‘Убийство в поместье’ ｢антология｣

[Клуб любителей детектива]

░У░Б░И░Й░С░Т░В░О░ ░В░ ░П░О░М░Е░С░Т░Ь░Е░  О Р И Г И Н А Л Ь Н О Е  Н А З В А Н И Е: MURDER AT THE MANOR  Р Е Д А К Т О Р: MARTIN EDWARDS  П Е Р В О Е  И З Д А Н И Е: February 2016 by The British Library  Ф О Р М А Т:  АНТОЛОГИЯ  © Переводы выполнены специально для форума ‘КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА’  ПЕРЕВОДЫ: Участники форума  РЕДАКТОР-КОРРЕКТОР: Ольга Белозовская  Данные о переводчиках, первой публикации и дате публикации на форуме во вкладке ‘рассказы’.    В Н И М А Н И Е !  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

• ATTENTION!
    Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
    Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• ПРЕДИСЛОВИЕ
    ‘Убийство в поместье’ — это антология рассказов, посвященных загадочным происшествиям в британских загородных домах. Зловещий особняк, расположенный в пустынной местности, создает жуткий фон для темных дел, например, в ‘Медных буках’ Артура Конан Дойля и ‘Колодце’ У. У. Джейкобса. А загородная вечеринка с самым разнообразным составом гостей обеспечивает идеальный ‘замкнутый круг’ подозреваемых при совершении преступления. Приятным примером является ‘Дальний выстрел’ Николаса Блейка, рассказ, написанный бывшим коммунистом, который впоследствии стал поэтом-лауреатом Соединенного Королевства.
  
  Сегодня энтузиазм вокруг криминальных историй про загородные дома остается столь же сильным, как и прежде. Стали чрезвычайно популярными вечера и выходные в загородных отелях, посвященные убийствам, и процветающая индустрия предлагает интерактивные развлечения для гостей, желающих попробовать свои силы в роли сыщиков-любителей в подходящей обстановке. Их привлекательность отчасти вызвана ностальгией по исчезнувшему образу жизни, а отчасти удовольствием от попытки решить головоломку.

    В этом сборнике собраны рассказы, созданные на протяжении (навскидку) шестидесяти пяти лет, за которые британское общество и жизнь в загородных домах преобразились до неузнаваемости. ‘Джентльмены и профессионалы’, написанные шурином Конан Дойла ‘Вилли’ Хорнунгом, напоминают о, казалось бы, благородном и спокойном времени, когда представители аристократии устраивали матчи по крикету в своих загородных поместьях. Но, как обычно в криминальной литературе, все не так, как кажется; Э. Дж. Раффлз, очаровательный джентльмен и одаренный игрок в крикет, также является вором, обожающим бриллианты и сапфиры.
  
  Некоторые из рассказов, включенных в эту антологию, были написаны до или после Золотого века детектива между двумя мировыми войнами, но Золотой век хорошо здесь представлен, и на то есть веская причина — он дал многие из лучших образцов этого жанра. Среди известных сыщиков, впервые расследовавших преступления именно в загородном доме, были Эркюль Пуаро (‘Таинственное происшествие в Стайлз’), Альберт Кэмпион (‘Преступление в Блэк Дадли’), миссис Брэдли (‘Быстрая смерть’) и Родерик Аллейн (‘Игра в убийство’).
  
  Лишь немногие из авторов детективов не только писали книги, действие которых происходило в загородных домах, но и сами владели такими домами. Самым известным из этих загородных поместий является Гринуэй в Девоне, дом, купленный Агатой Кристи и ее мужем в 1938 году, ныне чрезвычайно популярный у туристов объект, находящийся на попечении Национального фонда. Кристи не раз использовала Гринуэй в качестве декорации для своих сюжетов, превратив его в поместье Нэссе в ‘Конце человеческой глупости’, относительно позднем (1956 г.) примере классического детектива о загородном доме. Марджери Аллингем и ее муж Пип Янгмен Картер жили в особняке Д'Арси в Толлешант-д'Арси в Эссексе с 1935 года. Дом в георгианском стиле, все еще находящийся в частных руках, теперь украшен синей табличкой в ​​память о его связи с Аллингем, а сюда вошла одна из созданных ей аккуратных детективных загадок про загородный дом.
Энтони Беркли Кокс, писавший как Энтони Беркли и Фрэнсис Айлс, также приобрёл загородное поместье в Девоне — Линтон-Хиллз. Он задействовал его в качестве декораций для детективного романа ‘Второй выстрел’, опубликованного в 1930 году. Карта на форзацах книги, в соответствии с модой того времени, изображала поместье ‘Минтон Дипс’ в мельчайших деталях, определяя ‘предполагаемое расположение’ главных подозреваемых. Рассказ Беркли из этого сборника, ‘Тайна перелеска Хорна’, куда менее известен, но имеет некоторые общие черты со ‘Вторым выстрелом’. Яркий пример традиционного детектива, он предлагает искусно созданную задачу с исчезающими трупами.

    Жизнь на разных (во всех смыслах) этажах загородной усадьбы обеспечивает, когда произошло убийство, потенциальных подозреваемых среди прислуги. ‘Убийца-дворецкий’ превратился в клише, хотя на самом деле это решение редко встречается в детективах Золотого века. Герберт Дженкинс использовал этот прием в одном из своих рассказов с участием сыщика Малкольма Сейджа, но в 1928 году американский романист С. С. Ван Дайн опубликовал ‘Двадцать правил для написания детективов’, которые сегодня кажутся одновременно забавными и абсурдными, не в последнюю очередь из-за их настойчивого утверждения, что ‘слуга не должен быть выбран автором в качестве виновного’. Слуги иногда становились подозреваемыми, а порой и жертвами, что, возможно, наиболее остро проявилось в ‘Кармане, полном ржи’ Кристи, где страшный конец ждал одну из бывших горничных мисс Марпл.
  
  Идея найти ‘тело в библиотеке’ загородного дома была еще одним постоянным сюжетным тропом жанра. Кристи развлекалась с ним в ‘Теле в библиотеке’, где труп был найден в Госсингтон-холле, принадлежащем друзьям мисс Марпл, полковнику Артуру Бэнтри и его жене Долли. Но в британском обществе происходили глубокие изменения, поскольку за войной последовала жесткая экономия в мирное время, а высокие налоги лишили многие семьи возможности держаться за старые дома, содержание которых стало ужасно дорогим. Вечеринки в загородных домах вышли из моды, и, хотя традиционные детективы продолжали писаться и развлекать читателя, авторы их не могли полностью игнорировать реальность. Масштабы потрясений очевидны в ещё одном романе о мисс Марпл, ‘Зеркало треснуло’, опубликованном через двадцать лет после ‘Тела в библиотеке’. Госсингтон-холл был продан и использовался как гостевой дом, разделенный на квартиры, выкупленный государством и, наконец, превратившийся в игрушку богатой дамы — многомужней кинозвезды. Ее окружение представляет собой ‘замкнутый круг’ подозреваемых, соответствующих 1960-м годам.
    Тропы классического детектива делают этот жанр удобной мишенью для юмористов, и я был рад включить сюда одну из лучших пародий на убийство в загородном доме, ‘Убийство в Тауэрс’. Среди других авторов — такие выдающиеся писатели, как Г. К. Честертон и одаренный Джеймс Хилтон, прославившийся как автор ‘Прощайте, мистер Чипс’ и создатель ‘Шангри-Ла’, чьи попытки написать детектив были, к сожалению, нечастыми. В ‘Убийство в поместье’ также вошли малоизвестные рассказы таких авторов, как Дж. Дж. Белл и Майкл Гилберт. Читатели могут не тосковать по дням вечеринок в загородных домах — в конце концов, посещение их часто подвергало человека риску внезапной смерти или ареста и перспективы виселицы, — но я уверен, что они получат удовольствие от этих занимательных напоминаний об ушедшей эпохе.   1^sted: The British Library, Feb 2016 / © Мартин Эдвардс / Перевод: Роджер Шерингэм / Публикация на форуме: ??.05.2016 г.
• Д. ДОНОВАН “ЗАГАДКА ДЕДВУД−ХОЛЛА”
    Dick Donovan “The Problem of Dead Wood Hall”

  Предисловие | +

     Дик Донован (Dick Donovan) — это псевдонимом Джеймса Эдварда Престона Маддока (James Edward Preston Muddock; 1843–1934 гг.), журналиста и плодовитого автора детективов и романов ужасов. Писатель также использовал псевдоним “Джойс Эммерсон Престон Маддок” (Joyce Emmerson Preston Muddock).
     Две дочери Маддока позже стали знаменитостями. Дороти была олимпийской чемпионкой по фигурному катанию. Она вышла замуж за Герберта Гриноу-Смита (Herbert Greenough-Smith), легендарного редактора журнала Strand Magazine, который всячески поддерживал Конан Дойла. Вторая дочь, Эванджелина, которая, как и ее отец, предпочитала псевдонимы, выбрала себе имя на итальянский манер: “Ева Мудоччи”. Прекрасная скрипачка, она стала музой знаменитого норвежского живописца и графика Эдварда Мунка; а его литография с изображением Эванджелины, в свою очередь, вдохновила другого знаменитого художника, американца Энди Уорхола на создание гравюры.
     Сначала “Диком Донованом” звали вымышленного частного сыщика, но по мере того, как популярность этого персонажа росла, Маддок сам начал писать под этим псевдонимом. Подобная уловка позже была использована для длинной серии рассказов “Nick Charles”. Также можно вспомнить двух знаменитых кузенов-американцев, которые под псевдонимом “Эллери Квин” писали о талантливом детективе с точно таким же именем.
     “Загадка Дедвуд-Холла” — один из самых запоминающихся рассказов Донована, и хотя писатель в плане литературного стиля не мог сравниться с Конан Дойлом, особенности его рассказа помогают объяснить, почему этот невероятно трудолюбивый автор на короткое время стал почти таким же популярным, как и создатель Холмса.

     “Таинственное происшествие в Чешире”. Под таким заголовком несколько лет назад во всех утренних газетах были напечатаны статьи, в которых особое внимание уделялось следующим деталям.
     Джентльмен с довольно необычным именем Тускан Трэнклер проживал в живописном старинном поместье, известном как Дедвуд-Холл и расположенном в одном из самых красивых и уединенных уголков графства Чешир, в окрестностях тихого городка Натсфорд. Мистер Трэнклер организовал в своем особняке званый обед. На обеде присутствовал мистер Мэнвил Чарнворт, окружной судья и богатый землевладелец. Было известно, что вскоре после того, как дамы удалились из-за стола, мистер Чарнворт поднялся со своего места и вышел во двор, сказав, что хочет немного подышать свежим воздухом. Он курил сигару и был в прекрасном расположении духа. Судья, по своему обыкновению, выпил довольно много вина, но благодаря отменному здоровью оставался практически трезв. Прошел час, однако мистер Чарнворт так и не вернулся к столу. Это ни у кого не вызвало тревоги, поскольку было решено, что судья, вероятно, присоединился к дамам: он был, что называется, “дамским угодником” и предпочитал общество женщин обществу мужчин. Переполох начался немного позже, когда Чарнворт был найден в кустах, лежавшим на спине и без сознания. Немедленно вызвали медицинскую помощь, и приехавший врач высказал мнение, что несчастного джентльмена поразил апоплексический удар. Однако впоследствии медики были вынуждены изменить эту точку зрения, поскольку наблюдавшиеся симптомы указывали на то, что имела место некая форма отравления, хотя тип яда определить не удалось. Через некоторое время Чарнворт пришел в сознание, но не смог дать никакой информацию о причине своего беспамятства. Он казался ошеломленным, сбитым с толку и, очевидно, испытывал сильную боль. Потом его конечности стали опухать и раздулись до огромных размеров; под глазами появились темные круги, щеки ввалились, губы почернели, и, наконец, началось омертвение кожных покровов. Все, что можно было сделать для облегчения страданий несчастного, было сделано, но без каких-либо результатов. После шести часов мучений Чарнворт скончался в пароксизме бредового безумия, во время которого его приходилось удерживать в постели нескольким дюжим мужчинам.
     Вскрытие, которое в данном случае было обязательным, выявило любопытный факт: кровь в теле покойного стала чересчур жидкой, с выраженным пурпурным оттенком, и приобрела слабый и довольно странный запах, который невозможно было идентифицировать. Все органы были заполнены кровью, а ткани имели признаки быстрого разложения. Фактически труп разложился уже через двенадцать часов после смерти. Врачи, занимавшиеся этим делом, были сильно озадачены и не могли определить точную причину смерти. Покойный был весьма здоровым человеком; у него не было никаких хронических заболеваний. В общем, все указывало на отравление. Было также отмечено, что на шее покойного, с левой стороны, имелась крошечная царапина слегка багрового оттенка, которая могла быть оставлена небольшим остро заточенным инструментом. Все внутренности были изъяты для дальнейшего анализа, а тело довольно быстро захоронено (примерно через тридцать часов после смерти).
     Результат анализа органов подтвердил, что несчастный джентльмен умер от попадания в кровь какого-то очень сильного и весьма действенного яда. В том, что это было отравление крови, сомнений практически не оставалось, но научные методы того времени еще не были способны дать ответ, что это был за яд и как он попал в организм. Насколько удалось установить, не было никаких оснований подозревать насильственные действия, и еще меньше причин говорить о самоубийстве. Таким образом, дело вошло в разряд таинственных загадок, и в ходе коронерского дознания присяжным пришлось вынести открытый вердикт. Таковы были подробности, которые стали известны общественности после смерти мистера Чарнворта. И, по общему мнению, это дело было чем-то большим, нежели просто “чудом девяти дней”[1]. Во всяком случае в самом Чешире оно стало немалой сенсацией. Но, поскольку никакой новой информации не поступало, интерес быстро начал угасать, и вскоре дело перешло в категорию забытых вещей.
     
     Два года спустя мистер Фердинанд Трэнклер, старший сын Тускана Трэнклера, в сопровождении большой компании участвовал в однодневной охоте в лесу Мере-Форест. Это был молодой человек, примерно двадцати пяти лет от роду. Он отличался отменным здоровьем и за всю свою жизнь практически не болел. Он слыл душой общества, имел немало друзей и собирался жениться на очаровательной молодой леди, семья которой, будучи одной из самых старинных в Чешире, владела обширными землями и дорогой недвижимостью. Так что, перспективы Фердинанда Трэнклера казались совершенно ясными, а счастье обещало быть долгим и безоблачным.
     Охотники разделились на три группы, каждая из которых должна была охотиться в определенной части леса. Потом — во второй половине дня — все намеревались встретиться в заранее оговоренном месте, чтобы перекусить.
     Некоторое время Фердинанд Трэнклер и его товарищи держались вместе, но в конце концов разбрелись по зарослям. Когда в назначенный час все собрались на поляне, выбранной для пикника, Трэнклера среди охотников не оказалось. Отсутствие молодого человека ни у кого не вызвало тревоги, поскольку все думали, что он вот-вот появится. Трэнклер неплохо знал лес и, по-видимому, просто зашел в дебри дальше, чем другие. Однако к тому времени, когда трапеза была закончена, он так и не появился. Вот тут-то его друзья начали беспокоиться, и появились смутные предположения, что, возможно, произошел несчастный случай. Предположения постепенно перешли в уверенность, и сразу же были организованы спасательные группы, отправившиеся на поиски пропавшего молодого человека. Ведь столь длительное его отсутствие можно было объяснить только какой-то бедой. Считалось крайне маловероятным, что Фердинанд будет так невежлив, что покинет лес, не предупредив своих друзей. Поиски продолжались два часа. Безрезультатно. Потом стемнело, и всем стало ясно, что розыски придется отложить до следующего дня. Однако некоторые, наиболее упорные охотники продолжали искать, и им посчастливилось наткнуться на Трэнклера, лежавшего на земле и почти полностью скрытого зарослями наполовину увядшего папоротника. Молодой человек лежал возле небольшого ручья, протекавшего рядом с бревенчатой и крытой сосновыми ветками хижиной лесничего. Трэнклер был мертв, и его вид заставил охотников в ужасе отпрянуть. Почерневшее лицо; раздутое тело, конечности которого, казалось, увеличились вдвое по сравнению с их естественным размером.
     Среди участников охоты оказались два врача, которые, будучи поспешно вызваны к хижине лесничего, сразу приступили к осмотру. Они высказали предположение, что молодой человек был мертв уже в течение некоторого времени, но не смогли определить причину его смерти, поскольку на теле не было обнаружено никаких ран. Ружье Трэнклера лежало рядом с ним. Оба ствола были заряжены. Более того, внешний вид покойного совершенно не соответствовал смерти от огнестрельного ранения. Как же тогда он умер? Можно себе представить недоумение всех, кто знал этого молодого человека. Поползли слухи, что необычное состояние тела усопшего разительно напоминает состояние тела мистера Мэнвила Чарнворта, окружного судьи, который так загадочно скончался два года назад.
     Как только стало возможным, тело Фердинанда Трэнклера перевезли в Дедвуд-холл. Домочадцы были шокированы и пребывали в глубокой грусти. Естественно, пришлось провести вскрытие, чтобы попытаться выяснить причину смерти. Вскрытие показало, что все необычные аспекты, сопровождавшие смерть мистера Чарнворта, присутствовали и в этом случае. Кровь такого же пурпурного цвета; то же гангренозное состояние конечностей. Но, как и в случае с Чарнвортом, все органы Трэнклера были здоровы. У молодого человека не было никаких хронических заболеваний, которые могли бы стать причиной смерти. Таким образом, поскольку было совершенно очевидно, что смерть наступила не от естественных причин, было проведено коронерское расследование. И, хотя результаты медицинских изысканий однозначно показали, что молодой и находившийся в полном здравии Трэнклер был убит каким-то мощным и действенным средством, ни у кого не хватило смелости предположить, что это было за средство, о котором осталось известным только то, что оно вызывает сильнейшее заражение крови. Таким образом, расследование зашло в тупик. Не было представлено ни одного доказательства, на основе которого можно было бы сделать заявление о том, что тот или иной человек был ответственен за смерть Фердинанда Трэнклера.
     Как было известно, при вскрытии тела мистера Чарнворта на левой стороне его шеи была обнаружена крошечная царапина слегка багрового оттенка. Но она была настолько мала и незначительна, что при попытке ответить на вопрос о причине смерти Чарнворта ее не приняли во внимание. Осматривая тело мистера Трэнклера, врачи поинтересовались, нет ли у него похожей царапины, и, к своему удивлению, они действительно обнаружили необычную отметину с левой стороны шеи, прямо под ухом покойного. Это была небольшая ссадина длиной около дюйма. Кожу как будто царапнули булавкой, и она была бледно-лилового цвета, как выцветшая татуировка на коже моряка. Сходство этой царапины с той, что была отмечена на теле мистера Чарнворта, неизбежно вызвало обсуждение среди врачей, хотя они и не смогли прийти к какому-то определенному заключению относительно этого обстоятельства. Один эксперт высказал мнение, что, возможно, это был укус насекомого или змеи. Но эта теория не обрела сторонников, поскольку было известно, что мистер Чарнворт умер в саду своего друга. А в Англии не водится насекомых или змей, способных убить человека так, как были убиты эти двое мужчин. Таким образом, дело о гибели мистера Трэнклера тоже зашло в тупик, а присяжные в ходе коронерского дознания были вынуждены снова вынести открытый вердикт.
     “Не имеется никаких подтвержденных фактов, позволяющих установить причину смерти”.
     Вердикт, разумеется, никого не удовлетворил, но что тут было поделать? Ничто не указывало на насильственные действия в отношении Чарнворта и Трэнклера, как не было и разумных объяснений странных обстоятельств их гибели. Оба мужчины, по-видимому, умерли по одной и той же причине; но какова была эта причина, никому определить так и не удалось.
     
     Друзья и родственники Фердинанда Трэнклера искренне горевали, ведь молодой человек погиб в расцвете лет, да еще так странно и необъяснимо. Если бы он вдруг заболел, лежал бы дома и умер в своей постели, даже при тех же симптомах и болезненных проявлениях, тайна не была бы столь интригующей. Но как Чарнворт скончался в саду, будучи приглашенным в гости на званый обед, так и молодой Трэнклер погиб в лесу, когда отправился с друзьями на охоту. Два человека умерли, имея схожие признаки посмертного состояния. И обе смерти были разделены периодом в два года. На первый взгляд казалось невозможным, что это простое совпадение.
     Из вышесказанного можно сделать вывод, что в этой двойной трагедии были все элементы хорошей романтической истории, рассчитанной на то, чтобы до высшей степени возбудить общественное любопытство. Друзья и родственники обоих покойных джентльменов придерживались мнения, что дело нельзя прекращать, несмотря на вердикт присяжных. Очевидно, необходимо было проводить дальнейшее расследование. Конечно, местная полиция сделала немало; но требовалось нечто большее — так думали друзья и родственники. И вот мне предложили отправиться в Дедвуд-Холл в надежде на то, что я, приложив все мое мастерство и все мои умения, сумею приоткрыть завесу тайны.
     
     Дедвуд-Холл оказался любопытным местом; достаточно мрачным и вполне подходящим для какой-либо трагичной истории. Это был огромный особняк, обшитый по фасаду массивными бревнами, что характерно для многих старинных чеширских поместий. Дом был построен на возвышенности, с которой открывался прекрасный панорамный вид на холмы Дербишира[2]. Откуда появилось название “Дедвуд-Холл”, никто, казалось, точно не знал. Существовала легенда, что первоначально поместье называлось по-другому и не столь зловеще[3], но со временем что-то, видимо, поменялось. Семейство Трэнклеров купило особняк с прилегающей обширной территорией около тридцати лет назад.
     Мне подробно рассказали об обстоятельствах смерти обоих джентльменов, познакомили с результатами вскрытия и перечислили шаги, которые были предприняты полицией. В ходе дальнейшего расследования я выяснил: полиция, несмотря на все странности, связанные с этим делом, твердо придерживалась мнения, что гибель двоих мужчин была вызвана естественными причинами, и что сходство внешнего вида их тел после смерти было простым совпадением. Суперинтендант окружной полиции, занимавшийся этим делом, был крайне раздражен; ибо, по его словам, по графству бродили всевозможные нелепые слухи и выдвигались такие абсурдные теории, что их постеснялся бы озвучивать даже школьник начальных классов.
     — Люди часто теряют голову и в делах такого рода выставляют себя полными дураками, — сказал суперинтендант. — Но при этом они обвиняют полицию в глупости и невежестве. Они как будто думают, что мы наделены сверхчеловеческими способностями и не можем совершать никаких ошибок. Но, вообще-то, в данном конкретном случае виноваты медики. Они столкнулись с каким-то новым заболеванием, о котором им ничего не известно, и, чтобы скрыть свою неосведомленность, сразу подняли крик о “насильственных действиях”.
     — А вы, следовательно, придерживаетесь мнения, что и мистер Чарнворт, и мистер Трэнклер скончались от некой болезни, — заметил я.
     — Несомненно. Такова моя точка зрения.
     — Тогда как вы объясните скорость наступления смерти в каждом из этих случаев и сходство во внешнем виде мертвых тел?
     — Не мое дело объяснять. Это работа врачей, а не полиции. Если медики не могут этого объяснить, то можно ли ожидать, что это сделаю я? Знаю только одно: я отрядил на это дело нескольких своих лучших парней, и они не смогли найти ничего, что указывало бы на насильственную смерть
     — И это абсолютно убеждает вас в том, что не было никаких насильственных действий?
     — Абсолютно.
     — Полагаю, вы были лично знакомы с обоими джентльменами? Что за человек был мистер Чарнворт?
     — Не могу сказать, что он отличался какими-то особыми достоинствами. В качестве судьи он совершил немало грубых ошибок; но так поступают многие судьи. Видите ли, в судейское кресло порой сажают людей, которые годятся на эту роль не больше, чем вы, сэр. Обычно это вопрос влияния. Мистер Чарнворт был не хуже и не лучше многих других.
     — Что можете сказать о его частной жизни?
     — Ах, вот вы о чем, — отозвался суперинтендант, и на его губах заиграла улыбка. — Видите ли, мистер Чарнворт был холостяком.
     — Как и тысячи других мужчин, — заметил я. — Однако в нашей стране холостяцкая жизнь не считается чем-то предосудительным.
     — Вы правы. Но поговаривают, что причина, по которой мистер Чарнворт не женился, заключалась в том, что он... не хотел иметь всего лишь одну жену.
     — То есть, вы хотите сказать, что он просто любил женщин? Был дамским угодником?
     — Думаю, можно дать и такое определение.
     Суперинтендант многозначительно поднял брови и добавил:
     — Я слышал о Чарнворте несколько довольно странных историй.
     — Что это были за истории? — спросил я, полагая, что ответ на мой вопрос поможет мне лучше ориентироваться в ситуации.
     — Я-то не придаю им большого значения, — сказал суперинтендант с извиняющейся интонацией, — но дело в том, что о мистере Чарнворте упоминали в связи с каким-то светским скандалом.
     — Какова была природа скандала?
     — Имейте в виду, я говорю только о том, что слышал, — предупредил полицейский. — Мистеру Чарнворту, без сомнения, нравился легкий флирт. Как и всем нормальным мужчинам. Но он был джентльменом и судьей, поэтому у меня нет права говорить о нем то, чему я не был свидетелем лично.
     — Джентльмен может быть судьей, а вот судьи не всегда бывают джентльменами, — заметил я.
     — Истинная правда. Однако мистер Чарнворт был джентльменом и отличался, кстати, большим великодушием. Он оказал мне немало добрых услуг.
     — Следовательно, сэр, по крайней мере в ваших глазах, он был безупречен?
     — Не буду заходить так далеко, — мягко отозвался суперинтендант. — Просто хочу быть справедливым.
     — Отдаю вам должное, — ответил я. — Но расскажите мне о скандале, про который вы упомянули. Вполне возможно, что это даст мне ключ к разгадке.
     — Я так не думаю. Однако расскажу. В Натсфорде жила юная леди по фамилии Дауни. Дочь покойного Джорджа Дауни, который в течение многих лет занимался мельничным бизнесом. Говорили, что Эстер Дауни была одной из самых красивых девушек в Чешире. Также ходили слухи, что она флиртовала одновременно и с Чарнвортом, и с Трэнклером.
     — Слухи ходили только об этом? — спросил я.
     — Нет, разговоров было гораздо больше. Но, как я вам уже сказал, я ничего не знаю наверняка и поэтому должен отказаться от любых домыслов, для которых не может быть лучшего основания, чем обычные сплетни.
     — Мисс Дауни до сих пор живет в Натсфорде?
     — Нет. Вскоре после смерти Чарнворта она таинственным образом исчезла.
     — И вы не знаете, где она?
     — Понятия не имею.
     
     Я понял, что от суперинтенданта больше ничего нельзя было добиться. Поэтому я оставил его и попросил разрешения поговорить с врачом, проводившим вскрытие обоих тел. Врач оказался немного снобом, считавшим себя очень умным, однако у меня сложилось впечатление, что медицинских познаний у него не больше, чем у любого практикующего сельского врача. У него не было ни одной сколько-нибудь значимой теории, которая могла бы объяснить смерть Чарнворта и Трэнклера. Он признался, что был крайне озадачен, поскольку в его практике никогда не было подобных случаев, и в его книгах ничего об этом не было написано.
     — Вы склонны думать, сэр, что смерть обоих мужчин была насильственной? — спросил я.
     — Нет, я так не считаю, — твердо ответил врач. — И я сказал об этом на дознании. Насильственная смерть означает, что имело место убийство, хладнокровное и преднамеренное, спланированное и осуществленное с дьявольской хитростью. Но если это было убийство, то как оно было совершено?
     — Если это было убийство? — многозначительно переспросил я. — Надеюсь, что позже я смогу ответить на этот вопрос.
     — Нет, я убежден, что это не было убийством, — возразил врач с самоуверенным видом. — Если человек застрелен, избит до смерти или отравлен, то тут есть на что опереться. Я не знаю таких ядов, которые нельзя было бы обнаружить. А ни в одном из органов не было обнаружено следов яда. За последние годы наука добилась огромных успехов, и я сомневаюсь, что в вопросе о ядах остались какие-то неясности. Во всяком случае, я смело могу утверждать, что Чарнворт и Трэнклер умерли не от яда.
     — Тогда что же их убило? — прямо спросил я.
     Врачу явно не понравился мой вопрос, и ответил он довольно грубо:
     — Почем мне знать? Если бы я мог назвать точную причину смерти, вердикт коронера был бы другим.
     — Стало быть, вы признаете, что решить проблему вы не в состоянии?
     — Честно говоря, да, — ответил врач после некоторой паузы. — В этом деле есть обстоятельства, которые я хотел бы прояснить. Это даже в интересах моей профессии, чтобы тайна, окружающая смерть Чарнворта и Трэнклера, была раскрыта. С этой целью я даже провел несколько экспериментов, но безуспешно.
     
     Моя беседа с этим джентльменом не продвинула дело вперед, а всего лишь показала, что медики были совершенно сбиты с толку, и, признаюсь, это меня нисколько не ободрило. Там, где врачи потерпели неудачу, мог ли я рассчитывать на успех? В отличие от меня, они видели трупы, исследовали оба тела, и все равно не смогли прийти к каким-либо значимым выводам. Все, на что я мог опираться, — это слухи; и при этом меня просили разгадать загадку, которая казалась неразрешимой. Однако, как я неоднократно заявлял в своих отчетах, кажущееся невозможным порой оказывается легко объяснимым, если в дело вступает разум, специально натренированный справляться со сложными проблемами.
     Побеседовав с мистером Тусканом Трэнклером, я понял, что он придерживался твердого убеждения в том, что имело место убийство, хотя и признавал, что крайне трудно (если вообще возможно) предположить, каким образом было совершено преступление. Если бы оба мужчины погибли одновременно или через небольшой промежуток времени, идея убийства казалась бы вполне логичной. Однако прошло два года; и, тем не менее, обе жертвы, очевидно, скончались по одной и той же причине. Следовательно, если это было убийство, то та же рука, что убила мистера Чарнворта, убила и мистера Трэнклера. От этого никуда было не деться; но тогда, естественно, возникал вопрос о мотиве. Допустим, оба убийства совершил один и тот же человек. Но был ли в каждом случае один и тот же мотив? Другой аспект дела, который представлялся мне важным, заключался в том, что преступление (если это было преступление) не было делом рук обыкновенного человека. Все указывало на то, что преступник в определенных отношениях был гением. И, более того, мотив, лежавший в основе этого преступления, вероятно, был очень силен. Возможно, он возник из-за какой-то ужасной обиды, горечь которой могла быть устранена только со смертью обидчика. Однако обе жертвы были убиты одним и тем же способом, хотя они никак не были связаны друг с другом. Разумно было предположить, что Чарнворт в качестве судьи мог нанести смертельное оскорбление кому-то, кто, доведя свою обиду до уровня мании, решил бы, что судья должен умереть. Эта теория имела право на существование, если рассматривать ее отдельно, но она теряла смысл при попытке связать ее с Трэнклером, если только молодой человек не сыграл какую-то важную роль в некоем судебном деле. Чтобы выяснить это, я навел точные справки, и получил надежные заверения в том, что никогда за всю свою жизнь молодой Трэнклер прямо или косвенно не способствовал судебному преследованию кого-либо. Таким образом, упомянутая выше теория рассыпалась в пух и прах. И, значит, если один и тот же человек убил обоих мужчин, то и мотивы в каждом случае были разными.
     Я совершенно ясно осознавал все трудности, стоящие на пути рационального объяснения, соответствовавшего теории об убийстве, причем убийстве, совершенном одной и той же рукой, и я видел, насколько необходимо было учитывать те пункты, которые я выдвинул, как факторы проблемы, и которые обязательно должны были быть отработаны. К тому же я придерживался своего первого впечатления и был достаточно уверен, что, если предположить, что Чарнворт и Трэнклер были убиты, то они были убиты одной и той же рукой. Надо признать, что этот вывод не потребовал больших умственных усилий. Однако странно, что почти все жители графства были против этой теории. Мистер Тускан Трэнклер очень хорошо отзывался о Чарнворте. Он считал его честным, добросовестным человеком и достаточно милосердным судьей. По своей натуре Чарнворт был бонвиваном; любил хорошую еду, хорошее вино и хорошую компанию. Его часто приглашали на званые обеды и другие общественные мероприятия, поскольку он считался блестящим рассказчиком, обладавшим бесконечным запасом колоритных шуток и анекдотов. Я уже говорил о том, что у дам Чарнворт пользовался особым расположением, поскольку был необычайно обходительным и галантным, что у большинства женщин вызывало восхищение. Судья был более чем вдвое старше молодого Трэнклера, которому на момент смерти исполнилось всего двадцать пять лет, тогда как Чарнворту было шестьдесят. Правда, мне сказали, что судья неплохо сохранился и выглядел гораздо моложе своих лет. Что касается юного Трэнклера, то все сходились во мнении, что это был образцовый молодой человек. Получив в раннем детстве домашнее образование, он потом окончил Манчестерскую среднюю школу. Трэнклер проявил несомненный талант к инженерному делу, но не стал заниматься этим всерьез, поскольку жил в достаточно богатой семье и имел хорошие перспективы, а его отец хотел, чтобы сын вел жизнь сельского джентльмена, занимался сельским хозяйством и следил за положением дел в семейном поместье. С девушкой, которая должна была стать его невестой, молодой Трэнклер был помолвлен шесть месяцев, а знал ее всего лишь год. Его преждевременная и загадочная смерть вызвала сильное горе в обеих семьях; а его будущая невеста получила такое серьезное нервное потрясение, что друзья были вынуждены увезти девушку за границу.
     
     Обладая набором всех этих фактов и деталей, я должен был приступить к работе и попытаться решить задачу, которую большинство людей, имевших отношение к этому делу, считали неразрешимой. Хочу извиниться за столь самоуверенные слова, поскольку на самом деле я был в затруднении. Нельзя было отрицать сложность проблемы. Тем не менее я чувствовал, что существуют пути и средства, которые могут привести к верному решению; и я принялся за дело так, как считал нужным. Прежде всего, я исходил из предположения, что оба мужчины были умышленно убиты одним и тем же человеком. Если это было не так, значит, они умерли от какой-то экзотической неизвестной болезни, поразившей их при некоторых сходных обстоятельствах; и совпадение этих обстоятельств в обоих случаях было крайне необычным явлением. Если бы это было верно, то была бы сформулирована патолого-медицинская проблема, которую должен был бы решать мир медицины, а я, выражаясь спортивным языком, был бы отстранен от участия в соревнованиях. Я также обнаружил, что, за немногими исключениями (исключением были мистер Трэнклер и его друзья), появилось довольно стойкое мнение, что, если уж местные светила не смогли добиться успеха в этом деле, то уж какой-то незнакомец точно не достигнет результата. Но, поскольку мой опыт приучил меня к такого рода вещам, на меня это никак не повлияло. С местными предрассудками и даже завистью всегда приходится считаться, поэтому нельзя быть тонкокожим. Я работал по собственным методикам, делал собственные умозаключения и, как эксперт в искусстве чтения человеческих характеров, рассуждал, исходя из иного набора предпосылок, нежели те, что используют безответственные болтуны, которые начинают кричать “Невозможно!”, как только на пути возникает первая трудность.
     
     Итак, сопоставив все факты по делу, я пришел к выводу, что проблема может быть решена, и в качестве первого шага, ведущего к этой цели, я отправился в Лондон, к немалому удивлению тех, кто заручился моими услугами. На их многочисленные вопросы я неизменно отвечал: “В столице я надеюсь найти ключ к решению”. Этот ответ только усиливал удивление, но позже я объясню, почему я пошел на этот шаг, который может показаться читателю достаточно необычным.
     После пятидневного отсутствия я вернулся в Чешир, и уже мог сказать следующее: “Если только это не чудо, то Чарнворт и Трэнклер, вне всякого сомнения, были убиты; и убиты одним и тем же человеком. Убиты настолько хитрым, дьявольским и относительно новым способом, что даже самый проницательный сыщик не мог бы стыдиться того, что оказался сбит с толку”. Естественно, у всех возникло сильное желание узнать причины моего заявления, но я понимал, что в интересах правосудия нельзя было допустить, чтобы эти причины получили огласку на данной стадии расследования.
     Следующим важным шагом стала попытка выяснить, что произошло с мисс Дауни, красавицей из Натсфорда, с которой, по слухам, флиртовал Чарнворт. В этом вопросе я, опять же, считал важным сохранять секретность.
     Эстер Дауни было около двадцати семи лет. Она была сиротой и, как полагали, родилась в Маклсфилде, откуда были родом и ее родители. Призванием ее отца было мельничное дело. Он поселился в Натсфорде примерно за пятнадцать лет до того периода, о котором я рассказываю, и уже пять лет как скончался. Об этой семье мало что было известно, но считалось, что у супругов были и другие дети. К Эстер Дауни не испытывали добрых чувств, и, очевидно, в основе этого лежала ревность. Многие юноши теряли из-за нее голову, и все девушки Натсфорда были снедаемы завистью. Говорили, что Эстер “заносчивая”, “чванливая”, “бессердечная” кокетка и тому подобное. Однако те, кто ее хорошо знал, считали Эстер приятной девушкой и, по общему признанию, довольно симпатичной. В течение многих лет она жила с престарелой тетушкой, которая имела репутацию угрюмой и несколько эксцентричной женщины. Девушке приходилось существовать на немногим более пятидесяти фунтов в год, получаемых от небольшого состояния, оставленного ей отцом; и они с тетей проживали в коттедже на окраине Натсфорда. Эстер слыла довольно замкнутой девушкой и мало общалась с местными жителями. Этого было достаточно, чтобы по отношению к ней возникла определенная предвзятость. А поскольку она нередко уезжала из дома на три-четыре недели, никто не счел необычным, когда вскоре после смерти Трэнклера она уехала. Никто не знал, куда она направилась. Справедливости ради я должен заявить, что ни один человек не высказал ни единого подозрения против девушки; никто не думал, что прямо или как-то косвенно она могла быть связана со смертью Чарнворта или Трэнклера. Тетю, вдову по фамилии Хислоп, нельзя было назвать приятной женщиной ни по внешности, ни по манерам. Мне очень хотелось выяснить, была ли хоть доля правды в слухах о том, что мисс Дауни флиртовала с мистером Чарнвортом. Если бы это было правдой, то данное обстоятельство могло дать мне ключ, который привел бы меня к окончательной разгадке тайны. Мне пришлось говорить с миссис Хислоп с большой осторожностью, так как она с неодобрением и даже возмущением реагировала на любые расспросы по поводу ее личных и семейных дел. Миссис Хислоп произвела на меня впечатление прямодушной женщины, и было совершенно очевидно, что она очень сильно привязана к своей племяннице Эстер. Воспользовавшись этим фактом, я сумел ее разговорить. Я сказал, что люди в графстве начинают говорить об Эстер недобрые слова, и что ради благополучия девушки было бы лучше, если бы сведения о ней и ее перемещениях не составляли бы никакой тайны.
     Пожилая леди разволновалась и заявила, что ее ни на йоту не волнует, что там говорит “простая чернь”. Ее племянница выше всех этих пересудов; а к тем, кто “плохо отзывается об Эстер, следовало бы применить всю силу закона”.
     — Есть одна вещь, миссис Хислоп, — заметил я, — с которой хотелось бы покончить раз и навсегда. Ходят упорные слухи, что ваша племянница и покойный мистер Чарнворт находились в близких отношениях, что, мягко говоря, если это правда, было весьма неразумно для девушки в ее положении.
     — Те, кто такое говорит, — воскликнула старушка, — похожи на гадюк, брызжущих ядом. Мистер Чарнворт честно ухаживал за Эстер и заставил ее поверить, что он на ней женится. Правда, ему приходилось действовать тайно. Ведь если бы стало известно, что такой джентльмен, как мистер Чарнворт, ухаживает за девушкой в положении Эстер, дурных разговоров было бы намного больше.
     — Эстер действительно верила, что он был настроен серьезно?
     — Конечно, верила.
     — Почему их отношения были прерваны?
     — Потому что он умер.
     — То есть, миссис Хислоп, вы всерьез считаете, что, будь мистер Чарнворт жив, он женился бы на вашей племяннице?
     — Да, думаю, он бы так и сделал.
     — Он был у Эстер единственным ухажером?
     — Конечно же, нет. Раньше она встречалась с мужчиной по имени Джоб Пэнтон. Они даже были помолвлены и собирались пожениться, но он ей не очень нравился, и она его бросила ради мистера Чарнворта.
     — Она когда-нибудь флиртовала с молодым мистером Трэнклером?
     — Насчет флирта не знаю, но время от времени он сюда звонил, и иногда делал ей кое-какие подарки. Видите ли, Эстер — исключительная девушка, и я не удивляюсь, что она нравится джентльменам.
     — Именно так, — согласился я. — Красота одинаково привлекает и простого фермера, и утонченного лорда. Но вы должны понять, что в интересах Эстер ничего не скрывать. И я советовал бы ей вернуться, поскольку само ее присутствие здесь заставило бы сплетников прикусить языки. Кстати, где сейчас Эстер?
     — Она в Манчестере. Остановилась у своей двоюродной сестры по имени Джесси Тернер.
     — Джесси Тернер замужем?
     — О, да. Ну... то есть, она была замужем. Сейчас она вдова. И у нее двое маленьких детей. Она очень любит Эстер, которая часто к ней приезжает.
     
