание, которое из вас неизбежно выбьют.
     Надя предлагает другое решение:
     — А что, если мы заявим, что произошел несчастный случай, которому мы оба были свидетелями? Скажем, что Борис поскользнулся и упал за борт.
     Я качаю головой.
     — Не думаю, что нам поверят. Всем известно, что политические комиссары не умирают случайной смертью.
     Снова воцаряется тишина, которую в итоге опять нарушаю я.
     — За себя, Надя, я не боюсь. Если никто не слышал криков Бориса, то до завтра, думаю, его отсутствие останется незамеченным. А к тому моменту мы уже прибудем в Нью-Йорк. Свобода теперь — вопрос лишь нескольких часов.
     Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
     — Вы хотите сказать, что намерены перейти на ту сторону?
     — Именно так. Мы давно уже приняли такое решение.
     Округлившись до предела, глаза ее начинают сощуриваться.
     — Мы? Кто это — мы?
     — Маришка и я.
     Она недовольно морщится. До чего же любят эти женщины-спортсменки ставить под сомнение способности своих соперниц!.. У мужчин, как мне кажется, спортивный дух развит в гораздо большей степени.
     — Америка — большая страна, — говорю я. — В ней хватит места и для двух первоклассных бегуний.
     — Что-то я в этом сомневаюсь, — отвечает она.
     Но тут же добавляет со вздохом:
     — Однако, думаю, выбора у меня нет.
     На следующее утро — стоит чудесная погода, — наш корабль входит в нью-йоркский порт. Пока мы спускаем сходни, судовой громкоговоритель призывает Бориса присоединиться к его команде.
     Уже повсюду ходит слух — который распустили я и Надя, — что Борис, изрядно накачавшись спиртным накануне, должно быть, уснул в каком-нибудь закутке корабля.
     Мы беспрепятственно сходим на американскую землю и заселяемся в гостиницу. Разумеется, я бы предпочел — как, впрочем, и Надя с Маришкой — принять участие в спортивных состязаниях, прежде чем выбрать свободу. Но нам кажется, что каждая секунда промедления может стать для нас роковой.
     Поэтому, пользуясь первой же удобной возможностью, мы встречаемся в холле и все вместе, втроем, отправляемся в ближайший полицейский участок, где представляемся политическими беженцами.
  
