Античные детективы ｢антология｣

[киевлянка]

АНТИЧНЫЕ ДЕТЕКТИВЫ  ｢АНТОЛОГИЯ｣  О Р И Г И Н А Л Ь Н О Е  Н А З В А Н И Е:  CLASSICAL WHODUNNITS  П Е Р В О Е  И З Д А Н И Е: ‘Robinson Publishing Ltd’, 1996; ed Mike Ashley  Ф О Р М А Т:  АНТОЛОГИЯ  © Переводы выполнены специально для форума ‘КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА’  ПЕРЕВЕДЕНО ПО ИЗДАНИЮ: ‘Classical Whodunnits’, ed. by Mike Ashley, 1996  ПЕРЕВОД: Алина Даниэль  РЕДАКТОР-КОРРЕКТОР: Ольга Белозовская  Все рассказы написаны специально для данной антологии. Данные о дате публикации на форуме во вкладке конкретных рассказов.    В Н И М А Н И Е !  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

• ATTENTION!
   Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
   Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• ПРЕДИСЛОВИЕ
   АНТИЧНЫЕ ЗАГАДКИ
   В этой антологии собраны двадцать детективов, действие которых происходит в Древних Греции и Риме — с Троянской войны до падения Западной Римской империи. В нашем путешествии во времени мы столкнемся с детективным мастерством Сократа, Александра Великого, Архимеда, Брута, Эпиктета, Аполлония Тианского и — верьте или нет — богини Афродиты.
   Я восхищен тем, что антология содержит рассказы Стивена Сейлора, Джона Меддокса и Рона Бёрнса; каждый из них ассоциируется с детективами о Древнем Риме, как и их основоположник Уоллес Николс. Другие популярные авторы детективной литературы также обратили свои умы к древнему миру: Эми Майерс, Эдвард Хоч, Энтони Прайс, Кейт Хеллер и Питер Тремейн. Иные же, обычно не ассоциирующиеся с детективами, приняли вызов: Кейт Тейлор, Брайан Стебльфорд, Филлис Энн Карр и Даррел Швейцер. Пятнадцать рассказов — новые, написанные специально для этой антологии. Лишь два появлялись в книгах прежде.
   Некоторые авторы заглядывают за занавес истории и описывают то, что, насколько мы знаем, может быть истинными событиями. Возможно, истории, описанные здесь, рассказывают правду об основании Рима, смерти Александра Великого и Юлия Цезаря, а также о ссылке Овидия. А что случилось с римскими законами в дни падения Римской империи?
   Вы найдете здесь сюжеты со всего античного мира — от Афин до Александрии, от Трои до древней Британии. В них описаны хитроумные преступления и хитроумные разоблачения. Отравление было излюбленным средством избавиться от врагов в древнем Риме — поэтому не удивительно, что в некоторых историях используется яд в качестве оружия. Но увлекательно видеть, как отмеряли летальную дозу и как разоблачали преступника. Один рассказ описывает самое странное преступление из всех, какие я встречал — внутри (да, внутри) дерева.
   Когда я приступил к созданию сборника детективных историй о древнем мире, я был не уверен, достаточно ли они хороши. Я знал, что есть много хороших писателей — но захотят ли они принять участие? Вдруг они слишком заняты? Я с трепетом ожидал ответа. В результате историй оказалось больше, чем я ожидал, и книга получилась толще. Я хочу выразить свою благодарность за их вклад. Особую благодарность я выражаю Стивену Сейлору, который не только сочинил новый рассказ о Гордиане Искателе, но и написал вдохновенное предисловие. Я восхищен публикацией рассказа Клер Гриффен. Я благодарю также моего редактора Яна Шамье за его терпение и помощь в моменты кризиса.
   Итак, без лишних слов передаю Стивену Сейлору ключи от дверей Золотого Века преступления.
  
   © Майк Эшли
    
   УБИЙСТВО — СЕЙЧАС И ТОГДА…
   
   

  Почему ты руководствуешься страстью, средствами, исполненными предательства, любовной магии, убийства домашних? © Еврипид, ‘Елена’, 1103-4

  
    Недавно я написал рассказ ‘Убийство, порожденное мифом’, в котором два современных потенциальных матереубийцы (сходство с Орестом и Электрой намеренное) пытаются убедить свою вульгарную анти-интеллектуальную мать (похожую скорее на Медею, чем на Клитемнестру) читать античных классиков. ‘Они вовсе не скучные, — настаивает высокомерная дочь. — Ты же читаешь тупые криминальные романы и жуткие триллеры. Так в греческих трагедиях полно убийств! Все они об убийствах! Они полны ужаса и жути!’
   Отчасти это упрощение — но не случайно Оксфордский дон, читающий днем лекции об Еврипиде, может вечером свернуться калачиком над Колином Декстером, а ненасытный читатель Агаты Кристи может жадно поглощать ‘Я, Клавдий’. Вдохновляющая связь между древним миром и современными криминальными историями — счастливое обстоятельство, породившее данный сборник — воистину удивительна. ‘Царь Эдип’ Софокла можно читать как детектив (большим количеством способов, чем один); в защитных речах Цицерона рассказываются столь же неприглядные и захватывающие истории, сколь и в современных судебных триллерах; Полиэн раскрывает механизм классического шпионажа, описывая, как древние шпионы прятали свои секретные послания; а страницы Плутарха и Светония полны описаний секса, убийств, политики и отравы. Поэтому мне кажется резонным (и даже неизбежным) не только черпать вдохновение в этих источниках, но и переписывать их для современных читателей в виде современных рассказов об убийствах.
   ‘Имя розы’ Умберто Эко убедило меня, что сочетание исторического и детективного романов может быть величественным; чтение речей Цицерона в защиту Секста Росция, обвиняемого в убийстве отца, вдохновило меня на создание моего первого собственного романа ‘Римская кровь’. Вначале я хотел сделать рассказчиком Цицерона — но чем лучше я узнавал его, тем меньше мне нравилась мысль проводить двадцать четыре часа в сутки в обществе этого педанта — и так появился мой герой Гордиан Искатель. Изучая речи Цицерона, исследуя его эпоху, помещая суды в политический контекст и гуляя с Гордианом по улицам Рима 80 г. до н.э., я обнаружил многочисленные заговоры, охватывающие все слои общества и достигавшие высших уровней власти. Поднимаясь в затхлые помещения библиотеки Сан-Франциско и дома размещая информацию в свой Макинтош, я чувствовал себя взволнованным, словно герой Джона Гришема, хранивший опасные секреты в голове (хотя этим секретам 2000 лет).
   Вот она — радость создания исторического детектива! Вы начинаете с преступления. Вы исследуете древнее окружение, опрашиваете давно умерших свидетелей, оцениваете подозреваемых и их мотивы. Один ключ ведет к другому. Вы возвращаетесь; в случайно открытой книге вы находите едва знакомое имя и внезапно осознаете, как оно подходит к остальному, и с трепетом обнаруживаете новый набор подозрительных обстоятельств. Вы начинаете ощущать правду — едва ли не пробуете ее на вкус…
   Всем историкам-исследователям знаком этот восторг открытий прошлого, но для тех, кто исследует с целью создания загадки убийства, эта игра особенно сложна и заманчива, поскольку в нее встроена поистине аристотелевская цельность жанра: у детектива по определению должны быть начало, середина и конец. Работа детектива никогда не кончается, но поиск единственного решения восстанавливает порядок и смысл, нарушенный преступлением.
   Думаю, что подобное стремление интуитивно поняли бы наши старые друзья, древние греки и римляне. Они знали, что такое высокомерие и к чему оно неизбежно ведет. Они понимали деяния Немезиды. Но также они осознавали, что вина и невиновность редко просты, и упорно исследовали в своих законах, как и в своих рассказах, все возможные таинственные перемены справедливости, возмездия и мести.
  
  © Стивен Сейлор
• С. СЕЙЛОР ‘БЕЛАЯ ЛАНЬ’
    Steven Saylor ‘The White Fawn’
  

  Предисловие | +

   Впервые Сейлор ввел привлекательного персонажа Гордиана-сыщика в романе ‘Римская кровь’ (1991 г.). Благодаря своему уму и хитроумию Гордиан завоевал славу лучшего следователя Рима. Он жил во времена Цицерона, 80 лет до н.э. Сейлор написал множество романов о нем: ‘Оружие Немезиды’ (1992 г.), ‘Загадка Катилины’ (1993 г.), ‘Прыжок Венеры’ (1995 г.) и ‘Убийство на Аппиевой дороге’ (1996 г.), а также достаточно рассказов, чтобы составить несколько сборников.
   В этом рассказе действие происходит в Риме и восточной Испании в 76 г. до н.э.