     Получив адрес Джесси Тернер, я оставил миссис Хислоп. У меня было предчувствие, что ключ к разгадке тайны где-то рядом. И уже через день или два я встретился с миссис Тернер, которая проживала в небольшом доме, расположенном на Тэмворт-стрит в Манчестере.
     Это была молодая женщина, не старше тридцати лет. На вид Джесси Тернер казалась грубоватой и даже вульгарной, с неприятно самоуверенными манерами. Тем больший контраст возникал между ней и ее двоюродной сестрой Эстер Дауни, которая была удивительно привлекательной и хорошенькой девушкой, с классической фигурой и обаятельным, по-детски непосредственным поведением. Досаду вызывал лишь недостаток у нее образования, что ярко проявлялось в те моменты, когда она начинала говорить. Ее резкий, немузыкальный голос сводил на нет всю ее привлекательность. Да и вообще, все, что она делала и о чем говорила, определенно свидетельствовало о том, что главным грехом Эстер Дауни было тщеславие.
     Я сразу же составил мнение и об этой девушке, и о ее двоюродной сестре. Эстер показалась мне глупой, самовлюбленной и легкомысленной, а ее кузина — хитрой, коварной и бессердечной.
     — Я хочу, мисс Дауни, — начал я, — чтобы вы правдиво рассказали мне о ваших связях: во-первых, с Джобом Пэнтоном; во-вторых, с мистером Чарнвортом; и в-третьих, с мистером Трэнклером.
     Моя просьба привела девушку в замешательство, поскольку я не сказал ей, в чем заключались мои функции, и, конечно же, она была не готова к такому разговору.
     — Почему я должна вам об этом рассказывать? — резко спросила она и сильно покраснела.
     — Поскольку вам известно, что и мистер Чарнворт, и мистер Трэнклер мертвы, — заметил я.
     — Да, я это знаю.
     — У вас есть какие-то соображения о том, что могло вызвать их смерть?
     — Ни малейших.
     — Вас удивит, если я вам скажу, что о вас ходят весьма неприятные разговоры?
     — Обо мне? — в изумлении воскликнула Эстер.
     — Да, о вас.
     — Почему?
     — Ну, во-первых, потому что вы исчезли из дома.
     Девушка всплеснула руками и внезапно побледнела. Потом она вдруг разразилась почти истерическими рыданиями.
     — Это просто ужасно, — бормотала она между всхлипываниями. — Я что, ничего не могу делать, не могу уезжать, когда захочу, без того, чтобы все эти злыдни не пытались меня очернить? Зачем они вообще лезут в чужие дела, которые их не касаются?
     — Так уж устроен мир, мисс Дауни, — ответил я, желая немного ее успокоить. — Нельзя быть слишком тонкокожим. Однако, возвращаясь к теме, мне кажется, вы поймете важность ответов на мои вопросы. Обстоятельства смерти Чарнворта и Трэнклера тщательно расследуются, и я уверен, что вам не хотелось бы, чтобы кто-то решил, будто вы утаиваете информацию, которая может оказаться ценной в интересах закона и правосудия.
     — Конечно же, нет, — промямлила Эстер, подавляя рыдания. — Но мне нечего вам сказать.
     — Вы ведь знали тех трех мужчин, о которых я упомянул?
     — Знала. Только Джоб Пэнтон — редкая дрянь. Я никогда не могла его выносить.
     — Однако он был вашим возлюбленным, не так ли?
     — Он ходил за мной, дурачился и твердил, что жить без меня не может.
     — И вы никогда не поощряли его ухаживаний?
     — Ну... любая девушка иногда может пошалить.
     — Значит, вы все-таки позволяли ему ухаживать за вами?
     — Называйте это так, если хотите, — Эстер тряхнула своей хорошенькой головкой. — Я действительно иногда с ним гуляла. Просто ради веселья. Понимаете, он был совсем не в моем вкусе.
     — В каком смысле?
     — Ну... нельзя же было ожидать, что я выйду замуж за лесничего?
     — Так он лесничий?
     — Да.
     — И на кого он служит?
     — На лорда Белмера.
     — Джоб был сильно разочарован, когда узнал, что вы не хотите иметь с ним ничего общего?
     — Не знаю. Я как-то об этом не думала, — ответила Эстер с кокетливой бессердечностью.
     — Вы флиртовали с мистером Трэнклером?
     — Нет, что вы. Он вел себя очень вежливо, и мы просто разговаривали, когда встречались.
     Этот ответ не был правдивым, в чем меня убедила невольная мимика девушки. Однако я ничем не выказал своего недоверия или сомнений. Никакой особой ценности в словах Эстер не было. Тем не менее на данный момент цель моего визита была достигнута, и поскольку мисс Дауни, по-видимому, была настроена против дальнейших расспросов, я подумал, что будет целесообразно нашу беседу на этом завершить. Но прежде чем это сделать, я сказал:
     — У меня к вам остался всего один вопрос, мисс Дауни. Однако прежде позволю себе заметить, что до этого момента вы, как мне кажется, не смогли верно оценить ситуацию и осознать серьезность положения, в котором оказались. Поэтому скажу определенно: двое мужчин — именитые джентльмены — с которыми вы, кажется, были хорошо знакомы и чье внимание к себе вы поощряли... Прошу вас, не смотрите на меня так сердито; я имею в виду именно то, что говорю. Повторяю, вы поощряли их внимание, иначе они не стали бы за вами ухаживать…
     В этот момент нервы мисс Дауни снова не выдержали. Она разразилась рыданиями, и, прижав платок к глазам, воскликнула с какой-то страстной горечью:
     — Что бы я ни делала, меня подвигла на это моя кузина Джесси Тернер. Она всегда говорила, что я поступаю глупо, если не стремлюсь к светским отношениям.
     — И поэтому вы последовали ее совету и всерьез решили, что могли бы составить партию мистеру Чарнворту. Однако, поскольку он умер, вы обратили свой взор на молодого Трэнклера.
     Эстер не ответила, но продолжала всхлипывать, прикрывшись носовым платком. Поэтому я продолжил:
     — И вот мой последний вопрос. Был ли кто-нибудь еще влюблен в вас так же сильно, как Джоб Пэнтон?
     — Меня любил мистер Чарнворт, — всхлипнула девушка.
     — Он просто флиртовал с вами, — устало ответил я.
     — Нет, он меня любил, — настаивала Эстер. — Он обещал на мне жениться.
     — И вы ему поверили?
     — Конечно.
     — А Трэнклер обещал на вас жениться?
     — Нет.
     — Тогда я повторю свой вопрос, но с добавлением имени мистера Чарнворта. Кроме него и Пэнтона, был ли кто-нибудь еще, кто ухаживал за вами в надежде, что вы станете его женой?
     — Нет... никого больше... не было, — пробормотала девушка прерывающимся голосом.
     
     Уходя, я чувствовал, что собрал достаточно много подсказок, хотя все их нужно было упорядочить и, скажем так, классифицировать. В этом случае подсказки, вероятно, дали бы мне ключ, который я искал. Одно было ясно: мисс Дауни оказалась слабовольной, легкомысленной, взбалмошной девицей, неспособной, как мне показалось, размышлять о чем-либо серьезно. Ее кузина Джесси Тернер была хитрой и коварной женщиной, и мисс Дауни, несомненно, находилась под ее влиянием. Однако из этого не следует, что у меня возникло подозрение, будто одна из этих двух женщин каким-либо образом была замешана в преступлении; а в том, что речь идет именно о преступлении, я был убежден. Трэнклер и Чарнворт были убиты. Но кем они были убиты, я пока не готов был сказать. Оба несчастных джентльмена, вне всякого сомнения, ухаживали за привлекательной девушкой. Этот факт сразу же наводил на вопрос, встречался ли Чарнворт с Эстер Дауни до того, как с ней познакомился Трэнклер? Если моя теория верна, то можно с полной уверенностью утверждать, что Чарнворт флиртовал с девушкой еще до Трэнклера. Понятно, что Трэнклер знал о мисс Дауни. Следует помнить, что в небольшом городке девушка, по-своему, была чем-то вроде местной знаменитости, и вряд ли молодой Трэнклер был не в курсе относительно некоторых местных сплетен, в которых фигурировала Эстер. Но также он должен был быть хорошо знаком и с Чарнвортом, имевшим в округе репутацию дамского угодника. Амурные похождения таких мужчин часто получают дурную славу. И даже если бы это было не так, вполне возможно, что, находясь в компании мужчин, Чарнворт обсуждал с ними мисс Дауни. И Трэнклер мог при этом присутствовать. Некоторые мужчины — в особенности такие, как Чарнворт, — очень любят хвастаться успехами у женщин, и Чарнворт, вероятно, даже гордился своей победой над местной красавицей. Конечно, все это — лишь простое теоретизирование. Но вскоре вы увидите, как оно согласуется с той версией, которую я разработал после долгих размышлений, тщательного взвешивания деталей и учета всех имевшихся доказательств.
     Собственно, было неважно, знал ли Трэнклер Эстер Дауни раньше или нет. И уже нетрудно было понять следующее: он начал ухаживать за ней только после гибели своего друга. Иначе с какой стати убийца Чарнворта стал бы ждать два года, прежде чем лишить жизни молодого Трэнклера? Из вышесказанного читатель поймет, как я рассуждал в то время. Во-первых, я определенно придерживался мнения, что оба мужчины были убиты. Во-вторых, в каждом случае убийство было результатом ревности. В-третьих, по логике вещей, убийца должен был быть отвергнутым поклонником. Это явно указывало бы на Джоба Пэнтона как на преступника, если предположить, что моя информация верна и у девушки не было другого воздыхателя. Но против этой теории можно было привести довольно веский аргумент: какими такими экстраординарными и секретными средствами убийства — средствами, поставившими в тупик неглупых и компетентных специалистов, — мог обладать Джоб Пэнтон, занимавший должность простого лесничего? В столь малоопытном и малокомпетентном человеке трудно было заподозрить изощренного и хитроумного убийцу. И логика, и дедуктивные рассуждения, и все обстоятельства дела с первого взгляда противоречили идее о том, что Пэнтон был убийцей. И все же меня неудержимо тянуло к выводу, что Пэнтон прямо или косвенно был повинен в смерти двух джентльменов. И, чтобы узнать побольше о человеке, которого я подозревал, я притворился бродячим артистом, подыскивающим хорошую площадку для своего шоу, и снял на пару дней комнату в гостинице “Лесоруб” на окраине Натсфорда. Еще раньше я выяснил, что эта гостиница была излюбленным местом отдыха окружных егерей, и что Джоба Пэнтона можно было встретить там почти каждый вечер.
     
     С Джобом я быстро познакомился. Это был моложавый, широкоплечий мужчина, по виду явный сельский житель. Он был похож на цыгана: смуглое лицо с проницательными черными глазами, копна черных вьющихся волос, в ушах — маленькие золотые колечки. Как ни странно, но выражение его лица было очень умным, и в то же время — как мне показалось — в нем сквозила какая-то свирепость. То есть, мне легко было представить, что Джоб Пэнтон может быть подвержен вспышкам гнева, и в таком состоянии будет способен на любые действия. Как бы то ни было, но этот мужчина во время нашей встречи показался мне несколько угрюмым и не склонным к доверительным разговорам. Он много курил, и вскоре я заметил, что он поглощает пиво с ужасающей скоростью. Для человека его положения Джоб, очевидно, получил неплохое образование. Под этим я подразумеваю, что он мог довольно грамотно писать и бегло читать. К тому же Пэнтон обладал хорошими познаниями в арифметике. Мне также сообщили, что он был чрезвычайно искусен в обращении с плотницким инструментом, хотя и не получил специальной подготовки в этой сфере. Он также понимал некоторый толк в растениях и считался знатоком повадок лесных обитателей. Тот же информатор сказал мне еще кое-что:
     — Бедняга Джоб уже совсем не тот парень, каким был год назад или даже больше. Девица его отшила, и он сильно расстроился. Он не любит об этом говорить, но удар-то он пережил сильнейший.
     — Как получилось, что девушка его отшила? — спросил я.
     — Понимаете, мистер, дело было так: она считала, что для него она слишком благородна. Причем, заметьте, я не говорю, что она на самом деле была таковой. Но когда девушка считает себя выше парня… В этом случае с ней бесполезно разговаривать.
     — И как звали ту девушку?
     — Эстер Дауни. Ее отец был мельником здесь, в Натсфорде. Девица была о себе слишком высокого мнения. Она отвергла ухаживания бедняги Джоба Пэнтона, и, как говорят, стала крутить шашни с мистером Чарнвортом, а также с мистером Трэнклером. Я сам наверняка не знаю, но ходят слухи. Однако я знаю точно, что Джоб болезненно все это воспринял, и с тех пор он сам не свой. Девушки — странные создания, скажу я вам. Мой старый дед любил повторять: “Женщины — это неизбежное зло, хотя по-своему достаточно приятное. Но мужчина не должен позволять им брать над собою верх. Женщины подобны лошадям, и если вы хотите ими управлять, то должны ясно показать, что вы их хозяин”.
     Словоохотливый джентльмен, развлекавший меня такими своеобразными взглядами на женщин, был крепким, жилистым старикашкой, уже прожившим отведенный ему псалмопевцем срок. Но, казалось, он еще долго будет ходить по земле; семьдесят лет не согнули и не сломили этого старого чудака. Его болтовня была мне интересна тем, что она доказывала то, о чем я уже давно подозревал: Джоб Пэнтон очень серьезно воспринял отказ девушки. Сам Джоб был необщительным человеком. Разговорить его было трудно. И хотя мне очень хотелось услышать его мнение об Эстер Дауни, я понимал, что с ходу на Джоба набрасываться нельзя. К счастью, я быстро обнаружил, что его слабостью было пиво. Способность Пэнтона поглощать этот напиток казалась феноменальной. Однажды вечером, когда Джоб уже был достаточно пьян, чтобы его нелюдимость ослабла, и он разговорился, я спросил, выезжает ли он за пределы округа? Этот вопрос был чрезвычайно важен для моей теории, безупречность которой, как я чувствовал, в значительной степени зависела от ответов Джоба. Он обратил на меня свои глаза-бусинки и сказал с какой-то сардонической усмешкой:
     — Да, мистер, мне приходится выезжать в другие места. Я часто бывал в Манчестере, а однажды пешком дошел аж до Эдинбурга. Нелегко мне тогда пришлось.
     — Понятно, — ответил я. — Но я имею в виду, приходилось ли вам бывать когда-нибудь за границей? Морем вы плавали?
     — Нет, мистер.
     — Но за рубежом вы бывали?
     — Нет, ни разу. Мне нравится в Англии. Но теперь я хотел бы уехать. В Австралию или еще куда.
     — Почему?
     — Ну... есть причины.
     — И, несомненно, причины очень веские, — промолвил я.
     — Не все ли вам равно? — вдруг вспылил он. — Хочу уехать, и точка. Мне тут надоело.
     Эта неожиданная вспышка показала, что за угрюмой внешностью Джоба Пэнтона скрывается, как я и догадывался, горячий темперамент. Его чувства были сильны. И даже его глаза засветились ярким внутренним светом под влиянием тех эмоций, которые он испытывал. Поняв это, я отважился еще на одно замечание:
     — От кого-то из ваших знакомых я слышал, что вам дали от ворот поворот. Полагаю, именно поэтому вам больше не нравится этот городок?
     Джоб Пэнтон посмотрел на меня в упор. Его лицо покрылось густым румянцем. Он прикусил нижнюю губу. Его грудь вздымалась, а большие мускулистые руки сжались в кулаки от охватившей его страсти. Затем он ударил кулаком по столу так сильно, что миски и бокалы подпрыгнули в воздух на добрый дюйм.
     — Да, черт бы ее побрал! — хрипло прорычал Джоб. — Она разбила мне сердце.
     — Чепуха! — сказал я. — Вы совсем еще молодой человек. А нормальный, здоровый парень не должен страдать из-за того, что его бросила девушка.
     Он снова уставился на меня сердитым взглядом и гневно произнес:
     — Я все сказал, мистер. Вы для меня чужак, а я не хочу слушать поучения чужаков. Так что лучше молчите! Мне больше нечего вам сказать.
     
     И в его тоне, и в его поведении чувствовались властность, сила характера, уверенность в себе. Это выделяло Джоба Пэнтона из той социальной прослойки, к которой он принадлежал по своему рождению. Более того, этот парень натолкнул меня на мысль, что он был весьма изобретательным и хитроумным; и, учитывая, что он был неплохо образован, он мог бы прославиться выдающимися делами. Моя с ним беседа была поучительной, и мое мнение о том, что Джоб Пэнтон может оказаться важным фактором в решаемой мной проблеме, укрепилось. Но на той стадии расследования я бы еще не взял на себя смелость утверждать с определенностью, что он был прямо ответственен за смерть двух джентльменов, таинственная кончина которых вызвала столь большую сенсацию. Однако теперь читатель и сам увидит, что из всех людей, которые могли быть заинтересованы в смерти мистера Чарнворта и мистера Трэнклера, Джоб Пэнтон выделялся особенно заметно. Мотивом для Джоба могла служить одна из самых сильных человеческих страстей, а именно — ревность, которая в его случае, вероятно, приняла бы очень жесткую форму, поскольку Джоб не был склонен ни к взвешенным суждениям, ни к философскому отношению к событиям, что, как правило, свойственно волевым и рассудительным людям.
     Раненый тигр бывает свирепее и опаснее, чем невредимый зверь. Так и вспыльчивый, импульсивный человек с гораздо большей вероятностью будет доведен до крайности чувством несправедливости, чем тот, кто способен размышлять и морализировать. Конечно, если бы я был придуманным детективом из художественной литературы, наделенным абсурдной способностью рассказать полную историю жизни человека, исходя из того, как был сформирован кончик его носа, или сколько у него волос на голове, или какой формы и размеров его зубы, или как он держит трубку во время курения, или какой алкоголь он употребляет, или еще по сотне других совершенно нелепых признаков, которые с легкостью считываются литературным детективом-педантом, то относительно Джоба Пэнтона я мог бы прийти совершенно к другим выводам. Но моя работа должна была вестись совсем в ином направлении, и я должен был руководствоваться дедуктивными выводами, опиравшимися на глубокое знание человеческой натуры и законов, которые управляют преступником во время подготовки и совершения преступления.
     Я уже изложил свое обоснованное мнение о том, что Чарнворт и Трэнклер были убиты. Увидел и услышал я тоже достаточно для того, чтобы, по моему скромному разумению, по крайней мере подозревать, что виновным в убийстве был Джоб Пэнтон. Но было одно обстоятельство, которое меня сильно смущало. Когда я впервые приступил к своему расследованию и ознакомился со всеми необычными медицинскими аспектами этого случая, я поспорил сам с собой, что если это и было убийство, то совершено оно было весьма оригинально. В кровь жертвы быстро и незаметно был введен сильный и очень эффективный яд. Симптомы, сходные с теми, что наблюдались у обоих мужчин, мог вызвать укус кобры или гремучей змеи; но, к счастью, наши прекрасные английские леса не кишат этими смертоносными гадами, так что искать причины нужно было в другом месте. Сейчас каждый образованный человек знает, что печально известные Лукреция Борджиа и маркиза де Бренвилье[4] использовали для убийств яды, одновременно эффективные и малозаметные. Эти яды вводились в кровь жертвы посредством царапины или укола. Крохотная, но смертельная рана могла быть нанесена булавкой или острой гранью драгоценного камня в оправе кольца, причем таким образом, что жертва не осознавала этого до тех пор, пока смертельный яд, введенный таким коварным способом, не начинал течь по ее венам и не приводил к летальному исходу. Учитывая эти факты, я спросил себя, а не использовались ли в трагедиях Дедвуд-Холла некие аналогичные средства; и чтобы получить компетентное и авторитетное заключение, которым я мог бы руководствоваться в дальнейшем, я снова отправился в Лондон, чтобы проконсультироваться с выдающимся химиком и ученым, профессором Люкрафтом. Этот джентльмен всю жизнь изучал токсическое воздействие трупных ядов на человеческий организм, а также интересовался различными ядами, которыми представители диких племен смазывают наконечники своих стрел и копий. Будучи весьма сведущим в этих вопросах, профессор Люкрафт признался, что существуют сотни подобных смертельных ядов, о которых современные химики абсолютно ничего не знают. Также он выразил твердое убеждение, что многие из этих ядов могут вызвать те самые эффекты и симптомы, которые наблюдались в случаях с Чарнвортом и Трэнклером. И профессор привел в пример некоторые растительные экстракты, используемые различными племенами индейцев в Эквадоре; а в качестве ссылки на авторитетное мнение упомянул мистера Харта Томпсона, ботаника, изучавшего джунгли Амазонки. Томпсон, в частности, сообщал, что он обнаружил растительный яд, используемый туземцами для отравления наконечников стрел, настолько смертоносный по своей природе, что даже крохотная царапина на шкуре крупного ягуара привела бы к смерти животного в течение часа.
     
     Вооруженный этими фактами, я вернулся в Чешир и продолжил свое расследование, исходя из предположения, что для устранения Чарнворта и Трэнклера было использовано некое смертоносное растительное средство. Однако поневоле я задался вопросом, возможно ли, чтобы такой не слишком опытный человек, каким был Джоб Пэнтон, мог что-либо знать о таких экзотических ядах и их применении. Для меня это стало камнем преткновения. И хотя я был убежден, что у Пэнтона имелся веский мотив для преступления, я сомневался, что у него могли быть средства для совершения убийств. Наконец, чтобы попытаться получить доказательства по этому вопросу, я решил обыскать место проживания Пэнтона. Он уже долгое время жил в Натсфорде, в доме одной вдовы, и я подверг его комнаты тщательному и беспристрастному осмотру, но не нашел никаких признаков того, что могло бы подтвердить мои подозрения.
     Откровенно признаюсь: на данном этапе расследования я вдруг почувствовал, что мои усилия безнадежны и мне не удастся разрешить эту проблему. Мое уныние, однако, длилась недолго. Я не имел привычки признавать поражение до тех пор, пока существовала хоть какая-то минимальная вероятность успеха, поэтому я стал наводить справки о родственниках Пэнтона, и мои расспросы выявили тот факт, что он довольно часто ездил в Манчестер, чтобы повидаться со своим дядей. Также я узнал, что этот дядя был моряком и входил в небольшую команду, которая в поисках золота путешествовала по Перу и Эквадору. Это, поистине, было важным открытием, и его особая значимость станет понятной, если рассматривать его совместно с информацией, предоставленной мне профессором Люкрафтом. Давайте посмотрим на дело с точки зрения логики.
     Дядя Пэнтона был моряком и путешественником. Он путешествовал по Перу и бывал во внутренних районах Эквадора. Пэнтон неоднократно навещал своего дядю в Манчестере. Мог ли дядя, будучи в Эквадоре, ничего не слышать об уникальных ядах, используемых туземцами? Поскольку он был связан с исследовательской экспедицией, было разумно предположить, что он был человеком довольно высокого интеллекта и имел пытливый ум. Столь же вероятно, что он мог привезти домой какие-то образцы смертельных ядов или отравленные орудия охоты, которыми пользовались индейцы. Логично также допустить, что он рассказывал племяннику о своих путешествиях и показывал привезенные “сувениры”. Племянник, памятуя о своих обидах и видя доступные ему средства тайно отомстить тем, кого он считал своими соперниками, позаимствовал из коллекции своего дяди некие средства умерщвления, действие которых на первый взгляд невозможно было обнаружить. Я достаточно изучил Пэнтона, чтобы прийти к заключению, что он обладает необходимой хитроумностью для планирования и осуществления необычного убийства.
     Теперь в цепочке доказательств появилось мощное звено, и я продвинулся еще на один шаг вперед. Проконсультировавшись с главным инспектором полиции, который, однако, ни в коей мере не разделял моих взглядов, я попросил выписать ордера на арест Пэнтона, хотя и понимал, что юридически установить доказательства его вины будет крайне сложно, поскольку его дядя в то время находился в море, где-то в южном полушарии. Более того, все дело строилось на столь гипотетической основе, что казалось невероятным вынесение присяжными обвинительного приговора, даже если предположить, что судья и примет представленные доказательства. Однако я был уверен в своей теории и не собирался отступать. Поэтому я принялся за дело, пытаясь определить и найти то средство, с помощью которого яд был доставлен в тела Чарнворта и Трэнклера. В этом заключался успех моих стараний. Обнаружение орудия, которым был нанесен смертельный удар, стало бы последним звеном, необходимым для обеспечения обвинительного приговора.
     Также надо учесть, что имелись вполне убедительные доказательства того, что в обоих смертельных случаях не было никаких следов борьбы. Этот факт позволял предположить, что жертвы подверглись нападению тайно и, вероятно, даже не осознавали этого. Какова была вероятность того, что это было именно так? Если предположить, что Пэнтон был виновен в преступлении, как получилось, что ему, находившемуся на более низкой социальной ступени, было позволено приблизиться к своим влиятельным жертвам на расстояние удара? Самым любопытным было то, что у обоих мужчин имелись царапины на шее с левой стороны. Чарнворт был убит летней ночью в саду своего друга. Трэнклер погиб в полдень в глубине леса. Между обеими смертями прошло два года. И у каждой жертвы была царапина на левой стороне шеи. Это не могло быть простым совпадением. Убийства были преднамеренными.
     Следующим был вопрос о том, как Пэнтон (если, конечно, преступником являлся он) получил доступ на земли мистера Трэнклера? Во-первых, территория поместья была обширной и соединялась с посадками молодых елей. Когда нашли Чарнворта, он лежал за кустами рододендрона, возле того места, где начинались лесопосадки, отделенные от поместья обветшавшим дубовым забором. Пэнтону, в принципе, не составило бы труда пройти через посадки елей, а затем проникнуть на территорию поместья. Но как получилось, что он оказался там именно тогда, когда в том же самом месте прогуливался Чарнворт? Было бы преувеличением предполагать, будто Пэнтон слонялся там без дела и вдруг случайно увидел Чарнворта. Единственная гипотеза, которая следовала из разумных рассуждений, заключалась в том, что жертву заманили за кусты рододендрона. Но это сразу предполагало наличие сообщника. Тщательное расследование выявило тот факт, что Пэнтон имел обыкновение бывать в доме Трэнклеров. Он был знаком со многими слугами, частенько сопровождал молодого Трэнклера на охоте, а также периодически проводил по несколько часов в особняке в оружейной комнате, где чистил все охотничьи ружья, за что ему ежемесячно платили некоторую сумму. Эти обстоятельства в значительной степени облегчили мое расследование. Однако мне трудно было двигаться дальше, поскольку я не мог установить, какие средства были использованы, чтобы выманить мистера Чарнворта в сад — если его туда заманили; а я был уверен, что так оно и было. Но все же еще многое скрывалось в неизвестности.
     
     Получив ордер на арест Пэнтона, я сразу взялся за дело. Джоб, казалось, страшно удивился, когда ему заявили, что он арестован за причастность к смерти Чарнворта и Трэнклера. Поначалу он сильно растерялся. Однако, быстро взяв себя в руки, он сказал со странной улыбкой на лице:
     — Вам надо все доказать, а этого вы никогда не сможете сделать.
     Эти слова вкупе с поведением Пэнтона вряд ли свидетельствовали о его невиновности. Но я понимал, что доказать что-либо действительно будет трудно.
     Пэнтон вел себя самоуверенно и всем, с кем он вступал в контакт, говорил:
     — Я невинен, как агнец. А те, кто заявляет, что данное деяние совершил я, должны это доказать.
     В поисках дополнительных доказательств, подкрепляющих мою теорию, я связался с братом дяди Джоба Пэнтона, который работал на крупной текстильной фабрике в Олдхэме, и получил от него старый сундук, в котором хранились кое-какие вещи. Перед тем как отправиться в новое путешествие, дядя оставил этот сундук своему брату. Тщательное изучение содержимого сундука показало, что он был наполнен всякой всячиной, включая двух-трех маленьких деревянных идолов; несколько каменных орудий, подобных тем, которыми пользуются североамериканские индейцы; связки раковин каури, пару мокасин, перья разных видов и несколько высушенных экземпляров диковинных птиц; и последнее, но не менее важное: маленький бамбуковый футляр, содержащий дюжину крошечных заостренных дротиков с оперением на толстом конце. В сундуке также оказалась коробочка, вырезанная из камня размером примерно два на два дюйма, в которой помещалась вязкая, густая, похожая на клей, субстанция темно-коричневого цвета, издававшая слабый, но крайне тошнотворный запах. Все эти находки я сразу же передал профессору Люкрафту, который высказал мнение, что клейкое вещество в каменной коробочке было растительным ядом, которым, вероятно, смазывали дротики. Профессор, не теряя времени, проэкспериментировал с этим веществом и дротиками. Острием дротиков он царапал шкуры морских свинок, кроликов, собаки, кошки, курицы и поросенка, и в каждом случае смерть наступала через определенные промежутки времени — от четверти часа до двух часов. Посредством подкожной инъекции кролику крошечной порции клейкого вещества размером с горошину (разбавленной в спирте) он вызвал смерть животного ровно через семь минут. Потом к эксперименту была привлечена маленькая обезьянка, которой слегка оцарапали шею одним из отравленных дротиков. За очень короткое время у бедного животного появились печальные симптомы, и через полчаса оно было мертво; а посмертное исследование выявило многие специфические признаки, наблюдавшиеся в телах Чарнворта и Трэнклера. Были проведены и другие эксперименты, подтвердившие смертоносную сущность этих крошечных ядовитых дротиков, которые можно было через полую трубку выдувать на большое расстояние и после некоторой практики безошибочно попадать в цель. Анализ клейкого вещества в коробочке показал, что это сильнодействующий растительный яд; безвредный при проглатывании, но необычайно активный и смертельно опасный при попадании непосредственно в кровь.
     
     На основании этих фактов магистрат официально обязал Джоба Пэнтона предстать перед судом присяжных по обвинению в убийстве, хотя не было никаких явных доказательств того, что у него когда-либо имелись дротики или яд. Собственно, в дальнейшем и было высказано мнение, что дело по обвинению в убийстве должно быть прекращено, какой бы очевидной ни казалась вина этого человека.
     В надлежащее время Пэнтон предстал в Честере перед судом, и главным свидетелем обвинения была Эстер Дауни, которую подвергли суровому перекрестному допросу, не оставившему ни тени сомнения в том, что они с Пэнтоном когда-то были в довольно близких отношениях. Однако ее кузина Джесси Тернер оказалась искусной соблазнительницей. Было предельно ясно, что она настроила девушку против ее простоватого возлюбленного. Весьма вероятно (хотя это и не могло быть доказано), что Джесси Тернер была связана с мистером Чарнвортом и за определенное денежное вознаграждение действовала в его интересах. Отношения Эстер и Чарнворта свели с ума Пэнтона, который отчаянно пытался удержать возлюбленную, но она оставалась глуха к его призывам. Также выяснилось, что Трэнклер был знаком с Эстер, когда она флиртовала с Чарнвортом, и после смерти последнего девушка стала благосклонно улыбаться молодому человеку. В то утро, когда группа охотников, среди которых находился Трэнклер, отправилась в лес Мере-Форест, Пэнтон был одним из нанятых загонщиков.
     Доказательств хватало; многие обстоятельства стали ясны, как божий день, и это открыло путь для разных выводов. Но последнее и самое важное звено в деле так и не появилось. Пэнтона защищал умелый и пронырливый адвокат, который упорно настаивал, чтобы присяжные обратили внимание на то, что, во-первых, ни один из экспертов-медиков не поклялся бы под присягой, что двое мужчин умерли от воздействия яда, подобного тому, который был найден в старом сундуке, принадлежавшем дяде обвиняемого; и, во-вторых, не было ни единой улики, доказывавшей, что у Пэнтона когда-либо были отравленные дротики или он когда-либо имел доступ к сундуку, в котором они хранились. Эти два момента также принял к сведению и опытный судья при подведении итогов. Он изо всех сил старался подчеркнуть, что имеются определенные сомнения и нельзя допускать, чтобы простое умозаключение перевешивало эти сомнения, когда на карту поставлена жизнь обвиняемого. Хотя косвенные улики убедительно указывали на вероятность того, что обоих мужчин убил именно Пэнтон, тем не менее отсутствие прямых и веских доказательств, которых требовал закон, говорило в пользу обвиняемого, и было гораздо лучше позволить закону дать обратный ход, нежели осудить невиновного человека. В то же время, продолжал судья, обстоятельства смерти обоих джентльменов поставили в тупик экспертов-медиков, и не нашлось никого, кто взялся бы утверждать, что обе жертвы были убиты способом, предложенным обвинением. И все же было показано, что сильный яд, найденный в старом сундуке и, возможно, привезенный из труднодоступных джунглей Амазонки, должен был произвести как раз те эффекты, которые наблюдались в телах Чарнворта и Трэнклера после их смерти. Более того, сундук, в котором был обнаружен яд, находился в доме дяди Пэнтона. У лесничего имелся мощный мотив в виде всепоглощающей ревности, который мог побудить его попытаться избавиться от более удачливых соперников. И хотя Пэнтон был одним из участников охоты в лесу Мере-Форест в день, когда скончался Трэнклер, не было представлено никаких доказательств того, что он находился на территории поместья Дедвуд-Холл в тот вечер, когда умер Чарнворт. Если, взвесив все эти резоны, присяжные пришли бы к единому мнению, что косвенные улики недостаточны, тогда их прямым долгом было бы (сославшись на презумпцию невиновности) оправдать обвиняемого за недостатком улик.
     
     Присяжные совещались три часа и, по слухам, долго не могли прийти к согласию. В конечном итоге они вернулись в зал суда и вынесли вердикт “Невиновен”. Если бы дело слушалось в Шотландии, то вердикт был бы сформулирован как “Нет доказательств”.
     Джоб Пэнтон вышел на свободу; но вокруг него сгустилась какая-то дурная атмосфера. Бывшие приятели избегали Джоба, люди бросали на него подозрительные взгляды и шептались за его спиной. Все это продолжалось до тех пор, пока Пэнтон не отправился за море, в далекие западные страны. Больше его в Натсфорде никто не видел.
     Загадка Дедвуд-Холла до сих пор остается загадкой. И насколько близко я подошел к правильному решению, судить читателю.    1^sted: ‘“Riddles Read”, Chatto & Windus, 1896 ▣ Перевод: В. Краснов ▣ Переведено по изданию: “Murder at the Manor” (эл.) ▣ Публикация на форуме: ??.12.2022 г.
• Д.С ФЛЕТЧЕР “ТАИНСТВЕННАЯ СМЕРТЬ”
    Joseph Smith Fletcher “The Manor House Mystery”

  Предисловие | +

     Джозеф Смит Флетчер (1863−1935 гг.) родился и вырос в Йоркшире (Англия), где успел поработать журналистом, прежде чем переехал в Лондон и занялся писательской деятельностью. Его популярность достигла небывалых высот после того, как президент США Вудро Вильсон лестно отозвался о романе Флетчера “Убийство в Миддл-Темпл” (The Middle Temple Murder).
     Флетчер продолжал писать детективные романы до самой смерти, хотя к тому времени его слава была вытеснена популярностью более молодых авторов, в частности Агаты Кристи и Дороти Л. Сейерс.
     Писатель всегда любил свою родину — северную Англию. Действие многих его произведений происходит в этих местах; а один из его серийных персонажей, сыщик-любитель и эксперт-криминалист Арчер Доу (Archer Dawe), тоже уроженец Йоркшира.
     Флетчер был плодовитым автором. Помимо романов, он написал множество рассказов. И хотя иногда количество его произведений явно шло в ущерб качеству, для своего времени Джозеф Смит Флетчер был одним из самых интересных писателей, работавших в популярных жанрах.

     Ⅰ. Ή६ČႡẴČŤΉӸŨ ČሎႸႡẴŨ... ựሎự ႸҔựŨČŤℬტ?
     
     В номере старомодного загородного отеля за письменным столом сидел мужчина и рассеянно чертил в блокноте бессмысленные каракули. В центре комнаты на обеденном столе стояла тарелка с остатками нехитрого ужина. Мужчина и сам уже почти забыл, что он только что трапезничал. Он вообще оставил нетронутым большую часть того, что ел. Поднявшись со стула, мужчина подошел к обеденному столу, отломил ложкой кусок яблочного пирога, после чего принялся ходить по комнате взад-вперед, усиленно над чем-то размышляя. В том же рассеянном состоянии он снова уселся за письменный стол, взял ручку и начал чертить в блокноте линии и кривые. Он продолжал это занятие, пока в номер не вошел престарелый официант, который положил перед ним вечернюю газету. Мужчина вздрогнул и поднял глаза, а официант посмотрел на обеденный стол.
     — Можете убирать, — произнес мужчина. — Я уже поел.
     Он оставался на месте до тех пор, пока со стола не было убрано и официант не ушел. Тогда он встал, развернул к огню кресло, стоявшее возле камина, удобно уселся в это кресло, положил ноги, обутые в домашние тапочки, на каминную решетку и взял в руки газету. Это было небольшое четырехстраничное издание, напечатанное в столице графства — небольшом городке в двадцати милях отсюда. Мужчина с вялым безразличием пролистал газету, пока его взгляд не упал на заметку, озаглавленную “Тайна Флэмстока”. Апатия тут же покинула мужчину. Он с жадностью принялся читать.
     
     “Тайна, связанная со смертью мистера Септимуса Уолшоу из Флэмстока, до сих пор остается неразгаданной. То, что этот уважаемый гражданин и судья умер от отравления, не вызывает сомнений. Однако невозможно поверить, чтобы мистер Уолшоу покончил с собой. Никто из тех, кто был с ним знаком, ни за что бы не согласился с предположением, будто человек с таким жизнерадостным темпераментом, оптимистическим характером и интересом к самым разным проявлениям общественной деятельности покончил жизнь самоубийством. Также нет никаких доказательств, что мистер Уолшоу принял яд по неосторожности. Во Флэмстоке растет убежденность, что покойный джентльмен был, говоря простым языком, убит. И, хотя к расследованию этого дела привлекли известного специалиста по раскрытию преступлений, пока, насколько мы понимаем, нет никаких результатов, которые могли бы привести к поимке трусливого — но умного — убийцы”.
     
     Улыбнувшись, мужчина отбросил газету. Он и был тем самым специалистом по раскрытию преступлений, о котором говорилось в заметке; однако после нескольких дней расследования обстоятельств смерти Уолшоу он не был так же уверен в фактах, относящихся к этому делу, как газетный репортер. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что он крайне озадачен. В последние несколько дней он много размышлял и знал, что гораздо больше еще предстоит обмозговать. Решив, что в этот вечер он вряд ли будет думать о чем-то другом, он закурил сигару и, удобно устроившись перед пляшущим пламенем камина, принялся, наверное, уже в сотый раз анализировать детали дела.
     Итак, мистер Септимус Уолшоу, джентльмен лет шестидесяти (на момент своей внезапной смерти), прожил во Флэмстоке (маленьком провинциальном городке) двадцать пять лет. Он снимал дом (красивый старинный особняк) в верхней части Хай-стрит. Мистер Уолшоу был холостяком; обладал приличным состоянием. Его интересы касались литературы и художественных ценностей. У него была обширная библиотека; он коллекционировал антикварный фарфор и старинное серебро, постепенно создав таким образом небольшой домашний музей с весьма ценными экспонатами. Мистер Уолшоу был всецело счастлив в те минуты, когда занимался своими книгами и древними раритетами; однако отнюдь не был затворником. Со времени своего приезда во Флэмсток он живо интересоквался делами города.
     Уолшоу состоял в городском совете; некоторое время был даже мэром. Он основал литературно-философский кружок и раз в год читал его членам лекции на какую-нибудь важную тему. Кроме того, он был мировым судьей и никогда не пропускал ни одного заседания. Одним словом, мистер Уолшоу был, что называется, характерной приметой города; все жители его знали. На Хай-стрит его фигура была также привычна и знакома, как башня старой церкви или причудливые фигуры на часах ратуши.
     Публичная жизнь мистера Уолшоу была активной. А его личная жизнь протекала довольно спокойно. В домашнем хозяйстве ему помогали экономка, кухарка, три служанки и мальчик−швейцар. Кроме этого, у него работали два садовника и кучер−грум, который управлял экипажем — старомодным ландо.
     Родственников у Уолшоу, похоже, не было, за исключением одной-единственной племянницы, вышедшей замуж далеко на севере Англии и каждый год приезжавшей во Флэмсток на неделю или две. Племянница всегда привозила с собой двоих малолетних детей. Те горожане, которые тесно общались с мистером Уолшоу, понимали, что эта леди после его смерти унаследует все, что у него имелось. Однако именно по ее желанию и по ее прямому указанию сотрудник Скотланд-Ярда, который сейчас поджаривал ступни у камина в номере отеля “Бык и бадья”, приехал во Флэмсток, чтобы раскрыть тайну, окружавшую смерть ее дяди.
     