     Мне никогда не приходилось жалеть об этом нашем демарше. Спустя три месяца — в день моей свадьбы — я случайно встречаю Белу, прыгуна с шестом из нашей команды, который также выбрал свободу, но только после окончания спортивных соревнований. Узнав, что я собираюсь жениться, он пожелал присутствовать на церемонии.
     После обмена рукопожатиями он говорит мне с улыбкой:
     — Так это, оказывается, ты выбросил Бориса за борт!
     Я чувствую, что немного бледнею, так как, если эта новость получит огласку, мне придут кранты. Американцы не станут покрывать убийцу, даже если его жертва — русский.
     — Ты что, сам это видел? — спрашиваю я живо.
     Он качает головой.
     — Нет. Но я слышал, сам Борис рассказывал, как все случилось.
     Я не верю своим ушам.
     — Борис Волаков жив?
     Бела улыбается.
     — Ты выбросил его за борт ровно в тот момент, когда, скрытое туманом, рядом с нашим кораблем проходило небольшое грузовое судно. Борису повезло: он приземлился на брезентовый чехол спасательной шлюпки, да так, что никто этого не заметил. Однако вследствие шока он еще с полчаса пребывал в бессознательном состоянии.
     Я облегченно выдыхаю.
     Бела продолжает:
     — Как только Борис пришел в себя и удостоверился в том, что все еще жив, хотя и находится на другом судне, он тотчас же бросился к командному мостику и заявил капитану, что он политический беженец, желающий остаться на Западе. Он добавил, что хочет как можно скорее послать радиограмму некоему мистеру Джону Смиту, проживающему на Стейт-стрит в Чикаго.
     Я печально вздыхаю.
     — Стало быть, Борис сейчас в Америке?
     Бела улыбается теперь уже во весь рот.
     — Нет, потому что, к несчастью для него, посудина, на которую ты его забросил, оказалась русским грузовым судном.
     Свадьба удалась на славу! Я был в ударе, невеста — просто восхитительна.
     Подругой невесты, естественно, была не кто иная, как моя сестра Маришка.  1^sted: AHMM, May 1968 ■ Перевод: Л. Самуйлов ■ Публикация на форуме: 10.11.2018 г.
• “ФИЛОСОФ−УБИЙЦА”
     “The Killing Philosopher”   Приветливо улыбаясь, он стоял в дверях хижины.
     Окинув внимательным взглядом меня и Гарри, он сказал:
     — Скромные темные костюмы, консервативные галстуки, черные туфли. Именно этого я и ожидал.
     — Вы Джеймс Уилер? — спросил я.
     Он с улыбкой кивнул.
     Гарри протянул бумажник.
     — Вы это потеряли?
     — Нет, — ответил Уилер, — бумажника я не терял. Я намеренно оставил его рядом с телом.
     Мы с Гарри переглянулись.
     — Однако входите, — пригласил нас Уилер.
     Мы проследовали за ним. В хижине было чисто; в ней была вся необходимая мебель.
     Уилер потянулся за кофейником, снял с него крышку.
     — Когда вы нашли тело?
     — Около полудня, — ответил я.
     Он положил в сетчатый фильтр ложку свежемолотого кофе.
     — Кэрол Вишневски, — сказал Гарри.
     Уилер пожал плечами.
     — Даже это имя ни о чем мне не говорит.
     Я взял в руки лежавшее на кровати ружье и сдвинул затворную раму. На пол выпал патрон.
     — Стало быть, вы хотели, чтобы вас поймали?
     — Разумеется, — ответил Уилер.
     Он поставил кофейник на маленькую плитку и зажег газ.
     — Мне сорок лет, и я прожил в этой лачуге почти всю свою сознательную жизнь, — он задул спичку. — Думаете, мне было скучно?
     Гарри пожал плечами.
     — Откуда мне знать. Может быть, вы охотник или рыбак.
     Уилер покачал головой.
     — Нет. Я не охочусь и не ловлю рыбу. Я позволяю себе окунуться в величайшее приключение. Так мне кажется.
     Он потянулся за кисетом и трубкой.
     — Мне едва исполнился двадцать один год, когда умер мой отец. Он оставил мне небольшое наследство. Кто-нибудь другой мог бы истратить эти деньги за год, но я предпочел поселиться здесь. Я всегда хотел удалиться подальше от бренного мира. Живя скромно и экономно, я растянул оставленные мне отцом средства на двадцать лет. Но теперь и эти деньги закончились. Ничто не вечно.
     — Какое все это имеет отношение к убийству девушки? — спросил я.
     — Проявите терпение, — укоризненно покачал головой Уилер и продолжил свое повествование. — Таким образом, я столкнулся с необходимостью устроиться на работу, чтобы зарабатывать себе на жизнь, — он широко улыбнулся. — О, меня пугает не сама работа. Просто это пустое занятие, которое лишь отнимает время у меня и у моих мыслей. А ведь у человека всего одна жизнь, вы же знаете.
     — Разумеется, — согласился Гарри. — Но ей было всего четырнадцать лет.
     Уилер пожал плечами.
     — В конце концов, я нашел решение своей проблемы. Единственное решение. Я должен сесть в тюрьму. Там меня будут кормить, одевать, но главное — у меня будет масса времени для размышлений.
     Гарри продолжал осматривать ружье.
     — Думаете, в тюрьме вас не заставят работать?
     Уилер улыбнулся.
     — Я долгое время изучал принципы функционирования вашей тюремной системы. Я просто откажусь работать. И я знаю, что за это ко мне не будут применять никаких методов насилия или запугивания. Зато меня поместят в одиночную камеру.
     — И вы полагаете, что философ способен рассуждать и думать, питаясь лишь хлебом и водой? — спросил я.
     Уилер раскурил трубку.
     — Как я уже сказал, я тщательно изучил данный вопрос. Одиночная камера означает всего лишь одиночную камеру и ничего больше. И кормят там той же самой едой, что и остальных заключенных. И можно даже читать, — он улыбнулся с довольным видом. — Я думаю, что буду в высшей степени счастлив.
     Гарри отложил ружье.
     — Вы захотели попасть в тюрьму, и поэтому застрелили кого-то, чтобы там оказаться? Вот так просто?
     Уилер нахмурился.
     — Нет. Не все так просто. Прежде чем начать действовать, я все изучал и тщательно планировал. И только этим утром я спустился по тропинке, которая ведет к озеру, и стал ждать. Я застрелил первого же человека, который появился в поле моего зрения. Так уж случилось, что это оказалась Кэрол Вишневски. Но это мог быть кто угодно другой.
     Он замолчал. Мы тоже ничего не говорили.
     — Думаете, я сошел с ума? — спросил он, наконец.
     — Не могу сказать, — ответил я.
     Уиллер сверкнул глазами.
     — Нет, я не сумасшедший. Напротив, я достиг высшего уровня здравого смысла, а это означает осознание того, что никакие вещи на свете не являются действительно важными, кроме собственных желаний, собственных стремлений и собственной жизни.
     — То есть жизнь Кэрол Вишневски ничего для вас не значила? — спросил я.
     — Ничего, — ответил Уилер. — Совсем ничего, — он сухо рассмеялся. — Вижу, что я вам не по зубам. Возможно, вы думаете, что было бы неплохо, если бы я хотя бы несколько раз «случайно” упал и ударился об асфальт по дороге в полицейский участок?
     Мы с Гарри промолчали.
     Из книги, лежавшей на столе, Уилер вытащил сложенный вдвое лист бумаги.
     — Это копия заключения моего врача. Он удостоверяет, что я нахожусь в отличной физической форме, и, в частности, что у меня нет каких-либо ушибов, вывихов или переломов костей. Не желаете ли ознакомиться?
     Ни я, ни Гарри к бумаге не прикоснулись.
     Уилер скользнул взглядом по комнате.
     — Я ничего не упустил из виду. И я действительно с нетерпением жду, когда начнется мое пребывание за решеткой, столь необходимое мне для ясных и чистых размышлений. Вы, конечно, можете считать, что на самом деле я бесцельно перевожу человеческое существование на объем одной книги; возможно, даже одного эссе, или одного предложения…
     — Или одного вскрика? — спросил я.
     Уилер раздраженно взмахнул рукой.
     — Не будем ждать кофе. Можете везти меня в полицейский участок прямо сейчас.
     Мой кузен Гарри Вишневски вытащил из кармана нож.
     Я улыбнулся.
     — А кто, черт возьми, сказал вам, что мы копы?  1^sted: AHMM, June 1968 ■ Перевод: В. Краснов ■ Публикация на форуме: 13.09.2019 г.
• “КОРЗИНА ДЛЯ БУМАГ”
     “The Wastebasket”   Просматривая отчеты Спенсера, я мельком взглянул на стоявшую у стола мусорную корзину. На самом ее верху на кучке смятых бумажек лежала голова — глаза приоткрыты, смотрят прямо на меня.
     Я заставил себя отвести взгляд обратно, к отчетной документации.
     Исподтишка оглядел офис. Это была просторная, не разбитая на отсеки комната, в которой стояло около двадцати столов. Все выглядели предельно занятыми. На меня вроде бы никто не смотрел.
     Я медленно добавил еще один столбец цифр.
     В курсе ли все они? Ждут ли моей реакции — или только реакции Хейджера?
     Даже не доведя столбец до конца, я перевернул страницу, что дало мне возможность снова поднять глаза.
     Хейджер сидел за своим столом, судя по всему, просматривая транспортные накладные — или лишь делая вид?
     Чего он ждал от меня? Что я закричу и упаду в обморок при виде этой головы в своей мусорке?
     Да, вероятно: так оно все и было на прошлой неделе, когда я выдвинул один из ящиков стола и увидел отрубленную руку.
     Рука, естественно, оказалась восковой — искусно выполненная восковая модель отрубленной руки.
     Хейджер пришел в фирму месяца три тому, и это стало началом эпидемии «прикольных розыгрышей» вроде пищалки на ладони, брызгающего струей цветка или взрывающейся сигары.
     Спустя пару недель одной из его жертв довелось стать и мне. Сначала, наверное, он меня проигнорировал, так как обычно во мне видят бесцветную, ничем не выделяющуюся личность. Я спокойно делаю свою работу и ухожу в конце дня.
     Мне пятьдесят с небольшим, и я тружусь в «Блэк энд Блэк» уже лет тридцать, не пропустив за это время ни единого дня, за исключением того случая, когда мне пришлось отпроситься на похороны отца.
     Я снова посмотрел на корзину — на сей раз более долгим и внимательным взглядом. Да, голова, несомненно, восковая; по правде сказать, далеко не реалистичная — щеки какие-то совсем уж бледные. Хотя, возможно, так она и должна была выглядеть — будто из нее выпустили всю кровь.
     Голова казалась поразительно знакомой, но понял я это не сразу. Ну конечно: она должна была представлять голову Бронсона, уборщика. Впрочем, полного сходства добиться не удалось: лицо было слишком худым, волосы — слишком жесткими.
     Ну и что же мне следует с этим делать? Целый день не обращать на голову внимания? Набросать сверху бумаги и притвориться, что я просто-напросто ее не заметил?
     Я обнаружил, что улыбаюсь, когда представил, как в конце дня Бронсон будет опорожнять офисные корзины для бумаг и из одной из них вывалится его собственная голова.
     Или мне следует просто спокойно встать на ноги и высыпать корзину на стол Хейджера, сказав что-то вроде: «Полагаю, эта голова принадлежит вам?»
     Да, так было бы лучше всего. К несчастью, поступить так я не мог. Для меня это был бы перебор: по натуре я вовсе не склонен быть в центре внимания.
     Мой взгляд снова переместился на голову. Да, это определенно имитация. Даже эти капли крови на смятых листках бумаги выглядели неестественными — коричневые вместо красных.
     Я ощутил смутное беспокойство.
     А разве настоящая кровь не становится коричневой под воздействием воздуха?
     Ладони слегка вспотели.
     Конечно, такое предположение казалось смехотворным, даже нелепым, но что, если в корзине — настоящая голова? Разве не может человеческая голова выглядеть так, словно из нее выпустили всю кровь, возможно, даже казаться восковой?
     Разумеется, это было абсолютным безумием — полагать, что кто-то и вправду мог положить в мою корзину человеческую голову. Как бы Хейджер смог провернуть это? Ведь не стал же бы он расхаживать по битком набитому людьми офису с только что отрезанной головой в руке?
     Предположим, сначала он выпустил из нее кровь. Предположим, затем он положил ее в бумажный пакет или какой-нибудь другой контейнер. Предположим, он засунул голову в мое мусорное ведро еще до восьми утра, пока в офисе никого не было. Если это действительно человеческая голова, то это уже никакой не розыгрыш. Это убийство!
     Я вытер лоб носовым платком.
     Зачем кому-то могло понадобиться убивать уборщика? Зачем весь этот ритуал с отрезанием его головы и помещением ее в мою мусорную корзину?
     Ответ представлялся болезненно очевидным.
     Если голову Бронсона обнаружили бы в моей корзине, то все — включая, разумеется, и полицию — тотчас же пришли бы к выводу, что именно я Бронсона и убил. Отпечатки моих пальцев, несомненно, нашлись бы на каждом из тех скомканных листков, на которых лежит голова.
     Хотя какой возможный мотив мог я иметь для подобного преступления? Я даже не помню, чтобы вообще хоть раз в жизни разговаривал с Бронсоном. Возможно, я и кивал ему мимоходом, но не более того.
     Я заметил, что рассыльный, как обычно, ходит от стола к столу, собирая утреннюю исходящую корреспонденцию. Он будет здесь через несколько секунд.
     Я едва не ударился в панику, но затем увидел свой портфель, стоявший на полу у самой стенки стола, и быстренько накрыл им корзину.
     Рассыльный подошел, насвистывая, к моему столу, забрал из папки для исходящей почты три письма и удалился.
     Я с облегчением выдохнул.
     Все это было безумием. Голова должна быть восковой. Все, что мне нужно сделать, так это дотянуться до корзины и дотронуться до нее…
     Но что, если она не восковая? Что, если это действительно голова уборщика?
     Я прошел к кулеру и проглотил две таблетки аспирина.
     Как вообще полицейским может прийти в голову, что я мог убить Бронсона? Уж у меня-то точно не было никакого мотива — но разве для подобного преступления нужен мотив?
     Убить Бронсона — это одно, но отрезать его голову и положить в корзину для ненужной бумаги — совсем другое. Это уже дело рук сумасшедшего, а сумасшедшие в мотивах не нуждаются.
     Я мрачно представил, что на сей счет скажут психиатры и психологи. Можно было не сомневаться, что мои стабильность и невозмутимость будут ими расценены как сознательное подавление чувств и эмоций.
     Я вел тихую жизнь. У меня не было ни хобби, ни близких друзей. Я ни разу не был женат и жил с двумя незамужними сестрами и овдовевшей матерью.
     Я регулярно подстригал траву. Вставал в одно и то же время утром и ложился в одно и то же время вечером. Не пил. Не курил. Никогда не пропускал работу, за исключением тех похорон.
     Что даст им вся эта информация?
     Восковая голова или же нет, я должен немедленно от нее избавиться — но как? Может, просто взять корзину и унести ее отсюда?
     Нет. Если в ней настоящая голова, то неужели убийца позволит мне так просто ею распоряжаться? В конце концов, ему пришлось приложить определенные усилия для того, чтобы она оказалась в моей корзине.
     Как знать, вдруг он «случайно» подтолкнет меня и выбьет корзину из моих рук, когда я буду проходить мимо, и голова вывалится и покатится по полу?
     Мне понадобится какая-нибудь коробка. Точно! Когда я буду уверен в том, что на меня никто не смотрит, я быстро опорожню корзину в коробку. Затем выйду из офиса с коробкой под мышкой, вроде как неся ее в комнату для почтовых отправлений для обертывания, но вместо этого спущу по желобу в мусоросжигательную печь.
     Я вышел в коридор и проследовал по нему до самой дальней двери. Открыл ее и вошел внутрь. В кладовой было темно и тихо. Судя по всему, помимо меня, сейчас здесь никого не было.
     Я прошел к столу с пустыми коробками, стоявшему в дальнем конце комнаты. Остановился. Увидел черные туфли, темно-серые форменные брюки и…
     Головы у тела не было — а рядом с ним лежал большой окровавленный нож.
     Я услышал шаги в коридоре и увидел за матовым стеклом мужской силуэт. Повернулась ручка, открылась дверь. Это был Рейли, офис-менеджер. Он закрыл дверь за собой.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