    Старый сенатор был дальним родственником моего друга Луция Клавдия, и раньше они близко общались. Лишь по этой причине я согласился встретиться с сенатором — из уважения к Луцию. Когда на пути к дому сенатора Луций обмолвился, что дело касается Сертория, я прищелкнул языком и чуть не повернул обратно. Я даже подумал, что все это не приведет к добру. Назовите это предчувствием, если хотите, если вы верите, что такая вещь, как предчувствие, существует.
    Дом сенатора Гая Клавдия располагался на Авентинском холме — не в самом роскошном районе Рима. Однако множество старых патрицианских особняков теснилось среди мелких лавок и новейших безобразных многоквартирных домов, выросших вокруг холма. Фасад дома сенатора выглядел скромно, но это ничего не значило: жилища римских аристократов часто выглядят непритязательно — по крайней мере снаружи.
    Трясущийся привратник узнал Луция (мог ли быть в Риме еще кто-то с таким сияющим круглым лицом, растрепанной рыжей шевелюрой и веселыми зелеными глазами?) и сразу проводил нас в атриум, где булькал и плескал фонтан, но приносил не слишком много прохлады в безоблачный летний день. В ожидании хозяина мы с Луцием прогуливались из угла в угол небольшого квадратного садика. В такой жаркий день ставни всех выходящих в атриум комнат были распахнуты.
    — Похоже, что у твоего родственника сейчас тяжелое время, — сказал я Луцию.
    Он поджал губы.
    — Отчего ты так решил, Гордиан? Я ничего подобного не говорил.
    — Посмотри, в каком состоянии дом.
    — Это прекрасный дом. Гай построил его в юности и жил в нем с тех пор.
    — Он чересчур скудно украшен.
    — Ты видишь в нишах бюсты благородных предков, — возразил Луций, приподняв нос. — Какие еще украшения требуются в доме патриция?
     Несмотря на добродушный характер, Луций порой вел себя как сноб.
    — Но я думал, что твой родственник — любитель искусства. Либо им был.
    — Почему ты так думаешь?
    — Взгляни на мозаичный пол, на его замысловатые узоры из листьев. Какая изысканная работа! Посмотри также на картины на стенах в некоторых комнатах. На них изображены сцены из ‘Илиады’. Даже отсюда мне видно, что это работы очень высокого уровня.
    Луций поднял глаза.
    — Я говорил тебе, что у Гая отличный вкус. Но почему ты думаешь, что у него сейчас тяжелое время?
    — Потому что я не вижу многих вещей.
    — Ну, Гордиан! Как ты можешь утверждать, что чего-то недостает в доме, куда ты пришел впервые? Я вижу то же самое, что и ты, и утверждаю, что дом достойно меблирован.
    — О да, вполне достойно. Но я ожидал бы большего от человека, построившего такой дом и заказавшего такую мозаику. Где мебель, украшенная ручной ковкой? Я вижу самые обычные изделия, которые можно приобрести на улице Плотников. Где картины в изысканных рамах, портреты и буколические сцены, столь модные сейчас?
    — Что заставляет тебя думать, что Гай их приобретал?
    — Я вижу выцветшие прямоугольники на стенах, где они висели! И опустевшие пространства вместо статуй на постаментах в центре фонтана. Там были изображения Дианы или дискобола?
    — Пьяного Геркулеса.
    — Такие ценности не исчезают из дома патриция без причины. Этот дом напоминает опустевший гардероб или матрону, лишенную украшений. Где урны, вазы, драгоценные мелочи, которые всякий ожидает видеть в доме богатого сенатора? Видимо, ушли к сборщику счетов? Когда твой родственник их продал?
    — За последние несколько лет, — признался Луций со вздохом, — одно за другим. Я думаю, мозаики и настенные картины тоже бы ушли, если бы они не были частью дома и их было возможно снять. Гражданская война дорого обошлась Гаю.
    — Он встал не на ту сторону?
    — Напротив! Гай был верным сторонником Суллы. Но его единственный сын, который был моим ровесником, женился на даме из семьи сторонников Мария и был запятнан родством жены. Он был обезглавлен, когда Сулла стал диктатором. Он оставил наследника — внука Гая по имени Мамерк, которому еще нет двадцати. Гай стал его опекуном, но ему пришлось также принять на себя долги сына, которые его разорили. Бедный Гай! Гражданская война расколола его семью, лишила сына и оставила его банкротом.
    Я посмотрел вокруг.
    — Но сам дом весьма дорог.
    — Это единственное, что у него осталось. А богатство пропало. Боюсь, что молодой Мамерк тоже.
    — Внук?
    — Он уехал в Испанию. Это разбило сердце его деда.
    — В Испанию? Ах, вот почему ты упоминал Сертория...
    Гражданская война тянулась шесть лет. Марий проиграл. Сулла победил и стал диктатором. Он избавился от врагов, реорганизовал правительство и ушел в отставку, оставив верных приближенных жестко контролировать сенат и магистраты. Марианцы — те, кто выжили после проскрипций — низко пали. Но в Испании еще тлел последний очаг мятежа под предводительством Квинта Сертория. Изменивший генерал не просто отказался подчиниться, но провозгласил себя законным правителем Рима. Недовольные военные и сенаторы — сторонники Мария — сбежали из Рима и присоединились к правительству в изгнании Сертория. Кроме своих легионов, Серторий привлек на свою сторону также местное население. Поэтому Серторий обладал в Испании сильной властью, которую римский сенат не мог ни игнорировать, ни искоренить.
    — Ты говоришь, что юный Мамерк бежал в Испанию, чтобы присоединиться к Серторию?
    — Похоже, что так, — Луций наклонился, чтобы понюхать розу. — Какой дивный аромат!
    — Значит, Мамерк отказался поддерживать деда и остался верен семье матери?
    — Видимо, так. Гай в полном отчаянии от юношеского безумства Мамерка! У сторонников Сертория нет никакого будущего!
    — А какое будущее могло быть у Мамерка, если бы он остался в Риме с Гаем? Ты же сказал, что он разорен!
    — Это вопрос верности, Гордиан, и семейной чести, — медленно проговорил Луций, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало снисходительности.
    Я пожал плечами.
    — Возможно, мальчик считает, что он хранит верность своему мертвому отцу, сопротивляясь партии Суллы. Но я согласен с тобой, Луций: это семейная трагедия, столь частая в наши дни. Но что твой родственник хочет от меня?
    — Я думаю, это ясно. Он хочет, чтобы кто-нибудь... Ах, вот и сам Гай.
    — Дорогой Луций! Обними меня! — Хилый с виду старик в тоге сенатора шагнул в атриум, раскрыв объятья. — Дай мне почувствовать, как еще один человек из моего рода прижимается ко мне!
    Вряд ли два человека могли сильнее различаться. Конечно, Гай был старше, но он к тому же был высоким и худым, в то время как Луций был низеньким и округлым. Луций был румяным и цветущим, а сенатор серым и сухим — не только волосы и сморщенные руки, но также выражение лица и манеры, полные стоической строгости. Подобно своему жилищу, сенатор казался лишенным всех украшений, оставив лишь суть.
    Момент спустя эти двое отошли друг от друга.
    — Я знал, Луций, что ты не разочаруешь меня. Это тот самый человек?
    — Да, это Гордиан, прозванный Сыщиком.
    — Будем надеяться, что он заслуживает своего прозвания. — Гай Клавдий посмотрел на меня без покровительства, которое я привык видеть в лицах патрициев, а глубоким и серьезным взглядом, словно пытаясь понять, стоит ли мне доверять.
    — Он кажется вполне надежным, — произнес он наконец. — Хотя как я могу судить о людях — я, отдавший единственного сына в семью сторонников Мария и не сумевший распознать стремления внука следовать тем же разрушительным путем?
    — Да, я рассказал о тебе Гордиану,— сказал Луций.
    — И он согласен?
    — Мы для этого и пришли...
    В этот момент последняя завеса тщеславия сенатора исчезла. Он взглянул на меня с мольбой.
    — Мальчик — все, что у меня осталось! Я хочу хотя бы знать, что с ним и почему он совершил это безумие, если уж невозможно убедить его вернуться! Ты сделаешь это для меня, Гордиан?
    — Сделаю что, Гай Клавдий? — спросил я, начиная понимать ответ яснее.
    — Найди его! Поезжай в Испанию, передай мое послание и привези ответ.
    Я прочистил горло.
    — Дай мне понять тебя, Гай Клавдий. Ты хочешь, чтобы я рисковал, проникнув на территорию Сертория? Ты знаешь, что вся Испания охвачена войной, и опасность...
    — Я знаю, что ты потребуешь высокой оплаты, — Гай закатил глаза и сжал руки.
    — Дело не в оплате, — сказал Луций.
    — Боюсь, что так, — подтвердил я. Затем я увидел взгляд, которым обменялись Гай и Луций, и понял. У Гая Клавдия не было денег; это Луций собирался платить мне вознаграждение, проявляя щедрость. Поэтому я чувствовал, что мне следует согласиться.
    Вот так я несколько дней спустя оказался на восточном берегу Испании возле деревни по имени Сукро, расположенной неподалеку от реки, носящей такое же название.
    Я был не один. После долгих раздумий и колебаний я решил взять с собой Эко. С одной стороны, меня, несомненно, ждут опасности: кто знает, что может случиться в чужой стране, охваченной войной? С другой стороны, шустрый, сообразительный четырнадцатилетний мальчик, живший с ранних лет на суровых римских улицах (несмотря на свою немоту) — неплохой товарищ в непредсказуемых обстоятельствах. А также ради самого Эко ему стоило научиться путешествовать в юном возрасте, особенно если расходы оплатит Луций Клавдий.
    Сначала мы путешествовали морем на торговом судне, направлявшемся из Путеол в Мавританию. За умеренную сумму капитан согласился высадить нас в Новом Карфагене в Испании. Эта часть пути прошла удачно. Пираты напали на нас лишь однажды, и наш опытный капитан легко ускользнул от них. Эко страдал от морской болезни лишь день-другой. В Испании мы выяснили, где находится Серторий, и направились на север, пока не догнали его в Сукро, куда мы прибыли через два дня после большого сражения на берегу реки.
    Местные жители рассказали, что Серторий потерял около десяти тысяч солдат; с другой стороны командующий войском Суллы чудо-мальчик Помпей (не такой уж мальчик — ему было около тридцати) был ранен, хоть и не тяжело. Оба перегруппировали войска; ходили слухи, что на помощь Помпею должен прибыть с севера его соратник Метелл. Жители Сукро готовились к следующему сражению.
    Попасть в лагерь Сертория оказалось легче, чем я ожидал. Привычная римская дисциплина отсутствовала; видимо, она была невозможна из-за смешения римлян с местными жителями. Вместо дисциплины царил дух приятельства и приветствовались местные жители, которые приходили, чтобы продать солдатам пищу и посуду. Настроение в лагере было едва ли не праздничным, несмотря на недавнюю бойню. Моральный дух был высоким.
    Я выяснил, где находился Мамерк Клавдий, благодаря описанию, полученному от деда: молодой патриций девятнадцати лет, высокий, стройный, с копной угольно-черных волос, недавно прибывший. Среди седых римских ветеранов и их испанских союзников этот юноша выделялся, и после недолгих расспросов и небольшого подкупа нам указали на палатку Мамерка.
    Ее местоположение удивило меня: оно было близко к центру лагеря и неподалеку от палатки самого Сертория. Несмотря на свою юность и неопытность, Мамерк Клавдий был ценен для Сертория, поскольку был свидетельством того, что генерал-изменник мог привлечь юношей из лучших римских семейств — а значит, был важен в будущем, а не только в прошлом.
    Эта мысль оказалась вернее, чем я думал. Когда я попросил центуриона доложить Мамерку, что я хочу его навестить, тот ответил, что Мамерк в другом месте. Когда я спросил, где именно, — центурион предложил мне зайти в палатку главнокомандующего.
    Итак, мы с Эко направились к самому Квинту Серторию, палатка которого была весьма примечательна благодаря окружавшей ее фаланге охранников. Там также находилось множество выстроившихся в очередь просителей: местных жителей, желавших продать военным провизию, попросить компенсацию за испорченное имущество или уладить иные дела с главнокомандующим.
    Эко похлопал краем одной ладони о вторую, дав понять, что мы уперлись в глухую стену. ‘Мы не сможем зайти в эту палатку’, — казалось, говорил он.
    — А нам и не нужно заходить внутрь, — ответил я. — Нам нужно дождаться, чтобы кто-нибудь вышел оттуда.
    Я подошел к началу длинной очереди. Некоторые глазели на нас, но я не обращал на них внимания. Я подошел к первому и кашлянул, чтобы привлечь его внимание. Он обернулся, злобно поглядел на меня и что-то сказал на своем родном языке. Увидев, что я его не понимаю, он обратился ко мне на вполне сносной латыни.
    — Куда ты лезешь? Сейчас моя очередь. Убирайся!
    — Ты здесь для того, чтобы увидеть Квинта Сертория?
    — Как и все прочие. Жди своей очереди.
    — Но мне не нужен сам генерал. Я хочу лишь передать послание юноше, который находится с ним в палатке. Можешь оказать мне услугу? — Я достал кошелек, в котором что-то выразительно брякало. — Позови молодого римлянина по имени Мамерк Клавдий. Скажи, что некто совершил долгое путешествие ради встречи с ним.
    — Я попытаюсь, — мужчина говорил неуверенно, но затем его лицо просияло, словно на нем отразился отблеск монеты.
    К нему подошел охранник, обыскал его на предмет оружия и разрешил войти в палатку.
    Мы ждали недолго. Вскоре долговязый юноша вышел из палатки. Казалось, его кожаные доспехи были сшиты для более низкого и коренастого мужчины; я заметил, что многие молодые офицеры были экипированы в одинаковые не слишком подходящие им по размеру одеяния. Молодой человек явно чувствовал себя неудобно, так как проймы его рубашки были не на месте. Он всматривался в толпу. Я поймал его взгляд и сделал ему знак отойти со мной за палатку.
    — Мамерк Клавдий? — спросил я. — Я привез тебе послание от...
    — Идиот, ты соображаешь, что делаешь, вызывая меня так из палатки командующего? — Он был зол, но говорил тихо.
    — Мне следовало ждать в очереди аудиенции у генерала?
    — Что? — Он посмотрел на меня с сомнением. — Кто ты такой?
    — Мое имя Гордиан, прозвище — Сыщик. Это Эко, мой сын. Мы прибыли из Рима. Меня прислал твой дед.
    Мамерк сначала опешил, затем грустно усмехнулся.
    — Ясно. Бедный дедушка!
    — Он и вправду беден, особенно по причине твоего отсутствия.
    — Он здоров?
    — Телом — да. Но его дух сломлен страхом за тебя. Я привез послание от него.
    Я достал сложенный планшет, который заботливо вез из Рима. В нем находились две сложенные деревянные пластинки, запечатанные красным воском с оттиском перстня Гая Клавдия. Мамерк взломал печать, разделил пластинки и взглянул на восковые письмена, начертанные Гаем собственноручно — у него не было секретаря, чтобы писать.
    Я бы не удивился, если бы Мамерк остался бесчувственным и равнодушным. Многие озлобленные, разочарованные, обездоленные юноши отнеслись бы с презрением к мольбе деда, особенно если дед находился на стороне тех, против кого они сражались. Но Мамерк реагировал иначе. Я увидел слезы на его глазах, когда он читал послание. Он еле сдерживал дрожь в губах. Сейчас он казался таким же ребенком, как Эко.
    Гай Клавдий не скрывал от меня своего письма. Напротив, он настаивал, чтобы я прочитал его:
    ‘Мой дорогой внук, кровь от моей крови, — что подвигло тебя совершить такое безумие? Ты думал, что обрадовал тень своего отца, участвуя в безнадежной борьбе с теми, кто погубил его? Если бы это был единственный путь, открытый тебе, — разрушить свое имя и будущее вслед за отцом и матерью — тогда честь бы требовала от тебя ступить на этот путь. Но в Риме ты находишься под моей защитой, несмотря на падение твоего отца, и можешь составить собственную карьеру. Мы ужасно обеднели, но вместе мы могли бы справиться с этим несчастьем! Лучшей местью за отца было бы вернуть состояние нашей семьи и занять достойное место в государстве, чтобы, когда тебе будет столько лет, сколько мне сейчас, ты мог оглянуться назад на свою карьеру и создать мир, который ты желаешь. Не разрушай свою жизнь! Усмири свои страсти и позволь разуму руководить тобой. Молю тебя, вернись ко мне!
    У человека, который привезет тебе это письмо, достаточно средств на обратный путь. Прошу богов, чтобы они позволили мне поскорее увидеть тебя!’
    Спустя некоторое время Мамерк сложил вместе пластины и снова связал их лентой. Он отвел глаза движением, напомнившим его деда.
    — Спасибо за то, что привез мне послание. Это все?
    — Все? — спросил я. — Я знаю, что сказано в письме. Удостоишь ли ты его ответом?
    — Нет. А теперь оставь меня.
    — Ты уверен, Мамерк? Может, мне прийти позже?
    — Нет!
    Мое поручение от Гая Клавдия было конкретным: найти Мамерка, вручить его письмо и помочь ему в целости ускользнуть от Сертория, если он захочет. Мне не было поручено убеждать его бежать. Но я проделал долгий путь и видел как горе старого сенатора, так и ответ его внука. Если бы Мамерк насмехался, если бы он не выказал любви к деду, — все было бы кончено. Но его реакция была совершенно иной. Даже теперь, видя, как он держит пластины, едва ли не ласкает их, как он трет глаза — я видел его привязанность к старику, а, значит, возможно, смущение сделанным им выбором.
    Я решил, что лучше сменить тему разговора.
    — Кажется, ты доволен тем, что присоединился к войску Сертория.
    — Лучше, чем я ожидал, за столь короткое время, — признал Мамерк. Он сложил пластины под руку и криво усмехнулся. — Генерал был мне очень рад. Он назначил меня на высокий пост, невзирая на мою неопытность. ‘Смотрите! — сказал он всем. — Юный Клавдий прибыл из Рима, чтобы присоединиться к нам! Но не волнуйся, сынок, — мы вскоре вернемся в Рим и обезглавим проклятых суллианцев!’
    — Ты ему поверил? И поэтому решил остаться?
    Мамерк ощетинился.
    — А почему ты остался, Гордиан? Я тебе ответил. Уходи!
    В этот миг толпа перед палаткой начала ликовать. Я услышал приветственные возгласы, прославляющие Сертория, и увидел, что великий человек вышел из палатки. Это был высокий крепкий на вид человек с сильной челюстью и улыбкой, излучающей доверие. Некоторые смертные обладают почти божественным сиянием, заметным с первого взгляда, и Квинт Серторий был таким смертным. Он был человеком, которому другие люди доверяют безусловно и за которым следуют на славу и на смерть. Крики, которыми его приветствовали как собственные воины, так и местные просители, были искренними и спонтанными.
    Внезапно крики стихли и сменились шепотом. Мы с Эко удивленно взглянули друг на друга. Крики — это было понятно, но что означала тишина? Она была полна религиозного экстаза, какой можно наблюдать в Риме во время некоторых старинных ритуалов в храмах на форуме, еле слышного шепота и бормотания.
    Затем я увидел удивительное существо, вышедшее вместе с Серторием из палатки.
    Это была молодая лань. Ее мех был совершенно белым, без единого цветного пятна. Она скакала за Серторием, как верная собака, а когда он останавливался, — утыкалась носом ему в бедро и поднимала морду, чтобы он ее погладил. Я никогда не видел ничего подобного.
    Шепот становился громче, и среди неизвестных диалектов я услышал обрывки на латыни:
    — Белая лань! Белая лань!
    — Они оба выглядят счастливыми — это означает добрые новости!
    — Диана! Благослови нас, богиня! Благослови Квинта Сертория!
    Серторий улыбнулся, рассмеялся и наклонился, чтобы обнять голову лани. Он поцеловал ее прямо в морду.
    Шепот в толпе стал громче — а один наблюдатель засмеялся. Мой дорогой немой сын смеялся очень странным смехом, подобным реву мула. Уши лани устремились вверх, и она спряталась за Сертория, неловко опираясь на тоненькие ножки. К нам повернулись подозрительные взгляды. Эко зажал рот руками. Серторий посмотрел в нашу сторону и нахмурился. Он увидел Мамерка, затем оценил меня с любопытством.
    — Мамерк Клавдий! — воскликнул он. — Я не увидел, куда ты делся. Пойдем!
    Серторий пробрался сквозь восторженную толпу вместе с белой ланью и группой стражников позади. Среди свиты я с удивлением увидел девушку, которая была едва ли старше Эко. Она была прелестна: у нее были темные глаза и щеки, словно лепестки розы. На ней были белые одежды, а ее темные волосы были покрыты шарфом. Она выглядела и вела себя, словно жрица. Она глядела вперед и уверенно и грациозно шла среди солдат, невзирая на юный возраст.
    — Белая лань! — произнес я. — И такая девушка! Кто она, Мамерк?
    Но Мамерк лишь сердито взглянул на меня и присоединился к Серторию. Я побежал за ним и схватил его за руку.
    — Мамерк, я попробую найти пристанище в Сукро на эту ночь. Если ты передумаешь...
    Он выдернул руку и без оглядки зашагал прочь.
    В Сукро было нетрудно найти ночлег. Там можно было остановиться всего в одной таверне, и она была свободна. Из-за боя между Помпеем и Серторием путешественники убрались подальше и оставались там, предвидя следующее сражение.
    Владелец таверны был сильным на вид кельтом с лохматой черной бородой по имени Лакро. Несмотря на тяготы войны, у него было отличное настроение, и он был рад выпить вина и поговорить с двумя гостями, готовыми заплатить. Много поколений семейства Лакро жили на берегах Сукро. Он гордился рекой и ее прекрасными берегами. Он обожал охотиться и ставить ловушки в болотах возле речного устья, где летало множество птиц и в грязи водились раки. Лакро проводил много времени в болотах, лишь бы оставаться подальше от боевых действий.
    Но он не жаловался на войну — его лишь раздражали Помпей и Метелл. Лакро был приверженцем Сертория и почитал его за объединение различных кельтских и иберийских племен. Он не имел ничего против римлян, если они были похожи на Сертория; если римлянин был предводителем — так тому и быть. Когда я рассказал, что мы с Эко только что побывали в лагере главнокомандующего и видели самого Сертория, — он был очень впечатлен.
    — А белую лань вы видели? — спросил он.
    — Да, видели. Странно держать такое существо как домашнее животное.
    — Белая лань — не животное! — Лакро был потрясен такой кощунственной мыслью. — Диана прислала ее в дар Серторию. Богиня говорит с Серторием через посредство лани. Она помогает предсказывать будущее.
    — В самом деле?
    — А как иначе он бы оставался невредимым так долго, невзирая на войска римлян, сражающиеся с ним? Думаешь, ему просто везет? Нет, он находится под божественной защитой. Белая лань — священное создание!
    — Ясно, — сказал я, хотя и не слишком убежденно.
    — Ба! Вы, римляне, завоевали мир, но утратили видение богов. Вы смотрите на лань собственными глазами и видите лишь животное. Но не Серторий — и этим он отличается от вас.
    — Как же Серторию досталось это дивное создание?
    — Говорят, что охотники нашли ее в лесу. Она подошла к ним и приказала отвести ее к предводителю. Охотники привели ее к Серторию. Когда он наклонился и уткнулся в нее носом, она заговорила с ним на его языке, и он узнал глас Дианы. С тех пор они не расставались. Лань всюду следует за ним — вернее, он следует за ней, потому что она рассказывает ему, где находятся враги и какими дорогами нужно идти. А ты видел ее собственными глазами! Как я тебе завидую! Я никогда ее не видел, лишь слышал о ней.
    — Эта белая лань так знаменита?
    — Все о ней знают. Я владелец таверны. Я знаю, о чем толкуют люди, и каждый от Пиренеев до Геркулесовых Столпов любит белую лань!
    Поскольку в Сукро была лишь одна таверна, Мамерк Клавдий утром легко нас нашел. Он вошел в общую комнату, где мы с Эко заканчивали наш завтрак. Я подумал, что юноша решил вернуться к деду. Я улыбнулся ему. Он не улыбался в ответ.
    Я заметил, что он в военной форме и не один. За ним следовала небольшая группа солдат, они мрачно глядели.
    Значит, это был официальный визит. Завтрак лег в моем желудке камнем. Мой рот пересох. Я вспомнил о зловещем предчувствии, появившемся у меня еще до встречи с Гаем Клавдием.
    Мамерк шагнул ко мне. Его обращение было официальным и безликим.
    — Гордиан! Квинт Серторий приказал мне привести тебя!
    Это было хуже всего. Мамерк выдал меня Серторию, и теперь Серторий прикажет меня арестовать за то, что я склонял его офицера к дезертирству. Я знал, что мое поручение опасно; мне следовало быть осторожнее. Мамерк ясно дал понять накануне, что он не желал возвращаться в Рим со мной; зачем я задержался в Сукро? Я слишком промедлил из жалости к старому сенатору. И я принес Эко в жертву. Он был лишь мальчиком — вряд ли Серторий снесет его голову наряду с моей. Но что будет с ним после моей гибели? Серторий, вероятно, призовет его в свои пехотинцы. Эко придется завершить свои дни на поле боя, сражаясь за проигранное дело в чужой стране? Если бы я оставил его в Риме!
    Я встал так храбро, как мог, и жестом приказал Эко сделать то же самое. Мамерк и его люди окружили нас и повели вдоль реки назад в лагерь. Их лица казались еще мрачнее под ярким утренним солнцем. Никто из них не произнес ни слова.
    В лагере царила такая же мрачность. Все были угрюмыми и безмолвными. Куда девалась вчерашняя радость?
    Мы вошли в палатку Сертория. Мамерк сообщил о нашем прибытии. Он сделал нам с Эко знак войти, а сам вместе с остальными солдатами остался снаружи.
    Командующий был один; более одинок, чем мне показалось вначале. Он нетерпеливо поднялся и направился к нам. Я не ожидал такого приема.
    — Сыщик Гордиан! — Он схватил меня за руку. — Как мне повезло, что ты оказался здесь! Ты знаешь, зачем я позвал тебя?
    — Думаю, что нет. — Лицо Сертория было мрачным, но не враждебным. Моя голова почувствовала себя прочнее на плечах.
    — Ты еще не слышал новостей?
    — Каких новостей?
    — Отлично! Значит, слухи в городе еще не распространяются. Мы пытаемся утихомирить болтовню и сплетни — но это все равно, что тушить пожар на сеновале...
    Я оглядел захламленную палатку, кровать Сертория, переносные шкафы с картами и свитками наверху, светильники на треножниках. Чего-то недоставало...
    — Где белая лань? — спросил я.
    Серторий побледнел.
    — Так, значит, ты слышал новости?
    — Нет. Но если близится кризис — разве твоему божественному советнику не надлежит быть рядом с тобой?
    Серторий с трудом сглотнул.
    — Кто-то украл ее ночью. Кто-то похитил белую лань!
    — Понимаю. Но почему ты послал за мной, Квинт Серторий?
    — Не притворяйся, Гордиан. Мне известна твоя репутация.
    — Ты слышал обо мне?
    Серторий криво усмехнулся.
    — Мне известно о том, что происходит в Риме, хоть я и не был там много лет. У меня есть там шпионы и информаторы — как и у Помпея и сената, несомненно, есть шпионы в моем лагере. Я стараюсь знать, что происходит при дворе, кто возвышается и кто падает. Ты не поверишь, как часто упоминают твое имя. Да, я знаю, кто ты.
    — И ты знаешь, что привело меня сюда? — Я хотел быть совершенно уверен, что мы понимаем друг друга.
    — Да-да. Вчера я спросил об этом Мамерка. Он показал мне письмо. Как же глуп его дед! Пусть старик — приверженец Суллы; его внук — мой сторонник, а он стоит трех офицеров Помпея. Умный, яркий, блистательный и целиком предан делу. Если бы у нынешних властителей Рима была хоть капля разума — они бы вернули их семье поместья и постарались привлечь Мамерка на свою сторону, хоть его отец и сбился с пути. Но суллианцы всегда были глупыми и жадными ублюдками. Они выгнали всю лучшую молодежь в Испанию. Тем лучше для меня!
    Он улыбнулся ослепительной улыбкой, которая, несомненно, привлекала эту молодежь. Затем улыбка исчезла.
    — Но вернемся к делу. Тебя называют сыщиком. Я кое-что потерял и должен снова это найти!
    Серторий рассказал, что вечером лань находилась в собственной палатке неподалеку от Сертория. По религиозным соображениям вход в палатку лани был направлен в сторону восходящей луны. Вышло так, что именно в этом лагере вход в палатку лани находился в стороне, противоположной от большинства прочих, и ночная стража Сертория этого не увидела. У палатки были собственные стражники — пара кельтов, соперничающих за честь защищать посланца Дианы. Им дали сильный наркотик, и они проспали всю ночь. Серторий был уверен, что они горько упрекали себя, но не мог узнать от них ничего полезного.
    Я попросил показать мне палатку. Серторий сам проводил меня туда. Перед тем как мы вошли, он посмотрел на Эко.
    — Этот мальчик раньше видел смерть? — спросил он.
    — Да. Почему ты спрашиваешь?
    — У него кровавый взгляд. Верь мне, я часто видел кровь! Нехорошо так смотреть.
    Ничего больше не объясняя, он ввел меня в палатку. Внутри находилась кормушка, вокруг нее была разбросана солома, а рядом стояли ведра с водой и лежала свежая трава. Возле кормушки стояла также кровать, а на ней лежала девушка, которую мы видели накануне в свите генерала. Она по-прежнему была в белом платье, но шарф больше не был повязан вокруг ее головы, и темные волосы мерцали, окружая ее лицо. Ее ноги были вытянуты, а руки сложены на груди. Она казалась бы спящей, если бы не смертельная восковая бледность лица и синяки вокруг горла.
    — Ты именно такой ее нашел? — спросил я Сертория.
    — Нет, — ответил он. — Она лежала на земле перед кормушкой, скорчившись.
    — Кем она была?
    — Просто девушкой одного из кельтских племен. Их жрецы сказали, что только девственнице дозволено кормить и охранять лань. Эта девушка сама вызвалась. Это принесло ее семье великую честь. Ее звали Лирия.
    — А где белый шарф, которым прежде была повязаны ее волосы?
    — Ты наблюдателен, Гордиан. Шарф исчез.
    — Ты думаешь? — я показал синяки на ее горле. — Шарфом можно задушить.
    Серторий кивнул.
    — Видимо, она пыталась остановить похитителей. Стражникам дали наркотик — значит, Лирии его дали тоже: они ели одну и ту же пищу. Но прошлой ночью она постилась. Порой она это делала: она говорила, что так приказывала ей белая лань, чтобы сохранить ее чистоту. Когда пришли воры, она проснулась, и они задушили ее, чтобы она не закричала.
    — Но почему они просто не убили лань, вместо того, чтобы похищать ее?
    Серторий вздохнул.
    — Эта страна полна суеверий, Гордиан. Приметы и знамения здесь на каждом шагу, и человек не может пописать без того, чтобы какое-нибудь божество не следило за ним из-за плеча. Я думаю, что воры не хотели никого убивать. Они хотели, чтобы лань просто исчезла. Якобы она сама убежала. Это бы означало, что Диана покинула меня. И что бы на это сказали испанские солдаты? Ты понимаешь, какое это бедствие для меня?
    Он посмотрел на мертвую девушку, затем отвернулся и шагнул назад за кормушку.
    — К своему преступлению они добавили убийство. Это святотатство, хотя Лирия не была жрицей, а лишь девушкой из простой семьи, которой повезло остаться девственницей. Но они бы ни за что не убили лань. Это разрушило бы их цель. Убить посланца Дианы — неслыханное злодеяние. Оно бы лишь сплотило племена против нечестивцев. Вот почему я уверен, что лань жива и невредима.
    Я пытался скрыть это, Гордиан, но слухи уже поползли среди тех, кто охранял лань. Римские солдаты догадываются, что лань похитили по причине политики. Но для местных уроженцев это означает, что боги отвернулись от меня.
    — Они так сильно верят в белую лань?
    — О, да! Потому я и использовал их веру: чтобы привязать их ко мне. Это средство могущественно, но опасно: суеверие можно обратить против того, кто его использует. Мне следовало лучше охранять ее!
    — А ты сам веришь в белую лань, Серторий? В то, что она говорит с тобой?
    Он проницательно поглядел на меня.
    — Я удивлен твоим вопросом, Гордиан. Я римский генерал, а не легковерный испанец. Белая лань — лишь средство управления. Надо ли объяснять? Мои шпионы сообщили мне о передвижениях Помпея. На следующий день я объявил, будто белая лань шепнула мне на ухо, что Помпей появится в определенное время в определенном месте, — и он там появился. В любое время, когда я узнаю секрет или предвижу будущее — официально считается, что меня оповестила белая лань. Когда мой приказ тяжело выполнить — например, сжечь их деревню или убить популярного человека — я говорю, что так повелела белая лань. И тогда все становится намного проще. А когда их уверенность падает — я говорю, что белая лань обещала мне победу. Тогда их мужество возвращается — и они одерживают победу.
    Ты считаешь меня богохульником за то, что я прибегаю к таким средствам? Лучшие генералы всегда их использовали для поддержки боевого духа. Посмотри на Суллу! Перед боем он всегда в присутствии войск что-то бормочет перед изображением, которое он украл у дельфийского оракула; боги постоянно предвещают ему победу. И Марий тоже держал в своей свите сирийскую пророчицу, которая всегда предвидела поражение его врагов. Жаль, что в конце она потерпела неудачу.
    Даже Александр использовал такие хитрости. Знаешь историю? Как-то перед битвой настрой солдат был мрачным. Жрецы предложили совершить жертвоприношение. Когда овца лежала на алтаре, Александр написал несколько букв на ладони одной руки и на другой. Священник разрезал овцу, достал дымящуюся печень и положил в руки Александру. Александр повернулся к войску — и, конечно, на печени показались буквы, в которых никто не мог ошибиться — предвещающие победу!
    — А твоим орудием была белая лань?
    Серторий прекратил шагать и посмотрел мне в глаза.
    — Здесь, в Испании, местные племена — особенно кельты — сильно веруют в мистическую силу белых животных. Хороший генерал умеет использовать такие верования. В тот день, когда охотники привели мне Дианару...
    — Дианару?
    Мне показалось, что он чуть смутился.
    — Я назвал белую лань Дианарой в честь богини. Почему бы и нет? Когда ее привели, я сразу понял, как ее использовать. Она стала моей божественной советницей! И эта стратегия отлично окупилась.
    — Но теперь...
    Серторий снова начал шагать.
    — Разведчики донесли мне, что Метелл соединился с Помпеем на другом берегу Сукро. Если мои испанцы узнают, что лань пропала, а мне предстоит очередной бой — меня ждет полный разгром. Кто станет сражаться за генерала, от которого боги отвернулись? Единственный выход для меня — как можно скорее уйти на запад в горы. Но одновременно надо найти лань! — Он бросил на меня отчаянный умоляющий взгляд.
    — Квинт Серторий, я сыщик, а не охотник.
    — Это похищение, а не охота. Я хорошо тебе заплачу. Верни мне Дианару — и получишь щедрую награду.
    Я задумался. Я выполнил поручение Гая Клавдия. Я нашел Мамерка, вручил ему письмо и дал возможность вернуться со мной в Рим. Я снова был свободен, и могущественный человек в чужой стране просил меня о помощи.
    С другой стороны, помощь генералу-изменнику в глазах сената могла выглядеть предательством.
    Мне нравился Серторий. Он был храбрым и честным, а в долгосрочной перспективе — неудачником. Мне он нравился даже больше, чем когда выглядел победителем.
    Я согласился. Если я не смог вернуть сбежавшего юношу деду — я хотя бы верну пропавшую лань хозяину.
    Серторий разрешил мне опросить двух опоенных наркотиком стражей. Я согласился с его мнением, что стражи жутко упрекали себя, но не могли рассказать ничего полезного. Так же, как прочие охранники: никто ничего не видел и не слышал. Словно сама луна решила вернуть лань домой.
    Когда днем мы с Эко вернулись в Сукро, таверна была полна местных жителей. Все они жаждали вина и новостей о пропавшей лани. Секрет просочился наружу, и ходили дикие слухи. Я внимательно слушал: никогда не знаешь, какая часть болтовни может оказаться полезной.
    Одни говорили, что лань на самом деле была похищена уже давно (это было неправдой, потому что я сам ее недавно видел). Другие уверяли, что лань умерла и Серторий ее похоронил, заявив, что лань украли. Кое-кто соглашался с похищением, но никто не упоминал о гибели девушки. А самые дикие и зловещие слухи утверждали, что лань появилась в лагере Помпея и теперь стала его советником.
    Ни один из этих слухов не был полезным. Когда толпа разошлась по домам, я спросил у Лакро, что он думает.
    — Никто ничего толком не знает! Сплошная болтовня, — радостно ответил Лакро. Отчего бы ему не радоваться? Он получил изрядную прибыль от продажи вина, а несколько посетителей остались пообедать.
    — Единственный рассказ, заслуживающий доверия, — что лань видели на болотах.
    — Правда? Я его не слышал.
    — Потому что парень, который это рассказывал, не орал, как дурни, которым нечего сказать. Он стоял возле прилавка и говорил со мной. Он мой старый друг; мы часто вместе ставили ловушки. Он был здесь вчера утром и рассказывал, что видел, как среди болот промелькнуло что-то белое между деревьев.
    — Может, это была птица?
    — Слишком велика для птицы. И двигалась, как зверь, возле земли.
    — Он подходил близко?
    — Он пытался. Но когда он приблизился к деревьям, уже ничего не было видно, кроме следов копыт в грязи. Он видел следы оленя и людей.
    — Людей?
    — Двоих. По одному с каждой стороны оленя.
    Эко сжал мою руку. Я кивнул: это было очень интересно.
    — Твой друг пошел по этим следам?
    — Нет, он вернулся и стал проверять ловушки. Он мало говорил, но, увидев его лицо, я понял, что он испугался, увидев эти следы. Он знает болота, как лицо своей матери; знает, что там происходит обычно, а что неправильно. Увидев, как проходит мимо дар Дианы, он испытал нечто вроде священного трепета. Запомни мои слова: лань находится на болотах.
    Эко прижал руку к горлу, изображая удушение. Лакро удивленно поглядел на него.
    Я перевел:
    — Если твой друг побоялся преследовать лань — его инстинкты верно подсказали ему. Одного человека похитители лани уже убили.
    — Я не понимаю тебя.
    Я заглянул ему в глаза.
    — Вчера ты хвалил Сертория.
    — Да.
    — Я говорил о лани с благоговением.
    — Она — дар Дианы.
    — Лакро, я хочу поведать тебе секрет. Кое-что очень важное.
    — Тогда чего ты ждешь? Кто умеет хранить секреты лучше, чем трактирщик? — он указал пальцем на комнаты наверху, словно намекая на проходящие там свидания, о которых никто не узнал.
    — А твой друг тоже сумеет сохранить секрет? И, что еще важнее, — согласится провести на болота парочку чужеземцев? Это опасно — но вам обоим хорошо заплатят.
    Перед рассветом мы отправились на болота.
    Лакро и его друг по имени Силенс вели нас. Мы с Эко следовали позади.
    Мы подошли к группе деревьев, где Силенс видел следы. В свете первых солнечных лучей они до сих пор были видны. Там, где земля была слишком сухой или грязь чересчур жидкой, следы исчезали — во всяком случае, с моих глаз — но наши опытные проводники их различали. Если они теряли след — они кружили до тех пор, пока не обнаруживали его вновь. Иногда я понимал, как им это удается — они видели сломанную ветку или смятый лист — а порой мне казалось, что их ведут инстинкт или удача; Лакро мог сказать, что им указывает путь Диана.
    Ведомые неведомой способностью, мы пришли в область слышимости нашей добычи. В тот же миг Лакро и Силенс обернулись ко мне и жестами приказали хранить молчание.
    Мы увидели следы двух противников; размер и глубина следов указывали, что это высокие парни в больших башмаках. К нашему счастью, они спали. У них не было палатки, и они не зажигали костра. Они лежали в куче листьев, накрытые легкими одеялами.
    Лакро и Силен принесли свои охотничьи луки. Пока они вставляли зазубренные стрелы и целились, мы с Эко сняли одеяла с парней. Они сразу же проснулись и вскочили на ноги, но замерли на месте, увидев нацеленные в них стрелы. Они произнесли проклятия на родном языке.
    Лакро спросил, где белая лань. Парни заворчали и показали на заросли кустов.
    Мы обнаружили лань на полянке. Она спала, привязанная к деревцу. Когда мы подошли, она проснулась и подняла голову. Я ожидал, что она испугается и попытается убежать, но она сонно поглядела на нас, зевнула и отвернулась. Она выпрямилась, встала на ноги, обошла вокруг нас и подняла голову, словно пытаясь уткнуться в нас носом. Эко восхищенно взглянул на нее и погладил ее белую мордашку.
    Мы вели наших пленников через болота до реки. Эко вел лань на поводке — или, может, она его вела. Мы подошли к лагерю Сертория, и, пока остальные оставались в укромном месте у реки, я отправился сообщить генералу новости.
    Я пришел вовремя. Лишь палатка генерала оставалась на месте. Остальные снимались, чтобы идти в горы. Серторий и его свита складывали вещи на телеги и снимали лагерь.
    Серторий первым меня увидел. Сначала он замер на месте, затем бросился ко мне. Его лицо сияло в свете солнца.
    — Ты принес хорошие новости?
    Я кивнул.
    — Она в порядке?
    — Да.
    — А мерзавцы, которые ее украли? Вы их привели?
    — Да, это двое испанцев.
    — Я знал! Я проснулся, чувствуя, что произойдет чудо! Где она? Скорее веди меня к ней! Нет, постой! — Он обернулся к свите. — Чудесные новости! Все идите и смотрите!
    Среди офицеров я увидел Мамерка, выносящего шкаф из генеральской палатки.
    — Положи его, Мамерк, и посмотри, кого привел нам Гордиан! — крикнул Серторий! — Нечто белоснежное! И двоих негодяев с черными сердцами!
    Мамерк смущенно поглядел и положил шкаф на землю, затем кивнул и зашел в палатку.
    — Идем, Гордиан, скорее отведи меня к ней! — воскликнул Серторий.
    Генерал и лань соединились на берегах Сукро. Я никогда не видел раньше римского генерала плачущим и держащим лань, словно ребенка. Что бы ни говорил генерал о том, что лань для него — лишь орудие управление, которое он использовал ради невежественных массовых суеверий, — я понял, что на самом деле лань была для него гораздо большим. Пусть она не говорила с ним голосом Дианы и не предсказывала будущее — она была видимым знаком божественной милости, без которой человек беспомощен перед врагами. Я увидел восторг человека, к которому вернулась удача.
    Но Серторий был римским генералом, и ему не подобало проявлять излишнюю чувствительность даже по отношению к собственной судьбе. Через некоторое время он отпустил лань и обернулся к двум схваченным нами испанцам. Он заговорил с ними на их родном языке. Лакро шептал мне на ухо перевод.
    Серторий сказал, что они хорошо обращались с ланью и тем самым проявили немного уважения к богине. Но они унизили достоинство римского генерала и вмешались в божественную волю. К тому же они убили девушку. За это их следовало покарать.
    Испанцы вели себя с достоинством, учитывая, что, скорее всего, будут убиты на месте. Они переглянулись, затем один из них заговорил. Он сказал, что они были лишь наемниками и ничего не знали об убитой девушке. Они просто согласились встретиться с человеком на краю лагеря двое суток назад. Он привел им лань, закутанную в одеяло. Они должны были спрятать ее в болотах, пока Серторий и его войско не уйдут. Они бы ни за что не причинили вреда ни лани, ни ухаживающей за ней девушке.
    Серторий сказал, что догадывался: замешан кто-то из его людей, хорошо знакомый с порядком в лагере. Если испанцы его назовут — их накажут не слишком сурово.
    Испанцы вновь переглянулись. Они согласились.
    Серторий отступил и указал на свою свиту. Испанцы посмотрели им в лица и покачали головой. Предателя среди них не оказалось.
    Серторий нахмурился и застыл на месте. Я увидел боль в его лице.
    — Одного из моих людей здесь нет, Гордиан.
    — Видимо, он стоит позади.
    Серторий приказал одному воину стеречь лань. Мы пошли вместе с остальными по лагерю.
    — Смотрите! Его конь здесь! — сказал Серторий.
    — Значит, он не убежал, — сказал я. — Может, у него нет причин убегать, потому что он не замешан в похищении.
    Но я знал, что это не так, еще когда мы с Эко зашли в палатку Сертория. Среди кроватей и стульев Мамерк лежал на земле, пораженный собственным мечом. Его правая рука все еще сжимала навершие. Под его левой рукой валялся смятый белый шарф.
    Он был еще жив. Мы опустились на колени вокруг него. Он начал шептать:
    — Я не хотел убивать девушку. Она должна была спать... опоенная наркотиком... Но она проснулась. Я не мог позволить ей закричать. Я хотел завязать ей рот — но шарф опустился на горло, а она не прекращала бороться. Она была сильнее, чем казалась...
    Серторий покачал головой.
    — Но почему, Мамерк? Зачем тебе было красть лань? Ведь ты же был моим сторонником.
    — Нет, никогда! Я был на стороне Помпея. Один из его агентов в Риме нанял меня, чтобы я стал шпионом Помпея. Он сказал, что мне поверят благодаря моему отцу. Они хотели, чтобы кто-то похитил белую лань. Не убил — лишь украл. Видишь, Гордиан, я не предал деда. Передай ему это.
    — Но почему ты согласился служить Помпею? — спросил я.
    Он скривился.
    — Конечно, ради денег! Мы были разорены. Как я мог сделать карьеру в Риме без денег? Помпей предложил больше чем достаточно.
    — Ты мог бы вернуться в Рим со мной.
    Мамерк грустно улыбнулся.
    — Сначала я подумал, что тебя прислал Помпей. Я не мог поверить, что он так глуп, чтобы прислать гонца в лагерь среди дня! Потом ты сказал, что тебя прислал дед... мой дорогой любимый дед. Видимо, боги хотели мне что-то сказать, — но было слишком поздно. У меня уже был план. Я не мог отступить.
    Он закашлялся. Из угла его рта показалась струйка крови.
    — Но я обернул твой приезд в свою пользу! Я показал письмо Серторию... поклялся, что не собираюсь его покидать... даже ради деда. Как он мог мне не поверить? Прости меня, Серторий! Но ты, Гордиан...
    Он вцепился в мою руку. Другой рукой он все еще сжимал шарф.
    — Не рассказывайте деду о девушке! Скажите, что я был шпионом и умер, выполняя свой долг. Скажите, что у меня хватило мужества упасть на свой меч. Но только не о девушке...
    Он выронил рукоять. Свет в его глазах погас. Шарф выскользнул из его пальцев.
    Я посмотрел на Сертория. В его лице я увидел злость, разочарование, печаль, смущение. Я понял, что Мамерк Клавдий, как и белая лань, значил для него больше, чем он мог сказать. Он был для него талисманом — символом божественной любви, указанием на счастливое будущее. Но Мамерк на самом деле ничем этим не был — и эту истину Серторию было тяжко перенести. Как он описал мне Мамерка? ‘Умный, яркий, блистательный и целиком преданный делу’. Какой насмешкой казались теперь его слова!
    Я увидел, что в эту минуту Серторий понял, что белая лань ничего на самом деле не значит; что его дни сочтены; что Рим будет его преследовать до тех пор, пока его следы не исчезнут с лица земли. Он поднял шарф и прижал к лицу, спрятав глаза. Я был ему благодарен за это.
    