     То, что смерть мистера Уолшоу произошла при весьма загадочных обстоятельствах, сомнений не вызывало. Его нашли в постели мертвым в четверг десятого ноября, в полдень. Детективу не пришлось даже обращаться к своим записям. Он хорошо помнил все факты, касавшиеся передвижений и действий мистера Уолшоу за несколько дней до его смерти.
     Не случилось ничего такого, что могло бы насторожить стороннего наблюдателя и дать хоть малейший намек на возможную трагедию. Мистер Уолшоу не выказывал признаков какой-то болезни, не жаловался на недомогания. Напротив, в последнюю неделю он был как никогда активен и бодр.
     В понедельник вечером он прочитал ежегодную лекцию в кружке; во вторник с одиннадцати утра до пяти вечера заседал в суде; в среду обедал в доме сэра Энтони Клика, который жил на окраине города; вечером того же дня он пригласил на ужин нескольких друзей, парочка из которых засиделась почти до глубокой ночи.
     Миссис Уайтсайд, экономка, в общем-то, совсем не взволновалась, когда на следующее утро в свой обычный час мистер Уолшоу не спустился к завтраку. Она знала, что он лег спать только в два часа ночи.
     Однако, когда после завтрака прошло уже больше полутора часов, экономка решила сама позвать хозяина. Не получив ответа на стук в дверь, она вошла в его комнату и увидела, что Уолшоу спит. Однако выглядел он так странно и дышал так прерывисто, что миссис Уайтсайд встревожилась не на шутку и сразу же послала за медицинской помощью.
     Но было уже поздно. Доктора Торни, лечащего врача мистера Уолшоу, не оказалось дома, а его ассистентка уехала за город навещать больных пациентов. Прошел час, прежде чем к постели мистера Уолшоу подоспела помощь, но к этому времени он был уже мертв.
     По мнению коронера, тело определенно требовало вскрытия, и вскрытие было незамедлительно проведено. Его результаты показали, что мистер Уолшоу скончался от отравления вероналом[5]. И тут началось непонятное.
     Никто из домочадцев мистера Уолшоу не знал, что он когда-либо принимал снотворное. Полицейские обыскали сверху донизу весь дом; обшарили все столы, ящики и шкафы; заглянули в каждую емкость, в каждый уголок и в каждую щель, где мог быть припрятан веронал, — однако ничего не обнаружили.
     Также не удалось найти никого, кто когда-либо продавал мистеру Уолшоу веронал или какое-то другое подобное лекарственное средство. Во Флэмстоке было три аптекаря, и ни к одному из них мистер Уолшоу не обращался за такими лекарствами. Сначала в местных газетах соседних городков, а затем и в лондонских изданиях были помещены объявления с просьбой откликнуться тех, кто мог дать какую-то информацию по этому вопросу. Ведь, возможно, какой-нибудь аптекарь посылал веронал мистеру Уолшоу по почте.
     Ответа на эти объявления не было; но это тоже ни о чем не говорило. Как отмечали многие, мистер Уолшоу мог купить веронал, когда сам уезжал куда-нибудь по делам.
     На самом же деле Уолшоу не покидал Флэмстока больше года. И, кроме того, те, кто хорошо его знал, единодушно заявляли, что он был склонен скорее хвастаться своим отменным здоровьем, хорошим аппетитом и, самое главное, способностью крепко спать. По словам его друзей, Уолшоу не нуждался в снотворных препаратах. Он сам тысячу раз говорил, что с одиннадцати вечера до семи утра спит как убитый. То же самое, вспомнил сэр Энтони Клик, Уолшоу сказал как раз за день до того, как его нашли мертвым.
     Было немыслимо, чтобы он принял веронал в таком количестве, которое его бы убило. Однако факт оставался фактом: Уолшоу умер от отравления снотворным, принятым, по всей видимости, в значительной дозе.
     Когда на место трагедии прибыл человек из Скотланд-Ярда, приглашенный племянницей мистера Уолшоу, он сразу же пришел к выводу, что покойный сам принял веронал и сделал это добровольно. У Уолшоу были свои причины, сказал он, принимать препарат, но, будучи, вероятно, неопытным в этом деле, Уолшоу выпил слишком много лекарства.
     Однако тут полицейский эксперт столкнулся с фактом, что никаких свидетельств того, что мистер Уолшоу когда-либо покупал веронал или имел его в доме, обнаружить не удалось. Он также узнал о привычках и характере покойного. И, кроме того, ему не давало покоя, что племянница мистера Уолшоу считает (и даже убеждена!), что кто-то намеренно подсунул веронал ее дяде, чтобы убить его.
     Племянница утверждала, что у ее дяди не было причин принимать снотворное; и уж совсем ничто не указывает на то, что он устал от жизни. Устал от жизни? Как же! Да ведь он не просто был полон сил и жаждал активной деятельности, но в самый день смерти собирался присутствовать на аукционе в соседнем поместье, где на продажу выставлялись некоторые предметы старины и искусства, которыми он страстно хотел обладать.
     Об этих предметах Уолшоу говорил во время обеда у сэра Энтони Клика. О них же он твердил и вечером на собственном званом ужине. Нет! Никто и ничто не сможет убедить ее в том, будто дядя убил себя собственными руками. Никто и ничто!
     — Несчастный случай? — предположил детектив.
     — Никакого несчастного случая! — возразила племянница мистера Уолшоу. — Моего дядю убили. Ваша задача — выяснить, кто его убил.
     
     Вот над этой проблемой и размышлял сотрудник Скотланд-Ярда, сидя в уютной комнате в отеле “Бык и бадья”. Сыщику казалось, что от его работы нет никакого проку. Он провел во Флэмстоке почти две недели, занимаясь расследованием и выслушивая всевозможные версии, но ни на шаг не приблизился к разгадке тайны. Тем не менее он понимал, чего ему не хватает. Одно-единственное слово невольно сорвалось с его губ.
     — Мотив, — пробормотал сыщик.
     Раздался стук в дверь, и в комнату просунул голову престарелый официант.
     — К вам мистер Писгуд, сэр, — сказал он.
     Детектив живо поднялся на ноги, предвкушая возможность обменяться с кем-нибудь обуревавшими его мыслями.
     — Попросите мистера Писгуда войти, Уильям, — ответил сыщик. 
     
    Ⅱ. ୮ტČŤѣ Č ტՓựԱựẴሎѣΉӸḾ ČŤẴŤႸČტḾ
     
     Человек, вошедший в комнату и молча дождавшийся, пока официант не удалился, был известен специалисту Скотланд-Ярда как поверенный мистера Септимуса Уолшоу. Детектив уже несколько раз беседовал с адвокатом, и они обсуждали детали дела. Обоим казалось, что ситуация рассмотрена всесторонне, и говорить, в общем-то, не о чем. Однако теперь у сыщика создалось впечатление, будто мистер Писгуд хочет сообщить ему нечто новое. По лицу адвоката было видно, что он что-то узнал. Детектив пододвинул к камину второе кресло.
     — Добрый вечер, мистер Писгуд, — сказал он. — Рад вас видеть. Могу ли предложить вам сигару? Или что-нибудь выпить?
     Мистер Писгуд медленно стянул с пальцев перчатки и аккуратно положил их под шляпу. Потом он снял пальто. Наконец, проведя руками по своим прилизанным волосам, он опустился в кресло и улыбнулся.
     — Не сейчас, мистер Маршфорд, — промолвил он. — Возможно, чуть позже. Сначала о деле.
     — Разумеется! — воскликнул детектив. — Что-то, связанное со смертью Уолшоу?
     — Да, в некоторой степени связанное, — туманно отозвался мистер Писгуд. — С этим делом вообще многое связано.
     Маршфорд бросил окурок сигары в огонь и, наклонившись вперед, внимательно посмотрел на гостя.
     — Вы так считаете?
     — Вам известно содержание завещания, — продолжал мистер Писгуд, — которое я составил несколько лет назад по указанию мистера Уолшоу?
     — Ну... да, — ответил Маршфорд. — То есть я знаю, что говорили мне вы. Что, за исключением нескольких небольших выплат, все было завещано племяннице, миссис Карстон.
     — Именно так, — согласился Писгуд. — С тех пор, как я составил это завещание, прошло десять лет. Я всегда считал, что это было единственное завещание, в котором Уолшоу выражал свою волю.
     Детектив вскинул брови.
     — А разве... разве это не так? — спросил он напряженным голосом.
     Писгуд как-то странно улыбнулся.
     — Обнаружилось... еще одно завещание. Более позднее, — ответил он, глядя детективу в глаза, и снова улыбнулся. — Завещание составлено по всем правилам, — добавил он. — И, конечно же, оно аннулирует предыдущее.
     — Боже мой! — воскликнул Маршфорд. — Это очень плохо... для миссис Карстон, я имею в виду.
     Писгуд рассмеялся.
     — О, для миссис Карстон это не имеет особого значения, — заметил он. — Но это может иметь существенное значение для кого-то другого, кто не вполне оценивает ситуацию. Подчеркиваю — существенное значение.
     Маршфорд вопросительно посмотрел на адвоката. Детективу очень хотелось узнать подробности, но он понимал, что Писгуд — один из тех людей, которые предпочитают выдавать информацию малыми порциями; поэтому он терпеливо ждал.
     — Да, именно так, — продолжил Писгуд после значительной паузы. — И вы первый человек, которому я об этом говорю. Сегодня днем, когда я уже собирался покинуть контору, ко мне заглянула миссис Уайтсайд.
     — Экономка Уолшоу! — воскликнул Маршфорд.
     — Совершенно верно. Экономка Уолшоу. Она хотела поговорить. Вид у нее был крайне загадочный. Она долго не могла начать, и я был вынужден прямо спросить у нее, что ей нужно. В конце концов, она мне рассказала, что незадолго до смерти мистер Уолшоу составил новое завещание, которое отдал на хранение ей.
     Детектив присвистнул.
     — Именно так, — продолжал Писгуд. — Мне тоже захотелось свистнуть. Но вместо этого я попросил миссис Уайтсайд показать завещание, о котором она говорила. Она его показала. Я прочитал. Совершенно нормальное завещание, которое нельзя оспорить. Или, точнее, есть одна вещь, которая может привести к аннулированию завещания... Но об этом мы поговорим позже. И — чтобы вы были в курсе — оно было составлено двадцать четвертого мая прошлого года; написано на листе бумаги рукой самого Уолшоу; должным образом подписано и засвидетельствовано.
     — И какие условия? — спросил Маршфорд.
     — Самые простые, — ответил Писгуд. — Душеприказчики те же: я и мистер Джон Энтуисл. Миссис Карстон, как и прежде, получает всю недвижимость и личное имущество. Несколько небольших выплат так же остаются в силе. А вот Джейн Уайтсайд завещана сумма в десять тысяч фунтов. Такую же сумму положено выплатить и ее сыну Ричарду.
     Писгуд выдержал небольшую паузу.
     — Вот и все различие, — вновь заговорил он. — Каких-то двадцать тысяч фунтов. Я уже сказал, что для миссис Карстон практически ничего не меняется. После смерти Уолшоу оставил четверть миллиона. Так что миссис Карстон с легкостью может позволить себе потерять двадцать тысяч. Для нее эти двадцать тысяч — ничто. А вот для миссис Уайтсайд десять тысяч фунтов — огромная сумма. Как и для ее сына.
     — И для любого другого небогатого человека! — воскликнул детектив. — Да, мистер Писгуд, любопытная новость. Но… как, по-вашему, это имеет какое-то отношение к тайне смерти Уолшоу?
     — Вы мне предлагали выпить, — игнорировал вопрос адвокат. — Пожалуйста, немного виски… и сигару. А потом… я вам кое-что расскажу.
     Его лицо снова стало непроницаемым. Писгуд молча потягивал виски и неспешно курил сигару. Когда его бокал опустел, а сигара уменьшилась наполовину, он снова посмотрел на детектива и многозначительно улыбнулся.
     — Осмелюсь заметить, — сказал адвокат, — что вам, как и мне, хорошо известно: люди таких профессий, как ваша и моя, которые делают логические выводы из разнообразных фактов, порой склонны мыслить весьма проницательно. Когда миссис Уайтсайд поставила меня перед фактом существования нового завещания, я стал думать. Вернее, я не столько стал думать, сколько вспоминать… Да, вот верное слово... Вспоминать.
     — Вспоминать… о чем? — спросил Маршфорд.
     Писгуд склонился вперед, искоса посмотрел на закрытую дверь и похлопал детектива по колену.
     — Я вспомнил два поразительных факта, — понизив голос, сказал он. — Поразительных именно в отношении того, что нам известно. Во-первых, сын Джейн Уайтсайд, который также претендует на десять тысяч фунтов, работает в Лондоне химиком. И, во-вторых, непосредственно перед смертью Уолшоу, вечером того же дня, он был во Флэмстоке. Вот о чем я вспомнил.
     Маршфорд широко раскрыл глаза и снова присвистнул.
     — Это же… это же черт знает что такое! — воскликнул он. — Во всяком случае, это новость чрезвычайного значения!
     — Кое-кто, — спокойно заметил Писгуд, — назвал бы это новостью зловещего значения. В любом случае, об этом стоит подумать. Я, например, — продолжал он, мрачно улыбаясь, — начал думать об этом сразу, как только вспомнил.
     — И что вы надумали? — спросил Маршфорд.
     — Пока ничего конкретного, — отозвался адвокат. — Но можете быть уверены: миссис Уайтсайд уже давно рассказала сыну о завещании, которое она держала взаперти в своем личном ящике для писем и бумаг.
     — Вы думаете, что он и его мать ввели снотворное Уолшоу? — предположил детектив.
     — Я думаю, — неторопливо ответил Писгуд, — что если человек умирает так внезапно, как Уолшоу, и если выясняется, что он был отравлен, и если при этом два человека выигрывают от его смерти и получают по десять тысяч фунтов, которые будут безоговорочно выплачены им наличными, и если один из этих двоих знаком с лекарственными препаратами и их свойствами, то это повод провести самое тщательное расследование.
     — Вы сказали об этом миссис Уайтсайд? — спросил Маршфорд.
     — Нет, я этого не сделал, — последовал ответ адвоката. — Я лишь спросил миссис Уайтсайд, почему она сразу не предъявила это завещание. Она ответила, что не знала, был ли повод для спешки, и что она решила подождать, пока все не уляжется.
     Детектив немного подумал.
     — Но ведь это странно, — неожиданно сказал он. — Если они виновны… Боже мой, ну, конечно! Если они виновны, то логично предположить, что они побоялись бы обнародовать это завещание. Они же не могут быть настолько… глупы?
     — Тут есть один нюанс, о котором нельзя забывать, — ответил Писгуд. — Если мы их обвиняем, то на нас ложится бремя ответственности. Это мы должны доказать — доказать, я подчеркиваю! — что они оба, или один из них, отравили Уолшоу. Повторяю — это нужно доказать!
     — Кстати, если этот человек виновен, то может оказаться так, что его мать чиста перед законом, — заметил Маршфорд.
     — Так же и мать может оказаться виновной, а сын — непричастным к преступлению, — парировал Писгуд.
     Маршфорд согласно кивнул.
     — В любом случае, мотив имеется, — сказал он. — Однако я вижу то, что может говорить в пользу наших подозреваемых. Во-первых, поскольку молодой человек — химик, его знания подсказали бы ему более хитроумный способ избавиться от Уолшоу. Для химика отравление вероналом выглядит немного... топорным, что ли.
     — Я в этом не уверен, — возразил Писгуд. — Подумайте сами. Несмотря на то что Уолшоу хвастался своим здоровым крепким сном, никто не может утверждать, что время от времени он не прибегал к использованию снотворного. Например, в тот вечер, когда он давал званый ужин, он просидел, насколько мне известно, — а ведь я был одним из его гостей, — до двух часов ночи. Возможно, он сказал сам себе: “Я немного перевозбудился. Приму-ка что-нибудь, чтобы быстрее заснуть”. И, возможно, он принял снотворное. Нельзя доказать, что у него не было при себе веронала; так же как нельзя доказать, что эти люди — или кто-то один из них — умудрились подсунуть ему лекарство. Можно утверждать только следующее: Уолшоу, несомненно, умер от отравления вероналом. Ничто не указывает на то, что он принимал веронал раньше. После смерти Уолшоу Джейн Уайтсайд и Ричард Уайтсайд становятся обладателями двадцати тысяч фунтов. У них была возможность...
     — Если уж на то пошло, — перебил адвоката Маршфорд, — у Джейн Уайтсайд было множество возможностей. И много времени. Почему же был выбран именно этот день?
     Писгуд поднялся с кресла и начал надевать пальто.
     — Для начала скажу, — заметил он, — что Ричард может оказаться единственным виновным. В тот день он был во Флэмстоке. Он приехал в среду вечером на шестичасовом поезде, а уехал на следующий день в восемь утра. Ночь провел в нашем городе. И мне кажется, первое, что нужно сделать, это выяснить, нуждается ли сейчас Ричард Уайтсайд в деньгах... и насколько отчаянно нуждается.
     — Именно так, — согласился Маршфорд. — Я этим займусь. Но мне потребуется его адрес.
     Писгуд положил на стол лист бумаги.
     — Вот его адрес, — промолвил адвокат. — И, ради бога, Маршфорд, будьте осторожны. А мне пора.
     
     Детектив проводил своего гостя вниз, на первый этаж отеля. В холле, возле стойки портье невысокий мужчина средних лет, в синих очках, укутанный в теплый плед и с дорожной сумкой у ног, оформлял себе номер. И когда Маршфорд, пожелав Писгуду спокойной ночи, направился к лестнице, чтобы снова подняться к себе, его окликнула женщина-портье. Легким кивком головы показав на вновь прибывшего постояльца, она сказала:
     — Вас спрашивает этот джентльмен, мистер Маршфорд.
     Невысокий мужчина в синих очках поклонился и протянул детективу визитную карточку.
     — Мое имя и адрес, сэр, — сказал он вежливо, но деловито. — Могу я перекинуться с вами парой слов?
     Маршфорд взглянул на карточку и прочел на ней следующее:
     “Уильям У. Уильямс, член профессиональной ассоциации, фармацевт. Аптека, город Лландинас”.
     — Следуйте за мной, мистер Уильямс, — пригласил Маршфорд.
     Показывая уже второму своему гостю путь наверх, детектив мысленно сказал сам себе, что нынешний вечер определенно приносит плоды. Ибо он нисколько не сомневался, что мистер Уильям У. Уильямс пришел сообщить ему что-то важное о деле Уолшоу.    
     
     Ⅲ. ୮ტČŤѣ Č Ḿ६∂ựԱựΉČҠựḾự ҦტℨΉẴΉựЯḾự
     
     Оказавшись в номере Маршфорда, посетитель размотал плед, которым была обернута его шея, и снял с себя тяжелое дорожное пальто. Гость предстал перед детективом маленьким, худощавым человеком с быстрыми и резкими движениями. То, что Маршфорд проницательно разглядел в его глазах под очками и в мимике лица под бородой и усами, казалось, говорило о том, что ум гостя был так же активен и подвижен, как и его тело.
     Гость плюхнулся в кресло, которое только что освободил Писгуд, с готовностью принял предложение детектива выпить, а затем, хлопнув руками по коленям, испытующе посмотрел на хозяина номера.
     — Я проделал долгий путь специально, чтобы встретиться с вами, мистер Маршфорд, — сказал он. — Да, сэр, очень долгий путь.
     — Это означает, что вы хотели видеть меня по важному делу, мистер Уильямс, — заметил Маршфорд. — Я понимаю.
     — Важное дело, сэр, — согласился гость. — Да, действительно важное! Дело, которое, на мой взгляд, имеет первостепенное значение.
     Уильямс откашлялся, как будто собирался произнести длинную речь.
     — Я прочитал в газетах, сэр, о мистере Септимусе Уолшоу, — начал он. — Насколько я понял, этим делом занимаетесь вы?
     — Да, — ответил Маршфорд. — И я буду вам очень признателен, если вы сумеете пролить на это дело хоть какой-то свет.
     Уильямс снова откашлялся.
     — Сумею, сэр, — промолвил он. — Да, определенно, сумею. Я знал покойного мистера Септимуса Уолшоу, хотя мы не виделись с ним двадцать пять лет. Раньше мистер Уолшоу жил в Лландинасе; и, несмотря на то, что с момента его отъезда прошло много времени — целая четверть века! — я знаю о нем кое-что такое, чего, как я понял из газет, здесь, во Флэмстоке, никто не знает. И вы, очевидно, тоже не знаете.
     — И что же это? — поинтересовался Маршфорд.
     Уильямс прищурился.
     — А вот что, — сказал он. — Покойный Септимус Уолшоу страдал от пристрастия к наркотикам... или, точнее, к одному наркотику. К одному-единственному наркотику, мистер Маршфорд.
     — К какому наркотику? — негромко спросил детектив.
     Уильямс снова хлопнул себя по коленям и, тоже понизив голос, произнес:
     — К опиуму.
     Минуту или две Маршфорд молча смотрел на посетителя. Такого откровения он не ожидал. Эта новость могла означать очень многое.
     — Вы абсолютно уверены в том, о чем говорите? — спросил он, наконец.
     — Заявляю со всей ответственностью! — воскликнул аптекарь. — Вы же не думаете, что я проделал весь этот путь, чтобы поговорить о чем-то, в чем я не был бы уверен!
     — Что вам известно? — деловито спросил Маршфорд.
     — Я знаю, — ответил Уильямс, — что в течение пяти лет мистер Уолшоу жил в Лландинасе, в поместье Плас Ньюидд. Это было до того, как он перебрался сюда. Вскоре после того, как Уолшоу поселился в Лландинасе, он пришел в мою аптеку за опиумом. Сказал, что иногда принимает его в качестве лекарства, поскольку, находясь ранее за границей, он заразился какой-то болезнью. Я изготовил для него пять пилюль. Однако со временем он начал увеличивать дозу. И, когда Уолшоу покинул Лландинас, ему требовалось уже значительное количество опиума.
     — И где он мог его взять? — спросил Маршфорд.
     Аптекарь лукаво улыбнулся.
     — Разумеется, у меня. Я посылал ему опиумные пилюли сюда, во Флэмсток. Двадцать пять лет раз в месяц я отправлял посылки. И с каждым годом ему требовались все большие и большие дозы. Этот человек, сэр, стал жертвой пристрастия к опиуму.
     — И вы регулярно посылали ему опиумные пилюли?
     — Да, сэр. Раз в месяц. В тщательно запечатанной коробке. Посылал, мистер Маршфорд. Целых двадцать пять лет.
     — Я всегда думал, — заметил детектив, — что у закоренелого наркомана, принимающего опиум, будут ярко выраженные признаки этого порока.
     — Не всегда, сэр, не всегда! — помотал головой Уильямс. — По крайней мере не в этом случае. Уолшоу, каким я его знал, всегда был активным и жизнерадостным человеком. И, судя по описаниям, которые я читал в газетах, таковым он оставался до самой своей кончины. Нет, сэр, я не думаю, что у него проявились бы обычные для наркомана признаки.
     — Вы не думаете, что кто-то еще мог это обнаружить? — предположил Маршфорд.
     Уильямс огляделся по сторонам и понизил голос до шепота.
     — Мне кажется, что кто-то здесь действительно все узнал, — сказал он. — Да, мистер Маршфорд, боюсь, вы правы.
     — И кто это может быть? — прямо спросил детектив.
     — Тот, кто его отравил, — ответил аптекарь и хитро улыбнулся. — Да, сэр, тот, кто его отравил.
     Маршфорд задумался. Прошло несколько минут, прежде чем он снова заговорил. Тем временем его гость сидел молча, похлопывая себя по коленям и наблюдая за детективом.
     — Послушайте, мистер Уильямс, — сказал, наконец, хозяин номера. — У вас родилась теория, и вы приехали сюда, чтобы рассказать мне о ней. Я вам весьма признателен... А теперь скажите, кто это?
     Уильямс сухо откашлялся.
     — Тот, кто хотел убрать Уолшоу со своего пути, — сказал он. — Тот, кто знал, что он принимал опиум в форме пилюль. И, вероятно, знал, в каких дозах. И сделал подобные пилюли, только с вероналом. Пилюли, настолько похожие на опиумные таблетки, что Уолшоу не заметил подмены. Вот так вот, сэр!
     — Это говорит об определенных познаниях в химии и фармацевтике, — заметил Маршфорд. — Я имею в виду отравителя.
     — Да, конечно! — согласился Уильямс. — Или же отравитель знал, где можно достать веронал в форме таких пилюль и в нужной дозировке.
     — В этом и заключается ваша теория? — спросил Маршфорд.
     — Да, сэр, это моя теория, — ответил аптекарь. — Данную версию я выдвинул сразу же после того, как прочитал в газетах об этом деле. По дороге в Лондон я решил заехать сюда, чтобы рассказать вам о моих выводах. Осмелюсь предположить, сэр, что если вы когда-либо раскроете эту тайну, то обнаружите, что моя теория верна. Полагаю, в ней учтены все основные факты.
     — Возможно, мистер Уильямс, я расскажу вам об этом позже, — сказал Маршфорд. — Насколько я понял, вы остаетесь в отеле на ночь?
     Аптекарь встал и начал собираться.
     — Да, сэр, — ответил он. — Сейчас я хочу немного подкрепиться, а потом отправлюсь спать. Как-никак я проделал долгое путешествие. Надеюсь иметь удовольствие увидеть вас утром, мистер Маршфорд.
     — Да, конечно... Увидимся утром. Я поразмыслю над тем, что вы мне рассказали.
     
     После ухода аптекаря Маршфорд еще некоторое время сидел, обдумывая полученную информацию. Теперь он начинал видеть четкую схему в плане использования веронала для отравления, и это, безусловно, наводило на мысль о вине Уайтсайдов, матери и сына — или, по крайней мере, одного из них. В деле могли быть замешаны оба; или, возможно, только сын. Хотя оставалась вероятность того, что сын невиновен, а виновна мать.
     — Как бы то ни было, — пробормотал детектив, придвигая кресло к столу, — первое, что нужно сделать, это узнать все о сыне, и я немедленно поручу это Чиввинсу.
     Но не успел он написать первые строчки в своем письме к подчиненному, как престарелый официант снова просунул в дверь свою седую голову и объявил о прибытии третьего посетителя за этот вечер.   
     
     Ⅳ . ୮ტČŤѣ Č ӁựℬӸḾ ℬტტҔթẴӁ६Ήự६Ḿ
     
     — Мистер Питт-Карнаби, сэр.
     Официант произнес двойную фамилию с таким почтением, что Маршфорд сразу понял: этот гость был важной персоной. Официант с поклоном впустил посетителя, а сам быстро пересек комнату и сделал вид, будто хочет поправить огонь в камине.
     — Следовал прямо за мной, сэр... и не стал ждать, — шепнул он детективу, проходя мимо него.
     Маршфорд оторвал взгляд от своего письма и узнал пожилого джентльмена, которого он раз или два встречал на улицах Флэмстока, и который был примечателен главным образом тем, что всегда носил никербокеры[6] и шотландскую кепку с лентами, свисавшими сзади. Мужчина был с бородой и в очках. Когда Маршфорд впервые увидел этого джентльмена, он посчитал его несколько эксцентричным. Тем не менее сейчас мистер Питт-Карнаби выглядел достаточно серьезным. Он занял кресло, в котором уже дважды за вечер сидели посетители.
     — Позвольте представиться, — сказал вновь прибывший гость. — Я Питт-Карнаби. Живу в поместье Холлис. Пришел поговорить с вами о таинственной смерти мистера Уолшоу. Мистер Уолшоу был моим коллегой, так как я тоже мировой судья. А еще он был моим хорошим другом. У нас было немало общих интересов. Например, мы оба коллекционировали древности. Поэтому неудивительно, что я много думал и размышлял об обстоятельствах его внезапной кончины.
     — Буду рад услышать любую информацию, сэр, — почти машинально ответил Маршфорд.
     Вообще-то, он больше не был расположен выслушивать теоретические рассуждения. Он хотел просто написать письмо Чиввинсу.
     — Что вы можете мне рассказать? — тем не менее спросил он.
     Мистер Питт-Карнаби улыбнулся.
     — Вполне резонный вопрос, — кивнул он головой. — Однако, боюсь, что не смогу рассказать что-то конкретное. Выскажу, правда, одну мысль. Вам когда-нибудь приходило в голову, что воображение — это очень сильная вещь?
     Маршфорд не совсем понял, что имел в виду посетитель, и он так прямо и сказал об этом.
     — Некоторые люди, — продолжил мистер Питт-Карнаби, — верят в научные доказательства, но я полагаю, что воображение гораздо надежнее.
     Маршфорд испугался, что сейчас ему придется выслушивать долгую и нудную лекцию. Но как избавиться от этого явного чудака, он не знал.
     — Полагаю, сэр, у вас есть некая теория? — прямо спросил детектив, решив, что так дело пойдет быстрее.
     Однако посетитель был не из тех, кого можно заставить отвечать на прямые вопросы.
     — Я позволил своему воображению воспроизвести последние часы жизни моего несчастного друга, — неторопливо произнес Питт-Карнаби. — В результате, возможно, получилась теория; хотя я не стал бы это так называть. Лучше я обращу ваше внимание на несколько фактов. И — поймите меня правильно — я не собираюсь называть никаких имен. Если я и выскажу какие-то подозрения, то проверять их — уже ваша работа.
     Лицо Маршфорда просветлело. Факты и предположения — это как раз то, с чем он предпочитал иметь дело. Он отошел от камина, возле которого стоял до этого, и сел в кресло поближе к гостю. Заметив в глазах детектива внезапно проснувшийся интерес, мистер Питт-Карнаби улыбнулся.
     — Как я уже сказал, — продолжил он, — и я, и покойный мистер Уолшоу коллекционировали книги, диковинки и различные древности. Вечером в день своей смерти мистер Уолшоу пригласил на ужин нескольких друзей, в том числе и меня. Наша беседа в основном касалась аукциона, который должен был состояться на следующий день в одном загородном доме. Предполагалась продажа многих интересных предметов, поскольку почивший ранее хозяин дома, о котором шла речь, был известным коллекционером. Среди этих предметов имелась чаша, изготовленная из малахита, который, как вы, наверное, знаете, мистер Маршфорд, а возможно, и не знаете, представляет собой минерал, называемый в химической науке основной углекислой медью[7]. Эта чаша была сделана из очень качественного материала. Из малахита, найденного в одном из районов Сибири. Из малахита, который используется при изготовлении мозаик и украшений. К тому же у чаши есть подтвержденная история. Когда-то она принадлежала Петру Великому, и была подарена российским императором во время его пребывания в Англии в 1698 году предку джентльмена, чье имущество выставлялось к продаже на аукционе. Мистеру Уолшоу очень хотелось заполучить эту малахитовую чашу. У него уже имелись некоторые раритеты, принадлежавшие российским царям и царицам, и он хотел добавить в коллекцию этот прекрасный сосуд. Теперь, мистер Маршфорд, задумайтесь вот о каком факте. Незадолго до своей кончины мистер Уолшоу размышлял о покупке конкретной малахитовой чаши, которая должна была быть выставлена на продажу в двадцати милях от его дома примерно в тринадцать часов следующего дня.
     Маршфорд молча кивнул. Он уже начал думать о том, что может извлечь из полученной информации.
     Тем временем мистер Питт-Карнаби продолжил свой рассказ.
     — Подчеркиваю, — сказал он, — это крайне важный момент — то, что мистер Уолшоу был полон решимости приобрести эту чашу. В тот вечер он много говорил о ней. Сказал, какую сумму он готов заплатить. Весьма солидную сумму. Он ожидал упорных торгов, поскольку чаша была довольно известна, и на аукционе могли появиться конкуренты из Лондона и даже Парижа. Однако, как вы знаете, мистер Уолшоу был очень богат, и он намеревался перебить все другие предложения. Когда — уже далеко за полночь — я от него уходил, он все продолжал разглагольствовать о том, как он приобретет на аукционе это малахитовое чудо и с триумфом принесет чашу к себе домой.
     — Однако на аукцион он не попал, — задумчиво произнес Маршфорд.
     — Верно, не попал! — подхватил мистер Питт-Карнаби. — Мы же с вами знаем, что, когда начались торги, мой несчастный друг уже был мертв. Но я сам и некоторые мои коллеги из числа тех, кто был накануне в гостях у Уолшоу, на аукцион пришли. Мы ожидали встретить там мистера Уолшоу, но он так и не появился. В час дня его все еще не было. В четверть второго на продажу была выставлена малахитовая чаша, но мистер Уолшоу отсутствовал. Конкурентов было много. Как мы и предполагали, они приехали из Лондона и Парижа. Торги начались с суммы в пятьсот гиней[8]. Цена быстро поднялась до двух тысяч, после чего малахитовая чаша была продана.
     — Кому? — нетерпеливо спросил Маршфорд.
     Мистер Питт-Карнаби поднялся с кресла и взял в руки свою шотландскую кепку, толстую трость и перчатки ручной вязки.
     — Я сказал, что не буду упоминать ничьих имен, — промолвил он с улыбкой, — но одно имя все же назову. Малахитовая чаша была продана за две тысячи гиней агенту по недвижимости Джону Петингтону, проживающему на Хай-стрит. Разумеется, Петингтон купил чашу для кого-то другого. Ну, а теперь, мистер Маршфорд, я должен пожелать вам спокойной ночи.
     — Но, позвольте... — воскликнул Маршфорд, удивленный столь внезапным завершением визита. — Чего вы ждете от меня? Что я должен?..
     Мистер Питт-Карнаби направился к двери.
     — Все, что вам угодно, — сказал он, задержавшись на некоторое время у выхода из комнаты. — Вот если бы я был на вашем месте, я бы узнал у Петингтона имя человека, для которого он купил малахитовую чашу.
     — И что тогда? — спросил Маршфорд.
     Мистер Питт-Карнаби взялся за дверную ручку.
     — Что тогда? — промолвил он. — Тогда у вас будет имя человека, который отравил Септимуса Уолшоу!   
     
    Ⅴ. ҦթტČŤტŨ ტŤℬ६Ť
     
     Когда мистер Питт-Карнаби ушел, Маршфорд посмотрел на часы. Было около десяти вечера. Детектив считал, что большинство жителей Флэмстока ложатся спать именно в десять часов; тем не менее существовала вероятность, что некоторые не придерживаются этого правила. Во всяком случае, ему не повредит прогуляться до Хай-стрит.
     Маршфорд бросил в огонь камина едва начатое письмо Чиввинсу, надел пальто и кепи и вышел на вечернюю улицу.
     В окнах дома мистера Петингтона горел свет; и когда Маршфорд позвонил в дверь, ему открыл сам хозяин — полнолицый, флегматичного вида мужчина. Когда свет из прихожей упал на лицо Маршфорда, Петингтон молча шагнул в сторону и жестом пригласил детектива войти. Так же молча Петингтон провел его в маленькую комнатку рядом с входной дверью. Хозяин зажег газовый рожок и вопросительно посмотрел на своего гостя.
     — Вы ведь знаете, кто я такой и чем занимаюсь? — негромко спросил Маршфорд.
     Петингтон отошел к столу и сунул руки в карманы.
     — Не представляю, что вы делаете конкретно, — ответил он, — но, конечно, знаю, для чего вы приехали в наш город.
     — Я хочу задать вам один простой вопрос, — сказал Маршфорд. — Рано или поздно вам придется на него отвечать, но я хотел бы, чтобы вы ответили на него прямо сейчас. Для кого вы приобрели малахитовую чашу? Вы понимаете, о чем я говорю.
     Петингтон не выказал ни малейшего удивления. Он просто кивнул, как будто ожидал, что ему зададут именно этот вопрос, потом вытащил карманные часы и посмотрел время.
     — Вместо того, чтобы просить меня ответить на этот вопрос, мистер Маршфорд, — сказал он, — лучше зайдите в полицейский участок.
     Детектив застыл, изумленный этими словами.
     — Зачем? — наконец, воскликнул он.
     — Потому что, мне кажется, там вы и получите ответ на ваш вопрос, — заявил Петингтон, опуская часы в карман.
     Пару секунд мужчины пристально смотрели друг на друга. Потом Петингтон кивнул головой и сказал:
     — Вы увидите, что я прав.
     
     Маршфорд не стал ничего говорить. Он покинул дом Петингтона и быстро зашагал по пустынной Хай-стрит к ратуше, гадая по дороге, что может означать столь внезапный поворот событий. И вдруг на углу, там, где ярко светил уличный фонарь, он нос к носу столкнулся с Писгудом.
     — Я как раз шел к вам, — сказал адвокат. — Наконец-то истина вышла на свет... Я только что узнал... Боже мой, что творится!
     — В чем дело? — спросил Маршфорд. — Вы хотите сказать, что кто-то признался в отравлении Уолшоу?
     — Да, я хочу сказать именно это, — ответил Писгуд. — Человек, которого я заподозрил бы в самую последнюю очередь.
     — Кто? — выдохнул Маршфорд.
     Писгуд снял шляпу, вытер лоб и лишь затем многозначительно произнес:
     — Торни!
     — Что? — воскликнул детектив. — Доктор?
     — Да, доктор! — подтвердил Писгуд. — Он только что рассказал обо всем инспектору и мне. Все случилось по неосторожности. Доктор Торни — вы, наверное, знаете — тоже страстный коллекционер древностей, как и Уолшоу. На той распродаже, о которой я вам рассказывал, он хотел приобрести некую малахитовую чашу. Эту же чашу желал купить и Уолшоу. Торни — вы ведь представляете, на что способны эти фанатики-коллекционеры — решил подшутить над Уолшоу. Как оказалось, Уолшоу тайно принимал пилюли с опиумом. Торни об этом знал. Он также знал, что Уолшоу хранил свои пилюли на столике в маленьком футляре. В тот вечер, когда мы все ужинали, Торни потихоньку прошел в кабинет Уолшоу, достал из футляра опиумные пилюли и заменил их пилюлями с вероналом. Эти пилюли изготовил он сам. Торни хотел, чтобы Уолшоу проспал весь следующий день и опоздал на аукцион. Если бы все пошло так, как задумал Торни, то Уолшоу спал бы как минимум до полудня. Но Торни забыл одну очень важную вещь…
     — Какую? — нетерпеливо спросил Маршфорд.
     — Он не знал, сколько опиумных пилюль Уолшоу принял или мог принять до этого, — ответил адвокат. — И веронал привел к опасной передозировке. Конечно, по мнению доктора Торни, это несчастный случай, однако…
     Он сделал паузу и задумчиво окинул взглядом пустынную Хай-стрит.
     — Однако… что? — спросил Маршфорд.
     — Не знаю, как это назовут судья и присяжные, — ответил Писгуд.    1^sted: ‘1933 ▣ Перевод: В. Краснов ▣ Переведено по изданию: “Murder at the Manor” (эл.) ▣ Публикация на форуме: 17.08.2021 г.
• Д.Д. БЕЛЛ “ПОСЛАНИЕ НА СОЛНЕЧНЫХ ЧАСАХ”
    John Joy Bell “The Message on the Sun−Dial”

  Предисловие | +

     Шотландец Джон Джой Белл изучал химию в университете в Глазго, но затем связал свою судьбу с журналистикой. Он работал репортером в газете “Glasgow Evening Times” и помощником редактора в журнале Scots Pictorial. Свои рассказы и статьи о жизни рабочего класса Шотландии Джон Джой Белл часто писал на местном диалекте, что вызывало немалый интерес у читающей публики. Определенным успехом пользовался и роман Белла “Wee Macgregor” , хотя его излишняя сентиментальность вряд ли придется по душе поклонникам строгого реализма.
  