     Я сидел за столом, нахмурившись. Что я только что делал? От этих проклятых головных болей возникают провалы в памяти.
     Подошла мисс Гриннель с какими-то документами.
     Она посмотрела вниз, на корзину для бумаги, и увидела две головы, лежащие ухо к уху, — голову Бронсона и голову Рейли.
     Глаза ее округлились.
     Я вздохнул. Почему все они пытаются закричать?
     Я вытащил из верхнего ящика стола нож и воспользовался им в третий раз за утро.  1^sted: AHMM, Dec 1973 ■ Перевод: Л. Самуйлов ■ Публикация на форуме: 28.10.2018 г.
• “УСТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ”
     “A Case of Identity”   Я выяснил, кто на самом деле был Джек Потрошитель. Теперь мне известно его настоящее имя.
     Я видел, как он совершил свое первое преступление, и, конечно, узнал бы его, если бы нам довелось когда-либо встретиться, но лишь месяц назад смог связать запечатлевшееся в памяти лицо с конкретным именем и фамилией.
     Да, я был там в ту жуткую ночь — вжавшись во мраке в стену у ближайшего дверного проема, не осмеливался пошевелиться и едва смел дышать. Даже не сомневаюсь, знай он, что я стал свидетелем убийства, тут же набросился бы и порезал на ленты.
     Охваченный ужасом, я наблюдал за его ужасными манипуляциями и ничего не сделал. Ничего. Та бедняжка умерла быстро. Да, почти мгновенно — ей не смог бы помочь ни я, ни кто-либо другой. Всего того, что он творил с нею после, несчастной уже не довелось ощутить.
     Это была первая его жертва.
     Что сам я делал в Уайтчепеле в этот час ночи?
     Даже сегодня краснею при мысли о своей “миссии”. Но я был совсем юным младшим офицером, только-только произведенным в чин для незамедлительного отбытия на службу в Индию, и должен был покинуть Англию на следующий день. Существовала немалая вероятность того, что я не увижу ни одной белой женщины на протяжении многих лет.
     Вот я и рыскал по соседству в гражданской одежде в поисках общества — впрочем, безуспешно, ибо все уличные девки выглядели такими толстыми и неухоженными, что вызывали отвращение.
     В конце концов, устав от тщетных поисков того, что мне, скорее всего, и не удалось бы найти, я остановился в каком-то дверном проеме, чтобы закурить сигарету.
     Пока рылся в карманах в поисках спичек, увидел шедшую по проулку женщину. Не желая больше контактировать с этими созданиями, я отступил во мрак, решив дождаться, пока она пройдет мимо.
     Проститутка уже миновала то место, где я укрывался, и прошла еще шагов десять, когда в конце проулка возникла другая — мужская — фигура. Поравнявшись с этим человеком, женщина остановилась, и они перекинулись парочкой слов, донесшихся до меня невнятным ропотом. А затем вдруг он вскинул руку, сверкнул нож — бедняжка не успела даже вскрикнуть. Через несколько мгновений Потрошитель принялся “работать” над телом.
     Я вовсе не трус — впоследствии не раз участвовал в кровавых заварушках. Но тут все обстояло совершенно иначе. Все случилось настолько внезапно, было столь шокирующим и ужасным, что я в буквальном смысле застыл на месте. Нет, мне никогда не забыть то мужское лицо, столь жутко бледное в лунном свете. Те обезумевшие глаза. Я видел каждый его жест, каждое движение, и после того, как по завершении своей грязной “работы” он растворился в ночи, тоже покинул место преступления.
     Моим первым — вполне естественным порывом — было разыскать полисмена, но, мчась по улицам, я задумался: а так ли уж это разумно? Чем теперь поможет бедняжке полиция? Тогда как я, если сообщу об убийстве, буду подвергнут допросу. Это уж точно — как минимум. Возможно, полиция пожелает знать, что я-то делал в этот час ночи в столь мрачном районе. И как тогда отвечать? Лгать? Сказать правду?
     Я был воспитан в семье высочайших моральных принципов — любимый сын, от которого многого ждут как в плане непосредственного поведения, так и с точки зрения будущей карьеры.
     Да, мне бы задали кучу вопросов — и, хочешь не хочешь, пришлось отвечать бы. Попытайся я быть уклончивым, где-то соврать, возможно, в этом убийстве заподозрили бы даже меня самого́.
     Да и что бы мне дал поход в полицию? Да, я смог бы снабдить стражей порядка описанием убийцы, но в Лондоне, с его населением в 4 000 000 душ, оно подошло бы многим тысячам мужчин. Возможно, если убийца когда-то за что-то уже привлекался, я и смог бы его идентифицировать. Но зачем мне было раскрывать себя сейчас, когда это привело бы разве что к моей собственной погибели? Я заметил впереди констебля, кивнул ему, когда он проходил мимо, и вернулся в гостиницу.
     