    Обратная дорога в Рим казалась долгой и скучной — хоть и не слишком долгой; я не торопился встретиться с Гаем Клавдием и сообщить ему новости.
    Я в точности исполнил его просьбу: нашел его внука, передал письмо, предложил Мамерку бежать. Я выполнил задачу. Когда Серторий предложил мне найти белую лань — как я мог знать, к чему это приведет?
    Никто не мог знать, чем кончится мое путешествие в Испанию — в том числе Гай Клавдий. Однако если бы он не отправил меня к внуку, Мамерк остался бы в живых. Перенесет ли старик сознание того, что его желание вернуть внука домой приведет его к гибели?
    И все-таки в своем падении Мамерк был виноват сам. Он обманул деда, которого любил; стал шпионом человека, которого не любил; убил невинную девушку. И все это — лишь ради денег.
    Мне нечего его жалеть, — повторял я себе, опираясь на борт корабля, несущего меня назад в Рим.
    Настала ночь. Небо было черным, а полная луна ярко светила, отражаясь в воде, словно белый шар. Может, я и пролил слезу о судьбе Мамерка Клавдия — но ветер стер ее с моей щеки и бросил в пустоту соленого моря. Там она исчезла и вряд ли весила что-либо на весах справедливости — кто бы ее ни мерил: смертные или боги.   Публикация на форуме: 24.12.2021 г.
• М. AITKEN ‘МОЗАИКА’
    Rosemary Aitken ‘Mosaic’  — Либерт! Черт побери, куда ты запропастился? — это был Сергий Максим, в своем обычном дурном настроении.
    Мозаичник Либерт вскочил на ноги, преклонил колено и поднял голову, пока Сергий бушевал в комнате.
    — Я здесь, господин, к твоим услугам.
    Строго говоря, это не было правдой. Либерт, как говорило его имя, был свободным человеком, а не рабом — мастером, получившим свободу после смерти своего хозяина. Сергий ‘нанял’ его, желая получить великолепную новую мозаику для своей новой жены. Однако на самом деле разницы между рабством и наймом практически не было. Как свободный человек Либерт официально считался гражданином и мог прибегнуть к защите закона — но поскольку закон в этой забытой богом части Римской Британии представлял сам Сергий Максим — это имело лишь академический интерес.
    Сергий повернул локоть к молодому человеку.
    — Смотрите, Марк, какая замечательная работа! Подарок моей жене и потомкам. Люди не скоро забудут губернатора Сергия Максима!
    Это была еще одна ложь. Сергий вовсе не был губернатором. Он начинал как центурион занявшего страну легиона; но когда был силой установлен мир и позволил возраст, он вышел в отставку и обосновался в стране. Сергий захватил поместье очень простым способом: вручил владельцу несколько динариев и пригрозил вышвырнуть его, если тот откажется принять деньги. Поместье позволило ему считать себя кем-то вроде неофициального местного сановника — вдали от ближайшей римской заставы, находившейся в Глевуме, на расстоянии сорока лиг. Командующий в Глевуме беспокоил его лишь раз в году, посылая гонца с несколькими новыми указаниями и требованием налогов. В этом году гонцом был Марк. Сергий явно надеялся, что отправит с ним сообщение о мозаике.
    Эмиссар вежливо смотрел на мозаику, но его больше интересовал мастер.
    — Ты Либерт? — сердечно спросил он. — Я слышал о тебе. В прошлом году охранник моего предшественника был убит, и золото украдено. Мне рассказали, что ты разрешил загадку. Нашел настоящего преступника и спас невинного от побиения камнями. И в кратчайшие сроки, верно?
    Либерт вспыхнул. Это был опасный разговор. Сергий не любил, когда в центре внимания оказывался кто-то другой. Либерт покачал головой:
    — Пустяк, ваша светлость.
    Сергий хмыкнул в знак согласия.
    — Как он и сказал — это пустяк. Суматоха из-за ерунды. Ну и что, если бы этого парня казнили? Он был простым рабом. Наверняка виновным в чем-то еще. Этим людям нельзя доверять. — Сергий приобрел домашних слуг за ‘плату’ так же, как захватил несколько десятков рабов в бою. — Несомненно, было очень мудро обнаружить убийцу — но это было просто везение. Кто угодно мог бы совершить это. А вот… — он указал на мозаику… — здесь требуется настоящее мастерство. И хозяин, способный заказать такую работу. Мне будут завидовать все на острове.
    Сергий вправду вел крайне приятную жизнь — если не обращать внимание на его внешность. Смуглый мускулистый центурион к середине жизни стал цветущим и дряблым — его покрытое шрамами лицо опухло от вина и сладкой жизни. Он стал, подумал Либерт с отвращением, самым уродливым мужчиной в стране. Тем не менее, он поклонился. ‘Благодарю, ваша светлость’. Такие любезности были необходимы — Сергий не прощал малейших упущений. Когда вина (которые он привозил в огромном количестве) испортились из-за британских морозов, Сергий устроил децимацию работникам поместья. (Он не просто, как полагали невежественные люди, наказал многих из них, — а казнил каждого десятого и оставил на виселице в сорока шагах от дороги на виллу.) Это как следует запугало прочих, но вина все равно погибли.
    Как свободный человек и римский гражданин Либерт не мог быть казнен или выпорот без серьезной причины — но с Сергием ни в чем нельзя было быть уверенным. Иногда Либерт подумывал уйти — он имел на это право, и вряд ли Сергий смог бы силой вернуть его назад — но дороги были опасны из-за волков и разбойников, а грошей, которые Сергий платил ему, хватило бы ненадолго.
    А еще была Лавиния. ‘Жена’, о которой говорил Сергий. Вернее, она должна была завтра стать его женой.
    Она долго сопротивлялась. Поэтому Либерт ею восхищался. Когда Сергий чего-то хотел — требовалось немалое мужество, чтобы сопротивляться ему. А он хотел Лавинию.
    На самом деле ее звали не Лавинией. Ее имя было Каэрлин, и она была дочерью бывшего владельца поместья. Но Сергий предпочел римское имя. Он хотел ее почти так же сильно, как поместье, с того момента, как впервые ее увидел. Но он не мог захватить ее с помощью меча, в отличие от всего остального.
    У нее был ‘муж’, согласно местным обычаям. Сергию не было до этого дела, однако ее отец вначале возражал. Сергий поговорил с ним (наедине, в маленькой темной кладовой в задней части виллы) — и тот согласился. То же самое случилось с двумя братьями Лавинии. Но даже после того, как все семейство сочло союз блестящим, — Лавиния отказывалась.
    Либерт содрогался, когда слышал это, — но она оставалась непреклонной. Она отказывалась произнести брачные обеты или подписать что-либо. Ко всеобщему изумлению, Сергий не угрожал ей смертью. С ней даже не происходило несчастных случаев. Это показывало, как сильно она ему нравилась. К тому же Марк Септим недавно прибыл. Сообщение о злобной мести вряд ли прозвучало бы хорошо, если бы о ней узнал местный правитель.
    Сергий всячески пытался уговорить Лавинию. Лестью, подарками, мольбами. Ничего не помогало. До тех пор, пока он не приказал отправить в тюрьму юношу, которого она называла ‘мужем’, и не сообщил ей, что либо она немедленно выйдет за Сергия, либо ‘Клянусь Меркурием — я привяжу его к колесам своей повозки и проволоку до Лондиниума!’
    Это подействовало. Лавиния согласилась. Тогда у жениха улучшилось настроение, и он заинтересовался мозаикой. Либерт смог выдохнуть.
    — Граница здесь, видишь? — он показал на мозаику, которую выкладывал, указывая туда, где мельчайшие фрагменты tessella образовывали финальную картину. — В каждом уголке — время года. Здесь — весна, здесь лето и осень.
    Сергий рассмеялся.
    — И зима. Жалкое создание в плаще с капюшоном. Марк, они называют их ‘британскими плащами’ — в этой мрачной провинции без них не обойтись, не то половина населения замерзнет насмерть. — Он снова посмотрел на фигуру. — Она напоминает старуху, которая приходит сюда и приносит ягоды и грибы. Люди считают ее ведьмой. Но грибы хороши. Просто пища богов. А невежественные крестьяне их не едят. Тьфу! — Марк улыбнулся.
    Сергий продолжал хохотать.
    — Знаешь, как они называют британские грибы? Афродизиак! Они делают мужчину настоящим мужчиной! Ладно, завтра проверим. Тебе стоит их попробовать, Марк!
    Марк едва усмехнулся.
    — Я не люблю грибов. Я думал, что красное мясо горячит кровь.
    Сергий хлопнул его по спине.
    — Оно у нас тоже будет. Оленина. Молочные поросята. Цесарка. И улитки — они хороши для соусов. У меня целый бочонок съедобных улиток с прошлой зимы — этот идиот Гервин ухаживал за ними, хотя британцы не верят, что их можно есть. А еще фрукты и сладкие пирожки. Вот какой пир будет, а, Либерт?
    Либерт знал, что это означает. Сергий ляжет на кушетку позади столика и будет поглощать пищу до тех пор, пока в него больше не влезет. Затем вставит в горло перо, его вырвет, и он начнет набивать брюхо снова.
    — Да, ваша светлость.
    — Для нас с тобой, Марк, будет вино. Этот тошнотворный мед липнет к моему горлу, и для этого напитка они припасают гнилые яблоки. Пусть крестьяне это пьют — такая гадость как раз для них. А теперь пойдем, Марк, — я покажу тебе купальню. Гипокауст с нагреванием под полом. кальдарий — такой жаркий, что заставит тебя почувствовать снова молодым. A фригидарий… Но не знаю, нужен ли холодный бассейн в этом климате.
     Он продолжил путь, по-прежнему хвастаясь виллой.
    
    Либерт вздохнул и вернулся к работе. Он не собирался идти на кухню. Все до одного в поместье знали, что Сергий готовит для свадебного пира. К тому же от каждого крестьянина требовалось принести свой вклад: ягоды, яблоки, грибы.
    Дары уже прибыли. Толстый работник принес связку розовых корней — они были очень вкусны в вареном виде. Беззубая старуха принесла корзину яиц — ‘для плодородия новобрачной’. Бедная Лавиния! Наверное, она отдыхает, готовясь к торжеству, — лежит в покое с закрытыми ставнями, играет на лютне или прядет шерсть, как подобает благородной даме. Позже, когда мужчины покинут купальню, она придет туда с рабыней, которая умастит ее кожу маслами и кремами. И ради кого? Ради пьяного болвана.
    Либерт вздохнул и вернулся к мозаике, внимательно глядя, прежде чем положить хоть один кусочек. Выкладывание мозаики — искусство, требующее зоркого глаза, видящего, как детали сочетаются одна с другой и все вместе — с целым. Он заботливо клал каждую плитку на место, словно рисуя узор рукой художника.
    Во дворе послышался шум. Снова пришла старуха — такая, какую он изобразил, с корзиной лесных грибов. Как Сергий мог есть эту гадость? Пища была такой же низменной, как он сам.
    Он смотрел на хромую женщину, согнувшуюся под тяжестью корзины, седовласую, с грязным лицом, наполовину скрытым капюшоном, с испачканными руками, вцепившимися в края плаща, в тунике из грубой мешковины, с неуклюжими ногами в обуви из грубой кожи. Кухонная рабыня подошла к двери, и женщина что-то ей прошептала. Либерт услышал ее хриплый смех, а затем она ушла прочь — почти такая же, как на выложенной им мозаике. Почти.
    Сергий вышел из купальни, и Либерт снова склонился над работой.
    
    Начался обещанный Сергием пир. Либерт, как и прочие слуги, ждал, когда будут пить за здоровье жениха и невесты. Сергий выпил кувшин вина и настаивал, чтобы Марк сделал то же самое. Изысканные блюда принесли, одно за другим, но казалось, что аппетит был лишь у Сергия. Лавиния сидела бледная и печальная. Она съела лишь один гриб. Марк, казалось, лишился аппетита — а прочие гости, в основном британцы, предпочитали оленину, говядину и свинину.
    Сергий встал, пошатываясь, и вышел, чтобы его вырвало. Все ожидали его возвращения, пока через некоторое время не узнали, что он умер.
    
    Марк начал наводить порядок и позвал старших женщин. Они уверяли, что Сергий что-то съел. Может быть, улиток, которых он так желал. Марк на всякий случай приказал выпороть Гервина — но он был ни при чем: он сам съел одну-две улитки и они ему очень понравились.
    Марк решил, что во всем виноваты грибы, хотя Лавиния тоже попробовала один. Следовало допросить женщину, которая их принесла. За ней послали, но — об этом заговорили все обитатели виллы — ее нигде не нашли. Марк нервно позвал Либерта в приемную.
    Там он приступил прямо к делу.
    — Мозаичник, мне нужно твое уменье. Женщина явно виновна. Она сбежала. Мои стражники нашли ее жилище пустым, а очаг холодным. Я отправил часовых на дороги, но никто не видел ее со вчерашнего дня. Во всяком случае, так говорят.
    Он сплюнул в глиняный сосуд, поставленный специально для этого.
    — Я должен разыскать ее, Либерт. Люди поговаривают о колдовстве — а мы не можем допустить слухов, что римляне потерпели поражение от местных колдунов.
    Либерт смотрел на пол.
    — Вы не верите в колдовство, ваша светлость?
    — Не в этом случае, — ответил Марк. — Здесь пятьдесят слуг, которые могли отравить Сергия и с радостью бы это сделали. Он был мерзавцем — но он римский гражданин, и закон следует исполнить. Исчезновение женщины говорит об ее вине. Если она не сама решила совершить убийство — значит, ей за него заплатили. Заплатил тот, кто помог ей сбежать. Найди ее, Либерт. Ты получишь пять динариев за то, что поймаешь убийцу и поможешь соблюсти закон Рима.
    Либерт неспешно кивнул.
    —Деньги — это хорошо, ваша светлость. Но для меня это нечто большее. Мне самому интересно. С вашего позволения, я начну с кухни.
    Марк покачал головой.
    — Это бесполезно. Карга принесла свою корзину и дала ее Гервину. Он отнес ее на кухню, где грибы видели десяток человек. Они все клялись, что лишь приготовили и подали грибы. А почему старуха исчезла, если она невиновна? Найди ее, Либерт. Ее следует арестовать, отвезти к правителю и казнить. Я завтра возвращаюсь в Глевум. Пошли за мной, когда найдешь ее.
    
    Здесь и вправду было не о чем больше спрашивать, но Либерт хотел разгадать загадку. Марк был прав: люди говорили о колдовстве. Женщина исчезла. Обыскали все здания. Стражи охраняли все дороги. Работники в поместье наверняка что-то знали. Но никто не сообщал ни слова.
    Он пошел навестить Лавинию, которая снова стала Каэрлин. Ее мужа освободили, и она не желала расставаться с ним даже ненадолго, чтобы поговорить с Либертом. Но когда он пришел, она была доброжелательна. Как она могла тратить время на этого жуткого Сергия? Но ничего нового она не рассказала.
    — К сожалению, я ничего не знаю, — произнесла она с беспомощной улыбкой. — Но я готова помочь тебе всем, чем смогу.
    Либерт поклонился и направился к выходу, но возле двери повернулся.
    — Сергий приказал бы выпороть поваров, чтобы освежить их память. А также служителей кухни. Может быть, и нам следует?
    Она дернула его за руку.
    — Нет! Нет! — На ее глазах появились слезы. — Марк уже замучил этих бедных рабов до полусмерти. Больше они ничего не скажут. К тому же я сама попробовала один гриб. Либерт, скажи, кто из слуг хотел бы отравить меня?
    Это было правдой — все слуги на вилле были преданы Лавинии.
    — Тогда я пойду искать женщину, которая принесла грибы.
    Она кивнула.
    — Клянусь, это она. Ты знаешь, где ее жилье?
    Либерт задумчиво кивнул.
    — Да, знаю. Благодарю тебя, госпожа. Ты очень помогла мне.
    Он взял плащ и направился в лес.
    