     Рассказ “Послание на солнечных часах” представляет собой отличный образец детективного поджанра, который можно назвать “ключ в сообщении умирающего”. Этот сюжетный прием использовали многие авторы детективов; он присутствует в романах и рассказах Эллери Квина, а также в романе Агаты Кристи “Почему не Эванс?” Рассказ Белла настолько неплох, что хочется воскликнуть: какая жалось, что этот писатель сочинял так мало детективов!

     Уже много недель мистер Филипп Болсовер Уингард получал с утренней почтой скверные новости, но ни разу еще не приходило ничего более неприятного, чем письмо, которое он сейчас держал в руке. Письмо было от его кузена, Филиппа Меривейла Уингарда, человека, которому он был очень многим обязан и которого ненавидел больше всего на свете. Конечно, содержание письма было шокирующим для настоящего джентльмена; но, как ни странно, Болсоверу (так его обычно называли, чтобы отличить от другого Филиппа) никогда не приходило в голову, что он уже давно утратил право называться истинным джентльменом.
     Письмо было отправлено из поместья Филиппа Меривейла и гласило следующее:
     
     Кузен Болсовер,
     направляю вам только что полученное мною послание от одной глубоко оскорбленной женщины, которой вы, по-видимому, назвали мое имя вместо своего. На этом наши с вами контакты закончатся. Если вам требуются дополнительные объяснения, я лишь упомяну о том, как вы подло подделали мою подпись в счете на 500 фунтов, который также был прислан мне сегодня утром. Перед лицом этих двух злодеяний не стоит, мне кажется, напоминать вам о том, что в течение семи лет я пытался вам верить и помогал вам материально.
     Вы получите мое письмо утром, и у вас будет сорок восемь часов, чтобы покинуть страну. В течение этого времени вы сможете сесть на пароход, отплывающий в Южную Африку. Мой банкир получил указание выплатить вам 500 фунтов, половину из которых вы должны послать автору прилагаемого письма. Лишь при этом условии и до тех пор, пока вы будет оставаться за границей, правду о вашей подделке я сохраню в тайне. Это ваш последний шанс.
     Филипп Меривейл Уингард.
     
     Испытывая почти физическую тошноту, Болсовер перечитал письмо. Отчуждение не так беспокоило его, как возможная потеря 250 фунтов. Но вот к тому, что его подделка обнаружена, Болсовер был совсем не готов. Он и подумать не мог о том, что ростовщик предъявит его кузену счет, который должен был быть оплачен только через шесть недель. Ну просто чертовски не повезло!
     Болсовер в третий раз прочитал письмо, пытаясь найти в его строчках хоть какой-то проблеск надежды, хоть какую-то лазейку для спасения. До сих пор он считал своего кузена бесхребетным слизняком, которого можно было либо обмануть, либо уболтать. Но тон письма ясно указывал на то, что сердце его родственника ожесточилось, и он занял непреклонную позицию.
     Уехать за границу? Казалось бы, простой выход! Тучи долговых обязательств действительно сгустились над его головой. Однако, если он будет вести осмотрительную жизнь на родине, со временем эти тучи, возможно, рассеются, в то время как негодование, которое, подобно взрыву, несомненно последует за его очевидным бегством, приведет его к полному разорению.
     Каким же дураком он был! Раньше Болсоверу и в голову не приходило, что все эти семь лет он жил тем, что обманывал Филиппа. Но самым ужасным было то, что, если бы кузен не вернулся с Великой Войны, он, Болсовер, был бы сейчас на месте Филиппа! В этом коренилась ненависть, посеянная в разочаровании, и с самого начала питаемая завистью и жадностью. А в последнее время к этому добавились еще досада и ревность, после того как Филипп завоевал сердце девушки, такой же богатой, как и он сам, которую Болсовер жаждал заполучить себе.
     У Болсовера пересохло во рту. Он подошел к захламленному столу, дрожащей рукой налил в чашку остывшего кофе и залпом выпил. Потом достал и открыл портсигар. Пальцы нащупали сигарету, и тут только Болсовер заметил, что его руки дрожат. Так не пойдет. Он должен успокоить и свои нервы, и свой ум. Злиться было бесполезно. Болсовер закурил сигарету и сел.
     Он должен постараться как-то увидеться с Филиппом, как-нибудь убедить кузена смягчить условия. Или заставить Филиппа выплатить все его долги. Однако общая сумма долгов исчислялась тысячами фунтов, и некоторыми кредиторами были люди, имена которых он предпочел бы не называть своему щепетильному родственнику. И все же он должен попытаться. Ситуация уже не казалась Болсоверу настолько отчаянной.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Он знал, что его кузен устраивает у себя дома званый прием. На каминной полке лежало приглашение, полученное еще три недели назад. Он не думал, что Филипп будет теперь ожидать его в качестве гостя, и все же минуту или две его забавляла мысль о том, что он как ни в чем не бывало заявится на этот прием. Но существовала вероятность, и весьма значительная, судя по этому проклятому письму, что Филипп попросту прикажет слугам вышвырнуть его вон!
     Он посмотрел на часы — 10:20 — и подошел к телефону. Надо было позвонить сразу же, сказал он сам себе. Филипп мог на целый день отправиться с друзьями на реку. Перспектива семи-восьми часов неопределенности повергла его в ужас.
     Через минуту он услышал голос Филиппа, который сказал: “Слушаю?”
     — Филипп, — поспешно заговорил Болсовер, — потерпи меня несколько минут. Я получил твое письмо. И должен повиноваться. Но в качестве последнего одолжения позволь встретиться с тобой еще раз. Есть вещи...
     — Нет! Мне нечего тебе сказать. И от тебя я ничего не желаю слышать.
     — Я могу кое-что объяснить...
     — Нет! Извини, меня ждут друзья. Прощай.
     — Филипп, позволь воспользоваться твоим приглашением на сегодняшний вечер. Позволь мне прийти, хотя бы на час.
     — Что?! Позволить тебе находиться среди дам после того письма от несчастной женщины? Тысячу раз нет!
     — Ладно, давай встретимся вечером где-нибудь вне дома. Надолго я тебя не задержу. Слушай, Филипп! В десять я буду ждать тебя у солнечных часов. Не отказывай мне в последней просьбе.
     Возникла небольшая пауза, затем Филипп холодно произнес:
     — Хорошо. Но предупреждаю, это все ничего не будет значить.
     — Спасибо, Филипп. В десять или чуть позже?
     
     Некоторое время Болсовер еще держал трубку возле уха. Но его кузен прервал разговор.
     Болсовер снова уселся в кресло и задумчиво уставился в пространство. Несомненно, в голосе его кузена появилась какая-то новая твердость. Болсовер не сомневался, что Филипп не откажется от встречи с ним, но теперь он не мог надеяться, что из этого свидания выйдет что-либо путное. Что же ему делать?
     Болсовер был таким человеком, что моральный позор волновал его намного меньше, чем существование без денег. Его и раньше, бывало, загоняли в угол, но в такое безвыходное положение, как сейчас, он еще не попадал. Впервые за всю свою никчемную жизнь он подумал о смерти как о пути избавления от всех проблем, но при этом он понимал, что, даже находясь в тисках отчаяния, он не сможет заставить себя сделать решительный шаг навстречу небытию. Болсовер мрачно обдумывал эту идею, пока его воображение не начало рисовать ему картину совсем с другой стороны.
     А что если сей бренный мир покинет Филипп?
     Поначалу мысль была смутной и туманной, но постепенно она стала обретать ясность — и вдруг разум Болсовера отшатнулся, как человек отшатывается от края пропасти. Отшатывается, чтобы потом снова осторожно приблизиться и оценить глубину бездны, ее невозвратность. Так и Болсовер, обдумывая свою собственную идею, казалось, видел в ней для себя выход в те сферы, где была свобода, и где не было страха. Хотя он не питал никаких иллюзий насчет того, что унаследует от кузена хоть пенни наличными, он знал, что после смерти кузена ему непременно достанется небольшое, ничем не обремененное поместье, и благодаря этому поместью он наверняка сможет собрать средства, чтобы вернуть себе чертово состояние. Ведь самый большой оптимист в мире — это игрок, спустивший все свои деньги.
     Вошла горничная, чтобы убрать посуду после завтрака.
     — Как ваше самочувствие, мистер Уингард? — спросила она.
     Болсовер, который уже много месяцев жил в частной гостинице, был достаточно щедр по отношению к персоналу.
     — Мне жарко, — ответил он, утирая пот со лба. — Ужасно душно, не правда ли?
     — Для мая действительно жарковато. Похоже, будет гроза. Принести вам свежего кофе или чашечку чая?
     — Спасибо, но мне пора идти.
     Возможно, он был даже благодарен за то, что его оторвали от его мыслей.  
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Банк, с которым имел дело его кузен, находился на Стрэнде[9]. Чувствуя слабость в коленках, он поехал туда на такси.
     В банке его знали. Инструкции кузена были должным образом выполнены, и деньги были вручены ему без промедления. Он понял, что немного переборщил с охватившим его внутри ликованием, когда чуть позже увидел на квитанции свою подпись, явно сделанную дрожащей рукой.
     — Похоже, я сегодня просто не выспался, — заметил он, возвращая документ абсолютно невозмутимому кассиру.
     Когда дверь банка за ним захлопнулась, он обозвал себя дураком и вытер пот со лба.
     Он неторопливо пообедал, хотя для этого было еще довольно рано. Прежде чем начать трапезу, он выпил пару коктейлей, потом еще пинту шампанского, а завершил все ликером. Теперь он чувствовал себя гораздо лучше; правда, его немного раздражала непривычная потливость. Когда он вышел из ресторана, пот катился с него градом. Это уже всерьез обеспокоило Болсовера. Он взял такси и попросил водителя ехать в центр Лондона. Через некоторое время он уже сидел в тенистом уголке Кенсингтонского парка. Ему хотелось быть подальше от людей.
     На какое-то время он и телом, и душой пришел в состояние комфорта и спокойствия. Теперь ему казалось, что Филипп должен был понять неразумность условий, выдвинутых в письме, написанном в явной спешке. В конце концов, его долги составляли не более шести тысяч фунтов. Ну или семи тысяч. Сумма, которую его кузен вряд ли затруднился бы выплатить, тем более что не требовалось платить все сразу. Без сомнения Филипп сначала заартачится и будет нудно читать нотации, но в результате он сдастся. О да, утро выдалось скверным, однако к концу дня все должно прийти в норму. Болсовер выкурил пару сигарет и погрузился в приятную дремоту.  
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Он проснулся от тяжести в ногах. Ему было жарко, во рту пересохло, и Болсовер вновь почувствовал, как на него наваливается депрессия. Ему нужно было выпить. Он посмотрел на часы. Еще только 16:30. Гостиница, в которой он жил, была неподалеку, и он отправился туда пешком.
     Портье подал ему письмо, пришедшее в полдень. Почерк на конверте был знакомый, и, увидев его, Болсовер не обрадовался. Оказавшись в своей комнате, он налил в бокал бренди, а затем распечатал письмо. Это было краткое уведомление о том, что завтра к полудню должна быть выплачена довольно крупная сумма. Сообщение вызвало у Болсовера глухое раздражение и ненависть ко всему происходящему.
     Он сделал еще один глоток, и вскоре его гнев на жестокие удары судьбы сменился острой неприязнью к кузену, который, казалось, именно теперь перекрывал Болсоверу пусть к спасению. Он отпер и выдвинул ящик стола. Потом долго сидел и хмуро разглядывал содержимое ящика: револьвер, купленный много лет назад накануне одной заграничной поездки, и коробку с патронами, так и не открытую.
     Он мысленно увидел себя возле солнечных часов в саду Филиппа. В кармане — заряженный револьвер. Он представил, как в вечерних сумерках Филипп выходит из дома, окна которого ярко освещены и из которого доносится музыка. И тут до него дошло, что дом не так уж далеко, и грохот выстрела будет услышан. Нет, надо придумать что-то другое, решил он, задвинул ящик стола и снова взялся за бутылку.
     
     Было уже около семи вечера, когда он вышел на улицу. Несмотря на количество выпитого, Болсовер был довольно трезв. Он решительно направился в сторону Паддингтонского вокзала и зашел в первый попавшийся магазин для охотников и рыболовов. Объяснил продавцу, что собирается ехать за границу охотиться на дичь, и что ему нужен хороший нож с ножнами. Такой нож был ему подобран и упакован. Болсовер со свертком под мышкой вернулся в гостиницу.
     Поужинав, он наспех переоделся. Бутылка бренди манила, но Болсовер сумел удержаться от искушения и выпил только полбокала сильно разбавленного напитка. На вокзале он сел в поезд и доехал до нужной станции, где взял такси, чтобы преодолеть последние две мили. Без пяти десять он уже был на земле своего кузена.
     Старинные солнечные часы были водружены посреди роскошного розария, отделенного от дома широкой аллеей, газоном с тропинкой, и окруженного высокой живой изгородью. С другой стороны за розарием виднелась узкая полоска дерновой земли, а за ней — река.
     Уже сильно стемнело. Воздух был тяжелый и душный. Болсоверу, стоявшему возле солнечных часов, казалось, что в любую минуту может разразиться гроза, и он очень боялся, как бы начавшийся ливень не помешал приходу Филиппа. Хотя нож, вынутый из ножен, лежал наготове в кармане плаща, Болсовер твердил себе, что ни за что не воспользуется им иначе, как только для угрозы, и что купил он его исключительно для того, чтобы поддержать в себе мужество и решимость.
     Всматриваясь во тьму и внимательно прислушиваясь, он стоял у часов. До него долетал смутный гул голосов и смех гостей, собравшихся в доме. Он пришел в сад под звуки музыки, но вскоре она смолкла, и теперь пауза между танцами показалась ему слишком долгой. Он считал, что Филипп из соображений секретности покинет дом только во время танцев, и, сжимая в кармане рукоять ножа, Болсовер проклинал бездельников-музыкантов и гостей, вышедших подышать на веранду или прогуляться по лужайке.
     Тянулись утомительные минуты, наконец, снова заиграла музыка. Болсовера уже трясло от злости, как вдруг он услышал скрип гравия под чьими-то шагами, и в проеме между кустов показалась темная фигура.
     Филипп Меривейл Уингард быстро подошел к солнечным часам и остановился напротив кузена.
     — Итак, несмотря на мое предупреждение, вы здесь, — сказал он.
     — Филипп, я пришел спросить...
     — Никаких вопросов. Вы в банке получили деньги?
     — Да, большое спасибо.
     — Вы отправили половину суммы той женщине?
     — Да, — солгал Болсовер. — Но позволь мне объяснить...
     — Не надо, — перебил его кузен. — Я скажу вам, почему я сюда пришел. Я решил дать вам еще пятьсот фунтов, что вы могли начать все с нуля, где бы вы ни поселились за границей. Деньги будут вам переведены, как только я получу ваш новый адрес. Но мне нужна ваша расписка с обещанием, что в течение пяти лет вы не сделаете попыток вернуться в Англию без моего разрешения. Вы дадите такую расписку?
     В иных ситуациях даже самый бесчестный человек может почувствовать себя оскорбленным. Болсовер посчитал слова кузена настолько унизительными, что его вновь охватила ярость.
     — Вот, — сказал Филипп и положил на гладкую гранитную столешницу солнечных часов лист бумаги. — Это текст расписки, написанный мною. Нет нужды говорить, что все это останется строго между нами. Вот ручка. Я зажгу спичку, чтобы вы смогли поставить подпись. Давайте побыстрее, если не хотите, чтобы нас тут застали посторонние!
     Болсовер, который не вытаскивал правую руку из кармана, повернулся так, что оказался с левой стороны от кузена.
     — Берите ручку, — настойчиво повторил Филипп.
     — Одну минуту, — хриплым голосом отозвался Болсовер.
     Сделав шаг назад, он вскинул руку и вонзил нож между лопаток Филиппа. В это мгновение Болсовер испытал нечто вроде болезненного удивления от той легкости, с какой лезвие вошло в тело. В следующий момент он отступил назад и выхватил нож из раны, стараясь держать его подальше от себя.
     Филипп дернулся, издал короткий сдавленный стон и упал поперек часов, ухватившись одной рукой за дальний край столешницы. Лист бумаги полетел к ногам Болсовера, который подобрал его, сунул в карман и попятился назад по тропинке, не отрывая взгляда от содеянного им. Отойдя ярдов на семь, он, наконец, отвернулся и некоторое время стоял, вжав голову в плечи и ожидая, когда прекратится этот жуткий, еле слышный в темноте хрип. Неужели он все-таки убил Филиппа? Болсовер не мог понять, почему не может двинуться с места. Может быть, он молился? А потом все кончилось. Тихий, задыхающийся хрип смолк. Болсовер медленно обернулся. К столешнице часов привалилось нечто, напоминавшее темную бесформенную кучу, которая еще пару секунд шевелилась, а затем застыла неподвижно.
     Тут Болсовер опомнился и подумал о собственной безопасности. Он неслышно пробежал по лужайке, добрался до проема в живой изгороди, выскочил на участок дерновой земли и спустился на берег реки. С воды не доносилось ни звука. Даже самые заядлые лодочники чувствовали, что надвигается непогода. Болсовер осторожно вложил нож в ножны и отбросил его подальше во тьму. Потом он разорвал лист бумаги на мелкие клочки и швырнул их в темную воду. Белые обрывки медленно поплыли прочь.
     Обойдя поместье вокруг, он добрался до главной аллеи и неторопливо направился к входным дверям. Слуга, знавший его как двоюродного брата хозяина, принял его за припозднившегося гостя. Если слуга и заметил бледность на лице Болсовера, то не проявил к этому никакого интереса.
     Да и бледность уже начала уступать место привычному румянцу. Теперь Болсовер играл другую роль и был так ею поглощен, что в какой-то мере даже забыл, зачем он ее играет.
     Вскоре он уже был среди гостей, здоровался с теми, кого знал, объяснял, что только что приехал и ищет хозяина, своего кузена. Викарий, близкий друг Филиппа, которого Болсовер всегда недолюбливал, заметил, что, как ему показалось, минут десять назад он видел Филиппа, выходившего из библиотеки через французское окно.
     — Мне кажется, у вас жар, мистер Уингард, — добавил викарий. — У вас измученный вид.
     — Да, мне нужно выпить, — довольно грубо ответил Болсовер и уже собрался было взять бокал, как внезапно в зал вбежала девушка, которая, как выяснилось впоследствии, вместе со своим кавалером забрела в розарий.
     Девушка закричала, что возле солнечных часов лежит мистер Уингард. Мертвый... Убитый!
     Это случилось несколько раньше, чем хотел бы Болсовер, но в данный момент он был потрясен, как и подобает близкому родственнику. Однако, быстро взяв себя в руки, Болсовер начал активно распоряжаться: отправил слугу звонить врачу и в полицию и попросил нескольких гостей сопровождать его к месту происшествия. Может быть, еще не поздно оказать хозяину первую помощь, объяснил он.
     — Нам понадобится свет! — воскликнул мистер Минн, викарий, хотя его помощи Болсовер не просил. — Я достану из пальто мой фонарик.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Принесли еще несколько фонарей, и все поспешили в розарий. Молодой человек, чья девушка подняла тревогу, встретил их предупреждением, чтобы они приготовились к ужасному зрелищу.
     — Он был еще жив, когда мы на него наткнулись, но теперь все кончено, — добавил юноша. — Рад, что вы пришли, а то я истратил все свои спички.
     Все столпились вокруг солнечных часов.
     — Он что-нибудь сказал? — спросил викарий.
     — Нет, но мне показалось, он пытался что-то написать.
     — Как это?
     — На столешнице часов. А потом он сполз... прямо в мои объятия. Господи, я весь в крови... Тут все в крови!
     — Пойдите в дом и выпейте виски, — мягко сказал викарий. — Хотя… минуточку! Вы на часах не заметили ничего необычного?
     — Только кровь… и авторучку.
     — Авторучку?
     — Она лежала возле гномона[10].
     — Вы ее забрали?
     — Я к ней не прикасался. Такая позолоченная ручка с зеленым камнем в колпачке.
     — Его личная ручка, — заметил мистер Минн. — Ну, не стойте тут, мистер Маршалл. Думаю, окно библиотеки открыто. Вы можете пройти через него в дом и позвонить слуге. Пусть он принесет ваше пальто, чтобы вы прикрыли… эти пятна. Боже, какой ужас! — викарий дал волю эмоциям. — Бедный Филипп! Мой добрый друг! Лучший из людей!
     — Его стоило бы отнести в дом, — промолвил Болсовер. — Но, наверное, этого делать нельзя до того, как его осмотрят врач и полиция?
     — Думаю, следует подождать, — сказал один из гостей.
     — На меня только что упала капля дождя, — заметил другой. — Мы не можем оставить его здесь. Вдруг начнется гроза. Что скажете, мистер Минн?
     Викарий, казалось, ничего не слышал. Он с разных углов светил фонариком на столешницу солнечных часов.
     — Джентльмены, — неуверенно произнес он. — Я хочу вам кое-что показать.
     При виде темной лужицы и тонких ручейков на гладком сером камне у людей, собравшихся вокруг часов, перехватило дыхание. Потом, когда луч фонаря остановился на позолоченной ручке, последовали робкие восклицания.
     — Это его личная ручка, джентльмены, — вновь пояснил викарий. — И он ею что-то написал прямо на часах. Чернила еще не до конца высохли. А кончик пера сломался.
     Луч фонаря двинулся вправо и снова замер.
     Тут не было пятен крови; только какая-то надпись. Гости склонились над гранитной плитой и стали вглядываться — все, кроме Болсовера, который с перекошенным от ужаса ртом отпрянул назад. Холодный пот выступил у него на лбу. Неужели умирающий оставил сообщение?
     — Цифры! — негромко воскликнул один из гостей.
     — Верно, — отозвался мистер Минн.
     Он достал из кармана карандаш и провел его кончиком по криво начертанным линиям.
     — Один… три… ноль… шесть… восемь… еще ноль… и что-то, что могло быть четверкой, если бы перо не сломалось, или рука не подвела. Один, три, ноль, шесть, восемь, ноль…
     Крупная дождевая капля упала ему на руку. Викарий вздрогнул, как будто это была кровь.
     — Если сейчас начнется дождь, то это послание, которое может быть ключом к разгадке, будет утеряно! — воскликнул он. — Кто-нибудь, бегите в дом и принесите что-нибудь непромокаемое, чтобы накрыть часы. Пожалуйста, поторопитесь!
     Кто-то побежал в дом. На часы упала еще одна капля. Потом еще одна.
     Мистер Минн передал фонарик ближайшему к нему гостю и сказал:
     — Будьте любезны, направьте свет на цифры.
     Он выхватил из кармана маленький блокнотик.
     — Я постараюсь как можно точнее скопировать надпись, пока ее не смыло.
     И он начал скорее зарисовывать, нежели просто записывать цифры.
     Паника отпустила Болсовера. В этих крупных, плохо написанных цифрах не было ничего, что могло хоть как-то привлечь к нему внимание. Болсовер откашлялся и спросил:
     — Мистер Минн, как другу бедного Филиппа, эти цифры вам о чем-нибудь говорят?
     — Нет, мистер Уингард, — покачал головой викарий. — Но, каков бы ни был их смысл, они, несомненно, связаны с одной из последних мыслей — если не с самой последней — нашего жестоко убитого друга. Он пытался успеть записать свою мысль. Как бы то ни было, эти цифры могут дать полиции ключ к разгадке.
     Небо разорвала ослепительная вспышка молнии, сопровождаемая раскатами грома, и тучи превратились в огромную губку, из которой на землю хлынули потоки воды.
  

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

  
     Следствие завершилось, присяжные вынесли открытый вердикт — единственно возможный вердикт, соответствующий собранным доказательствам. Тот факт, что у Филиппа оказался неизвестный личный враг, сам по себе был загадкой. Цифры, нацарапанные на столешнице солнечных часов, тоже стали проблемой. Поиск в бумагах Филипа не выявил ничего, с чем они могли бы быть связаны.
     Болсоверу все сочувствовали. Он вел себя спокойно, откровенно отвечал на вопросы коронера, говорил о благородстве и великодушии кузена и мужественно скорбел по покойному. Да, ему должно было достаться небольшое поместье, но на большее он и не претендовал, ибо в прошлом дары его кузена были поистине царскими.
     Болсовер объяснил, что в тот роковой вечер он задержался в городе и прибыл в дом своего двоюродного брата вскоре после десяти. На его расспросы о кузене мистер Минн ответил, что немногим раньше Филипп вышел из дома; и сразу же после этих слов пришло шокирующее известие. Вполне возможно, что преступление в розарии было совершено в тот момент, когда он шел по аллее, но если это было так, то убийца, должно быть, действовал очень тихо. В этот момент Болсовер попросил стакан воды, а коронер выразил полное свое удовлетворение.
     На следующий день Болсовер в качестве ближайшего родственника присутствовал на похоронах. Он выглядел совершенно разбитым. Однако вскоре все худшее упокоилось под землей вместе с Филиппом. Теперь Болсовер был в безопасности! От него требовалось лишь последнее деяние — личное присутствие при оглашении завещания.
     Людей собралось немного. Болсовер вообще не был заинтересован в этой процедуре. Завещание было составлено пять лет назад. Болсовер смежил веки и безучастно слушал нотариуса до тех пор, пока…
     — … А моему кузену и другу, Филиппу Болсоверу Уингарду, пятьдесят тысяч фунтов, свободных от уплаты наследственных пошлин.
     Он чуть не упал в обморок.
     Мистер Минн, викарий, протянул ему стакан с водой.   
     

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

   
     Для скорбящих был приготовлен поминальный обед, но Болсовер попросил его извинить. Он сказал, что чувствует себя неважно и хочет поскорее поехать в город к своему лечащему врачу.
     — Думаю, это правильно, мистер Уингард, — мягко сказал мистер Минн. — Вы выглядите измученным, и это неудивительно. Но прежде чем вы уйдете, я хотел бы поговорить с вами пару минут. Пойдемте в розарий, там нас никто не потревожит.
     — Хорошо, — согласился Болсовер.
     Он думал, что уже больше никогда не будет заходить в этот проклятый розарий, но сейчас не нашел ни одной разумной причины, чтобы отказаться от предложения викария. Во всяком случае, эта пытка будет для Болсовера последней.
     В полном молчании они пересекли лужайку, прошли через проем в живой изгороди и приблизились к солнечным часам.
     Мистер Минн снял с головы шляпу и сказал:
     — Господь Всемогущий вызвал дождь, который смыл все следы случившейся здесь трагедии. Так же Господь в Своем Бесконечном Милосердии может смыть и грех, вызвавший эту трагедию.
     Он снова надел шляпу и внимательно посмотрел на Болсовера.
     — Мистер Уингард, я хочу вам кое-что показать. Я хочу вам продемонстрировать, какая последняя мысль посетила Филиппа перед самой смертью.
     С этими словами викарий достал из кармана блокнот и красный восковой карандаш.
     — Цифры? — удивленно пробормотал Болсовер.
     — Да, — отозвался мистер Минн и принялся аккуратно переписывать мелом цифры из блокнота на гранитную столешницу часов.
     
     
     
     — Весьма странно, — произнес мистер Минн, пририсовывая пару штрихов к цифре “3”, — что истина не открылась нам сразу. До меня, например, дошло только сегодня утром. И все же, если принять во внимание неровный и прерывистый почерк умирающего человека, который к тому же пытается писать в темноте, то все становится ясно как день.
     — Но не для меня, — хрипло сказал Болсовер. — Как вы понимаете, я сильно устал и...
     — Всего одну минутку, — негромко перебил его мистер Минн. — Я только хочу сказать, что эти знаки вовсе не были цифрами.
     — Тогда я просто слеп.
     — Мы все были слепы, но теперь можем видеть ясно. Обратите внимание, что “1” и “3” находятся довольно близко друг к другу. Если их соединить, то мы получим букву “В”, — восковым карандашом мистер Минн изобразил на столешнице слегка раздутую букву “В”. — Тогда ноль можно представить, как букву “О”, а цифра шесть, как мы видим, становится буквой “L”. Смотрите, я записываю их после “В”. То, что могло сойти за восьмерку, теперь, определенно, можно принять за букву “S”. Видите? Затем идет еще одна буква “О”, а после этого — большая часть буквы “V”... Потом перо сломалось. Или рука дрогнула... Как видите, мистер Уингард, этого достаточно, чтобы понять последнюю мысль вашего кузена и расшифровать его послание.
     На солнечных часах красовались два набора знаков, начертанных восковым карандашом.
     
     
     
     На лицо Болсовера, безмолвно взиравшего на рисунок, набежала тень.
     Мистер Минн смущенно развел руками.
     Молчание длилось довольно долго. Вдруг Болсовер поднял голову. В его глазах появилось затравленное выражение. Он посмотрел на проем в живой изгороди; потом его взгляд метнулся к другому проему. Возле кустов, равномерно окружив со всех сторон площадку с солнечными часами, стояли несколько крепких мужчин в штатском.
     Викарий протер глаза.
     — Друг мой, — тихо сказал он. — Я буду за вас молиться.    1^sted: ??? ▣ Перевод: В. Краснов ▣ Переведено по изданию: “Murder at the Manor” (эл.) ▣ Публикация на форуме: 21.04.2021 г.
• Э. БЕРКЛИ “ТАЙНА ПЕРЕЛЕСКА ХОРНА”
    A. Berkeley “The Mystery of Horne's Copse”

  Предисловие | +

     Энтони Беркли написал эту повесть в 1930 году, а печаталась она с января по декабрь 1931 года в журнале “Home and Country” (по одной главе в каждом номере). Все двенадцать частей по всем правилам сериала заканчиваются на самом интересном месте. В повести ярко проявился фирменный стиль Беркли — усложненный “интеллектуальный” язык, запутанная загадка, неожиданные сюжетные повороты, а также изрядная доля юмора. По словам английского писателя и литературного критика Мартина Эдвардса, об этом произведении Беркли восторженно отзывалась сама “королева детектива” Агата Кристи.

  ГЛАВА 1

     Вся эта история началась 29 мая.
     Прошло уже более двух лет, и теперь я могу посмотреть на случившееся как бы со стороны. Но даже сейчас моя память хранит отголоски неверия, ужаса, сильных сомнений в отношении моего рассудка и всеобъемлющий, вызывающий холодный пот страх, который сопровождал весь тот злополучный день 29 мая.
     В тот вечер разговор ни с того ни с сего зашел о Фрэнке. После ужина мы сидели в гостиной Баклендов: сэр Генри, леди Ригби, Сильвия и я. Помню, как я усиленно пытался найти убедительный предлог, чтобы побыть с Сильвией наедине хотя бы полчаса до того, как я отправлюсь домой. Тогда мы были обручены всего неделю, и наша тяга к уединенным уголкам, где было бы место только для двоих влюбленных, становилась все сильнее и сильнее.
     Кажется, именно леди Ригби, воспользовавшись паузой в эмоциональном монологе ее мужа о фосфатах (фосфаты были в то время излюбленной темой сэра Генри), спросила, не слышал ли я чего-нибудь о Фрэнке с тех пор, как тот уехал за границу.
     — Да, — ответил я. — Как раз сегодня утром получил от него открытку. Невероятно голубое озеро Комо на переднем плане и невозможно белая гора — на заднем; а между ними — микроскопически узкая полоска земли с балансирующей на ней Каденаббией. Хотя на самом деле он уже несколько дней в Белладжио[11].
     — О-о! — заинтересованно протянула Сильвия, лицо которой при этом осталось совершенно невинным. Планируя наш медовый месяц, мы рассматривали и Белладжио.
     Разговор постепенно перешел на тему итальянских озер.
     — А Фрэнк, кажется, действительно неплохо устроился, не так ли, Хью? — небрежно спросила леди Ригби через некоторое время.
     — Думаю, что так, — сдержанно ответил я.
     Дело в том, что Фрэнк уже несколько раз неплохо устраивался, но каждый раз его новое место жительства через короткое время становилось совсем не таким уж привлекательным.
     Фрэнк Чаппелл был моим двоюродным братом и к тому же, поскольку я был единственным ребенком в семье и владел поместьем Рейвендин, моим наследником. К несчастью, за последнее время в обеих этих ролях он показал себя очень скверно. Сам по себе Фрэнк был не плохим человеком, но, на мой взгляд, слишком слабохарактерным. Однако последствия подобной слабости могут быть столь же разрушительны, как и любое преднамеренное злодейство. И в этом была не совсем его вина. Он унаследовал натуру своей матери, которая была, прямо скажем, не геройского типа. Фрэнк походил как на нее, так и на других членов ее семейства. Его едва не исключили из Итона[12]. Из Оксфорда же он вылетел, как пробка. А когда его выгнали из полка Королевской гвардии — это уже вышло за все рамки. Из-за этого моего дядю хватил удар, и Фрэнк вступил во владение собственностью. Наследство было не ахти какое, гораздо менее доходное, чем Рейвендин, но достаточное, чтобы позволить мужчине чувствовать себя относительно комфортно. Однако Фрэнк за три года промотал все состояние.
     После этого он как-то неожиданно ухитрился жениться на одной из своих троюродных сестер и, сменив расточительность на откровенную скупость, стал вести с женой совместное хозяйство, мужественно перенося нужду и пытаясь снова поставить на ноги свое заложенное и перезаложенное поместье. К этому, как я подозреваю, его подвигла жена. Несмотря на то что она была его кузиной по женской линии, Джоанна как раз отличалась от других представителей семейства Уикхэмов. Прекрасно физически сложенная, высокая и грациозная, со смуглой кожей, которая наводила на мысль о неком испанском предке в относительно недалеком прошлом, она обладала живым и острым умом. Под ее внешней обаятельностью скрывались рассудительность и несгибаемая воля. Она была идеальной женой для Фрэнка, и я был очень рад такому повороту событий.
     К моему глубокому разочарованию, Сильвия не разделяла моей приязни к Джоанне. Поместье Ригби примыкало к моим землям, а владения Фрэнка находились менее чем в двадцати милях, так что три наших семейства всегда были тесно связаны. Не то чтобы Сильвии совсем уж не нравилась Джоанна, но было понятно, что, будь ее воля, Сильвия ни за что не стала бы напрашиваться к ней в подруги, а, учитывая, что Фрэнк всегда испытывал ко мне острую неприязнь, можно было предположить, что отношения между Рейвендином и Мурфилдом будут весьма прохладными. Не могу сказать, что эти мысли как-то беспокоили меня. Пока у меня была Сильвия, мне не было дела ни до кого другого.
     Итак, Фрэнк был женат уже более двух лет, и, чтобы окончательно водрузить на его голову венок семейной добродетели, полгода назад жена родила ему сына. Кроме того, возрождение поместья Мурфилд проходило столь успешно, что три недели назад семейная пара смогла отправиться в длительную поездку по Европе, оставив ребенка на попечении кормилицы. Я столь подробно останавливаюсь на истории жизни Фрэнка потому, что это очень важно в свете тех странных событий, которые сопровождали мирный семейный вечер в гостиной Баклендов.
     В конце концов, нам с Сильвией удалось выкроить полчаса уединения, и мы провели это время как нельзя лучше. Конечно, для меня они пролетели, как одна секунда, поэтому я с сожалением уселся за руль своего нового шестицилиндрового “Доверса” и нажал на стартер. Стартер не заработал. Вот от таких мелочей порой зависит наша судьба.
     — Ничего не поделаешь, — сказала Сильвия. — Думаю, испортилась электропроводка. И ты сам не сможешь ее починить.
     Сильвия всегда удивляла меня своим пониманием процессов, происходящих внутри автомобиля.
     — Возьми лучше мою “Эмму”.
      “Эммой” она называла свой собственный двухместный кабриолет.
     — Я, пожалуй, прогуляюсь, — ответил я. — Через перелесок Хорна тут чуть больше мили. Заодно успокоюсь.
     Сильвия засмеялась, но я и не думал шутить. Я сделал ей предложение, почти не надеясь на успех, и пока еще не мог привыкнуть к мысли, что действительно обручен с ней.
     Был прекрасный вечер. Я шел размашистой походкой, и мои мысли, как всегда, вернулись к удивительному вопросу: что Сильвия нашла во мне? У нас с ней были кое-какие общие вкусы, но, вообще-то, она больше всего интересовалась автомобилями, а я увлекался изучением древних цивилизаций, в особенности Минойской и Микенской[13]. Единственной причиной ее нежного отношения, как я смог у нее выяснить, было: “О, Хью, дорогой, ты же ведь как ягненок, согласись. Ты просто наивный дурачок”. Это кажется забавным, но я-то знал, что наше послевоенное поколение считается лишенным романтики.
     Мои глаза привыкли к лунному свету, однако в перелеске Хорна было темно, как в подземелье. Но мне не было необходимости сбавлять темп, потому что я знал все повороты и изгибы тропинки. Перелесок был в длину не более пары сотен ярдов, и по моим подсчетам я прошел уже примерно половину пути, когда вдруг зацепился за что-то прямо посреди тропки, и чуть было не упал.
     Я с трудом удержал равновесие, пытаясь одновременно понять, обо что же я споткнулся. Препятствие не было твердым, как какое-нибудь бревно. Оно было довольно мягким. Я чиркнул спичкой и посмотрел вниз. Не могу сказать, что я робкий человек, но у меня волосы встали дыбом от картины, которая открылась в неверном свете спички. Это было тело. Тело мужчины. И даже если бы в центре его лба не было зловещего черного отверстия, окруженного россыпью красных росинок, я бы все равно с уверенностью сказал, что он мертв.
     Но это было не все. Спичка потухла, и я набрался мужества зажечь другую. Поднес ее поближе к мертвому лицу, чтобы удостовериться в том, что не ошибся. Ошибки не было. Это было невероятно, непостижимо, но передо мной лежало тело моего двоюродного брата Фрэнка.  