     На следующее утро отбыл на пакетботе в Индию.
     Именно там, на субконтиненте, я и узнал по прошествии нескольких месяцев из газет, доходивших до нас с недельной задержкой, что зверство, которому я был свидетелем, явилось лишь первым в серии убийств и увечий, и что преступник все еще на свободе, а полиция — в замешательстве. Могло ли быть иначе, будь мне известно в день первого убийства, что за ним последуют другие? Пошел ли бы я в полицию, невзирая на риск для собственного будущего? Не знаю. Конечно, тот факт, что убийства продолжились, глубоко меня потряс. И все же я размышлял так: смогу ли чем-то помочь расследованию, если явлюсь в полицию здесь, в Индии, со всего лишь общим описанием убийцы? Да и вскройся правда о том, что я так и стоял в ту ночь, съежившись у стены, и ничего не сделал, мне неизбежно пришлось бы покинуть службу.
     В общем, я снова уступил целесообразности и продолжил хранить молчание.
     Относительно личности Джека Потрошителя ходила масса слухов. Было высказано предположение, что, по всей видимости, это субъект, обладающий определенными познаниями в области медицины. Некоторые продвигали теорию, что в его жилах, возможно, течет королевская кровь. Что Потрошитель — человек грамотный, было ясно по тем насмешливым письмам, которые он писал властям. Это уж точно был не какой-нибудь невежественный безумец из трущоб. Если полиция арестует какого-нибудь подозреваемого, и дело дойдет до суда, смогу ли я найти в себе смелость явиться туда, чтобы подтвердить его вину или невиновность? Я старался об этом не думать.
     Но затем убийства прекратились. Естественно, я ощутил громадное облегчение. И, как миллионы других англичан, задавался вопросом: но по какой причине? Из-за того, что Потрошитель и сам умер? Может, даже убил себя? Или, может, был отправлен в какую-нибудь психушку людьми, которые даже не догадывались о том, что он и есть Джек Потрошитель?
     Тогда, в конце девятнадцатого века, мы только начинали раскрывать порочные импульсы разума, которые толкают человека на совершение тех или иных поступков. А что, если Джек сам вдруг — совершенно внезапно — пробудился от гнусности своих деяний? Что, если теперь он где-нибудь прячется — жалкий, надломленный человек, вынужденный бороться с безумием и угрызениями совести?
     Да, примерно такими и были мои размышления, а между тем проходили месяцы, годы. Я же, насколько это вообще было возможно, старался не позволять мыслям о Джеке Потрошителе прокрасться в мой разум.
     