    Либерт без труда разыскал убогую хижину, заглянул внутрь и осмотрелся, несмотря на ужасное зловоние. Огонь погас, и очаг был холодным. Внутри была лишь груда тряпья, несколько ломтей засохшего хлеба и сгнивших ягод на деревянном блюде.
    Либерт поднял хлеб. Он отвратительно вонял. Либерт положил его назад и поспешно вышел на воздух. При свете дня лес выглядел свежим и зеленым.
    Вокруг повсюду росли грибы: медовые грибы, дикие грибы. Он понял, почему женщина поселилась здесь: ее добыча росла рядом с домом. Он осмотрелся и пошел между зарослями грибов и деревьями — прочь от основной тропы.
    Сначала появились следы тяжелых ног — людей Марка, несомненно — но дальше тропинка стала узкой и скользкой от грязи, и следы исчезли. Либерт понял, почему: дальше тропа была нехоженой. На ней не появилось ни одного нового следа, а последний дождь шел неделю назад. Женщина, которая принесла грибы на свадьбу, не проходила здесь. Никто здесь не проходил. Либерт остановился и подумал, затем осторожно пошел дальше. Здесь была новая куча грибов.
    Внезапно Либерт остановился и наклонился. Это был участок с примятой травой. Либерт увидел темное пятно и примятые стебли, сухие и ломкие на ощупь. А рядом — кучку сморщенных предметов. Он поднял их — это были грибы. Собранные несколько дней назад и высохшие на солнце.
    Либерт выпрямился и внимательно посмотрел вокруг. Он увидел почти высохший ручеек и направился вдоль него. Здесь, наполовину зарытое в куче листьев, находилось то, что он искал. Женщина, собиравшая грибы, — вернее, то, что от нее осталось. На нее напал дикий зверь. Никакой человек не оставил бы таких укусов и не оторвал бы плоть от костей так ужасно.
    Либерт собрал останки, вернулся назад по следу, зашел в хижину, положил высохшие грибы на блюдо и бегом вернулся на виллу.
    
    Марк был в восторге. Было ясно, что случилось: женщина съела свои грибы, ей стало плохо, она упала, и ее загрызли волки или медведи. Старая дура перепутала хорошие грибы с ядовитыми, и это стоило ей жизни. Либерту не повезло: он не мог получить награду, поскольку смерть Сергия была несчастным случаем.
    Либерт вернулся к мозаике. Лавиния-Каэрлин была здесь. Ее семья снова владела поместьем.
    — Ты хочешь, чтобы я закончил мозаику? — спросил он.
    Девушка улыбнулась. Она была очень красива.
    — Почему бы и нет? Мозаика так хороша! И ты точно изобразил людей.
    — Да. — Он пристально посмотрел на нее. — Особенно женщину с грибами. Я рад, что успел изобразить ее при жизни. Пока никто не занял ее места.
    Молчание. Затем быстрый вздох.
    — Ты знал?
    Он покачал головой.
    — Я догадался. Ты ведь знала, что она мертва? Она умерла несколько дней назад — это было видно по состоянию еды в хижине. Поэтому на тропинке не было следов — их смыл дождь. Конечно, ты знала. Потому ты и просила меня оставить в покое слуг на кухне, но уговаривала пойти к этой женщине. Я был уверен, что ты не хочешь карать эту несчастную даже ради собственной безопасности. Я был прав?
    Лавиния кивнула.
    — Женщина умерла неделю назад. На нее напал дикий зверь. Мы не знали, что она отравилась. Мой брат нашел тело.
    Либерт улыбнулся.
    — Она не отравилась. Она собирала грибы. Я нашел это место. А потом твой брат закопал ее в листве? Ни один зверь не мог бы этого сделать.
    Она снова кивнула.
    — Я попросила его спрятать ее. Если ее найдут — это будет выглядеть как справедливость. Если нет — как вина. Или колдовство. Она в любом случае должна была исчезнуть.
    — И ты заняла ее место?
    — С корзиной грибов — да. Среди них были ядовитые, выглядевшие как хорошие. А Сергий ел все — чернильные колпачки и пуховые шарики — которые местные жители боялись трогать. Он верил, что они… увеличивают мужскую силу.
    Либерт кивнул.
    — Да, я слышал, как он говорил об этом.
    — Я сказала мальчику на кухне, что это сильный афродизиак. Никто не усомнился в словах старой женщины, которая знала о растениях больше, чем все живущие в мире.
    — Ты не боялась, что кто-нибудь еще может съесть грибы?
    — Они были предназначены специально для Сергия. Больше никто бы не посмел — может быть, только Марк, но он ненавидел грибы. Я тоже попробовала один — но я была уверена, что это настоящий медовый гриб. Стоило рискнуть.
    — Ты убила Сергия. Намеренно?
    — Да. Я выскользнула из женских покоев и переоделась. Мой брат принес все, что нужно, — даже грибы. А я придумала этот план сразу же, как только узнала, что старуха умерла.
    Она посмотрела на него.
     — Что ты собираешься делать?
    Он поднял кусочек мозаики.
    — Я? Ничего. Закончу это и попрошу тебя написать рекомендательное письмо для меня как для мастера-мозаичника. Что я могу сказать? Что здесь жил негодяй, заслуживающий смерти? Что старуха, известная как ведьма, принесла корзину грибов и умерла от их яда? В каком-то смысле это было справедливо.
    Она покачала головой.
    — Но ведь она не умерла от яда. Ты сам так сказал. Ее убили звери. А остальное ты устроил. Принес грибы в ее хижину, чтобы казалось, что она умерла от яда. Чтобы все выглядело безопаснее для меня.
    — Конечно.
    Она внимательно поглядела на него.
    — Лишь один вопрос, Либерт. Как ты узнал? Мне казалось, что я прекрасно замаскировалась, и никто не мог разглядеть мое лицо под капюшоном и увидеть во мне старуху.
    Он взял кусочек мозаики.
    — Да, твоя маскировка была великолепной: грязное сморщенное лицо, искривленные руки, бесформенные тряпки, скрывающие тебя, седые волосы — это ведь была шерсть с твоего веретена?
    Она кивнула.
    — И ты блестяще подражала ее походке и изображала ее смех. Ты забыла лишь одно: ноги. Я ведь изображал ее ноги на мозаике: коренастые, опухшие. А у женщины, зашедшей во двор в тот день, были тонкие лодыжки. И под грубой туникой я разглядел бронзовую кожу прекрасных молодых ног.
    Она покачала головой.
    — Ты очень наблюдателен.
    — Я мозаичник. Я умею соединять вместе разные кусочки.
    Теперь… касательно рекомендательного письма…   Публикация на форуме: 06 октября 2021 г
• Б. СТЕЙБЛФОРД ‘САД ТАНТАЛА’
    ‘The Gardens of Tantalus’

  ПРЕДИСЛОВИЕ | +

    Брайан Стейблфорд более известен как автор научно-фантастических произведений, таких как ‘Империя страха’ (1988), ‘Оборотни Лондона’ (1999), ‘Страдающий ангел’ (1991) и ‘Карнавал разрушения’ (1994). Но его интересы намного обширнее. У него есть степень по биологии, он доктор социологии. Стейблфорд — автор книг в области футурологии и романа ‘Вечный жид’.
    Герой данного рассказа — загадочный Аполлоний Тианский, прославленный как чудотворец в Средиземноморье в I веке н.э.
  
    Единственный рассказ о жизни Аполлония Тианского, сохранившийся до нашего времени, написан Филостратом в 3 в. н.э. Он якобы основан на воспоминаниях, составленных Дамисом из Ниневии, — учеником и спутником Аполлония, хотя некоторые комментаторы предполагают, что их никогда не существовало и Филострат придумал их, чтобы придать своему фантастическому рассказу больше правдоподобия. Мысли, приписанные в этом рассказе Мениппом Дамису, получены от Филострата.
  
    Тантал — сын Зевса и фригийской царицы Плуто. Как любимец богов Тантал имел доступ к их советам и пирам. Он возгордился столь высоким положением и за оскорбление, нанесенное богам, был низвергнут к Аиду.
    Согласно Гомеру, Тантал испытывает в подземном царстве нестерпимые муки голода и жажды. Стоя по горло в воде, он не может достать воды и, видя близ себя роскошные плоды, не может овладеть ими: как только он открывает рот, чтобы зачерпнуть воды, или поднимает руки, чтобы сорвать плод, вода утекает и ветвь с плодами отклоняется. Отсюда пошло выражение ‘танталовы муки’.

    Мне кажется, что мы живем в Век Чудес — или жили в таковой, ибо чудеса, о которых толкует молодежь, случались во времена их дедов, когда Клавдий, Нерон и Веспасиан были римскими императорами. Как ни странно, я — вправду дед, родившийся в седьмом году правления Нерона, — почти не слышал о чудесах в мое время, когда у всех на устах была философия — во всяком случае в Коринфе.
    В наши дни это слово слышно редко — похоже, что люди страстно жаждут чудес.
    Мое невежество в Век Чудес, в который я жил, представляется еще более примечательным, когда я вспоминаю (так ясно, словно это происходило вчера, хотя с тех пор прошло пятьдесят лет), что присутствовал при одном из самых прославленных чудес и считался во всех отношениях получившим пользу от этого чуда.
    Если этот текст прочитают христиане (хотя это вряд ли случится, ибо ‘грамотный христианин’ — это противоречие), спешу сказать, что в нем не описывается чудо их любимого Иисуса. Его распяли больше чем за тридцать лет до моего рождения. Чудотворец, которого мне посчастливилось встретить, — совершенно иной человек: Аполлоний ТианскийАполлоний Тианский (ок. 15 — ок. 100 н.э.) — древнегреческий философ., соратник коего Дамис из Ниневии написал воспоминания о нем, в которых называл его великим магом. Не знаю, как он это доказывал, но знаю, что Аполлоний презирал его за это, ибо он был истинным философом, не имевшим дела с магическими фокусами, предзнаменованиями и божествами.
    Мне кажется, что основным результатом фантазий Дамиса была ненависть последователей Иисуса, проклинавших всех чудотворцев, кроме их собственного, как зловещих черных магов. Аполлония уже атаковал некий МоэрагенМоэраген — автор ‘Воспоминаний о маге и философе Аполлонии Тианском’. Моэраген считал Аполлония шарлатаном и колдуном., который не знал его вовсе. Но я всего лишь седобородый философ, живущий в мире, где годы и мудрость почитаются за ничто. Мне лишь известно, что ложь, рассказанная Дамисом, может исказить память об Аполлонии до конца времен, так что и спустя тысячу лет люди будут знать только то, что он творил чудеса и спас глупца по имени Менипп от козней ламииЛамия — в греческой мифологии чудовище. Некогда Л. была возлюбленной Зевса. После того как ревнивая Гера убила детей Л., та была вынуждена укрыться в пещере и превратилась в кровавое чудовище, похищавшее и пожиравшее чужих детей. Так как Гера лишила ее сна, она бродит по ночам. Сжалившийся над ней Зевс даровал ей возможность вынимать свои глаза, чтобы заснуть, и лишь тогда она безвредна..
    Может быть, это правда; возможно, я, Менипп, обманут мыслями о том, что мир — унылое место, которое можно понять, лишь отбросив дурацкие предрассудки о поклонении богам и страхе перед демонами.
    Я признаю, что так запомнил Дамис, и не стану с ним спорить. Однако мне открыто, что большая часть того, что кажется мне истиной, относится к предметам, о которых не знаем толком ни я, ни Дамис, а просто повторяем рассказ Аполлония.
    Аполлоний родился во время долгого царствования Августа в городе Тиана в Каппадокии. Он получил отличное образование и проявил ранние успехи в искусстве риторики. Он стал философом пифагорейской школы и вскоре прославился проповедями учений этой школы о том, что принесение в жертву животных есть бесполезное злодеяние. Он не ел мяса, носил сандалии лишь из коры, а одежду лишь изо льна. Он отказался от наследства, не использовал денег и дал пятилетний обет молчания, странствуя по свету.
    Этот обет молчания способствовал его репутации святого, что, в свою очередь, побуждало многих людей искать у него помощи как у целителя. Однако Аполлоний говорил мне, что причиной обета было его желание стать сторонним наблюдателем, дабы лучше использовать глаза и уши во время странствий из Персии в Индию, а затем через Финикию и Палестину в Египет.
    — Я думаю, что это была глупая идея, — как-то сказал он мне, — но я был молод, а молодые люди склонны мыслить с позиций абсолюта. Я бы никогда не дал такого обета, если бы посетил Египет раньше, чем Индию, и встретил там гимнософистов — нагих философов Фиваиды. Их созерцание излечило меня от склонности к крайностям.
    — Но ты же не начал есть мясо и носить одежду и обувь животного происхождения, — возразил я.
    — Ты бы не считал это крайностями, — упрекнул он меня, — не будь ты молодым человеком, никогда не знавшим бедности.
    Касательно славы Аполлония как целителя и экзорциста — я думаю, что он был так же умен, как любой человек своего времени — это относится к совету, который он дал немощным (избегать мяса и медикаментов), и совета, который он дал считавшим себя одержимыми (избегать мяса и магии). Я следовал этим советам всю свою долгую жизнь и считаю, что они помогают исцелить три недуга из пяти, что намного больше, чем следование рекомендациям врачей и мудрецов. Дамис, несомненно, считает иначе — и у него наверняка есть на то свои причины.
    И это возвращает нас к моей печальной ситуации, которую Дамис называет колдовством, а я считаю в худшем случае любовным недугом.
    Аполлоний посетил Коринф в шестьдесят лет или чуть позже. Его приветливо приняли в доме философа-киника Киники — одна из наиболее значительных сократических философских школ.
   Идеи кинизма:
   аскесис — способность к самоотречению и перенесению трудностей;
   апедевсия — способность к освобождению от догм религии и культуры;
   автаркия — способность к независимому существованию и самоограничению Деметрия, фанатичного приверженца его доктрин, одним из учеников которого я считался. Мне было двадцать пять лет, и даже Дамис признавал, что я был красив и силен.
    Дамис ошибся, когда утверждал, что я был помолвлен с богатой иностранкой, называвшей себя финикиянкой. Я вправду был влюблен в иностранку, но она была египетской служанкой по имени Наума, принадлежащей финикийской вдове по имени Галлантис.
    Галлантис несколько месяцев была гостьей в доме богатого торговца по имени Арад, хорошего знакомого ее мужа, с которым у него были торговые связи. Арад был отцом Басса — моего ровесника, с которым я вместе вырос, хотя в нашей дружбе чувствовалось напряжение из-за того, что Басс был склонен считать себя философом, хотя был праздным гедонистом. Я считал наши споры разновидностью спортивных упражнений, но Деметрий воспринимал их всерьез и считал, что Басс дурно влияет на всех учеников.
    Признаюсь, что я вовсе не был лучшим или вернейшим учеником Деметрия. Меня не влекла аскетическая жизнь, которой Деметрий требовал от меня. Хоть это и был, скорее, повод для самооправдания, я предпочитал конкурирующие доктрины Басса. Я был приверженцем идеалов философии, но не слишком понимал, какие именно идеалы избрать. Разве нельзя мудрецу наслаждаться жизнью во всей полноте? Есть хорошую еду, пить хорошее вино, носить хорошую одежду, любить женщин и даже жениться, одновременно взращивая тягу к искусству и наслаждениям разума? Деметрий утверждал, что это невозможно, но Басс считал иначе.
    Неприязнь между Деметрием и Бассом стала такой, что Басс захотел похитить меня и привести в свою школу. Ему бы это удалось, если бы не тот факт, что после посещения дома Арада месяцем раньше время, проведенное с Бассом, всегда казалось временем, которое следовало проводить с Наумой. Парадоксально, но аргументы Басса влияли на меня, когда я уходил из дома, — в то время как слова Деметрия всегда были под рукой, чтобы опровергнуть аргументы. Сам того не зная, я стал самым ценным призом в битве идей между ними двумя — и Наума тоже была вовлечена, хотя она ничуть не интересовалась философией. Ее единственным призванием был танец — Галлантис приобрела ее благодаря этому искусству. Даже Дамис из Ниневии не смел утверждать, как порой делал Деметрий, что моя возлюбленная была обычной шлюхой.
    — Она может быть служанкой, — обиженно заметил я ему, — но Наума слишком драгоценна, чтобы ее можно было просто купить.
    — Лишь потому, что Галлантис сама хочет выйти за Арада, — настаивал Деметрий. — Она хвастается своими служанками перед ним, как опытный рыбак показывает приманку. Но будь уверен, что пока что она не позволит ему их тронуть.
    — Басс уверяет, что его отца устраивает быть вдовцом, — ответил я Деметрию. — У него есть собственные рабыни.
    — Басс так говорит, потому что он надеется на это, — возразил Деметрий. — Он опасается, что состояние его отца попадет в хищные руки финикиянки, а он исчерпал кредит у всех ростовщиков Коринфа. Арад может быть царем идиотов, ушедшим на отдых от дел, — но даже он найдет своим деньгам лучшее применение, нежели чем оплата долгов сына. Ты можешь не понимать, каков Басс, — но Арад понимает. Он знает, что с таким аппетитом тот пожрет все богатство, словно саранча — поле пшеницы.
    Басс вправду выражал скорее надежду, чем веру. В тот же день, когда ему сказали, что Аполлония ожидают в Коринфе, Арад сообщил о предстоящем грандиозном пире в честь помолвки с Галлантис.
    Дамис упоминает о нем в воспоминаниях, как о ‘свадебном торжестве’. Оно было не моим, но я и моя возлюбленная там присутствовали — а также Аполлоний.
    Дамис уверяет, что Аполлоний применил магию, чтобы сорвать маску с моей возлюбленной и разоблачить ее как ламию — демона-змею, жаждущую выпить мою кровь и пожрать плоть. Он утверждает также, что Аполлоний доказал, что все золото и серебро на свадьбе были простой иллюзией. Аполлоний не делал ничего подобного, и я точно помню, что он не рассказывал такого Дамису. Аполлоний заметил змею, которую не увидели другие гости, и разорвал паутину иллюзий, чтобы помочь мне прозреть, — но ‘магия’, которую он применил, была лишь мудростью и философией.
    Моя первая встреча с Аполлонием была неудачной, потому что Деметрий представил меня в очень саркастичной манере.
    — Это Менипп, — сказал он. — Я не знаю, будет ли он и дальше учеником в моей школе, ибо он шныряет в сады Тантала, привлеченный роскошью друга Басса и колдовством египетской чародейки, которая, как мне рассказали, танцует, подобно змее под звуки флейты музыканта.
    Я помню, что Дамис из Ниневии громко засмеялся, услышав это. Может быть, он поэтому пишет в воспоминаниях, что его мастер советовал мне прекратить ‘лобызать змею’. На самом деле Аполлоний такого не говорил, а поглядел на меня с симпатией, когда увидел, как меня ранили и смутили слова Деметрия.
    — Это хорошо, когда человек способен пройти через сады Тантала, — сказал Аполлоний. — Как еще можно понять, что их обещания фальшивы, а награды иллюзорны? Придет время судить Мениппа, когда он составит собственное суждение о ценности того, что мелькает перед ним.
    У меня тоже была приготовлена речь.
    — Я встретил вчера торговца Арада, — сказал я мудрецу. — Он спросил меня, вправду ли прославленный Аполлоний Тианский собирается прибыть сегодня в Коринф. Когда я ответил, что ты здесь, он сказал, что самое горячее его желание — чтобы вражда между его сыном Бассом и философом-киником Деметрием прекратилась в день его помолвки. Арад сочтет великой честью, если вы с Деметрием придете вместе на праздник благословить его союз с Галлантис. Он знает, что ты не ешь мяса и не любишь украшений — но на празднике будет полно хлеба и фруктов, а украшения на празднике будут не с целью оскорбить бедных, а лишь для того, чтобы отметить его счастье. Он страстно желает, чтобы Басс и Деметрий снова стали друзьями, и надеется, что твое благое влияние сгладит трения между ними.
    Деметрий нахмурился, но не посмел отвечать прежде, чем услышал знаменитого мудреца.
    — Передай Араду, что я приду, — сказал Аполлоний, — но предупреди его, что я не стану улаживать чужие ссоры медоточивыми словами. Я философ, а не римский посланник. Моя цель — поиски истины, а не улаживание конфликтов.
    — Передам, — пообещал я. — Он будет счастлив, что ты почтишь его помолвку своим присутствием.
    — Так тому и быть, — заявил Дамис из Ниневии, хоть Аполлоний и нахмурился, услышав такую невежливость.
    — Невозможно примирить идеи Басса с идеями лучших людей, — многозначительно молвил Деметрий. — Он считает, что вовсе не следует умерять аппетиты; но лучший ответ — что люди должны овладеть своими аппетитами. Роскошь — злейший враг на пути к просветлению.
    Деметрий взглянул на Аполлония в ожидании поддержки; он рассматривал приглашение Арада как очередную стадию битвы с Бассом за мою верность и верил, что Аполлоний поможет ему выиграть битву. Но Аполлоний ответил: ‘Есть больше одного пути к просветлению — и множество преград, способных помешать поискам истины’.
    Дамис из Ниневии пришел в восторг от этих слов, но я уверен, что он не понял их смысла.
    