  ГЛАВА 2

    Я взял себя в руки.
     Это был Фрэнк, и он был мертв. Вероятно, убит. Фрэнк не был в Белладжио. Он был здесь, в перелеске Хорна, с дыркой от пули во лбу. Но я не должен терять голову. Мне нужно вспомнить, что следует делать в такой ситуации, а потом я должен в точности так и поступить.
      “Убедись в том, что жизнь угасла”.
     Откуда-то из глубин памяти вдруг возникла эта фраза, и почти машинально я начал действовать в соответствии с ней. Хотя в действительности я всего лишь прикоснулся рукой к бледному лицу и почувствовал, что оно было довольно холодным и… мокрым.
     Одна рука Фрэнка была подвернута под тело, другая — откинута в сторону и лежала ладонью вниз. Я взялся за эту руку, осторожно приподнял над землей и попытался нащупать пульс. Нет нужды говорить, что никакого пульса под холодной, влажной кожей я не нащупал. Потом в моей голове шевельнулось какое-то смутное воспоминание о том, что зрачки глаз должны реагировать на свет. Я зажег еще одну спичку и приблизил ее огонек к застывшему лицу. Зрачки ни на сотую долю миллиметра не изменили своего размера.
     Я поднялся на ноги.
     Потом вспомнил, что должен точно зафиксировать время, и посмотрел на часы. Было ровно одиннадцать минут и двадцать секунд первого.
     Очевидно, следующее, что нужно было сделать, — это вызвать полицию.
     Не врача, потому что было понятно, что врач тут уже не поможет.
     Я член городского магистрата, и некоторые детали официальных процедур мне знакомы. Например, я знаю, что тело нельзя трогать, пока его не осмотрела полиция. Но я был один, и мне некого было оставить рядом с телом. С другой стороны, в любом случае было крайне маловероятно, что кто-то еще в такое позднее время мог бы идти по перелеску Хорна. Поэтому я быстро, насколько мне позволяла темнота вокруг, выбрался из перелеска и оставшиеся полмили до моего дома бежал со всей возможной скоростью. Я был в хорошей физической форме, и могу поклясться, что немного найдется людей, которые, будучи полностью одеты, способны покрыть полмили за такое же короткое время, что и я.
     Еще утром я попросил Паркера — моего дворецкого — не ждать меня вечером. По этой причине я вынужден был открыть дверь своим собственным ключом. Все еще тяжело дыша после бега, я позвонил в полицейский участок в Салвертоне (это в трех милях от моего дома) и вкратце рассказал о том, что обнаружил. Констебль, ответивший по телефону, разумеется, хорошо знал как меня, так и Фрэнка, и был просто потрясен моей новостью. Я прервал его удивленные восклицания и попросил немедленно прислать кого-нибудь в Рейвендин для официального засвидетельствования происшедшего. Констебль взялся разбудить своего сержанта и попросил меня оставаться дома, чтобы дождаться его и показать место. Я так и сделал. Потом прошло немало времени, прежде чем я перестал сожалеть о том, что согласился на это. Легко осуждать друг друга в чем угодно, когда ничего уже нельзя исправить. Но разве я мог предвидеть настолько невероятный поворот событий?
     Ожидая, я разбудил Паркера и позвонил своему врачу. Последний еще не ложился и пообещал сразу же прийти. Врач был нужен мне, а не Фрэнку. Я никогда не отличался крепкими нервами, а ведь только что моя нервная система испытала немалый шок. Врача звали Готли. Это был огромный нескладный малый, который, будучи еще студентом Королевского колледжа[14], пытался добиться успеха как игрок в регби. И хотя ему никак не удавалось получить заветную форменную кепку команды, он, тем не менее, считался неплохим нападающим, если бы речь шла о любой другой команде вне колледжа. Для человека такого типа Готли был достаточно умен, не лишен воображения и обладал изрядным обаянием. К тому же он был весьма способным врачом. Готли жил в деревне уже около четырех лет, и я даже завязал с ним дружеские отношения, хотя обычно трудно схожусь с людьми.
     Его прибытие было для меня облегчением — так же, как и графин виски с содовой, принесенный в библиотеку Паркером.
     — Да, Чаппелл, все это звучит не слишком приятно, — сказал Готли, выслушав меня. — И знаешь, старина, ты весь бледный, как полотно. Поэтому лучше выпей-ка еще.
     И он налил мне из графина.
     — Боюсь, это сильно выбило меня из колеи, — признался я.
     Теперь, когда оставалось только ждать, я чувствовал себя крайне неуверенно.
     Чтобы отвлечь меня от ужасных мыслей, Готли пустился в бодрые рассуждения о шансах Англии в предстоящей летней серии отборочных матчей по регби. Он продолжал разглагольствовать почти десять минут — до тех пор, пока не прибыла полиция.
     Это были сержант Эффорд, которого я, конечно же, хорошо знал, и какой-то молодой констебль. Сержант был отнюдь не глуп. Он нисколько не походил на тех твердолобых персонажей, которых обычно изображают авторы детективных романов, давая понять читателям, что вся наша полиция состоит только из таких людей. Это был умный и рассудительный человек, хотя в тот момент он тоже был сильно взволнован. Конечно, из уважения к моим чувствам сержант благородно старался скрыть волнение, ведь он знал Фрэнка так же хорошо, как и я, и ему была известна его репутация. Но было очевидно, что реальный факт убийства, да еще при таких обстоятельствах пробудил в нем инстинкт ищейки: он буквально дрожал от нетерпения, желая как можно быстрее напасть на след. Прежде сержант Эффорд еще ни разу не сталкивался с убийством, и теперь, помимо охотничьего азарта и уверенности в публичном одобрении его действий, он мог бы даже рассчитывать на повышение по службе — если бы только напал на след убийцы раньше, чем суперинтендент заберет это дело в свои руки.
     Мы поспешили к месту происшествия. Всю дорогу сержант задавал мне различные вопросы, и к тому моменту, когда мы вошли в перелесок, он получил почти столько же сведений, сколько имел я сам. Теперь не было необходимости сбавлять шаг, потому что у меня был с собой мощный электрический фонарик. Я водил лучом света из стороны в сторону, отыскивая путь к телу бедного Фрэнка. Как ни странно, видимо, труп лежал дальше, чем я предполагал. Однако я знал перелесок как свои пять пальцев и готов был поклясться, что тело лежало примерно посередине этого лесного массива. Мы прошли почти весь перелесок насквозь и… ничего не обнаружили.
     Пару минут спустя мы вышли на открытое пространство и остановились передохнуть.
      — Ну что же, сэр? — спросил сержант, стараясь придать своему голосу некоторую ироничность.
     Но мне было не до шуток. Я оказался совершенно сбит с толку.
     — Сержант, — пробормотал я. — Тело… исчезло.  

  ГЛАВА 3

    Н е было никаких сомнений в том, что тело Фрэнка пропало, поскольку на месте его не оказалось. Но это никак не объясняло его невероятного исчезновения.
     — Я ничего не понимаю, сержант. Я знаю с точностью до нескольких ярдов, где он был: в самой середине перелеска. Может быть, он еще был жив и сумел куда-то переползти?
     — Но я думал, сэр, вы были вполне уверены, что он мертв.
     — Да, я был уверен. Совершенно уверен, — отозвался я, вспомнив, каким холодным было то мокрое, землистого цвета лицо.
     Констебль, который еще не произнес ни слова, продолжал хранить молчание. Готли тоже молчал. После несколько неловкой паузы сержант предложил осмотреть все вокруг.
     — Ну, по крайней мере, могу показать вам, где было тело, — сказал я. — Можно определить место по обгоревшим спичкам, которые я там оставил.
     Мы повернули обратно, и сержант, взяв мой фонарик, осмотрел землю. Прямой участок был не более дюжины ярдов в длину. Эффорд медленно прошел его из одного конца в другой.
     — Забавно, сэр, но тут нигде нет ни одной спички.
     — Вы уверены? — недоверчиво отозвался я. — Давайте я сам посмотрю.
     Я взял у него фонарик и принялся осматривать землю. Однако это оказалось пустой тратой времени: я не нашел ни одной обгорелой спички.
     — Странное дело, — пробормотал Готли.
     Изложу вкратце события последующего часа, которые полностью обескуражили меня. Достаточно будет сказать, что, несмотря на все наши поиски на тропинке, в зарослях кустов и даже за пределами перелеска, мы не смогли обнаружить ни тела, ни обгорелых спичек, ни чего-нибудь, что могло бы указывать на то, что эти вещи когда-либо были там.
     По мере того как батарейка в моем электрическом фонарике садилась, сомнения сержанта в моей искренности только возрастали. Он несколько раз недвусмысленно намекнул на то, что я, вероятно, вожу его за нос, и не пора ли уже закончить с этим розыгрышем.
     — Но я видел его, сержант, — с отчаянием произнес я, когда мы, наконец, были вынуждены оставить бесплодные поиски и вернуться домой. — Единственное, чем я могу все это объяснить, так это тем, что кто-то появился в перелеске после того, как я ушел, подумал, что мой кузен еще жив, и перенес его куда-то в другое место.
     — И ваши обгоревшие спички он, полагаю, тоже унес, сэр, — заметил Эффорд деревянным голосом.
     Около дома мы с Готли попрощались с сержантом и констеблем. Эффорд даже не зашел пропустить стаканчик. Было ясно: он абсолютно убежден в том, что я сыграл с ним злую шутку. Я вынужден был позволить ему уйти с этим заблуждением.
     Когда они удалились, я вопросительно посмотрел на Готли, но тот отрицательно покачал головой.
     — И не подумаю уходить. Я хочу получше во всем разобраться. Нравится тебе это или нет, но я собираюсь войти с тобой в дом.
     Собственно, так мы и сделали. Было около половины второго, но о сне не шло и речи. Я хотел обсудить с Готли все произошедшее и решить, что же делать дальше.
     Мы прошли в библиотеку. Готли смешал два коктейля и протянул мне бокал. Определенно, мне требовалось выпить.
     — Нервишки еще шалят? — спросил Готли, окидывая меня профессиональным взглядом.
     — Есть немного, — признался я.
     В свое оправдание скажу, что во время войны я получил сильную контузию. С тех пор моя нервная система значительно ослабла.
     — Рад, что ты остался, — промолвил я. — Мне хотелось бы узнать твое мнение об этом в высшей степени необычном деле. Я заметил, что там ты почти ничего не говорил.
     — Да, мне показалось, что лучше будет промолчать.
     — Ладно, примерно через час рассветет. Я хочу вернуться и осмотреть весь перелесок при дневном свете прежде, чем кто-нибудь туда забредет. Я просто не могу поверить, что не осталось никаких свидетельств того, что я говорил правду.
     — Дорогой мой, я нисколько не сомневаюсь, что ты искренне веришь в то, о чем рассказывал.
     — Действительно?
     Его слова показались мне довольно странными, но в тот момент я не стал больше задавать никаких вопросов.
     — А вот сержант мне не поверил. Послушай, ты пойдешь вместе со мной?
     — Охотно. Если кто-то будет меня разыскивать, то дома знают, где я. Тем не менее давай кое-что уточним. Я думал, что твой кузен за границей.
     — Я тоже так считал, — обескуражено ответил я. — Собственно, я только сегодня утром получил от него открытку из Белладжио.
     — Он написал название своего отеля?
     — Думаю, да. Да, я уверен, что он упоминал об этом.
     — Тогда, как только откроется почтовое отделение, следует телеграфировать в отель и узнать, там ли он до сих пор.
     — Но его там нет, — тупо возразил я. — Откуда ему там быть?
     Готли задумчиво разглядывал свой бокал.
     — И все же, хочешь ты этого или нет, — как-то слишком уж беспечно сказал он, — но телеграфировать следует.
     Один час прошел быстрее, чем я ожидал. Я понял, что Готли не считает меня выдумщиком, но подозревает, что мне просто все привиделось. Однако он не подавал виду и обсуждал со мной все подробности так, словно был уверен, что все, что я видел, было реальностью, а не плодом воображения. Как только забрезжил рассвет, мы отправились к перелеску, чтобы, несмотря на скептическое отношение полиции, постараться пролить свет на это дело.
     Скажу без лишних слов: наша вылазка завершилась полным провалом. Мы не нашли ничего, что могло бы подтвердить мой рассказ: ни сгоревшей спички, ни капли крови, ни хоть какого-нибудь подозрительного следа на твердом грунте.
     Из элементарного приличия я не мог больше удерживать Готли. К тому же я понимал, что ему все труднее было скрывать от меня свое собственное мнение. Я не сердился и не возмущался. Предложение Готли телеграфировать в Белладжио показалось мне теперь неплохой идеей; во всяком случае, это могло бы подтвердить тот факт, что Фрэнка там не было — и это сыграло бы в мою пользу. Если Фрэнк был в перелеске Хорна, он никак не мог оказаться в Белладжио. В то же время, если он внезапно покинул Белладжио, он вполне мог объявиться в наших местах.
     Я лег спать уже после восьми, перед этим позвонив на почту и продиктовав текст телеграммы.
     Остаток дня тянулся невыносимо медленно. После обеда позвонила Сильвия и сказала, что ее шофер починил мою машину, однако я постарался замять эту тему. По правде говоря, ничто в мире не могло заставить меня покинуть дом до тех пор, пока не пришел ответ на телеграмму.
     Депешу принесли после шести вечера.
     Я с нетерпением надорвал тонкий конверт.
      “Что за паника? — гласил текст телеграммы. — Я здесь до завтра. Потом в Милан. Фрэнк. “Гранд-отель”, Белладжио”.
     Похоже, Готли был прав. Мне все привиделось.  

  ГЛАВА 4

    Сжав телеграмму пальцами, я опустился в кресло.
     Но не мог же я все это нафантазировать. Это просто невозможно. Подробности были слишком яркими, детали — более чем очевидными. Нет, Готли был не прав. Я определенно кого-то видел — может быть, даже и не Фрэнка.
     Я поспешил к телефону и позвонил сержанту Эффорду. Возможно, он слышал о каком-нибудь происшествии, случившемся прошлой ночью? Быть может, я ошибаюсь, думая, что мертвое тело принадлежало моему кузену? А вдруг стало известно об исчезновении какого-то другого человека?
     Сержант был краток. Никаких других происшествий не было. Утром он сам еще раз побывал на месте предполагаемой гибели моего кузена и снова ничего не нашел. Мне же сержант посоветовал — не слишком любезно — не думать больше об этом деле.
     Это начало меня раздражать. Теперь, когда было доказано, что тело не могло принадлежать Фрэнку, во мне стало нарастать негодование. Совершенно случайно, лишь благодаря испорченным электропроводам в моей машине я наткнулся на труп, но данное событие привело к подозрению со стороны полиции, что это просто необыкновенно грубая шутка, и к убеждению со стороны моего врача, что у меня не все в порядке с головой. Чем больше я об этом думал, тем сильнее утверждался в мысли, что тайна должна быть раскрыта. Я решил, что этим же вечером расскажу обо всем Сильвии.
     В отличие от Готли, Сильвия задала множество вопросов. Мало того, она приняла все, что я ей рассказал, как установленные факты.
     — Это вздор, Хью, — прямо сказала Сильвия, когда я передал ей мнение Готли. — Раз ты утверждаешь, что видел, значит, ты это действительно видел. Да ты и не смог бы придумать такое. Хью, все это ужасно интересно. И что мы теперь будем делать?
     Она восприняла свое участие в дальнейших событиях как нечто само собой разумеющееся.
     Я посмотрел в ее красивые серые глаза, которые блестели от возбуждения, и, несмотря на всю серьезность дела, не смог сдержать улыбки.
     — А что ты предлагаешь, дорогая? — спросил я.
     — О, конечно, мы должны во всем разобраться. Мы наведем справки по всей округе. Мы объедем все больницы. Обойдем все, что возможно.
     Я и раньше замечал, что Сильвия была способна воплотить в жизнь идеи, которые мне казались весьма сомнительными.
     Как бы то ни было, в течение следующих нескольких дней мы играли в детективов, расследующих таинственное убийство, и ездили по окрестностям в погоне за подтверждением наших нелепых, но очаровательных в своей безыскусности теорий. Разумеется, мы наслаждались обществом друг друга; но если бы настоящие детективы добивались в своей работе таких же результатов, что и мы, количество нераскрытых убийств заметно бы выросло, ибо мы не обнаружили ровным счетом ничего. Никто не видел в окрестностях ни одного человека, похожего на Фрэнка. Также не было ни одного сообщения о ком-нибудь с огнестрельной раной во лбу.
     Все, что мы смогли толком определить, так это то, что мужчина был мертв (а в этом я был абсолютно уверен) уже четыре, максимум шесть часов, потому что, хотя тело было холодным, запястье, которое я держал, было еще довольно мягким, а это означало, что rigor mortis[15] еще не началось. Эти сведения исходили от Готли, который сообщил их нам с совершенно серьезным выражением лица. Но потом он смазал весь эффект, посоветовав нам не тратить время на это дело. Больше всего на Готли негодовала Сильвия.
     Было бы неверно утверждать, что мы совсем ничего не обнаружили. Открылся один довольно любопытный факт. Хотя теперь мы знали, что мужчина был мертв по крайней мере четыре часа, то есть скончался не позднее восьми вечера, отыскалось не менее трех человек, которые проходили по тропинке между этим временем и полуночью; но, по их словам, никакого тела там не было.
     — Это бандитские разборки, — проговорила Сильвия с каким-то наслаждением. — Его застрелили где-то в другом месте, привезли в перелесок, а потом увезли снова.
     — Но зачем? — спросил я, слабо веря в возможность всех этих перемещений.
     — Одному богу известно, — легкомысленно отозвалась Сильвия.
     В конце концов, нам пришлось прекратить наши поиски.
     Прошло около месяца, и мое таинственное приключение постепенно стало просто любопытным воспоминанием. Готли перестал задумчиво поглядывать на меня, и даже сержант Эффорд, когда я встретил его на местной цветочной выставке, великодушно пообщался со мной, дав тем самым понять, что простил меня.
     Поначалу, должен признать, я старался не ходить поздно вечером через перелесок Хорна, хотя это был кратчайший путь между имением Баклендов и Рейвендином. Потом, по мере того, как жуткие события стирались из памяти, здравый смысл взял верх. К 3 июля я отбросил последние сомнения.
     То самое 3 июля!
     Есть поговорка о том, что история повторяется. В ту ночь эта поговорка подтвердилась с лихвой. Я в очередной раз ужинал у Баклендов. Еще перед отъездом из дома мой шофер обнаружил прокол в одной из задних шин “Доверса” и поставил запасное колесо. Я рискнул уехать без запаски, но, когда пришло время возвращаться, в одном из колес обнаружился новый прокол. Сильвия снова предложила мне воспользоваться ее автомобилем; и снова я отказался, заявив, что с удовольствием пройдусь пешком. В очередной раз я покинул имение Баклендов с мыслями о чудесной девушке и о том счастье, которое обрету рядом с ней. Ведь именно в тот вечер мы предварительно назначили нашу свадьбу на середину сентября.
     Более того, я был настолько погружен в свои приятные размышления, что прошел уже треть пути по перелеску Хорна, прежде чем вспомнил о том зловещем смысле, с которым для меня теперь было связано это место. В этот раз ночь была не такой темной, как раньше, но в самом перелеске мрак был настолько плотным, что я чуть было не пропустил последний поворот перед началом прямой центральной тропинки.
     “Это было всего в шести ярдах отсюда, — машинально подумал я на ходу, — когда моя нога запнулась, и я услышал тот неприятный глухой звук…”
     Внезапно я остановился как вкопанный, на этот раз легко сохранив равновесие, как будто подсознательно был готов к любой неожиданности. Моя нога запнулась — и опять с тем же неприятным глухим звуком — о какую-то неподвижную массу, лежащую на середине тропинки.
     Волосы шевельнулись у меня на затылке. Я чиркнул спичкой и заставил себя взглянуть на то, что преградило мне путь, хотя я уже знал, что должен буду увидеть. И оказался прав. Поперек тропинки, неестественно выгнув руки, лежал мой двоюродный брат Фрэнк. Но на этот раз из его груди торчала рукоятка небольшого кинжала.  

  ГЛАВА 5

    Спичка в последний раз мигнула и погасла, а я стоял, не в силах сдвинуться с места, задыхаясь и отчаянно пытаясь подавить приступ паники, который охватил мой разум.
     Постепенно мне удалось (окружающая меня темнота даже помогла в этом) унять дрожь в конечностях. Я, как мог, успокоил и привел в порядок мысли. Вот здесь, прямо передо мной, сказал я себе, лежит мертвец. Я не буду размышлять о том, видение это, или мираж, или что-то другое. Передо мной лежит реальное тело, и я должен действовать соответственно.
     Думаю, пары минут оказалось достаточно, чтобы я не только успокоился, но и понял, что во мне вновь проснулся интерес к детективному расследованию. Теперь уже недрогнувшей рукой я зажег еще одну спичку и наклонился над телом моего несчастного кузена. На этот раз у меня даже не вызвало отвращения прикосновение к его холодному мокрому лицу, которое неестественно блестело в колеблющемся пламени спички — зато я убедился, что Фрэнк действительно мертв.
     Со странным ощущением дежавю я быстро осмотрел тело. За исключением того, что вместо пулевого отверстия во лбу теперь из груди торчал кинжал, вокруг которого на одежде виднелись пятна крови, все остальное было в точности таким же, как и в прошлый раз, — да и я, в общем-то, делал то же самое, что и раньше. Рука Фрэнка так же была откинута в сторону и лежала ладонью вниз. Я снова попытался нащупать пульс, которого, естественно, не было. Неподвижные зрачки так же не реагировали на движение огонька моей спички. Кожа лица была холодная и влажная. Было совершенно ясно, что Фрэнк мертв. Мне не было необходимости расстегивать его одежду, чтобы послушать, не бьется ли сердце. Я тем более не хотел этого делать, потому что знал, что в полиции не любят, когда кто-то трогает тело до того, как его осмотрят эксперты.
     Но в этот раз я сделал еще кое-что. Я удостоверился — теперь уже бесспорно, — что тело принадлежало именно Фрэнку. У моего кузена на левом виске, у самой кромки волос имелся шрам. Я внимательно осмотрел голову и нашел этот шрам.
     После этого я со всей возможной скоростью поспешил домой, чтобы позвонить сержанту Эффорду и Готли. Не нужно говорить, что я испытывал определенное чувство триумфа. Несмотря на трагичность ситуации, наличие явного доказательства согревало мне сердце.
     Эффорда в полицейском участке не оказалось, но зато мне удалось дозвониться до Готли.
     — Отлично! — с энтузиазмом воскликнул он. — На этот раз все реально, не так ли?
     — Да, — ответил я, — на этот раз никаких сомнений. Мы как-нибудь с тобой обсудим все это. Я думаю, в прошлый раз у меня было своего рода предвидение.
     — Да уж, необычное дело. Я бы даже сказал, сверхъестественное. Может быть, сообщить об этом в Общество психических исследований[16]?
     — Можно. Но сейчас я возвращаюсь в перелесок. Встретимся там. На этот раз я не хочу рисковать.
     Готли пообещал прийти, и на этом мы закончили телефонный разговор.
     Выходя из дома, я посмотрел на часы. Было без трех минут двенадцать. Когда я покидал тело, до полуночи оставалась двадцать одна минута и несколько секунд. Я двигался в хорошем темпе, и на весь путь до дома у меня ушло минут двенадцать. Таким образом, я отсутствовал в перелеске Хорна где-то полчаса. Важность этих цифр станет понятна позже.
     Не знаю, что побудило меня отправиться в одиночку к тому месту, где я оставил тело. Вероятно, подсознательно я был готов охранять его на тот случай, если бы оно по своей воле вдруг решило встать и убежать. Во всяком случае, как я и сказал Готли, на этот раз я не собирался рисковать.
     Сейчас у меня с собой был электрический фонарь, и я включил его, как только достиг перелеска. Нырнув под деревья, я направил мощный луч света в дальний конец центральной тропинки. Таким образом, все двенадцать ярдов прямого участка были освещены. Свет падал на кусты по бокам тропинки, на плотную зеленую листву за дальним поворотом. Да, все это было. Но… не было никаких признаков тела Фрэнка.
     Не веря своим глазам, я поспешил вперед, думая, что, вероятно, ошибся с направлением. Тело должно было лежать за дальним углом. Но его не было ни за углом, ни на тропинке, ни где-нибудь вообще до самого конца перелеска. Объятый ужасом, я вернулся по своим следам, водя из стороны в сторону по земле лучом фонаря. Это было именно то, чего я опасался. Как и прежде, на земле не осталось даже обгорелых спичек, которые могли бы показать то место, где я стоял на коленях перед останками Фрэнка.
     На середине тропинки я остановился, охваченный безотчетной тревогой. Что же это вытворяет мой разум? Ситуация была совершенно фантастической, необъяснимой. Если у меня и были какие-то сомнения относительно реальности происходящего, то только не в этот раз. Я знал, что там было тело. Я знал, что физически касался его. Я знал, что тело принадлежало Фрэнку. Фрэнку, который, как предполагалось, должен был находиться в тот момент в Риме. Я осознавал все это настолько же ясно, насколько знал свое собственное имя. И все же… О возможной альтернативе не хотелось даже думать.
     Неужели все дело в моих галлюцинациях?
     Но я ведь в абсолютно здравом уме. Всему этому должно быть какое-то простое и логичное объяснение…
     Я все еще пытался придумать это объяснение, когда одновременно прибыли Готли и полицейские.
     Я двинулся им навстречу.
     — Тело исчезло! — воскликнул я. — Вы не поверите, но это проклятое тело снова исчезло. Я видел его так же ясно, как сейчас вижу вас. С кинжалом в груди и с кровью вокруг раны. Я даже трогал его! А теперь все выглядит так, словно его вообще там не было. Черт побери, и даже спички исчезли напрочь!
     Я рассмеялся, ибо, действительно, если посмотреть со стороны, ситуация была просто абсурдной.
     Сержант Эффорд взглянул на меня строго.
     — Вот, значит, как, сэр… — произнес он таким деревянным голосом, каким мог говорить только он.
     Сержант собирался сказать что-то еще, но Готли оттеснил его в сторону и взял меня за руку.
     — Все в порядке, Чаппелл, старина, — сказал он успокаивающим тоном. — Хватит на сегодня об этом. Я отведу тебя домой и дам снотворного, а завтра мы обо всем поговорим.
     Конечно же, Готли решил, что я сошел с ума. Что ж, этого и следовало ожидать.

  ГЛАВА 6

    — Имею ли я право в таком случае жениться? — тоскливо спросил я.
     Чтобы задать этот вопрос, я несколько минут собирался с духом.
     Это было на следующий день. Вечером. Мы с Готли разговаривали уже больше часа. Ему удалось убедить меня: я ничего не видел, ни к чему не прикасался, все это — плод моего воображения. Чтобы меня успокоить, утром он отправил телеграмму Фрэнку в Рим. Ответ, выдержанный в шутливом тоне, не оставил никаких сомнений.
     Готли был со мной вполне откровенен. Лучше всего, сказал он, принимать вещи такими, какие они есть на самом деле. Все это не очень серьезно; должно быть, я просто переутомился или испытал воздействие какого-то нервного срыва. Если я буду относиться ко всему проще, то эти галлюцинации, скорее всего, исчезнут сами по себе и, возможно, никогда больше не появятся. Главное, не зацикливаться на них.
     — Могу ли я в таком случае жениться, Готли? — повторил я свой вопрос.
     — Конечно. Но всему свое время. Спешить не следует.
     — Ты имеешь в виду, что не нужно жениться в сентябре?
     — Ну, может быть, не так скоро. Но вот позже, конечно, женись.
     — Разве это справедливо?
     — Мой дорогой друг, — жизнерадостно воскликнул Готли, — в этом нет ничего страшного. Это лишь временная задержка.
     — Я должен сказать об этом Сильвии.
     — Да-а-а, — согласился он, хотя и с некоторым сомнением. — Ты можешь сказать об этом мисс Ригби. Но позволь мне тоже поговорить с ней. И, послушай, почему бы тебе не отправиться с ней и ее матерью куда-нибудь отдохнуть? Это как раз то, что тебе сейчас нужно. Лекарства тебе особо не помогут, а вот хороший отдых в приятной компании — самое то!
     На следующий день мы так и сделали.
     Я рассказал обо всем Сильвии. У нее, конечно, было свое собственное мнение, и поначалу она даже отказалась верить диагнозу Готли. Если я думаю, что видел тело, значит, я действительно видел его. И осматривал. И трогал. Даже насмешливая телеграмма Фрэнка не убедила ее. Лишь доверительная беседа с Готли немного поколебала ее уверенность: она допустила, что, возможно, доля истины в его словах имелась. Но в любом случае не было никаких причин, почему я не мог отправиться отдохнуть с ней и ее матерью, если это могло как-то помочь. Только ни сэру Генри, ни леди Ригби не стоило ни о чем рассказывать. С этой последней идеей я, хотя и с неохотой, но согласился.
     Тем не менее слухи все-таки поползли. Я был уверен, что Готли держал язык за зубами, но не думаю, что сержант Эффорд был столь же сдержан. Когда в августе мы вернулись из Норвегии, я стал ловить на себе любопытные взгляды и понял, что шила в мешке утаить не удалось.
     Когда я увиделся с Готли, тот выразил свое удовлетворение моим внешним видом.
     — Теперь с тобой все будет в порядке, — уверенно заявил он. — Я бы, конечно, не стал пока ходить в перелесок, но, в принципе, ты уже в хорошей форме.
     Через пару дней я получил письмо от Фрэнка. Это был ответ на мое письмо, которое я послал ему из Норвегии с просьбой — просто так, из любопытства — сообщить мне, чем он занимался 3 июля около полуночи. Я объяснил свое желание тем, что якобы примерно в это время видел о нем странный сон. Фрэнк извинялся за то, что не имел возможности ответить раньше. По его словам, отель в Риме не очень-то спешил переслать ему мое письмо, которое только сейчас догнало его в Вене, откуда он и писал мне ответ. Насколько он мог вспомнить, в тот момент времени, о котором я упомянул, он выходил из театра в Риме, — это ли я хотел узнать? Мое душевное состояние было уже настолько уравновешенным, что я даже смог усмехнуться, встретив в письме Фрэнка пару типичных для него орфографических ошибок, а потом и вовсе постараться выбросить всю эту историю из головы.
     Это было 9 августа. На следующее утро стало ясно, что ожидается жаркий день — один из тех ясных, безоблачных дней, которые порой ассоциируются с августовской погодой, и которые примерно раз в три года действительно оправдывают эту ассоциацию. Я неспешно позавтракал, почитал газету, а потом отправился на запланированную встречу с одним из своих фермеров-арендаторов, чтобы переговорить относительно замены кровли на амбаре. Ферма примыкала к имению Баклендов и была расположена в трех милях от дороги, но если идти через перелесок Хорна, то до нее было чуть больше мили. Для прогулки было жарковато, и я решил ехать на своем “Доверсе”. Однако из гаража сообщили, что в машине испортился карбюратор, а для ремонта требовалось время. Решив, что размять ноги тоже было бы неплохо, я отправился пешком.
     Достигнув перелеска Хорна, я как раз размышлял о том, что процесс моего душевного выздоровления завершился весьма успешно, ибо вместо того, чтобы испытывать дискомфорт от необходимости пройти через перелесок, я, напротив, обрадовался, предвкушая, как мне будет приятно ощутить его тенистую прохладу. Когда я вошел в перелесок, мои мысли были заняты предстоящим разговором с фермером. Сделав последний поворот и выйдя на прямой участок тропинки, который сыграл столь зловещую роль в моем недавнем прошлом, я, кажется, даже насвистывал какую-то мелодию.
     Но внезапно мелодия застыла на моих губах, и, несмотря на жаркий день, меня прошиб холодный пот. У моих ног — это было невероятно, просто дьявольски невообразимо! — лежало тело Фрэнка, и кровь медленно сочилась из-под кинжала, торчащего из сердца моего кузена.
     На этот раз я не стал ничего осматривать. В полнейшей панике я просто пустился наутек. Я бежал, не разбирая дороги. Единственным моим желанием было как можно быстрее оказаться подальше от этого места.
     В себя я немного пришел уже в поезде, направлявшемся в Лондон. В руке я сжимал билет первого класса. О том, как я оказался в вагоне, у меня не было ни малейшего представления. Вероятно, я действовал, как лунатик.
     К счастью, купе было пустым, и, сделав над собой усилие, я через некоторое время смог унять дрожь в конечностях, после чего попытался проанализировать ситуацию. Итак, стало быть, я не излечился. Ладно. Но что же мне теперь делать?
     Одно я решил для себя точно. Я должен провести пару дней в Лондоне — тем более, что я уже ехал туда. А потом, оправившись достаточно для того, чтобы связно поведать кому-то мою историю, мне следовало бы обратиться к какому-нибудь опытному психиатру. Очевидно, что Готли мне уже вряд ли сможет помочь.
     Без сомнения, к моему душевному расстройству нужно было отнести и то, что я решил не поселяться в отеле, где обычно останавливался, и где меня хорошо знали, а отыскал самую непримечательную гостиницу из тех, что смог найти. В попытке стряхнуть с себя наваждение и окончательно успокоиться я наскоро перекусил и отправился в ближайший кинотеатр, где в течение трех часов старался сосредоточиться на комических нелепостях, демонстрируемых на экране.
     — Шокирующее убийство в лесу! — донесся до моего слуха пронзительный голос мальчишки-газетчика, когда я снова очутился на улице и стоял там, жмурясь от солнца.
     Машинально я вытащил монетку и купил газету. Тут же, на ступеньках кинотеатра, я прочитал сообщение о том, как этим утром в перелеске Хорна было обнаружено тело Фрэнка с кинжалом в сердце.
      “Полиция будет благодарна, — говорилось в конце заметки, — если двоюродный брат погибшего, мистер Хью Чаппелл, которого последний раз видели, когда он садился на лондонский поезд, отправлявшийся в 11.19, как можно быстрее свяжется с представителями правопорядка”.  

  ГЛАВА 7

    Я развернулся и быстро, с деловым видом, хотя никакой особой цели у меня не было, пошел по тротуару. В тот момент единственная мысль сверлила мой мозг: никто не должен был догадаться, что я и есть тот самый Хью Чаппелл, с которым как можно быстрее желает связаться полиция. Несмотря на все попытки успокоиться, внутри нарастало напряжение. Мне казалось, что я уже настолько известен, что мое имя было у всех на устах, и что не только каждый полисмен, но даже каждый прохожий пристально смотрит в мою сторону. Такой эффект порой возникает от лицезрения собственного имени, напечатанного в крупной общественной газете.
     Постепенно мой разум избавился от этого наваждения, и я вновь обрел способность мыслить логично. Итак, в этот раз мои галлюцинации вовсе и не были таковыми. Фрэнк действительно был убит. Именно его тело я видел утром. Но тогда как я мог до этого дважды видеть то же самое тело и даже прикасаться к нему? Или раньше это все-таки были видения? Некое предвидение последующих реальных событий? Если так, то за этим крылась какая-то мистика.
     В любом случае, мне стало понятно, как я должен был действовать. Мне следовало безотлагательно вернуться в Рейвендин и предложить сержанту Эффорду любую помощь, которую я был в силах ему оказать.
     Не более получаса мне понадобилось, чтобы позвонить в гостиницу, аннулировать забронированную комнату, а затем доехать до вокзала Паддингтон. На вокзале выяснилось, что поезд, к счастью, отправляется уже через десять минут, и, купив билет, я подошел к газетному киоску, чтобы посмотреть, нет ли в продаже самых последних изданий, где могли быть напечатаны более подробные сведения о случившемся. Перед киоском спиной ко мне стоял человек, фигура которого показалась мне знакомой. Тут мужчина повернул голову, и я узнал в нем одного из бывших студентов, с которым не раз сталкивался в университетских коридорах в годы моей учебы в Оксфорде. Я не был с ним близко знаком, но знал, что его фамилия Шерингем. Также я слышал, что за последние несколько лет он стал успешным писателем, и популярность его продолжала расти. Да, это был Роджер Шерингем.
     В тот момент я совсем не был расположен тратить время на возобновление старых знакомств, но, поскольку мужчина смотрел теперь прямо на меня, то мне ничего не оставалось, как со всей возможной учтивостью кивнуть ему и поприветствовать.
     Его ответ крайне изумил меня.
     — Привет, Хьюго! — тепло произнес Шерингем, назвав меня по имени, хотя в былые времена мы обращались друг к другу не иначе, как по фамилии.
     — Пойдем-ка выпьем, — с этими словами он взял меня за руку.
     — Извините, — отозвался я немного натянуто. — Мне надо успеть на поезд.
     И я попытался высвободить свою руку.
     — Ерунда! — громко сказал он. — Времени достаточно, чтобы пропустить по стаканчику.
     Я уже собрался было ответить решительным отказом, когда, к моему удивлению, Роджер, не шевеля губами, продолжил свистящим шепотом:
     — Шевелитесь, болван.
     В полном замешательстве, я позволил ему увести меня прочь от газетного киоска.
     — Фух! — пробормотал Роджер, когда мы отошли ярдов на тридцать. — Опасность миновала. Не оборачивайтесь. Человек в сером костюме, который стоял слева от нас, — агент Скотленд-Ярда.
     — В самом деле? — в недоумении откликнулся я. — Вы имеете в виду, что кого-то ищут?
     — Да, — коротко ответил Шерингем. — Вас. В эту самую минуту здесь на вокзале, наверное, порядка дюжины агентов. Давайте-ка выбираться отсюда — если, конечно, сможем!
     Мне было странно слышать о том, что так много детективов одновременно занимаются тем, что ищут меня. Очевидно, полиция считает, что мои показания имеют особую важность. Но откуда об этом узнал Шерингем? Я спросил его.
     — О, я постоянно общаюсь с ними, — небрежно ответил Роджер. — Господи! — добавил он скорее для себя, нежели для меня. — Хотел бы я знать, что мне теперь с вами делать!
     — Ну, — улыбнулся я, — боюсь, что сейчас вы ничего не сможете. Раз вы общаетесь с полицейскими из Скотленд-Ярда, значит, вы уже слышали о моем бедном кузене.
     Роджер кивнул, и я объяснил ему свои намерения.
     — Так я и думал, — воскликнул он. — Что ж, это подтверждает мое собственное мнение.
     — Какое мнение?
     — Да так, ничего. А теперь послушайте меня, Чаппелл. Я не хочу, чтобы вы садились на этот поезд. Через пару часов пойдет еще один, и на нем вы сможете уехать. Спешка сейчас ни к чему. А пока до следующего поезда есть время, я хочу, чтобы вы поехали со мной в мой номер в отеле “Олбани”.
     — Но для чего?
     — Я хочу поговорить с вами. Вернее, услышать ваш рассказ. И, скорее всего, потом я поеду вместе с вами. На том же поезде. И с той же целью.
     Это были, пожалуй, самые удивительные слова, услышанные мной из уст Роджера Шерингема. Я, правда, опасался, что не успею и на следующий поезд, но Шерингем был так настойчив, что я, наконец, согласился составить ему компанию.
     — Тогда нам лучше взять такси, — заметил я с некоторой, как мне самому показалось, нервозностью.
     — Нет, — возразил Шерингем. — Мы поедем на метро.
     В результате, так мы и сделали.
     В отеле Шерингем привел меня в свой весьма комфортабельный номер, где мы уселись в огромные кожаные кресла.
     — Итак, Чаппелл, — начал он, — не сочтите мое поведение слишком дерзким или каким-то таинственным, однако примите к сведению, что я не только общаюсь с полицейскими из Скотленд-Ярда, но иногда даже сотрудничаю с ними. А теперь я хочу, чтобы вы рассказали мне — от начала до конца, и настолько подробно, насколько сможете — все обстоятельства, связанные со столь необычной смертью вашего кузена. Вы должны довериться мне, потому что это целиком и полностью в ваших собственных интересах.
     Его просьба показалась мне очень странной, но Шерингем выглядел серьезным и явно не шутил, поэтому я сдался. И рассказал ему все, как было.
     — Понятно, — промолвил он, когда я закончил свой рассказ. — Так вы полагаете, что следует вернуться и предложить полиции любую посильную помощь? О-о-очень разумно! А теперь послушайте меня, Чаппелл. Как вы думаете, почему они хотят вас видеть? Чтобы вы им помогли? Ничуть не бывало. Вы нужны им для того, чтобы арестовать вас за убийство двоюродного брата.
     — Что?! — ахнул я.
     — Мне это известно с их собственных слов. Знаете, какую версию разрабатывает полиция? То, что два ваших ложных вызова были результатом галлюцинаций, которые утвердили вас в мысли, что вы призваны свыше, дабы убить своего кузена, и что, встретив его случайно во плоти и в том же самом месте, вы — под влиянием этого маниакального самовнушения — на самом деле убили его.   