     Жизнь на границе была для молодого офицера весьма захватывающей, хотя случались и длительные периоды невыносимой скуки, в которые я позволял себе поваляться на койке в казарме за чтением старых, читанных-перечитанных экземпляров газет и журналов, доставлявшихся к нам пароходом из Англии.
     Больше всего мне был по душе журнал “Стрэнд”. Я читал статьи, рассказы, приключенческие романы и повести, с удивлением для себя самого находя в них какое-то особое очарование, и лишь какое-то время спустя осознал, что меня притягивают к этим страницам не сами по себе истории, а относящиеся к ним иллюстрации. Полагаю, будь журнал проиллюстрирован фотографиями, я сразу же понял бы, что именно привлекает мое внимание. Но в “Стрэнде” печатались исключительно штриховые рисунки, и художнику, сколь бы он ни был талантливым и способным, не всегда удавалось стопроцентно точное воспроизведение образов. Но в этих рисунках все равно тут и там скрывались подсказки, и как только они сошлись воедино, я с удивлением и ужасом обнаружил, что вижу перед собой черты ни кого иного, как Джека Потрошителя собственной персоной.
     Сначала я решил, что глаза и разум меня обманывают. Не могло ли быть так, что моя одержимость Джеком, подстегиваемая чувством вины, каким-то образом перенеслась на страницы журнала? Этот человек, этот Джек Потрошитель, носил имя, известное в англоязычном мире чуть ли не каждому.
     Я внимательно пересмотрел десятки, сотни иллюстраций, и мало-помалу в мозгу у меня зародились сомнения: а действительно ли этот человек — Джек Потрошитель? Или я схожу с ума? Я должен был это выяснить. Должен был увидеть этого человека снова, чтобы знать уж наверняка.
     