    Праздничный день был ясным и безмятежным; даже самый суеверный из людей не обнаружил бы предзнаменований грядущего.
    Я никогда не видел такой великолепной трапезы, как та, которую приготовил Арад: он сделал все возможное для того, чтобы этот день запомнился. Хоть он и не был сейчас таким знаменитым торговцем, как пятнадцать лет назад, — он не забыл тех дней, когда создавал свою небольшую империю. Его корабли везли богатые грузы из Антиохии, Кейсарии и Александрии и доставляли лучшие товары Коринфа в Анкону и Рим. Он был очень влиятельным и служил примером более молодым последователям.
    Сам губернатор, Марселий Гато, сидел по правую руку Арада. Рядом находились врач, астролог и десяток вооруженных людей под командованием центуриона по имени Каллидий. Ниже губернатора располагались богатейшие люди Коринфа: купцы и землевладельцы. Их имена были всем известны: они руководили торговлей в Коринфе. Почти всех сопровождали сыновья и племянники, которым предстояло унаследовать их богатство и связи. Их было столько, что простые философы — даже столь известные, как Аполлоний Тианский, — располагались намного ниже; но Аполлоний не возражал против своего местоположения, и Деметрий проглотил свою гордость.
    Когда мы сели, Дамис из Ниневии попытался сесть слева от Аполлония на свободное место, но мудрец попросил его сесть справа от Деметрия и указал мне на место, которое Дамис хотел занять. Он попросил меня назвать имена присутствующих, и я сделал это, добавив информацию, которую счел подобающей; кое-что мне пришлось шептать на ухо, дабы не произносить громко того, что не стоило слышать всем.
    — Губернатор жесток, — рассказывал я, — но умен. Я знаю, что Коринф не пользуется в Риме таким уважением, какого, как считают его жители, он достоин, и Марселий Гато считает его местом ссылки — лучшим, чем небольшой островок в Эгейском море, но не слишком подходящим для человека благородного звания. Он был другом Нерона, но утратил влияние после его смерти и был сослан сюда Веспасианом. Он рассчитывал вернуться после смерти Веспасиана — но с тех пор прошло уже семь лет, и, похоже, его никогда не вернут.
    — Такова участь большинства друзей Нерона, — заметил Аполлоний. — Он правил, когда я был в Риме, но он не любил меня, и я оставался в Риме недолго. Мои вкусы были слишком суровыми для него, а моя философия — слишком беспорядочной. Он бы предпочел твоего друга Басса.
    — Басс не скрывает своего отвращения к Риму, — прошептал я. — Даже столь любящий греческую культуру, как Нерон, испытывал бы к Бассу неприязнь. Арад восхваляет империю — но я думаю, что он скрывает свои истинные чувства.
    — Греки до сих пор считают римлян варварами, — согласился Аполлоний. — Они последовали путями Александра — однако они сохранили то, что утратили последователи Александра.
    Сидя справа от Аполлония, я невольно видел празднество его строгими глазами. Не будь его позади меня, я бы пьянел от роскоши, но в его присутствии я ощущал некоторую неловкость и смущение.
    Галлантис была великолепно одета в наряд из шелка и золота, но благодаря Аполлонию я видел, что краска на ее лице скрывала морщины и прочие изъяны ее плоти, вызванные годами и беспорядочной жизнью. Она улыбалась, но ее улыбка казалась мне искусственной, скрывающей беспокойство. Бедный Басс даже не пытался улыбаться. Все знали, что он не желал этой свадьбы, опасаясь, что отец изменит завещание, отдав большую часть богатства новой жене. Возможно, ему бы ничего не дало притворство, что он радуется, — но я все же думал, что он слишком груб.
    Даже пища казалась мне испорченной, а Аполлоний вообще едва прикасался к ней. Его тарелка оставалась пустой, а нож — чистым. Иногда он брал руками небольшой кусочек. Я не так внимательно наблюдал за ним, чтобы не замечать блюд, которые никогда не пробовал прежде, — но каждый раз, кладя их в рот, я был разочарован: в конце концов, это была лишь пища — и ничего особенного в моих вкусовых ощущениях не чувствовалось. Там было изобилие сладостей — окрашенных в разные цвета и вылепленных в разнообразные формы — но это был лишь сахар и мед, подвергающие опасности зубы тех, кто их пробовал.
    — Попробуй это, — сказал я Аполлонию, который закончил есть задолго до того, как я выбрал то, что показалось мне интересным, и почувствовал себя неудобно, — сердцевина напоминает апельсин, но можно пососать внешнюю часть, пока она не растворится, — а это должно быть долго.
    — Спасибо, Менипп, — ответил он, — но я нахожу все эти сласти слишком тяжелыми. Твой учитель сурово отзывался о той девушке, которая сейчас танцует?
    Это вправду была моя возлюбленная Наума в дивном наряде, в котором я не видел ее прежде, готовая к вечернему представлению. К ее шелковому платью были пришиты сотни серебряных монет, и они звенели.
    Столы на празднике были расположены в форме перевернутого U, поэтому Наума сначала танцевала в пространстве между двойных концов основания, но медленно передвигалась между рядами, снова и снова пересекая расстояние между концами. Я десятки раз видел этот танец прежде — и наедине, и публично — но этот раз отличался от прочих. Ходили слухи об иудейской принцессе Саломее, обманувшей своего отчима Ирода и потребовавшей в награду голову их пророка, — но я не думаю, что она танцевала чудеснее и обольстительнее, чем Наума на праздновании помолвки Арада и Галлантис. Я не замечал, какой шум стоял в комнате, пока он не стих и не наступила пауза между звуками лир и бубнов, сопровождавших ее волшебные движения.
    Я без колебаний употребляю слово ‘волшебство’. Если оно и было на празднике — то лишь принадлежавшее ей. Если здесь присутствовали заклинания — это были заклинания ее юной плоти, гибкого тела и несравненного мастерства. Любуясь ее танцем, я понимал, почему люблю ее так горячо и почему прочие мужчины в павильоне имеют все основания завидовать мне.
    ‘Змея, околдованная флейтой заклинателя’, — говорил Деметрий. Но он был неправ. Возможно, покачивания ее тела напоминали изгибы змеи, а блеск шелка и серебра — сверкание змеи на солнце. Однако было нечто большее в руках и ногах Наумы, в ее кистях и стопах, полных губах и ярких очах. Она была человеческим и божественным созданием. Даже сидя перед мудрым аскетом Аполлонием, я не мог не любоваться ее красотой. Я был уверен, что другие чувствовали подобное, хотя некоторые торговцы отвлеклись, глядя на монеты, которые она начала сбрасывать с платья на край стола.
    Я бы ощущал бескорыстный восторг, если бы к концу танца она не перепрыгнула через стол и не прижала свои накрашенные уста к губам Арада. Я не мог превозмочь ревнивой ярости при виде того, как он пылко ответил на ее поцелуй. Разумеется, этот похотливый жест можно простить человеку в день его помолвки, но я помнил, как Деметрий упоминал об искусном рыбаке и том, что Галлантис использовала своих рабынь для завлечения жениха.
    
    На мгновение свадебный пир мне вправду показался садом Тантала, обещающим столь много, но лишь иллюзорное, — но я вспомнил, что Деметрий хотел, чтобы я видел все именно в таком свете, дабы остаться в его школе киников навсегда. А хотел ли этого я сам? Я смотрел на длинные столы, на возвышение, где сидел Басс, — но не мог поймать его взгляд. Он был слишком поглощен лицезрением Наумы, которая выскользнула из объятий Арада ради поклона.
    Снова раздался взрыв аплодисментов. Я взглянул на Арада и увидел, как он бьет ладонью по столу. Его род был закрыт, но на лице — выражение блаженства. Я не мог его вынести и отвернулся к Аполлонию.
    — Несомненно, вы видели такие танцы и прежде во время путешествий, — сказал я ему, пытаясь говорить спокойно и размеренно.
    — В Египте и в Индии, — ответил он, — но не в Риме. Нерону меньше нравились танцы очаровательных девушек, чем вашему хозяину.
    Он говорил мягким голосом. Я глядел ему в лицо, думая, мог ли человек столь почтенного возраста ощущать сладострастие или он просто вспоминал времена молодости — но в это время шум за столом вновь изменился, превратившись из аплодисментов в крики ужаса.
    Лишь после появления центуриона я понял, что произошло. Калидию пришлось обнажить меч, чтобы освободить место и позволить его охранникам унести извивающееся тело Арада. Его вынесли из дома в сопровождении врача Марселлия Гато.
    Если бы Арад умер в другой день, я бы не обращал внимания на слухи и болтовню рабов. Я бы никогда не узнал правды. Но в тот день в Коринфе был Аполлоний Тианский, прославленный как несравненный целитель. Через четверть часа Марселлий Гато отправил к нему гонца с просьбой помочь его собственному доктору; так как я был рядом, я тоже пошел с ним вместе с Деметрием и Дамисом.
    Дамиса и меня не подпустили к ложу больного, поэтому мы не видели, что происходит с Арадом. Но когда Деметрий вернулся в прихожую, мы поняли, что положение серьезно.
    — Он умирает, — сказал Деметрий. — Ни один целитель не может ему помочь.
    — Вы недооцениваете мастера, — ответил Дамис. — Я видел, как он совершал чудеса.
    Деметрий покачал головой.
    — С этим человеком случился припадок, — сказал он. — Он перевозбудился, любуясь непристойным танцем этой проклятой девицы. Вы видели, как жадно он ответил на ее поцелуй. Вот урок для тебя, Менипп!
    Мне было горько от его попытки превратить несчастье в обвинение, но я не успел ответить. Басс прибежал из комнаты, его лицо было искажено яростью. Он остановился, увидев меня, — но я думаю, что он бы остановился перед любым, кто был способен его выслушать.
    — Колдовство! — крикнул он. — Его убило подлое колдовство! Его убила эта колдунья! Менипп, ты должен помочь мне выгнать ее из Коринфа!
    Я выслушал его речь с печалью. Басс не слишком любил Арада при жизни — но в конце концов отец есть отец. Я не верил, что Галлантис хотела убить своего жениха перед самой свадьбой, либо что она повинна в колдовстве и может убить с помощью проклятья, — но моим первым порывом было успокоить друга. Я направился к нему, но Деметрий тронул меня за плечо.
    — Остановись! — сказал он. — Этот человек обезумел!
    — Обезумел? — раздался новый голос из опочивальни, и я узнал Галлантис. — Лишь у одного человека была причина для убийства, и он перед нами. — Она указала на Басса длинным ногтем. — Он боялся утратить свои богатства и поспешил нанести удар, лишив тем самым отца нескольких лет счастья. Чудовище! Отцеубийца!
    Обвинение Басса изумило меня, но слова Галлантис поразили меня, словно гром. Я не верил, что финикиянка говорила всерьез — я думал, что ее слова вызваны жуткой помесью печали и гнева — печали из-за гибели жениха и гнева, вызванного обвинениями в колдовстве.
    Пока я направлялся к Бассу, Дамис и Деметрий направлялись к Галлантис. Они не трогали ее, но она увидела их приближение.
    — Смотри! — крикнула она Бассу. — Они знают, кто ты такой! Скоро это узнают все!
    В своих воспоминаниях Дамис написал, что Аполлоний обвинял Басса и называл его отцеубийцей, но это Дамис и Деметрий стояли рядом с разъяренной финикиянкой и поддерживали ее слова своими взглядами, когда я вцепился в Басса, надеясь, что он не ответит насилием на обвинение. Деметрий поймал мой взгляд и молча спросил меня, на чьей я стороне, — но Дамис открыл рот, и его речи были непохожи на слова миротворца.
    Лишь Дамис знает, что он собирался сказать, но подозреваю, что он приписывает Аполлонию свои собственные измышления. В это время подошел Марселлий Гато и приказал замолчать обеим сторонам.
    — Замолчите! — крикнул он. — Это мое дело — выяснить, произошло ли убийство и кто его совершил. Вы что — оба сошли с ума? Что бы вы ни думали или чувствовали — замолчите хотя бы, пока несчастный лежит на своем ложе, сражаясь за жизнь!
    В ответ на этот приказ Басс развернулся на каблуках и вышел. Он не оглянулся на меня и тем более не предложил мне следовать за ним. Я не мог удержаться от мысли, что такое поведение не подобает философу и даже просто здравомыслящему человеку.
    — Человеку следует быть хозяином своих чувств, а не их рабом, — не смог удержаться от искушения Деметрий. Он взглянул на меня. Я ничего не ответил, глядя на землю под ногами.
    Галлантис вернулась в спальню к жениху. Губернатор последовал за ней. Я не слышал громких голосов оттуда — лишь тихую беседу.
    — Мой господин выяснит истину, — высокопарно молвил Дамис. — Ничто не ускользнет от него, хотя низшие люди были бы обмануты. — Он не назвал этих ‘низших’, хотя понятно, что презрение к римским выскочкам не ограничивалось лишь Грецией. Возможно, что жители Ниневии и Вавилона — империй, павших перед Александром, как империя Александра пала перед Римом, — рассматривали римлян столь же сурово.
    Наконец Аполлоний пришел в сопровождении врача и астролога. Марселлий Гато и Каллидий шли позади него вместе с управляющим.
    — Это был обычный приступ, — предположил врач, — вызванный возрастом и волнением.
    — Не уверен, — ответил астролог, — здесь имело место колдовство. Я ощущаю его присутствие.
    Губернатор, привыкший к таким спорам, раздраженно вздохнул.
    — Что скажешь, каппадокиец? — спросил он Аполлония.
    — Я видел такие признаки прежде, — ответил тот. — Когда у человека репутация целителя, его часто зовут к больным и умирающим, и он умеет распознавать признаки. Это загадочный случай, и я никогда не видел столь тяжких знаков прежде, но могу сказать, что колдовства здесь не было.
    — Яда тоже, — быстро отозвался управляющий. Он так волновался за свою область ответственности, что отвечал, не дожидаясь вопроса.
    — Верно, — сказал Марселлий Гато. Он сидел позади Арада, брал пищу с тех же тарелок и пил вино из тех же бокалов.
    — Пищу пробовали, — проворчал Каллидий. — Когда на пир приходит римский губернатор, пищу пробуют — даже в Коринфе. — Тон его голоса несправедливо подразумевал, что Коринф не безопаснее, чем Дамаск или Кастра РегинаКастра Регина — Регенсбург, крепость в Германии..
    — Я чувствую колдовство, — повторил астролог, несмотря на возражения Аполлония. — Что бы ни говорил каппадокиец...
    — Глупости, — произнес врач. — Естественный припадок. Этот человек слишком бурно предавался наслаждениям. Злоупотребление пищей и вином приводит к истощению. — При этих словах он поглядел на Аполлония, видимо, ожидая поддержки. Однако мудрец ничего не сказал, хотя Деметрий решительно кивнул.
    Губернатор тоже смотрел на Аполлония.
    — Это правда, философ-мудрец? — спросил он. — Был ли причиной смерти торговца его образ жизни?
    В следующий момент мне показалось, что я увидел тень усмешки на устах Аполлония.
    — Я думаю, что твое описание точно, господин, — сказал он.
    Губернатор благодарно наклонил голову.
    — При отсутствии свидетельства обратного, — произнес он, глядя на астролога и выделяя слово ‘свидетельство’, — мне представляется, что перед нами случай естественной смерти. Когда сын и невеста успокоятся, я их выслушаю. Но если они решат продолжить обвинения и выдвинуть их перед Римом, — им лучше будет предъявить доказательства, ибо я не потерплю безосновательной клеветы.
    Он переводил взгляд с астролога на врача и управляющего, затем с Аполлония на Деметрия и Каллидия и наконец с Дамиса на меня. Он знал, что его слова передадут Бассу, и явно желал этого. Затем уже спокойнее он обратился к Аполлонию:
    — Сейчас вам лучше уйти, мудрый философ.
    Аполлоний кивнул и позволил Деметрию увести его. Я последовал за ними вместе с Дамисом из Ниневии.
    Аполлония не позвали дать иные свидетельства об этом случае. Басс не выдвигал больше обвинений против Галлантис, а она против него — но слухи не прекращались. К просветлению есть барьеры, но не к сплетням.
    В городе шептали, что Арад умер от колдовства или яда, и погубил его Басс ради сохранения наследства. Выяснилось, что завещание Арада не было изменено в ущерб Бассу, хотя покойник оставил письмо с просьбой к сыну быть щедрым по отношению к Галлантис, — и это добавило новой почвы для слухов. Тот факт, что Галлантис приняла ситуацию, был истолкован как то, что Басс заплатил ей за молчание. А кое-какие болтуны заходили так далеко, что утверждали, будто Басс и Галлантис сговорились вместе убить Арада, так как были тайными любовниками и хотели разделить наследство.
    Следующие два дня мне надоедали люди, знавшие, что я был рядом с Аполлонием, когда он находился возле ложа Арада. Они меня утомили, ибо мне хватало своих забот. Моим первым желанием после того, как я оставил Деметрия и Аполлония, было разыскать Науму — но я нигде не мог ее найти. В доме Арада царил такой хаос, что у меня не было возможности продолжать поиски, и я решил отложить их до завтра. Но когда я возвратился на следующий день и по-прежнему не обнаружил ее следа, я всерьез обеспокоился.
    Галлантис сказала, что она не знает, где Наума, и, казалось, ее это ничуть не волнует. Прочие слуги не видели, как она уходила, и не знали, куда она могла деться. Я не верил, что она могла покинуть город, не попрощавшись со мной, но в городе не было и ее следа.
    Это было тайной — и, как я думал, большей, чем смерть Арада. Ясно, что эти два события связаны, — и поползли слухи, что Наума была орудием Басса и Галлантис, и ее отослали, чтобы она не рассказала о том, что ей известно. Я был уверен, что это неправда, так как Басс клялся мне, что он ничего не знает о местонахождении девушки. Но я был очень взволнован происходящим.
    В конце концов я решил поговорить с Аполлонием. Я чувствовал, что следует говорить с ним наедине, ибо я знал: Деметрий очень сердится на меня, и подозревал, что Дамис насмехается надо мной. Ожидая возможности беседы, я старался рассматривать ситуацию глазами философа, дабы не выглядеть глупцом перед Аполлонием.
    На вторые сутки после пира я, наконец, смог остаться наедине с Аполлонием. Деметрий и Дамис ушли спать — даже философам-киникам требуется сон — но Аполлоний превзошел их в самообладании.
    — Я нуждаюсь в твоей благословенной мудрости, — сказал я.
    — Возможно, — согласился он. — Пойдем прогуляемся и постараемся понять, какое благословение мы сможем извлечь из беседы.
    При лунном свете мы направились по склону холма в южной части города. Мы остановились возле хребта, с которого были видны крыши домов и набережные, где нагружались и разгружались торговые суда. По дороге я рассказал ему все: не просто, что Наума исчезла, а все. Что я чувствовал по отношению к ней, как слабела моя вера в доктрины Деметрия, заставляя внимательнее прислушаться к доводам Басса. Я рассказал, что не понимаю, почему философы не могут жить, как прочие люди, и почему им лучше не жениться. Я рассказал, что не понимаю, почему любовь угрожает спокойствию ума, хоть я и начал понимать, почему поднимающиеся страсти уничтожают это спокойствие.
    — Мне кажется, что спокойствие твоего ума не было полностью уничтожено, — сказал Аполлоний. — Менипп, чего ты боишься больше всего? Того, что ты больше никогда не увидишь свою прекрасную танцовщицу, — или что поймешь, что она вовсе не такова, какой казалась?
    Я сделал паузу, прежде чем ответить, ибо знал, что от моего ответа будет зависеть его мнение обо мне. Наконец я произнес:
    — Больше всего я боюсь, что ее могли убить, чтобы помешать ей рассказать то, что она знала о смерти Арада.
    Я понимал, что мой ответ рискован, — но я помнил, что Аполлоний ответил на вопрос о причинах смерти Арада, а также призрак улыбки на его устах.
    — Не думаю, что тебе стоит бояться этого, — сказал Аполлоний. — А если она жива, но не думает о тебе? Подозреваю, что большинство мужчин мечтали бы, чтобы она так любила их, что лишь смерть может их разлучить.
    — Я бы предпочел, чтобы она была жива, — сказал я. Надеюсь, что я говорил правду. — Даже если бы оказалось, что она лишь забавлялась мной, пока не настало время ей поступить, как пришлось.
    — А как, по-твоему, ей пришлось поступить? — спросил он, хотя мы оба знали ответ. Я не смотрел ему в глаза, но ответил. — Когда в конце танца она поцеловала Арада, — она что-то передала ему из уст в уста. Какое-то сладкое лакомство. Под его оболочкой скрывался яд, который Арад проглотил.
    Аполлоний ничего не ответил. Он оглядел Коринф так, словно взвешивал его — и не просто Коринф, а то, что он означал: его историю; его торговлю; его роль в деяниях империи.
    — Какого рода яд это был? — спросил я.
    — Я видел подобные признаки раньше, — ответил он наконец. — При змеиных укусах — обычно египетской кобры. В Александрии это называют ‘последней лаской Клеопатры’.
    — Аспид, — произнес я.
    — Меня поразило, пока я ждал Арада, — продолжил Аполлоний, — то, что укус змеи редко бывает роковым. Я видел лишь детей, умерших от укуса египетской кобры. В Индии водятся большие змеи — их называют гамадриады — их укус опаснее, но заклинатели их не страшатся. Трудно понять, правдивы слухи или нет, — верно, Менипп?
    Не стоило подтверждать мое согласие с этим утверждением.
    — Вряд ли она знала, что делает, — сказал я, — иначе она бы не взяла в рот такой опасный состав. Если ей приказала ее госпожа — то почему? Если ей заплатили — то кто? И как получили яд? Ближе, чем в Палестине или Персии, не водятся кобры.
    — Я внимательно смотрел на заклинателей змей в Индии, — сказал мне Аполлоний. — Они бы не выдали мне своего секрета, даже если бы я не соблюдал в то время обета молчания, поэтому я решил раскрыть его самостоятельно. Я сотворил для этого игру — я создавал множество игр, когда соблюдал мой дурацкий обет. Сначала я решил, что они просто достаточно быстры, чтобы избежать ударов своих игрушек. У них есть существа по имени мангусты, убивающие кобр быстро и ловко. Затем я подумал: возможно, заклинатели научились переносить укусы змей безболезненно. Наконец я застиг врасплох одного заклинателя, когда он готовил свои игрушки. Он цедил яд в деревянную чашу, извлекая всю его суть. У него было всего пять змей; я понял, что концентрация яда в чаше гораздо сильнее, чем при обычном укусе — я подумал тогда, что он предназначал свое зелье для продажи. Может быть, его сцеживали во флакон или подмешивали в сладкий сироп, вроде того, который ты предлагал мне попробовать среди тех ужасных сладостей.
    Сладости не казались мне ужасными, когда я сосал их на пиру — но показались таковыми, когда я говорил с Аполлонием.
    — Кто дал их ей? — хотел я знать. — Галлантис?
    — Галлантис ничего этим не выигрывала. Теперь она зависит от щедрости Басса — а ты знаешь не хуже меня, чего это стоит.
    — Значит, Басс? Он был настолько отчаянным?
    — Ты знаешь не хуже меня, — повторил Аполлоний.
    — Не верю. Если бы он хотел избавиться от отца, он бы выбрал более подходящие время и способ.
    — Кто же остался? — спросил он.
    Я вспомнил тень его усмешки. Он уже вынес приговор: образ жизни Арада стал причиной его гибели.
    — Марселл Гато? — предположил я. — Возможно ли, что губернатор убил Арада? Ты поэтому ничего не сказал, когда он утверждал, что убийства не было? Ты опасался, что он поразит тебя, если ты его обличишь?
    — Я думаю, что он узнал руку умельцев, как и я, — ответил Аполлоний. — Может, ему следовало это сделать. Кое-кто в Риме считает, что это хорошая идея — оставить изгнанников в ссылке. Скорее всего, убийца — Каллидий. Именно он предложил мне осмотреть тело и внимательно прислушивался к моим ответам. Думаю, мы с ним поняли друг друга. Я — старый философ, он — честолюбивый центурион — у нас не было причин ссориться. Похоже, что они с девушкой были в сговоре. Ты должен на это надеяться, если ты сказал мне правду. Простую пешку бы убрали, но не искусную исполнительницу, чьи услуги могут вскоре понадобиться снова.
    Я думал об этом минуту-другую, прежде чем задать следующий вопрос.
    — Но почему? Зачем Риму смерть Арада?
    — Я философ, а не оракул, — ответил Аполлоний. — Я могу лишь догадываться.
    Мне незачем было говорить ему, что я ценю его философские догадки выше предсказаний оракулов. Я лишь попросил его: ‘Продолжай’.
    — Нам следует рассмотреть время и место, — сказал он. — Убийцы обычно работают ночью — грубо и секретно. Если же они работают днем — у них на то есть особые причины. Если Гато должен был найти смысл в происшествии — значит, другие тоже могли. Это было не просто убийство — а прекращение свадебного пира двух людей, связанных деловыми отношениями. Ты внимательно смотрел на монеты, падающие с платья танцовщицы?
    — Нет, — признался я.
    — Я никогда не пользовался деньгами, — сказал Аполлоний. — Это всегда было предметом гордости — но, возможно, также упрямым нежеланием покориться соблазну. Деньги ведь так привлекательны, правда? Такое дивное изобретение! Что бы мы ни говорили о военном гении Александра — подлинное сердце греческой империи — монета. До Афин все города выращивали свой урожай на своих полях; Афины первыми получили пищу благодаря торговле, предлагая мастерам создавать товары на продажу, а именно деньги сделали рынок возможным. Через четыре столетия после СолонаСолон — афинский политик, законодатель и поэт, один из ‘семи мудрецов’ Древней Греции. афинская драхма обрела свою реальную стоимость: шестьдесят семь крупиц серебра перед Александром, шестьдесят пять — после. Затем пришел Рим. Денарий обрел реальную стоимость, когда Август стал императором, но Тиберий и Клавдий опустили ее, а Нерон это завершил. Теперь ценность монеты определяется влиянием императора, голова которого отчеканена на ней, а не стоимостью металла, из которого она изготовлена. Любой, кто способен изготовить сплав и штамп, может увеличить стоимость металла в четыре или пять раз благодаря изображению императора. Так они творят небольшое чудо — и чудо заключается также в том, что римляне не возмущаются таким самоуправством. Они считают фальшивомонетничество гнилью, способной разъесть империю изнутри, не желая признавать, что подлинная гниль — заявление, что авторитет императора придает монете больше ценности, чем ее реальная стоимость.
    Я не знал наверняка, что Арад был фальшивомонетчиком, но это было более чем вероятно. Коринф лежал на торговых путях, связывающих Рим с востоком, на землях, возмущавшихся римским владычеством даже больше, чем греческим. С тех пор, как Нерон резко снизил стоимость монет, каждый работник по металлу в Малой Азии желал обрести преимущество посредством увеличения прибыли в торговле. Каждый влиятельный торговец принимал в этом участие — и Марселл Гато также.
    — Не все то золото, что блестит, — прошептал я, — а искры — не серебро. — Я не буквально имел это в виду, и Аполлоний понял это.
    — Она достаточно любила тебя, — мягко сказал он. — Ты красивый юноша. Но она всегда знала, что ты философ. Ты философ, Менипп, что бы ни думал Деметрий. К просветлению ведут больше одного пути, и на этих путях больше одной преграды. Будь киником любой ценой — но также и реалистом. Люби, если можешь; женись, если должен; но выбирай любимых и жену столь же тщательно, сколь ты выбираешь философию. На каждом рынке есть фальшивые монеты, и вряд ли это когда-либо изменится.
    Он все еще смотрел на дальние набережные поверх крыш.
    — Говорят, что Коринф был великим городом прежде, чем пришли римляне, — размышлял я.
    Я не закончил мысли. Все города были великими до прихода римлян — а торговцы честными, а свиньи умели летать.
    Аполлоний больше ничего не сказал. Он ждал, пока я начну двигаться дальше. И я пошел. Я двигался вниз вдоль холма, размышляя об убийстве, справедливости и любви. Я не спрашивал Аполлония, почему он не заявил, что Арад убит, предпочитая неверное толкование своих слов. Он не опасался мести; просто он был философом. Рим был убийцей, а фальшивые деньги — причиной; Рим также был законодателем и изготовителем фальшивых денег. Аполлоний стоял в стороне от этого: истина, которую он искал, была глубже и тоньше.
    — Человек не должен так отрекаться от себя, как ты, в поисках мудрости, — сказал я ему, защищаясь. Я взвешивал каждое слово, но был увлечен собственным безрассудством и скорее утверждал, чем спрашивал. — Даже у мудреца в сердце есть место для радости и удобства.
    — Возможно, — ответил он. — В юности я столь безжалостно очищался, что не позволял себе подобных желаний, но ты можешь пойти лучшим путем. В любом случае ты можешь найти свой собственный путь. Учись у Деметрия и Басса всему, чему можешь, — но в итоге именно тебе придется идти, действовать и доказывать.
    Я знал это. Я и сейчас это знаю, и я доволен тем, кто я есть. Я не хотел быть магом или пророком даже в Век Чудес.
    — Я так люблю ее, — сказал я ему, когда мы завершили путь. — Я боюсь, что без ее любви я никогда не стану тем, кем бы мог быть.
    — Может быть, она вернется, — сказал он добрее, чем я заслуживал. — Если она любит тебя, она вернется.
    Конечно, она не вернулась.    Публикация на форуме: 24.05.2016 г.
• Г-Н АНДЕРСОН & C КЛАРК ‘СИМ ПОБЕДИШИ’
    Nina-Gail Anderson & Simon Clark ‘In This Sign, Conquer’  Завоевав Александрию в 642 году, арабский генерал Амр отправил калифу весьма прозаическое сообщение: ‘Я завоевал город, о котором могу сообщить лишь, что в нем 4000 дворцов, 4000 бань, 400 театров, 1200 зеленщиков и 40000 иудеев’. Вряд ли это описывает великолепие Александрии — место погребения Александра Великого, столицы фараонов во времена династии Птолемеев, местоположение одного из семи чудес света (знаменитого фаросского маяка) и одной из величайших библиотек древнего мира.
    