  ГЛАВА 8

    После того как Шерингем изложил мне эту невероятную теорию, я минуту или две не мог прийти в себя от ужаса. Потом начал было что-то возмущенно бормотать, но он взмахом руки призвал меня к молчанию.
     — Успокойтесь, мой дорогой друг, — сказал Роджер. — Лично я ни на йоту не верю во все это. Я и раньше особо не верил, а теперь, поговорив с вами, лишь утвердился в своей правоте. Вы не сумасшедший. И я убежден, что это дело не такое простое, каким может показаться. Собственно, я думаю, что здесь кроется нечто дьявольски хитроумное. Вот почему я сделал все возможное, чтобы найти вас раньше полиции и просить изложить мне ситуацию с вашей точки зрения.
     — Святые боги, — вяло воскликнул я, — как я вам признателен. У меня нет никакого желания закончить свои дни в сумасшедшем доме. Ведь это ужасно. А у вас появились какие-то соображения?
     — Мне кажется, что первые два случая были не больше связаны с возможными галлюцинациями, чем последний. Вы действительно видели нечто, что и должны были увидеть — либо своего кузена, либо кого-то, на него похожего. И весь этот дьявольский план, который — я уверен — реально существует, очевидно, направлен против вас и вашего двоюродного брата. По какой-то причине некое лицо или лица очень хотят, чтобы вас заперли в психлечебнице. По крайней мере это кажется единственным возможным объяснением того, что полицию намеренно наводят на определенную версию. Ну, а теперь подумайте, кому было бы выгодно, чтобы вы оказались в сумасшедшем доме?
     — Да никому, — произнес я в недоумении. — Но, Шерингем, разве это может быть преднамеренный план? Ведь все три раза я совершенно случайно проходил через перелесок Хорна. Никто же не мог этого предвидеть.
     — Вы так уверены? Каждый раз, если вы помните, путь через перелесок Хорна оказывался для вас кратчайшим маршрутом, учитывая, что вы шли пешком. И каждый раз, как вы тоже наверняка помните, ваш автомобиль случайно оказывался неисправным. Полагаете, это совпадение? Лично я так не считаю.
     — То есть вы хотите сказать, что моя машина была повреждена специально?
     — Я намерен переговорить об этом с вашим шофером. Но готов прямо сейчас поставить тысячу фунтов на то, что смысл его ответов будет следующий: он сам не понимает, как это произошло. Кстати, что он за человек? Ему можно доверять?
     — Вполне. Он первоклассный механик и отличный парень. Правда, его судьба не так уж радужна. Он, конечно, ничего мне об этом не рассказывал… Ну, в общем, его прислал ко мне Фрэнк, который сам не смог дать ему работу. Он окончил частную школу и поступил в университет. Однако его семья обеднела, и ему пришлось оставить Кембридж, где, собственно, Фрэнк с ним и познакомился. Но парень имел склонность к механике. Он поработал в разных местах и в результате стал неплохим шофером.
     — Бравый малый, — прокомментировал Шерингем. — Он может оказаться нам полезным. А теперь скажите, Чаппелл, вы абсолютно убеждены в том, что человек, которого вы трижды видели в перелеске Хорна, — ваш кузен? Вы уверены, что никто другой не изображал его?
     — Практически уверен, — ответил я.
     — Хорошо. Мы должны это проверить. Следовательно, кто-то должен отправиться за границу и выяснить все на месте.
     — Но вы забываете, что у меня есть телеграммы от Фрэнка.
     — Нет, я помню о них, — парировал Шерингем. — Однако телеграммы ничего не доказывают.
     — Но кто же должен поехать?
     — Точно не я, — заявил он. — У меня просто нет для этого времени, я планирую вникнуть в это дело и ничего не упустить. Я хочу, чтобы ситуация прояснилась прежде, чем вас найдет полиция, а мы не знаем, когда это может случиться.
     — О, значит, мне нужно где-то скрыться?
     — Ну, конечно. Если вас арестуют, то вытащить вас из каталажки будет ой как трудно. Мы должны максимально оттянуть этот момент.
     — Но где же мне спрятаться?
     — Думаю, лучше всего — здесь. Медоуз — это мой слуга — абсолютно надежен. Есть возражения?
     — Никаких. Это необычайно любезно с вашей стороны, Шерингем. У меня нет слов, чтобы выразить благодарность.
     — Перестаньте, перестаньте. Итак, чтобы мне лучше ориентироваться в ваших краях, ответьте еще на несколько вопросов. Я хочу успеть на тот поезд.
     Шерингем наскоро расспросил меня об окружающих поместьях и людях, проживающих по соседству со мной, а потом поспешил на вокзал. Перед его уходом я взял с него обещание увидеться с Сильвией и по секрету сообщить ей о моем местонахождении, а также о его собственных планах вытащить меня из этой передряги, чтобы бедная девушка не так сильно переживала. Он обещал в точности все это исполнить. Наконец, я остался один.
     Нет нужды говорить, что мысли мои были совсем не радостные. Но как я ни ломал голову, так и не смог придумать никакой возможной разгадки тайны смерти моего кузена. Я также не мог предложить ни одного доказательства в подтверждение теории Шерингема о том, что некое лицо или лица, убившие Фрэнка, теперь пытаются представить меня как безумного маньяка. Кто же мог извлечь выгоду из такого двойного преступления?
     По сути, я на неопределенный срок оказался узником комнаты Шерингема в “Олбани”. За пределы гостиничного номера я не мог высунуть и носа. И если бы не компания бесшумно ступающего, вежливо-молчаливого Медоуза, я был бы в полном одиночестве. Время тянулось медленно, несмотря на большое количество газет, которые я успевал просматривать, и которые мне регулярно приносил Медоуз. Иногда среди полной галиматьи по поводу меня, Фрэнка и всего, что было связано с этим делом, удавалось прочесть и кое-что интересное. Такой новостью оказалось для меня сообщение о том, что оружие, которым закололи Фрэнка, было опознано как мой собственный кинжал, всегда висевший на стене в библиотеке. Этот факт, на первый взгляд, говорил в поддержку версии полиции, хотя, по-моему, он укладывался в теорию Шерингема.
     Оставляя меня, Роджер не знал, как долго он будет отсутствовать. Прошло почти сорок восемь часов, прежде чем он вернулся. Выглядел он гораздо серьезнее, чем тогда, когда уезжал.
     Я с нетерпением вскочил, чтобы расспросить, каковы его успехи, но ответ оказался мало обнадеживающим.
     — Я кое-что узнал, но не так уж много. Полиция знает гораздо больше. У них появились доказательства, которые заставили их полностью поменять первоначальную версию. Приготовьтесь к неожиданности, Чаппелл. Теперь они думают, что вы просто придумали первые два случая галлюцинаций для того, чтобы создать впечатление, что вы, якобы, сумасшедший. А потом, убедив в этом окружающих, вы хладнокровно убили своего двоюродного брата, рассчитывая на то, что по причине вашего мнимого безумства вас не казнят, вы проведете годик или около того в Бродмуре[17], где сумеете представить все так, словно постепенно излечились от душевного недуга. Вот с чем мы теперь столкнулись.  

  ГЛАВА 9

    Я еще не успел обрести дар речи после ужасных новостей Шерингема, как дверь за его спиной открылась, и в комнате появилась Сильвия собственной персоной.
     — О, Хью! — воскликнула она, подбегая ко мне.
     — Она настояла, чтобы приехать, — мрачно промолвил Шерингем. — Я не смог отговорить ее. Ну, ладно, пойду распакую чемодан.
     И он оставил нас с Сильвией наедине.
     — Хью, дорогой, — сказала Сильвия после наших первых бурных приветствий, — что означают все эти жуткие вещи? Фрэнк мертв, а тебя подозревают в его убийстве! Я всегда предполагала, что за твоими “галлюцинациями”, как их называет этот идиот доктор Готли, кроется что-то ужасное.
     — Дорогая, я скажу тебе, что все это означает, — ответил я с грустью. — Это значит, что мы должны расторгнуть нашу помолвку. Иначе будет нечестно по отношению к тебе. Но потом, когда с меня снимут обвинения…
     — Хью! — с негодованием перебила меня Сильвия. — Как ты смеешь говорить мне такие вещи! Такой ты меня представляешь? Способной разорвать помолвку? Да знаешь ли ты, почему я приехала сюда с Шерингемом?
     — Н-нет, — смущенно признался я.
     Но именно в тот момент мне не суждено было узнать, почему Сильвия приехала в Лондон. Раздался предупредительный стук в дверь, и на пороге вновь появился Шерингем.
     Мы устроили военный совет.
     — Нет резона скрывать, Чаппелл, — с озабоченным видом заявил Шерингем, — что положение на редкость серьезное. Охота на вас пошла с удвоенной силой.
     — В таком случае, — отозвался я, — мне следует покинуть ваш номер. Вы можете попасть в большие неприятности за укрывательство человека, которого разыскивает полиция.
     — Ах, вот оно что! — презрительно воскликнул Шерингем. — Вы, конечно, можете уйти, но для этого вам придется… я не знаю, отправить меня в нокаут, что ли. Потому что я намерен, если потребуется, удерживать вас здесь даже силой.
     После этих слов встревоженное лицо Сильвии посветлело, и она одарила нашего хозяина благодарной улыбкой.
     — Значит, вы действительно считаете, что я не должен сдаться полиции и позволить им задержать меня на то время, пока вы все не выясните? — спросил я с некоторым сомнением, потому что мне, как члену городского магистрата, казалось, что скрываться от ареста — это более предосудительное поведение, нежели попытаться объяснить полицейским, что выдвинутое обвинение совершенно нелепо.
     — Если говорить коротко, то да, — без обиняков ответил Шерингем. — Дайте мне несколько дней, и я раскрою эту тайну. И решение загадки будет однозначным.
     — Что вы имеете в виду?
     — А то, что агент, которого мы шлем за границу, может обнаружить, что на момент тех первых двух случаев вашего кузена не было в зарубежных отелях. Потому что, если вы полностью уверены в истинности того, что верно опознали тело вашего двоюродного брата, то это нужно принять как бесспорный факт.
     — Но постойте, мистер Шерингем! — воскликнула Сильвия. — Ведь это означало бы, что… что его жена тоже замешана в этом.
     — Ну, конечно, — небрежно согласился Шерингем. — Это же очевидно.
     — Джоанна?! — теперь уже воскликнул я. — Да это невозможно!
     — Я против нее ничего не имею, — сказала Сильвия, — но почему “очевидно”, мистер Шерингем? У вас есть какая-то теория, предполагающая и ее участие?
     — Да. Моя идея, Чаппелл, заключается в том, что ваш кузен и его жена были вовлечены в некий розыгрыш, целью которого было просто напугать вас. Розыгрыш, возможно, жутковатый, но не более того. На один или два дня ваш двоюродный брат приехал по делам домой и с чьей-то помощью изобразил свой собственный труп. Потом этот неизвестный обернул все дело так, что во время проведения очередного — третьего по счету — розыгрыша в действительности убил вашего кузена. Поэтому нам необходимо найти эту таинственную личность (что с помощью жены Фрэнка будет сделать, думаю, не очень трудно), и убийца окажется у нас в руках.
     — Джоанна, скорее всего, едет сейчас домой, — сказала мне Сильвия. — Ее ждут сегодня вечером или завтра утром. Мистер Шерингем собирается встретиться с ней.
     — Понимаю, — медленно отозвался я, хотя совсем не был уверен, что действительно осознаю ситуацию. — Но предположим, она скажет, что Фрэнк все время был с ней, и наш агент, допустим, подтвердит это?
     — Ну, в этом случае будет только одно возможное объяснение: ваше утверждение о том, что вы узнали труп своего кузена, было ошибочным.
     — Уверен, что ошибки не было, — сказал я. — Более того, я так же уверен, что и в первый раз Фрэнк был мертв — абсолютно мертв. Говорю вам, его кожа была холодной, как лед, и сердце не билось; я очень тщательно пытался прощупать пульс. Просто невозможно, чтобы я так ошибся.
     — Тогда дело становится несколько сложнее, — пробормотал Шерингем.
     За этим последовала мрачная пауза, которую я нарушил, чтобы спросить у Шерингема, каковы эти новые улики, которые дают основание полиции считать меня убийцей. Очевидно, все сводилось к следующим фактам: по словам моего шофера Джефферсона, автомобиль, возможно, каждый раз умышленно выводился из строя (так же думал и Шерингем), и, вероятно, из строя выводил его я (Шерингем так не считал); полицейские сняли с вещей в моем доме отпечатки моих пальцев, которые совпали с отпечатками на кинжале; и, наконец, были свидетели, которые слышали, как я угрожал Фрэнку. Действительно, еще до его женитьбы я мог сгоряча наговорить что-нибудь своему кузену, выражая тем самым недовольство его выходками. Но вот совпадение отпечатков пальцев я объяснить никак не мог.
     — А кого вы собираетесь послать за границу, мистер Шерингем? — неожиданно спросила Сильвия, когда с обсуждением вышеописанных моментов было покончено.
     — Об этом я уже думал. Это должен быть тот, кто знал покойного, и кто знаком с обстоятельствами дела. На мой взгляд, для этой роли лучше всего подходит Хью, который будет действовать подобно частному детективу. Мы легко можем устроить так, чтобы полиция думала, будто он все еще в Лондоне, и не стала бы обращаться к своим зарубежным коллегам.
     — Хью!.. — эхом отозвалась Сильвия. — Ну, конечно, это неплохая идея. Хотя, что касается расследования… Я тоже могу этим заниматься.
     — Ты? — воскликнул я.
     Шерингем лишь удивленно вскинул брови.
     — Конечно, — невозмутимо промолвила Сильвия. — Разумеется, я поеду вместе с ним.
     — Но, дорогая… — начал протестовать я.
     — И это возвращает нас к вопросу о том, почему я все-таки приехала в Лондон, Хью, — с предельным спокойствием продолжала Сильвия. — Видишь ли, теперь мы можем сразу пожениться. Или, во всяком случае, в течение трех положенных дней. Из-за всех этих событий мы должны взять себе вымышленные имена. Но это все формально. Потом, если захочешь, мы сможем повторить церемонию уже под нашими собственными именами. Я уже подала заявление на получение специальной лицензии[18] на имя… — тут она хихикнула, нырнула в сумочку и достала оттуда скомканный листок бумаги. — Да, на имя мисс Арабеллы Уиффен — это я, и на имя мистера Пенстоу Стибба — это ты, дорогой.  

  ГЛАВА 10

    Итак, несмотря на мои сомнения, через три дня мы с Сильвией поженились. В свое оправдание могу лишь сказать, что, если уж Сильвия что-то решила, то…
     О том, как мы благополучно выбрались из страны, пока полиция азартно шла по следам, искусно оставленным Шерингемом, чтобы создать видимость моего пребывания в Лондоне, я распространяться не буду. В общественных интересах о таких вещах лучше не говорить.
     У нас начался странный медовый месяц, целью которого было выяснить, действительно ли Фрэнк находился за границей в те моменты, когда я видел (а в этом я был теперь абсолютно убежден) его лежащим мертвым в перелеске Хорна. Мы старались не терять времени зря. Только на один день заехали по пути в Базель[19], а затем сразу направились к итальянским озерам. Мы не стали, однако, останавливаться в Белладжио, где в свое время находился Фрэнк (или считалось, что он находился там), а сняли номер в одном из отелей Каденаббии на другой стороне озера Комо. Ведь оставалась вероятность того, что в Белладжио мы могли случайно наткнуться на какого-нибудь детектива из Британии, поэтому мы не хотели оставаться в потенциально опасной зоне дольше необходимого.
     Мы приехали в Каденаббию поздно вечером. Когда следующим утром мы собирались в Белладжио, я получил письмо от Шерингема, адресованное мне на то вымышленное имя, под которым я отправился в это путешествие. Содержание письма было крайне тревожным.
     
      “ДОРОГОЙ СТИББ,
     Я поддерживаю тесный контакт со Скотленд-Ярдом и знаю, что полицейские пока не сомневаются в том, что вы все еще в Лондоне. Однако есть и другие новости.
     И я, и полицейские — мы виделись с Дж., и она рассказала нам одну и ту же историю: что ее муж ни разу не приезжал в Англию вплоть до дня своей смерти, когда ему пришлось вернуться на некоторое время, чтобы лично с кем-то встретиться по вопросам, связанным с недвижимостью, и что последнее, что он сказал, было то, что он идет прямо к вам, чтобы попросить помочь в его деле. Это уже достаточно плохо, но есть кое-что похуже. Теперь полиция думает, что у вас был определенный мотив. Они считают, что вы были влюблены в Дж. (Ваш недавний брак, конечно же, спишут на приступ паники.)
     Так обстоит дело или нет, теперь можно было узнать только у одного человека — у самой Дж., поэтому я решил еще раз побеседовать с ней. Она очень не хотела что-либо мне говорить, но, наконец, — допуская возможность того, что она могла ошибаться, — намекнула мне, что, по ее мнению, ваше внимание к ней с момента ее замужества было намного более выраженным, чем можно было бы ожидать от мужчины, обрученного с другой девушкой. Должен вам сказать, что, по-моему, эта Дж. — вздорная особа, и все это чистой воды галиматья, рожденная ее непомерным самомнением. Однако должен признать, что в суде эта история будет выглядеть очень некрасиво.
     Я более чем уверен, что все сейчас зависит от того, сможете ли вы установить тот факт, что Ф. на самом деле не был там, где он якобы находился. Поэтому постарайтесь сделать все, что в ваших силах.
     Искренне ваш, Р. Ш.
     P. S. Эта Дж. очень сердита на вас. Похоже, она ни капли не сомневается в вашей виновности”.
     
     — Да что же это такое! — в сердцах воскликнул я и показал письмо Сильвии. — Не понимаю, как Джоанне могла прийти в голову такая дикая идея. Я совершенно уверен, что никогда не давал ей повода для таких мыслей.
     Сильвия внимательно прочитала письмо.
     — Мне Джоанна никогда не нравилась, — сказала она и надолго замолчала.
     Можете себе представить, как после таких новостей нам хотелось, чтобы наше с Сильвией расследование увенчалось успехом. Для этого нам надо было постараться расставить все точки над i. С таким настроением мы и отправились в “Гранд-отель” в Белладжио, который в качестве своего адреса указывал Фрэнк.
     Пока Сильвия донимала портье вопросами об условиях проживания, якобы планируя поездку сюда на будущий год, я с ленивым видом листал регистрационный журнал. Вдруг мое сердце сжалось. Напротив интересующей нас даты узнаваемым почерком Джоанны была сделана запись: “Мистер и миссис Фрэнсис Чаппелл”. Очевидно, что они останавливались здесь на пару дней.
     Стараясь скрыть разочарование, я обратился к портье:
     — Мне кажется, кое-кто из наших друзей останавливался здесь в мае. Англичане, естественно. Не уверен, что вы их вспомните. Женщина довольно смуглая, с черными как смоль волосами, а ее муж примерно моей комплекции, да и вообще похож на меня, только у него еще шрам вот тут, — я коснулся своего правого виска.
     — Вы хотите сказать, что ваш друг — это тот вспыльчивый, я бы даже сказал, необузданный джентльмен? — на безукоризненном английском спросил портье, слегка улыбнувшись.
     — Да, — согласился я. — Вероятно, это он и есть. Но почему вы так о нем отозвались?
     — Пожалуйста, не обращайте внимания на мои слова, — ответил портье поспешно. Мне показалось, даже чересчур поспешно.
     — Просто что-то вызвало недовольство этого джентльмена, — продолжал молодой человек.— Вполне естественно. Да, синьор, я хорошо помню ваших друзей. Их фамилия Чаппелл, не так ли? И отсюда они поехали в Милан. Помнится, ваш друг рассказывал мне, что получил шрам в детстве во время игры в крикет. Это действительно так?
     — Да, — мрачно ответил я.
     — У вас очень хорошая память, — заметила Сильвия.
     — Это моя работа, — широко улыбнулся портье, явно довольный комплиментом.
     В расстроенных чувствах мы вернулись на другую сторону озера в наш отель. Сильвия закрылась в комнате, чтобы написать письмо.
     К моему немалому удивлению, учитывая важность и неотложность нашего дела, Сильвия отказалась в следующие два дня ехать в Рим. Ей всегда хотелось увидеть итальянские озера, заявила она, и теперь, оказавшись здесь, она хочет посмотреть их все. И мы на них побывали — и на Лугано, и на Лаго-Маджоре, — потратив по одному дню на любование каждым озером. Таким образом, прошла почти неделя, прежде чем мы, наконец, очутились в Риме.
     Но и здесь все было примерно так же, как и в Белладжио. Разговор с портье в отеле повторился почти слово в слово. Помнит ли он нашего друга? Конечно. И не только имя, но и его поведение. (Казалось, Фрэнк повсюду оставил следы своей неистовой натуры.) Сомнений в том, что он побывал в римском отеле, не было никаких. И снова шрам служил доказательством.
     Сильвия порылась в своей сумочке, вытащила что-то и положила перед клерком на стойку. Это оказалась маленькая, но очень четкая фотография Фрэнка.
     — Не мистер ли Чаппелл на этом фото? — небрежно спросила Сильвия.
     Портье взял в руки фотографию и внимательно ее рассмотрел.
     — Немного похож. Но это не мистер Чаппелл, как хорошо известно синьоре. Нет, это не он.
     Сильвия взглянула на меня.
     — Я знала, что рядом с тобой должен быть кто-то, кто может по-настоящему вести расследование, — тихо сказала она.
     В ее глазах плясали веселые искорки.   

  ГЛАВА 11

    Однако сюрпризы на этом не закончились.
     Сильвия пристально смотрела на портье.
     — У вас есть возможность уехать отсюда на выходные? — спросила она. — Я имею в виду длинные выходные?[20]
     Мужчина с сожалением покачал головой.
     — Нет, никогда. У нас в Италии не бывает английских уикендов.
     — О! — вырвалось у Сильвии.
     — У нас в году всего одна неделя отпуска. Мой отпуск начнется через три дня. Так что я весь в предвкушении.
     Сильвия просияла.
     — Послушайте, не хотели бы вы поехать в отпуск в Англию? Все ваши расходы будут оплачены.
     Пространный ответ портье не оставил никаких сомнений в том, что эта идея ему очень нравится. Сильвия тут же начала обговаривать с ним подробности.
     — Объясни мне, дорогая, — промолвил я, когда позже мы зашли в кафе в нескольких кварталах от отеля и смогли, наконец, спокойно поговорить, — что это ты такое делаешь, и как ты поняла, что мужчина, который был с Джоанной, Фрэнком вовсе не являлся?
     Сильвия ответила мне восхитительной улыбкой.
     — А тебе не показалось странным, Хью, — сказала она, — что оба портье так хорошо запомнили Фрэнка: и его взрывной характер, и шрам, который он обычно старался скрыть, и все остальное? Неужели всех своих постояльцев они запоминают с такой тщательностью? И разве не подозрительно то, что в обоих местах Фрэнк словно специально делал все так, чтобы его как можно лучше запомнили?
     — Можешь подтрунивать надо мной, но я обо всем этом как-то не подумал.
     — Бедненький! Тебе просто не хватает внимательности. А меня все это сразу насторожило. И еще тот факт, что в регистрационном журнале расписалась Джоанна. Мне это показалось очень подозрительным. Поэтому я написала письмо мистеру Шерингему, чтобы он раздобыл какую-нибудь фотографию Фрэнка и прислал мне ее в Рим до востребования. Вот почему я настояла на том, чтобы мы тобой задержались на озерах: требовалось время, чтобы фотография успела дойти по почте.
     — Ну, надо же! — сказал я с восхищением. — Я очень рад, что женился на тебе. Итак, каковы наши дальнейшие действия?
     — Я должна сразу написать мистеру Шерингему и рассказать ему, во-первых, о том, что мы здесь узнали, а во-вторых, что через два-три дня мы вернемся в Англию и привезем с собой свидетеля.
     — А это зачем?
     — Я не хочу, чтобы он уехал в отпуск куда-нибудь в такое место, где мы не сможем его найти, — промолвила Сильвия. — И, кстати, разве не потребуется, чтобы он лично подписал свои показания? Ну, или что-то вроде того? Короче, мистер Шерингем должен все узнать, а свидетель должен поехать к мистеру Шерингему.
     Через три дня портье действительно поехал к мистеру Шерингему. Мне кажется, я уже упоминал о том, что, если уж Сильвия на что-то решилась, то…
     Шерингем был рад встретиться со свидетелем ничуть не меньше, чем с нами. Он поручил его заботам Медоуза с такой предупредительностью, словно портье был сделан из стекла и в любой момент мог разбиться.
     После того как свидетель удалился, а Сильвия выслушала от Шерингема комплименты по поводу ее проницательности, я с нетерпением спросил, насколько приблизилось решение загадки.
     Шерингем самодовольно улыбнулся.
     — Думаю, я кое-чего добился, но сейчас пока не готов говорить об этом. Я пришел к определенным выводам, однако и вы, Чаппелл, теперь должны быть абсолютно откровенны.
     — По-вашему, я чего-то недоговариваю? — попытался возмутиться я. — Да ничего подобного! Мне нечего скрывать! Я сам хочу побыстрее во всем разобраться.
     — Но насколько это безопасно? — спросила Сильвия с тревогой в голосе.
     — Нам придется рискнуть, — ответил ей Шерингем. — В любом случае, получив ваше письмо, я решил сегодня вечером организовать здесь встречу. Я собираюсь сделать все возможное, чтобы раскрыть истинную суть событий и узнать правду.
     — И кто же придет? — спросил я с некоторым беспокойством: мне как-то не очень понравилось слово “встреча”.
     — Ну, например, миссис Чаппелл.
     — Джоанна? Но разве это благоразумно?..
     — А также ее брат, — перебил меня Шерингем. — Полагаю, вы его знаете?
     — Совсем немного. Я видел его только на свадьбе. Конечно, я кое-что слышал о нем. В основном то, что он… э-э…
     — Паршивая овца, которая все стадо портит?
     — Точно.
     — Ну, как говорится, с паршивой овцы — хоть шерсти клок: он придет, чтобы поддержать свою сестру.
     — Да, но что же вам удалось выяснить, мистер Шерингем? — настаивала Сильвия. — Чем вы занимались последние десять дней?
     — Что мне удалось выяснить? — повторил Роджер. — Прежде всего, где по соседству с вашими поместьями можно купить лед. Очень полезный товар, учитывая нынешнее жаркое лето.
     Глаза Сильвии расширились.
     — Не хотите ли вы сказать, что Фрэнка убили еще в мае и… и…
     — …И продержали во льду до августа? — рассмеялся Шерингем. — Нет-нет, что вы. Врач довольно точно определил, что он умер за пару часов до того, как его тело обнаружили. И больше не задавайте мне никаких вопросов: я не хочу, чтобы у вас смазалось впечатление от подготовленной мной встречи.
     Приближалось время обеда, и Шерингем, не желая больше удовлетворять наше любопытство, настоял на том, чтобы мы ушли переодеться. Мы подчинились, успокаивая себя тем, что Роджер в этот момент выглядел на редкость уверенно.
     Джоанна и ее брат Седрик Уикхэм должны были прийти в девять часов. В действительности они прибыли на пару минут раньше.
     Встреча, должен сказать, получилась довольно напряженной. По выражению искреннего удивления на их лицах было ясно, что Джоанна и Седрик никак не ожидали увидеть нас с Сильвией: этот факт Шерингем, по-видимому, нарочно скрыл от нас. Справившись со своими чувствами, Джоанна слабо кивнула нам головой. Ее брат — высокий, симпатичный парень — нахмурился. Словно не замечая возникшей неловкости, Шерингем радушно предложил всем выпить.
     Не прошло и трех минут, как раздался звонок. В следующий момент дверь комнаты отворилась. В дверном проеме показался крупный, дородный мужчина.
     Слуга Медоуз объявил:
     — Старший инспектор Морсби.
     Я решил, что вот сейчас-то меня и арестуют, однако постарался придать своему лицу безмятежное выражение, словно встреча с сотрудником Департамента уголовного розыска была для меня обычным делом. Инспектор кивнул всем в знак приветствия, после чего направился прямо ко мне. Но все, что он сделал, — это протянул руку и сказал:
     — Добрый вечер, мистер Чаппелл. Как поживаете? Давно хотел с вами познакомиться.
     Его голубые глаза добродушно блеснули.
     Я улыбнулся ему в ответ, и мы пожали друг другу руки. Джоанна и ее брат угрюмо наблюдали за нашими действиями. Они, наверное, тоже ожидали, что меня выведут из комнаты, так сказать, закованным в цепи.
     — Ну, а теперь, — бодро начал Шерингем, — у меня есть для вас важное сообщение. Появился новый свидетель. Правда, это не моя заслуга. Его разыскала миссис Хью Чаппелл. Мы увидим свидетеля прямо сейчас и послушаем, что он нам скажет.
     С этими словами Роджер позвонил в колокольчик.
     Старший инспектор как бы невзначай передвинулся поближе к двери.
     Думаю, наш знакомый итальянец был очень доволен подвернувшимся ему путешествием, хотя слабое знание английского языка и доставляло ему некоторые неудобства. Он постоял секунду в дверях, с улыбкой оглядел всех присутствующих и направился прямо к Седрику Уикхэму.
     — Ах, как приятно снова увидеть знакомые лица, nоn e vero?[21] Добрый вечер, мистер Фрэнк Чаппелл.   

  ГЛАВА 12

    Джоанна и ее брат удалились в сопровождении старшего инспектора Морсби.
     Надо сказать, что как только портье-итальянец опознал в Седрике Уикхэме человека, выдававшего себя в Италии за Фрэнка, комнату Шерингема сразу заполнили крепкие мужчины, в присутствии которых старший инспектор арестовал Джоанну и Седрика по обвинению в предумышленном убийстве. Мой личный шофер, — которого на самом деле, как я теперь узнал, звали Харви, а не так, как мне представил его бедный Фрэнк, — был арестован раньше как соучастник преступления.
     Это была жуткая история, которую Шерингем поведал нам с Сильвией вечером того же дня.
     — Было одновременно два плана, — начал он, когда мы уселись в кресла и немного успокоились. — Первый придумал ваш кузен, который привлек в помощники свою жену, ее брата и Харви. Второй план был разработан последними тремя и направлен против создателя первого плана. Но оба замысла, конечно же, были направлены против вас. В чем заключался первый план? Я еще не вполне ясно представляю себе некоторые детали, но…
     В этот момент в прихожей зазвонил телефон, и Шерингем вышел, чтобы ответить на звонок.
     Отсутствовал он довольно долго, а когда вернулся, выражение его лица было еще более серьезным, чем раньше.
     — Миссис Чаппелл созналась, — коротко сказал он. — Она перекладывает всю вину на двух своих подельников. Я, конечно, в этом сомневаюсь. И полиция тоже. Зато теперь я могу передать вам весь ее рассказ, тем более что он заполняет некоторые пробелы, которые оставались в нарисованной мной картине этого дела.
     Шерингем снова сел в кресло.
     — Итак, — продолжил он, — первый план, разработанный вашим кузеном, был направлен против вас, Чаппелл. Он не предполагал убийства, но ставил своей целью лишить вас собственности. Фрэнку ведь пришлось пару лет упорно трудиться, а это ему совсем не нравилось; более того, впредь он намеревался вообще не работать. Он решил ускорить получение от вас наследства. Но, каким бы негодяем он ни был, убийство он все-таки не замышлял. Для достижения цели ему вполне было достаточно, чтобы вас до конца жизни упрятали в психиатрическую лечебницу, в результате чего он, как наследник и ближайший родственник, получил бы право управлять вашим имением.
     — В общем, ему пришла в голову идея “заставить” вас несколько раз наткнуться на его якобы труп, в расчете на то, что вы поднимете тревогу, а потом, когда на место прибудет полиция, никакого тела там не окажется. После трех-четырех таких случаев подозрение в том, что вы тронулись рассудком, переросло бы в уверенность, и дальше все пошло бы так, как было задумано. Мне кажется, если бы план был реализован именно в таком виде, заговорщики добились бы успеха.
     — Дьявол! — воскликнула Сильвия в негодовании.
     — Да, это могло получиться, — трезво рассудил я. — И полицейские, и Готли, да и я сам, что уж скрывать, — все задавались вопросом, не сошел ли я с ума. Но мне не понятно, как он сумел так ловко сымитировать смерть. У меня не было ни малейших сомнений в том, что он мертв. Он не просто выглядел мертвым; я собственными пальцами ощупывал настоящий труп.
     — Да, но вы ощупывали только те части тела, которые и должны были ощупывать. Если бы вы сунули руку ему за пазуху, а не только проверили пульс на запястье, то вы сразу почувствовали бы биение его сердца.
     — Как бы то ни было, — продолжал Шерингем, — Фрэнк и Харви добились нужного эффекта. А исполнили они это следующим образом. Примерно за час до вашего появления Фрэнк сделал себе инъекцию большой дозы морфия. Они не могли использовать хлороформ, так как он оставляет сильный запах. Тем временем Харви, который намеренно вывел машину из строя, следил за тем, чтобы вы в нужный момент отправились пешком и пошли через перелесок Хорна. Убедившись, что вы двинулись в путь, Харви со всех ног побежал вперед к перелеску, чтобы оказаться там примерно за десять минут до вашего появления.
     — Там у него уже были припасены медицинский жгут, пузырек с раствором атропина[22] и кусок льда, вырезанный примерно в форме маски и завернутый в одеяло. Он быстро поместил лед на лицо вашего кузена и еще один кусочек льда укрепил на запястье его правой руки. На эту же руку выше локтя он наложил жгут, чтобы рука слегка отекла и стала тверже. Затем он на пару секунд убрал ледяную маску и закапал в глаза Фрэнка несколько капель атропина: это понадобилось для того, чтобы зрачки не реагировали на свет. Потом он расположил, как нужно было, руку, в которой уже не прощупывался пульс, ну, и так далее. После этого он дождался момента, когда услышал ваше приближение, быстро сбросил с тела куски льда и удалился вниз по тропинке. Пока вы бегали за помощью, он успел стереть на земле отпечатки ваших ног, подобрать обгоревшие спички, отнести тело Фрэнка на некоторое расстояние и вернуться еще раз, чтобы удостовериться, что больше никаких следов от его действий не осталось.
     — Тем временем брат Джоанны за границей выдавал себя за Фрэнка: на тот маловероятный случай, если вдруг вы захотите удостовериться, что ваш кузен действительно находится в Италии. Хотя, как весьма проницательно заметила ваша жена, он явно переусердствовал в своих попытках оставить о себе память в отелях. И, конечно же, Джоанна отвечала на ваши телеграммы. Кстати, в качестве примера одного из их просчетов приведу тот факт, что, как я выяснил, ваш кузен в отелях снимал два одноместных номера вместо одного двухместного. Для супругов такое поведение необычно, и к тому же это было сделано только в Белладжио и Риме, а раньше подобное не наблюдалось. Ну, вот, это был первый план, и, как я уже сказал, он почти удался.
     — Второй план, по моему мнению, родился в голове Джоанны. Или же его придумали вместе она и Харви. Фрэнк не знал, что он привлек к участию в своем замысле человека, который был влюблен в его жену, и что его жена отвечала ему взаимностью. Вы сами говорили мне, что Уикхэмы — это паршивое семейство, хотя по поводу Джоанны вы были иного мнения. На деле же она была гораздо хуже любого из них (за исключением, пожалуй, своего собственного братца), но не физически, а морально. Воспользоваться планом Фрэнка для того, чтобы реально убить его в надежде на то, что вас (если подбросить на место преступления некоторые улики, что в состоянии был сделать Харви) повесят за убийство, было для нее плевым делом, на которое она пошла без всяких угрызений совести.
     — Неужели она задумала такую гнусность? — воскликнула Сильвия, лицо которой побелело от негодования.
     Шерингем кивнул.
     — Она надеялась, что в этом случае все унаследует ее малолетний сын, и она будет управлять имением, пока он не достигнет совершеннолетия. При этом она еще вышла бы замуж за Харви, да и своему брату Седрику смогла бы обеспечить неплохое содержание. Если бы из ее задумки ничего не вышло, то всегда можно было вернуться к первоначальному плану Фрэнка, который дал бы примерно тот же результат, хотя в этом случае существовала опасность, что рано или поздно вас могли бы признать нормальным и выпустить из лечебницы.
     — И полиция, — заметил я, — на некоторое время действительно оказалась сбита с толку.
     — Ничего подобного, — засмеялся Шерингем. — Нужно отдать должное Скотленд-Ярду. Сегодня я узнал, что, хотя они и были несколько озадачены, но всерьез никогда вас не подозревали, и более того, они знали, где вы находились все это время, и даже втайне посодействовали вашей поездке за границу в надежде на то, что вы поможете им прояснить это дело, что, собственно, вы и сделали.
     — И все-таки, — промолвила Сильвия, — когда мы были за границей, они потеряли наш след.
     — Вы так уверены? — усомнился Шерингем. — Скажите, вы в этой поездке ни с кем не завязывали знакомства?
     — Нет. Разве что однажды. В Каденаббии останавливался один приятный мужчина, который собирался ехать в Рим в тот же день, что и мы. Он помог нам выбрать нужный поезд, дал пару полезных советов. Он нам очень понравился, не так ли, Хью?
     — Приятный мужчина, говорите? — улыбнулся Шерингем.
     — О, неужели вы его знаете? Да нет, не может быть. Вы ведь даже не представляете, о ком я говорю.
     — Вполне представляю, — парировал Шерингем. — Вы говорите об инспекторе уголовного розыска Питерсе, хотя сами вы вряд ли смогли бы об этом узнать, миссис Чаппелл.    1^sted: “Home and Country”, 1931 ▣ Перевод: В. Краснов ▣ Переведено по изданию: “Murder at the Manor” (эл.) ▣ Публикация на форуме: 24.03.2016 г.
• Д. ХИЛТОН “ИДЕАЛЬНЫЙ ПЛАН”
    James Hilton “The Perfect Plan”

  Предисловие | +

     Родившийся в графстве Ланкашир (северо-запад Англии) и получивший образование в Кембридже Джеймс Хилтон (James Hilton; 1900−1954 гг.) опубликовал свой первый роман в возрасте двадцати лет.
     Хилтон был уже признанным писателем, когда в 1931 году из печати вышел его единственный детективный роман “Это убийство?”, написанный под псевдонимом Глен Тревор (Glen Trevor).
     В 1933 году писатель выпустил в свет роман “Потерянный горизонт” (Lost Horizon), который в 1937 году был экранизирован знаменитым кинорежиссером Фрэнком Капрой. По этому же роману в 1973 году был снят англо-американский фильм-мюзикл.
     Затем появились романы “Goodbye, Mr Chips” (1934 г.), “We are Not Alone” (1937 г.) и “Random Harvest” (1941 г.), киноверсии которых впоследствии стали кассовыми хитами. Джеймс Хилтон переехал в Калифорнию (США), где получил премию “Оскар” за участие в написании сценария к фильму “Миссис Минивер” (Mrs Miniver; 1942 г.).
     Голливуд получил отличного автора, а вот детективная литература понесла ощутимую потерю. Редкие произведения Хилтона, написанные в детективном жанре, демонстрируют выдающийся талант писателя. В романе “Это убийство?” был отлично продуманный сюжет. А в рассказе “Идеальный план” воплощается популярная идея идеальной схемы преступления, хотя даже самая совершенная схема может привести к фатальным последствиям.

     Враги бывают у любого общественного деятеля. Но редко кто из этих врагов реально хочет убить ненавистного ему политика или хотя бы в состоянии это сделать. Сэру Джорджу Уинтропу-Данстеру в этом отношении не повезло. У него были враги, и один из них — его секретарь — не просто жаждал убить своего патрона, но и совершил это убийство.
     Будучи председателем Англо-Океанической группы компаний, сэр Джордж был, что называется, “широко известной личностью в Сити”. Он принадлежал к современной плеяде финансистов, которые, в отличие от тучных и обрюзгших представителей старой школы, больше похожих на примерных выпускников престижных частных колледжей. Сэру Джорджу было пятьдесят пять лет. Он был энергичен, играл в сквош, носил хорошо сшитые пиджачные пары и почти всегда обедал в пабе, выпивая стаканчик шерри и съедая сэндвич с ветчиной.
     Его личный секретарь Скарсдейл телосложением был похож на своего босса, а возрастом был почти на четверть века моложе. С отличием закончил Оксфорд, получил степень бакалавра по экономике и в течение пяти лет блестяще вел порой довольно сложные дела сэра Джорджа. Ну, почти блестяще. Однажды — в 1928 году — случилось недоразумение, когда Скарсдейл опрометчиво приобрел большое количество акций “Амальгам Цинк”, не имея на то достаточных средств. Он неверно рассчитал кредитное плечо, и когда акции “Амальгам Цинк” рухнули, пришлось признаться сэру Джорджу в потере денег.
     Сто фунтов с лихвой покрывали все убытки, и сэр Джордж немедленно выписал чек. Он не стал читать Скарсдейлу нотаций и упрекать его. Он просто уточнил, каким образом эта сумма может быть удержана из ежемесячного жалованья секретаря.
     
     Жалованье Скарсдейла составляло триста фунтов в год. В течение двух лет долг необходимо было полностью погасить, выплатив сверху штрафную комиссию в размере пяти процентов. Больше никаких инцидентов не происходило, и отношения между двумя мужчинами оставались такими же хорошими, как и раньше. Затем, в 1930 году Скарсдейл получил другое, выгодное для него, предложение работы. Его будущий работодатель хотел быть уверен в своем новом сотруднике и попросил представить рекомендации от сэра Джорджа.
     Когда Скарсдейл обратился за рекомендациями к сэру Джорджу, финансист заговорил с ним с той учтивостью, которую обычно приберегал для собраний акционеров.
     — Дорогой мой Скарсдейл, — промолвил он на удивление высоким голосом. — У меня нет никаких возражений против того, чтобы вы нашли себе новое место, но хочу признать, что я испытываю определенное нежелание ставить свою подпись под любым утверждением, которое не является абсолютно правдивым. Возьмем, к примеру, такой вопрос: “Всегда ли у меня на службе вы были честны и открыты?” В данный момент мой правдивый ответ на этот вопрос был бы таким: “Да, но за одним исключением”. Как вы считаете, такой ответ сильно вам поможет?
     Очевидно, что такой ответ был хуже, чем вообще никакой, и в отсутствие требуемых рекомендаций предложение о работе было отозвано. Скарсдейл остался секретарем сэра Джорджа, который, без сомнения, поздравил себя с тем, что выгодно обернул ситуацию в свою пользу. Ну, таким уж он был человеком.
     Однако, если бы сэр Джордж знал о том, что за этим последует, он не стал бы так радоваться. Ибо Скарсдейл тоже был человеком особого склада и не желал покорно мириться с унижением.
     