     Я ушел в давно положенный мне отпуск и отплыл в Англию. Казавшееся бесконечным путешествие, наконец, завершилось, и я сошел на берег. Зарегистрировался в гостинице, оставил багаж в номере и взял двухколесный экипаж.
     Да, я знал, где смогу найти Джека Потрошителя, если он действительно Джек Потрошитель. Знал даже его адрес.
     Когда кэб прибыл в пункт назначения, меня снова охватили сомнения. Я приказал извозчику проехать чуть дальше и остановиться у обочины через пару домов. Еще час назад я был намерен отважно постучать в дверь, попросить провести меня к нему, но на этом моя прыть и заканчивалась — что за этим последует, я не знал.
     Если он действительно Джек Потрошитель, хватило ли бы мне смелости заявить ему об этом в лицо? Сказать ему, что я немедленно пойду в полицию и расскажу обо всем, что видел? Или, быть может, куда мудрее — после того, как я убедился бы в мысли, что он и есть Джек Потрошитель — всего-навсего изобразить смущение и заявить, что я, вероятно, ошибся адресом, что искал кое-кого другого. Но следовало ли бы мне пойти в полицию затем?
     Я промокнул лоб носовым платком.
     Какие у меня есть реальные доказательства того, что он — Потрошитель? Да вообще никаких. Мое слово против его — и только. Конечно, он отрицал бы вину. Да и кто бы поверил, что он способен совершить такое? Все закончилось бы тем, что меня объявили сумасшедшим, ибо только безумец посмел бы обвинять подобного человека в столь гнусном преступлении.
     Предположим, всего лишь предположим, что по какой-то абсурдной причине он все же решил бы признаться. Может, он даже надеется на то, что все вскроется? Разве — для его извращенного ума — это не стало бы величайшим триумфом его карьеры убийцы? Открыться перед всем миром и, сделав это, разрушить, обратить в пыль свою репутацию человека, который…
     Я снова промокнул лоб платком.
     Может, мне следует хотя бы послать в полицию анонимное письмо? Но что это даст? Жалкое, ничем не подкрепленное обвинение, да еще такое, за которое никто не готов ответить. Да и потом, чего я добьюсь, раскрыв личность Джека Потрошителя теперь? В конце концов, убивать он уже прекратил. Его жертвы мертвы и давно похоронены. Ничто не вернет их к жизни.
     Да, Джек Потрошитель прекратил убивать, и я знал, почему.
     Он остановился потому, что нашел для себя новый вызов. Убийства, увечья перестали представлять для него интерес. Оказалось, перехитрить полицию не так уж и сложно. Продолжи он убивать, это стало бы всего лишь повторением того, что уже удалось. Да и всегда существует возможность оказаться постыдно задержанным каким-нибудь никчемным раздолбаем, случайно забредшим на место преступления.
     Нет, убийства — это faits accomplis[2], как говорят французы. С ними покончено. Они уже в прошлом. Теперь он вовлечен в новую игру. Такую, от которой можно получать удовольствие, наслаждение, кайф день за днем, год за годом. Которая является для него продолжающимся, непрерывным вызовом.
     И поэтому он умышленно сблизился с…
     