    Александрия, Египет, 331 г.н.э.
    Письмо Теокрита Амон-Артена, врача.
    
    Мне страшно.
    Нынешним вечером скульптуры древнего Египта ожили и поднялись по стенам, чтобы прыгать по крышам великого города. В соседней комнате лежит покойник. Если не обнаружат убийцу (и что еще важнее — карту), через шесть часов на рассвете нам перережут горла на ступенях библиотеки.
    Любовь моя, ты — средоточие всей моей жизни. Я возношу хвалу богам, позволившим нам встретиться. Сейчас мои чувства мечутся между яростью и отчаянием. Потому что в этой жизни нам предстоит расстаться. Я больше не увижу твоих уст, подобных лепестку розы, и не почувствую наслаждения от капель масла, стекающих с твоих пальцев.
    Я не знаю, позволят ли тебе забрать мое тело для погребения. Я могу лишь написать это письмо в надежде, что оно тебя отыщет. Я пишу, потому что вспоминаю, что я чувствовал, когда мой отец умер в Риме. Я был одержим мыслями о его болезни и страданиях, которые он испытывал вдали от нас, оставшихся в Александрии.
    Я хочу, чтобы ты знала: я окружен друзьями, для которых, как и для меня, наша любимая библиотека стала вторым домом. Это юный Марк — ты его хорошо знаешь. Ты дразнила его, утверждая, что его ресницы более подходят девушке. Он больше не появится на рыночной площади.
    Он начал отращивать бороду — рыжую, как медь. Как ты помнишь, у него черные волосы — и это вызывает у него недоумение. Недавно он спросил меня:
    — Тео, ты врач. Можешь мне объяснить, почему у меня волосы черные, а бакенбарды — рыжие?
    Я засмеялся и сказал ему, что знаю не все.
    Он улыбнулся и ответил:
    — Когда-нибудь, Тео, ты будешь знать все.
    Позади меня сидит, ест оливки и выплевывает косточки в чашу Хризипп — судебный писец. Ты встречала его на празднестве: высокого лысого толстяка, который постоянно ест и смотрит, где бы достать еще еды. Он топает, словно пьяный слон. Этот человек добрейший из всех, кого я знаю.
    Эти двое и еще несколько человек, сидящих на скамьях позади меня, — вовсе не великие люди. Но я горжусь, что на рассвете умру вместе с ними.
    Итак, я описал моих друзей. Интересно, как бы они описали меня? Хризипп как-то писал своему брату:
    ”Мой добрый друг Теокрит Амон-Артен — врач. У него усталый взгляд и лицо любимого дядюшки. Он глядит вниз на камни улиц, размышляя о болезни, которую нужно вылечить.
    Если мы обедаем, Тео пристально вглядывается в утку, жареную с медом, пивом и абрикосами. Его главная страсть — также его порок, который может довести его до истощения и скорби. Теокрит Амон-Артен — человек, который верит, что боги предначертали ему найти лекарство от всех болезней, известных людям. И он не знает устали. Хотя он совершил множество чудесных исцелений, этот добрый человек с тихим голосом проклинает себя и бьет в грудь до синяков, если умрет хоть один пациент — любого звания, веры и расы”.
    Сейчас, когда я пишу это при свете ламп, висящих на длинных веревках, свисающих с перекрытий, — Марк говорит, что не может просто сидеть и ждать, пока нас зарежут, словно коз. Мы должны обнаружить убийцу и найти карту, которую генерал Ромул считает настолько важной. Хризипп выплевывает косточки, произнося:
    — Найти убийцу… невозможно… человек убит в запертой комнате… он был один… без оружия… словно призрак прошел сквозь стены… убил его… а затем исчез с этой несчастной картой, которая дороже, чем все наши жизни…
    — И ты собираешься сидеть и ждать удара меча?
    — Нет, я собираюсь сидеть здесь… есть оливки… и пить библиотечное вино. В этой комнате ничего не расскажет нам, кто убийца и куда делась карта.
    Марк смотрит на меня глазами лани. В них нет страха — лишь скорбь по уходящей жизни. У него жена и ребенок; их ожидает голод.
    Он обращается ко мне:
    — Тео, ты умный человек. Можешь придумать, как найти того, кто убил переписчика и украл карту?
    — Я могу сказать только, что нераскрытое убийство подобно неустановленному диагнозу. Следует тщательно расспросить больного и выяснить мельчайшие симптомы — даже если они кажутся незначительными — затем собрать их и расположить в порядке, который поможет установить болезнь.
    — Ты хочешь сказать, — проговорил Хризипп своим низким слоновьим голосом, — что если мы составим список всего, что находится в комнате, — в том числе тело — это волшебным образом поможет нам узнать, кто убийца?
    Я грустно улыбнулся:
    — Не совсем так, Хризипп. Но мы можем для начала заметить некоторые особенности.
    — Например?
    — Цвет ступней покойника.
    — Отчего он важен?
    — Те, кто пришли сюда босиком, — посмотрите на свои ступни. Они все белые, поскольку улицы Александрии посыпаны мелом. А ступни убитого густо покрыты черным.
    — И?
    — Значит… — Я пожал плечами. — Даже если кажется, что убитый не выходил из комнаты, где он был заперт, — он прошел вокруг по участку, густо покрытому чем-то черным.
    Марк добавил:
    — К тому же на полу валяются сухие лепестки лотоса. Их не было, когда человек заперся в комнате.
    — Тео, как это может нам помочь обнаружить убийцу и карту?
    Я беспомощно пожал плечами.
    — Не знаю. Ясно лишь, что, хотя все уверены, будто переписчик сидел взаперти и не покидал комнаты, в которой нашли его тело, — в действительности он был где-то в другом месте.
    Меня окружали друзья. Они смотрели на меня с надеждой. И это волновало меня сильнее, чем страх, который я видел прежде. Они надеялись, что я найду убийцу и карту до восхода солнца и тем самым спасу их.
    
    Может быть, любимая, ты хочешь узнать, как я оказался в столь ужасном положении. Я посещал Праксикла — помнишь, это плотник, который живет на той же улице, что и твоя мать. Я собирался вернуться домой, но мне нужно было поговорить с библиотекарем — он обнаружил описание лекарств, которые были мне очень нужны.
    Спеша вдоль улицы Гробовщиков к библиотеке, я увидел, что статуи ожили и начали передвигаться по крышам, — и с ужасом понял, что на рассвете на улицах прольется кровь.
    Древнеегипетские статуи ожили?
    Это звучит, как сказка, правда? Наши древние сказания могут вправду испугать гостей города. Правда намного более обыденна. При угрозе беспорядков обезьяны, которые живут среди древних статуй, убегают в поисках убежища в старом храме Амона. Я тоже спешил туда, но по иной причине. Храм больше не был местом для молитв. Уже двести лет он был лучшим книгохранилищем, какое можно найти.
    Когда я поднимался по ступенькам, свет маяка Фароса уже зажегся и начал светить через море, сливаясь со светом солнца. Высоко над головой я увидел тени обезьян, прыгающих по крыше библиотеки, пока они не покрыли ее целиком, словно колышущийся живой тростник. Как ни странно, железные двери библиотеки были заперты, и мне пришлось кричать и стучать молотком, чтобы позвать одного из служителей. Мне следовало внять этому знамению.
    — Отчего двери заперли так рано? — спросил я.
    Служитель указал на крышу.
    — Обезьяны опять появились, и библиотекарь приказал запереть двери, чтобы не пускать их внутрь. — Служитель щелкнул языком из отвращения к обезьянам, которые скреблись, бормотали и вопили на крыше.
    — Когда-нибудь эти твари кого-то убьют. Я сотни раз говорил библиотекарю, что эти твари могут обрушить крышу…
    — Моссе, прошу тебя… Мне нужно переписать несколько документов…
    Служитель беззаботно пожал плечами.
    — Заходи, Тео. Сегодня там настоящий цирк.
    — Почему?
    — Какой-то глупый римлянин заперся в комнате для чтения. Библиотекарь и другие книжные черви пытаются открыть дверь.
    Я направился внутрь древнего здания, чтобы сделать копии и вернуться домой, но циничный Моссе решил, что я хочу посмотреть, что происходит в комнате для чтения, и позвал меня:
    — Это в комнате Исиды, Тео. Ты ее не пропустишь: все книжные черви столпились вокруг нее и гогочут, словно гуси. У них что, нет домов, куда можно пойти? Нет друзей, с которыми можно выпить? Пусть здесь гнездятся обезьяны, а не люди…
    Его голос затихал, когда я проходил мимо полок с лучшими книгами мира. Надо мной обезьяны взбирались на колонны или сидели на плечах каменных богов. Они без устали шумели, и их глаза, напоминавшие драгоценные камни, сверкали при свете ламп.
    Я хотел пройти мимо десятка человек, столпившихся возле входа в комнату Исиды, но Марк заметил меня.
    — Привет, Тео! Ты знаешь? Какой-то…
    — Какой-то римлянин заперся в комнате Исиды. Да, Моссе сказал мне. За что он так сильно ненавидит римлян — Бог знает.
    — Я приказываю выломать дверь, — заявил незнакомец, лицо которого было красным, как сырое мясо. — Внутри мой помощник с документом, который… из-за которого люди могут умереть.
    Библиотекарь — высокий, молчаливый, полный достоинства — попытался его успокоить. Но краснолицый, который носил шерстяной плащ, несмотря на жару, покрылся пятнами и заорал:
    — Выбейте дверь! Я приказываю от имени генерала Ромула!
    Воцарилась мертвая тишина. Даже орды обезьян наверху, казалось, замолкли при звуке этого страшного имени.
    Библиотекарь побледнел.
    — Вы сказали, генерал Ромул?
    — Вы правильно расслышали.
    Библиотекарь хмуро кивнул.
    — Выбейте дверь.
    
    Репутация Ромула была ужасной. При любых беспорядках или бунте император Константин знал, кто подавит их: быстро, беспощадно, полностью. Когда римляне устроили бунт из-за голода, Ромул залил улицы Рима потоками крови. Выжившие шептали, что он обнажил грудь, омыл руки в крови и разрисовал ею грудь, лицо и шею, как истинный варвар (которым он и был).
    Поэтому библиотекарь больше не спорил.
    
    Мы выбили дверь.
    На полу комнаты лицом вниз лежал седой мужчина. Позже мы узнали, что его звали Диомед, и он был римлянином, помощником краснолицего. Ему разбили голову, и его душа улетела из тела через эту рану.
    Больше всего испугала краснолицего пропажа драгоценной карты, находившейся прежде в этой комнате. Покраснев еще сильнее, он обыскал комнату. Искать пришлось недолго, поскольку, кроме стола, веревки и нескольких перевернутых стульев, в комнате ничего не было. Тогда он стащил одежду с покойника, словно сдирая шкуру с козы, в надежде, что карта спрятана там.
    Ее там не было.
    Сжав голову руками так, будто из его лба собиралась появиться Афина, он присел на корточки и захныкал. Когда библиотекарь попытался успокоить его, краснолицей покачал головой.
    — Ты не понимаешь. Карта была в моих руках. Карта, нарисованная на кроличьей коже. Я помню цвет краски, обрыв в правом верхнем углу. А сейчас я потерял ее.
    — Друг, это всего лишь карта.
    — Всего лишь карта… Всего лишь карта! Генерал Ромул заставлял меня искать ее пять лет. А теперь я сообщил его стражникам, что карта в моих руках…
    Пока он говорил, мы услышали звук шагов по мраморному полу. Не легкие деликатные шаги читателей, а мерную поступь солдат.
    Краснолицый со стоном стиснул зубы и предстал пред генералом Ромулом, входящим в зал. Генерал был в полном боевом облачении. На нем были сверкающий нагрудник и шлем, украшенный перьями. Его зубы сверкали белизной, как у знатной дамы. Его окружали стражники-германцы — огромные мужчины угрожающего вида. У них были светлые бороды, синие глаза и ноги, подобные стволам деревьев. Их вооружение было в шрамах и вмятинах — следах долгих рукопашных битв.
    Мы быстро покинули зал, оставив библиотекаря и краснолицего наедине с генералом.
    
    Любимая, я бы хотел описать ярость генерала. Рассказать, как он кричал на обоих, осыпал их ударами — и даже пинал мертвеца ногами.
    Затем он вошел туда, где мы стояли, сильно напуганные.
    Его верхняя губа блестела от пота; его жуткие глаза уставились на нас.
    — Вы знаете, что произошло. Один из моих слуг убит. А карта — очень ценная карта — украдена. Поэтому я решил казнить всех вас. Так я буду уверен, что уничтожил вора и убийцу, а также тупых свидетелей, которые не сделали того, что могли.
    Я увидел, как руки стражей потянулись к мечам.
    — Однако, — продолжал генерал, — мне нужна карта. Только вы были в библиотеке во время убийства — значит, один из вас знает, где она. Поэтому я обещаю вам: я вернусь через шесть часов. Если карта к тому времени будет найдена — вы сможете идти домой. Иначе я пойму, что в Александрии готовится бунт. И по этой причине я прикажу вывести вас отсюда и перерезать вам горла возле выхода из библиотеки. Понятно? Найдете карту — будете жить. Не найдете — погибнете.
    И, оставив несколько стражей, чтобы мы не могли убежать, он исчез в ночи.
    
    Любимая, ты можешь вообразить наш ужас и мысли, приходящие нам в головы.
    — Бежим из библиотеки! — предложил Марк.
    — Как? Окна высоко, а двери заперты. Это место надежно, как тюрьма.
    — Нападем на стражников?
    — Гениальная мысль, — проворчал Хризипп. — Это могучие германцы, вооруженные мечами и топорами. Тео, ты нападешь на них со свитками папируса, а я поражу их парочкой од Вергилия. Марк, каждый из них убьет нас одной рукой. Ты понимаешь это? — Он остановился и вздохнул. — Прости, Марк. Я не хотел быть грубым. Извини. Почему так трудно признаться, что я боюсь смерти?
    Я не сказал ничего. Я смотрел на стражников. Они любовались обезьянами, снующими туда-сюда по крыше. Сначала стражники орали и хохотали, затем принесли луки и стрелы, решив развлечься стрельбой. Они выбрали самку с ребенком и выстрелили ей в сердце. Оба упали и разбились о мраморные плиты.
    Обезьяны пришли в ярость. Нам на головы посыпались обломки статуй, птичьи гнезда, клочки папируса. Германцы в свою очередь начали ругаться на своем гортанном языке. Они выпустили еще много стрел, но ни одна из них ни в кого не попала. Все книжные черви укрылись в зале Исиды, предоставив животным сражаться.
    