     Прошел год, и Скарсдейл, наконец, решил, что настало время... убить сэра Джорджа. С какого-то момента Скарсдейл начал относиться к этому вопросу с некоторой отстраненностью шахматиста. Мысль об убийстве, скорее, успокаивала его, нежели волновала, среди ежедневной рутины секретарских дел. Еще со школьных лет он интересовался криминалистикой и ни на йоту не сомневался в своей способности организовать эффективное преступление. Это был лишь вопрос времени: надо было дождаться идеального момента. По мнению Скарсдейла, такой момент должен был наступить в феврале 1931 года. Выбор был обусловлен двумя удачными обстоятельствами:
     1) в субботу, 22 февраля, в 8 часов вечера сэр Джордж должен был выступить по радио с речью на тему “Послевоенная денежно-кредитная политика”;
     2) сразу после выступления, которое должно было состояться в лондонской радиостудии, сэр Джордж намеревался поехать в Банбери[23], чтобы провести выходные со своим братом Ричардом.
     
     Утром 22 февраля Скарсдейл проснулся в свое обычное время в Брэмсток-Тауэрс (графство Беркшир[24]), где он проживал. Это был весьма уютный дом, окруженный большим, поросшим лесом участком. Одеваясь, Скарсдейл выглянул в окно и с радостью отметил, что ночью не было дождя, а день обещал быть холодным, но ясным.
     Сэр Джордж всегда завтракал у себя в спальне, а с секретарем встречался только в десять часов в библиотеке. К этому времени Скарсдейл уже около часа находился на работе: вскрывал письма, печатал ответы и готовил их на подпись сэру Джорджу.
     После обычного обмена приветствиями сэр Джордж сказал:
     — Я быстренько посмотрю письма, Скарсдейл, а потом мы прогуляемся по саду, и я расскажу вам о моем сегодняшнем выступлении по радио. Я хочу, чтобы вы набросали для меня несколько тезисов…
     — Конечно, сэр Джордж, — ответил Скарсдейл.
     Это было весьма удачно, ибо прогулка после завтрака по поместью, которая хотя и была почти обычным делом в хорошую погоду, легко могла по той или иной причине не состояться.
     Мужчины оделись, прошли через террасу и бодро направились в сторону деревьев.
     “Обычное начало прогулки”, — с удовлетворением отметил про себя Скарсдейл.
     Сэр Джордж тем временем делил свое внимание между созерцанием садовых растений и предстоящей радиопередачей.
     — Видите ли, Скарсдейл, — говорил он, — мне нужны цифры по динамике выпуска ценных бумаг Федеральной резервной системы США… Ах, этот кипарис, кажется, неплохо прижился… И еще цифры ежемесячных брокерских займов на Уолл-стрит…
     И все в таком духе, пока они не углубились в рощу более чем в полумиле от дома. Заросли здесь, даже в середине зимы, были достаточно густыми.
     — Тезисы мне нужны самое позднее к трем, чтобы я мог успеть на поезд из Линкота в 15:50. В купе я уже доработаю свою речь… Ох, вы только взгляните! Фаннинг обязан замечать такие вещи. Черт бы побрал этого лентяя!
     Фаннинг был главным садовником; а “такие вещи” представляли собой всего лишь старый чайник, стоявший под кустом. Но для сэра Джорджа ситуация была достаточно серьезной, потому что его страшно раздражал любой непорядок на его собственной земле.
     — Почему, черт возьми, Фаннинг и его люди не следят за садом? — сердито воскликнул он.
     Однако сэр Джордж был несправедлив к Фаннингу, поскольку чайник стоял под кустом всего нескольких часов; причем это Скарсдейл поставил его туда накануне вечером.
     — Посмотрите, сэр! — внезапно воскликнул Скарсдейл. — Дверь хижины открыта. Полагаю, туда забрался какой-нибудь бродяга. Интересно, он все еще внутри?
     Сэр Джордж повел себя именно так, как предполагал и на что надеялся Скарсдейл. Он сошел с тропинки и в гневе зашагал к небольшому, квадратному в плане, домику, едва различимому среди деревьев и подлеска.
     — Клянусь Юпитером, Скарсдейл, — крикнул он на ходу, — если я его поймаю, то преподам хороший урок!
     — Справедливо, — согласился Скарсдейл.
     
     Углубляясь в менее и менее проходимые заросли, они, наконец, добрались до хижины. Это было строение из серого камня с крепкой деревянной дверью. Изначально домик предназначался для чего-то вроде беседки, но давно уже был заброшен. В течение многих лет его иногда использовали как склад пиломатериалов; но сейчас, войдя в хижину, Скарсдейл увидел, что там было пусто. И никакого бродяги тоже не было.
     — Должно быть, он сбежал, сэр, — сказал Скарсдейл, широко распахивая полуоткрытую дверь. – Хотя, похоже, он что-то здесь оставил… Что вы об этом думаете, сэр?
     Он подождал, пока сэр Джордж войдет внутрь хижины.
     — Проклятье, я не захватил с собой спичек! У вас есть спички, сэр Джордж?
     Стоя в темной хижине, сэр Джордж принялся шарить по карманам. И тут Скарсдейл заметил:
     — Кажется, сэр, вы что-то обронили. Носовой платок?
     Сэр Джордж наклонился, и в тот же миг Скарсдейл метко выстрелил ему в голову из маленького автоматического пистолета, который тем же утром он вытащил из ящика комода в личном кабинете сэра Джорджа.
     После этого, не снимая с рук перчаток, Скарсдейл положил оружие рядом с мертвым телом, осторожно закрыл дверь снаружи и ушел.
     
     Любое убийство, если рассматривать его как предприятие некоторого рода, содержит в себе определенный минимальный риск. Скарсдейл понимал, что с этим нужно просто смириться. К счастью, риск действительно был очень незначительный. Хижина была изолирована и редко посещалась. Фаннинг и его люди совсем не интересовались ею; а вся история с мнимым бродягой была выдумана секретарем только для того, чтобы заманить сэра Джорджа в хижину. Скарсдейл был уверен, что тело не найдут до тех пор, пока не будут предприняты целенаправленные поиски.
     
     Покинув сад, Скарсдейл не пошел прямо к дому, а двинулся к гаражам. Там он сел в свой двухместный автомобиль, подъехал к главному крыльцу и вступил в дружеский разговор с Уилксом, дворецким.
     — Уилкс, — сказал он с безразличной интонацией, — не могли бы вы принести чемодан сэра Джорджа? Он решил немедленно отправиться в город, так что к обеду его здесь еще не будет. В Линкот он пошел пешком... Ах да, наклейте также на чемодан ярлык и напишите на нем “Банбери”. Мне нужно будет отправить чемодан на станцию.
     — А вы сами вернетесь к обеду, сэр?
     — О, да.
     — Замечательно, сэр.
     
     Линкот, до которого Скарсдейл добрался проселочными дорогами за четверть часа, представлял собой небольшую деревеньку, в которой, однако, располагался крупный железнодорожный узел. Имелось три обстоятельства, выгодных, с точки зрения Скарсдейла, для реализации его плана:
     1) железнодорожная станция в Линкоте была большой, часто посещаемой и неважно освещенной;
     2) отсюда шли удобные экспрессы до Лондона, а ночью был подходящий обратный поезд;
     3) от поместья сэра Джорджа до Линкота существовал относительно короткий пеший путь, по которому сэр Джордж частенько любил прогуляться в одиночестве, даже после наступления темноты.
     Скарсдейл поехал прямо на станцию и оставил там чемодан для отправки в Банбери, откуда его должны были немедленно переправить в дом брата сэра Джорджа. Затем Скарсдейл направился в ближайший гараж, договорился, чтобы его машина постояла там некоторое время, и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Позвонив в Тауэрс, он снова любезно переговорил с Уилксом.
     — Еще раз приветствую, Уилкс. Это Скарсдейл… Звоню из Линкота. Сэр Джордж опять несколько изменил свои планы… Вернее, мои планы. Он хочет, чтобы я немедленно ехал с ним в город… Да… Да… Мою машину я оставлю здесь… Ах, вот еще что. Я подумал, что, поскольку еду в город, то смогу провести выходные и там, в своем клубе… Вернусь, скорее всего, во вторник… Да… До свидания…
     Скарсдейл снова пошел на станцию, купил билет третьего класса до Лондона и успел сесть на поезд, отправлявшийся в час дня. Добравшись до Паддингтона[25], он сделал еще несколько вещей. Сначала зашел в кассу и купил билет третьего класса до Илинга[26]. Потом перекусил в ближайшем кафетерии. И, наконец, около трех часов дня поехал на автобусе в банк, откуда затем отправился в головной офис Англо-Океанической группы компаний в Бишопсгейте[27]. Там он встретился с несколькими джентльменами, которых очень хорошо знал, приветливо поболтал с ними и потом еще некоторое время занимался делами в личном кабинете сэра Джорджа.
     — Да, сэр Джордж в городе, но он очень занят… Не думаю, что сегодня вы его здесь увидите.
     Уильямсон, один из сотрудников головного офиса, ухмыльнулся.
     — Уверяю вас, он занят, — повторил Скарсдейл, слабо улыбнувшись в ответ.
     Они оба знали, что в жизни сэра Джорджа были аспекты, которые не имели ничего общего с англо-океаническими компаниями.
     — Поведет ее в театр? – спросил Уильямсон.
     — Скорее всего, в кино, — ответил Скарсдейл. — В любом случае сегодня вечером он занят... У него свидание с микрофоном Би-би-си. А мне он оставил чертову кучу работы, которую необходимо закончить.
     Так что было вполне естественно, что Скарсдейл все еще работал в личном кабинете сэра Джорджа, когда Уильямсон и другие сотрудники покинули офис.
     
     В шесть часов вечера, когда в огромном офисном здании уже никого не осталось, Скарсдейл, предварительно заперев дверь изнутри, занялся кое-чем, чего раньше он никогда не делал. Открыв сейф с помощью известного ему шифра, он аккуратно извлек некоторые документы, а именно: южноамериканские облигации на предъявителя на сумму от тридцати до сорока тысяч фунтов.
     Как странно, размышлял Скарсдейл, что сэр Джордж, который не захотел дать ему простую рекомендацию, характеризующую его честность, без всяких сомнений всегда оставлял в незапертом ящике бюро ключи и шифр от своего личного сейфа!
     В 18:30 Скарсдейл покинул офис Англо-Океанической группы компаний, сел на автобус, доехал до площади Пикадилли и пошел в кинотеатр. Фильм был настолько плох, что совершенно не привлекал внимания зрителей, и Скарсдейл сидел в зале почти в полном одиночестве. В темноте ему быстро удалось преобразиться в некое подобие сэра Джорджа Уинтропа-Данстера. Телосложением и одеждой они были схожи. А большего и не требовалось, кроме нескольких мазков гримерной краски, накладных усов и подбора характерных для сэра Джорджа очков в роговой оправе. Такая маскировка ввела бы в заблуждение любого, кто не был близко знаком с сэром Джорджем.
     Скарсдейл вышел из кинотеатра около 19:30, примерно в середине фильма. Несколько минут, проведенных в телефонной будке, позволили ему с помощью карманного зеркальца поправить мелкие недочеты в его преображении. До сих пор все шло как по маслу. В 19:55 Скарсдейл взял такси и поехал на старую студию Би-би-си в Савой-Хилл[28].
     
     Ни он, ни сэр Джордж никогда раньше не выступали по радио, и Скарсдейл был искренне рад приобрести подобный опыт. В приемной он дружески поболтал с дежурным диктором студии и с удовлетворением отметил, что не испытывает никаких затруднений в том, чтобы соответствовать характеру и повадкам сэра Джорджа. Он не только говорил и вел себя как сэр Джордж, но даже поймал себя на мысли, что и думает так же, как думал бы сэр Джордж, — и это было не очень приятно.
     В 20:00 Скарсдейл занял место у микрофона в студии, весь пол в которой был устлан толстым ковром, и начал читать напечатанный на машинке текст. Это занятие было совсем несложным. Спокойно сидя под небольшой лампой с зеленым абажуром, Скарсдейл испытывал приятные ощущения. Ведь он такими простыми средствами обеспечивал себе алиби, которое впоследствии могли подтвердить сотни тысяч достойных граждан по всей стране.
     Скарсдейл изложил взгляды сэра Джорджа на денежно-кредитную политику с таким блеском, что даже сам удивился. Особенно ловко ему удалось сымитировать высокий голос патрона.
     
     Через полчаса, покинув студию, Скарсдейл попросил швейцара в холле вызвать ему такси и громко — так, чтобы швейцар это слышал — сказал водителю: “Вокзал Паддингтон”.
     На вокзале он проделал еще одну серию операций. Сначала он позвонил по междугороднему телефону в Банбери Ричарду Уинтропу-Данстеру.
     — Это ты, Ричард? — протянул Скарсдейл высоким голосом, по-прежнему подражая сэру Джорджу. — Мне очень жаль, но, боюсь, я все же не смогу провести у тебя выходные. Дело в том, что в данный момент у меня есть одно очень важное дело, и я не могу тратить время... Да, все очень серьезно... Возможно, я приеду на следующей неделе. Попытаюсь во всяком случае. Поэтому можешь оставить пока у себя мой чемодан — если он уже прибыл... О, уже прибыл? Это я попросил Скарсдейла отправить тебе чемодан... Да, все верно. Подержи его до следующей недели... Я на вокзале Паддингтон. Хочу успеть на поезд в 21:15. Поеду домой... Да, я только что из студии. Ты слушал мое выступление?.. Да... Да... Ну, до свидания. Надеюсь, на следующей неделе...
     
     Затем Скарсдейл пошел в кассу и купил билет первого класса до Линкота. При выходе на перрон он даже рискнул перекинуться парой слов с контролером, который отрывал корешок билета, и который наглядно знал сэра Джорджа.
     — Да, сэр Джордж, сегодня холодновато, — пробормотал контролер.
     Скарсдейл нашел пустое купе первого класса и, как только поезд тронулся, открыл небольшой атташе-кейс, который он носил с собой весь день. С помощью содержимого этого чемоданчика он начал вносить изменения в свой внешний облик. Затем, достав из кармана билет в Илинг, купленный в тот же день ранее, Скарсдейл аккуратно оторвал треугольный уголок, похожий на тот, что был оторван от его билета в Линкот. В результате в Илинге из поезда вышел стройный, чисто выбритый молодой человек в матерчатой кепке, который, покинув перрон, вышел на улицу. В руках молодой человек нес сверток, завернутый в коричневую бумагу. Если бы кто-то заглянул внутрь свертка, он обнаружил бы там (что было довольно странно) атташе-кейс.
     Скарсдейл на автобусе доехал до станции метро Илинг-Коммон и пересел в вагон подземки. В 22:00 — задолго до того, как поезд из Паддингтона должен был прибыть в Линкот, — он уже входил в ресторан в Вест-Энде, где сердечно поздоровался с метрдотелем, который хорошо знал его в лицо.
     
     В течение всего уик-энда Скарсдейл оставался в Лондоне. Он навещал многочисленных друзей-приятелей; и с утра до полуночи трудно было найти хотя бы час, который он не проводил бы в шумной компании. Вечера в клубе он всегда предварял дружеской беседой с портье, а по утрам, за завтраком, был столь же любезен с официантом.
     
     Во вторник днем Скарсдейл вернулся в Брэмсток-Тауэрс, по дороге забрав в Линкоте свою машину, и сразу же приступил к работе над накопившейся корреспонденцией сэра Джорджа.
     — Я уверен, сэр Джордж захочет, чтобы все дела были приведены в порядок, — объяснил он Уилксу.
     Наступило время ужина, а сэра Джорджа все не было. Это было странно, поскольку, когда он навещал своего брата, то обычно возвращался шестичасовым поездом.
     В девять вечера Скарсдейл решил ужинать один; но когда пробило десять часов и стало ясно, что сэр Джордж не успел на последний поезд из Банбери, Скарсдейл согласился с Уилксом, что надо бы связаться с Ричардом Уинтропом-Данстером.
     — Может быть, сэр Джордж решил остаться там еще на один день, — предположил Скарсдейл, когда дворецкий поспешил к телефону.
     Уилкс вернулся через пять минут. Его лицо было бледным и встревоженным.
     — Сэр, мистер Ричард говорит, что сэр Джордж вообще к нему не приезжал, — запинаясь, заговорил дворецкий. — Он говорит, что сэр Джордж позвонил ему из Паддингтона вечером в субботу, отменил свой визит и сказал, что возвращается сюда.
     — Невероятно! — воскликнул Скарсдейл. — Тогда почему его до сих пор нет? Где, черт возьми, он может находиться?
     До полуночи они с нарастающим волнением обсуждали отсутствие сэра Джорджа и легли спать, взаимно выразив надежду, что с утренней почтой от патрона поступит какое-нибудь сообщение. Однако утром сообщения не было. В полдень, предварительно посоветовавшись со Скарсдейлом и сделав звонок в Банбери, Уилкс вызвал полицию. Во второй половине дня приехал инспектор Дин из местного отделения, который ознакомился с известными на тот момент фактами, а затем отправился на автомобиле в Банбери, чтобы встретиться с мистером Ричардом Уинтропом-Данстером. Все это происходило в среду.
     
     Расследование началось в четверг утром, с вокзала Паддингтон. Результаты не заставили себя долго ждать. Инспектор Дин удовлетворенно заявил:
     — Итак, мистер Скарсдейл, мы восстановили путь сэра Джорджа до поезда в Линкот, ушедшего в субботу вечером. В Паддингтоне есть контролер, который помнит вашего босса. Вне всяких сомнений, сэра Джорджа видели также и в Линкоте.
     Скарсдейл с радостью отметил про себя, что все по-прежнему шло идеально — в рамках его плана. От Паддингтона “следы” сэра Джорджа уже привели полицию в Линкот. Скоро “следы” дойдут и до Брэмсток-Тауэрс. А потом сыщики обнаружат среди деревьев маленькую хижину.
     Естественно, в планы Скарсдейла не входило облегчать полицейским решение их задачи, однако он рискнул сказать следующее:
     — Вы могли бы дать объявление в газеты. Возможно, сэра Джорджа видели у вокзала таксисты. Может быть, один из них даже повез его куда-то. Хотя, если был теплый вечер, сэр Джордж мог пойти пешком. Он любит гулять. В Лондоне, насколько я помню, вечер был замечательный.
     — Совершенно верно, сэр, — согласился инспектор Дин. — И я вам весьма признателен за разумные предложения.
     Эти двое мужчин друг другу явно симпатизировали. Вообще, Скарсдейл обладал удивительной способностью ладить с людьми. Если бы не досадный провал, связанный с работой на сэра Джорджа, он, вероятно, никогда бы никого не убил.
     Укладываясь вечером спать, Скарсдейл подумал о том, что его план действительно был идеальным. Опасные моменты миновали, и теперь можно было совсем не волноваться. Больше не имело значения, когда и как будет обнаружено тело. Возможно, это будет завтра, или послезавтра, или даже на следующей неделе, если полиция проявит исключительную тупость. Скарсдейл учитывал то, что произойдет впоследствии. Медицинское заключение, конечно, будет расплывчатым, поскольку пройдет уже довольно много времени. Однако в этом заключении будет отмечено, что смерть настигла сэра Джорджа поздно вечером в субботу, в час (если кто-то заинтересуется данным вопросом), когда у него, Скарсдейла, было несколько алиби, подтверждавших, что он находился в шестидесяти милях от места трагедии.
     Разумеется, возникнет еще один вопрос: как же это случилось? По этому поводу брат покойного, вероятно, вспомнит, что в тот роковой день сэр Джордж говорил по телефону о каком-то “одном очень важном деле”. Затем Скарсдейл (с объяснимым нежеланием обсуждать личные дела своего покойного работодателя) признается, что в последнее время у сэра Джорджа возникли некоторые финансовые проблемы.
     Следующий этап расследования, несомненно, будет проходить в офисе Англо-Океанической группы компаний, где и будет обнаружено исчезновение южноамериканских облигаций. Это, безусловно, вызовет широкий резонанс и приведет к убеждению, что сэр Джордж, покусившийся на активы Англо-Океанической группы компаний, покончил с собой, не дожидаясь заслуженной расплаты за содеянное.
     
     Все это, конечно, полностью соответствовало плану Скарсдейла, и когда в четверг утром полиция обнаружила в маленькой хижине в подлеске тело сэра Джорджа, Скарсдейл посчитал, что его план на девяносто девять процентов был безошибочным. Увы, к несчастью для секретаря, оставшийся один процент оказался более значимым, а странность и необычность результата заключалась в том, что буквально через несколько часов некий человек по имени Хэнсел был арестован и обвинен в убийстве сэра Джорджа.
     Несколько лет назад Хэнсел потерял работу и начал бродяжничать. Его арестовали в пабе в Линкоте после того, как он пытался заложить часы, в которых бдительный владелец паба узнал часы сэра Джорджа. Сначала Хэнсел выдал банальную историю о том, что часы эти он нашел, но после сурового допроса в полицейском участке поведал гораздо более необычную историю. По его словам, в прошедшую субботу, около четверти девятого вечера он вторгся в лес на территории поместья Брэмсток-Тауэрс. Увидев небольшую хижину, он толкнул дверь и внутри, к своему величайшему удивлению, обнаружил тело мертвого мужчины. Сначала Хэнсел подумал о том, чтобы немедленно позвать на помощь, но так как понимал, что сам может оказаться в весьма щекотливом положении, предпочел обшарить карманы мертвеца и сбежать. Он признался, что взял какие-то документы и бумажник, который позже уничтожил, за исключением нескольких облигаций, которые в нем находились. Также он прихватил с собой часы.
     Однако в 18:15, как не могли не отметить полицейские детективы, сэр Джордж выступал в Лондоне по радио Би-би-си. Как же тогда кто-то мог обнаружить его мертвым в шестидесяти милях от радиостанции и через такое непродолжительное время? Очевидно, что Хэнсел — отъявленный лжец.
     
     Хэнсела доставили в местный суд, и он предстал перед присяжными. Тем временем Скарсдейл, разыгрывая на людях горе по случаю потери своего уважаемого работодателя, усиленно размышлял. Арест Хэнсела поначалу поверг его в шок, но вскоре он нашел способ вписать это событие в свою схему. Действительно, теперь, когда теория о самоубийстве отошла на второй план, сам Скарсдейл счел необходимым сделать заявление о бесследно пропавших облигациях, и, разумеется, он был склонен согласиться с полицейскими, которые предположили, что облигации как раз могли быть среди бумаг, вытащенных Хэнселом из карманов сэра Джорджа, а затем уничтоженных.
     В положенное время началось слушание дела. Подсудимый отказался признавать свою вину, хотя его оправдания выглядели довольно слабо, и их не улучшил тот факт, что он продолжал настаивать на том, что обнаружил тело в 20:15. Хэнсел заявил, что слышал, как часы на церкви в Линкоте пробили четверть, и никакой перекрестный допрос не мог сдвинуть его с этого утверждения.
     Обвинение смогло доказать, что на автоматическом пистолете были отпечатки пальцев подсудимого. Хэнсел на это ответил, что нашел оружие рядом с телом и просто брал его в руки. Эта история показалась суду неубедительной. Не проще ли представить, что сэр Джордж добирался домой со станции Линкот коротким путем (как он часто делал), и что на него напал Хэнсел, и что сэр Джордж вытащил свой автоматический пистолет (который он частенько носил при себе), чтобы защититься, и что Хэнсел вырвал у него оружие и выстрелил, а затем затащил тело в хижину, но в панике обронил там же и пистолет?
     Единственное, что мог предложить в качестве альтернативы защитник подсудимого, это теорию о самоубийстве, которая в отношении такого уважаемого лица, как сэр Джордж, казалась дикой и невероятной. Что же касается Хэнсела, то, по предположению защитника, он, скорее всего, перепутал время своего пребывания в хижине. Эти аргументы не понравились ни судье, ни присяжным; поэтому неудивительно, что Хансел был признан виновным и приговорен к смертной казни, впоследствии замененной на пожизненную каторгу.
     
     Когда суд закончился, Скарсдейлу осталось привести в исполнение последнюю часть своего плана. Он решил, что подождет с годик (дабы не подумали, что он сбежал), а затем отправится за границу, вероятно, в Аргентину, прихватив с собой облигации. Прожив год или два в Буэнос-Айресе, он, несомненно, установит тесные связи с каким-нибудь банкиром или биржевым маклером и начнет распоряжаться своей добычей.
     Вердикт об убийстве (а не о самоубийстве) поначалу совершенно не беспокоил Скарсдейла. Однако по мере того, как смерть сэра Джорджа становилась достоянием истории, в разум секретаря постепенно проникало осознание того, что единственное обстоятельство, спасшее его от скамьи подсудимых, а возможно, и от виселицы, было связано вовсе не с его блестящим планом, а лишь с чистой удачей! Ибо, если бы Хэнсел без промедления сообщил в полицию об обнаружении тела, алиби, построенное на фальшивой радиопередаче, было бы разбито в пух и прах. Значит, Скарсдейла спасла не безупречность его собственного ума, а случайность, совершенно от него не зависевшая!
     Это был крайне неприятный вывод, отчасти потому, что он лишал Скарсдейла гордости за собственные достижения, но главным образом потому, что теперь он уже с определенной тревогой думал о своем будущем.
     
     Весь следующий год Скарсдейл жил в Кью[29], снимая дом у самой реки и тратя только собственные сбережения. Вынужденный период ожидания он посвятил написанию книги по своему любимому предмету — криминалистике. Тем самым он, во-первых, убивал свободное время, а во-вторых, надеялся, что подобное занятие послужит укреплению его личной репутации.
     За все это время у него было лишь несколько незначительных поводов для волнений. Один раз к нему неожиданно обратился мистер Линдси, с которым они посещали один и тот же клуб.
     — Удивительно, Скарсдейл, — вдруг ни с того ни с сего сказал Линдси, — но внешне вы ужасно похожи на покойного Данстера. Вы когда-нибудь это замечали? Я уверен, что вы с легкостью могли бы за него сойти, если вам приклеить накладные усы и надеть на вас его очки! И еще если бы вы переняли его манеру говорить высоким пронзительным голосом. А ведь вы немного актер, не правда ли? Разве вы не играли в каком-то студенческом спектакле, когда учились в Оксфорде?   
     Скарсдейл не знал, покраснел ли он при этих словах или побледнел. Ему удалось заставить себя рассмеяться, и примерно через час он убедил себя, что все это было чистой случайностью — и ничего более. Однако неприятный осадок остался. Скарсдейл взял за привычку повсюду носить с собой маленький автоматический пистолет. Живым его не возьмут.
     Однажды утром — примерно за месяц до окончания назначенного самому себе года воздержания — Скарсдейлу неожиданно позвонил Линдси.
     — Привет, старина, — бодрым голосом начал он. — Я сейчас работаю; но ты ни за что не догадаешься, где. В Би-би-си.
     Несколько минут возбужденной болтовни, а затем:
     — Кстати, не хотел бы ты прочитать небольшую лекцию о преступлениях и преступниках или что-то в этом роде? Мы готовим серию передач, и я про тебя вспомнил. Ты ведь всегда интересовался этой темой? Как насчет... скажем, 11 июня?   
     К 11 июня Скарсдейл надеялся быть уже в Буэнос-Айресе, но он не мог рассказывать об этом направо и налево. С другой стороны, его заинтересовала и взволновала возможность заставить всю страну прислушаться к его мнению о преступности и преступниках. Он сказал Линдси, что 11 июня его вполне устроит.
     Однако все восемь недель, оставшиеся до указанной даты, Скарсдейла не покидало смутное ощущение тревоги.
     Вечером 11 июня, отправляясь в Савой-Хилл, он чувствовал себя не лучшим образом. Его выступление по радио было запланировано с 18:00 до 18:20. Скарсдейл чувствовал себя немного странно, когда тот же самый диктор снова с ним знакомился. И диктор, естественно, зная, что Скарсдейл был секретарем сэра Джорджа, сразу завел разговор о покойном джентльмене.
     — Ужасная трагедия, — сочувственно промолвил он. — В тот самый вечер я разговаривал с сэром Джорджем точно так же, как сейчас говорю с вами. Удивительно, что он был так близок к своей кончине. Я потом задавался вопросом, предчувствовал ли он свою гибель? Потому что мне он показался слегка встревоженным.
     — Неужели? — отозвался Скарсдейл.
     — Конечно, это могло быть плодом моего воображения. Я просто сравнил его речь с другими выступлениями, когда я слышал, как он говорил — например, на собраниях акционеров. К счастью, я уже продал все свои акции Англо-Океанической группы. Странно, не правда ли, что у него были при себе облигации на сорок тысяч фунтов?
     — Это не было однозначно доказано.
     — Но ведь облигации на предъявителя? Разве это не означает, что любой, кто ими завладел, мог обменять их на деньги?
     — Ну... в общем-то, да, — рассеянно ответил Скарсдейл.
     Он вдруг почувствовал беспокойство; и уже пожалел, что приехал на радиостудию раньше времени.
     В 19:55 диктор наконец-то созрел для того, чтобы дать гостю некоторые наставления перед передачей.
     — Насколько я понимаю, мистер Скарсдейл, у вас это первый опыт выступления перед микрофоном?
     Скарсдейл кивнул.
     — Любопытно... Мне показалось, что я уже видел раньше ваше лицо. Или, возможно, вы очень на кого-то похожи... В любом случае вы быстро освоитесь и не будете бояться микрофона. Главное, что нужно помнить: не следует говорить слишком быстро и слишком громко… или очень высоким голосом. Вы же не станете этого делать, правда?
     Скарсдейл слегка побледнел.
     — Думаю, нет, — пробормотал он.
     
     Уже через пять минут он сидел за маленьким столиком перед микрофоном. Рядом стояла лампа с зеленым абажуром. Скарсдейл не просто нервничал. Он испытывал какую-то странную тревогу. Его движения стали угловатыми и неуклюжими. Усаживаясь на стул, он зацепил ногой электрический провод, соединявший лампу с настенной розеткой. Лампа погасла. Но это не имело значения; света от потолочных светильников было достаточно.
     Скарсдейл дождался, когда загорится красный огонек, означавший, что его должным образом представили невидимой аудитории, а затем начал читать выдержки из своего рукописного труда.
     Однако во время чтения Скарсдейл невольно думал совсем о другом.
     Он уже был здесь раньше... И диктору показалось, что лицо Скарсдейла ему знакомо... Диктор видел сэра Джорджа и слышал, как тот говорил на собраниях... Диктор намекнул Скарсдейлу, что не следует говорить высоким голосом... Облигации на предъявителя... Та же самая радиостудия... И время такое же... Восемь часов... И ведь это Линдси договорился о его выступлении; и именно Линдси отметил однажды его схожесть с сэром Джорджем...
     Внезапно Скарсдейла осенило: все подстроено. Линдси и Би-би-си — возможно, в сотрудничестве со Скотланд-Ярдом — проверяют его, используя самые современные психологические методы, разработанные великими французскими криминалистами... Они догадывались о правде и вели тонкую игру. Это был их идеальный план, рассчитанный на то, чтобы вывести его, Скарсдейла, на чистую воду...
     Продолжая читать, Скарсдейл краем глаза увидел, как в комнату вошел, ступая на цыпочках, диктор и вставил вилку лампы в розетку. На лицо Скарсдейла упал отблеск зеленого света, а диктор еле слышным шепотом, слишком тихим, чтобы его мог уловить микрофон, пробормотал:
     — Как будто нарочно...
     
     Теперь можно с уверенностью сказать, что выступление Скарсдейла по радио и его лекция о преступлениях и преступниках навсегда останется в анналах истории Би-би-си. Многие слушатели, должно быть, ощущали растущее по ходу выступления напряжение в голосе оратора. Напряжение, плохо вязавшееся с обстоятельностью и суховатостью читаемого текста. И уж точно, ни один слушатель не смог остаться равнодушным, когда примерно в шестнадцать минут девятого Скарсдейл воскликнул дрожащим от волнения голосом:
     — А теперь, если мне будет позволено, я приведу пример того, что считаю по-настоящему совершенным, идеальным преступлением... Это то, как я сам лично убил сэра Джорджа Уинтропа-Данстера...
     В этот момент радиоприемники в тысячах домов издали таинственный звук: как будто разорвалась петарда. За этим звуком последовала долгая пауза, до 20:35, после чего знакомый слушателям голос с оксфордским акцентом выразил сожаление по поводу технической неполадки, а затем, без всяких дальнейших комментариев, возобновилась трансляция вечерней программы.
     Однако следующим утром газеты были не столь сдержанны. Скарсдейл вошел в историю, став первым человеком, совершившим самоубийство в прямом радиоэфире. Он застрелился.   
     

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    
     Дознание, проходившее на следующий день, привлекло большое внимание публики. Диктор Би-би-си давал показания спокойно и уверенно, как будто читал сводку новостей.
     — Когда мистер Карсдейл пришел в студию, — сказал диктор, — мне показалось, что он был чем-то расстроен. Он прибыл на несколько минут раньше, и мы с ним немного поговорили. О сэре Джордже Уинтропе-Данстере. Я пришел к выводу, что мистер Скарсдейл нервничает из-за того, что он первый раз выступает на радио. Примерно в середине передачи я заметил, что лампа на его столе погасла. Очевидно, он зацепил ногой провод и выдернул вилку из розетки. Я потихоньку зашел в студию, чтобы снова включить лампу, и тут заметил, что мистер Скарсдейл выглядит совсем неважно. Он был очень бледен и как-то странно посмотрел на меня, когда я упомянул что-то о погасшем свете. Через несколько минут мне пришлось подать ему сигнал, чтобы он не говорил так громко: микрофон сильно перегружался. Следующее, что я услышал, это необычное заявление о... э-э… сэре Джордже Уинтропе-Данстере. Разумеется, я немедленно бросился отключать микрофон, но прежде чем успел это сделать, я услышал выстрел…
     Был вынесен вердикт: “Самоубийство в обстоятельствах временного умопомрачения”.
     
     Так план Скарсдейла потерпел полное фиаско. Вместо того чтобы быть признанным виновным в совершении идеального убийства, его причислили к известному и довольно неприятному типу людей-невротиков, признающихся в преступлениях, к которым они совершенно очевидно не причастны.
     — Бедный Скарсдейл, — заявил инспектор Дин в интервью для одной из воскресных газет. – Он был сильно огорчен трагической гибелью своего работодателя, и это в сочетании с его интересом к криминалистике — я так понимаю, он писал книгу на эту тему — в совокупности привело к тому, что у него помутился рассудок… Мы довольно часто получаем подобные признания во время различных судебных процессов об убийствах, и, как правило, можем сразу распознать ничтожность такого признания.
     Отвечая на следующий вопрос, инспектор Дин отметил:
     — Собственно, в течение всего времени, когда могло быть совершено преступление, Скарсдейл не находился в радиусе пятидесяти миль от Линкота. Мы знаем об этом, поскольку обычная полицейская рутина заставила нас проверять все его передвижения... Бедняга, он всем нам нравился. Он весьма помог нам в нашей работе, хотя сразу было видно, что ему как-то не по себе.
     
     Остался неясным только один момент — по поводу облигаций. Если бы вдруг обнаружилось, что у Скарсдейла имеется некоторое количество южноамериканских облигаций на предъявителя, на него неизбежно пало бы определенное подозрение — пусть и посмертно. Но будет ли сделано подобное открытие? Скарсдейл положил облигации в жестяную коробку и закопал ее в саду, на глубине трех футов, за домом, который он снимал в Кью. Ну и кто же, скажите на милость, откопает теперь эти ценные бумаги?    1^sted: “Britannia and Eve”, Sep 1933 ▣ Перевод: В. Краснов ▣ Переведено по изданию: “Murder at the Manor” (эл.) ▣ Публикация на форуме: 21.04.2016 г.
• Н. БЛЕЙК “ДАЛЬНИЙ ВЫСТРЕЛ”
    Nicholas Blake “Long Shot”   — Его светлость в грачевнике, сэр, — объявил Эмфлет, встречая меня в холле. Он поманил мизинцем горничную. — Алиса, багаж мистера Стренжвейса. Мы вам отвели вашу старую комнату, сэр. Я надеюсь, что вы получите удовольствие от визита к нам.
     То ли мне показалось, то ли в голосе дворецкого сквозила абсолютно непрофессиональная неуверенность. Почему я не должен был получить удовольствие от приезда сюда? Любому цивилизованному человеку должно быть приятно погостить в красивом, ухоженном загородном доме, где не считаются с расходами. К тому же Жервес был моим старым другом и я не виделся с ним вот уже года два.
     — Я, пожалуй, сразу пойду прогуляюсь, - сказал я.
     — Очень хорошо, сэр. Его светлость с величайшим удовольствием ожидал вашего приезда.
     Я обратил внимание, что Жервесу так и не удалось убедить Эмфлета не обращать внимания на его титул. Вот уже двадцать лет, как Жервес, который был тогда совсем еще молодым человеком, стал приверженцем учения Толстого. Будучи старшим сыном графа Уэссекского, он решил отказаться от титула и называться отныне просто мистер Масбери. С этим решением пришлось считаться всем — друзьям, соседям, родственникам, слугам. Именно тогда он преобразовал поместье в кооператив.
     Однако все его старания разориться терпели неудачу. Его кооперативное хозяйство процветало. Состояние, оставленное ему матерью — американской — в ценных бумагах, росло и росло, хотя он не обращал на него никакого внимания. Ну а если, отказавшись от титула, он и потерял кого-то из своих друзей, то уж наверняка они не стоили того, чтобы называться друзьями и жалеть о них было незачем.
     Когда мы шли через лужайку, Эмфлет потихоньку вытер пот со лба. Для апреля день действительно был необычайно жаркий. Крики грачей на вязах, к которым мы подходили, казались прохладными, как водопад. Я даже позавидовал Жервесу, который был там, наверху, ведь перспектива лазания по веревочной лестнице, дабы добраться до него, не прельщала.
     Посмотрев вверх, я с трудом различил какой-то небольшой предмет, который оказался бутылкой из-под пива. Бутылка раскачивалась на веревке, спускавшейся вниз с ближайшего вяза.
     Молодой лакей молча снял ее, взял полную бутылку с серебряного подноса, сунул горлышко в веревочную петлю и дал сигнал поднимать. Бутылка вновь ушла ввысь, где между двух верхних веток была сооружена узкая, хорошо замаскированная платформа.
     — Генри подает надежды, сэр, — уныло и, как мне показалось, не очень убежденно сказал Эмфлет.
     — Давно он у вас? — поинтересовался я.
     — Месяцев восемь, сэр.
     Значит, Генри сумел продержаться на работе под надзором взыскательного Эмфлета восемь месяцев. Что ж, возможно, я ошибся и он действительно подавал надежды.
     — Его светлость находит, что там наверху очень жарко, — заметил Эмфлет.
     Я подозреваю, что читатель не очень-то верит моему повествованию. Либо этот ваш друг лунатик, заключает он, либо вы все выдумали. Но это лишь потому, что читатель незнаком с Жервесом Масбери.
     Жервес был эксцентрик, который мог позволить себе любые эксцентрические выходки и к тому же знал, как сделать, чтобы они приносили ему доход. Эксцентричность, как я ее понимаю, — это не что иное, как явное воплощение тайных желаний, позволяющее достичь желаемого как можно быстрей. Узнав, что Жервес в грачевнике, я ни на миг не сомневался, что за его необычным поведением скрывается вполне рациональная цель. Точно так же, увидев поднимающуюся к вЬршине вяза бутылку, я воспринял это как нечто само собой разумеющееся. Ведь Жервесу было значительно легче подтянуть к себе бутылку, чем его лакею лазать по веревочной лестнице всякий раз, когда его хозяина обуяет жажда.
     Лестница задрожала. Жервес увидел меня и поспешил вниз с легкостью, удивительной для мужчины, которому почти пятьдесят. Спрыгнув с высоты шести футов, он обнял меня за плечи и сказал:
     — А вы совсем не изменились, Найджел.
     Он тоже не изменился. Те же пронзительные голубые глаза, те же усы а-ля Адольф Менжу, только чуточку попышнее и будто наэлектризованные, тот же заразительный энтузиазм — словом, Жервес был таким, как прежде.
     — Вы, пожалуйста, оставайтесь здесь, Генри,— сказал Жервес лакею. — Я скоро вернусь.
     И затем, обращаясь ко мне:
     — Генри регулярно подает мне бутылочки, как младенцу. — Его голубые глаза приняли сосредоточенное выражение. — Скажите-ка, Эмфлет, кто у нас сейчас гостит? Я слегка отвлекся.
     — Ваш брат с женой, сэр. Мистер Прю и мисс Кэмлот.
     — Да, да, верно, — он взял меня под руку. — Вам лучше сейчас же познакомиться с ними. Чтобы быстрее с этим покончить. Тогда мы спокойно проведем остаток дня, наблюдая за грачами. Уверяю вас, это захватывающее зрелище. Я заранее, еще до их прилета, устроил себе там маленькое укрытие. Вы тоже поместитесь.
     — Нет, Жервес, - твердо ответил я.—Там тесновато. Да я и не очень-то интересуюсь повадками грачей. И давно вы увлеклись наблюдением за птицами?
     — Да это так, для разрядки, дорогой мой. Уж больно я выдохся этой зимой, работал над новым типом взрывчатки. Мак-Алистер меня привлек. Времени мало — вот что плохо. Года через два будет война. А то и раньше.
     