     Я снова взглянул на окна второго этажа. Есть ли сейчас кто-нибудь дома? Не наблюдает ли за мной из-за тех занавесок высокий худощавый мужчина, ежедневно наполняющий свою гнутую глиняную трубку черным табаком из персидской туфли? Парадная дверь дома открылась, на крыльцо вышла полная женщина средних лет и начала выбивать пыль из коврика.
     Позади меня остановился кэб, и пассажир ступил на мостовую.
     Сердце молотом застучало у меня в груди: я узнал его.
     Да! Из кэба выбрался Джек Потрошитель собственной персоной!
     Насчет этого не могло быть ни малейших сомнений. Это был тот самый мужчина, которого я видел в ту ужасную ночь.
     Джек расплатился с извозчиком, взглянул на окна своего жилища, и по губам его пробежала легкая улыбка. Затем он подхватил свой черный кожаный чемоданчик, кивнул женщине и вошел в дом 221Б по Бейкер-стрит, где наверху, в их общей квартире, его поджидал друг, тот самый великий детектив.
     Да, я знаю, кто он — Джек Потрошитель — но никому этого не открою.
     Я приказал кебмену отвезти меня обратно в гостиницу.  1^sted: EQMM, Jan 27th 1982 ■ Перевод: Л. Самуйлов ■ Публикация на форуме: 13.04.2023 г.
• ×

ПОДРОБНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ВО ВКЛАДКАХ

ПРИМЕЧАНИЯ

• ↑ [1]. Тачдаун — один из способов набора очков в американском футболе.

• ↑ [2]. Свершившийся факт (фр.)

[Роджер Шерингэм]

И, на самом деле, версия довольно очевидная, сама напрашивается, если делать пастиш на этих сыщика и преступника. Я бы не удивился, если и Слейдек тут не первый.

[Виктор]

Отличная, оригинальная и курьёзная версия определения личности Джека-Потрошителя.

На самом деле не очень оригинальная. Ещё раньше подобную версию предложил Джон Слейдек.

Слейдека не читал, поэтому для меня эта версия стала оригинальной.
Но зато читал роман Линдси Фэй "Прах и тень". Там тоже интересная версия личности Джека-Поторошителя.

Добавлено спустя 2 минуты 9 секунд:

И, на самом деле, версия довольно очевидная, сама напрашивается, если делать пастиш на этих сыщика и преступника. Я бы не удивился, если и Слейдек тут не первый.

К середине прочтения рассказа Джека Ритчи я уже стал было "грешить" на самого Шерлока.
Хотя "познания в медицине" тоже наводят на мысль о версии Ритчи.

[afanasev]

Установление личности

Сама версия интересная, но Слейдек намного интересней её представил, коротко и совершенно неожиданно. А тут долго автор подводит к тому, что уже и так понятно, после упоминания журнала.