    — Тео, — сказал Марк, глядя на покойника, который казался еще беззащитнее после посмертного оскорбления, — надо придумать, как найти убийцу и пропавшую карту.
    Я пожал плечами.
    — Теоретически это возможно, но я не знаю, способен ли я на это.
    Я взглянул наверх. Библиотекарь, Марк, Хризипп и все остальные смотрели на меня с надеждой. Даже краснолицый жаждал продолжения. Я был их единственной надеждой, любимая. Если я потерплю неудачу — хуже не будет. Мы все равно покинем этот мир на рассвете. И все же я неохотно лез в ловушку ответственности, цепляясь за призрачную надежду.
    Я вздохнул.
    — Сделаю все, что смогу.
    Я посмотрел на всех по очереди.
    — Вы обещаете мне честно ответить на все вопросы?
    Они дружно кивнули.
    — Спасибо. Итак, вы все были в комнате во время убийства?
    — Все, кроме моего помощника Моссе, — ответил библиотекарь. — Он работал в моем кабинете.
    — Я поговорю с ним, — сказал я. — Он тоже подозреваемый.
    — Моссе! Он не способен убить даже паука!
    — Пойми, что мы должны подозревать каждого, пока не найдем убийцу и украденную карту.
    Марк почесал кудрявую голову.
    — Ты уверен, что вор и убийца — один и тот же человек?
    — Не обязательно.
    Хризипп похлопал себя по щекам.
    — С чего мы начнем?
    — Будем действовать постепенно, по одному шагу. — Я старался говорить обнадеживающе, хотя вовсе не был уверен, что смогу решить задачу за оставшиеся пять часов с небольшим. — Как я уже сказал, я хочу опросить вас так, как если бы вы были пациентами. Мне нужно знать все подробности, какими бы незначительными и мелкими они не казались. Я должен знать все.
    Вначале я составил список всех, кто находился в библиотеке во время убийства. Их было девять, не считая меня и Диомеда:
    Библиотекарь;
    Марк;
    Хризипп;
    Моссе;
    Бенджамен (пожилой иудей, копировавший иудейские тексты);
    Силан (учитель математики из Сицилии);
    Ха-ра-даа (священнослужитель откуда-то с Востока, знавший лишь несколько слов на латыни);
    Стаки (мошенник, находился в библиотеке, чтобы украсть несколько свитков с целью продажи);
    Габиний (краснолицый помощник генерала).
    Сначала я спросил Габиния, с какой целью он и погибший Диомед пришли в библиотеку.
    — Генерал Ромул пять лет назад приказал мне найти карту.
    — И ты нашел ее сегодня вечером?
    — Да. Наш путь вел нас от Афин до Рима через Испанию и наконец привел в Александрию. Эту карту нарисовал капитан торгового судна во время правления Тиберия.
    — Чем она так важна?
    — Генерал приказал мне не говорить о карте ни слова.
    — Ты боишься, что генерал убьет тебя, если ты расскажешь мне о карте? Ты не думаешь, что сейчас это не имеет значения?
    — Послушай. Я уже считаю себя мертвецом. Но я боюсь, что генерал в ярости прикажет казнить мою семью. А он обязательно сделает это, если я проговорюсь о карте.
    — Я не хочу принуждать, но твой рассказ может помочь.
    — Прости. Я не стану говорить о карте.
    — Тогда расскажи о сегодняшнем вечере.
    — Как ты знаешь, дверь была заперта. Когда мы вышибли ее и зашли внутрь…
    — Нет, расскажи все с того момента, когда вы вышли из дома.
    — Сегодня утром мы с Диомедом вышли из дома, который я арендовал, — это первый дом на площади Адриана — и направились в библиотеку.
    — За вами кто-нибудь шел?
    — Я никого не заметил.
    — Недавно не происходило чего-то необычного?
    — Например?
    — У тебя ничего не украли? Возле твоего дома не появлялись посторонние?
    — Нет. Хотя подожди… — его глаза радостно заблестели. — Я знаю, кто виноват!
    Он наклонился ко мне, чтобы шепнуть на ухо:
    — Старик, сидящий здесь на полу.
    — Ты имеешь в виду Бенджамена?
    — Да, я часто видел его возле своего дома. Он наверняка наблюдал за нами.
    — Ты видел его каждое утро?
    — Да.
    — Я рад слышать это.
    — О небеса, почему?
    — Потому что он выполнял мои указания.
    Лицо Габиния побагровело.
    — Значит, это заговор?
    — Успокойся, Габиний. Ты говоришь, что видел его возле первого дома на площади Адриана?
    — Да.
    — За соседней дверью живет человек, который пасет стадо коз.
    — Я не понимаю, о чем ты…
    — У Бенджамена, как у многих египтян, зубы стерты до самых десен. Жернова, которые мелют муку, не различают вероисповедания или расы. Три года назад Бенджамен пришел ко мне истощенный, потому что не мог жевать, и его жена боялась, что он умрет. У него были абсцессы десен. Я осмотрел его рот и удалил абсцессы полым тростником. Я также рекомендовал ему выпивать каждое утро чашку козьего молока. Я рад, что он до сих пор следует моим указаниям.
    — Но он иудей! — произнес Габиний громче.
    — Я знаю. И мы должны поэтому обвинить его?
    — Конечно!
    Я тяжело вздохнул.
    — Бенджамен — житель Александрии, которому выпало быть иудеем. Библиотекарь — гностик. Марк принадлежит к ордену герметиков. Хризипп почитает Аполлона в храме и Бахуса в портовой таверне.
    — Однако…
    — Однако генерал никогда не поверит, что такой старик, как Бенджамен, в состоянии убить. К тому же генералу нужна карта. У Бенджамена она есть?
    — Видимо, нет, — Габиний удрученно покачал головой.
    — Теперь расскажи, что случилось, когда вы зашли в библиотеку.
    Габиний рассказал, что они начали просматривать документы в поисках карты. Обнаружив ее, они радостно закричали. На этот крик прибежал Моссе, решив, что библиотекаря убили. В это же время начали появляться обезьяны — знак, что в городе ночью будут беспорядки. Библиотекарь приказал запереть двери на случай, если толпа попытается ворваться в библиотеку. К сожалению, народ считал книги знаком власти императора. И раз уж они не могли сжечь императора — они жгли его книги.
    После первого восторга от найденной карты Габиний понял, что у него есть проблема. Сначала он решил бежать к генералу и передать ему карту. Однако нести такую ценность через беснующуюся толпу было опасно. Он решил отправить гонца и дождаться появления генерала с вооруженной охраной. Как всегда, эгоизм одержал верх над логикой. Он решил встретить генерала у входа с радостной вестью, насладиться его поздравлениями и наверняка получить деньги в награду. Опасаясь повредить драгоценную карту, он решил запереть Диомеда вместе с картой в комнате Исиды. Дверь была укреплена железными полосами и здоровенными болтами с обеих сторон. То есть их завинтил Габиний снаружи и Диомед изнутри. Габиний, библиотекарь и Моссе могли удостоверить, что Диомед был жив и здоров и держал в руках карту, когда запирал дверь. Габиний даже уселся в кресло за дверью, охраняя тем самым свою удачу от зловещих козней рока. Он хотел встретить генерала возле входа. Послание было отправлено. Через полчаса из запертой комнаты послышался шум борьбы. Раздались крики и звуки ударов. Затем наступило молчание.
    В страхе Габиний развинтил дверь со своей стороны. Изнутри дверь по-прежнему оставалась запертой. Вскоре все читатели и библиотекарь начали звать запертого в комнате. Как раз в этот момент пришел я. Мы выломали дверь и нашли несчастного мертвым. Мне было ясно, что причина смерти — удары по голове. Однако на теле покойного были синяки, а на запястьях ушибы, словно он защищался от нападения. Я заметил, что у мертвеца были отличные зубы без малейшей коррозии, свойственной людям его возраста. Я прищелкнул языком — жаль, что такие прекрасные зубы пропадают во рту покойника.
    Марк заметил поврежденные запястья и сказал с надеждой:
    — Если мы обнаружим ушибы на теле одного из нас — значит, он и есть убийца.
    — Нужно всех осмотреть, — произнес я.
    Ни у кого из нас не оказалось свежих ушибов, кроме восточного священнослужителя по имени Ха-ра-даа — худого темнокожего человека, одетого в простую желто-шафрановую тунику. У него были ушибы на щеке и верхней части груди. Опрашивать его было нелегко: он знал только несколько фраз на латыни. Он казался подозрительным нам всем. Хотя он говорил спокойно и все время улыбался, я подозревал, что он сильно взволнован.
    — Значит, мы нашли убийцу? — Марк радостно улыбнулся. — У него появились ушибы, когда он дрался с Диомедом, перед тем как убить его.
    — А карта? — спросил я.
    — Он спрятал ее среди книг, чтобы забрать позже.
    Я снова беспомощно пожал плечами. Я научился этому жесту за последние два часа.
    — Возможно. Но эти ушибы могли появиться днем раньше. И как он проник через запертую дверь, убил Диомеда, украл карту и вышел? Библиотекарь, ты знаешь что-нибудь об этом человеке?
    — Маловато. Он впервые появился в библиотеке три дня назад. Его интересовали древнеегипетские папирусы. Это очень странно: никто не умеет читать древние иероглифы и мало кто интересуется ими.
    Я попытался поговорить с Ха-ра-даа снова, но он отвечал лишь “да” и “нет”. Грустно было видеть его смущенное лицо.
    Мне пришла в голову мысль. Стены храма покрыты древними иероглифами. Я указал на одну надпись. Глаза Ха-ра-даа сверкнули, а улыбка стала шире. “Имхотеп”, — произнес он.
    Я указал на другую. Он решительно сказал: “Рамзес”. Я показал еще одну надпись, и он заговорил на языке древнего Египта, незнакомом мне.
    — Спасибо, — я наклонил голову из уважения к его учености, затем обернулся к Марк. — Он вправду изучает древние тексты, но из-за ушибов он возглавил наш список подозреваемых.
    — Ты собираешься опросить кого-то еще? Стаки — известный преступник.
    — Верно, — я кивнул. — И если бы он знал, какова ценность карты, он бы постарался украсть ее. Но он лишь мелкий воришка, способный стащить одежду с веревки или книгу с полки, но не убийца.
    — Кстати, где он?
    — Сидит в уголке лицом к стене. Видимо, надеется, что о нем забудут.
    Внезапно случилось кое-что странное.
    Больше всех внимания обратил на Стаки маленький Ха-ра-даа. Он начал что-то кричать на своем странном певучем языке, а затем набросился на Стаки. Тот закричал и начал изображать жестами “Подойди ко мне, и я стукну тебя по голове”.
    Ха-ра-даа ударил его по груди и по лбу и разразился потоком непонятных слов.
Наконец мы их разняли.
    — Что случилось, Тео? — спросил Марк.
    — Бог знает. Я думаю, это их личная ссора. Если она не поможет нам найти убийцу и карту, лучше не обращать внимания. Время бежит, друг.
    Марк проглотил слюну и провел пальцами по горлу — видимо, представив себе меч, который вскоре перережет его.
    — Я боюсь, Тео. Моя жена снова беременна. Кто позаботится о ней, когда?..
    — Тихо, друг, тихо. В любом случае поздравляю тебя. Приведи завтра Кайю ко мне, чтобы я убедился, что с ней все в порядке.
    — Но…
    — Но ничего. Засучим рукава и решим задачу.
    — Ты собираешься опрашивать остальных?
    — Это напрасная потеря драгоценного времени. Только мертвец может рассказать нам, что произошло.
    Марк изумленно взглянул на меня.
    — Диомед нам ничего не расскажет. Он уже похолодел.
    — Труп может рассказать много. И врач, который не умеет опрашивать мертвых, даром ест свой хлеб.
    
    Я приказал отойти подальше всем, кроме библиотекаря, Марка и Габиния. Хризиппу я поручил держать Стаки и Ха-ра-даа подальше друг от друга. Остальные спрятались под полками, так как обезьяны продолжали швырять камни в стражников, которые напрасно пытались стрелять наверх, попадая лишь в камни. Их гневные крики отражались от стен.
    Я толкнул дверь в закрытую комнату Исиды.
    — Вы помните, здесь все в таком же виде, как было, когда мы вышибли дверь?
    Библиотекарь ответил:
    — Более или менее, лишь тело потревожено. Габиний его обыскивал, генерал в ярости ударил…
    — Габиний и Марк, вы согласны?
    Оба кивнули.
    — Хорошо. Я всего лишь человек и могу ошибаться. Поправьте меня, если я что-то упущу. В комнате три большие масляные лампы, висящие на длинных веревках, привязанных к потолку. Так как это комната для чтения, лампы расположены над головами.
    — Это важно? — перебил Габиний.
    — Очень. Это жизненно важно. Поэтому помогайте мне. Итак, о чем я? Комната очень высокая. Я думаю, чтобы добраться до потолка, восемь человек должны взобраться друг другу на плечи. Сама комната служила прежде преддверием главного храма. На стенах расположены барельефы животных и вырезаны иероглифы. Лишь на самом верху стен есть отверстия, пропускающие дневной свет.
    Я взглянул наверх и разглядел свет маяка, отражающийся от известняковых стен, — маяка, освещающего путь кораблям в ночи.
    (О, как бы я хотел спуститься на берег, держа тебя за руку и слушая шепот волн, словно песнь Ариона при лунном свете.)
    Я глубоко вздохнул и продолжил:
    — Пол состоит из квадратных каменных плит. Их тщательно очищают от мусора и пыли. Сейчас на них видны лишь капли крови убитого. Но вдоль толстой веревки лежат несколько сухих лепестков лотоса. Теперь займемся мебелью. В центре комнаты — продолговатый каменный стол. Он пуст. А рядом два стула. Оба сломаны и опрокинуты.
    — Их перевернули во время борьбы, использовав как дубинки, — сказал Марк.
    — Давайте пока описывать лишь то, что мы видим, а не рассуждать, почему стулья перевернуты. Иначе мы можем прийти к неверному заключению.
    — Но мы же слышали треск стульев!
    — Верно, — согласился Габиний, раздраженный моей медлительностью и неуверенностью. — Нападавший убил моего помощника стулом.
    — Марк, — попросил я. — Возьми этот стул, он целее. Бери его за ножки обеими руками. Теперь ударь меня.
    — Ты шутишь, Тео!
    — Сейчас не время для шуток. Возьми стул и ударь меня, используя стул как дубину. Давай же! Быстрее!
    Озадаченный Марк схватил стул, размахнулся и…
    Клинк!
    Стул задел одну из низко висящих ламп. Она закачалась, и тени начали танцевать вокруг.
    Марк испуганно поставил стул. Библиотекарь остановил качающуюся лампу.
    — Она разбилась?
    — Низ отломался, и масло вытекло. Осторожно, не наступи на него, иначе ты поскользнешься и разобьешь голову.
    Я обошел масляную лужу.
    — Давайте проверим остальные две лампы. Видите? Они целы.
    — Значит, — воскликнул Марк, — если бы убийца и жертва подняли стулья, они бы разбили лампы!
    — Но почему тогда стулья опрокинуты? — крикнул Габиний. — Как убийца проник в комнату через закрытую дверь, убил Диомеда и украл карту? Он, что, превратился в птицу и влетел в окно?
    — Не знаю, как вы, а я не верю в колдовство, — ответил я. — Кем бы ни был убийца, он простой смертный.
    Марк запустил пальцы в шевелюру.
    — А мог он влезть в окно?
    Я пожал плечами.
    — Возможно, но как он снаружи поднялся на стену высотой в восемь человек, забрался в комнату незамеченным и вышел? Тогда он должен быть ловким, как обезьяна.
    — Раньше ты говорил о цвете ступней мертвеца. Они покрыты черным веществом, хотя должны быть серыми, как уличная пыль.
    — Ты хорошо запомнил, Марк. Я думаю, что именно здесь лежит ключ к разгадке. И сухие лепестки лотоса тоже важны. Не дай мне упустить ни одной подробности. Веревка… Как она оказалась в комнате?
    — В этом как раз нет никакой загадки, — ответил библиотекарь. — Мы вешаем лампы на такие веревки, привязывая их к потолку. Моссе оставил ее на прошлой неделе, после того, как заменил другую веревку. Я как раз собирался напомнить ему об этом.
    Марк покачал головой.
    — Тебе все равно понадобилась бы высокая лестница, чтобы привязать веревку к балке.
    — Нет, мы давно научились привязывать к нити груз и перебрасывать через балку, затем тащить более тяжелую веревку через петлю и привязывать к крючкам лампы.
    — Изобретательно, — заметил я, — но как Моссе был так неосторожен, что оставил веревку на полу?
    — Он просто привязал ее к одному из крюков на стене. В случае переполоха следовало стукнуть по полу.
    — Итак, у нас есть прочная веревка около тридцати локтей в длину. Она размотана.
    — Неудивительно, — произнес Габиний устало, — здесь толклось столько народу. Они размотали веревку ногами.
    — Возможно.
    — Смотрите, — прошипел Габиний, — у нас есть подозреваемый! Этот чужеземец, Ха-дар…
    — Ха-ра-даа.
    — Пусть. Как бы его к дьяволу ни звали. У него свежие ушибы. Почему бы нам не выбить из него правду? Стражники с радостью — с большой радостью — помогут нам.
    — Ты можешь избить сколько угодно людей за преступление, которое они то ли совершали, то ли нет — но я не думаю, что даже эти звери будут бить человека, который не говорит на их языке.
    — Но все эта болтовня! Ищи ключи! Смотри на ступни! Смотри на чертовы лепестки лотоса! Какой в этом толк?
    — Посмотри вокруг, Габиний. Чего ты не видишь?
    — Чего я не вижу? Ты говоришь загадками, Амон-Артен.
    — Посмотри вниз. Что там было раньше, чего теперь нет?
    — Ты говоришь чепуху.
    — Масляная лужа! — воскликнул Марк. — Она высохла!
    — Ну и что? — яростно крикнул Габиний. — Она просто вытекла сквозь щели в полу!
    — И это, — я поднял палец, — напоминает нам о том, что находится у нас под ногами. Стены прочные, двери заперты изнутри и снаружи, стены слишком высоки. Единственный вход — через пол.
    Габиний хмыкнул.
    — Значит, убийца залез под землю, как крот?
    Я покачал головой.
    — Под Александрией расположен лабиринт древних подземелий. Там захоронены миллионы мертвецов. Захоронения есть даже в подвалах домов на соседней улице. Хризипп показывал мне, как проникнуть в подземелья через конюшню на его заднем дворе. Мы долго шли под городскими улицами. Там находятся тысячи гробов. — Я поднял сухой лепесток. — И высохшие погребальные венки из бутонов лотоса.
    — Этих бутонов здесь не было до того, как Диомед заперся здесь с картой, — охотно подтвердил Марк. — Убийца пронес их сюда. Может, они прилипли к его одежде.
    Библиотекарь кивнул.
    — Убийца проник в комнату через подземный ход, который подводил прямо к полу.
    Даже Габиний взглянул обнадеженно.
    — А Диомед зачем-то залез в подземелье, покрытое черной грязью.
    — Что теперь, Тео?
    — Принесите железную плиту, и будем переворачивать камни, пока не обнаружим вход.
    
    Библиотекарь приказал Моссе принести плиту, и мы приступили. Марк, Габиний и даже библиотекарь взволнованно выкрикивали друг другу команды, пока мы разбирали каменный пол. Выбирать, какие плиты надо поднимать, было легко. Большая часть была приклеена цементом, и такие плиты мы не учитывали. Подняв очередную, мы принюхивались в надежде почувствовать характерный могильный воздух и аромат древних благовоний, которыми умащали тела. Затем шаги должны были привести нас вниз, в обитель теней.
    Но время шло, а под плитами был только песок. Надежда и восторг сменялись разочарованием. Затем отчаянием.
    Мы перевернули все плиты. Ничего, кроме песка. В конце концов я сел, прислонившись к стене. Тело с черными ступнями все еще лежало на полу. Я держал в руке лепесток лотоса и проклинал свою самонадеянность и глупость. Любимая, ты порой говорила мне, что я одержим мыслями, будто способен вылечить любую болезнь, и что смерть пациента — не моя вина. Но я все равно буду шагать вниз, шептать проклятия и биться головой о стены от своего невежества и бессилия.
    Я знаю, что не в силах поставить диагноз. Я просто играл в игры, в то время как меч приближался к моему горлу. Я цеплялся за ускользающую жизнь, как тонущий моряк за обломок судна. Я думал о том, как ты открываешь свои прекрасные глаза на рассвете и доверчиво улыбаешься — и я чувствую себя таким скромным и в то же время таким гордым оттого, что ты решила провести жизнь со мной.
    
    Мы прекратили поиски. Железная плита лежит у стены. Обезьяны все еще швыряют камни в стражников.
    Я использую время, оставшееся до возвращения генерала, чтобы закончить письмо к тебе. Не тоскуй обо мне слишком долго, любовь моя. Начни новую жизнь. Одна моя частица станет ветром над пустыней, шепчущим твое имя. Другая превратится в песок, опускающийся с голубых небес на твои обнаженные плечи, и превратится в веснушки. Когда ты будешь стряхивать их — стряхни нежно, любимая. И тогда я, быть может, почувствую касание твоих пальцев на своей щеке.
    Теокрит Амон-Артен
  
    
    Завещание писца.
  
    
Меня зовут Хризипп. Я уже двадцать лет работаю в суде писцом. Я записываю речи тяжущихся и судебные решения. Теокрит Амон-Артен, мой друг детства, попросил меня закончить это письмо от его имени.
    Тео также попросил меня в комнате Исиды записать признание хозяина убитого Диомеда — Габиния Ларентии.
    Мое имя — Габиний Ларентия. Я пишу это признание по доброй воле, зная, что через час буду мертв. Пять лет назад я получил приказ найти карту, нарисованную капитаном торгового судна во время правления императора Тиберия. До него дошли рассказы финикийских мореплавателей об огромном неведомом континенте. Легенды рассказывают, что финикийцы поплыли на запад от Геркулесовых столпов и пересекли Атлантику. Капитан торгового судна отправился на поиски этой земли на запад и возвратился через год с картой, которую я обнаружил в этой библиотеке. На обороте карты он записал сведения об этой земле. Ее климат — средиземноморский, реки полны рыбы, на равнинах бродят стада бизонов столь многочисленные, что людям не под силу счесть их. У жителей кожа красна, словно медь.
    Тео спросил:
    — Каков был план генерала Ромула?
    — Он собирался создать новый Рим, более великий, чем прежний. Ромул — римский язычник. Он презирает обращение Константина в христианство и переход имперской власти от Рима к Константинополю. Ромул хотел заключить договор с язычниками севера, позволить им войти в Рим и захватить его, а Испанию превратить в государство-крепость. Пока Константин сражался, чтобы изгнать варваров из Рима, Ромул планировал увести лучших римлян через Испанию, а затем плыть на запад, через океан, чтобы создать новый языческий Рим. Он хотел построить флотилию из тысячи кораблей, которые бы несли римские семьи и золото. На новом континенте корабли следовало разобрать и построить город из их древесины.
    — И каков был бы результат исхода?
    — Разрушение империи. Вначале Ромул разорил бы западную часть империи, вложив средства в создание огромной флотилии и заполнив ее корабли лучшими военными, мастерами и гражданами Рима; затем впустил бы варваров в Рим. Константин бы не смог победить их. Наконец варвары бы захватили Константинополь, и империя была бы утрачена навсегда.
    — Но если для этого нужно было просто плыть на запад — зачем Ромулу потребовалась карта?
    — Он верил, что боги на его стороне и вручают ему карту как знак победы. Но если он не найдет карты — он не сможет вернуть богов в новый Рим и будет низвергнут с высоты.
    — Так он суеверен?
    — Очень суеверен. Он боялся отпускать стражников после наступления темноты, так как слышал, что по ночам древние боги оживают.
    Тео мрачно усмехнулся.
    — Он просто не слышал александрийских сказаний.
    Габиний устало улыбнулся:
    — Я тоже боялся, пока не узнал, что это рассказ об обезьянах.
    Тео зашагал по комнате, глядя на тело Диомеда.
    — Габиний, ты верил в план генерала?
    — Он платил мне не за веру. А за то, чтобы найти карту, которую я сегодня потерял.
    — Ты язычник?
    — Иногда я посещаю храм Юпитера.
    — Значит, тебя не волновала гибель христианства?
    — Христианство — это просто причуда. Сейчас оно в моде среди знати, потому что император и его семья — христиане.
    — Ясно. — Тео почесал щеку. — Ты ненавидишь христиан?
    — Вовсе нет. Я нанял одного христианина на службу. — Он указал на покойника, лежащего на полу.
    — Диомед был христианином? — удивился Тео. — Ты уверен?
    — Абсолютно.
    Послышались тяжелые шаги. Шесть часов истекли. Ромул вернулся за картой.
    Тео поспешно спросил:
    — У Диомеда была семья? Это очень важно. Скажи мне.
    — Сейчас не осталось ничего важного, — красное лицо Габиния стало серым. — Мы уже призраки.
    — Габиний, послушай меня. У этого человека была семья?
    Звук шагов стал громче. Обезьяны затихли, увидев приближение новых солдат. Я показал Тео наверх. Небо стало серым в преддверии рассвета. Габиний, готовый умереть, направился к выходу из комнаты, но Тео схватил его за руку.
    — Габиний! У покойного была семья?
    — Тео, друг Тео! Мы продолжим беседу в ином мире.
    — А ты не хочешь подольше задержаться в этом мире?
    Габиний остановился и вздрогнул.
    — Что ты хочешь сказать?
    — Я хочу узнать, была ли у него семья. Это жизненно важно.
    Ромул вошел в комнату. Габиний сжал зубы. Тео посмотрел на него с отчаянием. Габиний повернулся к нему и произнес так, словно слова сами вылетали у него изо рта:
    — У него была жена и четыре юных дочери.
    Тео благодарно кивнул и вздохнул так, словно сбросил с плеч груду камней.
    