     Едва мы вышли из тени вязов, нас приветствовал невысокий, склонный к полноте человек, чью фотографию я не раз видел в газетах. Это был Томас Прю, член парламента, известный адвокат, берущийся за безнадежные дела. И если то, что только что сказал Жервес, было правдой, то и главное дело его жизни можно было считать проигранным. Прю был ярым пацифистом, попавшим в прошлую войну в тюрьму за свои убеждения, и с тех пор он неустанно проповедовал пацифизм во всех уголках страны.
     Удивительно было встретить здесь парламентария-пацифиста, и, когда Прю отошел, я осведомился об этом у Жервеса.
     — О, Том Прю — честный человек, - отвечал Жервес. — И потом, он может кое-чему научить моего братца. Вы же знаете Гектора — настоящий поджигатель войны. У них с Томом был захватывающий спор вчера за обедом. И Том прямо задавил его интеллектом. С тех пор Гектор и Диана с ним практически не разговаривают. Пошли найдем их.
     В конце концов мы обнаружили их возле гаража, увлеченно копавшихся в моторе своего “бентли”. Я уже почти забыл, какая это была великолепная пара. Оба высокие, красивые, златоволосые — в них было что-то львиное и в часы бурной деятельности, и в часы отдыха. Гектор был не менее энергичен, чем его брат, но, в отличие от Жервеса, не мог найти выхода своей энергии. Война наверняка помогла бы ему самореализоваться.
     Дианой я восхищался, хотя и не любил ее; на мой вкус, она была слишком честолюбивой и властной. И потом, она была целиком поглощена своим мужем. Более, чем какая-либо другая супружеская пара, они производили впечатление единого целого, команды, функции каждого члена которой идеально отлажены и согласованы. Теперь, глядя, как слаженно, угадывая мысли друг друга, они выворачивали внутренности автомобилю, на котором исколесили всю Европу, я вновь почувствовал это.
     Мисс Антея Кэмлот, стоявшая рядом с выражением лишнего человека на лице, очевидно, разделяла мои настроения. К Жервесу она повернулась с явным облегчением, а может, и более чем с облегчением, как показалась мне. Бедная девочка, подумал я, да если б ты даже соединяла в себе прелести Цирцеи и Шебы, все равно тебе не очаровать Жервеса. Память о той, что навсегда вошла в его сердце, не стереть ни одной женщине.
     Хотя я и моложе Жервеса на 10 лет, в течение долгого времени он поверял мне свои тайны. Я был одним из немногих людей, включая, конечно, членов семьи, знавших о трагедии Розы Бортвик. Она была дочерью фермера, арендовавшего землю у отца Жервеса, и Жервес влюбился в нее без памяти. Узнав о серьезности намерений сына, его отец добился отъезда девушки. В доме начались ужасные сцены, и в конце концов отец и сын стали совсем чужими друг другу. Что только не предпринимал Жервес, пытаясь найти Розу, но все его поиски ни к чему не привели.
     Четверть часа спустя, когда все мы уже сидели на лужайке за чаем, мысли мои были все еще заняты этой печальной историей. Разговор между тем коснулся Гитлера.
     — Давно надо было показать ему, что нас не запугать, — говорил Гектор Масбери. — Если б только политики не были столь нерешительны...
     — У политиков есть еще и ответственность, — отозвался Томас Прю. У него был чудесный сильный голос, резко контрастировавший с неказистой полноватой фигурой. — Посмотрите на этого молодого человека, — он указал на Генри, стоявшего неподалеку, в тени вязов. — А теперь умножьте его на несколько миллионов. И представьте эти миллионы изувеченными, разорванными в куски, в грязи и пыли... Так ли уж неестественна нерешительность политиков?
     Лицо Гектора исказилось гневом.
     — Все это сентиментальная чушь. Выбор стоит между возможной смертью и рабством. Очевидно, некоторым здесь больше по душе рабство.
     Я заметил, как Диана бросила на него предупреждающий взгляд. В разговор вступила Антея Кэмлот.
     — Но мистер Прю говорил не о политиках. Он говорил о людях, которые поплатятся жизнью. О Генри. Давайте спросим, что он сам об этом думает. — И она позвала. — Генри!
     Молодой лакей сделал несколько шагов в нашу сторону. На его лице можно было прочесть любопытную смесь почтения и иронии.
     — Генри, что бы вы предпочли: стать рабом немцев или быть убитым?
     Генри не спеша обвел нас всех взглядом.
     — Уж если на то пошло, мисс Кэмлот, — сказал он наконец, — многие считают, что я и так уже раб.
     Я увидел, как вздрогнул Эмфлет. Даже в пронизанном эгалитарными настроениями доме Жервеса это было чересчур. Неудивительно, что старый дворецкий так неуверенно говорил о том, что Генри справляется со своими обязанностями. Диана, очевидно, была настроена так же.
     — Такое впечатление, Жервес, что ваши слуги творят что хотят! — воскликнула она.
     — Вы не должны быть строги к Генри, — сказала Антея. — В конце концов, сегодня он почти весь день простоял у подноса с лимонадом. Если это не рабство, можете считать, что я фараон.
     Я сидел рядом с Жервесом, и мне показалось, что слова, которые он прошептал, предназначались для меня одного. “Юность должна пройти через испытания”, — услышал я.
     Вдруг Диана воскликнула:
     — Боже мой, я оставила в доме носовой платок. Генри, — она относилась к типу женщин, отдающих приказания слугам, не глядя на них, — принесите мне его. Он на туалетном столике.
     — Мне было приказано находиться здесь, мадам.
     Я боялся взрыва. Жервес явно не собирался вмешиваться: он поочередно посматривал то на Диану, то на молодого лакея. Но Гектор уже вскочил и направился к дому, будто угадав мысли жены.
     — Я принесу, - сказал он.
     
     После чая Жервес снова поднялся к себе на вяз. Гектор и Диана установили на лужайке мишень и агитировали всех заняться стрельбой из лука. Но Антея, прекрасно понимая, что в этом состязании ей не сравниться с Дианой, намекнула, что не будет возражать, если я прогуляюсь с ней по розарию. Отправившись вслед за Эмфлетом и Генри, уносившими в дом чайные принадлежности, мы видели, как Гектор с Дианой, заарканив явно не испытывающего энтузиазма мистера Прю, принялись обучать его искусству стрельбы из шестифутового лука.
     — Скромное, но многообещающее начало, — заметила Антея. — Научите пацифиста стрелять из лука, и вскоре он уже будет расхаживать с заряженным автоматом.
     Розарий Жервеса с аккуратно подстриженными травяными дорожками, фонтанами, статуями и изящными шпалерами, высвечивающимися на солнце, был очень красив даже тогда, когда розы еще не зацвели. Мы с Антеей уселись на складные стулья, готовые наслаждаться компанией друг друга. Я-то во всяком случае. Вскоре, однако, выяснилось, что она привела. меня сюда с другой целью.
     — Вы ведь в каком-то смысле детектив? - спросила она.
     — В каком-то смысле. Почему вы спрашиваете?
     Несколько мгновений ее глаза следили за пролетавшей бабочкой.
     — О! В этот раз все здесь кажется таким странным.
     — Например?
     — Ну, этот маленький Прю, слоняющийся как потерянный, и их ссоры с Гектором, и Диана, постоянно пристающая к Жервесу по поводу нового лакея. Да и то, что Жервес сидит на дереве, ни на кого не обращая внимания.
     “И в частности, на вас”, — подумал я. Вслух я сказал:
     — Странно, конечно, но это всегда был странный дом.
     — И все же Жервес в самом деле необычно обращается с Генри, вам не кажется? То все спускает ему, то ведет себя как тиран. Вот сегодня, например, он с полудня не выпускает его из виду.
     — А может, это Генри охраняет Жервеса, — будто между прочим предположил я.
     — Охраняет его! — Антея посмотрела на меня теплыми темными глазами. — Не хотите ли вы сказать... Послушайте. Вчера поздно вечером я спустилась вниз взять книгу в библиотеке и услышала, как Жервес очень резко разговаривал с кем-то в кабинете рядом. Он кричал: “Больше вы моих денег не получите. Теперь я нашел лучший способ ими распорядиться”!
     — Интересно. А вы знаете, с кем он разговаривал?
     — Нет. Но тут любой дурак догадается. В доме есть лишь один человек, подходящий на роль шантажиста.
     — У вас слишком слабые улики против Генри. С таким же успехом это мог бы быть Гектор. Разве он всю свою жизнь не сосал из брата деньги?
     Антея в нетерпении встала. Я принял ее не слишком всерьез. Во всяком случае, так ей показалось. Мы не спеша вернулись на лужайку, где все еще упражнялись лучники. Златоволосая, с натянутым луком, Диана выглядела богиней. Гектор стоял с ней рядом, сунув руки в карманы твидового жакета. Рядом с ними Томас Прю представлял не слишком вдохновляющее зрелище.
     Стрела Дианы полетела в золотых лучах солнца. Затем она обернула свое разгоряченное, взволнованное лицо к нам.
     — А теперь я пошлю золотую стрелу! Мы часто так делали в детстве. Все смотрите! И вы, Генри, смотрите тоже!
     Она заставила лакея выйти из-под вяза на лужайку. Все должны видеть ее триумф.
     Достав из колчана обычную стрелу, она натянула тетиву.
     — В небе она станет золотой, - сказала Диана.
     Грациозно наклонившись назад, она выстрелила прямо вверх. Темная стрела взвилась ввысь. Скорость делала ее почти неразличимой для глаз. Солнце уже закатилось за низкий холм к западу от нас, но высоко в небе лучи его прямо-таки струились с вершины холма. Внезапно они осветили стрелу, засверкавшую золотом, и некоторое время она еще продолжала путь золотой ниткой в сгущающейся синеве неба.
     Это было странно-захватывающее зрелище, момент очищения. И все мы, как дети, захотели вдруг сделать то же самое. Но чем ниже за холм опускалось солнце, тем выше нужно было послать стрелу.
     Через четверть часа лишь стрелы Гектора и Дианы долетали до золотого потока. Но вот и у Дианы не получилось. Гектор предпринял последнюю попытку. Его стрела лишь мгновение блистала золотом, а затем задрожала, стала падать и врезалась в вяз позади нас. Мы слышали, как она воткнулась в ветку и затем стала падать, задевая одну ветвь за другой. Шум падающей стрелы все усиливался, стал уже совершенно неправдоподобным, и, будто в ночном кошмаре, стрела обернулась вдруг человеческим телом, с шумом падавшим вниз.
     Несколько секунд спустя тело Жервеса Масбери ударилось о землю в каких-нибудь полудюжине ярдов от места, где мы стояли.
     Казалось, в первый момент никто не мог найти слов, чтобы высказать мысль, одновременно озарившую всех. Затем Антея Кэмлот обвиняюще крикнула Гектору, все еще стоявшему с луком в руке с видом ошарашенного, испуганного ребенка, разбившего ценное украшение:
     — Вы его застрелили!
     Диана сказала каким-то бодрым материнским голосом:
     — Не надо истерик. Ну, конечно же, Гектор не мог его застрелить.
     Томас Прю неотрывно смотрел на тело, лицо его исказилось ужасом, губы шевелились. Должно быть, какой-то перенесенный в детстве шок, зрелище крови и раздробленной кости и сделали его пацифистом.
     Генри наклонился над телом, будто пытаясь поднять его голову к себе на колени. Потом сказал бесцветным голосом:
     — По-моему, сломана шея.
     — Я всегда ему говорила, что эта платформа ненадежна, — сказала Антея, вглядываясь в верхушки деревьев. Сотни грачей, с шумом и криком вылетевших из крон, когда падало тело, начали потихоньку возвращаться.
     Я вышел вперед и положил руку на плечо Генри. Я чувствовал, что он дрожит. Мы вместе смотрели на то, что осталось от Жервеса. Лицо его приобрело какой-то сине-розовый оттенок. Сердце мое дрогнуло. Это было уж слишком, слишком гротескно и неправдоподобно.
     Я наклонился и понюхал его губы. Затем нашел в траве в нескольких ярдах от тела то, чего никто не заметил в момент трагедии, — осколки упавшей с дерева бутылки из-под лимонада. Я поднял один из них. От него доносился тот же запах цветов миндаля, что и от губ Жервеса.
     Злой, я повернулся к столпившимся на лужайке.
     Возможно, стрела его и задела, — сказал я, — безусловно, шея его сломана. Но убил его яд — синильная кислота, которая была вот в этой бутылке.
     
     Еще через час мы опять собрались вместе за столом в столовой. Местный констебль всех допросил и теперь охранял тело. Инспектор полиции, врач и все прочие были уже в пути. Тем временем, воспользовавшись ключами Жервеса, я осмотрел его кабинет, где обнаружил пару заинтересовавших меня вещей.
     Я обвел взглядом собравшихся за столом. Антея тихо плакала. На бледном лице Томаса Прю застыли недоумение и растерянность. Гектор почему-то все еще сжимал в руках лук и стрелу, которые будто приросли к пальцам. Только Диана выглядела относительно нормально.
     — Я думал, мы можем кое-что выяснить до прибытия вестчестерской полиции, — сказал я. — Самоубийство, похоже, отпадает. У Жервеса не было к тому причин, это не тот тип человека, да и предсмертной записки не было, поэтому я боюсь, что его убили.
     Все четверо зашевелились, будто испытав облегчение, когда мучившее их предположение подтвердилось.
     — Каким-то образом в бутылку добавили яд, — продолжал я бесцветным тоном. — Жервес поднял ее к себе наверх, выпил отравленный лимонад — синильная кислота действует очень быстро — и умер как раз в тот момент, когда Гектор запустил последнюю стрелу, и упал с платформы.
     — Но каким образом яд?..- начала было Антея.
     — Я говорил с Эмфлетом. Лимонад хранится в погребе. Ключи были только у него и у Жервеса. Ключ Жервеса найден на связке, лежавшей у него в кармане. Поэтому маловероятно, чтобы кто-то, кроме него самого и Эмфлета, мог добраться до бутылки, пока она была еще в погребе. Эмфлет открыл погреб после ленча и дал дюжину бутылок Генри, который вынес их оттуда на подносе, после чего сразу же закрыл погреб.
     — Но с тех пор Генри неотлучно находился возле подноса с бутылками, — сказал мистер Прю.
     — Да. Самое странное, что он это признает. Стоял, словно часовой на посту, и клянется, что поста своего не оставлял. Он уверен, что никто не мог подойти к бутылкам все это время, исключая те несколько минут, когда они с Эмфлетом уносили чайную посуду.
     — Что ж, — сказала Антея, — мы с вами в это время направлялись в розарий и можем обеспечить друг другу алиби.
     — Полагаю, что это справедливо и в отношении меня, мистера Прю и Гектора, — сказала Диана таким голосом, словно подтверждать чье-либо алиби было вульгарно и стыдно, вроде как наградить стригущим лишаем.
     — В таком случае подмешать в бутылку яд могли лишь Эмфлет и Генри, — сказал мистер Прю.
     — Да, представляется именно так. Логически.
     — Но Эмфлет был предан Жервесу, — сказал Гектор, прерывая молчание. — И Генри не стал бы этого делать. Я имею в виду: ведь не стал бы он убивать собственного отца?
     Антея изумленно выдохнула. Меня сообщение не удивило. Ведь я нашел в его столе завещание, согласно которому большая часть состояния отходила Генри Бортвику. Практически не было сомнений, что Генри был его давно утерянным сыном, сыном его юношеской любви — Розы Бортвик.
     Именно этим и объяснялось его столь необычное отношение к молодому человеку. Я вспомнил, как он прошептал мне: “Юность должна пройти через испытания”. За эксцентричностью Жервеса всегда скрывался метод. Устроить молодому человеку проверку, будто сказочному герою, возложив на него унизительные обязанности слуги, было вполне в его характере.
     — Так, значит, это все-таки Генри шантажировал Жервеса! — воскликнула Антея. И она поведала всем присутствующим о том, что услышала ночью в библиотеке.
     — Но зачем ему было шантажировать Жервеса, который оставил ему в завещании большую часть своего состояния? — осведомился я.
     — Это правда? - спросила Диана.
     Я кивнул.
     Гектор сказал:
     — Кто и зачем шантажировал — это сейчас неважно. Главное, что у Генри была причина убить Жервеса. То есть если он знал, что завещание составлено в его пользу.
     — Давайте его спросим. — Раньше чем кто-либо успел возразить, я послал Эмфлета за Генри. Когда молодой человек пришел, я спросил: — Знали ли вы, что Жервес — ваш отец и что он оставил вам свое состояние?
     — О да, — отвечал Генри, вызывающе глядя на собравшихся. — Но если вы думаете, что это я его убил, то вы...
     — А что еще нам остается думать?
     — Я не ожидал, что вы считаете меня таким дураком. Да если я действительно хотел убить отца, неужели вы считаете, что я был бы настолько глуп, что подсыпал яд в бутылку, с которой никто больше не имел дела, сразу поставив себя под подозрение?
     — В том, что он говорит, есть смысл, — заметил Прю. — Но у кого еще была причина...
     — У вас, например, - прервал я его. - Вы — воинствующий пацифист. Вы прослышали, что Жервес работает над новым типом взрывчатки. Возможно, вы хотели избавить человечество от этого ужаса.
     Но это фантастика!
     — Затем есть еще Гектор с Дианой. Диана — честолюбивая женщина, у которой не очень состоятельный муж, зато очень состоятельный шурин. Избавившись от него, она смогла бы удовлетворить свои амбиции, по крайней мере, после смерти отца Гектора — он уже стар.
     — Я думаю, вам лучше предоставить полиции разбираться в этом деле, - холодно процедила Диана.
     Я не обратил внимания на ее слова.
     — То, что Антея услышала ночью в библиотеке, весьма важно. Это подтверждает гипотезу, что именно Гектор, а не Генри требовал у Жервеса денег. Жервес сказал: “Больше вы моих денег не получите! Теперь я нашел лучший способ ими распорядиться”. Лучший способ нашелся теперь, потому что он отыскал своего сына Генри. Вне сомнения, Гектор осведомлен, что Жервес собирался оставить деньги сыну.
     — Но в этом случае, Найджел, глупый вы осел, какой мне был смысл убивать Жервеса? — Гектор был весь красный от возбуждения, но торжествующий, как школьник, одержавший победу в споре.
     — Никакого. Если только не устроить все так, чтобы вину инкриминировали Генри. Его бы повесили за совершенное вами преступление, а состояние Жервеса перешло бы к вам. И должен вам сказать, что, если убийца не Генри, кто-то сделал все возможное, чтобы подозрение упало именно на него. Почему...
     Все мы вздрогнули, взорвалась Антея:
     — Перестаньте, ради бога! Я любила Жервеса. Почему не сказать, что я это сделала, потому что... потому что он меня не замечал. Нет ярости в аду...
     — Тише, Антея, — жестко сказал я. — Я еще не закончил с Гектором и Дианой. Видите ли, было два странных обстоятельства, которые полиция вполне может попросить вас объяснить.
     — Какие же? — спросила Диана равнодушным голосом, но я видел, что ей стало любопытно.
     — Странно, что вы, будучи, как говорил мне Жервес, в ссоре с мистером Прю, после чая стали вдруг с ним так любезны, что даже взялись обучать его стрельбе из лука. Но это выглядит уже значительно менее странно, если принять версию, согласно которой вы хотели, чтоб он обеспечил вам алиби как раз на те несколько минут, когда Генри не стоял у подноса с бутылками. Это не странно, если для вас было жизненно необходимо подтвердить, что вы и близко к ним не подходили.
     — Но, дорогой Найджел, всего несколько минут назад вы признали, что, кроме Эмфлета и Генри, никто не мог иметь дела с бутылками. Так при чем тут мы? — сказал Гектор.
     — Я сказал: логически представляется, что это так. Но Диана сделала еще одну странную вещь. Она дружески обратилась к Генри, к тому самому Генри, которого она всегда старалась смешать с грязью.
     Мистер Прю и Антея напряглись. Они смотрели на меня, как будто видели апокалипсис.
     — Да, — продолжал я, — когда она собиралась первый раз запустить золотую стрелу, Диана позвала Генри подойти посмотреть. Это было слишком уж несвойственно вам, Диана. Но, возможно, вам потребовалось выманить его из-под вязов, заставить смотреть в небо; как всем, следить за полетом стрелы в течение тех нескольких секунд, которые нужны были Гектору, чтобы преодолеть несколько ярдов, отделявших нас от вязов, и заменить стоявшую на подносе бутылку отравленной? Гектор, — продолжал я, — обращаясь к нему. — А где же тот носовой платок, который вы принесли Диане? Вы ведь ей его не отдали, не так ли?
     Гектор был уже сильно рассержен, но теперь, криво усмехнувшись, он достал из кармана твидового пиджака платок.
     — Вижу, к чему клоните, старина! Вы решили, что я уходил в дом за бутылкой отравленного лимонада? Вот и нет! Я всего лишь принес платок. А теперь, — он угрожающе подвинулся на меня, — не будете ли вы так добры извиниться перед моей женой за...
     Я выхватил у него платок и осторожно понюхал его.
     — Так я и думал. С каких это пор ваши духи имеют запах цветов миндаля, Диана? — Теперь я находился по другую сторону стола от них. — Вы принесли и то, и другое, Гектор. И платок, и отравленную бутылку. У вас очень просторные карманы. А платок, конечно же, понадобился, чтобы не оставить на бутылке отпечатков пальцев. Весьма неудачно для вас, что на него пролилось немного отравленного лимонада.
     Да, Гектор и Диана были отлично слаженной командой. Я еще не успел закончить, как они оказались в дверях. Гектор угрожал нам туго натянутым луком.
     — Кто закричит, в того выстрелю. Диана, машину!
     Диана метнулась прочь. Прю, Антея и старый Эмфлет уставились на Гектора, словно в столбняке. Я почувствовал себя, как один из женихов Пенелопы, на которых Одиссей направил свой лук. Вдруг позади послышался шорох.
     Генри, схватив с буфета одно из тяжелых серебряных блюд и закрыв им лицо и грудь, бросился на Гектора. Тетива лука запела. Стрела стукнулась о край блюда и отлетела рикошетом к дальней стене.
     Под напором Генри Гектор упал. Мы с трудом оттащили Генри, который едва не убил его. Да, если бы Жервес был жив, Генри стал бы ему хорошим сыном!
     Я тоже очень любил Жервеса. Если б не это, я не стал бы разыгрывать Гектора. Ведь платок, который я у него выхватил, вовсе не имел запаха цветов миндаля, никаких следов синильной кислоты. Платок имел обычный запах свежего белья, хотя именно им держали отравленную бутылку.
     Да, с моей стороны это был очень далекий выстрел — в своем роде столь же дальний, как тот последний выстрел Гектора, когда стрела лишь на мгновение блеснула золотом и упала в кроны деревьев, где умер Жервес.    1^sted: “The Strand Magazine”, Jun 1944 ▣ Перевод: А. Гишев ▣ Источник: Тверь: Дикси, 1991 г., Серия: “Библиотека поколений. ХХ век. Детектив. Фантастика”, “Америка+Англия” (антология) ▣ Публикация на форуме: 07.08.2019 г.
• СОДЕРЖАНИЕ
     Дойл А.К.˸ “Медные буки”Doyle А.K.
  “The Copper Beeches ”
  1st ed: The Strand Magazine’, June 1892
  ｢Шерлок Холмс｣; Донован Д.˸ “Загадка Дедвуд-Холла”Donovan D.
  “The Problem of Dead Wood Hall”
  1st ed: “Riddles Read”, Chatto & Windus, 1896
  ｢———｣
  пер. Форум “Клуб любителей детектива” (скоро); Хорнунг Э.У.˸ “Джентльмены и профессионалы”Hornung E.W.
  “Gentlemen and Players”
  1st ed: “Cassell’s Magazine”, Aug 1898
  ｢Раффлс, вор−джентльмен｣; Джекобс В.В.˸ “Колодец”Jacobs W.W.
  “The Well”
  1st ed: ??? 1901
  ｢———｣
  пер.: Тверь: Тверской государственный университет, 2014 г.; “Дети луны” (антология);
  есть в сети; Честертон Г.К.˸ “Доктор Адриан Хайд и убийство у Белых колонн”Chesterton G.K.
  “Dr. Hyde, Detective, and the White Pillars Murder” aka “The White Pillars Murder”
  1st ed: “English Life”, Jan 1925
  ｢д-р Адриан Хайд｣
  пер.: М.: Профобразование, 2001 г. авторский сборник;
  М.: Терра-Книжный клуб, 2002 г.; Серия: “Библиотека английской литературы”, Избранное в 2 томах.; Брама Э.˸ “The Secret of Dunstan’s Tower”Bramah E.
  1st ed: “News of the World”, 2 and 9 Nov 1913
  ｢Max Carrados｣
  Не переведена;  Флетчер Д.С.˸ “Таинственная смерть”Fletcher J.S.
  “The Manor House Mystery”
  1st ed: ??? 1933
  ｢Маршфорд｣
  пер.: Форум “Клуб любителей детектива”, 17.08.2021; Белл Д.Д.˸ “Послание на солнечных часах”Bell J.J.
  “The Message on the Sun-Dial”
  1st ed: ???
  ｢———｣
  пер.: Форум “Клуб любителей детектива”, 21.04.2021; Саппер˸ “The Horror at Staveley Grange”Sapper
  1st ed: March 1th 1923
  ｢———｣
  Не переведена; Беркли Э.˸ “Тайна перелеска Хорна”Berkeley A.
  “The Mystery of Horne's Copse”
  1st ed: “Home and Country”, Jan-Dec 1931
  ｢Роджер Шерингем｣
  пер.: Форум “Клуб любителей детектива”, 24.03.2016; Хилтон Д.˸ “Идеальный план”Hilton J.
  “The Perfect Plan”
  1st ed: “Britannia and Eve”, Sep 1933
  ｢Uncollected｣
  пер.: Форум “Клуб любителей детектива”, 21.04.2016; Аллингем М. “The Same to Us”Allingham M.
  1st ed: “The Daily Express”, May 17th 1934
  ｢———｣
  Не переведена; Нокс Э.˸ “Убийство в Тауэрс”Knox E.V
  “The Murder at the Towers”
  1st ed: ???
  ｢Uncollected｣
  пер.: есть в сети; Уайт Э.Л. “An Unlocked Window”White E.L.
  1st ed: “The Novel Magazine”, Apr 1934
  ｢———｣
  Не переведена; Блейк Н.˸ “Дальний выстрел”Blake N.
  “Long Shot” aka “It Fell to Earth”
  1st ed: “The Strand Magazine”, Jun 1944
  ｢———｣
  пер.: Тверь: Дикси, 1991 г., Серия: “Библиотека поколений. ХХ век. Детектив. Фантастика”, “Америка+Англия” (антология); Гилберт М. “Weekend at Wapentake”Gilbert M.
  1st ed: ???
  ｢———｣
  Не переведена.
• ×

ПОДРОБНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ВО ВКЛАДКАХ

Примечания

• ↑ [1]. Имеется в виду старинная английская пословица “A wonder lasts but nine days” (“Любое чудо длится не более девяти дней”), означающая злободневную, но кратковременную сенсацию, предмет недолгих пересудов.

• ↑ [2]. Derbyshire — церемониальное графство в центре Англии.

• ↑ [3]. “Dead Wood” —“Мертвый лес”.

• ↑ [4]. Marie−Madeleine−Marguerite d'Aubray (1630−1676) — французская отравительница, с задержания которой началось нашумевшее дело о ядах.

• ↑ [5]. Лекарственное средство, обладающее снотворным действием.

• ↑ [6]. Knickerbockers — то же, что и “пумпы” (нем. Pumphose) — широкие мешковатые брюки длиной до середины икры, присобранные внизу и застегивающиеся под коленями.

• ↑ [7]. То же, что и карбонат меди (соль меди и угольной кислоты).

• ↑ [8]. Примерно 525 фунтов стерлингов.

• ↑ [9]. Одна из центральных улиц Лондона.

• ↑ [10]. Гномон (др.-греч. — “указатель”) — деталь солнечных часов (обычно вертикальный столбик), по тени от которой определяется время.

• ↑ [11]. Озеро Комо — третье по величине озеро Италии. Каденаббия — курортный городок на западном берегу озера Комо. Белладжио — живописный городок на восточном берегу озера Комо.

• ↑ [12]. Eton College — частная британская школа для мальчиков, основанная в 1440 году.

• ↑ [13]. Минойская, или крито-минойская цивилизация, существовала на острове Крит во 2 тысячелетии до нашей эры. Микенская цивилизация существовала в доисторической Греции с 16 по 11 век до нашей эры.

• ↑ [14]. King’s College London — британский колледж, основанный в 1829 году. Это один из двух колледжей, образовавших Лондонский университет в 1836 году. Королевский колледж претендует на звание третьего старейшего университета Англии после Оксфордского и Кембриджского.

• ↑ [15]. Rigor mortis (лат.) — трупное окоченение.

• ↑ [16]. The Society for Psychical Research — некоммерческая общественная организация, образованная в Великобритании в 1882 году с целью научного изучения явлений и человеческих способностей, которые принято называть ‘психическими’ или паранормальными.

• ↑ [17]. Тюрьма для психических больных, открытая в 1963 году. Находится к западу от Лондона.

• ↑ [18]. В Великобритании для вступления в брак требуется наличие официального документа под названием “Лицензия на заключение брака”.

• ↑ [19]. Basel — город на северо-западе Швейцарии.

• ↑ [20]. Так называемый “длинный уикенд” (long weekend), когда (в англоязычных и некоторых других странах) по причине праздников или каких-либо других выдающихся событий выходные удлиняются на один-два дня.

• ↑ [21]. Nоn e vero? (ит.) — Не правда ли?

• ↑ [22]. Растительный алкалоид, содержащийся в различных растениях семейства пасленовых: например, в красавке, белене, разных видах дурмана.

• ↑ [23]. Город в Англии, расположенный в 103 км к северо-западу от Лондона.

• ↑ [24]. Находится в южной части Англии и граничит с Большим Лондоном.

• ↑ [25]. Крупный вокзал в северо-западной части Лондона.

• ↑ [26]. Один из районов Большого Лондона.

• ↑ [27]. Деловой район в Лондоне.

• ↑ [28]. Здание на улице Стрэнд (Лондон, Англия), в котором с 1923 по 1932 годы размещалась радиовещательная станция Би-би-си.

• ↑ [29]. Район в Лондоне, примыкающий к Темзе.

[buka]

  Э. Беркли ‘Тайна перелеска Хорна’

  Спасибо!
  Что касается загадки, в первую очередь напрашивается ответ, что Фрэнк хотел сыграть злую шутку над двоюродным братом (а может и с умыслом — Чаппела признают невменяемым, и Фрэнк заполучает его поместье), и был убит своим сообщником. Причем сообщников было два: один — жена (д олжен же кто-то отвечать на телеграммы), второй — любовница (либо леди Рагби, либо Сильвия), которая и убила его в порыве гнева (как вариант, из-за того, что тот не хотел уходить от жены или собирался бросить любовницу).

[Iris]

  Э. Беркли ‘Тайна перелеска Хорна’

  Замечательное произведение Спасибо за перевод!

  Причем сообщников было два: один — жена (должен же кто-то отвечать на телеграммы), второй — любовница (либо леди Рагби, либо Сильвия), которая и убила его в порыве гнева (как вариант, из-за того, что тот не хотел уходить от жены или собирался бросить любовницу).

  Вероятно, в деле перепутались интересы двух сторон.
  Фрэнк (при поддержке своей любовницы Сильвии) хотел добиться признания кузена невменяемым. Его привлекала возможность распоряжаться чужими деньгами и — наконец-то! — бросить опостылевшую жену.
  А жена раскусила их замысел и убила Фрэнка, воспользовавшись его собственной неосторожностью.
  Скорее всего, Джоан убила не в порыве гнева, а вполне обдуманно, заранее понимая, что к чему. Возможно, именно она исподволь внушила мужу идею ‘розыгрыша’ и до поры до времени не вмешивалась. Если завязшего в деле родственника признают убийцей и казнят, наследство достанется ее ребенку. А это все равно, что ей самой.

[Mrs. Melville]

  Э. Беркли ‘Тайна перелеска Хорна’

  Это настоящий подарок для любителей детективов!
  В общем, прочитав первые 6 глав (это, как я понимаю половина всей повести) пришла к тому же выводу, что и остальные комментаторы.

  Вероятно, в деле перепутались интересы двух сторон.
  Фрэнк (при поддержке своей любовницы Сильвии) хотел добиться признания кузена невменяемым. Его привлекала возможность распоряжаться чужими деньгами и — наконец-то! — бросить опостылевшую жену.
  А жена раскусила их замысел и убила Фрэнка, воспользовавшись его собственной неосторожностью.

  У меня тоже создалось впечатление, что в деле перепутались интересы двух сторон. Первые два ‘убийства’ — это очевидно ловушка, подстроенная Фрэнком и Сильвией для Чаппела, очевидно с целью добиться признания его невменяемым, тогда Фрэнк сможет (как наследник, или как опекун) распоряжаться имуществом Чаппела. Хотя, возможно, два первых убийства -это была просто злая и необдуманная шутка. Но все-же я считаю, что Сильвия, которая любит автомобили и разбирается в них гораздо лучше Чаппела, очевидно специально каждый раз делала так, чтоб Чаппел не мог пользоваться своим автомобилем.

  Скорее всего, Джоан убила не в порыве гнева, а вполне обдуманно, заранее понимая, что к чему.

  Пока, на данном этапе, я пришла к такому же выводу, что и Iris. Правда, настоящее убийство произошло в другое время, и не было предварительных ‘маневров с автомобилем Чаппела’. Более того, ведь в последнем случае никто не знал, что Чапел пойдет пешком через перелесок...
  Или знал?
  В общем-с нетерпением жду продолжения и новых сюрпризов ))

[buka]

  Э. Беркли ‘Тайна перелеска Хорна’

  Могу сказать только одно: рада, что Сильвия не оказалась злодейкой. Хоть и предположила в первом сообщении, что она замешана, не люблю такие повороты.

[Доктор Немо]

  Э. Беркли ‘Тайна перелеска Хорна’

  Честно говоря, не ожидал, что Беркли порадует меня настоящим невозможным преступлением. Я привык его считать автором-экспериментатором, детективы которого интересны своими неожиданными идеями.
  Повесть понравилась, но, конечно, до уровня Карра не дотягивает. Объяснение Р. Шерингема больше напоминает объяснения доктора Торндайка (сказал человек, который читал у Фримена только один рассказ ). Сообщников как-то многовато. Правила Нокса и ван Дайна потоптаны ногами. И мне это нравится! Сам небольшой любитель правил ван Дайна.
  Спасибо!

[Роджер Шерингэм]

  Э. Беркли ‘Тайна перелеска Хорна’

  Ознакомился. Разумеется, несмотря на изящную невозможность в сюжете, это не истинный уровень Беркли. Это просто развлечение для читателя популярного журнала.
  В общем-то, всё, кроме отдельных деталей невозможности, лежит на поверхности и очевидно сразу (более того, выше коллеги предложили более интересный и сложный вариант, чем в повести; а участие доктора могло бы ещё усложнить сюжет).
  И тем не менее, повесть отличная, в первую очередь, за счёт иронической подачи всей истории. Местами я смеялся при чтении так, как ни разу не смеялся ни от одного детективного сюжета, за исключением фильма "Улика".

[Роджер Шерингэм]

  Н. Блейк ‘Дальний выстрел’

  От рассказов Блейка у меня всё время чувство, что в них словно чего-то не хватает. Разгадка сваливается слишком быстро. Тут тоже, будь это романом, сюжет можно было бы раскрутить в сложную загадку, а так убийца, в общем, очевиден, хотя способ обеспечения алиби красивый.
  Stark, спасибо за появление редкого материала на форуме (и впервые в сети)!

[Доктор Праути]

  Н. Блейк ‘Дальний выстрел’

   Long Shot — выражение, имеющее несколько смыслов: в буквальном - "дальний выстрел" (что мы и имеем в названии), в переносном — рискованный шаг, действие наудачу, что мы и получили в конце отличного рассказа. В данном случае события развивались таким образом, что для перевода подходили обе трактовки. И вот я сейчас думаю, что правильно: назвать рассказ — ‘Дальний выстрел’ или, скажем, ‘Рискованная ставка’? И то и другое верно по существу: затяжной выстрел из лука и смелый ход сыщика. Рисковал не только Найджел, но, в конце концов, и убийца тоже. Интересная коллизия с английским языком у одного из мэтров английской словесности. Спасибо за публикацию. Блейк — один из моих любимых авторов!

[Виктор]

  Н. Блейк ‘Дальний выстрел’

  И все необходимые "ключи" как бы на месте.

[Шурик]

  Д.С. Флетчер ‘Таинственная смерть’
  Спасибо за перевод!
  Второе прочитанное мною произведение Джозефа Флетчера (после ‘Показаний судьи’ из антологии "Только не дворецкий"). Рассказ понравился. Здесь, конечно, невозможно догадаться самому (нет зацепок), но зато концовка очень оригинальная и поучительная. Названия глав необычные. :)

  P.S. Аптекаря, по-хорошему, тоже надо бы судить, но, видимо, в те времена к этому спокойнее относились.

[Герцог Денверский]

  Д.С. Флетчер ‘Таинственная смерть’

  Спасибо за перевод!
  Жаль, в рассказе, как писал Шурик, действительно нет зацепок. Но какая подача! Чего только стоит первая глава: истинная загадка. Но с признанием преступника автор не выдерживает заданную планку. Впрочем, Смит всё-таки автор из Истоков, и многие писатели имели склонность сохранять тенденции того периода, в который получали популярность.

[Герцог Денверский]

  Дж.Дж. Белл ‘Послание на солнечных часах’

  Столь простой смысл послания автор умело замаскирорывает через ошибочное постороннее восприятие, и не слишком затягивает с решением. На этом фоне, однако, вступительная часть выглядит затянувшейся прелюдией, хотя не менее интересна. Автор просто немного неверно расставил акценты. Виктор, спасибо за перевод!

[Доктор Фелл]

  Добавил рассказ ‘Идеальный план’ Д. Хилтона. Очередное доказательство того, что человек располагает и далее по тексту

  Маленькое пояснение по примечаниям. Ищу разные варианты. Минусы ‘всплывающих окошек’ всем известны. ‘Обрезаются’ если слово с краю скролл-бара, да к тому же не всегда работают на различных гаджетах. Самый оптимальный вариант, тот который используется в отдельных рассказах. Решил использовать его и в такого рода темах. Есть, конечно же минус — работает ‘частично’ — по тексту, когда вы видите слово, требующее пояснение, все норм — при нажатие попадается в нужное примечание. Но обратно, как в одиночных рассказах, вы попасть не можете. Это из-за того, что рассказы в отдельных вкладках. И второй минус, чисто технический — номера примечаний идут по возрастающей, и поэтому при добавлении очередного перевода (а я их располагаю так как они идут в сборнике), мне нужно будет повозиться с номерами ссылок. Как я люблю говорить, буду решать проблемы по мере их поступления — появится новый перевод из сборника, буду делать.
  В любом случае, такой вариант трудоемкий, но удобнее для пользователей.

[Доктор Фелл]

  Добавлен рассказ Донована Д.˸ “Загадка Дедвуд-Холла”. Довольно необычно. “Почерк” хорош.
  Спасибо за перевод.

[Виктор]

  Загадка Дедвуд-Холла

  Исчерпывающие косвенные улики. Но - увы! - всего лишь косвенные.
  Прямых улик нет. Поэтому нет и обвинения.
  Автор устами своего главного героя (сыщика-дедуктивиста) предлагает читателю самому делать выводы о виновности или невиновности подозреваемого.