    Ромул заговорил, как человек, ожидавший определенного результата и не желающий разочарования.
    — Габиний, я понимаю, что карты вы не нашли?
    Габиний кивнул, и его лицо еще больше посерело.
    Выражение лица Ромула было мрачным.
    — Тогда я выполню свое обещание. Вас выведут отсюда и перережут вам горла.
    Тео обратился ко мне:
    — Хризипп, пиши обо всем, что ты видишь и слышишь. Не останавливайся. Даже если меня убьют на этом месте, продолжай писать. Продолжай писать!
    Я был озадачен и, честно признаюсь, очень испуган. Меня тоже ждала смерть, но Тео говорил с такой силой, что моя рука продолжала писать.
    Я описываю то, что вижу перед собой.
    Передо мной генерал Ромул, трое стражей-германцев, Марк, Габиний и библиотекарь. Труп все еще лежит на полу; лампы все еще горят. Меня поразило преображение Тео. Даже генерал Ромул опешил. Тео внезапно стал выше и мощнее, словно его наполнил и воодушевил могучий дух. Его глаза засверкали, и с жестом жреца он произнес:
    — Генерал Ромул, я готов быть казнен первым.
    — Ты христианин? — хмыкнул Ромул. — Всегда готов к самопожертвованию?
    — Я предлагаю несколько условий, которые вам обязательно понравятся.
    — Ты странный человек. Ты предлагаешь заключить договор перед смертью?
    — Я сам подставлю горло мечу палача, если не смогу рассказать о том, что случилось с этим несчастным и с картой. А вы пообещаете, что не причините вреда семьям присутствующих в этой библиотеке.
    — Незачем, смешной человечек. Я и так уже знаю, что произошло.
    Тео казался удивленным.
    — Вы знаете?
    — Я обязан моим положением не только грубой силе. Я умею получать информацию. Мои германские стражники — не такие уж невежественные люди. Один из них стоял за дверью и слышал каждое слово.
    — Если вы знаете убийцу, почему вы не получили карту?
    — У тебя плохие манеры. Мой статус требует уважения.
    — Хорошие манеры меня не спасут.
    — Верно. — Он подал знак одному из стражников. — Мои люди арестовали убийцу. Осталось совсем немного, чтобы получить карту.
    Глаза Тео расширились, когда привели арестованного.
    — Ха-ра-даа?
    — Разумеется, — ответил довольный генерал. — Ты сам его нашел. У него свежие ушибы.
    — Но как он вошел в комнату через запертую в обеих сторон дверь?
    — Он маленький и гибкий. Он мог забраться по стене, как обезьяна, и спустился вниз, цепляясь за железные крюки.
    — Но железные крюки доходят лишь до выступа — это полпути. А потом ему была бы нужна…
    — Веревка? Да. Вот наш преступник.
    — Генерал, мне кажется, что вы ошиблись.
    — Да? Маленький египтянин думает, что я ошибся?
    — При всем уважении, генерал, я могу объяснить, что произошло в этой комнате. Но сначала я должен очистить этого господина от подозрений… Марк, пожалуйста, позови Стаки.
    Стаки зашел, нервно переступая с ноги на ногу.
    — Покажи руки, Стаки… нет, ладонями вниз. Спасибо. У тебя свежие ушибы на левом запястье. А на правом — гноящаяся рана. Если бы ты следовал моему совету, ты бы смазал ее медом. Ты дрался, Стаки?
    — Несколько дней назад. Я… я…
    — С кем ты дрался?
    — С матросами в портовом кабаке. Они…
    — Ты лжешь! — резко произнес генерал.
    Тео посмотрел на Ха-ра-даа.
    — Почему этот человек недавно так разозлился на тебя?
    — Я… Он с кем-то меня перепутал…
    Тео покачал головой.
    — Если бы у нас было время подробнее расследовать, мы бы узнали, что ты и твои дружки напали на этого гостя Александрии, избили его и ограбили.
    Стаки пытался протестовать дрожащим голосом, пока не встретил орлиный взор генерала. Он опустил голову.
    — Да. Мы шли за ним от площади Цезаря и бросились на него на аллее позади храма.
    Генерал усмехнулся.
    — Наказание за грабеж и нападение — порка. Но какой толк пороть мертвеца?
    Стражники увели Стаки и Хо-ра-даа из комнаты.
    — Итак, — сказал генерал, — вы лишились главного подозреваемого. А могли бы спасти свои шкуры, просто признав его вину.
    — Но ведь это было бы ложью!
    — Вам важнее правда, чем ваша жизнь?
    — Разве не на этом основывается цивилизация?
    — Гм… Я впервые встречаю египтянина, которому честь и честность важнее собственного благополучия. Но боюсь, что твои принципы сильнее здравого смысла. Как твое имя?
    — Теокрит Амон-Артен. Я врач.
    — Хорошо, Амон-Артен, расскажи мне, что произошло здесь этим вечером. У тебя есть время, пока палач точит меч о камень.
    Тео кивнул, принимая вызов.
    — Сначала я должен признать свою ошибку. Я решил, что убийца проник через пол подземелий, расположенных под городом. Я подумал, что он напал, убил Диомеда и унес карту. Как я сказал раньше, египтяне клали в гробы лотосовые гирлянды. Я решил, что нападавший случайно принес лепестки лотоса в комнату.
    — В комнате были лепестки лотоса?
    — Да. Если бы ты дал мне больше времени, я бы объяснил, как они сюда попали. Нет, генерал, здесь нет тайного прохода, — мы перевернули все камни. Под ними лишь песок.
    Тео приложил палец к носу.
    — Сначала я не мог понять, почему ступни мертвеца покрыты густым черным веществом.
    — И что?
    — Пол комнаты тщательно убран. Позвольте мне провести небольшой опыт. Хризипп, принеси чистый свиток папируса. А теперь смотрите внимательно.
    Тео присел позади тела, взял ступню мертвеца одной рукой, а другой прижал ступню к папирусу.
    — Вы видите?
    На папирусе отпечатался черный след.
    Тео продолжал:
    — Это черное вещество должно быть на полу. Где же оно? Или им покрыли ступни после смерти? А может, покойник зашел куда-то, где пол был измазан черной грязью, а вернувшись, не касался пола?
    — Его сюда принесли? — предположил Марк.
    Генерал Ромул покачал головой.
    — Ты думаешь, что, испачкавшись, он влетел в комнату и умер?
    — Я думаю, что вы, генерал, близки к правде.
    — А ты, Амон-Артен, близок к удару меча.
    — Вам нужна карта?
    Ромул мрачно кивнул.
    — Так кто же убил писца?
    — Генерал… Вы сейчас смотрите на убийцу.
    Все посмотрели в направлении взгляда Ромула. Хризипп раскрыл рот и прекратил писать.
    — Амон-Артен, во имя своих чертовых богов, — что ты такое несешь?
    — Я говорю, генерал Ромул, что Диомед убил себя сам.
    — Самоубийство?
    — Да. Но он постарался изо всех сил, чтобы оно выглядело как убийство.
    — Для чего?
    — Я позже объясню, для чего. А прежде — как.
    Объясняя, Тео шагал по полу.
    — Диомед решил убить себя. Он также решил представить это как убийство. Он был в запертой комнате. У него не было ножа. Он мог выдернуть веревку из крюка в стене. Но если бы он повесился, это бы явно выглядело самоубийством. Убийцы в спешке не вешают своих жертв. Поэтому он притворился, что его забили до смерти. Он бился об стены, пока на его запястьях не появились ушибы. Думаю, что он сначала обернул руки тканью, чтобы казалось, что ушибы появились от ударов руками, а не камнем. У него была железная воля — даже вы, генерал, должны это признать.
    — Но в комнате шла борьба! Стулья перевернуты, голова Диомеда разбита.
    — Я показал раньше, что если бы дрались стульями, лампы бы тоже разбились.
    — Одна лампа вправду разбита.
    — Я принес ее в жертву ради опыта.
    — Продолжай, Амон-Артен. Мне интересно понять, как можно убить себя об стену.
    — Очень просто. Используя силы природы. Подойдите сюда. Видите железные крюки в стене? Диомед взобрался по ним до конца кладки. Это на высоте роста четырех людей, стоящих друг у друга на плечах. Представьте себе, как он в страхе стоял здесь, молясь своему богу и веря, что его жертва необходима. Затем он разжал пальцы и упал вниз, разбив голову о каменный пол. Смерть была мгновенной.
    — И ты думаешь, что я поверю в эту безумную мысль? Свидетели слышали драку и громкий стук.
    — Звуки издавал сам Диомед. Ему нужно было, чтобы свидетели поверили в драку. Поэтому он связал стулья веревкой, поднял их к выступу и схватился за конец веревки. Затем он втащил стулья за собой, ударил об стену и сломал, крича все время перед тем, как бросить вниз сначала стулья, а затем себя самого.
    — Правдоподобно, Амон-Артен, но у тебя нет доказательств. И откуда взялись сухие лепестки лотоса?
    — Марк, — произнес Тео, — я прошу тебя оказать мне опасную услугу. Ты можешь взобраться на стену, используя крюки, до каменного выступа? А затем провести рукой по поверхности, словно ты сметаешь крошки со стола.
    Марк не без труда поднялся по стене. Добравшись до выступа, так что его голова оказалась чуть выше, он провел рукой по стене. Вниз посыпались лепестки, похожие на обрывки папируса. Один упал на плечо генерала. Тот брезгливо сбросил его вниз.
    — Сухие лепестки лотоса. Откуда они взялись?
    — Их положили древние египтяне, когда это здание было еще храмом. Некоторые гирлянды остались от их обрядов. Они пролежали здесь больше тысячи лет. А теперь… Марк, покажи генералу свои руки.
    Тео улыбнулся.
    — Вы видите, генерал, что руки Марка покрыты такой же черной грязью, как ступни Диомеда. Это смесь сажи и жирной пыли, поднявшейся в воздух от жара ламп. Если вы пошлете одного из ваших людей — я уверен, что они обнаружат на всем выступе толстый слой грязи, а также следы ног, совпадающие со следами мертвеца. Конечно, когда Диомед стоял на выступе, он не заметил, что испачкал ступни.
    Генерал медленно кивнул.
    — Хорошо, Амон-Артен. Я принимаю твое объяснение перед лицом очевидности. Но почему Диомед убил себя?
    — Вы знаете, что он был христианином?
    — Нет. Это так важно?
    Габиний невольно застонал и посмотрел на Тео с ужасом.
    Генерал быстро понял причину его страха.
    — Чего ты не хочешь, чтобы Амон-Артен рассказал мне, Габиний?
    Тео ответил:
    — Чтобы выяснить правду, я убедил Габиния рассказать мне, почему карта была так важна для тебя.
    — Что ж, после этой ночи я уверен, что все мои секреты останутся в безопасности.
    Генерал явно угрожал, но Тео продолжал.
    — Диомед был христианином. Он знал, что вы собираетесь перенести империю на запад в новую землю на другом берегу Атлантики. Он знал, что новая империя будет языческой, и в результате исхода старая империя рухнет, и христианство будет уничтожено под натиском захватчиков и их варварских богов. Я не думаю, что Диомед или даже Габиний верили, что они найдут карту, указывающую путь к таинственному новому миру за морем. Когда ее нашли — это стало для Диомеда неожиданностью. Он заперся в комнате, зная, что менее чем через час ты войдешь, заберешь карту — и христианство погибнет.
    — Но зачем он изобразил убийство?
    — Он мог просто уничтожить карту, зная, что его за это казнят. Он не боялся погибнуть за свою веру, но у него была семья. Он знал, что ты станешь мстить его жене и детям. Он не хотел их гибели и поэтому придумал план, как притвориться, что его смерть — убийство.
    — А карта? Он сжег ее?
    — Ее не так легко сжечь — она была из кроличьей кожи.
    — Тогда где же она?
    Тео наклонился над телом, осторожно раскрыл его рот и сунул пальцы внутрь.
    — Она здесь. Вернее, ее кусочек. Можно представить, как Диомед яростно жевал ее своими великолепными зубами, каких нет у нас, бедных египтян. Задыхаясь, он проглотил карту — трудная задача, как и взбираться на стену, цепляясь за крючки. Несомненно, вера придавала ему силы. А в результате посмертных конвульсий он проглотил остатки карты.
    — Может быть, кусочки можно сложить вместе? — в надежде сложил руки Габиний.
    Тео покачал головой.
    — В желудке сильная кислота. Остатки карты полностью испорчены.
    Генерал Ромул поднял шлем со стола и вздохнул.
    — Диомед был либо глупцом, либо тщеславным. Он знал, что если христианин пожертвует жизнью во имя своего Бога — вера останется нерушимой. Возможно ли, что древние боги сбили меня с пути и этот жалкий Христос победил?
    Тео поднял голову.
    — Тщеславный? Ты думаешь, Диомед хотел обрести святость с помощью мученичества?
    — Конечно. В религии самопожертвования есть свои награды. Может, он наслаждается на небесах, но его семья вряд ли насладится за то недолгое время, которое ей осталось жить. Этот мерзавец избежал наказания за свое предательство. Но его семейство — нет.
    — Но ты обещал…
    — Ты слишком доверчив, Амон-Артен. С какой стати римский генерал будет связан обещанием смешному маленькому египтянину, не имеющему ни прошлого, о котором стоит рассказать, ни будущего, о котором стоит упомянуть? Сейчас неподходящее время для милосердия. Прощай.
    Когда Ромул покинул комнату, Габиний дико посмотрел на Тео.
    — Ты слышал, Амон-Артен? Он все равно собирается убить нас. Может быть, прямо сейчас у выхода из библиотеки. Ты…
    Он замолчал, потому что вбежал офицер и крикнул:
    — Врача сюда! Скорее!
    
  
    Я, Теокрит Амон-Артен, снова берусь за перо. Я устал. Наконец все закончилось.
    Я последовал за офицером в главное здание библиотеки. Он шел так быстро, что мне пришлось бежать за ним. Не сомневаюсь, что он охотно бы перерезал мне горло.
    Затем я увидел странное и невероятное зрелище. Стражники смотрели на потолок, и оттуда сыпались сухие лепестки лотоса. Я слышал от путешественников описание снега — вероятно, он похож на эти лепестки, падающие с бледного неба. Я шел вслед за офицером сквозь облако лепестков, от которого воздух стал белым. Наверное, обезьяны решили сбросить вниз камни и обнаружили за ними сухие лотосы, заполнившие все ниши и выступы.
    Через туман лепестков я разглядел фигуры. Они столпились вокруг одного тела, лежащего на полу лицом вниз.
    Это был генерал Ромул. Он отправился к предкам.
    Я спросил, что случилось.
    — Генерал шел передо мной и собирался отдать приказ, — ответил офицер, — как вдруг обезьяны бросили в него камень.
    Я посмотрел на груду лепестков, падающих из лап замолчавших обезьян. В одной из ниш, занятых статуями богов, сидел огромный самец — вождь племени. Он поглядел на меня, и в его эбонитовых глазах отразилась мудрость Тота.
    — Генерал мертв? — спросил офицер.
    Я негромко ответил:
    — Да, он мертв.
    Стражники унесли тело. Марк поднял роковой камень и показал мне.
    Библиотекарь сказал:
    — Я видел, как Ромул упал, словно пораженный молнией.
    Камень оказался гранитным запястьем — вдвое больше моего.
    Библиотекарь посмотрел на кровь на полу.
    — Что его убило?
    — Рука бога. — Я потрогал гранитное запястье.
    — Какого бога?
    Я пожал плечами.
    — Просто бога. Любого бога. Это не имеет значения.
    
    Восходящее солнце окрасило розовым цветом дома, храмы и церкви этого дивного города. На улицах стояли мир и покой. Я спрятал стилос и направился вслед за обезьянами, возвращающимися к своим гнездам.
    После этой бурной ночи я чувствовал тепло, божественное умиротворение и предчувствие встречи. Я знал, что через несколько минут открою дверь нашего дома и почувствую ароматы сандала, мускуса и тимьяна, смешанные со свежеиспеченным хлебом. А когда я поднимусь по лестнице, в моем сердце загорится пламя любви, потому что я наконец знаю, где я найду тебя.  Публикация на форуме: 13 июня 2021 г
• ГЛОССАРИЙ
    ✧ А́триум, или а́трий (лат. atrium от ater ‘закопченный; черный: помещение, почерневшее от копоти’), каведиум (лат. cavedium ‘углубление’ от cavus ‘пустой’) — первоначально центральная часть древнеримского и древнеиталийского жилища (домуса), представлявшая собой внутренний световой двор, откуда имелись выходы во все остальные помещения.
    ✧ Афродизиак — (др.-греч. Ἀφροδισιακά < древнегреческая богиня Афродита, от ἀφροδισιακός — ‘любовный’) — вещества, стимулирующие или усиливающие половое влечение или половую активность.
    ✧ Герметизм — религиозно-философское течение эпохи эллинизма и поздней античности, носившее эзотерический характер и сочетавшее элементы популярной греческой философии, халдейской астрологии, персидской магии и египетской алхимии.
    ✧ Гипокауст — наиболее распространенный тип классической античной, в особенности древнеримской, отопительной системы, предназначенной для обогрева одноэтажных зданий. Представлял из себя открытое пространство под полом, которое обеспечивало доступ горячего воздуха в комнаты над ним из печи или камина.
    ✧ Гностик — последователь гностического учения — общее условное название ряда многочисленных позднеантичных религиозных течений, использовавших мотивы из Ветхого Завета, восточной мифологии и ряда раннехристианских учений.
    ✧ Децимация (от лат. decimatio, от decimus — (‘каждый десятый’) — казнь каждого десятого по жребию, высшая мера дисциплинарных наказаний в римской армии.
    ✧ Имхоте́п (егип. jj-m-ḥtp Йийят-ма-Хатип “Пришедший в умиротворении”; др.-греч. Ἰμούθης) — древнеегипетский мудрец, зодчий, астролог периода Древнего царства, визирь (чати) Джосера (первого фараона III династии (2630–2611 годы до н. э.)); позже стал почитаться в Древнем Египте как бог медицины.
    ✧ Квинт Серто́рий (лат. Quintus Sertorius; 120-е годы до н. э.—73 год до н. э.) — римский политический деятель и военачальник, известный в первую очередь как руководитель мятежа против сулланского режима в Испании в 80–72 годах до н. э.
  Квинт Серторий принадлежал к италийской муниципальной аристократии. Он начал свою карьеру в римской армии во время Кимврской войны; участвовал в битвах при Араузионе (106 год до н. э.) и, возможно, при Аквах Секстиевых (102 год до н. э.). В 90-е годы участвовал в военных действиях в Испании под командованием Тита Дидия. По возвращении в Италию Серторий начал свою политическую карьеру с квестуры (в 91 или 90 году до н. э.) и снискал воинскую славу во время Союзнической войны.
  Когда началась гражданская война между Луцием Корнелием Суллой и марианской ‘партией’, Серторий оказался на стороне последней. В 83 или 82 году до н. э. он был направлен в Ближнюю Испанию в качестве наместника. В 81 году сулланцы изгнали его из провинции, но год спустя он вернулся на Пиренейский полуостров, заключил союз с местными племенами и установил контроль над существенной частью региона. Сулланскому режиму пришлось сосредоточить против него огромные силы — до 130 тысяч солдат. Но Серторий, используя партизанскую тактику и исключительное влияние на коренное население Испании, наладил эффективную оборону, периодически одерживая победы над врагом. Его союзником стал царь Понта Митридат VI Эвпатор. С 79 года до н. э. Серторий воевал против Квинта Цецилия Метелла Пия; в 77 году к Метеллу добавился еще один способный полководец — Гней Помпей Великий. Во время кампании 75 года до н. э. Серторий все же потерпел поражение, и после этого его положение начало ухудшаться. В 73 году он был убит собственными приближенными.
    ✧ Стилос (по воску), стило́ (др.-греч. στῦλος — столб, колонна, писчая трость, грифель) — инструмент для письма в виде остроконечного цилиндрического стержня (длиной 8–15 см и диаметром около 1 см) из кости, металла или другого твердого материала. Стилос широко применялся в античности и в Средние века. Заостренный конец стилоса использовался для нанесения (процарапывания) текста на восковых табличках. Противоположный конец делался уплощенным (в виде лопаточки) и округлым, чтобы стирать написанное.
    ✧ Лу́ций Корне́лий Су́лла Уда́чливый (Фе́ликс, с 27-28 января 81 года до н. э.; лат. Lucius Cornelius Sulla (Felix); родился в 138 году до н. э., Рим, Римская республика — умер в марте 78 года до н. э., Путеолы, Римская республика) — древнеримский государственный деятель и военачальник, бессрочный диктатор ‘для написания законов и укрепления республики’ (82 — ок. 79 года до н. э.), консул 88 и 80 годов до н. э., организатор кровавых проскрипций и реформатор государственного устройства. Стал первым римлянином, который захватил Вечный город силой, причем дважды. Остался в памяти потомков как жестокий тиран, добровольно отказавшийся от неограниченной власти. Идейный предшественник римских императоров.
    ✧ Ли́га (англ. League, исп. Legua, фр. Lieue) — общее название ряда исторических единиц измерения расстояния. Разные варианты лиги использовались в странах Европы, в Латинской Америке и США. Заимствованная римлянами у галлов, лига была определена первыми в 1500 стандартных двойных шагов и равнялась примерно 2,3 км.
    ✧ Гай Ма́рий (лат. Gaius Marius; 158/157 — 13 января 86 года до н. э.) — древнеримский полководец и государственный деятель. Семь раз занимал должность консула, в том числе пять раз подряд в 104–100 годах до н. э. — чаще, чем кто-либо другой в республиканскую эпоху истории Рима. Провел реорганизацию римской армии, довел до победного конца Югуртинскую войну (105 год до н. э.), разгромил в двух сражениях германские племена, которые пытались вторгнуться в Италию. В результате в последние годы II века до н. э. Марий был самым могущественным человеком в Риме.
   На некоторое время Марий стал союзником демагога Луция Аппулея Сатурнина, но в решающий момент перешел на сторону сената. После этого около 10 лет он находился в тени. Принял участие в Союзнической войне и одержал несколько побед, но его полномочия продлены не были. Когда началась Первая Митридатова война, Марий попытался получить командование, что стало поводом к началу первой гражданской войны в истории Рима (88 год до н. э.). Разбитый Суллой и объявленный врагом государства, Марий бежал из Италии, но уже в следующем году вернулся и в союзе с Луцием Корнелием Цинной занял Рим. За этим последовал террор, описанный в источниках в самых мрачных тонах. Марий умер в самом начале своего седьмого консульства в январе 86 года до н. э.
    ✧ Сalidarium — комната с горячей ванной в комплексе римских бань.
    ✧ Frigidarium — большой холодный пруд в римских банях.
    ✧ In hoc signo vinces (lat)
    В 305 г. н.э. император Диоклетиан оставил трон и удалился в город Салоны, занявшись разведением цветов и овощей. В Империи началась жестокая борьба за власть между его соправителями. Победителем стал сын одного из них, Константин, впоследствии прозванный Великим. Согласно церковному преданию (Евсевий, “Жизнь Константина”, I, 28), накануне решающей битвы (312 г.) он увидел на небе светящееся распятие с греческой надписью “Сим знаменем победишь”, после чего велел изобразить крест на знамени и щитах солдат (многие из которых были тайными христианами) и, несмотря на численный перевес противника, одержал победу. © ”Латинские крылатые выражения" Цыбульник Ю.С.
    ✧ Tessella — керамика из маленьких квадратных пластин камня, стекла и тому подобного, используемая в мозаике.
• СОСТАВ АНТОЛОГИИ

  ✧ APHRODITE’S TROJAN HORSE by AMY MYERS ✧ THE GATEWAY TO DEATH by BRÈNI JAMES ✧ DEATH OF THE KING by THEODORE MATHIESON — АЛЕКСАНДР ВЕЛИКИЙпер.: Форум КЛД; 29.08.2021 ✧ THE FAVOUR OF A TYRANT by KEITH TAYLOR ✧ THE WHITE FAWN by STEVEN SAYLOR — БЕЛАЯ ЛАНЬ ✧ THE STATUETTE OF RHODES by JOHN MADDOX ROBERTS ✧ THE THINGS THAT ARE CAESAR’S by EDWARD D. HOCH ✧ MURDERER, FAREWELL by RON BURNS ✧ A POMEGRANATE FOR PLUTO by CLAIRE GRIFFEN ✧ THE GARDENS OF TANTALUS by BRIAN STABLEFORD — САД ТАНТАЛА

  ✧ A GREEN BOY by ANTHONY PRICE ✧ THE LAST LETTER by DEREK WILSON ✧ THE BROTHER IN THE TREE by KEITH HELLER ✧ THE ASS’S HEAD by PHYLLIS ANN KARR ✧ THE NEST OF EVIL by WALLACE NICHOLS ✧ MOSAIC by ROSEMARY AITKEN — МОЗАИКА ✧ IN THIS SIGN, CONQUER by NINA-GAIL ANDERSON & SIMON CLARK — СИМ ПОБЕДИШИ ✧ LAST THINGS by DARRELL SCHWEITZER ✧ BEAUTY MORE STEALTHY by MARY REED & ERIC MAYER ✧ THE POISONED CHALICE by PETER TREMAYNE

• ×

ПОДРОБНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ВО ВКЛАДКАХ

[киевлянка]

  СИМ ПОБЕДИШИ

  Больше спасибо за рассказ!
  Получила истинное эстетическое и интеллектуальное удовольствие

[Доктор Фелл]

  СИМ ПОБЕДИШИ

  Как я (вроде в форме шутки, но как известно, в каждой шутке и далее по тексту) написал примерно так: каждый их наших альтруистов-переводчиков заняли, скажем так, свою “нишу”. Кто-то концентрируется на конкретном авторе, кто-то на конкретном направлении криминальной беллетристики , кто-то на определенном проекте. Есть “многостаночники”. Miranda нашла свою нишу!
  Я, как правило, настороженно отношусь к... наверное это можно назвать “стилизацией под старину”. Но вот этот рассказ меня поразил своей необычностью. Конечно, если судить только как детективную загадку, и уж тем более в специфическое impossible crimes, то я бы, скорее всего... я бы этот рассказ “порвал как тузик грелку”. Один из самых “дешевых” трюков в жанре. НО! Сама атмосфера (фон) рассказа, форма повествования — супер! В какой-то момент (в процессе чтения) захотелось даже передать привет Жаку Фатреллу, Конан Дойлю... список можно продолжить. Думаю все понимают о чем я — опять какие-то животные. Но нет. Автору удалось избежать такого варианта.
  А концовка. Это же “песня”. Вот только так и не иначе. Возможно, в некотором роде, искусственное. Но только так.

  Красиво! Спасибо за перевод!

[Виктор]

  СИМ ПОБЕДИШИ

  Интересный рассказ. Спасибо за перевод.

  Самоубийство, конечно, это слишком простое решение.
  Но в данном случае я сначала вспомнил о так называемой “китайской мести”, когда самоубийство совершается для того, чтобы обвинить кого-то в убийстве.
  НО... в этом рассказе вариант оказался немного другим: самоубийство, выдаваемое за убийство, в попытке отвлечь смертельную опасность от членов своей семьи. Это сразу придаёт рассказу определённую оригинальность.

[Доктор Фелл]

  Добавлен рассказ С. Сейлор ‘Белая Лань’

[Доктор Фелл]

  Добавлен рассказ Брайана Стейблфорда ‘Сад Тантала’